Наместники и наместничества в конце XVI – начале XVIII века Талина Галина
Глава I
Трансформации государства и государственной службы как условия функционирования титульно-наместнической системы
В представлении большинства людей начала ХХI столетия, обладающих теми или иными познаниями в отечественной истории, термин «наместничество», как правило, связывается с периодами раздробленности и создания единого Московского государства. Действительно, в ХII–XVI вв. наместником называли должностное лицо, возглавлявшее местное управление и осуществлявшее власть на подведомственной ему территории от имени князя. Наместничества были отменены при Иване Грозном в результате реформ, проводимых Избранной Радой. Между тем само понятие «наместничество» не прекратило своего существования: мы встречаем наместников в исторических документах до начала ХХ в. Однако это понятие в различные исторические эпохи наполнялось принципиально разным содержанием. При Екатерине II с 1775 г. по 1796 г. наместничество представляло собой административно-территориальную единицу, состоявшую из двух-трех губерний, которой управлял наместник. В XIX столетии наместничество превратилось в систему управления национальными окраинами. В 1815–1874 гг. эта система существовала в Царстве Польском, в 1844–1883 гг. и 1905–1917 гг. – на Кавказе.
Пожалуй, менее всего известно о наместниках в конце XVI – начале XVIII века, но и на этом историческом отрезке наместничества в виде стройной системы, которой были присущи свои традиции и правила функционирования, существовали и развивались. В это время наместничество из должности превратилось в титул, связанный с дипломатической практикой. Это изменение прочно закрепили преемники Ивана Грозного.
Система наместнических титулов функционировала в условиях, заданных государством, отражала специфику развития общества, особенно его высших социальных групп. Титульно-наместническая система чутко реагировала на процессы, проистекающие в государстве и обществе, среди которых особо стоит отметить эволюцию института местничества и его отмирание в условиях развития национальной (традиционной) модели отечественного абсолютизма во второй половине XVII – начале XVIII века.
В период становления института местничества и титульно-наместнической системы в России развивался государственный строй, предшествующий абсолютизму, называемый большинством отечественных историков сословно-представительной монархией. При этой форме феодального государства наряду с относительно сильной монаршей властью существует сословно-представительное собрание, обладающее совещательными, финансовыми, а иногда и некоторыми законодательными функциями.
Само понятие «высшая власть» в России с конца XVI до начала XVIII в. претерпело значительные изменения. Если на стадии сословно-представительной монархии можно говорить о том, что в это понятие входили царь с Боярской думой и Земский собор, то на первом этапе становления абсолютной монархии (во второй половине XVII – начале XVIII в.) – царь и Боярская дума. Позднее (уже на стадии развития европейской модели абсолютизма в отечественных условиях, в I четверти XVIII в.) высшая власть была представлена царем (с 1721 г. – императором). (Как известно, Сенат власть монарха не ограничивал).
Земский собор не был постоянным учреждением. Его компетенция не определялась законом. Хотя Земский собор – законосовещательный орган, решение которого не обязательно для исполнения царем и правительством, он был необходим правительству, так как показывал, насколько органы на местах способны справиться с задачами, возлагаемыми на них центральной властью, в чем нужна помощь центра для проведения решения Собора. Земский собор позволял полностью обеспечить проведение в жизнь царского решения.
Земские соборы, возникшие в середине XVI в., в период Смуты значительно усилились. В Смуту и в начале правления первого государя из династии Романовых царя Михаила Федоровича ослабленная центральная власть нуждалась в поддержке «всей земли». Земские соборы практически превратились в орган распорядительной власти и реальное народное представительство.
При патриархе Филарете роль соборов существенно ослабла, а социальный состав стал менее дифференцированным (зачастую среди выборных с мест присутствовали только те, кто в период спешного созыва Собора находился в столице). Связь между центральным управлением и местным, напротив, все более укреплялась, что делало Земский собор не столь нужным. Некоторые представители общества, видя кризис соборов, предлагали их реформирование: выборность всех депутатов Земского собора, ограничение срока их полномочий одним годом, превращение Собора в постоянно действующий орган.
История пошла другим ходом. После Собора 1653 г. деятельность этого сословно-представительного учреждения практически прекращается. Царская власть с этого момента стала проводить совещания с сословными комиссиями, то есть с представителями тех сословий, которых непосредственно касался вопрос повестки Земского собора.
Роль Боярской думы в рассматриваемый нами период была более весомой. Дать более подробную характеристику данного учреждения вынуждает и тот факт, что именно с ним в царствование Федора Алексеевича будут связаны процессы реформирования титульно-наместнической системы.
Численность Боярской думы не была постоянной. В начале XVI в. в нее входили от 5 до 12 бояр и не более 12 окольничих. В конце XVI – начале XVIII в. Дума включала представителей четырех чинов: бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков. В период первых Романовых наблюдался неукоснительный рост состава Думы. При Михаиле Федоровиче Боярская дума насчитывала и в начале, и в конце царствования 28–29 человек (иногда их численность возрастала до 37); при Алексее Михайловиче – 65–74 человека; при Федоре Алексеевиче – 66–99 человек[1]. Процесс увеличения численности был свойственен всем чинам, представленным в этом органе. Дворянство хотя и расширилось, но не вытеснило боярство. На думных дворян в Думе приходилось не более, чем 30 % всего состава, в то время как бояре и окольничие составляли от 70 до 78 %[2]. Если при Михаиле Федоровиче в Думе заседало не более 28 бояр, при Алексее Михайловиче в среднем – немногим более 30, к концу царствования Федора Алексеевича, к 1681 г., их численность достигла 44 человек[3]. После того, как Петр I прекратил пожалование в думные чины, количественный состав Боярской думы стал постепенно уменьшаться.
Функции и компетенция Боярской думы на протяжении всего существования данного государственного учреждения не оставались и не могли остаться неизменными. В системе сословно-представительной монархии XVI в. Боярская дума осуществляла в стране высшую власть вместе с царем. Функции Боярской думы были неотделимы от функций государя. Это отразилось в формулах решений Боярской думы «приговор царя с бояры», «по государеву указу и боярскому приговору». Даже в годы малолетства Ивана Грозного, связанных со значительным ослаблением позиций государевой власти, типичной и обязательной формулой, отраженной и в летописях, и в посольских документах, была формула «царь приговорил с бояры»[4].
На стыке XVI и XVII столетий, в эпоху Смуты, связанную с прекращением законной династии Рюриковичей, Боярская дума пыталась ограничить самодержавную власть царя с помощью крестоцеловальной записи, взятой с царя Василия Шуйского в 1606 г. Высказываются предположения о том, что некая ограничительная запись была взята Боярской думой и с первого царя из династии Романовых – Михаила Федоровича[5].
За время правления этого царя во многом благодаря государственной политике, проводимой патриархом Филаретом, положение царской власти было восстановлено, а баланс сил между царем и Боярской думой стал смещаться в сторону царской власти.
При царе Алексее Михайловиче Соборное уложение 1649 г. трактовало Боярскую думу как законодательный орган наряду с царем и под его эгидой. Боярский приговор имел значение проекта постановления, подлежавшего дальнейшему обсуждению и утверждению царем. Соборное уложение предписывало «боярам и окольничим и думным людем сидети в полате, и по государеву указу государевы всякие дела делати всем вместе»[6]. Какое бы решение Дума ни приняла, она была обязана поставить в известность государя, согласно присяге, приносимой думными чинами: «самовольством < > без государева ведома < > никаких дел не делати»[7].
Во второй половине XVII в. с усилением царской власти и началом приобретения ею абсолютистских черт появилось такое понятие, как «именной указ», то есть законодательный акт, составленный только царем без участия Боярской думы. Особенно заметной политика оформления законодательных актов через «именные указы» стала в правление царя Алексея Михайловича, при котором из 618 указов, данных со времени издания «Соборного уложения», 588 были именными[8].
Цари Алексей Михайлович и Федор Алексеевич, рассматривая Думу как учреждение подконтрольное монаршей власти, вовсе не собирались ее упразднять. Вопрос стоял о ее реформировании. Необходимость реформ определялась значимостью для государства и разнообразием функционала Думы. Боярская дума участвовала не только в законодательной деятельности, но и в решении важнейших государственных вопросов внутренней и внешней политики, таких, как объявление войны, заключение мира, сбор чрезвычайных налогов. Дума выступала также и в роли распорядительного и контрольного учреждения. Боярская дума являлась высшей после царя судебной и апелляционной инстанцией. В качестве апелляционной инстанции суд царя и Думы выступал по отношению к приказам[9].
Структура Думы предполагала, что председательствующим на ее заседаниях выступал монарх. Если по каким-либо причинам он не мог выполнить эту функцию, он давал поручение председательствовать одному из знатных бояр. Нередко заседания Думы открывались царским выступлением. В нем объяснялась суть проблемы, выносимой в Думу; звучало царское видение решения вопроса; содержалось приглашение к членам Думы «помысля, к тому делу дать способ»[10]. Одним из свидетельств активизации работы царя Алексея Михайловича с Думой служит практика составления государем конспектов речей «О чем говорить боярам»[11].
Качественной работе Думы во второй половине XVII в. мешали ее многочисленность, невозможность участия всех членов этого учреждения в его работе, зачаточный характер специализации государственных служащих (особенно высшего звена). Работу в Думе приходилось совмещать с выполнением обязанностей военных и гражданских воевод, послов, начальников (судей) приказов.
Роль начальников приказов в Думе все более усиливалась. Процесс усиления роли думных чинов в приказном управлении оценивался по-разному. В нем видели, в одном случае, ущемление роли Думы как государственного органа[12], ослабление Боярской думы за счет ее бюрократизации и превращение из органа боярской аристократии в орган приказной бюрократии[13]; в другом – формирование круга лиц (руководителей приказов) в качестве основной силы, вместе с царем вырабатывавшей практические решения и основы государственной политики[14], процесс централизации управления[15].
Если обязанности приказного судьи не мешали участию в заседаниях Думы (приказы находились в Москве), то назначение воеводой или послом означало, что думный чин, пребывая вне столицы, не может принимать участия в работе Боярской думы. Государство нуждалось в более мобильной структуре и искало способы ее создания.
К концу правления Алексея Михайловича распространилась практика перенесения заседания Думы из столицы в подмосковные резиденции по месту пребывания царя. Поскольку право на участие в «царском походе» (любом царском выезде из Москвы) имели только те, чьи фамилии перечислялись в специальном царском указе, то количество думцев, участвовавших в выездном заседании, могло сводиться к десятку бояр и окольничих и двум-трем дьякам[16].
Тот факт, что Боярская дума численностью почти в сто человек не устраивала монархов второй половина XVII в., подтверждает и активное использование вместо Боярской Ближней думы. Ближняя дума, появившись в XVI в., получила официальный статус только при царе Алексее Михайловиче, когда в нее стали жаловать, так же, как и в Боярскую думу, на основании царского указа. Функции Боярской и Ближней дум, круг вопросов, которые могли решать два эти органа, практически совпадали. По своему желанию монарх либо вследствие секретности вопроса, либо при попытке отстранить Боярскую думу от решения определенной проблемы мог вместо Боярской думы собрать Ближнюю.
При царе Федоре Алексеевиче была создана Расправная палата. Главной функцией этого органа стала судебная деятельность. Палата по этому направлению практически становилась новой инстанцией между приказами и Боярской думой. Только после предварительного обсуждения и решения в Расправной палате проблемы, поставленные приказами и иными государственными учреждениями, выносились на рассмотрение Боярской думы.
Ближняя дума, Расправная палата, походные заседания сокращенной по численности Боярской думы в условиях развития абсолютизма в Европе и России все же оставались полумерами. Необходимо было решить вопрос о функционале центрального учреждения. Функционал Боярской думы был слишком размытым, фактически она вместе с царем отвечала за все.
Параллельно с развитием государства развивалось и общество. Хотя русское общество конца XVI – начала XVIII вв. было сословным, традиционная европейская схема сословий (первое – дворянство, второе – духовенство и т. д.) для России применима формально, но не выдерживает попыток нюансировки. Русское дворянство становится единым первым сословием только в XVIII в., для XVI–XVII столетий характерно говорить о боярско-княжеской аристократии и дворянстве как двух социальных группах, имеющих разные интересы, права, привилегии, обязанности и пр.
