Спаси меня, мой талисман! Шатрова Наталья
Разбойник грязно выругался и бросился за мужчиной, схватил его за руку, волнуясь, начал ему что-то втолковывать.
Покупатель еще раз взглянул на съежившуюся девочку, достал из-за пояса одну монетку и вложил ее в протянутую ладонь продавца. Пока тот обескураженно рассматривал денежку, подошел к Недвиге, обхватил ее худенькое тельце, легко поднял и понес с рынка, ни разу не оглянувшись.
Мужчина принес ее на ладью. С удивлением Недвига увидела толпу рабов на палубе. Новый хозяин оказался перекупщиком живого товара.
Недвигу укрыли теплой шкурой, накормили. В отличие от разбойников, хозяин знал свою выгоду и бережно относился к живому товару, не давая ему пропасть и испортиться в пути.
Легла Недвига хоть и на палубе, но не на голых досках, а на мягких шкурах, быстро согревших ее. Получив после стольких мытарств ласку и доброту, девочка прониклась величайшей благодарностью к своему спасителю. Он не сможет обидеть ее, решила она, иначе зачем ему кормить ее и укрывать от непогоды? И спокойно уснула, ни о чем более не беспокоясь.
Впервые никто не тревожил ее. Сон длился много часов, а когда Недвига проснулась, то увидела, что берега исчезли, а ладью, затерянную среди бескрайнего водного простора, бросает и треплет жестокий ветер, поднимая студеные волны и обрушивая их на палубу. Рабы беспомощно сбились в кучку: визжали женщины, мужчины глядели на разбушевавшуюся стихию безумными глазами. Лишь команда с упорством обреченных пыталась направить ладью подальше от скалистых берегов.
Девочке пришло на ум в этот миг единственное – она должна всеми силами удержаться на ладье, не давая волне унести ее невесомое тельце в черную бездну. Она встала и схватилась за борт обеими руками. Колючий ветер обжигал ладони, холодная волна окатывала девочку с головы до ног. Недвига видела, как некоторых детей волна тащила по палубе и выплескивала в море, и закрывала глаза, слушая их дикие крики. И еще отчаяннее цеплялась за борт. Наверное, тогда Недвига поняла, что каждый день ждать смерти – это одно, а вот так видеть ее в лицо – другое, намного хуже и страшнее.
Шторм закончился. Хозяин удрученно бродил по палубе, считая оставшихся в живых и не покалеченных рабов. Проходя мимо Недвиги, он скупо улыбнулся:
– Ты жива, малышка, Ну, слава богу.
Девочка ничего не поняла из чужой речи, но невольно протянула руки к небесам, благодаря неведомую силу за свое спасение, осознавая, что только воля случая помогла ей преодолеть неминуемую гибель.
И великую мудрость Недвига вынесла из этого испытания, осознав, что судьба почему-то благосклонно отнеслась к ней, не предала ее в страшный миг испытания, не лишила рассудка, не обрекла на смерть. Может, и правда есть кто-то неведомый, кто охраняет и бережет ее?
Перекупщик привез рабов в Херсонес. Он был греком и жил в колонии на берегу теплого моря. Постепенно всех рабов продали, а Недвигу хозяин оставил.
Осень сменялась зимой, зима – летом. Хозяин часто уезжал, а девочка росла рядом со слугами. Ее никто не обижал и не обременял работой. Имени ее никто не спрашивал, называя вслед за хозяином Малышкой, и вскоре она позабыла, как нарекли ее родители. Она часами просиживала на берегу, всматриваясь в бирюзовую даль, гуляла среди тенистых деревьев в небольшом саду усадьбы или взбиралась на горные склоны, бродила среди виноградных лоз, наслаждалась вкусом сладких ароматных ягод, любовалась морем, небом, солнцем.
На сытных харчах, под ласковыми лучами солнца Недвига окрепла, выросла, округлилась и расцвела.
Она крепко привязалась к хозяину. Он учил ее молиться своему Богу, говорил, что он един в трех лицах и нет на земле других богов. Недвига ничего не понимала, но, чтобы угодить хозяину, добросовестно выполняла все принятые в доме христианские обряды, хотя в церковь ее не водили, оставив некрещеной.
Из дальних плаваний хозяин привозил Недвиге подарки: игрушки, сладости. Ей было приятно, что он не забывает о ней в далеких странах, выбирая подарки. Значит, он относится к ней не как к рабыне, а намного серьезнее, может, ставит ее на уровень члена семьи. Семья у хозяина была небольшой: старая мать и сын с женой и маленьким ребенком.
Часто Недвига вспоминала сестру, с которой пришлось так много пережить на невольничьей ладье. Какая доля досталась ей? Так ли живет хорошо, как она? Не обижают ли ее злые люди? И за сестру Недвига молилась христианскому Богу, поскольку давно уже успела позабыть своих родных богов и духов.
Однажды хозяин уехал на целый год. Недвига очень тосковала. Каждый день ходила к причалу и с надеждой всматривалась в даль. И вот он вернулся из плавания. Увидев повзрослевшую Недвигу, поразился:
– Какая ты стала красивая!
– Мне уже двенадцать лет, – улыбнулась девочка, – я уже большая и могу выйти замуж…
– Да уж…
Хозяин довольно потер руки: мужское чутье его не обмануло. Не зря он приобрел за бесценок это милое создание. Теперь девчонка принесет большой доход его кошельку.
И вновь Недвигу выставили на рынке. Ее одели в короткую рубаху, открывавшую икры стройных ног. Из распахнутого ворота выглядывали небольшие плотные груди, еще только наливавшиеся женской спелостью. Черные волосы гладкими прядями спадали на плечи и спину.
