Спаси меня, мой талисман! Шатрова Наталья
– Не думаю, что это приятное зрелище, – с сомнением произнесла Недвига.
– Почему?
Недвига промолчала, потому что не знала ответа, просто чувствовала, что эта церемония не принесет Занифе успокоения.
– Да и не пропустят тебя туда, – напомнила она племяннице.
– Ты забыла? Я знаю потайной ход. Когда-то мама провела меня по всем закоулкам дворца, она их знала наизусть, как свои пять пальцев. Многие из них остались в моей памяти, хотя, к сожалению, не все.
– Но ведь за тобой стража по пятам ходит.
– Да, обмануть их задача нелегкая. Но я что-нибудь придумаю. Ночь длинная…
Утром Занифе действительно пришла в голову мысль:
– Может, стража караулит только меня? Недвига, попробуй ты выйти и прогуляться во двор. Только накройся покрывалом, чтобы лица не видно было.
Недвига накинула покрывало и вышла из покоев. Никто из стражи даже бровью не повел при ее появлении. Она спокойно вышла на улицу, встретила там надсмотрщицу, которую вовсе не желала видеть. Та посмотрела с подозрением.
– Чего это ты разгуливаешь без госпожи? – спросила она настороженно.
– Ищу ее тетушку, – сказала Недвига первое, что пришло в голову, и постаралась быстрее покинуть двор.
– Хорошо, – обрадовалась Занифа, едва Недвига вернулась, – у нас с тобой почти одинаковые фигуры, ты такая же маленькая и тонкая, как я. Нас легко спутать.
Недвига неодобрительно покачала головой:
– Может, не стоит этого делать? Зачем тебе знать, как проходит церемония посвящения в каганы?
– Когда-то так посвящали моего отца. Я хочу больше знать о его жизни. Мне это необходимо…
Женщина вздохнула и не стала больше спорить.
Едва поднялся шум на улице, затрубили трубы, Занифа схватила покрывало Недвиги, накинула на себя.
– Ну, я пошла. А ты ложись на мою постель и не высовывайся из-за полога.
Недвига послушно спряталась за пологом кровати.
Девушки не было долго. Недвига уже начала беспокоиться. Рабыня принесла ужин, но к постели не подошла, передвигалась бесшумно, стараясь не разбудить госпожу.
На город уже опустилась ночь, когда наконец Занифа появилась: мертвенно-бледная, дрожащая.
– Что с тобой? – испугалась Недвига.
– Со мной ничего. О, Недвига, я видела такую страшную картину. Зачем они так издевались над бедным юношей? Это была не церемония, а пытка. Кагана посадили в кресло, в котором столько лет просидел мой отец. О, если бы я знала, какие страдания он перенес на нем! Бек накинул парню на шею шелковую петлю и стал душить, требуя, чтобы он назвал число меньше сорока. Когда он выкрикнул: «Пятнадцать», – бек сказал: «Вот столько ты и будешь править». Я ненавижу бека. Как я могла когда-то думать о нем хорошо? Ведь это настоящий живодер!
– Но твоего отца посвящал в каганы Обадия, – справедливости ради заметила Недвига.
– Ты оправдываешь этого убийцу?! – негодуя, воскликнула девушка.
– Нет, конечно, нет, – поспешила заверить женщина, не зная, как успокоить ее.
Занифа, казалось, была не в себе, увиденное так взбудоражило ее, что она долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок и всхлипывала. Не спала всю ночь и Недвига, чувствуя, что надвигается что-то тревожное, мрачное, страшное.
Утром пришла тетушка.
– Радуйся, Занифа. Твоя судьба определилась. Бек сказал, что ты будешь его наложницей.
– Что?! – Занифа подпрыгнула на кровати, услышав такое. – Никогда!
– Опомнись, моя девочка. Это большая честь для тебя. Не забывай, что ты рабыня. Он же хочет возвысить тебя. Говорят, ты ему очень понравилась.
– Я его терпеть не могу!
– Занифа, нам, женщинам, со многим приходится мириться в этой жизни. Неужели будет лучше, если он тебя отправит прислуживать какому-нибудь вельможе?
– Да, лучше! – воскликнула Занифа. – Я тогда не потеряю гордость. Пусть меня считают рабыней, но я себя уважаю. Я не смогу стать наложницей убийцы моего отца!
– Ну что ты такое говоришь, – тетушка испуганно оглянулась на закрытую дверь, – здесь столько чужих ушей. Твоего отца убили воины, а вовсе не бек.
