Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение Фурман Александр

После выхода из так называемой Организации Объединенных Наций разорвались связывающие нас оковы капитализма и феодализма.

Оставшиеся «с носом» капиталисты бесятся при виде расцвета нового социалистического государства.

Под этой заметкой была помещена двойная карикатура (плод подражания популярному в Советском Союзе датскому художнику-коммунисту Херлуфу Бидструпу): «1969 год» – толстяк «Капитализм» в черном цилиндре, покуривая трубку, сидит верхом задом наперед на лежащем молодом «Социализме»; «1970 год» – вскочивший крепыш «Социализм» грозит кулаком перекувырнувшемуся и потерявшему цилиндр лысому жирдяю «Капитализму».

В социалистическом государстве Вундерланд сейчас проводятся строительства подвесных и стержневых дорог, автобусных линий. Строятся новые заводы, парки отдыха, города, банки.

Про водится прямая пассажирская авиалиния, по которой идет сообщение с разными концами страны.(Объединенное Телеграфное Агентство, 15 января 1970)

Архосское сообщество было поставлено этими событиями на грань мировой войны (стоит отметить особую поджигательскую роль ильгенауских политиканов). Напряжение продержалось еще пару недель, после чего участники социалистического заговора решили вернуться к прежнему раздельному существованию. При этом Пашкина страна превратилась в Социалистическую Республику Фьютинланд (от английского «future» [фьюче] – будущее), а фурмановская, отбросив «демократические» примочки, стала откровенно называться Социалистическим Государством Вундерланд. Влиятельным людям из среды высшего офицерства пришлось позаботиться о судьбе некомпетентного и к тому же окончательно спившегося штатского самодура Александра Палангского, заведшего страну в политический тупик: на одном из ближайших военных парадов он был застрелен личным адъютантом министра обороны маршала Фурмоша. «Психически больного» адъютанта расстреляли на месте, а талантливый стратег Фурмош немедленно принял на себя руководство могучим государством. Армия восторженно приветствовала своего ставленника.

К весне на Архосе почти не осталось свободных земель, и постепенно стал проясняться геополитический расклад сил. Интерес каждого участника игры к своей основной территории изначально опирался на некие туманные культурно-исторические или, точнее, психо-стилистические ассоциации. Так, Смирнов почему-то сразу запросил себе Китай (что на фоне недавних земных событий на советско-китайской границе выглядело крайне экстравагантно). Пашка заполучил свою любимую Северную Европу, США, две трети СССР и долю колоний в Африке. Костя Звездочетов с настораживающей скромностью угнездился в Японии, Мишка Павлов занял Центральную Америку, а Фурман, который сперва попытался обжить далекую сонную Австралию, потом оставил ее и переместился в Западную Европу, одновременно получив важнейшие из бывших земных колоний и протекторатов Англии и Франции.

В конце марта (как раз в это время Смирнов начал приставать к Фурману с разговорами о своей «секретной организации») захватившие всех подковерные интриги вылились в небольшую войну передовых стран социалистического лагеря с маленькой отсталой Эвлетерией (т. е. Мишкой Павловым), которая, по абсолютно достоверным сведениям вундерландской разведки, вступила в тайный военный сговор с главным врагом мира на планете (им стал уже понятно кто). Война эта послужила как бы пробой сил для всех заинтересованных сторон, поскольку в составе армии Эвлетерии в боевых действиях принимал участие «добровольческий» экспедиционный корпус герцогства Ильгенау. Что ж, попробовали – убедились:

ДОГОВОР О КАПИТУЛЯЦИИ

Проигравшая сторона Социалистическая Республика Эвлетерия обязуется:

а) Подписать договор о капитуляции.

б) Уплатить воюющим государствам по 3.000.000.000 контрибуции в валюте.

в) Уплатить техникой:

1. По 1-й пушке каждому.

2. По 1-му танку на 2 государства.

3. По 1-му самолету каждому.

4. По одному кораблю каждому.

Договор был подписан руководителями всех стран – участниц конфликта (естественно, за исключением его главного зачинщика).

Поражение тайного союзника было воспринято в китайском Ильгенау с огромным раздражением, о чем свидетельствовали два совершенно секретных документа, позднее попавших в руки вундерландской разведки. 26 марта с обращением к элитным частям 1-й гвардейской армии выступили представители высшего командования Ильгенау генерал де’Эллер и комиссар де’Крабонет:

«Солдаты! Воины Первой гвардейской армии! Положение наше трудное – 1 шахматный корпус в Плутонии, но в начале апреля он вернется. Хуже дела с 47 солдатами, взятыми в плен вундерландцами. Наш эрцгерцог после каникул позвонит в Совет Министров Вундерланда и потребует их возвращения. Мы должны искать пропавшие вещи, быть верными нашим союзникам и главное – бить вундерландцев и их приспешников. В этом нам помогут: Плутония, государства Шпиндлера, Сударикова, Петухова, Румянцева, Силена [верные Смирнову двоечники и троечники, расселившиеся не на самом Архосе, а на множестве внезапно открытых планет его Солнечной системы]. Архос – означает старый. Свергнем этот ветхий идол крепостью наших штыков!

Летчики! Первое место нашей авиации обеспечено. Небо будет нашим!

Сегодня мы проведем маневры с дружественной армией Шпиндлера. Предстоят маневры общие, для всего Союза.

Ура 1 гвардейской армии!

Ура нашим союзникам!

Долой Вундерланд!»

Вторым документом было официальное обращение Ильгенау к государствам Плутонии, Силене, Сударикова, Павлова, Петухова, Шпиндлера:

«Господа члены дружественных правительств! Мы приносим вам заверения в глубочайшей преданности нашей общей борьбе против чудовищного спрута – Вундерланда, охватившего щупальцами весь Архос. Но нам непонятно, почему государства Архоса столь легко подчинились влиянию вундерландских политиканов. Мы возмущены тем, что Эвлетерия, забывая о составленных нами договорах, продолжает утаивать действительную численность войск Ильгенау, находящихся в ее пределах. Мы должны сплотить наши ряды, упрочить наше боевое могущество, приложить все силы к борьбе против Вундерланда и его Союзников. Итак, вперед! В бой!!!

Обращение подписали:

эрцгерцог де’Иль

герцог, генерал армии де’Эллер

генерал де’Крабонет

генерал фон Фикс

генерал Федькин

бригадир де Огильви

генерал фон Ерве

генерал-интендант фон Ремю».

Министерство иностранных дел Вундерланда в отчаянии попыталось остановить развивающийся кризис самыми радикальными мерами, подготовив проект Договора об исключении герцогства Ильгенау из состава планетной системы Архоса, «ввиду того, что оно пренебрегает правилами Жизни, ведет нечестную игру, шантажирует правителей социалистических государств и мешает осуществлению планов коммунизма на Архосе». Однако в тот момент ситуация еще не созрела для окончательного решения вопроса, и бумажка так и осталась «проектом».

Лишь после победоносного завершения в «параллельном мире» «битвы несуществующих штабов» Фурману удалось заставить остальных архосских правителей дать неохотное согласие на исключение из игры китайского интригана, шантажиста и насильника, перешедшего все допустимые границы нормального сосуществования. Казалось бы, теперь на планете должны наступить долгожданное всеобщее согласие и мир, но история почему-то пошла по другому пути.

Более того, Фурман с болезненной остротой ощущал, что все затаили против него какую-то обиду. Даже верный Пашка осторожно сказал ему, что он, видимо, «перегнул палку».

Хроника событий отражена в китайской «Книге жизни» (рубрика «Последние новости»):

20 апреля 1970 года. Заключен договор с Археландией и Ялмез. Находившиеся там войска Китая вернулись.

Осложнилось положение. Едва не была объявлена война между Вундерландом, Эвлетерией и Ялмез.

21 апреля. Китай исключен из Архоса.

23 апреля. Государство Эвлетерия начало нападения на мирные суда и объявило себя пиратской державой.

15 мая 1970 года. Положение на Архосе.

Архос разделился на два лагеря. Один – Вундерланд и Эвлетерия [Пашка исполнял роль двойного агента],в другом – мы и наши союзники (9 государств).

16 мая. Праздник в Фьютинланде [Пашкин день рождения]. Присутствовали представители всех государств.

Летом Фурман тщательно перерисовывал карты Франции и Великобритании, намереваясь включить в игру свою коллекционную модель электрической железной дороги – с мостами, аккуратными домиками, деревьями, уличными фонарями и прочей пленительной жизненной мелочью. Вся эта весенняя «борьба за социализм» представлялась ему теперь нелепой и разрушительной. Наверное, он с самого начала игры сделал ошибку, зачем-то решив подражать «настоящему большому миру». Ведь никто из них на самом деле не «капиталист» и не «социалист». Если говорить серьезно, то социализм – это очень сложная вещь, вершина всего мирового исторического развития, к которой человечество шло длительным путем. И даже до сих пор еще не пришло. Или пришло, но не все… Социализм и в настоящем мире еще строить и строить! А Фурман хотел сразу в него «превратиться», словно в сказке. Кстати, если уж взаправду подражать «большому» миру и его истории, то надо было начинать с первобытного общества – или с обезьян (ха-ха), а «социализм» должен возникнуть уже в самом конце, после феодализма и капитализма. В общем, сам виноват – никто ему эту роль не навязывал. Мог бы, конечно, чего-нибудь попроще и поприятнее сочинить. Ладно, и сейчас еще не поздно…

В начале учебного года сильно смягчившаяся в вопросах идейного противостояния Демократическая Республика Вундерланд (ДРВ) перешла к президентскому правлению (Фурман придумал давать своим солдатикам имена героев из любимых книг, и первым президентом страны стал Дж. Меллоун – симпатичный журналист из «Затерянного мира» Конан-Дойля; в дальнейшем источником имен служили собрания сочинений Жюля Верна и Джека Лондона). На Архосе был подписан всеобщий договор о ненападении сроком действия до 1 ноября.

Между тем 26 октября в Ильгенау (все уже так запуталось, что было непонятно, на каком свете существует исключенное из состава Архоса эрцгерцогство) на Совете офицеров генерал-капрал Умберт сказал: «Господа! Началась колонизация Нью-Архоса (Аргоса). Нужно добиться возвышения Китая на нем. Долой Вундерланд!» А уже 27 октября на этом самом «Аргосе» состоялись совместные маневры вооруженных сил Археландии, Аэландии, Фьютинланда и Китая (обнаружилось, что хитрец Костя Звездочетов давно сошелся со Смирновым; Пашка же продолжал действовать как двойной агент).

С трудом преодолев расстройство от предательского поведения друзей и вняв в конце концов Пашкиным уговорам принять новую реальность, дабы избежать окончательного поражения, Фурман предложил всем завести одну общую толстую тетрадь, в которой фиксировались бы события на обеих планетах. На титульном листе этой тетради было написано:

АРХОС И АРГОС

(Договоры, истории войн, фирмы, списки войск,

видные деятели и т. д. и т. п.)

17/XI-1970 г.

Итак, катастрофа не состоялась, можно было жить дальше. Отныне оплотом Фурмана сделалась благородная Франция.

Вскоре состоялось совещание глав государств Архоса, на котором был принят Закон о торговле. Это необыкновенно оживило международные отношения. Первые страницы новой Общей Тетради были заняты договорами о продаже и перепродаже одной и той же легковой машины марки «Победа», цена которой всего за один день выросла почти в 10 раз. Всем участникам рынка, кроме последнего покупателя, такая игра очень понравилась. Спустя неделю в торговлю была вовлечена земля. Меньше чем за месяц были проданы или обменены территории Албании, Болгарии, Югославии, Колумбии и европейская часть СССР.

В начале декабря во Франции произошел мятеж монархистов, в результате которого к власти пришел король Реджинальд I (история у Фурмана развивалась как бы задом наперед). Руки доблестного французского генералитета, таким образом, были окончательно развязаны, и 11 декабря объединенные войска Франции и Швеции (Пашка) напали на Испанию (бывшую «планету Ялмез», морально поддерживаемую с Аргоса осторожным Китаем). Одержанная победа была торжеством самой современной военной техники (беспилотная авиация плюс ракеты морского базирования). В живых был оставлен 1 испанский солдат.

В наступившем 1971 году всеми владело миролюбивое настроение. В Тетради появился даже договор о сотрудничестве между контрразведками Франции и Тай-тянь-го (в другой транскрипции «Да-жень-го» – бывшая Археландия, она же Океания, она же Японская Империя). Костя Звездочетов углубил свою часть игры до такой степени, что все имена собственные рисовал настоящими (?..) иероглифами. Так, подпись его начальника контрразведки состояла из трех иероглифов: первый напоминал русскую У, поросшую длинной шерстью, которую ветер всю целиком задул налево, кроме одной шерстинки, «упавшей на пол» справа; второй – разлапистую А с двумя висящими над ней неодинаковыми черточками; а третий – в виде «шалашика» – был точной копией корявой письменной Л.

17 апреля Франция, Швеция и Океания (т. е. Фурман, Пашка и Костя Звездочетов) заключили договор о ненападении сроком в две недели. Но уже 20-го Швеция по какой-то весьма запутанной причине нарушила этот договор и коварно напала на маленькую беззащитную Океанию (видимо, дело не обошлось без определенного ревнивого подзуживания со стороны Франции, не простившей Косте его иезуитского сближения со Смирновым). Однако все расчеты были опрокинуты нежданным вмешательством в конфликт могучей, но до этого вполне нейтральной Бразилии – возможно, при секретной поддержке с Аргоса («Бразилией» был отличник и тяжелоатлет Олег Заваруев, по кличке Быча, подключившийся к игре после Нового года; до пятого класса он учился в параллельном «Б» и был там лучшим учеником и одновременно лучшим футболистом – после его перехода футбольное соперничество с «бэшками» сошло на нет).

Развязывание новой мировой войны не входило ни в планы растерявшихся шведов, ни в намерения явно заигравшейся в тайную дипломатию Франции. Чтобы отделаться меньшей кровью и спасти Швецию от неминуемого разгрома, Франция пустилась на еще большую хитрость: в праведном гневе на агрессора и нарушителя мирных договоров она присоединилась к Бразилии и тоже объявила Швеции войну. Шведы были совершенно деморализованы этим предательством, но для сохранения необходимой «естественности на лице» Фурман не мог раскрыть Пашке свои карты раньше времени.

В немыслимо короткий срок прославленный французский генштаб разработал безупречный план военных действий новых союзников, по которому Швеция проигрывала сражение буквально после первого же выстрела (избежать первого залпа было просто невозможно: по правилам он принадлежал объявившему войну). Битва должна была состояться дома у Фурмана, и главная роль в ней отводилась планом самим французам.

Передовую линию союзников в соответствии с французской диспозицией занимали японский пограничный гарнизон и отборные боевые части бразильского экспедиционного корпуса. Расположение армии шведов (чьими тайными военными советниками были все те же вездесущие французы) напоминало фалангу Александра Македонского. Оба войска выстроились на открытом пространстве на полу в бабушкиной спальне, а глубоко под кроватью, в узких щелях между шкафами и в других укромных местах в тылу у шведов пряталась заранее подготовленная французская мотопехота и ударный артиллерийский полк на тягачах-вездеходах.

По правилам, первый ход был за несчастным и обиженным на весь свет агрессором. После его не слишком уверенного артобстрела на передовой союзников появились жертвы. Но двинуться вперед шведы так и не успели: без всякого предупреждения (на этот раз война была объявлена Фурманом и право первого хода принадлежало ему) прямо в расположение их частей вдруг ворвался моторизованный французский десант. Шведской армии было предложено сдаться под угрозой полного и немедленного уничтожения. Бедным северным воякам, конечно, ничего не оставалось, как принять это предложение подлых французских бандитов. Тем не менее все шведы были целы, а их военная техника не пострадала.

Жестокий Пакт о капитуляции обязывал проигравшую сторону отдать в виде контрибуции территории Швеции и Финляндии – Бразилии, территорию Китая – Океании и территорию Алжира – Франции (на этом настояли благодарные «союзники», отказаться было нельзя).

Отдельный Пакт был подписан Пашкой с главным победителем – Японской империей (Океанией) – и носил по-звездочетовски скрупулезный, утонченно-издевательский и в то же время странно небрежный характер:

Королевство Швеция обязуется:

а) покинуть территорию Квантунского полуострова

b) покинуть территорию Алеутско-Командорских островов и Курильских о-вов

с) отдать в виде контрибуции на Корейском полуострове приморску часть лежащую в 35 градусах долготы и 128 градусах долготы

d) отдать в виде контрибуции о-в Цейлон.

Командующий Японской Армией хан [?] … …

[два иероглифа: первый похож на слегка раздавленную русскую письменную «х» – но как бы в «треуголке» с завернутым вправо плюмажем; второй напоминает схематичное изображение радарной установки].

Пашка был смертельно обижен на Фурмана, несмотря на все его объяснения, что иначе было бы еще хуже. Столкнувшись с Пашкиным упрямством, Фурман в конце концов тоже вспылил, и они на несколько дней поссорились.

Фурман, который в очередной раз заболел гайморитом и грустно готовился к предстоящему ему перемещению в Филатовскую больницу, засел за «Трех мушкетеров» и «Таинственный остров», выписывая оттуда имена для своих государственных деятелей: де Лавальер, де Вард, дю Валлон, де Жюссак; Сайрес Смит, Гедеон Спилет, Дик Кеннеди…

И тут вдруг разразилась мировая война… Китайские записи, как обычно, кратки:

27 апреля 1971 года. В четырехчасовом упорном сражении Бразилия, Япония и Китай выиграли битву у Швеции и Франции, сбросив на них атомную бомбу.

[Вот в какой ужасной военно-политической обстановке Фурман вынужден был покинуть этот мир!..]

8 мая. Вест-Индия капитулировала. Наши [т. е. китайские] доблестные войска взяли в виде контрибуции 5 округов и много денег.

В Японию введены союзные китайские технические части.

11 мая 1971 года. Заключен договор с Японией и Бразилией.

Фон Ерве отправился с дипломатической миссией в Японию.

Китай вновь вступил в Архос.

[И вот что они сделали, пока Фурман лежал в больнице…]

4

Осенью Кости Звездочетова в классе уже не было. Даже фотографии не осталось, лишь несколько страничек в прошлогодних Общих Тетрадях с потихоньку усыхающими иероглифами, да еще, пожалуй, одна «фирменная» Костина шуточка, которая была как-то раз выговорена им в «припадке дичайшего остроумия». Это была переделка по созвучию его собственной фамилии Звездочетов (точнее, первой ее части): получалось, что «звездочет» считает не звезды на небе, а нечто непристойное на земле… Никто другой не рискнул бы так шутить над самим собой. Когда Фурман наконец решился пересказать Пашке этот поразивший его пример звездочетовского юмора, тот не только не засмеялся, но, покачав головой, произнес что-то вроде: да, все-таки, согласись, странный был Костя человек…

Тусклые учителя и их скучные уроки вызывали у Фурмана все большее отвращение, так что по некоторым предметам он постепенно стал съезжать на тройки. При этом много сил и времени у него по-прежнему занимали непрекращающиеся простуды, а также работа в школьной пионерской стенгазете, главным редактором которой он был уже второй год. В качестве авторов он с удовольствием привлекал всех «своих»: Пашку, Бычу и даже хитроумного Смирнова, под неустанным давлением Фурмана сочинявшего смешную научно-фантастическую ересь с продолжением. На городском конкурсе во Дворце пионеров их состряпанное на скорую руку произведение вошло в десятку лучших, и после этого они уже совершенно безнаказанно могли пользоваться покровительством старшего школьного пионервожатого Лени (в просторечии – Леньки): случалось, члены редколлегии по его просьбе на целый день «снимались с уроков», чтобы за пару часов нарисовать в пионерской комнате какой-нибудь плакатик или объявление. В школу Леня пришел работать сразу после армии, отслужив три (или даже четыре – из-за напряженного международного положения) года в морской пехоте. Как-то раз, с трудом «свалив» очередной номер газеты и расчувствовавшись за чаем с сухарями, он «по очень большому секрету» поделился своими личными воспоминаниями о службе: во время последнего арабо-израильского конфликта наши военные корабли были направлены в Средиземное море, и находившиеся у них на борту морпехи несколько месяцев жарились в трюмах под палящим солнцем (при дневном свете им строжайше запрещалось появляться на палубе), на одних сухарях, в окружении враждебного Шестого американского флота и в полной неизвестности о том, что их ждет дальше…

Что касается Архоса, то в интеллектуальном отношении он процветал, втягивая всю доступную семерым участникам игры информацию (Фурман, к примеру, весьма активно использовал имевшееся дома многотомное первое издание Малой Советской Энциклопедии, частично еще довоенное, – пряно устаревшие карты и комментарии лишь сближали различные реальности). Любимыми предметами у всех сделались история и экономическая география.

28 февраля 1972 г. Министерство внутренних дел Французской Республики опубликовало очередные данные о политическом положении и развитии экономики страны: «Франция является одной из самых сильных и могущественных держав Архоса. Республика Ф. – лидер буржуазной (капиталистической) группировки планеты. Ф-кая валюта, франк, котируется на международном валютном рынке как самая высокая и устойчивая по отношению к золоту. Во Франции проживает около 350 000 000 человек. Часть населения занята в армии, остальное население – в сельском хозяйстве и в промышленности. Во Франции выращиваются фрукты и овощи, мелкий рогатый скот, птица. Развито авто-, авиа– и кораблестроение. Совместно с Федеративной Республикой Бразилия, Франция имеет монополию на нефть. Высшая власть Ф. Р. – Совет Министров».

ООН к этому моменту распределила имеющиеся на территории государств естественные природные ресурсы и утвердила систему обязательного международного экономического обмена. Было даже установлено, сколько и на какую сумму требуется иностранных продуктов для пропитания одного человека в архосский год. (Правда, в результате применения этой системы у некоторых стран почти сразу образовался чудовищный государственный долг.)

В начале марта состоялись выборы во французский парламент (победитель среди нескольких кандидатов определялся по наибольшему числу очков, выпавших на игральном кубике, и Фурман вконец замучился, весь вечер кидая кубик и записывая результаты). Тогда же французская газета Humanit сообщала в отделе международных новостей: [ «Россией» стал Пашка – после того, как враги отняли у него Германию со Швецией].

События на Архосе оказывали непосредственное влияние и на жизнь в классе. Так, Фурмана, которого с детского сада все звали Фуриком, теперь переименовали во Фрукта – в честь одного из основных производимых Францией продуктов питания и торговли. Любимый учитель экономической географии удивлялся и сердился, когда в классе начиналось хихиканье при упоминании фруктовых и овощных культур, а также крупного и мелкого рогатого скота. Стилизованное изображение яблока стало «геральдическим» знаком Фурмана на всех внутриклассных карикатурах, наравне с Пашкиной короной и Бычиными могучими рогами. (За Смирновым с легкой руки Фурмана еще раньше закрепилась «внеэкономическая», но столь же эмблематичная кличка: некоторое время он приходил в школу в такой огромной и нелепой шапке, что иначе как «шапугой» ее трудно было назвать. Головной убор Смирнов вскоре сменил, но кличка «Шапуга» осталась.)

До середины апреля продолжалась беспорядочная подковерная возня, создавались изменчивые и предательские коалиции, все бесконечно объявляли войны друг другу, так что понять, кто за кого по-настоящему, было почти невозможно. Во время уроков шел непрерывный обмен тайными дипломатическими посланиями. В одном из них, написанном на обороте четвертушечного обрывка листа с корявым заголовком «Вписаный угол измерения», анонимный автор предлагал безымянному адресату: «Мы можем продать тебе Канаду при условиях: Мы вместе нападем на Шапугу. 2. Ты не будешь драться за Власку в войне и помогать ему. 3. И заключить договор о ненападении на 3 месяца».

19 апреля в Общей Тетради зафиксировано, что «Мексика объединилась с Россией на правах автономии перед угрозой нападения Бразилии и Франции». А следующая запись информирует международную общественность о том, что 20 апреля «состоялись секретные переговоры между Россией и Францией. Результаты совещания неизвестны». Так они и остались неизвестны никому…

В апреле же в классе появились студенты-практиканты, будущие учителя: двое молодых мужчин и девушка. Довольно долго они молча сидели во время уроков на задних партах и присматривались к классу, потом, волнуясь, провели несколько занятий – не слишком удачно, надо сказать. Учебный год уже подходил к концу, все были расслаблены.

И вдруг по классу разнеслась ошеломляющая новость: будто бы Ирка Медведева .

Новостью тут было буквально все, даже то, что нужно писать какое-то заявление. Почему-то всем было известно, что в комсомол принимают только с восьмого класса, и большинство ребят продолжало по утрам тремя машинальными движениями завязывать пионерские галстуки, превратившиеся у многих мальчишек в едва ли не самый потертый элемент обязательной школьной формы (а какое волнение и гордость все испытывали в первое время, когда узел им еще завязывали родители и каждая шея могла ощутить прохладное шелковое веяние кроваво-огненного символа Великой Борьбы, к которой каждый вступивший в пионерскую организацию торжественно обещал быть всегда готовым…). А вот Ирка считала, что ей пора дальше. При этом как бы автоматически получалось, что она, всего лишь «первой встав в очередь», тем самым оказывалась и наиболее из всех. Ее странное рвение удивляло: зачем ей нужно становиться комсомолкой именно сейчас, да еще вот так, срочно? Ведь впереди лето! Почему она не может подождать и через три-четыре месяца спокойно вступить в комсомол вместе с другими – не первой, но наверняка одной из первых? Вообще-то никто лично против Ирки ничего не имел, но неужели она всерьез считает себя самой лучшей? Ведь это не они ее , а она сама . Слушайте-ка, может, это нужно ее родителям для оформления каких-нибудь документов на загранпоездку? Ну, тогда так прямо и сказала бы!.. По крайней мере, это было бы всем понятно. Но сама Ирка никому ничего не говорила. Она ходила с застывшей шальной улыбочкой, слегка задрав нос и не глядя по сторонам, бдительно сопровождаемая, словно больная, своей верной подругой Любкой Гуссель, которая твердо пресекала любые попытки остальных одноклассников подобраться к Ирке поближе и задать ей необходимые вопросы.

Мнения о происходящем разделились: одни пожимали плечами и, посмеиваясь, утверждали, что им все равно; другие бурно обсуждали ситуацию, постепенно переходя от смущения и сомнений к негодованию; третьи поддерживали Ирку, гооря: мол, а вам-то всем какое дело? Раз она так хочет, пусть вступает! В комсомольской организации как-нибудь сами разберутся, достойна она или не достойна!

Однако вскоре стало известно, что не все так просто: оказывается, прежде чем подавать заявление о приеме в комосомол, Ирка должна еще получить рекомендацию класса, и этот вопрос будет поставлен на ближайшем собрании. Кулуарные страсти разгорались с космической скоростью, так что даже архосские дела на время были отложены.

Фурмана все это почему-то до такой степени задело и разволновало, что он почувствовал необходимость объясниться с самим собой: почему он, Саша Фурман, так сильно – ну прямо ни в какую! – не хочет, чтобы Ирка Медведева стала первой комсомолкой в их классе? Кстати, она – в общем-то такая же пионерка, как и он сам. Она даже немного лучше учится, что для пионеров важно. Но зато он – редактор дружинной газеты, а она отвечает за какую-то ерунду в классе. Конечно, все их пионерские мероприятия – типа сбора макулатуры, торжественных линеек, конкурсов строевой подготовки и выпуска стенгазет – были чем-то не вполне серьезным, «детством». (Хотя, например, во время войны и дети могли совершать настоящие подвиги наравне со взрослыми; но глупо же из-за этого хотеть, чтобы началась новая война?..) Но комсомольская организация – это уже что-то совсем другое.

Комсомольцы были настоящими коммунистами, пусть и молодыми. (Это им не мешало, а иногда даже и помогало выполнять те задания, которые требовали ловкости и быстроты и с которыми взрослым было бы намного труднее справиться.) Комсомольцы свято верили в будущую победу коммунизма на всей Земле и вместе со своими старшими товарищами, не щадя жизни, делали все для того, чтобы приблизить эту победу.

Но ведь Ирка, как и все нормальные советские дети, тоже в это верит – или, по крайней мере, скажет, что верит (она, может, никогда и не задумывалась об этом), – ну, допустим, она по-своему, по-Иркиному, верит, что когда-нибудь в отдаленном будущем должна наступить эпоха коммунизма. И что это для нее означает – вот сейчас, в ее жизни?..

А ты сам-то думал об этом? – вдруг спросил голос честного коммуниста у него внутри. …Ну, я немножко думал, и еще Боря мне объяснял кое-что, – скромно нашелся Фурман.

Ты давай-ка отвечай по правде, не увиливай!

Ну, хорошо… Я уже сказал, что коммунизма у нас пока еще нет, он только должен наступить. Вообще-то Боря говорил, что коммунизм – это идея… Что значит «идея»? Ох, ну, идей много, разных, – это что-то вроде мечты о чем-то, о чем-то таком конкретном. Тогда что такое «идея коммунизма»? Идея коммунизма, или ее еще называют коммунистической идеей (Давай не тяни!), – это мечта о построении на Земле такого справедливого общества, где все будут относиться друг к другу как братья и где не будет ни войн, ни денег, но будет полное изобилие. Вот что такое коммунизм!

Фурман был очень доволен собой. Выходит, не такой уж он «клинический идиот, дебил и олигофрен», раз сложные Борины слова все-таки осели в нем! И вот, даже пригодились! Он их понимает!.. Но интересно, а почему тогда не все верят в коммунизм? Более того, ведь есть люди, которые не только не верят в него, но и являются его врагами. Откуда же у такой вроде бы абсолютно хорошей, доброй, справедливой идеи могут быть враги?.. То есть с главными-то врагами понятно: это богачи, буржуи, капиталисты – те, у кого есть много денег, и они, естественно, не хотят ими ни с кем делиться. Еще фашисты – с ними тоже все ясно… Раньше в России врагами коммунистов (они тогда назывались большевиками, но это неважно) были царь и те, кто за царскую власть: дворяне, помещики, белогвардейцы. Но ведь их уже давно нет? Кто же у нас сейчас враги?.. О шпионах я, конечно, не говорю. Наверное, это всякие воры, бандиты, хулиганы, пьяницы, матерщинники и прочие мелкие гады… С ними, конечно, тоже придется бороться, пока они не исчезнут.

Но Боря-то говорил, что как раз сегодня, , у коммунизма есть еще один и, может быть, самый страшный и могущественный враг – ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ РАВНОДУШИЕ. То есть когда людям на всё и на всех других наплевать: «ПОСЛЕ НАС – ХОТЬ ПОТОП!..» Это ЭГОИЗМ. МЕЩАНСТВО. ПОШЛЯТИНА. Тупость и глупость человеческая. Именно из-за них во все века гибли самые лучшие и талантливые люди, гении человечества. А теперь, когда есть атомные бомбы, может погибнуть и вообще весь мир! Вот против чего выступают коммунисты! И вот почему в капиталистических странах на них идет настоящая охота: их сажают в тюрьмы, убивают, они вынуждены уходить в подполье… САККО И ВАНЦЕТТИ. А ВОЙНА ВО ВЬЕТНАМЕ?! Поэтому и с нами, первым в мире государством, где правят коммунисты, идет такая борьба! Может, скоро даже начнется настоящая война. Но пока об этом лучше не думать… Конечно, у нас в стране коммунистов сейчас уже (или еще пока?) не убивают. Но если вспомнить… – «Путевку в жизнь», например, – ее, кстати, недавно опять показывали по телику. СМЕРТЬ Мустафы (слезы сами выступают на глазах)… За что Жиган его убил? Всего лишь за то, что он больше не хотел воровать, а хотел честно работать! Ну, а нынешние хулиганы и бандиты? Они что, дадут нам нормально жить? Или, может, они сами собой исправятся? Конечно, как же, исправятся они… Им и так хорошо. Нет, это вовсе не «мелкие», а самые настоящие ГАДЫ – те же самые, с которыми коммунисты сражались всегда, еще со времен Революции!

Да, и в стране, и во всем мире продолжалась жестокая, кровавая – не на жизнь, а на смерть – война за светлое будущее. И вступление во Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи означало готовность перейти от прежней детской беззаботности к чему-то такому… к таким самоотверженным клятвам юности… – короче, оно означало

АБСОЛЮТНУЮ ГОТОВНОСТЬ

НЕМЕДЛЕННО УМЕРЕТЬ, ПОГИБНУТЬ,

ОТДАВ СВОЮ ЮНУЮ ЖИЗНЬ

В СВЯЩЕННОЙ БОРЬБЕ

ЗА ДЕЛО ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

…Об этом можно было только молча мечтать – как о счастье, как о высшей судьбе… И тут вдруг эта Ирка. Понятно же, что ей дела нет до всего этого. Зачем она туда лезет?! Тем более первой!.. Может, она хочет погибнуть первой?.. Впрочем, сейчас не до смеха. В Иркином намерении было что-то нелепое, несуразно-жалкое, но – видимо, из-за ее целеустремленной деловитости – не смешное, а унизительное для всех. Неужели она настолько тупа, что совсем не чувствует этого?

Кроме того, была еще и та давняя история с их игрой в «фашистов». Самому Фурману, например, сейчас было стыдно за их детскую глупость: ничего себе, придумали, во что играть, идиоты… И, между прочим, для него так и осталось непонятным, что Иркой двигало в тех ее «раздеваниях»: наивность или развратность? Дело, конечно, прошлое… Но вот ведь что интересно: она же и сегодня строит глазки и приветливо здоровается на выходе из школы с этим преступным чудовищем Абраком, который чуть ли не при ней бесстыдно грабит всех идущих мимо!.. Она даже как-то призналась, что он ей симпатичен – «не как человек, естественно, а как мужчина»… И вот теперь может так получиться, что она (по ее собственным словам, «уже вполне сформировавшаяся женщина», – дура!) будет среди них – детишек в пионерских галстуках – единственной комсомолкой?.. Фу, какая все это мерзость.

Но главное, никому бы и в голову не пришло думать об Ирке , если бы она сама не заварила всю эту кашу. Фурман-то знает ее с детского сада, они если и не друзья, то, можно сказать, старые приятели. И он совершенно искренне , зачем она это делает и зачем идет на конфликт с большинством класса. Может, правда, это родители ее заставляют срочно вступить в комсомол?..

Фурман осторожно спросил у папы, пускают ли за границу пионеров – или надо обязательно быть членом ВЛКСМ? Папа удивился: ни о каких таких ограничениях он не слышал. Да и как бы тогда дети вообще смогли выезжать за границу? А они же ездят – участвуют в детских спортивных соревнованиях, например, да и просто с туристическими группами… Версия давления родителей отпала.

Тем временем в прежде всегда едином общественном мнении класса стали обнаруживаться некие странные тенденции. Так, откровенное равнодушие и наплевательство почему-то проявляли в основном мальчишки из «середняков» (что, между прочим, очень серьезно огорчало Фурмана, который этого от «ребят» не ожидал). Сонные двоечники (некоторые из них даже и пионерами-то не были), напротив, вдруг превратились в активистов общественной жизни и с каким-то нехорошим праздничным возбуждением выступали против Ирки, предлагая самые разнообразные, но одинаково агрессивно-неадекватные меры. Большинство девчонок Ирку осуждали, однако среди них имелись какие-то свои очень сложные групповые размежевания и схождения. Открыто за Ирку выступали вроде бы немногие. Но самым важным было то, что раскол произошел и в так называемом ядре класса.

Если Пашку, решившего «по личным мотивам» сохранять строгий нейтралитет, все же можно было понять: они с Иркой соседи, им еще рядом жить да жить, – то тайное формирование мальчишеской «партии поддержки Медведевой», которую возглавил Смирнов, было – после всех предыдущих разговоров и обсуждений – совершенно неожиданным. К Смирнову по непонятным причинам примкнул уважаемый всеми в классе Быча, а следом за ним и еще несколько менее влиятельных фигур: толстенький Влас-Колбас, рыжий Зюзя, Колеся и Миклухо-Маклай (Мишка Николаев, прозванный так в удачный учебный момент за кучерявость). С самой Иркой новая «партия» никак не контактировала (Фурман нарочно выяснял это у Любки Гуссель), выступая как бы и не за нее, а за какие-то свои особые , о которых «партийцы» пока дружно умалчивали, обещая (или, может, угрожая) «всенародно» заявить о них на собрании.

Необычно нервное поведение старого фурмановского приятеля Власа, который при попытках поговорить с ним то пунцово краснел, то бледнел, обливался потом и испуганно мямлил что-то невнятное, заставило Фурмана заподозрить, что дело тут нечисто. Собственно, на эти подозрения его навел сам Смирнов, по дороге из школы как бы между прочим поинтересовавшийся, цел ли еще знаменитый секретный архив фурмановского Штаба, где он теперь хранится и давно ли пополнялся в последний раз. Фурман тогда лишь насмешливо отмахнулся, а потом задумался. Полностью исключать возможность использования Шапугой для своих целей определенного «компромата» было нельзя, и хотя Власка давно поделился всеми своими «тайнами» с друзьями, существовали ведь еще и родители… А что, если и могучий Быча оказался в сетях у Смирнова таким же образом? Да нет, конечно: скорее всего, его соблазнил какой-нибудь сложный и благородный с виду интеллектуальный аргумент, специально разработанный Шапугой для данного случая, – скажем, необходимость защиты «идеи абсолютной свободы человека» (то бишь Ирки Медведевой), о которой Быча так любит вещать в последнее время, или еще чего-нибудь в этом роде…

Быстро происходящие события, полностью заменившие собой историю Архоса, тем не менее странно пересекались с ней. Извечное архосское соперничество китайцев с вундерландцами явно продолжалось теперь на другом поле – никак иначе Фурман не мог объяснить себе причину, побудившую Смирнова, да и всех остальных всерьез желать вступления Ирки Медведевой в комсомол. Фурман уже несколько раз спрашивал себя, хорошо или нет, что Костя Звездочетов не присутствует при этом новом повороте их «игры»? Как бы он повел себя теперь? Кстати, к своему пионерскому галстуку он всегда относился с кокетливо подчеркиваемым цинизмом, слегка даже пугавшим Фурмана. И сейчас Костя, пожалуй, присоединился бы к партии Смирнова – тоже не из каких-то идейных соображений, конечно, а из свойственной ему хитроватой смутьянской вредности…

Как бы то ни было, противостояние внутри класса с каждым днем становилось все более ожесточенным, приобретая какой-то в буквальном смысле грязный характер. Враждующие стороны распускали друг о друге анекдотически порочащие, а то и прямо подлые слухи, на уроках полкласса было занято производством все хуже рисуемых и все более обидных карикатур, а на переменах «активисты» расходились по своим «могучим кучкам» и переглядывались издали, усмехаясь друг другу.

Как бы почти помимо своей воли, Фурман оказался в центре самой, наверное, необычной по составу «компании» в истории класса. Кроме разбушевавшихся двоечников, которые теперь явно пытались разом отыграться за все предыдущие годы своего неучастия в общественной жизни, о своем нежелании пропускать Медведеву первой в комсомол уже заявили подавляющее большинство девчонок и примерно четверть парней. Имеющегося количества голосов должно было вполне хватить для победы, и на этом можно было бы уже успокоиться. Но Фурман, занимавший твердую позицию и одновременно пытавшийся удерживать всех «своих» от крайностей и откровенной несправедливости, считал это недостаточным. Ему хотелось, чтобы нелепые Иркины притязания были не просто отвергнуты голосованием, без всякого объяснения причин, но, учитывая крайнюю серьезность вопроса, и она, и все в классе должны были .

Основные контраргументы «смирновцев» в общем-то были уже известны, и вероятность появления в последний момент каких-то новых убедительных и понятных для всех доводов была крайне мала. Но не такая же Ирка дура, чтобы на классном собрании объяснять свое желание поскорее вступить в комсомол «идеей» собственной абсолютной свободы? Правильно, что она держится от них подальше – такая «поддержка» может только окончательно все испортить. По-настоящему, им же нет никакого дела до Ирки и до того, что с ней будет. Для Шапуги самое главное – выступать против Фурмана. Все равно за что, лишь бы против него! А остальные просто пляшут под его дудку… Дураки.

Фурмана так и подмывало выступить на собрании с пламенной речью и расставить все по своим местам (обрывки этой не только возможной, но и уже близко подступающей к горлу речи преследовали его, сами собой вспыхивая и сгорая в его мозгу). И все же ему почему-то казалось, что это было бы неправильно. Хотя ощущаемый им огненный прилив вдохновения, скорее всего, легко позволил бы ему убедить большинство класса в своей правоте, но… – по справедливости, они должны принять верное решение сами, без такого «воздействия». И так уже слишком много чего было наговорено в последнее время…

Одной из самых яростных «антимедведевских» активисток почему-то оказалась толстая белобрысая, бесстыдно острая на язык и рано созревшая троечница Оля Пыркина. Вообще-то она считалась в классе «полухулиганкой», и вряд ли ей самой в будущем светило принятие в комсомол, но вот ведь – ее тоже задела Иркина «наглость», как она говорила. Фурману теперь приходилось довольно много общаться с ней как с «представительницей народных масс» (т. е. широкого круга девчонок-троечниц), и с близкого расстояния его удивило, что Пыркина способна не только очень трезво разбираться в происходящем, но и четко выражать свои мысли, – почему же она тогда так плохо учится и слывет «безнадежной»? Неожиданно для себя – и несмотря на постоянно выскакивающие из нее резкости и грубости – Фурман проникся к ней странной симпатией и даже зауважал ее. До этого он Пыркину слегка побаивался: была между ними одна давняя история, которую она сама, возможно, и забыла, а он все продолжал злиться и в то же время чувствовать себя виноватым.

Это была обычная для пятого класса рискованная игра между мальчишками и девчонками перед уроком физкультуры: с грубым врыванием друг к другу в раздевалки, обидным хохотом, разнообразными цепляниями-отниманиями и прочими буйными развлечениями. В тот раз девчонки-мстительницы устроили неплохую засаду на выходе из мальчишеской раздевалки – и, надо же, им попался Фурман, о-го-го! Налетев сплоченной группой, они обвили его, как паутиной, своими цепкими и не такими уж, как оказалось, слабыми ручками и поволокли – т. е. буквально понесли на руках! – в свою раздевалку. Почти до самой их двери он сопротивлялся вполне умеренно (ведь девки все же), рассчитывая, что вскоре они надорвутся и сами его бросят или уж, на худой конец, ребята его «отобьют», как не раз бывало с другими. Но почти все мальчишки были уже в зале, и только один Пашка с беспомощной самоотверженностью неуклюже скакал вокруг, а девки, наоборот, как будто взбесились: ожесточенно пыхтя, щипаясь и царапаясь, они с неожиданной ловкостью пропихнули незваного гостя через дверной проем, вызвав жуткий визг у тех, кто там мирно переодевался, и… – так, что же теперь делать с такой знатной добычей? – О! – решили запереть его (или уж ее?) в своем туалете.

Если до этого момента бедный Фурман с трудом, но мог – или, по крайней мере, старался – отнестись к творимому над ним насилию как к весьма интересному и в каком-то смысле даже почетному приключению (все-таки не каждого вот так, на руках, можно сказать, вносят прямо в святая святых, заветную цель многих устремлений), то теперь происходящее грозило превратиться в простое и совершенно недвусмысленное унижение, а может, даже и в настоящий позор (оказаться не по своей воле запертым в девчоночьем туалете – это, знаете ли…). Он решил, что ему пора освобождаться: расчетливо рванулся раз, другой и уже в полную силу – ближних придавило, они взвизгнули от боли и чуть отодвинулись, – но тянущихся рук с растопыренными когтями было слишком много. Вдобавок Пыркина так мощно наперла на него своим бесстыжим пузом, что он, споткнувшись, повалился на спину, прижав под собой несколько мелких хрупких зверюшек… В последовавшей затем кутерьме им все-таки удалось затолкать его в тесный туалет со странным чужим запахом (свет тут же погасили), но закрыть дверь до конца он им пока не позволял, удерживая ее ногой, по которой с той стороны нещадно молотили чем попало. Его охватило злобное отчаяние: зря он их жалел, вот до чего дошло, ну все, погодите же!.. Ногу пришлось убрать. С первого броска дверь почти не поддалась – видно, они там приперли ее всей кучей. Тогда он, мрачно выждав три секунды в сверкающей темноте, ударил, уже не жалея себя, как дикий зверь, как воин, как мужчина, – там ОХНУЛИ И ОТПУСТИЛИ – он брезгливо дожал и вышел. Еще не понимая, с кем имеют дело, они с хищным весельем снова двинулись к нему. «Я сейчас ударю, по правде. Лучше отойдите», – хрипло предупредил он, с видимостью спокойного гнева показав свои сжатые кулаки, но на самом деле дрожа от ненависти и страха, что они не отступят. Передние выжидающе остановились с оскаленными улыбками. Но тяжелая крупная Пыркина не побоялась: «Ух ты какой смелый нашелся! Вот я тебя сейчас!.. Хватайте его, девчонки!» Она пошла на него животом, и он с тоскливой злобой коротко ударил ее туда, во внезапно провалившуюся мякоть, кулаком. «Ай!» – жалко выдохнула она, мгновенно побелев и отшатнувшись. Он тут же сам испугался своей жестокости – какую-никакую, но девчонку, кулаком, в живот… «Ты что, с ума сошел?!» – сердито спросил кто-то. «Пропусти!» – хмуро храбрясь, он прошел сквозь краснолицую, распаренную, медленно приходящую в себя толпу девчонок и с трясущимися ногами сел на лавочку в своей пустой раздевалке. Ему хотелось только одного – исчезнуть, исчезнуть, исчезнуть куда-нибудь… Почти сразу раздался звонок. С трудом управляя разносортными, обледенело болтающимися деревяшками, Фурман проковылял в зал и занял свое место в строю.

Пыркиной на уроке не было. Две-три девчонки посматривали на него с осуждением…

Никакого продолжения эта история не имела.

И вот теперь он чуть ли не дружил – с ПЫРКИНОЙ. Чего только в жизни не бывает… Более того, чувствуя странную зависимость от нее, от ее женственности и товарищества, он именно с ней захотел поделиться сомнениями по поводу своего ожидаемого всеми – и друзьями, и врагами, – но кажущегося ему самому ненужным и даже вредным выступления на будущем собрании. Как ни странно, но Оля вполне поняла его закрученные и сбивчивые объяснения (между прочим, он их даже отрепетировал, но когда дошло до дела, застеснялся). Сначала она, конечно, очень расстроилась, а потом согласилась, что, наверное, так будет лучше. «Тебе, Сань, виднее». У Фурмана внутри все пело – она же, озабоченно прищурившись, молчала и, видимо, готовилась к тому, что теперь вся их подготовка с треском провалится и борьба окажется бесполезной…

Но Фурман-то придумал другой, неожиданный ход! На собрании с «главной речью» должна выступить именно она, Оля Пыркина, – да, вот такая, как есть, «простая троечница», «хулиганка» (только, прошу тебя, без мата) и к тому же – лицо, совершенно не заинтересованное ни в каком собственном продвижении, ведь так? Но как раз только такой человек и вправе сказать в этой ситуации простую, понятную всем, даже самым тупым, … – пардон, я не виноват, это так говорится. Нет, ты не должна быть голой – на собрании-то уж точно… Тебе никто не сможет возразить – убеждал он опешившую от его предложения Пыркину. Мы с тобой все обсудим и потом еще десять раз отрепетируем! Ты сможешь! Ты должна! Это будет правильно! Если так скажу я, то эти наши «умники» во главе с Шапугой – они тут же начнут со мной спорить о какой-нибудь ерунде. Я не смогу удержаться, стану отвечать им – получится каша, а они только этого и хотят: запутать всех нормальных ребят, чтобы уж никто не понял, о чем идет речь, вокруг чего спор, – это их единственный шанс! А с тобой они побоятся спорить! Правду тебе говорю – так и будет! Они же от тебя этого не ожидают и будут молчать в тряпочку. А когда сообразят, что происходит, будет уже поздно: все остальные тебя уже услышат! Они будут тебя слушать, потому что никто ведь не привык к твоим выступлениям на собраниях – так что наоборот, это будет очень свежо и неожиданно! Послушай, что я тебе говорю! Да никому не нужно об этом сообщать!.. И «своим» тоже. Пусть это будет наша с тобой тайна, наша секретная операция…

За день до собрания к Фурману домой вдруг приперся Шапуга. Остановившись на пороге, он сказал, что заходить не будет, но хочет задать один-единственный вопрос и получить на него честный и прямой ответ.

– Должен предупредить тебя, – с мрачной решимостью сказал Смирнов, – что сейчас очень многое поставлено на карту и от твоего ответа зависит будущее многих хороших людей…

– Знаешь, Илья, не надо меня запугивать, – сразу рассердился Фурман. – Я уже пуганый. Ты пока еще не следователь, и я на твои вопросы вовсе не обязан отвечать. Так что ты или притормози слегка, или давай попрощаемся. Завтра увидимся в школе, и там задашь мне свой вопрос. Он ведь может подождать до завтра, ничего с ним не случится?.. А-а, ну так если тебе нужно что-то узнать у меня, то ты, согласись, немножко не с того начал… Ну хорошо, короче, я правда сегодня устал, какой у тебя вопрос? Да я отнесусь, отнесусь серьезно… Только не тяни волынку.

– На самом деле я уже несколько раз тебя об этом спрашивал, – капризным голосом произнес Смирнов, – но раньше тебе всегда удавалось уворачиваться и уходить от прямого ответа. Сегодня я спрашиваю в последний раз.

Внезапно Фурман ощутил, что его собственное тело словно бы подключено к какой-то подземной электрической сети и по нему, как по пустому мешку, быстро и плотно заполняя его от ног к животу, неостановимо поднимается сухая, как песок, волна злобной напряженности, исходящей от собеседника. Фурман испугался, что, когда «заражение» дойдет до конца, до «горлышка», он совершит что-нибудь ужасное, но ничего не мог с собой поделать, а Смирнов продолжал давить:

– Имей в виду, сейчас от твоего поведения зависит очень многое.

– Ты мне это уже говорил…

– Хорошо, но я все же вправе надеяться, ты отдаешь себе отчет в том, что все висит на волоске?.. Я не хочу тебя пугать. Ответь мне только «да» или «нет»: у тебя есть досье с компроматами на кого-либо из наших ребят? Я имею в виду – из нашего класса. Да или нет? Собираешься ли ты их использовать в сложившейся ситуации? Или уже использовал? Кто именно находится у тебя на крючке?!

– Ты, кажется, собирался задать мне только один вопрос, – не удержался от кривой усмешки Фурман. (Господи! Так вот о чем он думает и в чем меня подозревает!.. Да он совсем обезумел…)

– Оставь, пожалуйста, свои шуточки для другого раза! – раздраженно попросил Смирнов. – Ну так что, ты будешь отвечать?

– Илья, я правда не пойму, ты нарочно придуриваешься, что ли? – устало спросил Фурман.

– «» или «»?

Фурман стал машинально прикидывать, что может быть дальше. Допустим, я принимаю его условия и говорю «нет». Так он ведь все равно не поверит! Ему все известно заранее… А что будет, если я скажу «да»? Непонятно… Заманчиво, конечно, еще разок поводить его за нос, но… На хрена мне это надо? Как же все-таки втемяшились в его башку эти дурацкие «досье с компроматом»… А у самого-то у него они есть? Почему он все время о них заговаривает? И слово-то какое: «досье». Сказать, что есть? Откуда они у меня могут быть? Что я, псих, что ли, – заводить эти досье? Я даже не знаю, как они могут выглядеть: папки?.. И где же я их должен держать? В шкафу, что ли?.. Тьфу, зачем мне вообще об этом думать?! Но неужели кто-то еще из ребят подозревает, что может быть что-то подобное?! Но ведь это же… предательство! Как же все это мерзко…

Таинственное «электричество» куда-то утекло само собой, и на его место пришла нарастающая головная боль. Фурман начал бессильно упрекать Смирнова в подлости и сумасшествии, а потом, чувствуя, что сейчас упадет или его стошнит, стал уже просто умолять его уйти «по-человечески». Но Смирнов еще долго стоял, как камень, не давая закрыть дверь. В конце концов, когда Фурман уже чуть не хныкал от отчаяния, он ушел – неудовлетворенный и, кажется, убежденный, что соперник опять с ним играет в какую-то игру. Ну и черт с ним! Пусть сходит с ума, если ему так нравится… А я умираю.

Распластавшись на диване, Фурман бредово прислушивался к пока еще смутному действию уже второй – спасительной – таблетки… Постепенно обручи стали разжиматься, туман рассеялся, и он вдруг понял, почему Шапуга так уперся в эти «досье». Однажды, в очень давнем разговоре, Фурман сказал ему, что было бы интересно описать их класс в каком-нибудь «художественном произведении». Смирнов спросил, собирает ли он уже материалы или говорит абстрактно, и Фурман с хвастливой глупостью ответил, что да, мол, в каком-то смысле собираю… Видно, эти слова застряли у него в голове, а уж все остальное довершила его извращенная фантазия.

Вот глупой Ирке достался союзничек-то – как нарочно! И как же он сам-то будет вступать в комсомол со своими идиотскими тайными заговорами?

Напоследок Фурман сделал попытку убедить Ирку отказаться от предстоящего обсуждения или, в крайнем случае, просто перенести его на осень: «Я тебе же хочу помочь! Как друг! Зачем ты нарываешься?..» Но она гордо отказалась от его советов.

И вот наступил день, на который было назначено собрание. После уроков рамы в кабинете приоткрыли пошире, и в ожидании появления классной руководительницы все с осторожным наслаждением вдыхали свежий уличный воздух… Точно перед смертельной битвой.

Прибежали никчемные запыхавшиеся практиканты. Зря торопились. Они даже и не подозревали, что здесь должно произойти…

Через какое-то время все начали нервно позевывать. Наконец один из практикантов отправился на поиски классной. Вернувшись, он растерянно сообщил, что начать придется без нее: она на совещании у директора и попросила его вести собрание вместо нее.

– Никто не возражает? Ну что ж, тогда давайте начнем…

Бойцы обеих армий коротко вздохнули, сели поудобнее и затихли в своих окопах.

Известная процедура развивалась по начертанному пути. Наконец ведущий предложил дать слово желающим выступить.

Староста класса, вынужденная заменить отсутствующего по болезни председателя пионерского отряда, предпочла ограничиться официальной характеристикой члена пионерской дружины Медведевой Ирины, которую вы все и так хорошо знаете. На место она вернулась под недовольное шипение публики. Да, похоже, больше ее не переизберут… Но, похоже, она задала плохой тон: вылезшие следом за ней один, другой, третий бодро промямлили что-то невнятно-оптимистичное – и если бы не знать заранее их «партийную принадлежность», то вряд ли можно было бы понять, что, собственно, хотел сообщить каждый из ораторов.

Поймав с другого конца класса возбужденно-вопрошающий взгляд Пыркиной, Фурман незаметно подмигнул ей и сделал успокоительный знак ладонью: мол, потерпи, всему свое время. Он хотел, чтобы первыми выступили «».

– Есть еще желающие что-нибудь сказать о вашем товарище Ире Медведевой?

Ну что, кто кого пересидит?.. Он сделал «смирновцам» приглашающий жест – давайте, не стесняйтесь, милости просим, сцена свободна! Посовещавшись, они выпустили Бычу. Говорил он, против ожидания, недолго, то и дело поправляя тяжелые очки и безжалостно вертя тоненькую шариковую ручку в своих огромных ладонях, как всегда, густо испачканных с обеих сторон какими-то формулами, конспектами и загадочными татуировками. Суть его выступления вкратце сводилась к тому, что каждый человек имеет полное право делать все, что он считает нужным, и не надо ему в этом мешать. Может, оно и так, а может, и нет, но только все это получилось у Бычи как-то мимо цели: судя по неопределенной реакции, большинство вообще не поняло, к чему он клонит, но лично Бычу, как хорошего человека, все приветствовали. Практиканты тоже одобрительно покивали, скрывая покровительственные улыбки. Между прочим, один из них, самый невзрачный, оказался не комсомольцем, а членом партии. Ну, что ж, очень хорошо, пусть посмотрит! Но неужели это все, что они подготовили? Это было бы просто смешно… Вид-то у Шапуги довольно мрачный.

После следующего – и уже почти острого – выступления еще одного «смирновца», Зюзи, Фурман показал Пыркиной: пора! Вперед! Так держать!..

Она все сделала правильно, хотя и не так красиво, как ему представлялось в воображении, – более растрепанно (забыла сказать некоторые важные вещи, а кое-что добавила от себя)… Зато так получилось естественнее – и правда, вполне по-пыркински! Класс заволновался. Стали брать слово девчонки, одна другой резче. Практиканты заметно растерялись, а когда попытались вмешаться с миролюбием, было уже поздно – покатился праздник без взрослых. Фурмановское «итоговое» выступление – с обращенными к Ирке объяснениями, самокритикой и критикой неназванных провокаторов, тщетно хотевших расколоть классное «общество», – лишь чуть притормозило, но не остановило всеобщего подъема. Дали слово двоечнику, и он своей нелепой клоунадой вызвал дружный хохот. Даже примолкшие было и опечаленные «смирновцы» тоже невольно заулыбались. Что ж, не такие уж они и плохие ребята, в конце концов. Ну, ошиблись… Победа! Победа была рядом!

Дошло дело до голосования. Переглядываясь, возбужденно хихикая и демонстративно загораживаясь друг от друга, все черканули что-то в своих листочках, быстренько сложили их и поскорее сдали специально назначенным людям. Те понесли собранные пачки на переднюю парту и начали считать там голоса, а изъявивший свою волю народ пока тревожно отдыхал в торжественной тишине.

Но вдруг, не дождавшись подведения итогов, Ирка сорвалась с места и вылетела из класса, громко хлопнув за собой дверью. Нервы у нее все-таки не выдержали… Следом за ней, забрав ее портфель и выкрикнув: «За что вы ее так обидели?! Что она вам всем плохого сделала?!» – побежала Любка Гуссель. Фурман почувствовал мгновенный укол вины, стыда и жалости: действительно, бедная Ирка… Но… Он сжал зубы. В общем, зря она полезла на рожон… Практиканты тут уже просто выпали в осадок. Девушка заметно сердилась, ведущий собрание сидел с растерянной улыбкой пассажира, опоздавшего на поезд, а по виду бледного коммуниста ничего нельзя было сказать (правда, он пару раз озабоченно взглянул на часы).

Объявили итоги голосования. Неожиданным в них оказалось лишь то, что «смирновцев» было чуть ли не вдвое больше, чем голосов, поданных «за». Видно, переметнулись в последний момент… Что ж, вот и все. Пора по домам.

Загремели стулья и закрываемые рамы, и все в каком-то странном изнеможении вяло потянулись к выходу. Неужели это недавно пережитый праздник их всех так опустошил?.. Впрочем, собрание-то продолжалось три с половиной часа, а ведь все без обеда…

Собравшись с силами, Фурман аккуратно подрулил к Пыркиной и поблагодарил ее как бы от всего класса и от себя лично – она того заслужила. Хорошая оказалась девчонка… А вообще-то ему очень хотелось пойти домой одному, без провожатых. Что он и сделал (правда, для этого пришлось пилить кругом, через Каляевскую, и еще слегка наврать что-то кому-то).

Ирка не появлялась в школе неделю. Пашка сказал, что она болеет – вроде бы по-настоящему, без обмана, с температурой. Потом она вышла, как будто ничего и не было. Ну, поболела и выздоровела. Все нормально.

Фурман нарисовал серию красочных карикатур в честь посрамления Шапуги и его прихлебателей. Они ему чем-то ответили, и больше никто об этом вроде бы не вспоминал.

Но с игрой в солдатики что-то случилось. Во время какого-то очередного, но уже очень жесткого и грубого «межпланетного» спора на переменке правитель Ялмеза Сашка Дрожжин, все предыдущие годы скромно державшийся в тени, вдруг с яростным презрением крикнул Фурману: «А ты давай, заплачь еще из-за солдатиков – вон, у тебя уже и слезки на глазах выступили!..» Фурман был так изумлен, что и вправду почувствовал наворачивающиеся слезы, – быстро огрызнувшись, он сбежал в туалет и умыл лицо. Конечно, он был очень расстроен, но не до слез же?.. Неужели они могли его так довести? С чего бы? Что это с ним происходит? Наверное, он просто слишком расслабился…

Последняя запись в Общей Тетради гласит:

11 мая. Всеобщая аппатия… Везде царит разруха. Никто не выходит на работу. Резко повысилось число самоубийств. Во многих провинциях начался голод.

Над Архосом рядом с Солнцем уже сияет ослепительная огромная звезда. С каждым днем она приближается.

Наступают последние дни Архоса.