Р.А.Б. Минаев Сергей

– Черт его знает!

– Некуда идти. Щас ночь. И комендантский час. Вот! – Рослый поднял палец вверх. Я стащил с плеч рюкзак, засунул в него руку, извлек бутылку водки и поставил на землю. Троица принялась рассаживаться у огня. Достали стаканы.

– Ну, наливай! – предложил лопоухий. Я не спеша наполнил стаканы.

– Будем! – гаркнул рослый. Все замерли в ожидании того, как я сделаю первый глоток. Я в два приема опорожнил стакан. Вслед за мной выпили и «барсы».

– Теперь за знакомство, – предложил татарин, налив уже самостоятельно. Ребята представились, но я не запоминал имен, полагая, что разговор все равно будет безымянный, на «ты», «земеля» и «брат».

– Ну и как там, в Москве? – спросил рослый, с интересом посмотрев на меня.

– Плохо, – честно ответил я.

Следующие полчаса прошли в разговорах о зажравшейся Москве и москвичах, воспоминаниях о времени «до кризиса», о том, кто кем был «до войны». А ночь была такая тихая, что словосочетание «до войны» заставляло меня каждый раз вздрагивать от непонимания того, в каком времени я нахожусь. Я рассказал им пару офисных историй, все дружно посмеялись, потом разговор перешел на войну. Мою бутылку сменила следующая, достали сигареты, перешли на обсуждение «восстановления» и грядущих перемен, а в небе появилась полная луна, и, глядя на нее, я снова и снова вспоминал убийство Нестерова.

Практически посекундно, как вспоминаешь финал страшного кино.

Послышались шаги, ребята насторожились, вскочили, из-за кустарника показались люди: колонна «барсов». Увидев вооруженных людей, я тоже поднялся. «Барсы» шли мимо, человек пятьдесят в выцветшем камуфляже и стоптанных ботинках. Мои собутыльники стояли пошатываясь и отдавали честь. Подумав, что эта неуклюжая колонна напоминает недобитых орков из фильма «Властелин колец», я последовал их примеру и приложил раскрытую ладонь к виску. Изредка из колонны приветствовали нас веселыми окриками на татарском. Наш татарин отвечал, широко улыбаясь. Наконец колонна скрылась в ночи.

– К пустой не прикладывают, – назидательно сказал татарин.

Я кивнул. Он сделал знак рукой и пошел вперед. Все двинулись за ним. Обогнув кустарник, мы подошли к покосившейся сторожке с разбитыми окнами. В сторожке стоял стол, вокруг – четыре лавки. На столе две бутылки водки, сало и буханка черного хлеба.

Беседа пошла вязкая, ни о чем, я перестал следить за ее ходом, а потом и вовсе выпал. Начало дико ломить шею и виски. Я тер их ладонями, пытаясь восстановить кровообращение, – не помогало. Я тупо уставился в разбитое окно, не в состоянии отделаться от воспоминаний. На периферии сознания вдруг мелькнула мысль, что я его не добил, что Нестеров потерял много крови, но врачи его вытащат, и он примется искать меня. Рыскать по окрестностям Казани, по деревням и селам. Потом из Москвы приедет специальная бригада, и они меня найдут. Вернуться, мелькнуло в голове, вернуться и проверить.

– Сань, ты пить-то будешь? – обратил меня к реальности лопоухий.

Я, не глядя, подставил стакан.

– Келдыришь много, – услышал я.

– Чего?

– С такими руками тебе работу трудно найти, – криво осклабился татарин.

Я опустил глаза и посмотрел на свои пальцы. Они дрожали. Мужики дружно засмеялись и чокнулись. Выпив, я поставил стакан на землю и обхватил себя руками, стремясь унять дрожь. «Барсы» продолжили беседу. Я улавливал лишь отдельные слова: «свобода», «прежние», «перемены», «мигалки» и «вернуться». Меня сильно знобило.

– А не спеши ты нас хоронить, а у нас еще здесь дела! – затянул рослый. – У нас дома детей мал-мала. Да и просто хотелось пожить.