– Зато он отдал приказ.
– Таков порядок.
– Почему его все слушаются? Почему его все боятся? Ведь раньше каган имел власть, и беки прислуживали ему.
– Тише, тише! – Глаза старухи буквально выкатились от страха. – За такие речи можешь и головы лишиться.
– А я не боюсь! – крикнула Занифа, намеренно обратившись в сторону двери.
Тетушка схватилась за сердце и побледнела.
– Занифа, прекрати, – вступила в разговор Недвига, – ты так тетю в могилу сведешь.
Девушка смутилась, подбежала к старухе.
– Прости, прости меня. Я сама не знаю, что говорю. – Она обняла женщину, подвела ее к креслу, усадила.
– Ах, Занифа, Занифа, да разве ж я не понимаю, как ты права, как ты негодуешь, – пришла в себя тетка. – Но что же делать? Я вот свободная женщина, а и то пикнуть не смею, выполняю все, что прикажут. И ты смирись. Бог даст, жизнь твоя наладится. Деток нарожаешь беку, так он тебя в почет возведет, может, и свободу даст.
– Иудейкой меня сделает, да? – презрительно скривила губы девушка.
Старуха иронии не заметила:
– Почему бы и нет? Ведь только дети от иудейки имеют почет и славу. Ты ласковой будь с беком, ничему не противься. Скажу тебе по секрету – с мужчиной быть очень приятно. Скажи, Недвига, я ведь права?
Недвига кивнула.
– Да мне он противен, противен! – снова взвизгнула Занифа.
– Это пройдет, девочка моя, – терпеливо начала увещевать старуха. – Многим девушкам не нравится первая ночь с мужчиной, но ты вида не показывай, делай все так, будто тебе очень приятно, притворись, пусть думает, что ты от него без ума. Бек такой же, как и все, а всем мужчинам нравится, когда женщины их ублажают. Они любят свою власть над нами показывать, а ты гонор свой спрячь да делай вид, что любишь его. Поверь, легче тебе жить будет.
Занифа слушала, покорно кивала. Недвига, глядя на нее, успокоилась: может, и вправду поняла девушка, что деваться ей некуда? Старуха права, ох как права. Вот ведь Недвиге сколько пришлось терпеть, оттого и жива покуда. А мало ли рабынь изводят себя, неизбежному противятся, не понимая, что жизнь их ничего не стоит. Сама о себе не побеспокоишься, никто тебя не пожалеет.
Занифа больше с тетушками не препиралась, а тем более не говорила о том, что задумала, понимая, что они ее не поймут и посчитают ее действия бессмысленными. Но Занифа чувствовала, что не может иначе – за отца надо отомстить.
Весь день Занифа бродила по коридорам дворца, вспоминала детство, мать, отца, смотрела в окна на Итиль, любовалась небом, солнцем. Свою комнату она исходила вдоль и поперек, задумчиво глядя на привычные с детства предметы. Чувствовала, что больше никогда их не увидит. То, что задумано, не прощается.
Несколько раз она спрашивала себя: «Готова ли я действительно принести себя в жертву за отмщение? Ведь если все удастся, наказание будет суровым. Готова ли я на смерть?» Думала и отвечала сама себе: «Да, готова! Если не я, то кто? Как еще остановить злодея?»
Из потайного местечка в нише стены Занифа достала маленькую коробочку, вынула оттуда твердый комочек яда.
Занифа попыталась вспомнить, о чем шептала ей мама, когда показывала этот тайник с ядом. Вроде она говорила, что с помощью него можно устранять неугодных людей.
«Ах, мама, если бы ты знала, для кого я берегла его все эти годы», – с горечью подумала девушка, открывая перстень Тенгизы. Засунув в него яд, Занифа захлопнула камушек, будто дверь закрыла в собственную жизнь. Она убьет бека, она отомстит за отца, за мать – и пусть будет, что судьбой предначертано. Теперь ей уже все равно – она решилась.
Вечером рабыни принесли воду, вымыли Занифу. Одна из рабынь держала в руках приготовленный полупрозрачный наряд. Его прислал бек. Занифа смотрела на наряд с отвращением. С чьего плеча он снял его? Какая наложница оказалась в немилости?
Вымывшись, Занифа велела рабыням удалиться.
– Но, госпожа, мы должны одеть тебя, – запротестовала было одна из них.
