Та еще семейка Макеев Алексей

Вскоре в кабинет с российским флагом в углу и портретом президента над головой начальника вошли вызванные.

— Садитесь, — бодро произнес Полимеев, компанейски-приветливо указывая руками. — Докладывайте про состояние на сегодняшний день всех потерпевших. Кроме Слепакова, естественно. Давай, Рытьков. Кто тогда был старшим? Маслаченко?

— Я, товарищ майор. Пострадавший Хлупин с одиннадцатого этажа дома номер…

— Говори по факту. Дом, квартира известны.

Маслаченко аккуратно пригладил светлые волосы, как бы приходя в более «оперативное» состояние. Даже застегнул пуговицу на клетчатом пиджаке.

Пиджак его показался Сидорину новым, рубашка выглаженной, галстук модным. Вообще то, что Маслаченко смотрелся импозантно в сравнении с ним, постоянно сердило капитана Сидорина. Это добавило еще больше раздражительности в его настроение. К тому же Галя Михайлова обычно сидела в одной комнате с Маслаченко.

Несмотря на унылый носик и какой-то неопределенный, будто отвлеченный куда-то взгляд светло-голубых глаз, Галя нравилась Сидорину. Особенно привлекала его фигура девушки — полногрудая, с тонким станом. А когда Галя садилась на стул, скромно одергивая форменную юбку, ее круглые колени просто выводили капитана из состояния деловой уравновешенности.

— В день самоубийства Слепакова, примерно минут за сорок до случившегося, — говорил Маслаченко, напрягая надбровье, отчего брови его превратились почти в горизонтальную линию, — с городского поста передали, что был телефонный звонок. Сообщили: по такому-то адресу… совершено убийство пенсионера Хлупина, убийца Слепаков проживает этажом выше. Звонок с мобильника. Откуда — засечь не удалось. Мы вызвали для Хлупина «Скорую» и выехали сами. Дальше — все знают. Хлупина положили в больницу номер пятьдесят шесть, улица Пехотная. В реанимацию. Когда его забирала «Скорая», Хлупин был в тяжелом состоянии. Установлен сердечный приступ якобы из-за электрического разряда, направленного через батарею центрального отопления… по словам потерпевшего.

— Прямо фантастика. — Сидорин поморщился с откровенной досадой на сказанное Маслаченко. — Скоро ультразвуком убивать будут. Или колдовством. Через спутник… откуда-нибудь из Австралии.

— Подожди, Сидорин. Я чего-то подзабыл, как это Хлупина долбануло через батарею, — уточнил Полимеев. — Каким образом?

— Да он же заземлялся, — саркастически усмехаясь, напомнил Маслаченко. — У него к ногам медные пластинки были прикручены, а от них провод к батарее.

— А… ну да, вспомнил, — кивнул и зачем-то прищелкнул пальцами Полимеев. — Во оригинал, елки зеленые… И что же?

— Кто выезжал по вызову? — вдруг опять вмешался Сидорин. — Рытьков?

— Со мной выехали Рытьков и старший сержант Селимов, — терпеливым тоном сказал Маслаченко. — Мы с Рытьковым брали Слепакова. Селимов оставался возле машины у подъезда.

— Ага. И Рытьков сообразил пальнуть по Слепакову из «макарова»… — Сидорин крутил головой, усталое выражение на его лице сменилось на ироническое. — Чуть не уложил на месте. Тогда рапортом и ходатайством не отделался бы.

— Да случайно сорвался выстрел-то! Слепаков в меня молотком зафенделил со всей силы. А сил у старика хватало. Он сперва замок огромадный на верхнем люке сбил — и в меня. Плечо до сих пор болит. Первые дни спать не мог. Шрам показать? Если бы в голову попал, хоронили бы скромного офицера полиции вместе с этим психом. — Рытьков мрачно посмотрел на Сидорина. Деланое веселье капитана явно его обидело.

— Все! Прекращайте пикировку, оперуполномоченные специалисты убойного отдела, — строго, хотя и допуская полускрытую шутливость, заявил майор. — Взыскания буду назначать за сварливость в рабочее время. Я ведь только исполняющий обязанности начальника. Вот посадят вам в кабинет нового шефа с Петровки, тогда попрыгаете. В чищеных ботинках, стоя докладывать будете.

— Мы что… мы ничего, — проговорил Рытьков, внезапно становясь этаким скромным старшим лейтенантом. — А капитан цепляется ни с того ни с сего.

— Продолжайте, Маслаченко, — официально сказал Полимеев.

Маслаченко подробно изложил, как они с серьезно травмированным Рытьковым производили тщательное обследование квартиры Слепакова. Но ничего хотя бы в малейшей степени подтверждающего его противоправные действия в отношении Хлупина найти не удалось. Вообще в квартире никаких улик, изобличающих Слепакова и его жену, нет.

— Если было какое-то устройство, — позволила себе выразить дополнительное мнение лейтенант Михайлова, — то ведь его могли вынести… Вынести и уничтожить. Закопать, например, или бросить в реку, или еще куда-то…

— Да какое устройство, Галя! — опять взвился, забыв о смирении, Рытьков. — Ты понимаешь, что есть законы физики? Электричество, пущенное через систему отопительных труб, обязательно уйдет в подвал по самому короткому прямому пути. Каким образом оно свернуло на этаж ниже? Что это за агрегат притащили, а потом утащили? Огромный конденсатор или трансформатор? Что это вообще такое? Не может быть! Темнит Хлупин, морочит голову.

— Словом, сплошная тайна и чудеса.

Майор встал из-за стола и принялся размеренно ходить за спинами оперов, сидящих рядком.

— Через пару дней Хлупин выписывается. Его состояние признано удовлетворительным. Я звонил, спрашивал у лечащего врача. — Маслаченко достал из внутреннего кармана бумагу.

— Почему не съездил в больницу? — упрекнул его Полимеев недовольным тоном. — Почему на месте не провел дознание? Звонил, звонил…

— Врачи не разрешали, Владимир Степанович, я пытался, — стал оправдываться Маслаченко. — После выхода Хлупина из больницы сразу будем проводить подробное дознание. Вещдок — аккордеон жены Слепакова показывал экспертам. Они обнаружили под клавишами небольшие емкости, которых там не должно быть. Вполне вероятно, аккордеон Слепаковой являлся средством доставки каких-то некрупных предметов. Предположительно…

— Наркотиков, — подсказал Сидорин, проявляя все больший интерес. — Значит, доказано: жена Слепакова проносила в своем аккордеоне… наркоту.

— По нашим данным, между Хлупиным и женой Слепакова выявлена предосудительная связь. Вот первая ниточка, ведущая в Барыбино. А может быть, и… — хотел продолжить Маслаченко.

— Какая связь? — смешливо наморщив нос и блеснув глазами, прервал Полимеев. — Что-то ты очень мудрено, Андрей…

— Ну, любовная связь. Странно вообще-то: ему полтинник с гаком, ей тоже лет сорок.

— А ты думаешь, любовная связь возможна только от восемнадцати до тридцати? Н-да… Тщательный химический анализ емкостей в аккордеоне произведен? Нет. Почему? — Голос майора стал начальственным, а глаза удивленно-оловянными, без блеска. — Что за неимоверное копание такое? Вы что, Маслаченко, уснули? Елки зеленые! А вы, Сидорин?

— Нас же срочно бросили тогда на раскрытие заказного убийства Нордвейна, коммерческого директора фирмы «Стимос», — напомнил Маслаченко. — И меня, и Сидорина…

— Меня тоже с Рытьковым, — торопливо добавила Михайлова. — Ты ведь там был, Саша?

— Я в другой группе, с Гальпериным, — возразил Рытьков, отвернувшись и демонстративно зевая.

— Хорошо. Лично звоню в лабораторию Комитета по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, — сердито и официально заявил операм майор Полимеев. — Где у меня справочник? Лаборатория? Говорит майор… нет, из Строгинского. Майор Полимеев. Что? Это ты, Харитонов? Здорово, Алексей Иваныч! Мне нужно… Как у нас дела? Да как сажа бела. Помощь твоя требуется. Надо установить, есть ли в емкостях вещдока хоть малейшая пыльца от чего-нибудь… героина, например, кокаина и т. д. Вник? Ага, посылаю сотрудника с вещдоком. Спасибо, до встречи. Рытьков, бери аккордеон. Сидорин, поезжай-ка с ним. Заедете потом в Склиф поговорить с женой Слепакова. Кстати, чего это она в Склифе?

— Наверно, кто-то решил по звонку, что ее сбила машина.

— Ладно, поезжайте. Маслаченко, иди к себе, узнай: можно ли общаться с Кульковой? Если — да, иди к ней. Возьми с собой лейтенанта Михайлову. Или… Галя, что у нас с музыкой? — Полимеев переполнился к концу совещания необычайной энергией, как бы внутренне разгоревшись. Михайлова улыбнулась довольно хитро и пожала плечиком.

— В Салоне аргентинских танцев срочно требуется аккордеонист, — сказала она. — Я знаю от своего знакомого по Егорьевскому музучилищу.

— От кого?

— От ударника Белкина. Учились вместе.

— Ты разве окончила музыкальное училище?

— Я окончила музыкальную школу по классу баяна. И еще три курса училища в Егорьевске… Я подмосковная девушка была, — кокетливо произнесла Галя. — А потом ушла в полицию.

— А почему? — подняв брови, с веселым видом спросил майор. — Нет, ты скажи, что за резкая смена профессии?

— Убили и ограбили моего деда Петра Андроновича Михайлова. — Лейтенант перестала улыбаться, в ее лице с нежной кожей, бледно-голубыми глазами и унылым носиком проявилась неожиданная печальная строгость. — Я очень любила дедушку. Он был учитель русского языка и литературы. Мог бы еще долго учить детей. Я помогала следствию, как умела, все бросила, работала с операми. Когда выявили и задержали убийц, начальник опергруппы капитан Екумович предложил мне освоить разыскное дело. Я согласилась, пошла учиться. Тем более что скоро вышла замуж…

— За Екумовича? Ну а потом? То есть я хочу сказать, как ты… Почему ты сейчас не замужем? — Казалось, майор Полимеев, задав этот вопрос, уже пожалел, что стал расспрашивать миловидного лейтенанта в укороченной юбке о личной жизни. Но Михайлова не считала нужным смущаться.

— Мы развелись через год, — подытожила она свою семейную историю. — Екумович оказался плохим мужем. Бабник, жадина, грубиян. Одним словом, ненадежный человек. Я потом узнала: он ушел из полиции, работает в частной охране.

— Хорошо не в киллеры подался. И такое, к сожалению, бывает. А ты, Галина, значит, у нас музыкант?

— Я пока еще неплохо играю на баяне. И на аккордеоне.

— Так то ж замечательно! — воскликнул сияющий, будто выигравший внезапный приз, Маслаченко. — Почему никогда не признавалась, що ты у нас виртоуз… Или виртуоз?

— Ну, до виртуоза мне далеко. По возможности баян стараюсь не забывать. Сижу иногда, пилю, если есть время.

— Аккордеон. Меня интересует аккордеон, — сказал майор, хищно прищурившись. — У меня складывается удачный план. Галя, тебе придется срочно поступить в салон танцев… Аргентины… Или — как его?

— В Салон аргентинских танцев, — поправила Галя.

Взяв с собой аккордеон Зинаиды Гавриловны Слепаковой, Сидорин и Рытьков ехали в сидоринской «Волге» по переполненной автомобильными потоками столице. Нарушали правила, обгоняли, крутились, вертелись, стараясь сократить время движения, но это плохо удавалось. Наконец подъехали к «наркотическому» правоохранительному учреждению. Вошли, предъявили пропуска.

— Нам в лабораторию, — заходя, проговорил Сидорин. — К майору Голомбаго или к Тисману.

— Так это один и тот же, — ухмыльнулись пропускавшие.

— Майор один? А второй в каком звании? — придерживая аккордеон и не думая комиковать по поводу странной фамилии, спросил Рытьков.

Однако Сидорин не стал выяснять, кто из требуемых им людей в каком звании. Быстро прошел по длинному коридору и открыл дверь. Окинул взглядом несколько застекленных отсеков, где сидели женщины и двое мужчин в белых халатах. Некоторые из сотрудников лаборатории корпели над микроскопами. Другие что-то делали с незнакомыми Рытькову, видимо, сложными приборами. Были и те, которые медленно листали бумаги.

Навстречу встал невысокий полноватый брюнет с седеющими висками. Он оказался человеком приветливым.

— Я уже знаю, мне позвонили, — остановил представившегося Сидорина полноватый брюнет. — Токсиколог Голомбаго-Тисман, Вадим Борисович. Давайте ваш аккордеон. Попробуем выяснить, что в нем находилось, кроме приятных звуков. Катя, Эмма Григорьевна, — обратился токсиколог к сотрудницам, — подготовьте мне…

Дальше речь его пополнилась специальной терминологией, так что некоторые русские слова, втиснувшиеся между непонятными обозначениями реактивов, ничего не подсказали внимательно слушавшим операм.

— Надо бы побыстрее, Борис Вадимович, — попросил Сидорин.

— Вадим Борисович, — поправил токсиколог с двойной и очень редкой фамилией. — Постараемся. Ждите, уважаемые оперуполномоченные. Наша специальность есть тонкое искусство. А искусство требует жертв. И времени.

— Простите, — влез зачем-то в переговоры Рытьков, — мы по фамилии решили — вас двое…

— Двоится у нас в глазах после юбилеев, — сказал Голомбаго-Тисман и ушел. Не было его около получаса.

— Кажись, они тут спиртиком балуются. — Рытьков вздохнул. — Сейчас бы пива с солеными сухариками или…

— Лучше с вяленым лещом. А у нас в Сибири коптят жереха… — начал Сидорин и сам себя сердито прервал.

Голомбаго-Тисман появился с официальным отчетом о проведенной экспертизе. За ним шла крупная девушка Катя, очень довольная результатами, судя по выражению ее щекастого лица. Она несла поломанный аккордеон Зинаиды Гавриловны.

— Все обнаружили, — приветливо улыбаясь, заверил старший токсиколог. — Ваш начальник предположил совершенно правильно. У него развилась интуиция, нюх, как у спаниеля. А у нас научный подход. И абсолютно точно выявлено: в аккордеоне транспортировали героин и кокаин. За клавиатурой, в верхних отсеках, если их можно так назвать, героин, в нижних кокаин. Наркотики, наверно, были в маленьких полиэтиленовых упаковках. Однако удалось найти мельчайшие частицы. «Путь к богатству — дело мужчин», — шутливо процитировал кого-то Голомбаго-Тисман.

— Тут как раз дело не мужчин, а женщин, — немного запоздало прокомментировал Рытьков заключение токсиколога. — Потому что играла-то на аккордеоне женщина.

— Ну, молодой человек, кто играл — это отнюдь еще не факт преступления. Главное установить: кто отправлял наркотические средства и кому. А женщина, вполне вероятно, ничего не знала. Просто пленяла своим искусством слух. — Майор кивнул и скрылся между застекленными отсеками лаборатории.

— Нет, без балды, они спиртик принимают для бодрости. Видно же… И у девки морда красная, кирпича просит… — шепнул Рытьков, поднимаясь за Сидориным на другой этаж для получения виз на документы.

— Да иди ты… — раздраженно перекосил лицо капитан Сидорин. — Просто веселый человек этот майор Галимбого.

— Голомбаго, — вздохнул почему-то Рытьков.

— Ну да, Тисман. Хорошее настроение у него, не то что у нас с тобой. Бегаем, как бобики, за три копейки… — Сидорин одернул себя и замолчал.

Район учреждения, из которого они вышли, и институт Склифосовского находились сравнительно недалеко один от другого. Однако постоянные заторы, нарушения, пробки, даже кое-какие ДТП заставили оперов долго и занудно, раздражаясь и чертыхаясь, добираться до знаменитой больницы. Уже стемнело, когда они наконец поставили «Волгу» и вошли в тускло освещенный вестибюль.

— Уголовный розыск, — тихо сказал Сидорин, показывая удостоверение дежурному охраннику. — Узнайте, где лежит Слепакова.

Дежурный позвонил, выяснил и с готовностью сообщил.

Рытьков и Сидорин сняли в гардеробе верхнюю одежду, поднялись в лифте на пятый этаж. Обратившись к врачу, нестарой женщине, крашеной блондинке и вообще весьма привлекательной особе, они представились и попросили разрешения поговорить с Зинаидой Гавриловной.

— Как она? — спросил Сидорин, боясь получить отказ, ибо отказать операм, тем более в медицинском учреждении, ничего не стоит.

— Ей стало получше, — сказала врач, — она в сознании. Постоянно грустит и часто плачет. Угрожающего положения уже нет, но все-таки постарайтесь разговаривать с ней мягче и не допускайте психологического давления. Ни в коем случае.

Какая-то худенькая медсестра в распахнутом халатике прошла мимо и с нескрываемым интересом покосилась на плечистого, с русым бобриком, Рытькова. Александр невольно ухмыльнулся, встретив ее игриво-пристальный взгляд. «Бойкая телочка», — подумал он, сразу сообразив, что нравы у медсестер, всем известно, свободные, что неплохо бы познакомиться и встретиться как-нибудь.

— Рытьков, — прервал его эфемерные, хотя и приятные планы голос Сидорина, — я зайду в палату, так сказать, плодотворно побеседовать. А ты сорганизуйся неподалеку. Присядь вон тут где-нибудь… На сестер и врачих зенки не пяль, ни с кем не заговаривай. Не вздумай знакомства затеять. Следи, как бы невзначай, за дверью. Вон та дверь, не перепутай. Понял?

— Понял, Валерий Фомич.

Сидорин быстро причесался, одернул халат, разгладил на груди серый свитер и тихонько постучал. Никто не отозвался. Тогда врач с блондинистыми волосами отстранила его, приоткрыла дверь, высмотрела кого надо и сказала: «К вам». После чего впустила посетителя. Тем временем медсестра в распахнутом халатике, явно выставляя напоказ свои стройные ноги в туфельках на каблуках, продефилировала по коридору в обратном направлении. Рытькову она откровенно улыбнулась и подошла к врачу, проверявшей за столом истории болезни.

— К кому такие поздние? — спросила худенькая медсестра, небрежно встряхивая черными волосами и заглядывая через плечо.

— К Слепаковой, — рассеянно ответила врач и перелистнула страничку.

— А другой чего тут торчит?

— Не знаю. Займись делом, Юля.

Худенькая зевнула, отвернулась от своей красивой начальницы и пошла дальше по коридору мимо лифта, пока не оказалась, пройдя стеклянные двери, на лестничной площадке. Глянув по сторонам, вынула сотовый телефон, набрала номер.

— Это из Склифа. К ней пришли. Нет, помешать нельзя, врач разрешила. Надо было раньше думать. Доложи шефу. Я дежурю сегодня в ночь. Все.

Она отключила телефон, поднялась по лестнице на один этаж и исчезла.

Сидорин вошел в палату, где лежала Зинаида Гавриловна Слепакова. Увидел необычайно просторное и чистое помещение с непривычно высоким потолком и невольно подумал: «Да, строили в старину на совесть». Свет под потолком был потушен. Настольные светильники горели только рядом с двумя кроватями. Справа и слева стояли по четыре кровати. Две женщины спали; учитывая общий полумрак, они едва угадывались под складками одеял. Еще одна, молодая, в пестром свитере, с зажженной лампой и книгой в руках, указала Сидорину в конец левого ряда кроватей. Там на приподнятых подушках, укрытая до подбородка одеялом, лежала Зинаида Гавриловна. На светильник, включенный рядом, кто-то набросил темную косынку, чтобы свет не беспокоил больную. Зинаида Гавриловна не спала. Она лежала, не шевелясь, и неподвижным тусклым взглядом смотрела перед собой.

— Стул возьмите, — громким шепотом сказала молодая женщина в пестром свитере. — Вон там у стены.

Сидорин взял стул, стараясь ступать тише. Подсел к Зинаиде Гавриловне. Она продолжала смотреть мимо него, куда-то в полумрак. Если бы Сидорин знал ее раньше, он бы поразился, насколько изменилась эта еще недавно цветущая женщина. Перед ним находилась тяжелобольная с серым лицом, скорбно поджатыми бескровными губами, отечными темными подглазьями. Опер кашлянул и смягченным голосом произнес:

— Извините меня за беспокойство, Зинаида Гавриловна. Я из полиции. Капитан Сидорин. В состоянии ли вы ответить на мои вопросы?

Больная с усилием перевела взгляд на незнакомого мужчину. Сидорин подумал, что сегодня ему вряд ли удастся разговорить жену погибшего Слепакова. Опытный опер, повидавший множество смертей, трупов, эксгумаций, и умалишенных, и самых жестоких или жалостных эпизодов, какие только возможно себе представить, почему-то ощущал невольное сочувствие к пожилой, как ему казалось, и очень несчастной женщине. Он заметил на тумбочке носовой платок, взял его и протянул Слепаковой. Она медленно выпростала из-под одеяла руку с натруженными, но изящными пальцами музыканта. Взяла платок и посмотрела на него. Губы ее задрожали, она прижала платок к глазам, совсем скрыв от Сидорина плачущее лицо.

— Я повторяю, Зинаида Гавриловна. В состоянии ли вы отвечать на мои вопросы? Я здесь по долгу службы и работаю для восстановления картины происшедшего, а также для совершения акта справедливого возмездия, насколько это возможно.

Слепакова наконец отстранила платок от лица, тихо всхлипнула, видимо, заставляя себя сдержаться.

— Да, — сказала она еле слышно, — я буду отвечать на вопросы. Я постараюсь рассказать все, что вас интересует.

— Это замечательно, Зинаида Гавриловна. Поверьте, я совершенно искренне сочувствую вам. К сожалению, потеря вами супруга связана, по нашим сведениям, с нарушением им и другими, причастными к делу лицами, правопорядка.

— Спрашивайте, — прошептала Зинаида Гавриловна.

— Когда вы в последний раз разговаривали с мужем?

— Ночью, накануне его смерти.

— Где это происходило?

— Недалеко от станции Барыбино.

— Где именно, не припомните?

— Дачный поселок «Липовая аллея». В клубе «Золотая лилия». Так называется филиал феминистского клуба, хотя на самом деле…

— Как вы там оказались? — Спрашивая, Сидорин старался точно запоминать показания Слепаковой и тут же сопоставлял в уме с тем, что ему было уже известно по данному происшествию. И по факту самого этого клуба, требующего отдельного расследования.

— Я работала, играла на синтезаторе. Аккомпанировала выступлениям артисток, — все более четко отвечала Слепакова, и ее взгляд постепенно становился осмысленным и определенным.

— Вы играли одна?

— Нет, еще играли две девушки. Саксофонистка Таня Бештлам. Она негритянка. То есть отец у нее африканец. И ударник Шура Козырева.

— Какого рода представление происходило в этом… мм… феминистском обществе?

— В клубе «Золотая лилия». А представление эстрадное, типа варьете… Танцы и всякие мимические действия… довольно неприличные. Вроде стриптиза. Хотя мужчин в зале нет. Но девушки часто выступают совсем раздетые.

— Понятно, — сказал Сидорин, занося в записную книжку фамилии коллег Слепаковой. — И как же вы оказались в таком… ну, скажем, необычном заведении?

— Меня направила наша дежурная по подъезду Антонина Кулькова. Я не хотела, она меня… Она настояла, и мне пришлось согласиться.

— Почему дежурная по подъезду, в котором вы проживали с мужем, имеет на вас такое влияние? С чем это связано? Вы ей что-то должны? Она имеет на вас компромат?

Слепакова беспокойно задвигалась под одеялом, на щеках сквозь серую с синюшным оттенком кожу проступили розоватые пятна, сделавшие ее болезненный вид еще более жалким. Она провела языком по восковым губам и закрыла глаза. Сидорин испугался, что больная снова заплачет. Обстановка усложнится, расспросы придется прекратить.

— Не волнуйтесь, — торопливо проговорил капитан, дотрагиваясь до ее руки. — Если вам слишком тяжело вспоминать эти обстоятельства, можно вернуться к ним в другой раз.

— Я знаю, меня будут допрашивать еще много и подробно, а я…

— Это не допрос, Зинаида Гавриловна. — Сидорин изобразил подобие улыбки на своей усталой физиономии. — Ни в коем случае не нужно так думать. Мы просто беседуем, уточняем с вами некоторые, к сожалению, неприятные события. Я в роли спрашивающего, а вы отвечающей… Однако можете отвечать только на те вопросы, которые считаете для себя удобными.

— Нет, я скажу все, что знаю. — Голос Зинаиды Гавриловны стал тверже, а глаза обратились к Сидорину с чуть заметным выражением решимости. — Консьержка Антонина Кулькова давно начала враждебные действия против меня и против моего… покойного Севы… моего мужа Всеволода Васильевича, который сначала ни в чем не был виноват…

— Прошу вас говорить спокойнее. Это и в моих, и в ваших интересах. Чем точнее и откровеннее вы будете, тем больше надежды установить причины случившегося с вашим мужем.

— Севу уже не вернешь, — скорбно прошептала больная, и опытный опер Сидорин еще раз ощутил: для Слепаковой потеря мужа — это трагедия, потеря действительно дорогого и любимого человека. «Везет некоторым», — подумал капитан, имея в виду не судьбу, а отношения, бывшие между Слепаковыми.

— Да, вернуть вашего мужа невозможно. Наша задача выявить, разоблачить и наказать виновных. Наказывать будет, конечно, суд. А мы должны представить следствию факты совершенных преступлений. Я слушаю, Зинаида Гавриловна.

— Когда у нашего соседа этажом ниже, Хлупина, умерла собака…

— Вообще-то по-русски говорится «сдохла», — заметил Сидорин. — Умирает, между прочим, только человек…

— Консьержка Кулькова сумела убедить Хлупина, что его собаку отравил мой муж.

— Почему вы так считаете?

— Мне сказала одна знакомая во дворе, что Кулькова всем об этом болтала. А другим соседям говорила наоборот, будто сам Хлупин это распространяет. Ей зачем-то нужно было натравить Хлупина на Всеволода Васильевича. А мужа — на Хлупина. И вот тут она использовала меня. Я поступила неосторожно, поверив этой дрянной старухе. Она сказала: надо зайти к Хлупину и уверить его, что Всеволод Васильевич его бассета…

— Кого, простите?

— Бассет… порода такая. Длинное туловище на коротких ножках, с длинными ушами. Больше таксы раза в три.

— То есть она… Кулькова… хотела, чтобы вы убедили Хлупина…

— Всеволод Васильевич не собирался травить его собаку. Да и просто физически не мог этого сделать. Хотя собака, конечно, выла ужасно. Не было покоя.

— Давайте, Зинаида Гавриловна, от собаки перейдем к тому моменту, когда вы оказались в квартире Хлупина.

— Хорошо. — Слепакова сделала паузу и как-то приниженно и жалко взглянула на Сидорина. — Я поднялась к Хлупину вместе с Кульковой. Я объяснила. Хлупин не очень злился. И старуха предложила выпить кофе в знак добрых отношений. В знак примирения. Стоило мне выпить глоток, как у меня отнялись руки и ноги. И голос пропал.

— Так. Клофелин в малой дозе. Или… И что было дальше?

— Я не могла ни сопротивляться, ни кричать. Старуха меня раздела. И Хлупин…

— Изнасиловал вас?

— Да, он делал, что хотел. А Кулькова смеялась… вообще издевалась надо мной.

Капитан сделал быструю запись в своей сыщицкой книжке, тем более что Слепакова замолчала. Выражение глаз Зинаиды Гавриловны свидетельствовало о самом унизительном для нее месте в этих показаниях.

— Слушаю вас. — В лице опера мелькнуло, может быть невольное, мужское сомнение: польстился бы на самом деле кто-нибудь на такую… хм… малопривлекательную даму? Повторим, что Сидорин не представлял себе, насколько фантастически изменилась симпатичная, моложавая Зинаида Гавриловна.

Она мгновенно женской интуицией поняла его сомнение. Взгляд ее выразил обиду на такое несправедливое мнение. Но тотчас она сникла и продолжала совсем тускло:

— Кулькова объявила мне, что расскажет обо всем мужу. И убедит его, будто я специально для этого и пришла к Хлупину. А если я не стану жаловаться, то она будет молчать. Но тогда мне придется приходить к Хлупину в назначенные дни.

— И вы не рассказали мужу? И согласились с требованием дежурной по подъезду и этого… Хлупина?

— У Всеволода Васильевича был очень суровый характер. Он мог мне не поверить. Я так подумала. В общем, я очень испугалась. Я просила Кулькову не заставлять меня спускаться на этаж к Хлупину. Но она… она почему-то умела как-то жутко на меня влиять. Не знаю, из-за чего так происходило. Вроде бы я считала себя здоровым, независимым человеком. И вот… не знаю, как вам объяснить…

— Дальше, Зинаида Гавриловна. Вы вступили в постоянные сексуальные отношения с Хлупиным. Это очень скверно. Надо было все рассказать мужу. Он бы нашел решение. И наконец, обязательно следовало обратиться в полицию. Принудительное склонение женщины к половой связи… а тут вообще явное изнасилование с применением одурманивающих препаратов… является серьезным уголовным преступлением. А еще шантаж!

— Мне трудно объяснить, почему я оказалась такой безвольной и покорной. Кулькова каким-то образом влияла на меня. Я ее боялась, я не могла решиться на кардинальные меры.

— Значит, вы боялись и мужа, и Кулькову?

— Мужа я не боялась. Я с ужасом думала, что он узнает и расстанется со мной. Или что-нибудь… И вообще такой позор… Кулькова давила на меня психологически. После ее убеждений голова у меня становилась как в тумане. Это что-то вроде гипноза. Ведь может такое быть?

— Все бывает, — абстрактно-философски подтвердил Сидорин, подумав про себя: «А не испытывала ли ты, голубушка, тайного удовольствия от принудительных встреч с нежелательным, грубо навязанным любовником? Не попахивает ли здесь, в известной степени, мазохизмом?» После чего он сказал: — Недавно по телевизору показали сюжет из криминальной хроники. Молодую, сильную, волевую, спортсменку международного класса охмурила какая-то аферистка. Причем внешне она не сделала ничего противоправного. Просто подошла к ней около станции метро и проводила до дома, что-то втолковывая ей по пути. В результате спортсменка достала из сумки свой полученный на соревнованиях приз — семнадцать тысяч долларов. И добровольно отдала незнакомке. Только придя домой, она поняла, что натворила, и бросилась звонить в полицию. Что вы чувствовали при ваших встречах с Хлупиным?

— Отвращение, одно отвращение, — пробормотала Слепакова, будто вновь увидев картины своего падения.

— Допустим, — хмуро отреагировал на ее слова Сидорин и как-то неприятно покашлял.

— Он умер? — немного подумав, шепотом спросила Слепакова. — Хлупин, кажется, должен умереть.

— Откуда вы это знаете, Зинаида Гавриловна?

— Когда Всеволод Васильевич неожиданно появился ночью в «Золотой лилии» и начал меня ругать, я поняла: Кулькова рассказала ему обо всем. И показала из квартиры напротив, что происходило со мной у Хлупина. Потом он объявил мне: «Знай, два часа назад я убил Хлупина электричеством». Да, кажется, так: с помощью электричества.

— За Хлупиным приезжала «Скорая помощь». Он действительно был в тяжелом состоянии из-за сердечного приступа. Но врачи сумели ему помочь. Он остался жив.

— Он остался жив, — мрачно повторила за капитаном Слепакова.

— Вы сожалеете об этом, Зинаида Гавриловна?

— Я никому не желала смерти. Но Сева погиб, а Хлупин жив. Какая несправедливость! Ведь это Хлупин послал на Всеволода Васильевича бандита, чтобы тот его убил или искалечил… — Слезы снова обильно потекли из ее глаз.

— Успокойтесь, прошу вас. Мне нужно узнать от вас необходимые для следствия факты. Как ваш муж узнал место нахождения барыбинского заведения? Он имел какие-нибудь сведения про этот притон?

— Нет, он ничего не знал о «Золотой лилии». Несколько лет, еще до всего этого, я довольно часто ездила в Барыбино…

— Зачем? — Недоумение опера было вполне искренним, и опять некое профессиональное недоверие затмило жалость по отношению к потерпевшей.

— Навещала свою двоюродную сестру Лену. Всеволод Васильевич знал о моих поездках к сестре, я его не раз приглашала с собой. Он категорически отказывался. Такой уж упрямый был человек. Он знал только, что после ухода из музучилища я устроилась в Салон аргентинских танцев, в оркестровую группу. Я играла на аккордеоне и…

— Давайте лучше поговорим о клубе с варьете и всякими безобразиями, — оживленно, хотя и приглушенным голосом проговорил Сидорин, предвкушая раскрытие еще неизвестных преступных действий со стороны феминистской «малины». — Про салон у меня есть кое-какой материал. Меня интересует другое. В салоне вы играли на аккордеоне. А в «Лилии»? И как вы туда попали?

— В «Лилии» я играла на синтезаторе. Ящик такой с переключениями тембров. Заменяет для маленькой эстрады фортепиано. Устроила меня… вернее, практически… заставила играть в «Золотой лилии» старуха Кулькова. Я вынужденно согласилась. Потом вроде попривыкла, несмотря на похабство и всякие странности…

— Вот об этих странностях я как раз хотел бы узнать подробнее, — остановил Слепакову капитан. — Вы играли в Москве на аккордеоне, а в Барыбино на синтезаторе. Зачем вы каждый раз возили с собой аккордеон?

— Мне просто приказала Кулькова. А потом, уже в «Лилии», этот порядок подтвердила директриса Илляшевская. За сутки до выступления в Барыбино я оставляла аккордеон в салоне. Накануне забирала и ехала с ним на электричке к началу представления. Глупо, но я терпела. Мне сказали жестко: не задавать вопросов, никуда не соваться. Меньше буду знать, дольше буду жить.

— Кто сказал вам эту страшилку? Кулькова или директриса?

— Сначала Кулькова. Потом помощница Илляшевской.

— Кто такая эта помощница?

— Зовут ее Люба. Фамилию не знаю. Молодая красивая блондинка. Как сплетничали, она любовница шефа.

— Шефа?

— Илляшевская и есть шеф.

Сидорин опять отметил что-то в книжечке, подумал, явно делая какие-то выводы для себя.

— Что же дальше?

— Я поняла, что попала в мышеловку. Меня использовали не только как музыканта, но и в качестве курьера.

— Наркокурьера, — зловещим тоном пояснил капитан. — Вам это не приходило в голову?

— Ужас… — Лицо Слепаковой еще больше помертвело, сделалось совершенно бескровным. — Я-то думала, там драгоценности какие-нибудь… бриллианты… И страшно боялась, как бы хулиганы или еще кто-то… В общем, как бы аккордеон не отняли…

— С вами в вагоне наверняка ехал неизвестный вам вооруженный охранник, — усмехнулся ее наивности Сидорин.

Зинаида Гавриловна тяжело вздохнула и беспокойно задвигалась под одеялом, будто ей стало неудобно лежать.

— Зачем они использовали меня и мой инструмент? Не проще ли привезти что надо на машине? — недоуменно спросила она. — К чему эти дурацкие игры?

— Те, кто был заинтересован в доставке товара на эту базу, предполагали… могли предполагать, что за ними следят: или наши правоохранительные службы, или догадливые бандиты. Автомобиль-то под любым предлогом всегда без проблем остановят и проверят. А кто заподозрит скромную пожилую женщину со стареньким аккордеоном? Но охрана вас, конечно, сопровождала. Как ваш муж узнал адрес «Лилии»?

— Он перерыл весь дом и нашел карточку. В нее были вписаны координаты и пропускной пароль. Он что-то подозревал… Его преследовала мысль о разоблачении преступников. Мне кажется, он догадался, что я нахожусь под прессингом… Но все это уже мешалось в его голове с нездоровым психическим возбуждением. И вот он…

В эту минуту дверь палаты открылась, вошла юная худенькая медсестра, постукивая острыми каблучками.

— Уважаемый посетитель, предлагаю вам закончить разговор с больной, — сказала медсестра очень решительно. — Она еще в ослабленном состоянии. Такие длительные беседы ей противопоказаны. Уже поздно. Ни одного посетителя не осталось. Прошу вас покинуть палату.

— Мне нужно задать еще пару вопросов. Я из уголовного розыска.

— Не интересуюсь, из какого вы розыска. Здесь лежат тяжелобольные. Их жизнь в опасности. Если вы сейчас же не покинете палату, я вызову весь присутствующий персонал, охрану и дежурного врача. А завтра будет отправлена жалоба вашему начальству. И если с больной что-нибудь случится, вам придется отвечать.

— Хорошо, хорошо. — Сидорин с досады заиграл желваками на скулах. — До свидания, Зинаида Гавриловна. Выздоравливайте поскорей. Надеюсь в ближайшие дни с вами увидеться.

— Спасибо, до свидания, — тихо ответила Зинаида Гавриловна и неожиданно поманила капитана. Он быстро наклонился, приблизив ухо к ее лицу. — Запомните. Я видела однажды рядом с Салоном аргентинских танцев Хлупина и охранника Пигачева… Запомните: Пигачев. Они разговаривали. О чем, не знаю, но…

— Все! — настойчиво вмешалась медсестра. — На сегодня все. Гражданин, прошу вас на выход.

Лейтенант полиции Михайлова, одетая в коричневую дубленку с капюшоном и весьма элегантно выглядевшая, подошла к входу. Она несла за плечами футляр с новеньким аккордеоном. Между двумя белыми колоннами сияла декоративной медью высокая дверь. Рядом, на стене, вывеска под непробиваемым стеклом: развевающийся плащ-пончо и указание стилизованным шрифтом: «Салон аргентинских танцев». С двух сторон были экзотические фонари — завитки, орнамент и красноватые стекла.

Из-за угла энергично жестикулируя, подскочил старый знакомый по Егорьевскому музучилищу Валентин Белкин. В специальном кожаном мешочке он тащил свои ударные палочки, шуршащие метелочки, какие-то звонцы и колокольцы. Вся система барабанов, естественно, находилась в помещении салона. Валентин подцепил девушку под руку с нарочито ухарским видом. На ходу чмокнул в разгоряченную щечку.

— Салют, Тихоня, — смеясь, сказал парень, намекая на характер бывшей однокашницы и на значение ее имени: в святцах Галина — Тихая.

— Привет. Ну что, спросил про меня?

— Аккордеонистка нужна позарез. Наша Зина, наверно, не вернется. Жалко ее, что-то у нее стряслось. Хороший музыкант, хорошая тетка вообще… Ладно, идем к руководству. — И он втащил Галю в известный нам подъезд, украшенный по стенам смальтой и бронзовыми розетками — некий южноамериканский интерьер.

Красавцу-охраннику с прилизанным пробором представил:

— Тихоня Галочка. Волоку к Ануш. Оставит — будет у нас вместо Зины. Кстати, что с ней?

— Понятия не имею, — ответил страж в опереточном мундире при аксельбанте. — Хэлло, мисс. Очень рад вас приветствовать.

— Галя, это наш мужественный охранитель Жора Пигачев, — с долей иронии знакомил Галю веселый Белкин. — А там — Рома Фантомас.