– У нас дома детей мал-мала. Да и просто хотелось пожииииить, – подхватили его товарищи.

– А не спеши ты нас не любить. А не считай победы по дням. Если нам сегодня с тобой не прожить, то кто же завтра полюбит тебя, – разрезали ночь знакомые со студенческих лет слова.

– О чем думаешь? – хлопнул меня по плечу татарин.

– О мертвом человеке, – выдавил я, едва разлепляя губы.

– А чего о мертвом думать? Ему сейчас лучше, чем нам.

– А вдруг он живой?

– Тогда помучается вместе со всеми. Живых нет, брат. Все мы мертвые. – Он взял бутылку и налил себе еще. – Покоя нет.

– А вообще он бывает, покой?

– Говорят, есть места, – татарин мечтательно посмотрел вдаль. – Вась, ты про Урахчи слышал?

– Ну, слышал чего-то, – отозвался рослый, – там, говорят, места какие-то странные. Дурные.

– Сам ты дурной! – татарин сплюнул на землю. – Мне дед рассказывал, там вроде деревня есть. Еще с революции или раньше. В тех местах, в лесу. Говорят, люди там до ста двадцати доживают.

– А что за люди-то? – лопоухий застыл с открытым ртом. Свет болтающейся под потолком лампочки, ложившийся на него, делал его похожим на каменную бабу.

– То ли, по-вашему, староверы, то ли секта какая. – Татарин закурил. – Дед говорил, их и при советской власти не трогали. Секретари райкомов туда лечиться ездили.

– Чего лечить-то? – переспросил я, украдкой глядя на свои руки.

– Болезни всякие. Душу. Потом, уже в наше время, «новые русские» туда на вертолетах летали. Говорят, большие бабки отдавали, чтобы туда попасть. Даже остались некоторые, насовсем.

– Кто?

– Кому больше идти некуда. Кто потерялся. До сих пор там живут. Всех принимают.

– А разве душу можно вылечить? – спросил лопоухий.

– А у тебя болит? – заржал Вася.

– А фиг ее знает, – пожал плечами лопоухий, – может и болит.

Кажется, он был совершенно пьяный.

– Душу нельзя вылечить, ее можно только спасти, – зачем-то сказал я.

Татарин бросил на меня косой взгляд и продолжил:

– Отец с дедом в тех местах охотились. Рассказывали, места там и правда волшебные. Лес по берегам реки, а берега какие-то ломаные. Но главное – воздух. Вроде обычный, а вроде так обволакивает, что руками можно потрогать.

– А далеко отсюда?

– А кто его знает! До Урахчи далеко. Вроде можно на поезде доехать… Я слышал, станцию открыли. Там, – он махнул рукой, – за лесом, где раньше пригородные поезда ходили. До войны…

«Кому больше идти некуда. Кто потерялся». Сидеть стало тяжело. Я лег спиной на лавку и продолжал слушать, глядя в потолок.

– Это сколько же туда ехать? – присвистнул Вася. – И где там-то искать?

– А зачем тебе? – скривился татарин. – Тебе туда не надо.

– А все-таки душу можно вылечить? – не унимался лопоухий.

– Старики рассказывали, баба одна не могла долго родить. И вот, короче, ей сказали…