Занифа гневно свела брови, и девушки поспешно покинули покои. Они не знали, что дочь кагана никогда ни на кого не кричала, никого не ругала и с детства была сама добродетель, не умея долго сердиться на людей. И гнев ее сейчас был показной и никому не причинил бы вреда.
Занифа оделась сама, старательно поправила складки наряда. Затем позвала Недвигу.
Женщина вошла робко. Она с утра всем нутром чувствовала неладное в поведении племянницы, но та держалась вроде бы как всегда, и настораживало лишь то, что она не хотела говорить о предстоящей ночи.
Занифа бросилась в объятия тетки, уткнула лицо в ее шею.
– Ну, ну, Занифа, – Недвига сама чуть не плакала, понимая состояние девушки, – ничего не бойся. Все мы когда-то через это прошли. Куда деваться? Я верю, что все будет хорошо… Может, ты даже полюбишь его…
– Никогда! – воскликнула Занифа, потом вдруг стала совсем спокойна, будто и вправду смирилась. – Прощай, Недвига.
Хотела добавить что-то еще, но не смогла и вихрем вылетела из комнаты, боясь разоблачения.
Недвига постояла в растерянности. Подозрения роились в голове, но она и представить себе не могла, что надумала племянница. Она вышла следом, но коридор был уже пуст, и даже стража покинула свой пост.
Занифа шла, ведомая рабынями, в сопровождении стражи, стараясь не думать о деле, не гадать заранее, как все произойдет. Ведь она совсем не знала, что будет делать мужчина, и надеялась, что на месте разберется.
Бек, обнаженный по пояс, стоял у окна, когда Занифа вошла. Рабыни и стража остались по ту сторону двери.
– Вот и любовь моя пришла, – пропел бек, широко улыбаясь, показывая ровные белые зубы.
Невольно Занифа зарделась от приятных слов и тут же позабыла, зачем пришла. Мужчина подошел, взял ее руку в свою шершавую ладонь, погладил. Ласка была нежной, успокаивающей. Занифа подумала, что совсем недавно мечтала о ней, когда подсматривала за беком в потайную щелку. Дальше поглаживания фантазия ее не простиралась, а реальность оказалась намного лучше.
Вениамин наклонился, легко коснулся ее губ своими, обнял одной рукой за талию, другой за шею.
– Ты вся дрожишь, – удивился он мгновение спустя. – Ты боишься, Занифа?
– Да, – девушка покраснела.
Бек ухмыльнулся.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– И ты не знаешь, что происходит между мужчиной и женщиной? – удивился бек.
– Мне никто об этом не рассказывал.
Тема была щекотливой, будоражила нервы, Занифа туго соображала, чувствуя лишь горячую мужскую близость.
– Ничего, мы это исправим, – улыбнулся Вениамин, снова притягивая девушку к себе.
Он чувствовал ее трепет, но приписывал это совсем другому чувству и, может, был чуточку прав, поскольку Занифа действительно на время потеряла голову и отдалась истоме и блаженству, исходящим от мужчины. Но лишь на время…
Бек тихо, но настойчиво продвигал Занифу к кровати, и она не заметила, как оказалась в ней.
Мужчина осторожно стал снимать с нее наряд, и девушка вспомнила о ноже, спрятанном в его складках. Медлить долее нельзя, ее намерение в любой миг может раскрыться!
«А может, не надо этого делать?» – мелькнула мысль, но додумать ее до конца девушка не удосужилась, схватила нож и ударила бека, старательно метя в сердце.
Нож скользнул по груди, расцарапав ее. Занифа зажмурилась от страха и отвращения, когда кровь брызнула ей в лицо.
– Дрянь! Собака! – выругался бек.
Занифа ойкнула и, ощутив нож по-прежнему в руке, ударила им еще раз, не разбирая куда, и тут же отдернула руку. Нож остался в человеческой плоти.
Мужчина уткнулся лицом в покрывало, которое быстро пропиталось кровью.
Занифа отползла на другой конец огромной кровати. Несколько мгновений она с ужасом смотрела на содеянное. В душе не было ничего, кроме страха: ни радости от свершившейся мести, ни удовлетворения.
Затем она вспомнила о перстне, раскрыла его, достала комочек и засунула его в рот. Неприятное вещество быстро растворилось на языке. Занифа легла, ожидая смерти.
Недвига не понимала, что происходит. Она чувствовала тревогу, знала, что она вызвана беспокойством за племянницу, но не понимала – почему. Ну что из того, что девушка впервые ушла к мужчине? Не съест же он ее.