Деление высшего общества на аристократию и дворянство также весьма условно. Эта условность проистекает, в первую очередь, от того, что принадлежность к какой-либо социальной группе выражается в осознании своего единства со всеми ее членами («я обладаю теми же правами и обязанностями, что и равные мне по положению», «мне положено то, что они имеют, так как я – их часть» и т. д.). Однако представители русского высшего общества скорее были склонны находить отличия в своем социальном статусе и аналогичных показателях близких по положению фамилий, нежели осознавать единство с ними. Причина такой разверстки крылась в многовековом существовании местничества.
Местничество – институт, окончательно закрепившийся в XVI столетии и прекративший свое существование в царствование Федора Алексеевича в начале 80-х гг. XVII в. Это система, при которой служба конкретного лица напрямую зависела от служебного положения всего его рода и его личных служебных заслуг. При господстве местничества каждое лицо, вовлеченное в данную систему, обладало тем или иным местническим статусом, но он выражался при помощи таких категорий служебного функционирования, как должности, чины, наместнические титулы.
Документы местнической эпохи, даже не касающиеся местнических споров, при упоминании того или иного должностного лица, перечисляют все показатели его социально-служебного положения. Например, составитель Соборного уложения Н. И. Одоевский 9 марта 1678 г., будучи членом Ответной палаты, осуществлявшей переговоры с польскими послами во главе с князем М. Черторыйским, являлся ближним боярином, князем, наместником Новгородским[17]. Одна из самых ярких политических фигур царствования Алексея Михайловича Ю. А. Долгорукий в 1673–1674 гг., входя в Ответную палату, ведшую переговоры со шведскими послами во главе с Г. Оксенстерном, являлся ближним боярином, князем, наместником Тверским[18]. Из всего перечисленного не подчинялись диктату местничества только княжеские титулы, передававшиеся по наследству.
Местничество, став основой основ всей системы государственной службы, частично самоограничивалось правилами своего функционирования. Формально к сфере, в которой регулятором служебных отношений выступало местничество, относились совместные службы, то есть такие службы, при которых двое или более лиц вступали в отношения «начальник – подчиненный». Когда такие отношения благодаря произведенному служебному назначению возникали, то в силу вступало правило: если когда-то один служилый человек был подчинен другому служилому человеку, то их дети, племянники, внуки и прочие должны были находиться на службе в таком же соотношении.
Принять служебное назначение, не согласующееся с данным правилом, означало создать плохой прецедент для всего своего рода, нанести «поруху» чести рода. Службы, при назначении на которые действовали местнические правила, считались «службами с местами». Со времени Ивана Грозного затевать местнические счеты имели право только «родословные люди», чьи роды в середине XVI в. были внесены в официальный справочник «Государев родословец». Служба считалось службой с местами, если назначение на нее было записано в разрядные книги, которые с середины XVI столетия велись в Разрядном приказе. Службы, не занесенные в разряд, местническими не считались, были гораздо менее почетными, но и споров и местнических счетов при их исполнении не возникало.
Как только давался царский указ о назначении на службы (должности), то все назначенные принимались анализировать послужные списки своих сослуживцев и их предков. Главная цель состояла в том, чтобы подтвердить для себя, что твой начальник в местнической иерархии выше тебя, что тебя под его началом служить «мочно». Если же возникали сомнения, то лицо, недовольное служебным назначением, подавало царю челобитную «в отечестве». В этой челобитной излагались доводы в пользу того, что челобитчику служить под началом определенного в царском указе человека «невместно». Хотя служебные назначения проводила царская власть, челобитчики «в отечестве» формально выступали не против царя, а против сослуживца, заявляя, что служба в его подчинении позорит их самих и их род. Неисполнение «невместной» службы позором не считалось. Лишиться должности по местническим соображениям не составляло проблемы для того, кто эту должность терял. Вероятность подачи челобитной «в отечестве» была тем выше, чем ближе было социально-служебное положение и местнический статус сослуживцев. На человека, бывшего «много честнее» того или иного должностного лица, челом, как правило, не били. Такое дело было заведомо проигрышным.
Лицо, против которого была подана челобитная «в отечестве» отвечало челобитной «о бесчестье и оборони (от «оборонь» (оборона) – Г. Т.)». Задача этого иска состояла в том, чтобы отстоять позиции свои и своего рода, показать, что претензии со стороны другого рода не обоснованы, позорят всю фамилию, на члена которой били челом «в отечестве». Не подать челобитную «о бесчестье и оборони» означало согласиться со справедливостью челобитной «в отечестве», поданной против тебя. Впоследствии, при других служебных назначениях род, который пропустил без ответа местнический иск, могли попрекнуть этим. Основным итогом становилось понижение всего рода в местнической иерархии.
Любой местнический иск, как «в отечестве», так и «о бесчестье и оборони», стороны подкрепляли выписками из документации – разрядных книг. Тот факт, что кто-либо из ваших предков командовал кем-либо из предков вашего оппонента, нужно было не просто заявить, но и доказать. Выписки о прежних службах назывались «случаями». «Случаи» фиксировали не только совместные службы представителей двух родов, затеявших местнический спор, но и способные пригодиться служебные назначения с участием третьей стороны.
Местнические дела разбирались царем или комиссией Боярской думы, им назначенной. Все «случаи», поданные местничавшими сторонами, при этом проходили тщательную проверку. Решение по делу имело три основных вида. В первом случае власть признавала, что претензии бившего челом «в отечестве» обоснованы, что он не может служить в подчинении лица, назначенного его начальником. При этом, как правило, челобитчик «в отечестве» получал право не исполнять данную службу, на его место назначали другое лицо. Во втором случае власть признавала, что претензии челобитчика «в отечестве» не обоснованы, он бьет челом «сверх своей меры». Это, как правило, влекло наказание стороны, затеявшей местнический спор. Власть не всегда прибегала к наказаниям местничавших, понимая, что в трактовке своего положения они могут ошибаться из-за неточностей и разнородности документов, фиксировавших служебные назначения в разные периоды. В таких случаях давался указ «быть по-прежнему», что означало сохранение в силе ранее произведенных служебных назначений. В ряде случаев, но они были крайне незначительны, обнаруживалось, что истец и ответчик местнического спора равны по положению («в версту»).
Местничество стало главным фактором, определявшим социальную структуру высшего общества. Этот институт, сначала формально выделив аристократию как группу, обладающую правом затевать местнические счеты, а затем распространив это право на лиц дворянского происхождения, в тоже время разверстал всех членов данной группировки по своего рода лестнице неравенства, определив как положение родов по отношению друг к другу, так и взаимоположение отдельных их членов.
Одновременно с этим местничество определило главный критерий и главное проявление социального неравенства внутри высшего общества. Им стало положение на служебной лестнице. В местнической системе градация высшего общества носила не столько социальный, сколько социально-служебный характер. Положение на службе государству определяло остальные права и привилегии. Главными правами стали права в служебной сфере. Сам принцип «брать за основу» социальной градации службу ставил во главу угла взаимоотношения общества и отдельных его членов с государством, давал право государству быть первоопределяющим фактором структуры общества.
«Государственный фактор» на каждом историческом отрезке проявлялся в новых формах в соответствии с решающимися задачами. Если рассмотреть тот период, когда складывалось местничество (конец XV – начало XVI в.), то следует рассматривать роль государства в процессе объединения земель и изменение структуры общества в переходе от удельного периода ко времени складывания и развития целостного Московского государства. Даже самый поверхностный взгляд позволяет увидеть тот факт, что ряд понятийных категорий, когда-то характеризовавших социальные группы, стал характеризовать формы пожалования представителям общества от государства.
Так, «боярство», когда-то определявшее происхождение, в этот период превратилось в чин Боярской думы, жалуемый, как и все чины, великокняжеской (затем царской) властью. «И то бывает, что и господа ваши, имеющие родителей своих в боярской же чести, самим же и по смерть свою не приемшим той чести»[19], – писал царь Алексей Михайлович боярину В. Б. Шереметеву, характеризуя систему, в середине XVII в. уже ставшую традицией. Понятие «князь», когда-то связанное с обладанием определенной территорией, теперь сводилось к титулу. Основы социальной градации, при которой князья стояли над боярами, поскольку бояре происходили от княжеских дружинников, то есть тех, кто служил князьям, подчинялся им, также были нарушены. Система «удельный князь и его бояре» могла сохраняться и развиваться в удельном княжестве, но при его вхождении в состав единого государства неизбежно вставали вопросы о соотношении позиций удельного боярства и московского боярства, удельных князей и московского боярства, удельных князей крупных земель и удельных князей незначительных уделов и т. п. Социальная структура высшего общества Московского государства перемешала тех, кто относился к князьям, и тех, кто происходил из боярских родов, во множестве случаев боярские роды стали над княжескими. Одновременно с этим превращение боярства в думный чин предоставило возможность и сделала ее практикой: боярство и княжество стали характеристиками одного и того же человека. Основные высшие государственные деятели России XVI в. и, особенно, XVII в. были князьями по своему родовому титулу и боярами по чину.
В целом социальную структуру русского общества конца XVI – начала XVIII в. можно назвать не сословной, а чиновно-сословной. Само понятие чина крайне вариативно. В ряде случаев «чин» означало «сценарий». Так, хорошо известны «чины поставления на царство», «чины объявления наследника». С другой стороны, под «чином» подразумевали боярство, окольничество, думное дворянство, стольничество, постельничество и прочие чины, жалуемые государем лицам, служащим ему. Понятие «чина» объединяло все требования к человеку в соответствии с его местом на социальной лестнице. В целом все общество, пронизанное идеей следования «чину» в широком смысле слова состояло как бы из замкнутых отдельных ячеек, включавших в себя представителей того или иного «чина», назначавшихся на те или иные службы. У всех у них своя жизнь, судьба, права и обязанности. Формально требования к представителям любого «чина» в идеологии оформлялись как требования к человеку – носителю «чина» перед Богом. Самым главным из этих требований было не нарушать «чина». Его нарушение с точки зрения мыслителей начала XVII в. – причина всех бед в Русском государстве. Так, Авраам Палицын, рассуждая о причинах Смуты, постигшей Россию на стыке веков, главную из них видел именно в том, что «всяк же от своего чину выше начаша сходити, раби убо господине хотяще быти и неволнии к свободе перекачюще»[20].
Чиновно-сословная структуризация общества ставит вопрос о степени замкнутости социальных групп, расположенных по вертикали; о возможности представителей общества перебазироваться на более высокий уровень русского сословного «слоеного пирога»; о роли государственной политики в определении социальной мобильности.
Если рассматривать местническую эпоху, то в ее рамках необходимо выделять отдельные периоды. Каждый из них как раз и будет связан с включением в местничество новых социальных слоев.
Первый этап был связан с периодом преодоления остатков раздробленности. Он продлился до середины XVI в. и был характерен компромиссом, который сложился между центральной властью и верхушечными группировками феодалов. При этом местничество было не только обороной аристократии от самодержавия, но и обороной еще не окончательно утвердившейся центральной власти от самой аристократии[21]. Центральная власть и великие князья (как важнейший ее компонент) пытались приспособить местничество для решения собственных задач. Они создали жесткие рамки функционирования местнической системы, по своему усмотрению расширяли и сужали их, пользуясь тем, что решение местнических споров – их прерогатива. На этом этапе центральная власть подчинила себе княжат, приравнивая потомственных удельных князей к нетитулованным боярам русских великих князей. Местничество стало способом борьбы центральной власти с нетитулованной аристократией, так как поставило в зависимость от службы каждого представителя рода весь род. Кроме того, местничество связало понятия о «чести» рода и о «чести» отдельного лица с близостью к великокняжеской, а впоследствии – царской особе и расположением к нему государя.
Второй этап функционирования местничества был связан с периодом исчезновения с середины XVI в. следов прежней автономии отдельных земель и княжеств, с выработкой строгого порядка как военной, так и гражданской службы. С середины XVI в. к числу разрядных служб, считавшихся «почетными» и «честными», стали относить не только службу воевод, как ранее, но и службу голов в полках, объезжих голов в Москве, лиц, участвовавших во встречах послов, лиц, назначенных «в Ответ», «сказывавших» чин, рынд. Большинство из этих служб выполнялось московскими чинами. Стала происходить определенная «демократизация» изначально сугубо аристократического института местничества.
Стык XVI и XVII вв., отмеченный Смутой в Московском государстве и воцарением династии Романовых, ознаменовал новый этап во взаимоотношениях монаршей власти и аристократии. Состав социально-служебной группы, занимавшей важнейшие должности в государстве, существенно изменился. Исследования состава Боярской думы показали, что к середине XVII в. она превратилась из собрания родовой аристократии в совет родственников и приближенных Романовых, главным фактором продвижения по службе стали личные связи с царской семьей[22].