Уже не слушая дальше, я провалился в сон. Мне снился лес, стоящий стеной, а за ним поляны с маленькими, мультипликационными избушками. И вокруг них степенно вышагивали люди в белых одеждах. Седые старики и старухи. Это была та самая деревня. Иногда попадались другие, в серых накидках или плащах. Я отчего-то знал, что они родились не здесь, а когда-то сюда попали. Дошли. И картинка словно напрыгнула на меня, я стал различать лица до мельчайших подробностей. Я увидел бомжонка, и Загорецкого, и Евдокимова, и Аню, и еще каких-то до боли знакомых людей, возможно, работавших со мной в корпорации или стоявших тогда рядом, на улице. Из-за избушки вышел мужик, охранник, сидевший со мной в «Б-блоке». Он стал вглядываться в небо, будто пытаясь найти меня, но мое лицо было таким большим, что он не смог бы разглядеть меня на фоне облаков. А из-за его спины вышел Нестеров. Одной рукой он держался за горло, а вторую все вытирал об одежду, будто стирая следы крови. Но крови не было. Ни на руке, ни на горле. Кажется, он это и сам понял. Он вдруг начал расти, взметнулся над крышами изб, потом над верхушками деревьев, потом еще выше… и вот уже он лбом столкнется сейчас со мной. Он видит меня, открывает рот, чтобы что-то сказать, но я и сам понимаю, что он меня поймал. Он схватит меня за руку и отведет туда… обратно. Нестеров что-то говорит мне про Евдокимова, потом про тех, кто остался на поляне, утверждая, что и они мертвы. Я не слышу его голоса, слова возникают прямо у меня в голове. Он ищет мою руку, а я пытаюсь увернуться, спрятать ее за спину. И тут, совершенно отчетливо, слышу его голос:

– Какие у тебя голубые глаза! – говорит он. И я начинаю кричать. Долго, пронзительно, на одной ноте. Я кричу диким, не своим голосом, а он находит мою руку, начинает трясти, и говорит: – Давай, давай, давай…

– Вставай! Вставай, Сань, ты чего? – Я открываю глаза и вижу лопоухого. – Ну ты и орешь! У тебя всегда так с бодуна?

– А? Чего? Где я?

– В психушке! – смеется татарин.

За окном утро. Солнечный свет блестит на полупустой бутылке с водкой. Я жмурюсь спросонья и пытаюсь стряхнуть с себя остатки страшного сна.

– Мы в город возвращаемся, – говорит Вася, – на смену. С нами пойдешь? Или дальше?

– Куда дальше? – не понимаю я.

– Куда ты шел, – утвердительно говорит татарин. – Водки тебе оставить на дорогу?

Я киваю.

– Ну, бывай! – «барсовцы» по очереди жмут мне руку и идут к выходу.

– Эй! – окликаю я. – А где станция? Та, которую опять открыли!

– Километров десять лесом, – пожимает плечами татарин. – В ту сторону.

27

Я иду по асфальтовой дороге вперед. Далеко ли до станции, я не знаю. Я даже не уверен, та ли это дорога, но другой мне вроде не попалось, а значит, я на верном пути. Солнце светит мне в спину, и моя длинная тень, проецируясь на пыльную дорогу, тянется от носков стоптанных ботинок вперед и чуть влево. Глядя на тень, я думаю о том, что изрядно исхудал за эти месяцы, хотя на самом деле меня это мало занимает. Я поднимаю левую руку вверх, тень делает то же самое. Потом поднимаю правую. Тень отвечает. Так я развлекаю себя некоторую часть пути. Станция все не показывается. Через какое-то время тень становится короче. А потом – наоборот, все длиннее и длиннее. Я оглядываюсь и вижу заходящее солнце. Судя по тому, сколько я прошел, до поздних сумерек я буду на месте. У меня в сумке есть бутылка воды, мятая пачка сигарет, немного водки и денег. А значит жизнь, как это ни странно, продолжается… для всех.

Я иду уже второй или третий день. Точно и сам не знаю. Время летит так быстро, что не хочется оглядываться. Станция где-то рядом, точно. Иначе откуда бы тут взяться гудкам поездов? Голова раскалывается. Наверное, от голода, хотя есть я не хочу. Только немного пью, когда устраиваю привал. Голова проходит лишь во сне, но это не спасает. Потому что во сне еще хуже. Туда постоянно приходит Нестеров и рассказывает об осколке, что застрял в шее. Он потешается над тем, что я даже убить его толком не сумел. В качестве доказательства моей трусости он иногда вспоминает того бомжонка с огромными глазами. И бомжонок кивает, как бы принимая его, Нестерова, правоту.