Недвига прилегла, но спать не могла и, когда во дворце раздался такой шум, будто по коридорам бегало и мычало стадо быков, вдруг поняла: с Занифой случилось что-то ужасное.
Она вскочила, подбежала к окну. Во дворе метались факелы. Недвига бросилась к двери, распахнула ее и столкнулась лицом к лицу с тетушкой. Та, пыхтя, ввалилась в комнату.
– Что случилось? – воскликнула Недвига.
Старая женщина схватилась за сердце и медленно осела на пол, хватая ртом воздух.
Недвига перепугалась:
– Что с тобой?
– Занифа, девочка моя, – только и смогла прошептать женщина, валясь набок.
Недвига подскочила, схватила ее за плечи.
– Что? Что? – И отпустила: женщина была мертва.
Глава восьмая
Белава долго не могла привыкнуть к отсутствию Недвиги. Разумеется, она скучала и по Ярине, и по Дару, часто вспоминала Веселина, но их образы с каждым днем становились все более далекими, расплывчатыми, а к мачехе в неволе она прикипела всей душой и остро переживала разлуку, нуждаясь в добром совете и дружеской поддержке.
Покупатели больше не появлялись. То ли мытник не мог найти их, то ли не хотел продавать ее, Белава не знала, да и старалась поменьше думать об этом, понимая, что изменить что-либо не в ее власти. Мытника она изредка встречала во дворе, когда гуляла с ребенком. Он проходил молча мимо, но Белава чувствовала, что относится он к ней не так равнодушно, как к другим рабам, и невольно ежилась, ощущая неясную тревогу.
Однажды Белава только что закончила кормить ребенка и еще не успела запахнуть ворот рубахи, как без стука явился Заккай и обалдело уставился на ее оголенную грудь. Женщина поспешно положила девочку в люльку, заботливо смастеренную одним из рабов, и выпрямилась, смущенно прикрывая тело.
– Тебя зовет госпожа, – опомнился Заккай.
– Зачем? – удивилась Белава.
Буда в последнее время добросовестно учила ее хазарскому языку и отмечала ее большие успехи. Белава без труда понимала, о чем идет речь, и уже произносила самые необходимые слова.
– Я сказал ей, что ты умеешь лечить людей, – ответил Заккай и повел Белаву к парадной террасе и далее, по лестнице, на второй этаж, к покоям хозяйки.
Толкнув плечом одну из дверей, Заккай пропустил вперед женщину, вошел следом и встал у порога.
В роскошной комнате с сиденьями вдоль стен, с ковриками на гладком чистом полу, на огромном ложе с откинутым тяжелым бархатным пологом с золотыми кистями понизу полулежала маленькая полная женщина лет сорока пяти. Ее смуглое лицо уродовали складки жира, свисавшие со щек и подбородка. Темные волосы потускнели, перемешались с седыми прядями и неухоженно спадали на плечи и белую грудь.
Рядом с ложем располагался низкий столик, заваленный восточными сладостями. Подле него стояла высокая женщина с грубым, сморщенным от старости лицом. Ее седая голова и костлявая тонкая шея, казалось, еле держались на плечах с безобразно выпирающими ключицами. Голова ее постоянно клонилась набок. Глаза смотрели на вошедших с неприкрытым недоверием.
– Тетя, я привел знахарку, – сообщил Заккай, обращаясь к лежащей женщине.
Та сладко потянулась, зевнула и неопределенно махнула пухлой ладошкой. Но Заккай понял этот немой жест и удалился, закрыв за собой дверь – неплотно, как заметила Белава.
Хозяйка приподнялась, спустила с ложа ноги без единой волосинки, похожие на поросячьи, сунула их в мягкие блестящие тапочки и наконец задумчиво посмотрела на Белаву, оценивая ее.
– Заккай сказал мне, что у нас появилась рабыня-знахарка. Ты правда разбираешься в болезнях?
– Да, – Белава невольно усмехнулась про себя: совсем недавно этот же вопрос задавал ей хозяин.
– Как это интересно, – оживилась женщина и махнула рукой на сиденье возле ложа, рядом со столиком со сладостями. – Подойди ко мне, сядь. Я люблю беседовать про колдунов. Я думала, что они все такие страшные, безобразные, беззубые, седые или черноволосые. А ты молодая и светленькая. Ничуть на них не походишь.
– Я ведаю только травы, госпожа, колдовать не умею.
После того как Недвига рассказала о ее способностях хозяину, отношение в усадьбе к ней резко переменилось. Рабы ее стали побаиваться. Помня о недавних трагических событиях своей жизни, Белава старалась никому не доверять и пугалась, когда ее сравнивали с черными силами.
– А избавить меня от недуга ты можешь? С каждым днем мне становится все хуже и хуже. Я чувствую, что медленно умираю. – Хозяйка принялась перечислять все свои недомогания, долго, нудно, выматывая Белаву постоянными вздохами, охами и слезными жалобами.
Рабыня-няня молча слушала излияния своей госпожи, буравя Белаву холодным взглядом потерявших цвет глаз. Зловещее выражение ее лица пугало. Белава чувствовала старухину недоброжелательность и не понимала, чем она вызвана.
Поток сетований наконец иссяк. Хозяйка устало откинулась на ложе. Белава давно поняла, что лечить у этой дебелой женщины, проводящей годы в праздности, почти нечего, но под леденящим кровь взором няни, ради собственного спокойствия, задала несколько наводящих и уточняющих вопросов и пришла к окончательному выводу, что хозяйка не знает, куда себя деть от безделья. Возможно, отсутствие детей способствовало лени и плохому самочувствию, но выяснить причину бесплодия ведунья не могла, поскольку знала, что оно неизлечимо. А вот помочь восстановить силы, взбодрить человека она умела.
– Тебе, госпожа, надо приготовить питье, но у меня нет нужных трав.
– Сегодня же я поговорю с мужем, и он разрешит тебе выходить за стены крепости собирать травы, – снисходительно заверила хозяйка.
Белава в благодарность чуть не бросилась на колени, но вовремя сдержалась, вспомнив, что она хоть и рабыня, а представляет ценность, которая дает ей право гордиться собой и чувствовать себя человеком.
Белава и не чаяла получить столько свободы, сколько дал ей мытник. Он разрешил собирать травы за пределами крепости, готовить отвары в поварне, лечить слуг и даже соседей.
Свойства некоторых растений этого края знахарка не ведала, но к осени собрала все же необходимый сбор для лечения основных простудных недугов. Дни ее проносились быстрее ветра. Боль от разлуки с близкими утихала, на смену ей пришли заботы о травах, людях, хозяйке. Не забывала она уделять внимание и дочери.
По настоянию мытника за крепость Белаву сопровождал Заккай. Они почти не разговаривали. Белава собирала травы, сортировала их, складывала в лукошки. Заккай терпеливо ждал, сидя на берегу, или, если она удалялась от Дона, следовал за ней на расстоянии. Никогда он не торопил ее, не ругал за излишнюю медлительность, за частый отдых под сенью деревьев.
Белава вскоре перестала обращать на своего стража внимание, привыкнув к его живой молчаливой тени. Будто оставаясь одна, она шептала нужные заклинания при поисках трав, разговаривала сама с собой и пела.
В один из жарких душных дней она присела рядом с мужчиной. С Дона веял ветерок, остужая ее разгоряченное под солнцем лицо, высушивая пропитанную потом рубаху.
Белава утомилась, прилегла, с удовольствием вытянув ноги и подложив под голову загорелую руку. Задремала, наверное, но, почувствовав скользящее по голой ноге прикосновение, встрепенулась, открыла глаза и увидела склонившегося над нею Заккая. Он поглаживал ее бедро ладонью и спокойно смотрел на нее, словно в его движениях не было ничего предосудительного.
Белава подумала, что надо воспротивиться его нахальству, но до того разомлела и разнежилась, что снова прикрыла глаза, позволив мужчине продолжать свои нехитрые ласки. Не получив надлежащего отпора, Заккай резко задрал ее рубаху, навалился сверху и тут же овладел ею: быстро, обыденно, как будто занимались они этим каждый день.
Потом Белава укоряла себя, ругала, проклинала свою ненасытную плоть и понимала, что напрасно: она чувствовала себя женщиной, хотела ею быть и желала, чтобы мужчины воспринимали ее именно так. Поэтому в следующий поход за крепость, через неделю, все повторилось, да так и повелось.
Более всего Белава переживала из-за Веселина. Думы о нем были мучительными. Несомненно, она понимала, что цепляться за прошлое глупо, но никак не могла отделаться от мысли о предательстве. Любовь к Веселину была первой, взаимной, чувственной. Белава старалась вытеснить любимого из сердца всеми способами, освободиться от вины перед ним и не страдать, но затмить его образ сумела бы лишь новая страстная любовь.