В первой половине XVII в. местнические нормы проникли в среду городовых чинов, прежде всего, в их высший слой – выборное дворянство. Сложился невиданный доселе по разнообразию состав лиц, имеющих право на местничество и через это право претендующих на участие в политической жизни государства. Социальная верхушка русского общества, значительно расширившись, отделилась от остального населения страны[23].
Последний этап развития местничества, пришедшийся на 1650 – начало 1680-х гг., не расширил социального состава местничавших, но был связан с изменениями в институте местничества в связи со становлением в России абсолютистских принципов службы.
К XVII в. местничество более или менее определило границы высшего русского общества, определив его как лиц, имеющих право на местнические счеты при служебных назначениях, а фактически – как лиц, имеющих право на занятие высших должностей (то есть должностей, занесенных в разряды, служб с местами). Между тем, наличие высшей и низшей границы высшего общества не означало отсутствие границ внутри него. Понятие о боярских, окольнических, дворянских, дьяческих и т. п. должностях были неразрывно связаны с местничеством. Если обратиться к трудам авторов середины XVII столетия, то характерную картину пестроты социально-служебных группировок и множественности этих социальных групп можно найти у Г. Котошихина[24]:
– «бояре больших родов первой статьи, которые бывают в боярах, а в окольничих не бывают не ниже 5-го и 6-го роду»;
– «бояре больших родов первой статьи, которые бывают в боярах, а в окольничих не бывают, ниже 6-го роду»;
– «стольники первой статьи родов, которые из стольников бывают в боярах»;
– «бояре родов другой статьи, которые бывают и в окольничих, и в боярах»;
– «окольничие, которые бывают в боярах»;
– «окольничие другой статьи родов (средних родов), которые в боярах не бывают»;
– «стольники средних родов»;
– «окольничие из дворян»;
– «дворяне тех родов, которые бывают в думном дворянстве и окольничестве»;
– «думные дворяне»;
– «дворяне добрых родов»;
– «дворяне средних родов».
Поясняя перечисленные современником местнической системы категории, отметим следующее. Социальная группа, претендующая на поверстание высшим думным чином – боярством, не едина по своим правам. Среди всех этих родов выделяются роды первой статьи и роды другой (второй) статьи. Первая подгруппа отличается тем, что ее представители, жалуясь царем в Боярскую думу, могли получать только первый думный чин – боярство. Пожаловать члена такого рода окольничеством означало оскорбить местнические претензии и унизить местнический статус рода. (При этом не жаловать в Боярскую думу вовсе кого-либо из такого рода – право царской власти, не нарушающее право рода). Вторая социальная подгруппа обладала правом при пожаловании в Думу миновать низшие думные чины, жаловаться сразу в окольничество. Только прослужив какое-то время в окольничих, представители этой подгруппы могли быть пожалованы боярством. Самым распространенным чином, в котором начинали служить представители социальной группы боярских родов (как первой, так и второй подгрупп), было стольничество. Именно из стольников одних жаловали в бояре, других в окольничие, третьих вовсе не жаловали в Думу.
Разделение на подгруппы в еще большей степени, нежели боярским родам, было присуще дворянству. Пестрота состава данной социальной категории отчетливо прослеживается как в работе Котошихина, так и во всех иных исторических источниках. На верхушке дворянской пирамиды оказывались те роды, чьи представители когда-либо достигали думных чинов, служили в думном дворянстве, а иногда дослуживались из думных дворян в окольничие. Дворяне «добрых родов» и «дворяне средних родов» принадлежали соответственно к более низким социальным подгруппам, их представителям так и не удалось попасть в Боярскую думу. В любом случае, основа социальной градации – служба и чины, полученные при ее исполнении. Кроме того, в существующей в местнической России системе безоговорочно действовало правило: хотя за родом сохраняется право претендовать на чины строго определенных рангов, за государством (в лице царской власти) остается незыблемое право жаловать или не жаловать их в эти чины.
Итогом местнической субординации было решение вопроса: кто кому начальник, а кто кому подчиненный. Одни и те же правила действовали для всех включенных в местничество от мала до велика. Например, в период русско-польских и русско-шведской войн принадлежащий к боярским родам первой статьи Алексей Никитич Трубецкой всегда при совместной службе командовал принадлежащим к родам второй статьи Юрием Алексеевичем Долгоруким. Этому не мешал тот факт, что Долгорукий – одна из знаковых фигур третьей четверти XVII в., чьими заслугами являлись и зарождение в России полиции, и приказное руководство, и подавление движения под предводительством С. Т. Разина, и многое другое.
Местничество по своей сути является системой, при которой переход на боле высокий социально-служебный уровень возможен только при поддержке и покровительстве высшей государственной власти. Отстаивать новые позиции своих выдвиженцев от местнических претензий их сослуживцев должен был сам царь. Недаром чрезмерно возгордившемуся и ставшему действовать в военных операциях по своему усмотрению, а не по царскому указу Ю. А. Долгорукому царь Алексей писал: «Ведаешь ты сам, что разве будет ныне у тебя много друзей стало, а преж сего мало было, кроме Бога и нас, грешных, и людей ратных для тебя ж сам понудился збирать»[25]. «Выскочек» не только не любили из-за их чрезмерных амбиций, но и служить под их началом опасались, так как принятие такого служебного назначения могло легко понизить социально-служебное положение всех, кто принял командование лица, не обладающего достаточной для такой должности знатностью.
Не удивительно, что набирать полки для Долгорукого пришлось самому государю.
Разверстав все боярско-княжеские и дворянские роды по ранжиру, местничество определило и элиту тогдашнего общества. Между тем и внутри элитарной группировки родов первой статьи обособлялась суперэлита. Вспомним Котошихина и выделенную им узкую верхушечную группу «бояре больших родов первой статьи, которые бывают в боярах, а в окольничих не бывают не ниже 5-го и 6-го роду». У них свои права и свои претензии на определенные виды служебных поручений. Например, глава русского посольства на польско-литовском съезде должен был назначаться именно из этой группы.
Низшая граница высшего общества местнической эпохи, хотя и была несколько размыта, но все же поставила «над чертой» лиц дворянского происхождения, отодвинув за границы высшего общества тех, кто таким происхождением похвастаться не мог. В исторической литературе неоднократно указывалось на то, что в местнические счеты были втянуты дьяки. Однако же следует оговориться: речь идет о дьячестве дворянского происхождения.
Весь последний этап функционирования местничества, начавшийся с середины XVII столетия, стал периодом, логично подготовившим отмену этого института в начале 1680-х гг.
Причины реформы местничества во многом кроются в трансформации государственной системы. В середине XVII века самодержавная Россия вступала в пору развития абсолютизма – государственного строя, установившегося на тот момент в целом ряде стран Европы или устанавливавшегося в иных государствах параллельно с Россией. Общие закономерности развития государств, продиктованные установлением абсолютизма, вовсе не означали существования единого универсального шаблона государственного развития. Национальная специфика играла не менее важную роль, а вариативность национальных моделей абсолютных монархий была безгранична.
Тот факт, что Россия не первой из европейских государств вступала в эпоху абсолютистского развития, давал возможность как приспосабливать в своих условиях чужой опыт, так и, отталкиваясь от него или пренебрегая им, выстраивать свою государственную модель.
В XVII столетии и позднее значимым фактором усиления государственного начала стала европеизации России. В XVII и, тем более, в XVIII столетиях Россия, долгое время изолированная от общеевропейских процессов ордынским игом, становилась участником всего европейского. Рациональнее было заимствовать то, чего Европа достигла перовой, и то, что имело общечеловеческую ценность, нежели «изобретать велосипед». Технические новшества, достижения в военной сфере, многое другое могли быть взяты не только без ущерба, но и с пользой для страны. Военное дело в этом перечне играло особую роль. Сам период предопределял значимость во внешней политике войн. Воевать на равных означало обладать всем лучшим, что в плане тактики и стратегии боя, оснащения и вооружения воинов имеет твой противник. Развивать те сферы, где вы лидер, заимствовать новшества в тех сферах, где ведущая роль принадлежит другим. По такому пути в развитие своего войска пошла Россия в XVII в. Военные реформы стали лишь одной из составляющих европеизации, но они показательны в том плане, что армия – явление не общественное, а государственное (например, регулярная армия – один из устойчивых признаков абсолютистского государства, одно из проявлений сущности этого государства). Оказывалось, что реформирование всего государственного – дело самого государства и фактор, повышающий государственную значимость и роль.
Если учесть, что способом структурирования общества на службе государства была чиновная система Руси (затем – России), то европеизация России неизбежно оказывала влияние на чины. Чиновная система Руси XVI в. – исключительно русская; чиновная система XVII в. – русско-европейская (генералы, полковники, полуполковники, майоры, капралы и другие – чины полков нового строя, а такие полки – важная часть войска еще в Смоленскую войну, в военно-окружную реформу царя Федора Алексеевича европейские чины стали главными чинами русской армии); чиновная система XVIII – начала ХХ вв. – сугубо европейская (европейские чины в качестве чинов армейских, флотских, гражданских и придворных закреплены петровской «Табелью о рангах» и просуществовали в России вплоть до революций 1917 г.). Отличительной особенностью европейских чинов становилась их изначальная противоречивость с местничеством. Они были порождены в условиях других государств, где этого традиционно русского института не было; в определенное время сосуществовали с русскими чинами, втянутыми в систему местнических споров; иногда привлекались к местническим счетам, но полноправными их участниками не стали; заменили русские чины при отмене местничества.
В условиях абсолютизации особенности местнической системы все более стали представать в глазах царской власти как недостатки, ненужные сложности, встававшие на пути монаршей политики служебных назначений.
Проблема состояла не столько в том, чтобы назначить на высшие государственные должности царских выдвиженцев из дворянских родов. Этот вопрос можно было решить и в рамках диктата местнических правил. Местничество препятствовало не отдельным угодным царю назначениям, оно не давало перестроить политику служебных назначений в целом. Основными же новшествами периода становились принцип «всякая служба государю почетна» и принцип «годности к государевой службе». Первый подготовлял внедрение второго. Второй отражал основную тенденцию абсолютизма в области государственной службы, начал складываться во второй половине XVII в. и окончательно установился в петровской «Табели о рангах».
При внедрении в практику идеи годности к государевой службе (службе по личным способностям, а не «по роду») был особенно важен переход от принципа жалования чина в зависимости от положения и прав рода к принципу жалования чина за личные заслуги.
Не во всех службах становление нового принципа происходило одинаково. Например, в полках нового строя, менее скованных традициями в силу того, что сами эти формирования были новшеством, личные заслуги оказывались более весомыми как основание для служебно-чиновного продвижения. Во время разбора 1679 г. призыв учиться «новому строю» дополнялся правительством обещанием вывести за успехи в начальные люди[26].
В дьяческой среде становление принципа годности к государевой службе также шло достаточно стремительными темпами и находило социальную опору в силу того, что эта среда комплектовалась как из выходцев из дворянских родов, так и из разночинцев. Для последних местничество являлось прерогативой иного социального слоя, тем институтом, который строго фиксировал социальный статус дьячества, не давая ему повыситься благодаря службе отдельного человека, его талантам и способностям. Между тем признание личных заслуг дьяка как повода для занятия им определенного положения относится только к 90-м гг. XVII в.[27] До этого существовал принцип длительности (срока) службы и первенства пожалования в службу, лежащий в основе распределения должностей внутри одного приказа. Переход к этому принципу сыграл роль важнейшего подготовительного фактора для окончательного установления принципа личных заслуг. Оба они отделили конкретного служилого человека от его рода, поставив на первый план его службу, а не его происхождение и службы его предков.
Последовательность получения чина лежала в основе порядка составления боярских книг и боярских списков. Все вновь назначенные в чин писались внизу списка данного чина. Боярские списки, в отличие от боярских книг, составлялись ежегодно, а иногда и чаще, чем раз в год. В силу этого именно по боярскому списку определяли старшинство выслуги. С самого начала царствования Федора Алексеевича (с 30 января 1676 г.) Дворцовые Разряды стали фиксировать не прежнее местническое, а новое для них старшинство на основании боярского списка.
Начиная с царствования Алексея Михайловича значительные изменения стали происходить в процедуре рассмотрения и решения местнических дел. Для рассмотрения дела изначально создавалась комиссия бояр. Позднее, во второй половине XVII в. утвердилась практика, согласно которой в ряде случаев царь стал обходиться без назначения судей для предварительного решения местнического спора, а их место занял сыск в Разрядном приказе. Роль судьи при этом заменила роль некоего «технического секретаря», чьей обязанностью стало предоставление на основании выписок из разрядной документации необходимых сведений для того, что бы царь мог лично вникнуть в проблему местнического спора и дать квалифицированный ответ по нему. Одновременно с этим ряд дел, по-прежнему, рассматривался судьями-боярами.