Недвига не могла поверить в предательство хозяина, которого почитала как родного отца. Слезы крупными каплями стекали с опущенных глаз ей на грудь. Грек подошел, вытер с ее щек слезы.
– Не реви. Ты рабыня. Я купил тебя, чтобы выгодно продать. Ты ведь не хочешь, чтобы я разорился?
Недвига отрицательно замотала головой.
– Вот и умница. Ты хорошая девочка. Выпрями голову, покажи, какая ты красивая.
Недвига встала прямо, вздернула подбородок, но глаза стыдливо спрятала за густыми бархатными ресницами, не подозревая, что этим придает себе вид невинного очарования и тем самым набивает цену.
Северянский воин случайно забрел в невольничий ряд, возвращаясь из похода на Царьград. Пусть поход и выдался неудачным: потрепала ладьи буря, помешала захватить богатый город, – зато воины сумели пограбить земли прибрежных римлян[15]. Сейчас, высадившись на берег полуострова, они мирно искали диковинные подарки для своих родных.
Заметил молодец девчонку, и подумалось ему: краше ее нет никого на всем белом свете. Красота не славянская, а чужая, иноземная, до того крепко за душу схватила, что не смог он мимо пройти, остановился. Постоял, подумал, посматривая на красавицу, отводящую взор, и, достав монеты, не торгуясь, заплатил. Накинул на нее вотолу[16], снятую с собственных плеч, и увел с рынка, забыв о подарках для матери и дочери.
Снова поплыла Недвига на ладье, а когда высадились на берег, воин на последние деньги купил коня, и до северянской веси они добирались верхом. Всю дорогу, сидя за спиной нового хозяина, она ерзала с непривычки, пытаясь переменить неудобное положение, и постоянно слышала окрик: «Не двигайся».
Семья хозяина встретила рабыню неласково, но смиренно. Старая женщина, мать воина, показала на себя пальцем, назвала свое имя и выразительно посмотрела на чужеземку. Та поняла, ткнула себя в грудь и громко произнесла: «Недвига!» На губах мужчины сначала мелькнула улыбка, и, все же не сдержавшись, он расхохотался.
Хозяин ввел ее в дом не рабой, а женой и хозяйкой, повергнув в крайнее изумление и своих домочадцев, и соседей, и ее саму. Ей многому надо было учиться, и не только ведению хозяйства. Надо было учить чужой славянский язык и чужие обычаи. Но что было требовать от простой запуганной девчонки? Всего-то она боялась и страшилась сделать что-то не так.
Недвига долго училась шить, прясть, ткать, готовить еду. Свекровь часто болела, а дочь мужа от первой покойной жены, Белава, которой всего-то исполнилось шесть лет, злорадствовала, видя ее неумение вести домашнее хозяйство.
Сначала Недвига не понимала, что нелюбовь Белавы вызвана ревностью, и приписывала все ее малолетству. Много позже, набрав ума и житейского опыта, она научилась прощать, несмотря на то что падчерица порой злила своим упорным нежеланием идти на уступки.
В тринадцать лет Недвига родила дочь Ярину и чуть не лишилась жизни. Спасибо свекрови: выходила ее, но предупредила, что детей больше не будет. А Недвига мечтала о сыне, приносила жертвы Роду и Макоши[17] и неистово молила о нем христианского Бога. Она почитала всех богов одинаково добросовестно, окончательно запутавшись в силах небесных, земных и подземных, но свято верила – должны помочь.
Ну, какая семья без сына? Сын – помощник, отрада и опора, кормилец на старости лет. Очень почетно в северянских весях иметь сыновей – что ж поделать?
А пуще всего она боялась, что муж надумает привести в дом вторую жену – молодую, здоровую, способную родить кучу сыновей. Потому всячески старалась ублажать его, чтобы на других даже не смотрел, и ее нехитрые попытки привязать мужа имели огромный успех, вызывая зависть у соседок.
А молитвы не пропали зря, боги услышали их. Подъехал как-то к избе молодой воин, спешился во дворе, снял с коня люльку, а в ней – розовощекий упитанный мальчонка. Ручками-ножками дрыгает и лыбится всему белу свету. У Недвиги сердце так и зашлось в умилении.
Внес человек люльку в избу, поставил на дубовый стол и дал наказ: беречь ребенка пуще глаза своего, ибо он из знатного рода. Недвига поклонилась воину низко в пояс и поклялась, что никогда не обидит дитятко. Незнакомец вышел, оставив рядом с люлькой пухлый мешочек с монетами, даже имени не поведал – ни своего, ни ребенка.
В северянских весях подкинутых детей принимали за дар небесный и растили как собственных. Дар в семье прижился роднее родного, и вскоре никто уже не вспоминал о тайне его появления.
Лета пронеслись словно день один. Недвига мужа уважала, ни в чем ему не перечила. Жили хорошо: еда на столе и одежда на теле. Работать приходилось от зари до зари, но муж часто жалел ее, да и должность старосты давала преимущество: все норовили ему угодить, кто продуктами, кто отработкой на поле.
К двадцати восьми годам Недвига превратилась в замечательную хозяйку и покладистую жену, стала такой, какой и должна быть жена старосты – уважаемого в веси человека. Добилась этого не сразу, что ж скрывать, много слез выплакала, много раз свет не мил был из-за Белавы. Изводила вредная девчонка мачеху как хотела, не признавая ее за хозяйку.
Недвига вынесла все и ни разу не пожаловалась мужу на вредную падчерицу. Да и мужу надо отдать должное – с ним как за каменной стеной была. Берег ее, любил, уважал и от других уважения требовал.
Жить бы да не тужить, но, видать, на роду ей была написана рабская доля.