Но всепоглощающей страсти к Заккаю Белава почему-то не испытывала. Может, потому, что любились они только за крепостью, в тиши лугов, на берегу благодатного Дона, а в доме мытника Заккай не изменял себе, оставаясь с нею холодным и суровым, как и с другими рабами. Она же по-женски ждала нежности или других, хотя бы незначительных, знаков внимания.
Поведение Заккая вообще было непонятным. Сначала Белава наивно полагала, что он стесняется их отношений, но хранит ей верность. Случай открыл ей глаза. Как-то душной ночью, кое-как успокоив плачущее дитя, Белава вышла освежиться и услышала шорох. Прошла на звук, влекомая каким-то неясным любопытством, но наткнулась на белеющие в темноте переплетенные ноги и спряталась, не зная, кому они принадлежат, но почему-то уверенная, что должна выяснить это.
И выяснила. Потом долго ворочалась без сна, переживала и терзалась и в то же время радовалась, хвалила себя за то, что ей хватило ума, услышав жаркий шепот Буды и приглушенный голос Заккая, не выдать себя и скрыться, прежде чем они ее заметили.
Белава долго не решалась вызвать Заккая на откровенность, но его поведение все больше возмущало ее, и однажды, насладившись очередной утехой, она все же начала разговор:
– Не пойму я, Заккай, что происходит между нами?
– А что? – лениво отозвался расслабленный мужчина.
– Ну как же? Вот мы любимся здесь с тобой, а в усадьбе ты будто чужой мне. Разве это хорошо?
– А чего нам кричать об этом? Когда все скрыто, спокойнее.
Белава обиделась.
– А может, ты не хочешь, чтобы про нас прознала Буда? Не пора ли тебе определиться, с кем из нас спать?
– Кто это тебе сказал о Буде? – прищурился мужчина и рывком поднялся с земли, недобро возвысившись над оробевшей вдруг женщиной.
– Да про вас все знают, – слукавила она, не желая признаваться, что подглядывала за ними.
– Послушай, Белава, не хотел я тебя обижать, но ты сама напросилась. Я никому не позволю помыкать мною. Рабынь я силой не беру, сами отдаетесь добровольно. В любое время ты вольна отказаться от наших встреч, но не мечтай привязать меня к себе. И не забывай – я свободный человек, и ты мне неровня. Не смей требовать больше, чем заслуживаешь.
– А если у меня будет ребенок? – возмутилась Белава.
– Разве в усадьбе мало мужчин-рабов? Всегда можно найти тебе мужа, а ребенку – отца.
На такую откровенную циничность Белава ответа не нашла. Проглотив обиду, она приняла к сведению все, что услышала, и никогда больше не возвращалась к унижающему ее разговору.
Женщина твердила себе, что не позволит отныне Заккаю пользоваться ею, но всякий раз, едва он касался ее, теряла самообладание и желала плотской любви с таким жгучим вожделением, что забывала обо всем, не чувствуя ни угрызений совести, ни стыда, ни гордости. А после быстрого совокупления они поправляли на себе одежды и шли в крепость, точно не было сейчас между ними близости, будто не горели тела обжигающим огнем страсти. Белава вновь переживала свое моральное падение, но понимала, что не хочет прерывать эти отношения – ни к чему не обязывающие, дающие ей простое женское удовольствие.
Летние месяцы пронеслись незаметно. Неожиданно за теплыми днями прокралась в Саркел осень, принесла с собой ветры и промозглый холод. Мелкий нудный дождик моросил несколько дней подряд, навевая скуку, превращая жизнь в унылую серость.
Белава оттянула ворот рубахи, оголила одну грудь, приложила к ней дочь. Девочка зачмокала, сжимая розовыми деснами коричневый сосок. Белава закрыла глаза, ощущая, как теплое блаженство заливает ее полузамерзшее тело.
В углу стояла небольшая печка, старая, но дающая кое-какое тепло, и, пока ее клетушка не промерзнет насквозь, Белава покидать ее не торопилась.
С наступлением холодов все рабы перебрались в одну отапливаемую избу и без дела не высовывались на улицу. В избе для рабов царили шум, духота и теснота. Рабы спали вповалку на полу и часто ругались между собой, если кто-нибудь не соблюдал очередность в уборке или растопке печи. И ссорились просто потому, что в переполненном замкнутом помещении трудно сохранять благодушное настроение. Бурные склоки нередко переходили в потасовки, и тогда невозмутимый Заккай усмирял всех плетью, не разбирая правых и виноватых. Под горячую руку доставалось даже поварихе Буде, хотя она уже открыто считала себя его любимой женщиной.