В последние годы официального существования местнической системы (период правления Федора Алексеевича) при сохранении сыска в Разряде как наиболее оптимальной формы проверки данных по делу, определенную роль в разбирательстве по делу стала играть Расправная Золотая палата[28].
Традиционно решение по местническому делу оформлялось царским указом с боярским приговором. Со второй половины XVII столетия разнообразие форм постановления по местническим делам увеличилось. Все еще сохранялись царские указы с боярским приговором, но с 50-х гг. XVII в. их доля стала уменьшаться. Особо следует выделить такую форму местнических дел, по которым окончательный приговор давался от имени государя, но при этом указывалось, что в слушанье дела принимала участие Боярская дума. Нередко боярский приговор стал выступать в качестве предварительного решения, которое впоследствии изменялось государем. При этом через утверждение или изменение царем боярского приговора проводилась мысль об усилении царской власти, демонстрировалось ее положение над органами боярской аристократии[29].
Когда в официальную практику окончательно вошел именной царский указ, итогом местнического спора в подавляющем большинстве случаев становился именно такой приговор. Закрепление этой формы происходило через непременное занесение решения о даче именного указа в разряд. При этом именной указ мог завершить как те дела, которые царь разбирал при помощи Разряда без назначения судей, так и те дела, что рассматривали судьи, назначенные из числа представителей Боярской думы.
В итоге от системы, при которой решение по местническому делу принимала высшая власть в лице царя и Боярской думы, перешли к системе, в которой решение принимал царь, опираясь на разветвленную сеть инстанций: Разряд, Расправную палату, Боярскую думу. Таким образом, в процедуре рассмотрения и решения местнических дел Боярская дума из инстанции, равной с царем, превратилась в одну из нескольких инстанций, подчиненных царю.
Процесс абсолютизации царской власти приводил к значительному сокращению и постепенному исчезновению традиционно местнических видов наказания, олицетворявших местничество как систему взаимоотношения истца и ответчика. К таковым относилась «выдача головой», при которой власть формально передоверяла определение конкретного наказания проигравшей стороны выигравшему местническое дело. Начиная с царствования Алексея Михайловича в определении видов и сроков наказания все большую роль стала играть сама высшая власть.
Основной причиной усиления наказания в местнической сфере теперь стала выступать подача повторных челобитных «в отчестве» по одному и тому же делу, проволочки в выполнении службы. Все эти проявления местничества стали рассматриваться как попытки противоречить политике назначений, проводимых царской властью, попытки отстоять свое мнение вопреки ее решению[30].
Фактором, подготовившим высшее общество к отмене местничества, стала политика установления «безместия». Первое направление политики безместия было связано с отрицанием совместности служб, признававшихся таковыми в предшествующей практике. В данном случае для выведения из рамок влияния правил местничества одной из местнических сфер использовались сами закономерности и правила местнической системы. Основное из них предписывало местничать только в тех службах, что считались совместными. Соответственно, официальное отрицание властью совместности тех или иных служб являлось одновременно и отрицанием возможности учинять местничества при назначении на эти службы.
Характерный пример – безместие между послами и посланниками, а также между посланниками и гонцами, направленными в одно государство в разное время. Еще в период правления Михаила Федоровича это безместие было установлено указом от 30 мая 1621 г., а при Алексее Михайловиче подтверждено указом от 21 декабря 1655 г., что по настоянию царя было записано в Разряде и в Посольском приказе[31].
Другое направление гораздо в большей степени, чем первое, было открытым проявлением отрицательного отношения власти к местничеству и выражалось в запрещении местничать впредь в тех или иных службах, традиционно считавшихся службами с местами[32].
Третье направление, особенно активно распространившееся во второй половине XVII столетия, было связано с установлением временного безместия в службах, местническую природу которых правительство не отрицало, но стремилось избежать вреда от местнических счетов в тех ситуациях, когда значимость исполнения определенных служб особенно повышалась. Наиболее характерным примером могут послужить безместия, установленные на определенный срок в рамках военного разряда, ведущего борьбу с неприятелем в период военной кампании[33].
Логичным завершением проводимых мер стал царский указ 24 ноября 1681 г. об отмене местничества. Позднее «Соборное деяние об отмене местничества» 12 января 1682 г. закрепило данное решение. Процитированное в свое время С. Медведевым «Деяние», характеризуя причины отмены местничества, особо обращало внимание на то, что «в мимошедшия лета во многих их, государских, ратных, и посолских и во всяких делех, чинилися от тех случаев великия пакости и нестроения и разрушения, а неприятелем радование, а меж ими великия продолжителные вражды». В отношении ранее существовавшей практики безместия говорилось, что «хотя и было между ими безместие, толко совершенно случаи их и места были неискоренены»[34].
Изменяя рамки местнической системы и роль этого института в обществе, власть неизбежно наполняла новым содержанием все остальные системы регулирования социально-служебного положения, к каковым относились чины и наместнические титулы. Эти системы могли сочетаться как со службой «по роду», так и с принципом «годности к государевой службе». Именно последний в послеместническую эпоху должен был определить трансформацию чиновной и титульно-наместнической систем.
Глава II
Росписи и книги наместнических титулов
Систематизацией наместнических титулов в рассматриваемый нами период занимался Посольский приказ, поскольку практика присвоения титулов была непосредственно связана с дипломатической деятельностью. Приказ составлял росписи и книги титулов, представляя необходимые сведения по этому вопросу государям и тщательно фиксируя решения последних о полнении списков наместничеств и изменениях в них.
Значительное число наместнических книг дошло до нашего времени, и в настоящее время хранится в фонде Российского государственного архива древних актов «Дела и сочинения о титулах»[35].
Наиболее ранним из сохранившихся документов является «Роспись фамилиям, коим даваны титулы наместничеств при отправлении их в розныя посольства к чужестранным государствам»[36]. Роспись содержит сведения, охватывающие период с 1581 до 1646 г. и характеризует состояние дел на момент начала царствования Алексея Михайловича. По сравнению с другими аналогичными документами роспись содержит наиболее полные данные, ряд из которых не вошли в книги наместнических титулов боле позднего времени. Росписи в отличие от книг наместнических титулов не присуща строгая последовательность записей по каждому из наместничеств. Одни и те же сведения в этом документе повторяются по несколько раз. Ряд из них был подготовлен для доклада государю. Большинство сведений сгруппировано по таким признакам, как факт посылки в одно и то же посольство, назначение для совместной службы в составе Ответной палаты и т. д. Между тем, именно эта особенность росписи позволяет более четко сгруппировать все сведения о лицах, выполнявших совместную службу, указания на которую при составлении наместнических книг более позднего периода порой оказались утраченными.
При Алексее Михайловиче от составления росписей окончательно перешли к составлению книг наместнических титулов. Эта практика была продолжена при Федоре Алексеевиче, в период царствования Ивана и Петра, и в правление Петра Алексеевича. Для «книг» было характерно составлять оглавление или, по меньшей мере, приводить список всех наместничеств, согласуясь с их степенью. Поскольку закрепление наместнических титулов произошло в России в период господства местнических представлений, то сама последовательность наместничеств в титульных книгах, иерархия титулов носили явные следы местнической системы. Чем выше был наместнический титул лица, тем большее место, как правило, занимало оно в местнической иерархии. Однако эта закономерность не являлась абсолютной и сочеталась с другими принципами.
Наиболее ранней из всех книг наместнических титулов является «Книга о наместничествах, коими бояре и разного чина люди при посольствах в другие государства именовались»[37]. Официально датой составления документа считается 10 марта 1665 г. Он охватывает период от Ивана Васильевича до середины правления Алексея Михайловича, в значительной мере отражает не только принципы титулования наместников, но и официальную практику упоминания в документах середины 60-х гг. XVII в. различных чинов, как думных, так и ближних.
Следующей по времени составления является «Книга о наместнических титулах послов в разные государства 1581–1680 гг.». Записи, вошедшие в ее состав, во многом дублируют два предшествующих документа, а также содержат сведения, характеризующие вторую половину царствования Алексея Михайловича и первую половину царствования Федора Алексеевича[38]. На первом листе книге сделана роспись всем наместничествам этого периода. Эта запись имеет особое значение в силу того, что впервые определяет конкретное место в рамках всей наместнической системы ряда высших наместничеств, появившихся позднее других (во второй половине XVII столетия). Такие наместничества, как Белгородское и Черниговское, на этот раз были поставлены в росписи в соответствии с представлениями об их наместнической чести.
Очередной этап в практике присвоения наместнических титулов отразила «Книга первая о наместничествах, коими бояре и разные чиновники писались для чести по городам Российской империи, и по степеням, начиная с давних времен по 1685 г.». Это название документу было присвоено потомками его составителей, а в оригинале (с сокращениями) он назывался «Великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича Петра Алексеевича < > царства и государства и княжения по степеням, и кому имяны бояром и околничим и думным людем и столником и дворяном по их государьской милости будучи в Ответех и на съездех окрестных государей с послы и в окрестных же государствах в послех и в посланниках в порубежных городов в воеводах для пересылки порубежных же городов розных государств с воеводы и гетманы в посолских писмах с наместничеством писать поволено»[39].
В период царствования Петра Алексеевича была составлена «Книга (вторая) о наместничествах, коими бояре и разные чиновники писались для чести по городам Российской империи по степеням по 1701 г.»[40]. Этот документ охватывает период с 1685 до 1701 г., но при этом содержит отрывочные сведения, включенные в предыдущие книги. Эта книга отразила принципы присвоения наместнических титулов, которые закрепились в период после отмены местничества. Сравнение данных этого документа со сведениями предшествующих ему росписей и книг позволяет показать трансформацию системы наместнических титулов в послеместнический период.
«Книга третья о наместничествах, коими бояре и разные чиновники писались для чести по городам Российской империи и по степеням» была доведена ее составителями до 1706 г., вобрав в себя некоторые сведения из предшествующих документов, в основном «Книги второй»[41]. Этот документ позволяет составить более четкое представление об эволюции наместнической системы в петровскую эпоху.
Все наместнические книги как тип документации характеризует ряд отличительных особенностей. Они составлялись не как документ для прочтения или ознакомления, а как рабочая тетрадь, в которую вносились соответствующие записи при осуществлении новых назначений. На это отчетливо указывает ряд показателей. После записей по каждому наместничеству оставлялись свободные листы или свободное пространство; в ряде случаев именно на этих листах были вставлены приписки, сделанные более быстрым почерком; неоднократно в одном и том же документе встречаются записи типа «ныне тем наместничеством писан», но даты, стоящие после этой фразы, не совпадают. Следовательно, каждая из книг составлялась Посольским приказом для работы на несколько лет, когда она ветшала, или же когда согласно царским указам в числе наместничеств появлялось много новых и их требовалось разместить «по степеням», создавалась следующая книга.
Для большинства этих документов характерно отражение практики присвоения наместничеств, начиная со времен Ивана Грозного и до даты составления документа.
На основании росписи 1646 г. и указанных наместнических книг нами были сделаны три реестра (см. Приложения). В первом и втором реестрах наместничества были расставлены в том порядке, который за ними признавали их современники. В первый реестр вошли записи по наместническим титулам, которые были присвоены с 1580 по 1682 гг. Во второй были включены сведения о присвоении наместнических титулов с 1682 по 1706 гг.
Существует ряд причин подобного разделения всех сведений, почерпнутых нами из наместнических книг. Одна из них заключается в попытке существенного изменении порядка титулов, которая произошла в середине правления Федора Алексеевича. Другая – в реформе местничества, осуществленной в 1681–1682 гг. и повлекшей за собой трансформацию наместнической системы.
Третий реестр располагает всех наместников 1580–1706 гг. в алфавитном порядке, позволяя составить представление о повышении наместнического титула отдельными лицами, а также о наместнических титулах целых родов.
В общей сложности во всех документах, характеризующих период с 1580 по 1706 г., упоминается 283 человека, носивших тот или иной наместнический титул. Реестры позволяют некоторым образом восполнить пробел во введении в научный оборот сведений о наместнических титулах, по всей видимости связанный со сложностью публикации самих наместнических книг, отличающихся значительным объемом, а также повторяемостью одних и тех же сведений в ряде документов.