Днем, конечно, лучше. Не так тоскливо и страшно, потому что светит солнце и иногда приезжает Загорецкий на мотороллере или мопеде, я в них не разбираюсь. Мы говорим о пути на станцию, и о поездах, которые снова начали ходить до Урахчи. И еще о Системе, и винтиках, и баррикадах, которые где-то снова начали строить и которые никто даже не пытается атаковать. А вчера пошел дождь, и мы сидели под низкой кривой сосной, допивали водку и говорили о любви. И я сказал, что любовь – это счастье, а он ответил, что любовь – это болезнь. Как триппер, грипп или еще того хуже. Состояние, несвойственное человеку. Но некоторые больны всю жизнь. Интересно, правда? Самые здоровые среди нас – не вполне в себе. Поэтому-то мы и шарахаемся от влюбленных как от прокаженных. Боимся заразиться. Сказал, и снова умчался прочь.

Спустя еще сутки голова проходит. Так же внезапно, как начала болеть. Воздух вокруг становится прозрачным, и, мне кажется, я ощущаю его кончиками пальцев. Потом дорога упирается в поваленные деревья, через которые я продираюсь бесконечно долго, пока не выхожу на поляну и поросший ряской пруд.

Я начинаю ощущать чье-то присутствие. Запах, который совершенно не принадлежит этим местам. Я иду дальше, вдоль кромки воды и вижу вдалеке девушку, спиной ко мне. Девушка в сарафане. Она смотрит вдаль или увлечена разглядыванием цветов. Возможно, даже держит что-то в руках. Книгу?

Я не могу ошибаться. Я понимаю, что это Аня. Мне не нужно видеть ее лица, не нужно видеть ее силуэт, который я ни с кем не перепутаю. Мне достаточно запаха.

Через несколько секунд я подойду ближе, и она обернется. Я опускаюсь на траву и сажусь, обхватив руками колени. Сейчас она обернется, и я скажу ей. Я скажу, что, кажется, я слышу, как гудят поезда, несущиеся прочь отсюда. Они везут пассажиров с такими же, как у меня, рюкзаками. В таких же стоптанных ботинках. Гудят поезда, обещая, что мы будем жить. Мы придумаем имена нашим детям. Мы будем слушать ветер и ловить губами капли дождя. Мы найдем место, где не будет рекламных щитов. Мы найдем место, которое ни один оператор не сделает «зоной устойчивого приема». Куда не доберутся страховые агенты. Где не будет стен с почтовыми ящиками, в которых лежат рекламные буклеты. Мы увидим реку и бродячих собак. И солнце, пробивающее кроны деревьев. Солнце, которое согревает большие камни, тысячи лет назад принесенные ледником. Мы будем подолгу лежать на этих валунах, глядя на небо сквозь листву. И в ее глазах цвета Балтийского моря опять появится блеск. А потом мы будем гулять по тропинкам, усыпанным хвоей, переступая через узловатые корни. И в воздухе будет пахнуть лавандой, и геранью, и сухой травой, и еще чем-то неопределенно-теплым. Мы увидим, как стареют деревья. Мы будем жить. Прямо сейчас, как только она обернется и скажет, улыбаясь:

– Какие у тебя голубые глаза!

А я отвечу:

– ЭТО НАВСЕГДА.

Страницы: «« ... 1011121314151617

Читать бесплатно другие книги:

Стоит быть осмотрительнее, высказывая несбыточные желания. Даже дома, наедине с собой и в плохом нас...
Эта книга о врачах и пациентах. О рождении и смерти. Об учителях и учениках. О семейных тайнах. О вн...
Земля – в опасности! Наше место скоро займут Души – лишенные плотской оболочки пришельцы, вытесняющи...
Алексей Кобылин был самым обычным забулдыгой: перебивался случайными заработками, крепко выпивал с д...
От «Динамо» до «Сокола» можно добежать за пятнадцать минут, но бежать нужно очень быстро, иначе не у...
Какие странные штуки иной раз устраивает жизнь! Журналист Родион Шахрин, собираясь в отпуск на грече...