Недвиге показалось, что прошло не так уж много времени, но когда она очнулась вновь, в маленькое отверстие светило солнце, очаг не пылал, и вместо девушки на корточках около открытого полога, пропускающего дневной свет, сидела женщина – темноволосая, худенькая, маленькая и ослепительно красивая.
– Кто ты? – спросила Недвига.
Женщина нахмурилась, недобро хмыкнула, повернулась к открытому пологу и крикнула:
– Рута! – затем встала, сладко потянулась и вышла из помещения.
Впорхнула Рута, улыбнулась:
– Вот, сразу видно, что тебе лучше. При свете дня ты хорошо выглядишь. Скоро поправишься. Сейчас я тебя ухой[18] накормлю из свеженького мяса.
Рута взяла с очага миску, приложила ее к губам.
– Теплая уха, не успела остыть еще, – удовлетворенно заметила она и поднесла миску больной.
Еще мгновение назад Недвига даже не думала о еде, но приятный запах сразу вызвал чувство голода, и она выпила всю миску, достала со дна кусочки мяса и отправила их в рот.
– Мало? – сочувственно произнесла Рута. – Потерпи немного, скоро обед сварится.
– А кто та женщина? Она со мной почему-то не стала разговаривать.
– Да как она с тобой разговаривать будет? – улыбнулась Рута, обнажив ряд белоснежных зубов. – Она же не понимает тебя. Забыла? Ты у печенегов. А женщину эту зовут Тенгизой. Она вторая жена хозяина. Она ухаживала за тобой. Ты ей спасибо должна сказать – выходила тебя.
– Я долго болела?
Девушка пожала плечами:
– Не знаю, я считать не умею. Снег один раз выпал, но стаял. Скоро зима. Ну, мне пора. Накормила тебя – и за работу. Я знаю, тебе все хочется узнать, но скоро во всем разберешься. Ты пока здесь поживешь. Зима – на невольничьих рынках затишье.
– Рута! – раздался с улицы недовольный окрик.
– Ну, я побежала. Тенгиза сегодня злющая. Поправляйся…
Глава третья
879 г. (от Р.Х.)
Лето выдалось необычно тяжелым: с тех пор как стаял снег, ни одной дождинки не выпало. От яркого солнца, палящего с раннего утра до позднего вечера, за весь день ни разу не прикрывшись тучкой, от суши и суховея пожухли колосья на полях, травы на пастбищах выгорели. Пыль и зной слепят глаза. Во время колошения нив особо дождь земле необходим, но вот и праздник Купалы, бога земных плодов, наступил, а небо не пролило воды ни капельки.
Не спится Белаве. Смотрит она, лежа на спине, на полусгнившие балки перекрытия и думает: беда на мир идет лютая, быть голоду смертному.
Эту зиму Белава, Ярина и Дар пережили. Первое время ребята все тосковали по отцу и матери, ждали, что Недвига вот-вот появится, но она так и не пришла. Видать, завалило ее рухнувшей избой, если они не видели ее среди живых пленников и тела не нашли.
Белава ребятами не тяготилась. К тому же Дар оказывал посильную помощь, охотясь в лесу. Пареньку всего пятнадцать, но, надо признать, навыком охотника он владеет сполна, и без дичи они не жили. Подсоблял в хозяйстве и небольшой огород при лачуге. Но главным подспорьем оставалось все же знахарство, и от благосостояния сельчан в округе зависела плата, обеспечивающая жизнь ведунье и ее родным.
Рассвет просочился сквозь узкое оконце – пора вставать. Позевывая, Белава спустила босые ноги на земляной утрамбованный пол, сладко потянулась. День сегодня предстоит нелегкий: надо собрать побольше трав – накануне Купалы они имеют наибольшую лечебную силу. А вечером, когда сельчане на игрища соберутся, она пойдет искать цветок папоротника. Он распускается один раз в сто лет – только в купальскую ночь – и обладает сильной магией. С цветком папоротника Белава любую болезнь одолела бы, но он настолько скрытен, что не показывается людям на глаза, боясь попасть в дурные руки. Видать, правду говорят, что находят его только счастливые. Белава же в свои двадцать три счастья еще не видала.
Женщина тихо поднялась с приколоченной к стене лавки и двинулась к выходу, боясь потревожить сон сестры и Дара, спавших за печью, подальше от покосившейся двери и оконца, на охапке соломы, разложенной на земляном полу.
Восходящее солнце со светлой зарей вновь предвещало жаркий день. Белава прошла под навес, где хранились дрова и содержалась коза. Знахарка печально посмотрела на животинку, вздохнула удрученно: кормилицу пора менять. А может, зиму протянет, не сдохнет? О новой козе и мечтать нечего. Самим бы с голоду не помереть.
Подоив козу, Белава отвела ее на выгон, вернулась к лачуге. Ребята уже проснулись. Ярина хлопотала у костра, раздувая огонь.
Девушке минуло шестнадцать лет. Боги не поскупились, щедро одарили ее и стройностью, и приятной внешностью, и добрым нравом. От матери-иноземки ей достались иссиня-черные волосы, спадавшие до колен густыми шелковистыми прядями, черные брови и ресницы, выгодно оттенявшие светлое лицо с яркими алыми губами и темно-синими глазами. Телом же Ярина уродилась в северян: еще по-девичьи хрупкая, но в ней уже заметна женская стать, присущая славянкам: сильные ноги и золотые руки, в которых спорилось любое дело.
По тропинке, ведущей от родника, поднялся Дар, поставил бадью с чистой водой около Ярины и обратился к Белаве:
– Березку у родника по-новому принарядить бы надо к празднику. А то вдруг Берегиня обидится и высушит воду.
– Вот ты и займись этим после завтрака, – улыбнулась женщина, зная бережное, благоговейное отношение брата к святым местам. – А Ярина пойдет со мной травы собирать.