Белава и представить себе не могла, как станет жить с ребенком вместе с рабами, среди гвалта и в тесноте. Да и Заккай стал чаще посещать ее ночами. А будет ли он благосклонен к ней там? Неизвестно.
Девочка насытилась и откинулась от соска, блаженно улыбаясь. Белава положила ее в колыбель, накрыла теплым мехом, поправила на себе рубаху, завязала ворот. Убедившись, что ребенок задремал, вышла из клети и направилась в хозяйский дом.
Войдя в него, Белава заспешила к лестнице, но столкнулась в узком проходе с мытником, вздрогнула от неожиданности, отпрянула назад. Она часто приходила к госпоже, но его здесь еще ни разу не встречала.
– Что ты тут делаешь? – спросил мытник, удивившись: доступ в хозяйские покои был разрешен только избранным рабам.
– Иду к госпоже.
– Зачем?
– Я каждый день ношу ей целебное питье.
– Разве моя жена больна? – пронзительные глаза мытника посмотрели на рабыню с неприкрытым любопытством.
– Смертельной болезни у госпожи нет, но она мучается из-за отсутствия детей, поэтому появились незначительные недомогания.
– Почему же у нее нет детей?
Мытник знал, что внятного ответа не услышит, – на все воля Бога, – но напоминание о детях разбередило незаживавшую душевную рану, поэтому вопрос вырвался непроизвольно. К его удивлению, Белава ответила, движимая обидой за весь женский род, – мужчины всегда во всем винят только их.
– Для того чтобы появились дети, нужны двое: мужчина и женщина. Несправедливо думать, что бесплодие – болезнь женская. Здоров ли ты, мой господин?
Сначала мытник растерялся, никак не ожидая от рабыни прямых, граничащих с наглостью, слов. Затем побагровел от гнева.
– Да как ты смеешь?!
Уже поднялась рука ударить женщину, но врожденное благоразумие взяло верх. Она всего лишь рабыня. Надо было давным-давно продать ее – и дело с концом. Завтра же он выставит ее на рынке, обнажив все ее женские прелести, и с удовольствием посмотрит, как быстро слетит с нее спесь под взглядами покупателей.
– Ступай, – произнес мытник сердито, хотел пройти мимо, но заметил мокрое молочное пятно на груди женщины.
Горячая волна возбуждения накатила на него. Мучительно захотелось разорвать ворот рубахи, впиться в сосок, вспомнить вкус грудного молока. Неимоверным усилием воли мытник оторвал взгляд от манящего холмика и посторонился, пропуская женщину к лестнице.
Белава поднялась наверх, но у покоев госпожи остановилась перевести дух. Она далеко не наивная девочка. Мужское желание не приводит ее в недоумение. Сердце тревожно заныло: неужели стойкий хозяин воспылал к ней вожделением?
Едва мытник и рабыня разошлись, из скрытой ниши вышел Заккай и задумчиво побрел во двор. В разговоре, тайным свидетелем которого он оказался, ничего вроде двусмысленного или предосудительного не было, но что-то все равно настораживало. Хозяин вел себя неуверенно, и в воздухе витало какое-то напряжение.
Заккай вздохнул. Белава всю душу ему уже вымотала, но он терпел, не поддаваясь ее чарам. Он даже старался реже посещать ее, чтобы заглушить в себе страсть, но это ему удавалось с трудом. А все потому, что боялся: женщина возьмет над ним верх и погубит его, как когда-то мать погубила его отца, влюбив в себя, и тем самым обрекла своих детей на жалкое существование.
Заккай родился на восточной окраине Итиля, где в ветхих лачугах и землянках ютились бедняки. Пока был жив дед – отец матери, – жизнь была вполне сносной. Отец Заккая и дед рыбачили на старой лодке, а мать продавала рыбу на столичном базаре.
Именно на базаре мать Заккая когда-то познакомилась с его отцом, молодым евреем, пленившимся красотой юной хазарки. Любовь расцвела белой вишней, принеся скороспелый плод, но богатые родители парня не захотели признать невестку-язычницу и потребовали, чтобы сын отказался от нее. Поскольку жизнь с любимой женщиной казалась намного привлекательней, чем мрачные стены богатого дома, сын без сожаления покинул родных, услышав вдогонку отцовское проклятие.
