Адриан Моул и оружие массового поражения Таунсенд Сью

– Придется заплатить, Моули. Как говаривал Шекспир, «в этой жизни лишь две вещи непреложны: смерть и налоги».

Я встал, подошел к окну. Во дворе на веревке сушились красивые воздушные наряды Фатимы.

– Остается лишь покончить с собой, – сказал я.

– Ты не можешь себе позволить покончить с собой, – возразил Парвез. – Кроме всего прочего, ты должен мне триста фунтов за профессиональные услуги.

Я пробормотал, что у меня еще есть кредит на карточке Автомобильной ассоциации.

– Моули, ты все глубже увязаешь в дерьме! – воскликнул Парвез.

– Так что же мне делать? – спросил я.

– Для начала спуститься с небес на землю. Посмотри на нас с Фатимой. Я зарабатываю немного, поэтому мы живем в маленьком доме и у нас нет говорящего холодильника. Наш сидит себе под разделочным столом и не вякает. Ты не можешь позволить себе стиль жизни, Моули, ты можешь позволить себе только жизнь.

Выглянув из кабинета, он крикнул Фатиме, чтобы она сварила кофе.

Поставив поднос на стол, Фатима обняла меня и сказала, что ей очень-очень жаль. Словно обращалась к бедняге, потерявшему недавно самого близкого человека.

На прощанье Парвез сказал:

– Тебе придется продать Крысиную верфь, Моули.

А Фатима добавила:

– Мой дядя заседает в городском совете, и он в полном бешенстве. Комитет по городскому планированию проголосовал за выдачу разрешения на строительство казино на берегу канала в районе Крысиной верфи.

Парвез кивнул:

– В твоем районе стриптиз-клубы растут как грибы. Мастерская одного из моих клиентов стругает шесты для стриптизерш. От заказов отбоя нет. Это будет лестерское гнездо разврата, сечешь?

Вернувшись на Крысиную верфь, тихонько прокрался на балкон, стараясь не потревожить лебедей. Но едва я опустился в кресло, как сэр Гилгуд буквально спикировал на меня, загнав обратно в квартиру.

Из окна я наблюдал, как солнце садится за красильнями. Какие-то варвары разрушали старинное здание красилен, переделывая его в жилой дом с квартирами-студиями. Чудесные арочные рамы уже выломали, их обломки валялись в контейнере для строительного мусора.

Парвез подергал за нужные ниточки и устроил мне встречу с консультантом по долговым обязательствам в Бюро консультаций для граждан. Мне не пришлось выстаивать чудовищную очередь. Все, что от меня требовалось, – взять с собой как можно больше финансовых документов: счетов, неоплаченных накладных, банковских отчетов, квитанций, документов о зарплате и пр. На всякий случай прихватил и все свои кредитные, магазинные и дебетовые карточки.

Мышиные туфли на ногах Юнис Холл (так зовут моего консультанта) были под цвет ее волос. С первого же взгляда я проникся доверием к этой женщине и немедленно сознался во всем. Какое облегчение поговорить с посторонним человеком – с тем, у кого еще не сложилось обо мне предвзятого мнения.

Минут двадцать Юнис Холл терпеливо выслушивала рассказ о моих проблемах. Потом начала поглядывать на часы, но я никак не мог остановиться.

Наконец она сказала, немного резковато:

– Мистер Моул, я не компетентна в вопросе, обманывал ли нас мистер Блэр относительно оружия массового поражения. Я консультирую по долговым обязательствам.

Затем забрала у меня финансовые документы и принялась молча их изучать.

Передал ей записку Парвеза, в которой он разъяснял мою ситуацию с налогами.

– Ваш финансовый инспектор сообщил, что вы не платили налогов в 1996, 1997, 1998 и 1999 году, – оторвалась от бумаг Юнис Холл.