– Хорошо, – согласился Дар и, повернувшись к костру, принялся ломать сушняк.
Дар выглядел старше своих пятнадцати лет, вымахал выше всех парней в округе. В его твердой походке, гибких движениях, гордой посадке головы и развороте плеч чувствовались выносливость и мужская сила. Светлыми волосами, кудрявыми прядями спускавшимися на плечи, серыми глазами и прямым подбородком с еле заметным пушком он свел с ума не одну девчонку, но не обращал на них внимания. Единственными женщинами, которых он уважал, были его незаурядные сестры, обладающие даром целительниц.
На игрищах Дар считался первым заводилой и отличался завидной удалью. В военных состязаниях, устраиваемых иногда старейшинами селений между молодежью, он не знал себе равных, одинаково хорошо владея и ножом, всегда висящим на поясе вместе с ложкой и кресалом, и топором, и луком со стрелами, которые изготавливал сам. Всем этим премудростям с малолетства обучал его отец, и Дар не забывал науку, пополняя ее новыми приемами, придуманными им самим.
Белава часто задумывалась о дальнейшей судьбе Дара. Воинское искусство годилось для ратного боя, но было бесполезно в повседневной жизни пахаря. Ему бы на коне скакать, теша себя и других исполинским величием, а не жить среди простых сельчан.
Но боги распорядились судьбой Дара по-своему – не Белаве перечить высшим силам. С рождением Дара была связана тайна, мучившая женщину, но не настолько, чтобы открыться юноше. Она надеялась на богов, которые со временем подскажут, как быть, а пока Белава приготовилась ждать, не тревожа парня напрасно.
После завтрака Белава и Ярина отправились собирать травы.
Дар почистил песком горшок, сполоснул его водой, поставил сушить на солнышке, нашел в лачуге разноцветные льняные ленточки и спустился к родничку, бьющему из-под земли.
Около родника распустила ветви молодая березка. Она приветливо замахала юноше, едва он показался на узкой тропинке.
Дар заботливо, стараясь не поломать хрупкие веточки, снял с деревца старые выцветшие на солнце, потрепанные дождями и снегами лохмотья, безжизненно болтавшиеся на ветру, – и привязал к нему новые яркие ленточки.
Украсив дерево, Дар обратился к Берегине с жаркой просьбой хранить источник от высыхания. В ответ березка ласково прошелестела разукрашенными ветвями. Довольный вернулся к лачуге.
Поднималось солнце, крепчала жара, становясь час от часу невыносимее. Сейчас бы самое время сбегать к Пселу искупаться, но нельзя. Перед Купалой – время игр и плясок нечистой силы. Только в купальскую ночь, пройдя очищение огнем, можно смело бросаться в воду, не страшась водяных. И в лес в русалочью седмицу[19] ходить опасно – лесная дива защекочет до смерти. А так хочется скрыться от палящего зноя в тени густых деревьев!
Дар с тоской посмотрел на потухшие угольки утреннего костра. Еду готовить придется самому – сестры не вернутся до вечера. Они не успокоятся, пока не исползают на коленях окрестные луга и овраги.
Солнце украсило багряными лучами закат, бросая последний свет на землю, прежде чем скрыться за густыми деревьями, а сестры все не возвращались.
Дар прислушался к веселому шуму, доносившемуся со стороны веси. Молодежь собиралась на игрища. Он ждал их начала с юношеским нетерпением, предвкушая задорные прыжки через костры. Девки, поди, на пригорке уже вербу украшают венками из разноцветных лоскутков и цветов. Вот-вот заведут хороводы и затянут песни, славящие Купалу. Дару давно пора быть там, чтобы вместе с другими молодцами круг разорвать и вербу отнять.
Юноша всматривался в сгущающиеся сумерки, чувствуя, как в нем наравне с беспокойством зреет злость на сестер, позабывших о времени, и вздрогнул от неожиданности, когда прямо перед ним возник незнакомец.
Одежда мужчины была новой, добротной и явно иноземной, хотя немного помятой, видимо, после дальней дороги. Сорочка из тафты[20] подвязана широким поясом. Штаны заправлены в кожаные сапоги на твердой подошве. На плечах – бархатная накидка с блестящей застежкой, изображающей ход солнца по небосводу. На боку – меч. Да и сам мужчина был под стать наряду: строен, высок, широкоплеч. Русыми волосами поигрывает ветерок. Глаза, в сумерках цвета не разобрать, смотрят открыто, но настороженно.
Дар уставился на гостя. Он хоть и был сельским жителем, а доподлинно знал, что меч не всякий воин имеет – это оружие иноземное и ковали[21] славянских племен изготовление мечей еще не освоили. Купить меч можно только на самых богатых торгах в больших городах за очень высокую цену или с риском для жизни выручить в бою. Мечи принадлежали князьям, мужам старшей дружины, состоятельным купцам и, как правило, передавались от отца к сыну. Если наследовать было некому, то меч отправлялся в загробный мир вместе со своим владельцем. В любом случае наличие меча указывало на то, что перед Даром стоит человек непростой.
– Ты кто? – спросил незнакомец.
– А сам ты кто таков? – возмутился Дар, забыв о гостеприимстве: повесил меч, так думает, может властвовать над всеми? – Явился непрошено, да еще допрос учиняешь?
– Я мачеху пришел навестить, – вполне миролюбиво ответил мужчина, не собираясь препираться. – Я давно не был дома и только сегодня узнал, что мой отец умер, а мачеха живет здесь. Вот и пришел узнать, не нуждается ли она в чем-нибудь.
– Нам ничего не надо, – поспешил заверить Дар, удивляясь: пасынки не больно-то жаловали Белаву.
– А Белава где? – мужчина огляделся вокруг.