Значительным недостатком, который особо следует учитывать при работе с документацией подобного рода, является неполнота сведений. Далеко не все назначения, связанные с присвоением наместнических титулов, нашли свое отражение в наместнических книгах. В ряде случаев ограниченность сведений может служить основанием для ошибочных выводов. Так, например, участие в таких коллективных органах, как Ответная палата, посольство, было связано с установлением четкой иерархии внутри подобного рода структуры. Субординация членов коллективных органов основывалась на их чиновном и должностном статусе, местническом положении (в период функционирования местничества). Положение всех членов коллективных органов значительно разнилось между собой. Однако книги наместнических титулов не зафиксировали порядковый номер каждого из членов такого рода структур. В силу этого попытки делать выводы на основании записей по отдельным лицам чреваты заблуждениями. До тех пор, пока не будет выяснено положение каждого конкретного лица в составе коллективного органа, судить о статусе его наместнического титула преждевременно.
Исходя из этого, среди всех отрывочных сведений, содержащихся в книгах наместнических титулов, наибольший интерес для исследователя представляют те, что по ряду признаков могут быть объединены. Среди признаков, служащих базой такого объединения, назовем некоторые. Во-первых, это соответствие времени и места деятельности ряда лиц. Например, при указании наместнических титулов ближнего боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого и боярина князя Михаила Юрьевича Долгорукого упоминается, что титулы наместника Тверского (для первого) и наместника Суздальского (для второго) были присвоены им в 7182 (1673/1674) г., когда и тот, и другой входили в Ответную палату, ведущую переговоры со шведскими послами, возглавляемыми Густавом Оксенстерном[42]. Еще более точным основанием для объединения ряда лиц в группу, составлявшую в рассматриваемый период тот или иной временный орган, является указание при характеристике обстоятельств присвоения наместнического титула одному из них факта совместной работы с другими лицами. По сложившийся в тот период традиции указания подобного рода не делались в записях, характеризующих работу первых лиц в Ответах, посольствах и пр. Такие записи можно встретить только в характеристиках тех, кто занимал низшие строчки в росписях коллективных органов. Например, при указании на то, что окольничий Василий Семенович Волынский в ноябре 7166 (1657) г. был в Ответе с кызылбашскими послами и ему был присвоен титул наместника Чебоксарского, сделана запись о том, что в Ответе он был вместе с боярином князем Алексеем Никитичем Трубецким и боярином князем Борисом Александровичем Репниным[43]. На основании подобных свидетельств возможно говорить о деятельности не только отдельных лиц, но и всей структуры, в состав которой вошел каждый из них. Анализ соотношения лиц, их титулов и положения внутри подобного выявленного объединения позволяет с большей точностью характеризовать как сами коллективные временные структуры, участвующие в дипломатической деятельности, так и принципы назначения в них и их работы.
Книги наместнических титулов XVII в. отразили факт разделения всех титулов на боярские и окольнические. Скорее всего, подобное деление являлось слепком с представлений середины XVI столетия, когда сама Боярская Дума, в которой эти чины и были представлены, еще не имела чиновного деления, свойственного периоду первых Романовых, а думные дворяне не заняли своего прочного положения в этом аристократическом органе.
Боярские наместничества в порядке от высших к низшим помещались в первом разделе любой книги о наместнических титулах. На момент 1665 г. (середины и расцвета царствования Алексея Михайловича) к ним относились следующие наместничества: 1) Владимирское; 2) Новгородское; 3) Казанское; 4) Астраханское; 4) Псковское; 5) Смоленское; 6) Тверское; 7) Великопермское; 8) Вятское; 9) Нижегородское; 10) Рязанское; 11) Ростовское; 12) Ярославское; 13) Суздальское; 14) Вологодское; 15) Костромское; 16) Белоозерское; 17) Новоторжское; 18) Коломенское; 19) Брянское; 20) Ржевское.
Между тем, перечень боярских наместничеств, существовавших на момент 1665 г., этим не ограничивается и может быть расширен за счет «новоприбылых» наместничеств. Среди них к боярским могут быть отнесены Белгородское, Путивльское, Дорогобужское. Доказать их боярский статус можно на основании положения в местнической и служебной иерархии тех лиц, кто стал первым носителем этих наместнических титулов. Так, первым наместником Путивльским был боярин князь Ф. Ф. Куракин, а первым наместником Дорогобужским – боярин и воевода князь В. Г. Ромодановский[44]. Первым наместником Белгородским являлся князь Г. Г. Ромодановский, получивший этот наместнический титул, будучи в чине окольничего, но писавшийся с ним и при получении боярского чина. Кроме него, никто из последующих наместников Белгородских в XVII в. не был окольничим. Этот титул носили боярин князь Б. А. Репнин, боярин князь П. И. Хованский, боярин и воевода князь Ф. С. Урусов, боярин князь К. О. Щербатов[45].
Помимо этих трех наместничеств была предпринята попытка ввести в состав боярских и наместничество Полоцкое. В конце списка наместников Рязанских была сделана запись о том, что «174 года июля в 19 день указал Великий государь < > боярину князю Григорью Сунчелеевичу Черкасскому писать наместником Полоцким как писано о нем к калмыцкому тайше к Мунчаку из Казанского дворца». Против этой записи была в тексте сделана помета о том, что «с тем наместничеством боярин князь Григорий Сунчелеевич не писан»[46]. Окончательно вводить наместничество Полоцкое в тот период не стали. Таким образом, в царствование Алексея Михайловича число боярских наместничеств увеличилось с 21 до 24, если учесть тот факт, что наместником Полоцким Г. С. Черкасский написан не был.
Наместнические книги ставили «новоприбылые» наместничества на различные позиции в росписях порядка наместничеств. Книга наместнических титулов 1665 г., зафиксировавшая введение в список наместничеств в 7167 (1658/1659) г. наместничества Белгородского, в 7172 (1663/1664) г. наместничества Путивльского, в 7173 (1664/1665) г. – наместничества Дорогобужского, поместила сведения о даче государем соответствующих указов в конце текста[47]. В книге, доведенной до 1680 г., на первом листе дан список всех наместничеств в том порядке, который был принят в начальный период царствования Федора Алексеевича[48]. При этом введенное Алексеем Михайловичем Белгородское наместничество было поставлено после Вятского и перед Нижегородским. Наместничества Путивльское и Дорогобужское занимали третью и вторую строчки снизу, следуя за наместничеством Боровским. В книге, доведенной до 1685 г., Белгородское наместничество поставлено после Боровского, а за ним следуют Путивльское и Дорогобужское[49].
Окольническими считались наместничества, начинавшиеся с Шацкого. В середине 60-х гг. XVII в. их порядок выглядел следующим образом: 22 (25 – с учетом Белгородского, Путивльского и Дорогобужского в качестве боярских наместничеств) Шацкое. 23 (26) Муромское. 24 (27) Тульское. 25 (28) Калужское. 26 (29) Галичское. 27 (30) Чебоксарское. 28 (31) Алаторское. 29 (32) Каширское. 30 (33) Ряжское. 31 (34) Можайское. 32 (35) Юрьева Польского. 33 (36) Елатомское. 34 (37) Кадомское. 35 (38) Серпуховское. 36 (39) Угличское. 37 (40) Кашинское. 38 (41) Звенигородское. 39 (42) Козельское. 40 (43) Болховское. 41 (44) Курмышское. 42 (45) Романовское. 43 (46) Переславля Залесского. 44 (47) Медынское. 45 (48) Боровское.
Если в середине 60-х гг. XVII в. число наместничеств достигало сорока восьми, то после этого наметился значительный рост их количества. Во всех книгах наместнических титулов, начиная с 1680 г., отмечается значительное количество новоприбылых наместничеств. В книге наместнических титулов, доведенной до 1680 г., к списку наместничеств, приведенному выше, были прибавлены: Болгарское (поставлено между Вятским и Нижегородским, но его положение по отношению к Белгородскому не ясно, так как Белгородское внесено в общий список, где нет Болгарского, а в общей текстовой части с росписью наместников под каждым наместничеством есть Болгарское, но нет Белгородского); Черниговское (поставлено после Нижегородского и перед Рязанским); Стародубское (поставлено между Угличским и Звенигородским); Ростовское (поставлено последним). Путивльское и Дорогобужское, как отмечалось выше, было поставлены третьим и вторым с конца списка. Вологодское было написано дважды (в боярских и четвертым с конца списка)[50].
В книге 1685 г. к ранее указанному списку наместничеств были добавлены новые. Между Тверским и Великопермским появилось Югорское; между Суздальским и Вологодским – Кондинское и Холмогорское; между Белоозерским и Новоторжским – Обдорское. В конце списка были поставлены наместничества Устюжское, Рословское, Каргопольское, Свияжское, Тан(м)бовское, Сим(н)бирское, Вяземское, Карачевское, Бельское[51].
В росписи всех наместничеств, данной перед основным текстом Книги 1685 г., в качестве «новоприбылых» наместничеств зафиксированы Болгарское, Черниговское, Удорское, Обдорское, Кондинское. При этом Болгарское и Черниговское наместничества были и в предыдущей книге[52].
Порядок наместничеств в книгах 1701 и 1706 гг. существенно отличается от того порядка, который наблюдается в книгах XVII столетия. Между тем изменение традиционного порядка произошло ранее. Новый порядок отразила роспись, поданная в марте 1680 г. царю Федору Алексеевичу думным дьяком Ларионом Ивановым. Книга титулов 1685 г. практически не использовала эти изменения, а книги 1701 и 1706 гг. полностью соответствовали росписи Иванова, добавляя новые наместничества к ней.
Роспись Лариона Иванова разделила все наместничества в противовес ранее существовавшим боярским и окольническим на «степенные великие царства, государства, земли и города великого княжения» и «города сверх степенных», то есть не являвшиеся таковыми[53]. Помимо того, роспись впервые в практике наместнического титулования ввела в число наместничеств Московское и Киевское, поставив их соответственно на первую и вторую позиции. Эти наместничества числились в росписях книг 1701 и 1706 гг., но не присваивались конкретным лицам, оставаясь либо вакантными, либо чисто символическими, олицетворявшими наряду с остальными наместничествами основные города и земли России.
К числу «степенных» были отнесены 23 наместнических титула, расположенные в следующем порядке: 1) Наместник Московский; 2) Киевский; 3) Владимирский; 4) Новгородский; 5) Казанский; 6) Астраханский; 7) Сибирский; 8) Псковский; 9) Смоленский; 10) Тверской; 11) Югорский; 12) Пермский (Великопермский); 13) Вятский; 14) Болгарский; 15) Нижегородский («Нова города низовския земли»); 16) Черниговский; 17) Рязанский; 18) Ростовский; 19) Ярославский; 20) Белоозерский; 21) Удорский; 22) Обдорский; 23) Кондинский.
Все эти наместничества принадлежали ранее к числу боярских. Между тем ряд боярских титулов, существовавших помимо перечисленных (Суздальский, Холмогорский, Вологодский, Костромской, Новоторжский, Коломенский, Брянский, Ржевский), в число «степенных» земель и городов не вошли.
Помимо «степенных», роспись 1680 г. содержала названия ряда наместничеств. В их число входили: 24) наместник Суздальский; 25) Вологодский; 26) Коломенский; 27) Костромской; 28) Галичский; 29) Брянский; 30) Муромский; 31) Путивльский; 32) Белгородский; 33) Углечский; 34) Тульский; 35) Стародубский; 36) Свияжский; 37) Дорогобужский; 38) Устюжский; 39) Холмогорский («Колмогорский»); 40) Ржевский («Ржевы Володимировой»); 41) Новоторжский; 42) Калужский; 43) Каширский; 44) Шацкий; 45) Ряжский («Рясский»); 46) Юрьева Польского; 47) Кашинский; 48) Можайский;49) Звенигородский; 50) Боровский; 51) Переславля Залесского; 52) Алаторский; 53) Серпуховской; 54) Романовский; 55) Курмышский; 56) Чебоксарский; 57) Рословский; 58) Козельский; 59) Медынский; 60) Кадомский; 61) Елатомский; 62) Болховский.
Книга наместнических титулов 1701 г., полностью сохранив порядок этой росписи, добавила к ней «новоприбылые» наместничества, подписав их в общей росписи вслед за Болховским. Среди них числились: 63) наместничество Бельское; 64) Каргопольское; 65) Тан(м)бовское; 66) Син(м)бирское; 67) Вяземское; 68) Карачевское[54].
Книга наместнических титулов 1706 г. к числу «новоприбылых» прибавила наместничество Волоколамское, поставив его последним (69-м) после Карачевского[55]. Не всегда наместнические титулы, указанные в росписях, предшествующих книгам титулов, перечислялись в самих наместнических книгах. В ряде случаев, когда наместничество долгое время никому не присваивалось, составители книг переставали оставлять под него пустые страницы под соответствующим заголовком. Так в тексте книги 1701 г. не было отведено страниц под наместничество Астраханское, хотя в книге 1706 г. оно было вновь восстановлено с записями по раннему периоду.
Со времени Федора Алексеевича закрепилась традиция: вне зависимости от статуса «новоприбылого» наместничества его название записывалось в наместническую книгу в ряду всех новых наместничеств, согласуясь с хронологическим порядком их появления. (Новые наместничества указывались после традиционных.) В тех случаях, когда несколько наместничеств прибавлялись на основании одного указа в один и тот же день, то порядок их в росписи соответствовал порядку их поименования в указе. Так, если рассмотреть шесть наместничеств, занимающих последние листы в книге, доведенной до 1685 г., то явно прослеживается отмеченная нами тенденция. Так, Свияжское наместничество было внесено 16 апреля 1679 г., за ним следуют Тан(м)бовское, Син(м)бирское, Вяземское, внесенные 29 октября 1680 г.; за ними Карачевское (2 декабря 1680 г.), после него – Бельское (6 февраля 1681 г.). Взаиморасположение наместничеств, внесенных указом от 29 октября 1680 г., определено в тексте указа Федора Алексеевича, который «указал внесть в Посольском приказе в сию наместничью книгу вновь наместничества Танбовское, Синбирское, Вяземское»[56].
Пополнение списка наместничеств каждый раз производилось строго на основании царского указа, поскольку изменение как царского, так и наместнических титулов являлось прерогативой царской власти. Указами царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича в список наместничеств были добавлены: 16 декабря 7167 (1658)г. – Белгородское; 28 февраля 7179 (1671) г. Рославское; 16 марта 7183 (1675) г. – Болгарское; 14 мая 7184 (1676) г. – Черниговское, Удорское, Обдорское, Кондинское; 25 сентября 7186 (1677) г. – Холмогорское; 24 октября 7186 (1677) г. – Устюжское; 16 апреля 7187 (1679) г. – Свияжское; 29 ноября 7189 (1680) г. – Югорское; 29 октября 7189 (1680) г. – Тан(м)бовское, Син(м)бирское, Вяземское, 2 декабря 7189 (1680) г. – Карачевское; 6 февраля 7189 (1681) г. – Бельское. По указу царей Ивана и Петра Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны от 6 марта 7196 (1688) г. в список наместничеств было добавлено наместничество Волоколамское[57].
Так же, как на основании царского указа пополнялись списки наместничеств, царь мог принять и решение о том, что бы впредь этим наместничеством никто не писался. Однако это решение далеко не всегда выполнялось. Наследники того или иного государя вновь возвращались к практике использования такого наместнического титула. Так, 19 марта 7188 (1680) г. царь Федор Алексеевич приказал Василию Васильевичу Голицыну с этого момента писаться наместником Великопермским, а прежним наместническим титулом Голицына – титулом наместника Черниговского никого не писать, но уже в 7191 (1682/1683) г. по указу царей Петра и Ивана наместником Черниговским был титулован боярин князь Владимир Дмитриевич Долгорукий[58].
Все наместнические книги типичны по характеру сообщаемой ими информации. Их записи содержат такие сведения как время присвоения наместнического титула, должность, при назначении на которую произошло его присвоение, чин, в котором находился наместник при выполнении порученных ему обязанностей. Систематизация сведений подобного рода может способствовать получению дополнительной информации не только о наместнических титулах, но и чиновно-должностной системе России конца XVI – начала XVIII в., особенностях российской дипломатии этого периода.
Глава III
Наместнические титулы и должностная система
Присвоение наместнического титула находилось в прямой зависимости от назначения на должность. Среди тех, кто занимался дипломатической деятельностью, к ним относились послы и посланники, члены Ответных палат. Известно, что должностная сфера, связанная с отправлением русских посольств за рубеж и с приемом иностранных представителей в России, была значительно шире и многообразнее, чем перечисленные должности. В нее входили дворяне, оберегавшие русское посольство; лица, участвующие во встречах иностранных послов; лица, объявляющие послов русскому государю; приставы послов и многие другие. Однако же ни одно из этих поручений не было связано с присвоением наместнического титула. Помимо послов, посланников и членов Ответных палат наместническим титулом наделялись те, кого русское правительство отправляло на встречу с иностранными представителями для определения государственной границы («посланные на размежевание»). Кроме перечисленных лиц носителями наместнических титулов традиционно выступали те воеводы, чья деятельность была сопряжена с перепиской с представителями иностранных государств. Рассмотрим подробнее должности, связанные с присвоением наместнических титулов.
Одной из важнейших служб, выполняемой представителями высшего общества, было воеводство. Всех воевод можно разделить на гражданских (управлявших определенной территорией) и военных (командовавших крупными военными соединениями). Практика присвоения наместнических титулов была связана как с теми, так и другими должностями, но в большей мере была присуща гражданским воеводам.
Окончательно система воеводского управление сложилось в период после Смуты к 20-м гг. XVII в. Изначально воеводы появились в пограничных областях, где требовалась сильная власть.
Основные права и обязанности гражданских воевод по управлению уездом к середине XVII в. были кодифицированы Соборным Уложением. Воевода являлся главным стражем государственного порядка в уезде. В функции воевод входили обязанность сбора и высылки дворянского ополчения в указанный срок и место; выдача проезжих грамот в порубежных городах тем людям, которые отправлялись за рубеж. При получении «изветных челобитных» от помещиков и вотчинников о наличии «измены» у их крестьян воеводы были обязаны произвести сыск по делу и отписать о его результатах к государю. Тех же, на кого поступил извет, предписывалось содержать в тюрьме до государева указа.
Воеводы обеспечивали не только государственную безопасность, но также и внутренний порядок. В тех городах, где не было губных старост, их обязанности, связанные с делами об убийствах и воровстве, возлагались на воевод. Наряду с губными старостами и приказными людьми воеводы на подведомственных им территориях вершили суд по гражданским делам, контролировали соблюдение законов и исполнение судебных решений, принятых как на местах, так и в центре. По грамотам из приказов они производили обыски и сыски по судным делам, относящимся к компетенции приказов. Воеводы также контролировали соблюдение крепостного режима, устанавливая вольное состояние тех людей, которые изъявили желание записаться в крестьяне или бобыли к местным помещикам или вотчинникам. Аналогичные операции воеводы проводили и в отношении кабальных холопов. Кроме того, воеводы собирали деньги с небольших откупов (перевозы, рыбные ловли) и пошлины за откупа и высылали их в Печатный приказ[59].
За исполнение своих обязанностей воеводы получали денежное жалование. Также они имели доход со своих вотчин и поместий. Между тем воеводы традиционно широко прибегали к вымогательствам, брали посулы от населения.
Воеводы не выбирались, а назначались Разрядным приказом из числа бояр, дворян и детей боярских и утверждались царем и Боярской думой. Городовые воеводы подчинялись приказу, ведавшему городом.
В отдельных городах, таких, как Новгород, Псков, Астрахань, Казань традиционно было 2 или 3 воеводы. Воеводская служба продолжалась 2–3 года. Чем дальше от центра и ближе к окраинам находился город, управлявшийся воеводой, тем в меньшей степени действовало правило, касающееся сроков смены воевод. Так в Сибири, особенно в конце XVII в., воеводы засиживались значительно более двух-трех лет.
Центр воеводского управления помещался в съезжей или приказной избе. Сам орган местного управления, возглавляемый воеводой, носил аналогичное название. В крупных городах, таких, как Астрахань, Тобольск съезжую избу называли Приказной палатой. К концу XVII в. это название закрепилось в отношении местных органов крупных городов. Приказная изба (палата) помещалась в городской крепости.
Чины и звания городовых воевод соответствовали политическому, экономическому и военному статусу города. В крупных центрах воеводами были бояре, в средних – стольники, в небольших крепостях – дети боярские.
К середине XVII в. сложилась система правил, касающаяся чинов воевод, посылавшихся в крупнейшие города. Еще Г. К. Котошихин отмечал, что в «Великии Новгород, царствы Казанское, Астраханское, Сибирское, государство Псковское, княжествы Смоленское, Полотцкое; и тех государств в первые городы посылаютца воеводы бояре и околничие, а с ними товарыщи; з боярами – околничие и столники и дьяки, а с околничими столники и дьяки». «А которые к тем государствам и большим городам належат городы всякою ведомостью и владетельством, и податми, и в те пригороды посылаюца воеводы дворяне и дети боярские, с Москвы и тех городов от воевод»[60]. Современным языком, в России середины XVII в. существовала тенденция введения разрядов, объединявших несколько уездов, то есть установления военно-административных округов. Соответственно, выделялись разрядные воеводы, и подчиненные им уездные.
В своей повседневной служебной деятельности уездные воеводы должны были руководствоваться указаниями из главного города, посылать туда отписки о своих городовых делах[61]. О тех делах, которые воевода должен был решать сверх наказа, о непредвиденных ситуациях, по вопросам, находившихся в компетенции высшей власти, разрядный воевода был обязан отписать в Москву, уездный воевода – разрядному воеводе.
В период господства местничества соотношения старшинства между воеводами носило местнический характер.
На воевод крупнейших городов России, а также на воевод порубежных городов распространялось правило присвоения им при назначении на воеводство наместнического титула.
Всего в наместнических книгах до 1706 г. со времен Грозного указываются следующие гражданские воеводы, писавшиеся с наместничеством: Великого Новгорода, Пскова, Киева, Смоленска, Белгорода, Яблонева, Полоцка, Севска, Чернигова, Нежина, Великих Лук, Сибирских городов, Олонца, Азова, Переславля. При этом в период до смерти Федора Алексеевича большинство этих городов в наместнических книгах не фигурировали. Постоянная практика написания с наместничеством городовых воевод до 1682 г. существовала только в отношении Великого Новгорода, Пскова, Смоленска и Киева. Считанное число раз в связи с присвоением наместнических титулов в этот период в них упоминаются воеводы Белгорода, Полоцка, Яблонева.
С начала царствования Ивана и Петра Алексеевичей в конце 1682–1683 гг. среди записей о наместничествах появились фамилии воевод, направленных в такие города как Севск, Великие Луки, Чернигов, Нежин, Переславль, а также в сибирские города. С 1696 г. в наместнических книгах появился Олонец в качестве воеводства, связанного с присвоением наместнического титула. С 1700 г. к нему добавился Азов.
В царствование Ивана и Петра Алексеевичей, а также при Петре наиболее часто в наместнических книгах фигурировали воеводы Севска и Нежина. По числу присваиваемых им наместнических титулов они опережали даже воевод Киева, Новгорода, Смоленска и Пскова. Немного отставали от этой группы воеводы Белгорода и Чернигова.
Воеводы имели право писаться с наместническим титулом в достаточно ограниченном количестве документов, исходивших от них. Книги наместнических титулов четко фиксируют все ситуации, при которых воевода того или иного города титуловался наместником. Так, киевские воеводы писались с наместническим титулом в переписке («пересыльных листах») с коронными и литовскими гетманами, то есть в посланиях, адресованных в Польшу и Литву, а также в переписке с гетманом войска Запорожского. Как известно, в Польше в XVI–XVIII вв. гетманы являлись командующими армией. С 1539 г. одновременно было два гетмана: в Польше (великий коронный) и в Литве (польный, считавшийся заместителем коронного). В XVI – первой половине XVII в. должность гетмана существовала и на Украине. Тогда гетман являлся главой реестровых казаков. С 1648 г. гетман стал правителем Украины и главой казацкого войска. С 1657 г. существовали гетманы Правобережной и Левобережной Украины. Если эту должность занимал один и тот же человек, то его титуловали гетманом обеих сторон Днепра. При присоединении Украины к России в официальных документах гетмана называли «подданным его царского величества». Чаще всего в книгах наместнических титулов в связи с перепиской с русскими воеводами упоминаются гетманы Иван Самойлович, бывший гетманом Левобережной Украины с 1672 по 1687 гг. и ставший с 1674 г. также и гетманом Правобережной Украины, и Иван Степанович Мазепа, ставший гетманом обеих сторон Днепра с 1687 г.
Гетман обеих сторон Днепра был главной фигурой в переписке, отмеченной присвоением наместнических титулов, помимо киевских воевод также для воевод Белгорода, Севска, Нежина, Чернигова и Переславля. При этом книги наместнических титулов не зафиксировали предписаний вести переписку с представителями иностранных держав, ограничив ее только перепиской с гетманами, в отношении воевод таких городов как Чернигов и Белгород.
Воеводы Севска, Переславля и Нежина кроме гетмана Украины вели переписку с коронными и литовскими гетманами, а также комендантами, губернаторами порубежных с русскими территориями польских и литовских городов. Для воевод Смоленска главными адресатами их корреспонденции, уходящей за рубеж, напротив, были должностные лица (коменданты, воеводы, старосты и различные «урядники») территорий Литвы, пограничных с Россией.
Швеция была главной страной с точки зрения дипломатических сношений воевод Новгорода, Пскова и Олонца. Они отсылали свои «пересыльные листы» тамошним генералам, губернаторам и комендантам. Помимо дипломатических сношений со шведскими чиновниками, воеводы Пскова чаще всего направляли официальные письма в Литву, воеводы Новгорода – в Польшу.
В отношении таких городов, как Азов, Яблонев или сибирские города книги наместнических титулов не указывали круг адресатов воевод, в переписке с которыми необходимо было писаться с наместническим титулом. Этот факт можно объяснить тем, что практика присвоения наместнических титулов перечисленным воеводам носила не постоянный и систематический, а единовременный характер. В силу этого строгих правил использования наместничества не могло сложиться.
Анализ книг наместнических титулов позволяет сделать вывод о том, что название города, где служил воевода и название города, указанное в его наместническом титуле, практически никогда не совпадало. Редким исключением было написание наместником Белгородским отправленного в Белгород (18 августа 7172 (1664) г.) боярина князя Б. А. Репнина; а также написание наместником Смоленским направленного воеводой в Смоленск В. П. Шереметева (7 марта 1700 г.)[62]. Несовпадение в большинстве случаев названия города, указанного в наместническом титуле воеводы, и названия города, в котором он служил, возможно, было не случайным явлением, а проистекало из политики правительства, стремящегося отойти от практики прежних наместничеств, при которой права наместника на подведомственной ему территории по отношению к правам государства и центра превышали права воевод XVII в. Преимущественное присвоение наместнического титула разнящегося с названием города было призвано подчеркнуть ограниченность в пользу государства прав воеводы.
Рассмотрим чиновные и местнические характеристики воевод городов, наиболее часто писавшихся с наместничеством.
В период до 1682 г. первыми воеводами в Новгороде традиционно были лица, имевшие боярский чин, занимавшие высокое местническое положение. Их наместнические титулы также имели боярское достоинство. В зависимости от положения их носителя в местнической иерархии они колебались от наместника Псковского (5-й) до наместника Костромского (19-й). По отношению к воеводам Новгорода, чьи наместничества были зафиксированы в росписях и книгах, помимо перечисленных, упоминаются титулы наместников Великопермского, Рязанского, Суздальского, Вологодского, Югорского, Дорогобужского[63].
После отмены местничества на новгородское воеводство, как правило, продолжали назначать бояр, принадлежавшим к ранее возвысившимся фамилиям. К таковым можно отнести бояр Ф. С. Урусова, М. Я. Черкасского, П. С. Прозоровского, Б. И. Прозоровского, И. Ю. Трубецкого[64]. Большинство присваиваемых им наместнических титулов относились к разряду «степенных» и входили в середину второго десятка. В отличие от местнического периода очень высоких наместничеств воеводам Новгорода с царствования Ивана и Петра практически не присваивали. Редким исключением стало Астраханское (фактически 4-ое) наместничество боярина И. Ю. Трубецкого в 1698/99 г.[65] Новгородское воеводство, видимо, считалось одним из традиционных назначений. В начальный период царствования Петра представителей «новых фамилий» среди наместнического круга на эту должность практически не назначали. Единственным исключением, пожалуй, стал ближний окольничий Петр Матвеевич Апраксин, назначенный новгородским воеводой в 1698 г., но получивший титул наместника Нижегородского еще ранее, в 1697 г.[66]
Первые воеводы Пскова, так же, как и воеводы Новгорода, назначались из бояр. В местнический период границы наместнических титулов этих воевод по сравнению с титулами воевод Новгорода были традиционно ниже, хотя и не на много: от Вятского (9-й) до Коломенского (25-й). Среди титулов, помимо указанных, встречаются: Вологодский, Кондинский, Холмогорский, Свияжский[67].
Отмена местничества нарушила представления о соотношении чести городов. Некоторые псковские воеводы получили титулы, опережавшие в наместнической иерархии титулы новгородских воевод. Так, 8 марта 1697 г. псковскому воеводе кравчему К. А. Нарышкину был присвоен титул наместника Владимирского, доселе никогда не присваивавшийся воеводам[68]. Местнические нормы, утратив свое значение, подчас открывали дорогу чрезмерным претензиям победивших придворных группировок, что и произошло в рассмотренном случае. Помимо того, ликвидация местничества в случае с Псковским, также как и Новгородским воеводством, привела к значительному расширению границ наместнических титулов (от высшего Владимирского до Костромского, Свияжского, Холмогорского – титулов, относившихся к третьему и началу четвертого десятка)[69].
Первые воеводы Киева в местнический период имели боярский чин и наместнические титулы от Тверского (7-го) до Рязанского (14-го). Редким исключением было наделение воеводы Киева титулом, относящимся ко второй половине второго десятка. Кроме Тверского и Рязанского здешние первые воеводы титуловались Болгарскими, Ростовскими, Белгородскими[70].
В послеместнический период Киевское, так же, как и Новгородское воеводство, стало «вотчиной» старых боярско-княжеских фамилий. Воеводами сюда назначались А. И. Голицын, П. И. Хованский, П. С. Прозоровский, Л. Ф. Долгорукий, Ф. П. Шереметев, А. П. Салтыков, М. Г. Ромодановский, Ф. С. Урусов[71]. Большинство первых воевод с 1682 по 1706 гг. носили наместнические титулы, входившие в число «степенных». Между тем, нижняя граница титулов этих должностных лиц опустилась до середины третьего десятка. Так, в 1688 г. воевода боярин М. Г. Ромодановский носил титул наместника Костромского (25-й)[72].
Во все три перечисленных города (Новгород, Псков, Киев) направляли по 2–3 воеводы. Соответственно, чины и наместнические титула воевод меньшего достоинства были гораздо более низкими. Городовые воеводы, подчиненные первому воеводе, также, как и он, имели право в переписке с зарубежными городами титуловаться наместниками. Естественно, 2-й и 3-й воевода уступали в чиновном и титульном отношении первому воеводе.
Соотношение титулов первого воеводы и его товарищей видно из назначений на совместную службу. Так, в 7162 (1653/54) г. в Киеве товарищ боярина князя Федора Семеновича Куракина (наместника Ростовского (12-го)) князь Федор Федорович Волконский был наместником Галицким (26/28-м)[73].
В 7185 (1676/77) г. в Киеве на воеводстве числились боярин князь Иван Борисович Троекуров, окольничий Алексей Петрович Головин, думный дворянин Федор Иванович Леонтьев. При этом Головин носил титул наместника Калужского (28-й), а Леонтьев, числившийся товарищем Троекурова – наместника Кашинского (41-й)[74].
По указу от 22 февраля 7189 (1681) г. товарищ киевского воеводы боярина и наместника Смоленского (6-го) Петра (большого) Васильевича Шереметева Федор Петрович Шереметев носил титул наместника Кондинского (18-й)[75].
Правило, согласно которому наместнический титул товарища воеводы, также как и его чин, должен значительно уступать титулу и чину главного воеводы, сохранилось и в послеместнический период. Так, в 1688 г. товарищем боярина и наместника Костромского М. Г. Ромодановского был думный дворянин и наместник Карачевский С. И. Языков[76].
По сравнению с новгородскими, псковскими и киевскими воеводами в период господства местничества смоленские воеводы занимали более скромное положение. На воеводстве здесь могли находиться и бояре, и окольничие. Для этого воеводства было характерно присвоение наместникам титулов вновь введенных в наместнические книги, статус которых не был строго определен, таких как наместник Путивльский, Обдорский, Устюжский и пр.[77] В период после 1682 г. соотношение изменилось в пользу Смоленска. Среди его воевод многие имели наместнические титулы, входившие в число степенных, занимавшие высшие строчки наместнических росписей. Среди них наместники Сибирский (5-й), Псковский (6-й), Смоленский (7-й), Болгарский (12-й), Белоозерский (18-й), Обдорский (20-й)[78].
Практика отправления воевод, наделенных наместническими титулами, в такие города, как Нежин, Севск, Чернигов сложилась в послеместнический период, не испытав на себе влияние этого института.
Самым высоким титулом, которым был наделен воевода в Севске, был титул наместника Рязанского, присвоенный в январе 1697 г. стольнику кн. Л. Ф. Долгорукому[79]. Помимо него титул, относящийся к числу степенных, носил боярин кн. Ф. П. Шереметев, отправленный на государеву службу в Севск в октябре 1682 г. в статусе наместника Кондинского[80]. Остальные севские воеводы имели титулы от наместников Суздальского и Белгородского до наместников Серпуховского и Карачевского.
Севское воеводство показательно в отношении нарушения закономерных связей между чином воеводы и его титулом. Для «старых» воеводств, история которых начинается в местнический период, до смерти Федора Алексеевича было характерно присваивать более высокие титулы лицам, носящим более высокий чин. Это правило во многом диктовалось местническими нормами. Если же рассмотреть соответствие чинов и титулов севских воевод, то отсутствие такого правила становиться очевидным. Так, боярин князь Ф. П. Шереметев носил титул наместника Кондинского (21-й), в то время как стольник Л. Ф. Долгорукий – наместника Рязанского (15-й). Стольник И. П. Неледенский-Мелецкий был наместником Суздальским (22-м), а окольничие И. Ю. Леонтьев и Ф. Ю. Барятинский – соответственно наместниками Стародубским (33-м) и Ряжским (43-м)[81]. При этом Нелединские-Мелецкие были сравнительно новым родом в наместнических книгах, появившись на их страницах в чине стольников в конце XVII в., а Барятинские выполняли дипломатические поручения и титуловались наместниками с начала XVII в.[82] Некоторые из Барятинских с 70-х гг. XVII в., находясь в боярский чинах, имели и боярские наместнические титулы, такие, как наместник Брянский, Дорогобужский[83].
Разрушение связи между чином и наместничеством в период после смерти Федора Алексеевича можно наблюдать на примере еще одного воеводства, занявшего значительное место в книгах титулов с царствования Ивана и Петра, – нежинского. Подавляющее большинство здешних воевод находились в чине думного дворянина. Случались и исключения, при которых воеводой в Нежин отправляли окольничего. Между тем окольничий князь Ф. Л. Волконский и окольничий Н. И. Акинфов носили соответственно титулы наместников Ряжского (43-й) и Юрьева Польского (44-й), в то время как думные дворяне И. А. Власов, А. Ф. Полибин, П. С. Хитрово титуловались наместниками Углечским (31-м) и Ржевским (38-м)[84].
Титул наместника присваивался не только гражданским, но и военным воеводам. Обе эти должности оставались монопольным правом представителей высшего общества. В рассматриваемый период в армии существовало деление как на пять, так и на три полка. Последнее встречалось наиболее часто. Главным считался Большой полк. В него назначали двух, а чаще трех воевод в очень высоких чинах. Первым воеводой мог быть боярин, вторым – окольничий. Стратегическое руководство военной кампанией осуществляли первые два воеводы. Если же был третий воевода, то он был дьяком, выполнял иные функции. В период господства местничества этот воевода с точки зрения отеческой чести значительно отставал от первых. Как до, так и после отмены местничества наместнический титул дьяка – товарища воеводы был крайне невысоким, что еще раз подчеркивает значительную разницу в его положении и положении главного воеводы Большого полка. Известно, что в Крымском походе в 1688 г. товарищем наместника Новгородского, ближнего боярина, оберегателя и дворового воеводы кн. В. В. Голицына являлся думный дьяк Е. И. Украинцев, носивший титул наместника Болховского, занимавший 60-ю строчку в титульной иерархии[85].
Следующим по значимости выступал Передовой полк. В него также направляли не менее двух воевод, и первый был в чине боярина или окольничего. Третьим считался Сторожевой полк во главе с двумя воеводами, значительно уступавшими в чести первым воеводам Передового и тем более, Большого полка. В отношении чинов наблюдалось тоже соотношение. В то время, как Большой и Передовой полки возглавляли бояре, во главе Сторожевого мог стоять и стольник.