Заккай и его старшая сестра никогда не жили в довольстве и достатке, носили залатанную одежду с родительских плеч, а из еды в изобилии видели только рыбу. Но раннее детство запомнилось Заккаю как самое лучшее время его жизни, потому что были живы родители.
Однажды отец и дед отправились в море, а назад вернулся лишь отец, да и то вплавь. Дед исчез в морской пучине вместе с лодкой. Отцу чудом удалось спастись.
В семье наступили тяжелые дни. Сбережений на новую лодку не было. Найти другую работу отец не смог.
Мать стала ходить по людям, перебиваясь редкими заработками, которых едва хватало на пропитание. Старшую сестру в тринадцать лет пришлось отдать третьей женой немолодому хазарину.
Как-то утром мать заболела и не встала с постели, а через неделю ее похоронили. Отец запил. Бывало, он целыми неделями не замечал сына. Мальчик голодал. Иногда его подкармливала сестра, воровато принося еду, утаенную от зоркого глаза злой свекрови.
Через полгода после смерти матери отца нашли мертвым на берегу Итиля. Напившись в очередной раз, он свернул себе шею.
Сестра послала весточку о смерти отца богатому деду-еврею, но ответа не получила. Ей пришлось взять брата в дом мужа. Унижений и обид в чужом доме Заккай натерпелся сполна и запомнил их навсегда. Они и сейчас, спустя годы, дают о себе знать по ночам, когда он просыпается в холодном поту, чувствуя, как неистово стучит сердце от тяжелого сна.
Однажды у дома сестры остановились ухоженные лошади. Из повозки вышла дородная молодая женщина. Ее тут же окружила любопытная детвора, с восхищением разглядывая богатый наряд. Незнакомка, брезгливо оглядевшись по сторонам, спросила:
– Здесь живет сын еврея и хазарки, дочери рыбака?
Заккай вышел вперед. Женщина, всем на удивление, расплакалась, увидев его, обняла, расцеловала в обе щеки.
Из дома выскочила сестра, испачканная сажей. Она дохаживала последний месяц беременности, но в семье мужа ее не щадили, заставляя выполнять наравне с другими женами и тяжелую работу. Она как раз чистила котлы, когда ей сообщили, что ее брата увозит чужая богатая женщина.
На вопрос сестры незнакомка поведала, что приходится родной сестрой их отцу. Она любила брата, но отец настолько был сердит на сына, что и слышать ничего не хотел о внуках-язычниках, оставшихся сиротами. Она же перечить отцу не смела, пока ее не выдали замуж за мытника. Прежде чем отправиться к мужу в Саркел, она, без ведома отца, заехала за племянником, решив забрать его к себе.
Заккай и по сей день благодарен тетке, вызволившей его из нищеты. В доме мытника он легко и быстро прижился. Принял иудаизм, получил новое имя, обучился военному делу. Едва он возмужал, его поставили управителем в усадьбе.
Его сестра родила четверых сынов и двух дочерей, пережила мужа, двух его жен и свекровь, и сейчас вполне благополучно жила с младшим братом покойного мужа.
Во всех своих ранних бедах Заккай обвинял мать. Это она, грешная язычница, соблазнила отца, и он не устоял, поддался ее любовным чарам, не думая о будущем детей. Да еврейская женщина разве позволила бы себе переспать с мужчиной до брака? Разумеется, нет! Их целомудренность известна всему миру. Только язычницы не знают ни стыда, ни совести и не заботятся о девичьей чести.
Белава красива и, как всякая язычница, умеет привораживать, давая мужчине наслаждение, после которого он на других женщин и глядеть не хочет. Но решись сейчас Заккай жениться на ней, какой у них брак получился бы? Он – бедный еврей. Она – безродная рабыня. Что ждет их в будущем? Нищета. А их детям каково будет? Ведь только дети евреек считаются полноправными иудеями.
Нет, Заккай уже пережил и безродность, и нищету, и голод. Остаток жизни он хотел бы провести без потрясений.
Белаве снился Веселин. И во сне, как наяву, она ощущала тепло его рук. Сердце наполнялось щемящим счастьем от поцелуев и объятий. Невесомое тело парило в облаках блаженства.
В мучительно сладкий сон ворвался скрип двери. В замутненное сознание прокрался страх, опутывая его тугими сетями, мешая дышать и прогоняя сон. Белава проснулась и взвизгнула от испуга: над ней кто-то склонился.