– Да вот я, – раздался голос из сумеречной тьмы, и к лачуге вышли сестры, неся полные лукошки трав. – Кто это меня спрашивает?
Белава поставила ношу и подошла к гостю, внимательно в него вглядываясь.
– Веселин! – радостно воскликнула она. – Ты ли это?
– Признала меня, – улыбнулся мужчина. – А я думал, позабыла уже.
– Ну что ты, Веселин, как можно забыть тебя. Хотя, надо сказать, сразу не узнать – возмужал. Отец тобой сейчас гордился бы. Жаль, ты не приехал на тризну[22] по нему – показал бы всем ратное уменье. Видать, больших успехов ты в жизни добился – одежда на тебе богатая и оружие справное. Это хорошо, а то братья твои отцовское добро между собой поделили и тебе ничего не оставили.
– А мне ничего и не надо, – беспечно отозвался мужчина. – Я не пахарь теперь. Сначала воином был, а сейчас больше торговлей занимаюсь.
Белава, слушая пасынка, вдруг заметила беспокойный взгляд брата и спохватилась:
– Да я тебя заговорила совсем. Садись с нами вечерять, а то ребятки мои на игрища спешат. И ты, поди, соскучился по родным гуляньям? Сколько лет-то тебя дома не было, дай вспомню. – Женщина задумалась, подсчитывая. – Лет пять прошло точно с тех пор, как отец благословил тебя на дальнюю дорогу. Ты с женой приехал или как?
– Холост я еще. Купцам семьей обзаводиться нельзя, пока они крепко на ноги не встанут. Вот избу на посаде в Киеве возведу, тогда о жене и подумаю. А приехал я с другом Жихарем. Он уже здесь зазнобу себе нашел, и, боюсь, до утра я его не увижу.
Пока старшая сестра и гость развлекали друг друга разговором, Дар и Ярина, быстро похлебав уху, собрались на игрища. Юноша переоделся в чистую рубаху из отбеленного полотна. Ярина надела поневу[23], распустила волосы, вплела в них височные кольца из проволоки, загнутой по-северянски в плоскую спираль. Завершал ее праздничный наряд берестяной венец на голове.
– Ну, мы пошли! – весело крикнула Ярина и, смеясь, ухватила Дара за руку.
– Идите, – кивнула Белава с тайной грустью: беззаботная юность.
Дар и Ярина, не заметив перемены настроения сестры, устремились к лесной поляне, откуда раздавались купальские напевы и веселый хохот.
Белава задумалась. В ночь на Купалу создаются семьи. Вполне возможно, что Ярина не явится домой, а утром вместо нее придет какой-нибудь молодец и предложит Дару вено за сестру. Белава вовсе не против ее замужества, но женская доля переменчива, и счастливая юность порой резко переходит в страдания. Как уберечь сестренку от невзгод, отравляющих женщине жизнь, от злой свекрови и равнодушия мужа?
Воцарившееся молчание парализовало и Веселина. Он не мог отвести глаз от белого лица женщины, едва различимого в надвигающейся тьме. Лицо притягивало и манило, завораживая гостя.
Из-за Белавы погнала Веселина из отчего дома дорога. В первый же день, как он ее увидел, еще в ее родительском доме, куда отец взял сынов смотреть невесту, она поразила его глубокими печальными глазами, гордой осанкой и презрительным «нет», сказанным в лицо жениху. Увидев ее потом в лесу, покорную, но с блеском ненависти в глазах, он потерял покой навсегда. Огромные очи преследовали его даже во снах. Сколько раз он втайне желал обнять мачеху, приласкать ее и целовать. Целовать до изнеможения, до умопомрачения…
Веселин не выдержал тогда, сорвался с родных мест, скрылся, думая в далеких землях развеять тоску-печаль. Лета действительно стерли из памяти лицо, походку, мелодичный голос женщины, но взгляд зеленых глаз сопровождал его всюду неотступно, днем в видениях и ночью во снах, где бы он ни был.
Стоило ему вновь увидеть Белаву, неутоленная жажда обладания возродилась с прежней силой, будто и не было пяти прожитых вдали от нее лет. Веселин сидел, не смея пошевелиться, чувствуя желание, захлестнувшее все его тело.
За время разлуки Белава еще больше похорошела. Светлые густые брови и ресницы не казались простоватыми на ее позолоченном солнцем лице. Алые губы манили коснуться их, а тонкие руки, смиренно лежащие на коленях, дополняли облик мягкой женщины, придавая ему нежное очарование и какую-то трогательную беззащитность. Повойник[24] плотно прилегал к голове, скрывая волосы, но Веселин не забыл рассыпанный шелк цвета липового меда, окружавший женщину в лесу на поляне, защищавший ее от нахальных глаз его братьев.
Веселин почувствовал непреодолимое желание снять повойник и запустить пальцы в мягкую шелковистость льняных прядей.
«Почему она имеет надо мной такую власть? Может, она и впрямь ведьма, как люди говорят? Нет дыма без огня. Заколдовала меня, и нет мне теперь покоя ни подле, ни вдали от нее», – подумал Веселин и невольно поежился от внезапно повеявшей из темной чащи прохлады, остудившей его пыл.
Белава очнулась от дум, встала.
– Ну вот, Веселин, пора и нам расходиться. Я сейчас за травами пойду. Есть растения, которые только в ночь Купалы собирать надо, и нам, целительницам, это время упускать никак нельзя.
Веселина обрадовало, что мачеха нашла повод для прощания, – сам бы он так и сидел здесь, пригвожденный к земле ее взглядом. Он поспешно вскочил на ноги и, прощаясь, прикоснулся к ее руке. Оба ощутили обжигающие искры, стремительно пробежавшие по телу.
Белава отдернула руку: что за наваждение?