– Получается, что не платил, – ответил я и попытался описать мои тогдашние обстоятельства: карьера специалиста по замороженным потрохам; развод с нигерийской принцессой; телевизионная передача, которую я вел в качестве знаменитого повара; дом, полученный в наследство; статус отца-одиночки; пожар, который уничтожил дом и все, что в нем было, включая бесценные рукописи.

– Какого рода рукописи? – переспросила мисс Холл.

Объясняя, что я автор нескольких неопубликованных произведений, вдруг с грустью подумал, что теперь я скорее распространитель литературы, чем ее создатель.

Поведал о годах, прожитых в ветхом муниципальном жилье, вместе с двумя сыновьями, на пособие для неимущих.

Когда я умолк, Юнис Холл подытожила:

– Значит, вам хватило пяти лет, чтобы из богача превратиться в нищего, и все это за счет налогоплательщиков.

В свое оправдание я заметил, что совсем недавно был вынужден заплатить за частную медицинскую и стоматологическую помощь, поскольку в моем районе отсутствуют учреждения Национальной службы здравоохранения, – разве я не сэкономил таким образом государственные деньги?

– Вы живете в мире фантазий, мистер Моул.

Попросил уточнить, что Юнис Холл имеет в виду.

– Вы обратились ко мне за помощью, потому что у вас очень большие долги. Первое, что я обязана сделать, – заставить вас осознать свою ответственность, а это возможно, только если вы станете жить в реальном мире. Не в выдуманном мире африканских принцесс, телезвезд, наследств и пожаров, в которых сгорают ваши ценные рукописи. Вы нуждаетесь в куда более серьезной помощи, чем я могу предоставить, мистер Моул.

Умолял ее не бросать меня, и она согласилась:

– Хорошо, но отныне вы должны говорить мне только правду.

Пристально, очень пристально она посмотрела мне в глаза, будто настоящий гипнотизер, и я вдруг вообразил, как просыпаюсь через три минуты, а миссис Холл говорит, что, пребывая под ее чарами, я пресмыкался, выполняя все ее вздорные капризы.

Пообещал сделать все, что необходимо, только бы выбраться из долговой ямы.

– В первую очередь найдите себе жилье, которое соответствует вашим доходам, – дала задание миссис Холл.

Вернувшись домой, позвонил риелтору Марку УБлюдку и оставил сообщение с просьбой зайти как можно скорее, чтобы оценить мои апартаменты на Крысиной верфи.

Проснулся от зулусских песнопений. Это звонила Георгина, она в Биби-на-Уолде и только что примерила платье подружки невесты.

– Оно вовсе не цвета мяты, – сообщила Георгина, – оно цвета лебединого дерьма.

– Не расстраивайся. Ты ведь наденешь его всего раз в жизни.

– Дело не только в этом гребаном платье, – пожаловалась Георгина. – Два с половиной месяца назад я записалась в очередь на сумочку от Гуччи. Вчера позвонили из магазина, подошла моя очередь. Я ухнула месячную зарплату на эту сумочку из коллекции позолоченных кожаных изделий Гуччи. Но, Киплинг, вот смотрю я на нее, и мне совсем не радостно.

– Георгина, сдается мне, тебя поразил синдром раскаявшегося потребителя. Просто держись подальше от Бонд-стрит.[78]

Георгина долго молчала, а потом сказала:

– Но я записалась на серебряные туфли. Может, отменить, а?

Свадьба состоялась в зимнем саду гостиницы «Наследие». Дожидаясь невесту с подружками, мы с Умником едва не зажарились в своих костюмах – солнце так и шпарило сквозь двухкамерные стеклопакеты.

Священница Маргарет встала позади импровизированного алтаря-клумбы. Гостиничный музыкальный центр заиграл «Прибытие царицы Савской». Мы обернулись и увидели Маргаритку – в сопровождении Георгины, Гортензии и весьма крупной кузины Умника она прошествовала мимо гостей к алтарю.

Платье Маргаритки из кремового шелка открывало плечи. Лицо невесты скрывала фата. Георгина была абсолютно права относительно цвета своего платья, да и рукава с буфами и скошенный подол явно не делали ее краше.

Я впервые увидел Майкла Крокуса в костюме и с подстриженной бородой. Его подбитый глаз все еще напоминал о радостях мальчишника, когда бармен Фергал врезал ему, обозвав «протестантской сранью». Нетта была одета как типичная мать невесты – костюм абрикосового цвета, шляпа с огромными полями.

Зато моя мама нарушила неписаное правило и явилась в белом. Со Зверя содрали его рванину и нарядили в белоснежную рубашку, костюм-тройку с иголочки и серый шелковый галстук с желтыми слониками. Он напоминал Роберта Редфорда, только повыше и помолчаливей.

Когда Маргаритка приподняла вуаль, я заметил, что она без очков, но в макияже, который явно был нанесен мастером своего дела. Складки в уголках рта, придававшие ее лицу выражение вечного недовольства, исчезли.

Впрочем, дорогой дневник, верно говорят, что любая невеста – красавица до тех пор, пока не начнутся танцы, и тогда волосы взлохматятся, а косметика потечет.

Мне предстояло произнести речь, и я дико нервничал, но, когда настал мой черед, слова легко и непринужденно полились изо рта, и лишь когда мама зашипела: «Ну хватит!» – я обнаружил, что превысил регламент в двадцать минут.

Я предложил тост за подружек невесты, Георгина посмотрела на меня в упор и изобразила языком нечто невероятно сексуальное. Не знаю, что на меня нашло, дорогой дневник, но мне вдруг страшно захотелось сказать правду при всем честном народе. Поведенческие тормоза вдруг отказали, и я услышал, как говорю:

– Пока я не сел, а вы еще меня слушаете, хочу объявить: мы с Георгиной любим друг друга, и любим давно.

Сдуру (теперь-то я это понимаю) я ожидал взрыва аплодисментов, приветственных выкриков и даже завываний в американском стиле, но ничего такого не последовало. На свое место я опустился в полнейшей тишине, которую нарушил лишь скрип стула Георгины, которая вскочила и стремглав вылетела вон.

Никто не знает, где Георгина. Ее чемодана в Биби-на-Уолде нет.

В каких только грехах вчера не обвинял меня целый хор разгневанных голосов, и в этом хоре выделялся самый свирепый голос – Маргариткин. Она твердила, что я намеренно сорвал ее свадьбу.

Весь вечер я расшаркивался и просил прощения у Умника, Нетты Крокус и моей матери – за то, что «подставил ее». А сегодня утром отправил покаянное электронное письмо администратору гостиницы: извинялся, что не сумел предотвратить драку на автостоянке между мамой и Неттой Крокус, во время которой была опрокинута тележка с выстиранным и отглаженным бельем.

Но пока я занимался самобичеванием, в моей голове упорно звучал тоненький возмущенный голосок: «Как же так, я всего лишь сказал правду!»

Рано утром зашел Марк У’Блюдок, чтобы оценить мое обиталище. Сказал, что клиенты каждый день выстраиваются в очередь у его конторы, потрясая чековыми книжками и сгорая от желания приобрести недвижимость на Крысиной верфи.

Особенно ему понравился холодильник. Правда, зря он в присутствии У'Блюдка начал жаловаться на протухшие яйца – это плохой знак. Риелтор прикинул, что если кое-где подмазать и убрать крысоловки, то за квартиру можно слупить 220 000 фунтов.

Он вышел на балкон и осмотрелся с довольным видом:

– Сейчас никто не может позволить себе жить в Лондоне, а Лестер всего в семидесяти минутах езды.

Спросил, почему я продаю квартиру.

Ответил, что слишком близко подлетел к солнцу.

Он озадаченно уставился на меня, но еще сильнее озадачился я сам. Почему я так сказал? Что со мной вообще происходит?

Вечером тихо-мирно читал Найджелу, когда он вдруг взорвался:

– Господи! Хватит с меня «Преступления и наказания»!

Я обиделся, дорогой дневник, но сумел-таки сдержаться и спросил все тем же приятным напевным голосом, каким читал:

– Предпочитаешь что-нибудь менее интеллектуальное?

– Нет, дело не в книге, – возразил Найджел. – Дело в твоем чтении. В нем нет и намека на истерзанную душу Достоевского. Ты читаешь как метросексу ал.

– Метросексуал? – переспросил я.

– Да, – презрительно бросил Найджел. – То есть как гетеросексуал, который помешан на уходе за кожей и дизайнерских интерьерах.

Я продолжил чтение, подбавив жесткости в интонацию, но, когда Родион Романович Раскольников, или, сокращенно, Родя, раздумывал, убивать ли ему старуху, Найджел заорал:

– У тебя он говорит так, словно не может решить, повесить ему шторы или жалюзи!

Пес-поводырь Грэм вскочил, довел меня до входной двери и выпустил из дома.

Я пожелал его обитателям спокойной ночи и услышал, как этот дурно воспитанный пес щелкнул замком за моей спиной.

Робби погиб.

Вчера вечером в мою дверь постучал капитан Хейман, офицер из их полка, находящийся сейчас в отпуске. Робби убит осколками снаряда, выпущенного из гранатомета, и моей первой реакцией было облегчение: слава богу, не Гленн.

Я сварил капитану Хейману кофе. На нем была щегольская форма: коричневые куртка и брюки, бежевая рубашка и ряд орденских ленточек на груди.

Поинтересовался, почему с официальным известием о гибели Робби капитан пришел ко мне.

– Роберт указал вас в качестве ближайшего родственника, – ответил он.

– Но я ему вовсе не родственник, – возразил я. – Он лучший друг моего сына.

После чего спросил, все ли в порядке с Гленном.

– Простите, подробности инцидента мне неизвестны, – ушел от ответа Хейман.

Попросил его выяснить. Мне хотелось плакать, но не мог же я разреветься в присутствии этого доброго человека, которого откомандировали ко мне с известием о гибели молодого парня. Спросил, предоставят ли Гленну отпуск по семейным обстоятельствам.

– Нет, в армии друзья не в счет, – покачал головой Хейман.

Он сказал, что армия возьмет на себя хлопоты о похоронах Робби, а мне предлагается выбрать гимны и отрывки из Библии, которые прочтут над могилой. Тело Робби вместе с телами четырех других погибших солдат в ближайшие дни доставят в Англию. О времени и месте похорон капитан сообщит мне дополнительно на этой неделе.

Через полчаса раздался телефонный звонок, которого я с ужасом ждал. Это был Гленн.

Он обвинил меня в смерти Робби.

– Ты говорил, что я сражаюсь за демократию, но Робби мертв, папа. Робби мертв! – кричал Гленн. – Ты мой отец, ты не должен был отпускать меня в Ирак, ты должен был меня остановить.

Я дал ему вволю покричать и поругаться и даже не пытался оправдываться, потому что Гленн был прав в каждом своем слове.

Когда он немного утихомирился, я посоветовал ему все же постараться поспать.

– После того, что я сегодня видел, я никогда больше не смогу заснуть, – ответил Гленн.

Позвонил мистеру Карлтон-Хейесу и рассказал о Робби.

– Вот скоты, гробят детей на своей грязной войне, – отреагировал он.

Я сказал, что очень плохо себя чувствую и на работу сегодня не приду.

Я банкрот – моральный, духовный и финансовый.

Весь день провел в постели.

Весь день провел в постели, отключил телефон.

Все утро провел в постели. Холодильник дал знать, что у содержимого овощного ящика истек срок годности. Сколько мог, не обращал внимания на его зудение, потом не выдержал, вскочил, достал из ящика салат-латук и швырнул в пасть сэру Гилгуду который вывел на водную прогулку свое потомство.

В 18.30 услыхал, как с улицы меня зовет мистер Карлтон-Хейес. Накинул халат и вышел на балкон.

Мистер Карлтон-Хейес отбивался тростью от сэра Гилгуда.

Я крикнул, что сейчас его впущу, и велел нажать кнопку с надписью «апартаменты № 4». Было очень странно видеть мистера Карлтон-Хейеса у себя дома.

Он сразу подошел к книжным полкам и внимательно изучил их. Потом снял с полки какую-то книгу и пробормотал:

– «Уолден, или Жизнь лесу» Торо – это ваша любимая?

Ответил, что о сельских экспериментах Торо прочел в девятнадцать лет и пришел к выводу, что простая жизнь для простаков.

Мистер Карлтон-Хейес положил книгу на журнальный столик:

– Возможно, вам стоит ее перечитать.

Наверное, точно таким же жестом семейный доктор из навеки минувшего прошлого клал на тумбочку рецепт для своего пациента.

Я не мог угостить его чаем или кофе, потому что не было ни молока, ни чая, ни кофе. Зато было вино, поэтому я откупорил бутылку, и мы устроились на балконе, наблюдая за юными лебедями.

Мистер Карлтон-Хейес спросил, почему я не позвонил.

Ответил, что меня парализовал стыд, я не мог ни с кем разговаривать.

Я им верил, когда они говорили, что долг нашей страны вступить в войну, и даже подбадривал сына, повторяя их слова.

Я честно поведал ему обо всех моих бедах и закончил исповедь признанием: почти год я жил как в чаду тратил деньги, которых у меня нет, и теперь вынужден продать квартиру.

Мистер Карлтон-Хейес подлил мне вина со словами:

– Дорогой мой, подобно Икару, вы подлетели слишком близко к солнцу, и ваши крылья расплавились, но я не дам вам упасть в море, как упал этот бедный юноша. Без вас я не справлюсь с магазином. Бернард – безнадежный пьяница, и я очень надеюсь, что он скоро уйдет. Я начинаю от него уставать.

Я рассказал, что у меня роман с Георгиной, сестрой Маргаритки.

Мистер Карлтон-Хейес достал трубку, набил его пахучим табаком и раскурил.

– Любовь всех нас делает глупцами, – промолвил он. – Лет тридцать назад мы с Лесли оставили наших партнеров ради друг друга. В то время это был невероятно скандальный демарш, но почти каждый день, глядя на Лесли, я не могу не думать, что поступил совершенно правильно.

Мистер Карлтон-Хейес добавил, что часто беседует с Лесли обо мне, и Лесли считает, что неплохо бы как-нибудь нам встретиться втроем. Он взял с меня обещание, что я очень постараюсь прийти завтра на работу. Прощаясь, мистер Карлтон-Хейес сказал, что в последнее время благодаря нововведениям дела пошли в гору и он намерен поднять мне зарплату.

Ночью я почти не спал. Все производил мысленные подсчеты, пытаясь разобраться, когда же удастся расплатиться с долгами. Пришел к выводу, что кредитные карточки буду оплачивать, даже когда выйду на пенсию. Отдать кредит целиком я не в силах, так что проценты будут расти, расти и расти с каждым моим вдохом.

В 3.30 ночи встал, прошелся по комнате. Товары длительного пользования, на которые я столь опрометчиво потратил чужие деньги, казалось, издевательски ухмылялись мне из предрассветного сумрака. Проходя мимо холодильника, услышал его язвительный голос «Неудачник».

Отправился на работу. Мистер Карлтон-Хейес радушно, почти нежно приветствовал меня. Краснея и запинаясь, он сказал, что накануне вечером поговорил с Лесли и они пришли к единому мнению: магазин может позволить платить мне дополнительно 200 фунтов. Я тоже покраснел и, запинаясь, поблагодарил. Затем мы отвернулись друг от друга и укрылись в противоположных углах магазина.