Практика наделения военного воеводы наместническим титулом закрепилась окончательно только в царствование Федора Алексеевича. До этого она носила единичный характер. Известно, что в 7154 (1645/46) г. в походе против Крымского хана боярин Василий Петрович Шереметев официально титуловался наместником Новоторжским; в 7181 (1672/73) г. посланный с полком на Дон под Азов думный дворянин Иван Севастьянович Хитрово был наместником Шацким, но таких случаев зафиксировано немного[86].
Согласно книгам наместнических титулов военные воеводы чаще всего адресовали свою корреспонденцию «корунным и литовским гетманам», а также гетману войска Запорожского обеих сторон Днепра.
Поскольку воеводы, командовавшие крупными военными соединениями до 1682 г., находились в очень высоких чинах и местническом положении, их наместнические титулы также были очень высокими. Боярин князь М. А. Черкасский в 7187 (1678/79) г. носил титул наместника Казанского (3-й), боярин князь М. Ю. Долгорукий в 7187 (1678/79) г. – Тверского (7-й), боярин князь В. В. Голицын в 7188 (1679/80) г. – Великопермского (8-й), боярин князь Г. Г. Ромодановский в 7176 (1667/68) г. и боярин князь П. И. Хованский в 7188 (1679/80) г. – Белгородского (11-й), боярин П. В. (меньшой) Шереметев в 7188 (1679/80) г. – Нижегородского (12-й)[87].
В послеместнический период эта практика сохранилась. Наряду с другими воеводами Большого полка были боярин князь В. В. Голицын (1688 г.) и А. С. Шеин (1699 г.). Оба они носили титул наместника Новгородского (2-й)[88].
Среди военных воевод существовала такая категория, как сходные воеводы, то есть воеводы, направленные в помощь воеводе, командовавшему более крупным соединением. В период существования местничества сходный воевода всегда считался ниже в чести того воеводы, к которому он направлялся в сход, поскольку согласно местнической традиции тот, кто помогал кому-либо, всегда считался ниже того, кому он был обязан помогать. Чиновное и титульное соотношение основного и сходного воевод строилось, исходя из этих правил.
Как только части основного и сходного воеводы соединялись, сходный попадал в подчинение главного воеводы, до этого он осуществлял командование своим соединением самостоятельно. На этом этапе сходный воевода также мог вести переписку с представителями иной державы, в силу чего ему, как и главному воеводе, присваивался наместнический титул.
В отличие от городовых воевод, подчиненных главному воеводе, которые всегда сохраняли право писаться с наместничеством, военный сходный воевода с момента поступления под начало к главному воеводе утрачивал право на наместнический титул.
В наказах сходным воеводам четко фиксировалось ограниченность времени в отношении его прав наместника. Так, 19 марта 7187 (1679) г. окольничему А. С. Хитрово и думному дворянину, генералу В. А. Змееву было указано писаться (соответственно) наместниками Ржевским и Серпуховским в переписке с гетманом обеих сторон Днепра Иваном Самойловичем, пока они не придут в сход к боярину П. В. Шереметеву, после чего оба были обязан «переписки с гетманом не чинить и наместником не писаться»[89].
Наместнические титулы сходных воевод значительно уступали наместническому титулу главного воеводы и относились к третьему – четвертому десяткам.
В книгах наместнических титулов встречаются указания и на то, что товарищи сходных воевод также писались с наместничеством. Так, указом от 6 февраля 7189 (1681) г. сходному воеводе в Киеве окольничему Ивану Федоровичу Волынскому было велено писаться наместником Бельским; а указом от 22 февраля 7189 (1681) г. товарищу Волынского думному дворянину Кириллу Осиповичу Хлопову – наместником Рословским[90].
В целом, характеризуя практику присвоения наместнических титулов как гражданским, так и военным воеводам, можно сделать следующие выводы.
Наделение воевод наместническими титулами вовсе не было редким, ситуативным явлением. Из 406 случаев присвоения наместнических титулов при назначении на разного рода должности, отмеченные в наместнических книгах вплоть до 1706 г., 146 случаев были связаны с гражданскими и военными воеводами. Если учесть тот факт, что в ряде случаев документы не сохранили указание на вид службы, ставший основанием для присвоения наместнического титула, то эта цифра в реальности была больше. Из указанных 146 случаев 115 были связаны с наделением титулом гражданского воеводы, и лишь 31 случай – с присвоением наместничества военным воеводам. С 1682 г. наблюдается значительный рост практики наместнического титулования воевод. В то время, как в период с 1580 г. до смерти царя Федора Алексеевича наместнические книги зафиксировали только 64 случая присвоения наместничества воеводам (как военным, так и гражданским), то таких случаев с 1682 по 1706 г. отмечается 82. В это время воеводство стало самой приоритетной категорией с точки зрения присвоения наместничества, значительно обогнав такие службы как посольство, работа в Ответе, лидировавшие до смерти Федора Алексеевича на протяжении целого века.
При назначении на воеводство самым высоким наместническим титулом, зафиксированным документально по периоду до 1682 г., был титул наместника Казанского (3-й), присвоенный в 1679 г. боярину князю М. А. Черкасскому «на службе с полками»[91]. В период после отмены местничества самым высоким титулом, присвоенным гражданскому воеводе, был титул наместника Владимирского (1-й), а самым высоким титулом, присвоенным военному воеводе являлся титул наместника Новгородского (2-й)[92]. При этом титулование наместником Владимирским в 1697 г. К. А. Нарышкина было скорее исключением, а титулование наместниками Новгородскими первых воевод Большого полка приобретало характер правила.
Воеводство в период господства местничества относилось к одной из наиболее почетных служб. Это утверждение легко доказать, рассмотрев долю наместнических титулов боярского достоинства, присвоенных при назначении на воеводство, в ряду всех случаев присвоения боярского титула. Традиционные боярские титулы, идущие в наместнических книгах до «Шацкого» (открывавшего список окольнических наместничеств) присваивались воеводам минимум в сорока случаях. В целом случаев присвоения боярских наместнических титулов по всем рассмотренным нами официальным документам до смерти Федора Алексеевича отмечается 129. Если к этому прибавить «новоприбылые» наместничества, которые также могли присваиваться боярам, не унижая их достоинства, (Путивльское, Дорогобужское, Свияжское), но которые были зафиксированы в конце книг наместнических титулов, то все пять случаев присвоения этих наместнических титулов связаны с гражданскими и военными воеводами. Таким образом, из 134 случаев присвоения наместнического боярского титула в период господства местнической системы в 45 ими являлись воеводы, что составляло 33 % от всего числа носителей этих титулов. В период с 1682 по 1706 г. почетность и значимость такой службы как воеводство возросла. Из 48 случаев присвоения «степенных» наместнических титулов, зафиксированных в целом наместническими книгами, 30 были связаны с назначением на гражданское и военное воеводство, что составило почти 63 %.
Одной из служебных сфер – прерогатив представителей высшего общества, являлась высшая дипломатия. Службы, относящиеся к дипломатической сфере, делились на те, что были связаны с работой за рубежом, и те, которые обеспечивали прием иностранных представителей и переговоры с ними в России. Наиболее значимыми фигурами в первой сфере были послы, посланники и гонцы.
В посольство обычно назначали несколько послов. Если рассмотреть чины, в которых находились лица, назначенные в посольство в качестве первых послов, то среди них преобладали высшие думные чины (бояре или окольничие). Лица, обладавшие недумными чинами, первыми послами, как правило, не назначались. Вторым послом в зависимости от значимости посольства могли назначить как боярина, так и стольника. Так, в мае – сентябре 1658 г. первым, вторым и третьим послами в Великое княжество Литовское, в Вильно на съезд с комиссарами польского короля Яна Казимира были назначены соответственно боярин Н. И. Одоевский, боярин П. В. Шереметев, боярин Ф. Ф. Волконский, а в ноябре 1657 г. вторым послом на шведский посольский съезд был назначен стольник И. А. Прончищев[93].
До отмены местничества важнейшим регулятором при назначении на должности послов оставались принципы и правила этого института. Местнические тяжбы между послами встречались постоянно, хотя согласно законам XVII столетия считаться в отечестве можно было только в рамках одного посольства, не предъявляя претензий тем, кто выполнял аналогичную миссию ранее или был отправлен с подобным поручением в другую страну[94].
До тех пор, пока местнические правила оставались в силе, важно было выполнить условие, согласно которому второй посол в местнической иерархии не должен опережать первого.
Как правило, в чиновном отношении это выражалось в формуле: чин второго посла должен быть непременно не выше чина первого посла. В послеместнический период чиновное соотношение послов также сохранялось, исходя из общих правил субординации в рамках коллективных органов. Между тем связь высокого чина и родовитости его носителя была нарушена.
Несмотря на то, что думные и другие высшие чины русского государства в конце XVI – начале XVIII в. не имели строго зафиксированной на всю жизнь службы (могли назначаться и на воеводство, и в посольство, и на судейство в приказы, и в Комиссию «на Москве»), определенная специализация существовала даже в этот период. Сама специфика посольской и дипломатической деятельности в целом предопределила тот факт, что на протяжении десятилетий состав лиц, исполнявших службу в послах или же Ответной палате, не отличался разнообразием. Лица, хорошо зарекомендовавшие себя в одном посольстве, при отправлении за рубеж следующего часто попадали в его состав.
Непременным атрибутом формирования посольства являлось присвоение послам наместнического титула. Статус послов значительно разнился. Среди лиц, представлявших Россию за рубежом, можно, в первую очередь, выделить послов, посланников и гонцов. Помимо этой градации существовали существенные различия между послами. В период до конца царствования Федора Алексеевича среди них выделялись: 1) великие и полномочные послы, отправленные на съезд с представителями какого-либо государства; 2) великие (и полномочные) послы, не принимавшие участия в съездах; 3) послы, не носившие статуса великих. Статус посольства определялся в зависимости от характера и сложности задачи, решавшейся на международном уровне путем переговоров. В период с 1682 по 1706 г. согласно книгам наместнических титулов ранее отмеченная градация в целом сохранилась. Помимо перечисленных категорий, можно выделить чрезвычайных послов и чрезвычайных посланников.
Столь четко выраженная градация посольств в XVII – начале XVIII в. проистекала из двух основных причин. Первая заключалась в высоком уровне, достигнутом дипломатией, как русской, так и иностранной. Этот уровень предопределял закрепление норм соответствия между статусом обменивавшихся посольствами государств и статусом самих посольств, между статусом посольства и личностными характеристиками его членов. Каждая задача, выполнявшаяся посольствами, имела ярко выраженную оценку своей значимости. От этой оценки зависела представительность делегации. Эти нормы действовали не только в русской дипломатической практике, но были признаны мировой дипломатией, их нарушение могло быть расценено как оскорбление чести государя, к которому направлялось посольство.
Вторая причина, способствовавшая дальнейшей градации и выявлению различий между посольствами разного статуса, проистекала из высокого уровня социальной дифференциации членов российского высшего общества. Их стремление подчеркнуть различия между собой, зафиксировать свое особое положение определенным видом службы, соответствовавшим только этому положению, находило благодатную почву в разветвленной системе дипломатических поручений. Ее сложный, разноуровневый характер как нельзя кстати подходил для сложной социально-служебной иерархии представителей высшего общества. Эта иерархия была свойственна не только местническому периоду, но и времени, последовавшему за отменой местничества.
Как отмечалось ранее, наиболее важной считалась служба великих послов, входивших в делегацию, отправленную на посольский съезд. Количество стран, чьи представители совместно с российскими делегациями принимали участие в посольских съездах в конце XVI – начале XVIII в., было гораздо меньшим, нежели количество стран, поддерживавших дипломатические отношения с Россией. Согласно сведениям книг наместнических титулов, постоянно проводились съезды с представителями Польши, Литвы и Швеции. Перечень этих стран ясно указывает на то, что задачи организации съезда диктовались не столько длительными партнерскими отношениями, сколько значительными военными конфликтами, возникшими между Россией и этими государствами, урегулирование которых было возможно только таким путем. Постоянные войны, которые вела Россия с Польшей и Швецией, предопределяли необходимость и более активной дипломатической работы представителей этих стран, благодаря которой удавалось разрешить проблемы послевоенного урегулирования. В правление Ивана и Петра Алексеевичей к указанным съездам добавился съезд на китайской границе, хотя и был в этот период экзотическим исключением.