Веселин вдруг понял: если он сейчас уйдет, то уже никогда не избавится от желания обладать этой женщиной. Он заглянул в ее лицо, слегка затененное вечерней густой завесой, и снова неудержимое влечение, прямо-таки колдовское притяжение, охватило его.
«Да не ведьма она вовсе, – постарался успокоить он себя, – а обыкновенная женщина. Только взгляд ее жжет и привораживает. Чего я боюсь? Мало у меня женщин было? Стоит мне утолить свое желание, я позабуду ее раз и навсегда».
– Не спеши, Белава.
Веселин понял: если он сейчас не возьмет все в свои руки, то испугается и откажется от безумной затеи, а другого случая уже не будет. Мужчина вдохнул в себя воздух и выпалил, страшась получить отказ:
– Ночь длинная, Белава. Пойдем лучше к купальским кострам, попрыгаем, судьбу испытаем.
– Чего это ты удумал? – смутилась женщина. – Куда мне судьбу пытать? То забава юных. Поищи себе напарницу помоложе среди девиц на поляне, а мне недосуг с тобой прохлаждаться.
Сказала, а у самой так сердечко и затрепетало в предвкушении чего-то неизведанного, чудесного. Веселин, не отвечая, крепко схватил ее за руку и потянул к мелькающим вдали огням.
Белава, вопреки себе, подчинилась, словно какая-то неведомая сила подхватила и понесла ее к кострам, будто ночную бабочку – к светлому теплу.
«Старики и те ходят на купальские игрища, – оправдывалась она перед собой. – Почему бы и мне не повеселиться? А травы после купания соберу, ничего – не завянут, подождут!»
На поляне было людно. Собралась не только молодежь, но и более зрелые по возрасту сельчане со всей округи. Говор, смех, крики, песни, переплетаясь, создавали невообразимый шум, приводящий всех присутствующих в праздничное возбуждение.
Посередине поляны стояла большая уродливая соломенно-тряпичная кукла Купала с плоским пустым лицом – никто не додумался нарисовать ей нос, рот и глаза. Купале уготована зловещая судьба: ночью ее утопят в Пселе и снимут тем самым запрет на купание.
На краю пригорка несколько парней, смеясь и шутя, привязывали к деревянному колесу, изображавшему солнце, обрезки лоскутьев и пучки сена-соломы. Рядом трое юношей с зажженными факелами в руках стояли наготове – дожидались сигнала, чтобы поджечь колесо и пустить его с пригорка вниз. Так и солнце после Купалы нисходит с высшей отметки на небосводе и катится вниз до самой зимы.
Все обычаи пришли из глубины веков и свято почитались в северянских весях. Огонь и вода очищают душу и тело человека. Именно с огня и воды, говорят волхвы, начинался мир.
Девушки и парни, взявшись попарно за руки, с визгом и уханьем прыгали через три пылающих костра. Если во время прыжков через огонь руки жениха и невесты не разомкнутся, то семейная жизнь будет счастливой. А как же иначе, ведь любовный союз скрепил сам огонь.
Языки пламени взмывали вверх, в звездное небо, освещая разгоряченные, возбужденные лица, искаженные отблесками огня. А вокруг, за поляной, непроглядной тьмой царила ночь.
Веселин повел Белаву к первому костру. Женщина смущалась и в глубине души уже проклинала себя за беспечность, с какой позволила уговорить себя прийти на игрища. Ей казалось, что все вокруг смотрят на нее, смеются: вдова, а, как юная девица, женихов завлекает.
Белава огляделась: никто на нее не смотрел. Женщина успокоилась, но со страхом воззрилась на пылающий огонь. Давно она уже не прыгала через костры. На Купалу ходила только омываться и собирать травы. Молодцы, даже в девичестве, никогда испытывать судьбу ее не приглашали, боясь ведовского сглаза.
А теперь она, почтенная вдова, собралась прыгать с собственным пасынком. Рассудок помутился, что ли? А если она бухнется на потрескивающий от жара хворост?! Стыд какой!
Белава задрожала. По спине поползли мурашки, когда ладонь Веселина обхватила ее ладонь и резко дернула вперед. Видя перед собой бушующее пламя, Белава побежала к нему. Перед самым огнем она зажмурила глаза и… прыгнула.
Полет длился одно мгновение, а сколько чувств сменилось за это короткое время! Белава пролетела от страха до восторга и с удивлением приземлилась по другую сторону костра. Рука Веселина все так же крепко сжимала ее ладонь. Белава не успела прийти в себя, а они уже бежали к другому костру и с ходу перемахнули через него.
Она уже ничего вокруг не видела, не замечала, кроме жаркого пламени, уходившего под самое черно-синее небо и разбрасывавшего снопы искр. Людской говор и смех сливались в ушах в монотонный единый гул, и только «у-ух» Веселина звучало как-то обособленно, наполняя душу щемящим восторгом.
Они взметнулись над третьим костром и преодолели его.
Полет тела окончен, а опьяненная, возбужденная душа требует большего. Хочется прыгать снова и снова над очистительным огнем, прыгать до бесконечности, всем телом ощущая, как подхватывает тебя ветер и бросает сквозь жар. И замирает в этот миг сердце от сладкого страха, и оживает, едва ноги касаются твердой земли.
Пламя снова манило к себе. Белава потянула мужчину к кострам, чтобы повторить круг бешеной скачки, но он не поддался ей, а незаметно, но настойчиво стал подталкивать с освещенной поляны в непроглядную густоту леса. Белава, полностью находясь во власти сказочного полета, не остыв еще, плохо вникала в происходящее и, не сопротивляясь, позволила себя увести.
Купальские огни, едва различимые, мелькали где-то вдали. Веселин остановился и повернулся к женщине, безропотно следовавшей за ним по пятам. Неожиданно натолкнувшись на него, она замерла и огляделась вокруг.
Вековые деревья угрожающе шелестели со всех сторон. По ногам дул легкий ветерок, навевая прохладу. Впереди мрачно блестело озеро, про которое ходило много страшных легенд и поверий. Говорили, что в нем водится прожорливое чудище, поедающее заживо случайно забредших сюда охотников, путников и грибников. А еще раньше, давным-давно, в озере топили девушек, чтобы умилостивить его грозного хозяина. Правда это или нет, Белава не знала, но ходить сюда боялась даже днем, не то что ночью, пусть и в праздник.
Веселый шум поляны заглох, вместо него появились жуткие ночные звуки: скрипы, шорохи, шелесты, стоны, – будто лес наполнился витающими духами, дивами и русалками. И луна боялась заглянуть в этот мрачный уголок леса, осветить его и развеять страхи.
– Зачем ты привел меня сюда? – поежилась Белава и схватилась за висящий на груди оберег с изображением солнца, надеясь, что он не даст пропасть в дремучем царстве тьмы.
Жаркое прерывистое дыхание коснулось ее щеки.
– В купальскую ночь, после очищающего огня, положено омыться от всякой порчи.
– Здесь?
Белава обеспокоенно посмотрела на мелькающее среди деревьев лесное темное озеро. Ледяная вода в нем могла свести судорогой и ловкого пловца, но подсознательно женщина понимала, что угрожает ей не мрачная вода, а горячая близость мужчины.
Веселин обхватил ее мягкое тело руками, властно притянул к себе, прошептал, наклоняя голову к ее уху:
– Белава, милая, я давно ждал этого дня. Не отталкивай меня.
Женщина задохнулась от негодования – да как он смеет так вольно обращаться с вдовой своего отца?! Но тут же пришла в такое волнение от ощущения на своем теле горячих мужских рук, что растерялась, не зная, как быть: оттолкнуть и отругать или полностью отдаться во власть приятных ощущений.
Не в силах объяснить нахлынувшие вдруг новые неизведанные чувства, Белава ощущала надвигавшуюся опасность, исходившую от мужчины, но не могла ее предотвратить.
Веселин воспользовался легким замешательством женщины, еще крепче прижал ее к своей груди и обхватил ее рот настойчивыми губами.
Никто ни разу Белаву не целовал. Она оцепенела: легкая волна наслаждения обволакивала, туманила голову, и сил не было пошевелиться и воспротивиться.
Руки Веселина постепенно овладели всем, ставшим вдруг податливым, телом женщины: гладили по спине, спускались к бедрам, блуждали по ним, прижимая ее живот к своему. Прикосновения были мучительно сладкими. Неведомое ей ранее желание привело душу в смятение, не давало опомниться и попробовать устоять перед упорным натиском. Наоборот, ее плоть, помимо воли и сознания, плотнее прильнула к молодому крепкому телу мужчины.
– Я давно хотел любить тебя, моя желанная, – иногда шептал Веселин, отрываясь от ее губ, и, не владея собой, повторял эти слова вновь и вновь как магическое заклинание и снова закрывал соблазнительные губы поцелуем, теряя голову от вожделения.
А Белава млела и таяла от простых извечных слов, музыкой отзывавшихся в растревоженной неискушенной душе. Чувство опасности и недоверия притупилось. До крайности возбужденная плоть победила разум, не давая в полной мере осознать и понять происходящее, толкая на старые как мир действия, правящие всей жизнью на земле.
Веселин сорвал с головы женщины повойник и с наслаждением запустил пальцы в белые волосы, шелковым потоком скользнувшие по нежным плечам на грудь. Другой рукой он ласково склонил Белаву к душистой траве. И она безропотно легла, со всей страстью отдаваясь поцелуям и объятиям, все более охватываемая трепетом в предвкушении блаженства.
Веселин поднял подол льняной рубахи и прикоснулся к ногам женщины, приподнимая ткань все выше и выше. Белава горела и извивалась под его требовательными руками, соблазняя нехитрым любовным танцем плоти, – и мужчина почувствовал, что уже не в состоянии сдерживаться.
Белава не была настолько наивной, чтобы не знать, чем может закончиться игра в эту купальскую ночь, и испуганно встрепенулась, вспомнив боль и отвращение, изведанные сполна от постылого мужа. Она попробовала вырваться, но возбужденного мужчину уже невозможно было остановить.
Белава зажмурила глаза и обмякла, осознав вдруг, что ей приятен напор мужчины. В голове пронеслись мысли, оправдывавшие ее поступок: не с любым человеком она пошла бы на гулянье, прыгала через костры и удалилась бы в темный лес подальше от людских глаз. Веселин всегда относился к ней по-доброму, с лаской и теплотой, потому-то она доверилась ему, отдалась во власть безрассудного вожделения.
Белава лукавила и гнала от себя истину, не желая признаваться в том, что молодой мужчина разбудил ее тело непритворной подавляющей страстью, и на месте Веселина мог сейчас оказаться любой.
Белава вскинула руки и погладила спину мужчины, провела по русым волосам и спустила руки опять на спину, и заскользила ими вниз, испытывая такое всепоглощающее удовольствие, что замурлыкала от восторга.
Достигнув высшего наслаждения, Веселин и женщину увлек в пучину чувственного исступления. Выбившись из сил, он откинулся на спину, выравнивая тяжелое дыхание. И Белава пребывала в возбужденном состоянии, но вскоре дыхание ее восстановилось, и к ней вернулась ясность мысли.
Белава исподтишка посмотрела на полуобнаженного мужчину и залюбовалась им: его безупречной сильной фигурой, твердым подбородком, большими губами. Происходящее с ней сейчас казалось ей чем-то сказочным, перевернувшим весь ее размеренный спокойный мир, наполнив его чудесным светлым чувством.
Белава подумала, что судьба неспроста свела ее и Веселина в эту купальскую ночь. Связавшие их незримые узлы казались прочными. Ей хотелось любить. Она ни разу еще не испытывала этого чувства и теперь решила, что это и есть любовь.
Пять лет Веселин предавался тайным грезам обладания недосягаемой женщиной и, воплотив мечту в действительность, понял, что лишился покоя окончательно. Теперь он знал наверняка – эта женщина заколдовала его. Но колдовские путы не тяготили, а были желанны, как была желанна сама чаровница, подарившая ему ночь небывалого наслаждения.
Мужчина очнулся от дум, повернулся к Белаве и неожиданно встретил ее настороженный взгляд, блуждающий по его лицу. Веселин испугался: как он мог ради своего удовольствия позабыть о чувствах женщины и насильно подчинить ее своей похоти?
– Белава, я не мог устоять…
– Тихо, милый, – она приложила палец к его губам, – не говори ничего. Посмотри, какая дивная ночь! В ночь Купалы свершаются чудеса, и все, что со мной произошло сейчас, – это чудо. Я благодарю тебя за него. А теперь пойдем – искупаемся.
Белава тихо рассмеялась. Небывалая легкость охватила тело. Холодная вода уже не пугала мрачным блеском. Женщина вложила свою ладонь в ладонь Веселина, как бы вверяя себя надежной защите, и радость затопила сердце от крепкого пожатия в ответ.
Они поднялись и помчались к мелькавшему среди деревьев черному озеру, на ходу сбрасывая с себя остатки одежды. Весело поплескавшись в ледяной воде, выскочили на берег и прижались друг к другу в любовном порыве, согреваясь возбужденными телами. Переплетая руки и ноги, упали на пушистый ковер из лесных трав и вновь предались страстной игре, захватившей их до появления первых солнечных лучей.
Едва забрезжил рассвет, любовный пыл Белавы несколько остыл. Чудная ночь опьянила ее своей бесшабашностью, и она, потеряв голову, отдалась во власть страсти, не думая о будущем. Нет, она вовсе не стыдилась. В купальскую ночь многие миряне без удержу отдаются зову плоти, но в нее вселилось беспокойство, присущее всем влюбленным женщинам. Кто она в судьбе Веселина? Ведь у него своя, незнакомая ей жизнь где-то вдали. Разлука с ним неизбежна и обещает быть болезненной. Неужели он уедет и забудет о ней?
Веселин уловил перемену в настроении женщины и нежно обнял ее, прижав к груди.
– Милая, ты ведь понимаешь, эта ночь не может пройти для нас бесследно. Я люблю тебя и хотел бы забрать тебя в Киев…
Он замолчал, мучительно подбирая слова для объяснения. Белава, затаившись, ждала.
– Пойми, Белава, пока это невозможно. Куда я приведу тебя как жену? Я сам у Жихаря живу в полуразвалившейся избушке. И в городе мы с ним бываем лишь наездами.
Белава сникла; к глазам подступили предательские слезы.
– Понимаю, – перебила она, желая показать, что не имеет на него притязаний. – Да сама я куда поеду? Я сестру и Дара не смогу одних оставить. Они и так горюшка хлебнули по макушку…
– Ну, о них можешь не беспокоиться, твоих родных я не обижу. Я уже скопил немного монет и на следующее лето поставлю избу. Тогда и тебя заберу, и их тоже. Потерпи немного. Поверь мне, я обязательно вернусь за тобой.
Веселин осыпал ее лицо жаркими поцелуями. Белава разомлела. Она верила ему. А что ей оставалось? Только верить, надеяться и ждать.
Под утро вернулись в лачугу Ярина и Дар. Не найдя сестры, приуныли. Они видели, как гость уволок ее в безлюдный уголок леса, и очень беспокоились.
– А вдруг Белава надумает уехать в Киев? – предположил Дар. – А мы тогда как же?
– Ты скажешь, Дар, – засомневалась Ярина. – Не может она нас бросить одних, с собой возьмет.
– Пораскинь мозгами: куда нас брать? Веселин сам, видно, у чужих людей живет, раз избу еще не поставил. Мы ему в тягость будем, лишней обузой.
Ответить на слова брата было нечего. Ярина притихла.
Стараясь не шуметь, в лачугу прокралась Белава. Ребята тихо лежали за печью, но она сразу догадалась – не спят.
– Чего притихли, пострелята? – спросила ласково.
– Сестрица, ты уедешь от нас? – всхлипнула Ярина, еле сдерживая плач.
Белава устыдилась. Она всю ночь предавалась любви, забыв о близких, а они, бедные, переживали и волновались за нее.
– Да кто вам сказал такое? – всплеснула она руками. – Ну, куда я без вас поеду? Веселин, конечно, обещает меня забрать к себе, но ему еще избу поставить надо. Он и вас возьмет. Только случится это, я думаю, не скоро.
Брат и сестра, успокоившись, уснули. Белава прилегла на лавку, но возбужденное состояние отогнало сон. Удивительно круто порой меняется жизнь. Вчера она спокойно собирала травы, а сегодня ее коснулась рука всемогущей Лады[25] и поселила в сердце трепетную любовь. Но как же быть теперь? Сможет ли она пережить разлуку? Белаве казалось, что свет померкнет без любимого. Ну не может все оставаться так, как было до этой ночи. Все должно перемениться!
Солнце полностью поднялось, когда Белава, не выспавшись, вышла из лачуги проводить в дальний путь Веселина. Он заехал к ней, чтобы попрощаться.
Читать бесплатно другие книги:
