Та еще семейка Макеев Алексей
— Когда мы приехали, нас встретили довольно спокойно. Даже Севу пропустили смотреть кусочек этого варьете. И… в общем, мне было стыдно перед ним, а ему передо мной. Мы, люди старшего поколения, не привыкли к такому. Затем нас приняла директриса Илляшевская. Высокая дама лет сорока. Очень красивая, одетая в мужской костюм, средневековый, как бы придворный. Словом, будто в театре…
— Из-за чего произошел конфликт у Слепакова с Илляшевской?
— Он хотел немедленно забрать Зину из клуба. Правда, я всего этого не видела. Илляшевская приказала мне вернуться в машину и там дожидаться. Я послушалась, сижу в машине и вижу: двое здоровенных охранников тащат Всеволода Васильевича. Его скинули со ступенек и еще пинали. Я бросилась к нему, помогла подняться. Ему разбили лицо и зуб выбили. А мне велели забирать его и уезжать.
Послышались посторонние звуки из прихожей, открылась входная дверь.
— Кто это? — настороженно, хотя внешне безмятежно спросил Маслаченко, обернувшись к двери.
— Сын. Дима, у нас гость, — громко сказала Нина Филипповна. — Из полиции.
В комнате появился высокий плечистый парень в джинсах и свитере.
— Здравствуйте, — сказал сын Слепакова, чем-то еле уловимо похожий на погибшего отца, и сел рядом на стул.
— Дима, я рассказываю капитану Маслаченко о том, что мне сообщил Всеволод Васильевич ночью в машине.
— Можно мне присутствовать? — спросил Дмитрий.
— Можно, — согласился капитан, разглядывая его. Парень капитану понравился: лицо возмужавшего на преодолении опасностей и трудностей молодого человека. Видно, что культурный, правильно воспитанный умной матерью. Скромен, понятливый твердый взгляд, хорошее физическое развитие. «К нам бы в отдел такого. Достойный опер бы получился».
— Продолжим, Нина Филипповна, — предложил Маслаченко.
— Я хотела вам объяснить… простите, как ваше имя-отчество?..
Капитан назвал.
— Я сразу хотела сказать, Андрей Андреевич, мне показалось, что Всеволод Васильевич был в ту ночь не в себе. Просто видно: человек болен. И может быть, психически. То, что он говорил, ужасно. Будто бы, по наущению какого-то Хлупина, на него напал бандит и хотел отнять пенсию. Будто бы Хлупин ожидал другого результата, а Всеволод Васильевич, защищаясь, не желая этого, случайно… как это выразиться… придушил нападавшего. Он скрыл это от полиции, боялся, что ему не поверят… не поверят, будто он только защищался и не хотел убивать.
— Такое, наверно, могло случиться? — вопросительно сказал Дмитрий, взглянув на полицейского.
— Следствие должно было установить факт нападения, — скучливо отреагировал Маслаченко, зная, как иногда неблагополучно складываются обстоятельства для защищавшихся, но «превысивших степень защиты» граждан.
— Свидетелей-то не оказалось, — продолжала Ряузова. — Всеволод Васильевич, видимо, очень переживал. Тем более поступил донос Хлупина…
Маслаченко остановил ее:
— Я все это знаю. Я сам, по заявлению Хлупина, дважды вызывал Слепакова и беседовал с ним. К сожалению, мне пришлось присутствовать при его самоубийстве. Он и правда был не в себе. Я пытался его остановить в последний момент. Обращался к нему, просил. Напрасно, он не слушал уже никого. Скажите, что еще говорил Слепаков в машине?
— Я отнесла то, что он говорил, к его повредившейся психике. Например, он упорно настаивал, что с помощью электрического прибора убил того самого Хлупина. По-моему, это была больная фантазия.
— Не совсем. Хлупина он не убил, но, видимо, каким-то образом воздействовал на него. Потому что утром Хлупина увезла «Скорая помощь» с тяжелым сердечным приступом. Что это означает? Следствие не обнаружило ничего, на чем настаивает Хлупин. Тип вообще крайне противный и подозрительный. Все, в чем он обвиняет Слепакова, пока недоказуемо. И может получиться, как у нас принято говорить, «глухарь». Во всяком случае, Хлупин уже чувствует себя нормально, находится дома. Что еще говорил Слепаков?
— Он сказал: там банда. Старуха, дежурная в их подъезде, кажется, натравила («накачала», как он выразился) против него Хлупина. А Хлупин того бандита. Когда мы ехали в Барыбино, Всеволод Васильевич что-то упоминал про наркотики. Вроде бы на этаже у него кто-то связан с наркотиками, и консьержка, и который ее замещал на ночь… По-моему, молодой таджик. Но я не очень хорошо запомнила его слова.
— Теперь вопрос вам, Дмитрий, — опрашивал дальше опер.
— Можно на «ты», товарищ капитан. А то я как-то не привык… — усмехнулся Дмитрий.
— Ладно. Поясни: когда ехали с похорон, за вами следовал серый «Шевроле». Почему ты так решил? Ты уверен, что это было преследование?
— Конечно. Я проверял. Несколько раз менял ряд, пока двигались по проспекту Мира, потом у Сухаревской выехал на Кольцо и гляжу: «Шевроле» — как привязанный. Я туда-сюда, никак не мог оторваться. Только уже позже, у Серпуховского вала. Перед этим разворот надо сделать… А тут затор… Ну, я прямо по тротуару и в переулок… Только так избавились.
— Кто бы это мог быть? Как думаешь?
— Думаю, послали те, кто видели маму в «Лилии».
— Чего им было нужно? Твое мнение.
— Может, поговорить хотели, припугнуть. А то и пальнуть из ствола в суматохе… Там ведь везде пробки. Кольцо переполнено, шум, гул… Никто бы не заметил. Решили убрать все возможные зацепки. Или просто установить, где живет… Все-таки я за маму испугался. Поставил наши «Жигули» на время к товарищу в гараж. И маму попросил к вам в управление не ходить, как бы не засекли.
— Вряд ли ради Нины Филипповны они установили бы ежедневное дежурство, хотя… Ты поступил правильно. Пока лучше быть осторожнее. Не желаешь к нам в контору? Ну, поучишься сначала… а?
— Да нет, спасибо. Я уж по специальности, как служил. Рассчитываю стать офицером спецназа. А по поводу «Лилии» у меня есть план. Хочу вот… попробовать.
— Ничего не делай, не поставив меня в известность, — строго сказал Маслаченко. — Мало ли что случится, один не выберешься. Звони, если что. Предположительно, и «Лилию», и «Аргентинские танцы», где тоже работала Зинаида Гавриловна Слепакова, крышуют очень опасные акулы теневого шоу-бизнеса. Плюс наркота. Дело нешуточное, учти, Дмитрий.
— Выпейте все-таки чашку чая, Андрей Андреевич. И надо вам перекусить, наверно, целый день на ногах, — стала уговаривать Ряузова.
Маслаченко вежливо отказался. Убрав в карман карточку с указанием местоположения «Золотой лилии», паролем «Люба» и фамилией директрисы, он надел пальто, попрощался и вышел во двор.
Часть третья
Галя Михайлова ехала из Барыбино вместе с рыженькой Шурой Козыревой. Так же, как Белкин, «ударник» Шура возила свои барабанные палочки и метелочки в кожаном продолговатом мешке. Галя держала на коленях ненужный ей здесь, но «обязательный» аккордеон. Девушки чувствовали притяжение взаимной симпатии, располагающей к откровенности.
— А что же Таня не села с нами на электричку? — интересовалась Галя, уставшая не столько от работы (в «Аргентинских танцах» музыкальная нагрузка была куда напряженнее), сколько после бессонной ночи.
— Танька, из-за того что негритянка, берет машину до дома, чтобы не привлекать внимания. На это у нее денег уходит — жуть.
— Может быть, нам ездить всем вместе и расход на троих?
— Она живет в Красногорске. Сразу, как выезжает на Окружную, шпарит в западном направлении. А мне надо в Марьино, совсем не по пути.
— Понятно. — Галя несколько помедлила, будто преодолевая простодушную робость. — Вот не думала, что придется играть в таком… заведении.
— Да, тошнит иной раз. — Рыженькая барабанщица с досадой поморщилась. — Надоели голые девки и клиентки — наглые бабищи с их пристрастиями. Меня сюда затащила Танька Бештлам. Мы вместе учились. Вообще-то я параллельно с «Лилией» в ресторане работаю по вечерам.
За окном вагона тянулись не сильно заснеженные, тускловатые утренние пейзажи. Кто-то входил и выходил на станциях. Ослабевшие без сна музыкантши, не оборачиваясь, зевали.
— Во, сколько строят. Скоро ни полей, ни лесов не останется, одни коттеджи. Целые города из фазенд. Некоторые прямо дворцы шарашат. Железно отдельные категории граждан научились бабки рубить, — проговорила Шура. — Голова болит. Мы с чернушкой виски нахлестались для вдохновения. Ты умница, мало пьешь. А тут — только спиртным да куревом себя и поддерживаем. Заметила, какие мы смолим сигареты? Их нам бесплатно администратор Любка подкидывает.
Галя встряхнулась, отогнала дремоту и навострила уши.
— Заметила, — сказала она с наивной откровенностью. — Когда я у вас закурила, сразу храбрее стала. Как будто развеселилась с чего-то… И кажется: все трын-трава…
— Думаю, в Любкиных сигаретах легкий наркотик, — согласилась Шура. — Ты, наверно, в таких вещах не особо сечешь. А я уж лет шесть в этом бульоне варюсь. Сейчас «Лилия» и ресторан. Был и ночной клуб. Правда, захудалый, но система одна. Клубы, дискотеки, закрытые заведения вроде «Лилии» без наркоты не обходятся. Чтобы заставить персонал выкладываться, а клиентов быть щедрее, без спецсредств не обойтись. Как закон. Шампанское, виски — этого уже мало. Ты, например, знаешь, какого черта тебе навязали таскать сюда аккордеон? Он тут тебе не нужен, а таскаешь как миленькая. И Зина таскала… — Шура внезапно посмотрела на Галю испуганными глазами, резко повернула голову и осмотрелась кругом. — Поплачусь когда-нибудь из-за своего болтливого языка…
— Мне тоже посоветовали меньше спрашивать. Лучше буду жить, сказали. А то возникнут проблемы. Очень серьезно намекнули, — изображая невнятный страх, сообщила спутнице Галя.
— Давай кончим эту тему, — нервно произнесла Шура. — Я жалею, что послушалась сдуру Таньку Бештлам. Не уверена, возможно ли самовольно уйти из «Лилии», если станет невмоготу. Собьют где-нибудь машиной… А то под электричку попадешь случайно… Много способов есть убрать человека, знающего изнутри порядки в филиале клуба «Золотая лилия», — грустно рассуждала Шура Козырева, поглядывая на Галю; наверно, жалея о своей крамольной откровенности. Впрочем, она тут же сердито продолжала:
— Самое противное, когда вызывают к Илляшевской, и та говорит: «Прими душ, опрыскайся жасминовым спреем, накинь прозрачный халат. Одна дама хочет пообщаться с тобой тет-а-тет…»
— Да… — задумчиво произнесла Галя, анализируя, как лейтенант милиции, свое задание в этом опасном вертепе. — И ведь одни женщины… Прекрасный пол, так сказать… Даже охранники…
— Ну, это только Инга для антуража. А еще есть три амбала под метр девяносто. Главный у них — бывший мент, Юрка Екумович…
Галино сердце тревожно заколотилось. Только профессиональная выучка помогла взять себя в руки. Внешне она осталась невозмутимой. Зевала теперь делано, чтобы было время унять в душе панику. «Кажется, я горю, — думала лейтенант Михайлова. — Бывший муж скажет Илляшевской, и тогда мне крышка. Скорее всего, убьют. Говорили, по неподтвержденным данным, Илляшевская безжалостна. А Екумович и не вспомнит про наши сладкие объятия четыре года назад. За это время у него было, конечно, столько многоопытных партнерш, что он давно забыл жену, глупую подмосковную девчонку».
— Интересный мужик до дрожи, — рассказывала между тем Козырева, неприятно оживившись, — такой, как бы тебе описать… такой неотразимый самец, что ли… Ему Илляшевская по-дружески поставляет из нашей компании певичек, плясуний…
— Как ты думаешь, он мог видеть нас на эстраде? — спросила Галя, подавляя внезапный страх.
— Во время представления мужская охрана не появляется. А то клиентки взбеленятся, приезжать перестанут. Охранники находятся позади здания либо в своей комнате, в полуподвале. Вход на территорию у них тоже отдельный.
Галя почувствовала, что тревога убывает и страх медленно оставляет место деловитым холодным мыслям.
— Я вижу, контроль в «Лилии» о-е-ей… А Илляшевская или Люба, пока мы работаем, проверяют наши сумки?
Шура с рассеянным видом пожала плечами.
— В принципе, если им стукнет в голову, возьмут да обшарят. Сумки вытрясут. Не постесняются. Пока вроде такого не было. Во всяком случае, никто следов обыска у себя не обнаруживал.
«Приезжаю и тут же звоню Андрею Маслаченко, — размышляла лейтенант Михайлова, притворяясь задремавшей. — Пусть обсудят у начальника, как мне действовать дальше».
Сидорин, не торопясь, шел к своей машине, оставленной на углу. Слева от него находился заснеженный сквер с елями и подстриженными кустами. В эти минуты сквер пустовал. Взглянув еще раз, капитан обнаружил на одной из дорожек девушку в черных обтягивающих джинсах и песцовой шубке выше колен. Девушка была без головного убора. Брюнетка с короткими, вьющимися волосами шла, по-видимому, от соседнего дома к серому «Шевроле». Автомобиль стоял в узком проезде между сквером и домами.
Обтянутые джинсами стройные ноги в модных сапогах, волнующее покачивание из-за высоких каблуков… Сидорин не мог не обратить внимания на эту грациозную красотку. Женский вопрос последнее время его очень беспокоил. «Ох, какая девчонка… — невольно подумал капитан, — «Шевроле»… Что-то мелькало однажды в докладе Маслаченко по поводу серого «Шевроле»… На нем якобы преследовали кого-то… Ну и что? Сколько в Москве серых «Шевроле»?» Опер пристально, уже с практическим любопытством сыщика взглянул на стройную брюнетку. Она как раз повернула голову в его сторону.
Сабло! Медсестра Юлия Сабло, убийца Зинаиды Гавриловны Слепаковой! В машине ее ждут, дверца приоткрыта…
Сидорин перепрыгнул через барьер подстриженных кустов и поспешил за убийцей в песцовой шубке.
Услышав за собой торопливое похрустывание, девушка оглянулась. В ее карих глазах мелькнул страх, она побежала к машине.
— Гражданка, стойте! — торжествующим голосом приказал Сидорин. — Предъявите документы! Полиция!
Юлия Сабло остановилась, в ее руке блеснул светлым металлом маленький пистолет. Она вскинула руку и, не целясь, выстрелила. Выстрел прозвучал звонко, легко, как будто звук его отразился от ледяной дорожки. Пуля улетела в небо. Девушка снова побежала к «Шевроле». Капитан злобно выругался и привычным движением достал оружие.
— Стоять, Сабло! — хрипло закричал он, его «стечкин» бахнул в воздух резко и грозно. — Оружие на землю!
Опер пытался догнать девушку, пока она не успела выстрелить еще раз. Сабло не останавливалась. В глубине автомобиля Сидорину почудилось движение. Мелькнула мысль: «Сейчас оттуда пальнут…» Однако он не прекратил преследования. «Сейчас…» — подумал он, тяжело дыша, и тут же упал за кусты, предупрежденный инстинктом опытного бойца. Пуля из блестящего пистолета медсестры свистнула над ним.
И тогда капитан Сидорин с колена ударил на поражение. Его выстрел грохнул особенно страшно, даже самому оперу так показалось. Девушка выронила пистолет, как-то странно, словно приветственно, взмахнула кистью и упала поперек дорожки, распахнув песцовую шубку.
Сидорин побежал через газон по снегу, готовый стрелять в темноту за приоткрытой дверцей автомобиля. Ничего там не разобрать, стекла… мать их… тонированные… Он ждал встречного выстрела, но охватившая его ярость не давала действовать осторожней. «Либо пан, либо пропал…» — произнес он мысленно старую поговорку. На бегу капитан решил: «Стреляю первый!» Но дверца захлопнулась. «Шевроле» зашелестел шинами и помчался по узкому проезду к Строгинскому бульвару.
Капитан выскочил на проезжую часть. Прицелился в колесо, одновременно запоминая номер. «Нет, поздно», — он скрежетнул зубами.
Из-за угла ближайшего дома появилась пожилая женщина в шали и пальто с барашковым воротником. Она вела за ручку ребенка в красной зимней курточке и пушистой шапке с помпоном. Тут же из другого прогала, оставленного домами, вышли двое подростков с цветными рюкзаками. Подростки, толкая друг дружку, хохотали. Еще какие-то прохожие, словно статисты по приказу режиссера, вышли на сцену из-за кулис, — если вообразить улицу сценическим пространством, а стены домов кулисами.
Сидорин вернулся к тому месту, где лежала, распахнув шубку, Сабло. Он подошел, преодолевая внутри себя охотничье торжество и одновременно мрачное подавленное состояние. Несмотря на легкий морозец, он был желчно-бледен. Через минуту пришла поддерживающая и справедливая мысль: «Поделом ей, твари поганой… За Зинаиду Гавриловну Слепакову… За разбитый затылок Сашки Рытькова… Да и за капитана Сидорина: второй раз она целилась прямо в меня…» Маленький пистолет из светлого металла поблескивал рядом с убитой.
Прохожие останавливались поодаль, не решаясь приблизиться. Сидорин кивнул двум прилично одетым молодым людям:
— Подойдите ближе, граждане, — быстро достал удостоверение, раскрыл, показал. — Уголовный розыск. Не стесняйтесь, будете понятыми. Не свидетелями, а понятыми.
Опер набрал номер Полимеева, заранее играя желваками на скулах.
— Владимир Степанович? Докладывает Сидорин. У меня труп. Стрелял я. Высылайте эксперта и медицину. Что? Стрелял в ответ на прицельный огонь Юлии Сабло. Здесь увидел, случайно. От Таллинской, где начало Строгинского бульвара. Сквер рядом с домом номер пятнадцать.
Через десять минут подъехали «Ауди» Полимеева и полицейский «УАЗ». Немного позже из-за угла вынырнула машина «Скорой помощи».
От «Ауди», словно нехотя, шагали к середине сквера Полимеев и замначальника управления полковник Ипатов, грузный, краснолицый, с седоватыми усами, вислыми, как у китайского мудреца на древнем рисунке.
— Ну, чего у тебя, Сидорин? — приблизившись, недовольно спросил Ипатов. — Стрельбу на улице устроил?.. Инструкций не знаешь?
— Инструкции знаю. Кроме находящейся в розыске обвиняемой в убийстве Сабло на сквере никого не было. На приказ «стоять» ответила выстрелом. Я дал предупредительный в воздух. Она бежала к серому «Шевроле». Ее ждали. Еще раз приказал остановиться, Сабло ответила прицельным огнем. Пришлось падать за кусты, стрелял снизу…
— Не мог ранить? — так же недовольно перебил полковник Ипатов. — Ворошиловский стрелок…
— Не мог, — мрачно ответил Сидорин, не выказывая никакого чинопочитания. — Думал, будут стрелять из «Шевроле», дверь-то была открыта… Но они рванули от меня, к повороту на мост. Между прочим, я запомнил номер иномарки…
— Знаем номер, — остановил желчный доклад капитана майор Полимеев. — Мне сразу после тебя звонили гаишники. «Шевроле» после светофора вмазался на скорости в громадный немецкий трейлер. Который был за рулем, погиб на месте. Второй, на заднем сиденье, пока жив. В тяжелом состоянии. А эту Сабло, товарищ полковник, — обратился майор к Ипатову, — мы уже неделю ищем. Она подозревается в убийстве важной свидетельницы и обвиняется в нанесении серьезной травмы старшему лейтенанту Рытькову. Парень находится в больнице.
— А чья машина, не сказали? — несколько смягчая недовольный тон, спросил полковник. — Обнаружили что-нибудь?
— Полный набор, Лев Иванович, — почти весело усмехнулся Полимеев. — Героина граммов двести. «Калашникова» с запасом патронов нашли под сиденьем. Два пистолета. Старый военный «вальтер» в рабочем состоянии и газовый, переделанный для стрельбы пулями.
— Арсенал прямо, — заметил Сидорин, разговаривая и держась, будто он ровня начальству, и даже как бы ощущая свое действенное, активное превосходство. — Хорошо, хоть Бог за нас, меньше искать. А то я психанул на этот «Шевроле»… Ну, думаю, упустил…
Полковник Ипатов прекрасно понимал, что такого опытного, смелого и упорного сыщика, как капитан Сидорин, во всем управлении поискать, да и в самом МУРе таких немного. Однако всякого хозяина отдельного кабинета раздражает, если у подчиненного излишне высокое мнение о себе. «Вот и будешь в капитанах сидеть, — с невольным злорадством мысленно рассуждал полковник, — хотя давно пора тебе получить майора. Когда стал бы полковником, тогда бы и понимал о себе, да и то — в пределах разумного. Эх ты, зануда…»
— Осторожно, — напомнил Полимеев эксперту, франтоватому, в фетровой шляпе и с переброшенным за спину клетчатым шарфом. — Пистолетик дамский в пакет положи. Знаю, что знаешь, Боря. Между прочим, зарубежного выпуска вещица, новенький… Хромированный… Не угадаешь, какой?
— Английский, — небрежно поведал начальнику эксперт-криминалист, демонстрируя руководству квалификацию, затем назвал оружейную фирму и калибр.
«Все знает, паршивец, — любовно подумал о нем майор Полимеев. — Память — прямо компьютерная».
— Обыскали? — вмешался полковник. — Что там?
— Кошелек кожаный, с четырьмя отделениями, производство Казахстана. В кошельке три тысячи американских долларов и полторы рублями. Имеется московская регистрация, паспорт заграничный. Собиралась, видать, податься за кордон.
— Ого, ты гляди, — удивился Сидорин, словно чему-то фантастическому, необыкновенному; его опять стало лихорадить.
— Да, красотка была при деле, — заметил Полимеев. — А как, между прочим, экипирована-то, а?
— Последний писк, — сострил полковник Ипатов, достал платок, высморкался и вытер свои китайские усы. — Значит, так. Старший лейтенант Блазнин, бери Селимова и Минакова, поезжайте по адресу регистрации. Проверьте и здесь квартиру, откуда она вышла. Работайте.
— Я пока свободен? Разрешите идти? — обратился к полковнику Сидорин.
— Приготовьте подробный отчет о случившемся. Свободны, — официальным тоном разрешил Ипатов.
— Иди, отдыхай, Валера, — видя, что Сидорину не по себе, сочувствующе подхватил Полимеев. — Сними напряжение, вздремни часика два.
Сидорин посмотрел на Юлию Сабло, отвернулся и пошел к своей «Волге». Полковник Ипатов счел за лучшее ничем больше не напутствовать капитана.
К шести часам все собрались в кабинете Полимеева на совещание. Приехал с задания старший лейтенант Блазнин, немного позже подоспел Гороховский. Маслаченко и Сидорин сели рядом, оба приготовили письменные отчеты — один по особым обстоятельствам на плодоовощной ярмарке, другой о случае перестрелки с подозреваемой в убийстве Юлией Сабло. Скромно присел в конце длинного стола стажер Петраков.
— Так, — произнес с долей торжественности в голосе майор Полимеев. — Сегодня вкратце каждый проинформирует отдел о своих успехах. Начнем с неожиданного столкновения Сидорина с разыскиваемой Сабло. Она, как вы знаете, стреляла в него из иностранного пистолета. Как установлено экспертом, такие делают в Англии для спецслужб. Откуда Сабло взяла это оружие — небезынтересный вопрос. Сидорин был вынужден применить «стечкина» на поражение после многочисленных обращений к Сабло, а также после предупредительного выстрела в воздух. Сабло ликвидирована. В связи с тем, что жизнь старшего оперуполномоченного Сидорина находилась под угрозой, управление, прокуратура и наше вышестоящее руководство считают его действия допустимыми.
— Я написал отчет, — сердито сказал Сидорин и протянул через стол исписанный лист.
— Хорошо, Валерий Фомич, давай твою бумагу. Она пойдет наверх вместе с показаниями, подписями понятых, эксперта, медиков, присутствовавшего при исследовании инцидента полковника Ипатова. Разумеется, моя подпись тоже там есть. С Сабло закончили.
— А насчет «Шевроле»? — спросил Гороховский, потирая руки, будто предвкушая чрезвычайно редкие сведения, относящиеся к этой марке автомобилей.
— Не торопись. И не встревай раньше времени, Иван. Что у тебя привычка такая… — Полимеев прочистил «хыканьем» голосовой аппарат, поправил узел полицейского галстука и строгим движением бровей выказал недовольство поведением Гороховского. — Информирую. «Шевроле», в котором были подельники Сабло, после выстрелов капитана Сидорина помчался к повороту на мост. Сразу за поворотом, при злостном нарушении правил дорожного движения, «Шевроле» врезался в иностранный трейлер. Находившийся за рулем гражданин Малдыбаев погиб на месте. Сидевший сзади также гражданин Казахстана Хомочкин лежит под охраной в реанимации. Соответствующие службы наводят справки об их преступном прошлом.
— А трейлер чего? — как будто нарочно, после преждевременного вопроса Гороховского, юношеским тенорком влез стажер Петраков и сильно покраснел. Опера не могли удержаться от смеха. Впрочем, смеялись не очень весело, у всех к концу дня энергии поубавилось.
— А трейлеру… женщин нет?.. трейлеру, мать его, ни хрена не сделалось. Такой вот стойкий немецкий фургон. А тебе, Петраков, надо приучаться помалкивать, когда говорит старший по званию. Тем более начальник отдела…
— Исполняющий обязанности начальника, — вполголоса поправил Сидорин, не в состоянии преодолеть беса противоречия.
Майор Полимеев сделал вид, что не слышит убогого юмора капитана, и продолжал вполне официально:
— В «Шевроле», владельца которого устанавливают, обнаружено достаточное количество героина… достаточное для срока за незаконное распространение наркотических средств. Дальше. Обнаружен автомат, два пистолета. И две большие сумки с антиквариатом, похищенным из квартиры профессора-востоковеда Ксионжика Владислава Александровича.
— Это там, где убили домработницу? — уточнил Сидорин.
— Да, гражданка Бочарова, по-видимому, стала жертвой преступной тройки наркодилеров и грабителей: Хомочкина, Малдыбаева и Сабло, хотя… возможны, как говорится, варианты. Однако краденые вещи нашли в багажнике «Шевроле». Повторяю, настоящий владелец выясняется.
— Может быть, угон? — проявляя ненужную озабоченность, предположил Гороховский, хотя эта деталь расследования его не касалась.
— Может быть, угон, — терпеливо подтвердил Полимеев. — Блазнин, что по месту регистрации Сабло? И квартиру, из которой она сегодня шла, вы определили?
— Все нашли, все определили. Но никаких дополнительных результатов, товарищ майор.
— Что значит — никаких? — начал сердиться Полимеев.
— Здесь, в Строгино, Юлия Сабло прибыла в квартиру, где проживает пенсионерка Бадахшанова. Но Сабло пенсионерка не знает, никогда раньше ее не видела. Приходила та к Корчевской Наталье, она снимала у Бадахшановой комнату. Корчевская как раз вчера съехала. Сабло ее не застала.
— А чем занималась квартиросъемщица?
— Официально заявляла, будто торгует на вещевом рынке.
— Негусто, — сумрачно прокомментировал майор. — А какие результаты на улице Михневской, где была зарегистрирована Сабло?
— Там местные опера тоже ничего нового не нашли, — опечалившись хмуростью начальника, ответил Блазнин. — Хозяйка — ни бе, ни ме. Жила, говорит, девушка и вдруг пропала…
— Блазнин и Гороховский свободны. Петраков тоже. Сидорин и Маслаченко, подсядьте ближе, — распорядился Полимеев и, когда названные вышли, кивнул. — Ну что, два капитана?
— Вчера звонила Галя, — слегка напрягаясь из-за тревожности своего сообщения, начал Маслаченко. — Возникла непредвиденная опасность. Среди охранников «Золотой лилии» оказался ее бывший муж, бывший опер подмосковного УГРО Екумович. Узнала случайно от коллеги. Сам Екумович пока ее не видел. Если увидит, сразу будет провал. Он Галю не пожалеет. Так что лейтенанта Михайлову нужно снимать с задания.
— Эх, мать честная! — воскликнул задерганный начальством Полимеев. — Что будем делать? Думайте, высказывайте ваши соображения.
Сидорин стукнул кулаком по столу.
— Да чего думать, Владимир Степанович! — взревел он. — Галю снимаем с задания, а сами договариваемся с ребятами из борьбы с наркотой и берем всех: и «Аргентинские танцы», и «Лилию» в один день. Хватит с ними миндальничать! В наручники и за решетку — шикарное дело будет. А при сопротивлении этих гадов, продажных бывших ментов — лупцуем на поражение…
— Стой, Сидорин! Ну, что ты взвился! — тоже закричал Полимеев, хватаясь за голову. — Какие у нас основания? Что мы можем им предъявить?
— Предъявлять будем потом. Сначала надо брать и выбивать чистосердечное признание.
— Что ты несешь, Валера! Ведь, тронешь бездоказательно кого-нибудь, вой подымется на весь мир. Тем более «Золотая лилия» формально является филиалом международной феминистской организации. Так сказать, борется за права женщин.
— Вот мы и представим суду доказательства, как они борются за права женщин в голом виде… — Сидорин ощерился и показал руками воображаемые очертания чего-то постыдного.
— По теперешним законам нельзя ущемлять права сексуальных меньшинств, если только нет садизма, насилия и вовлечения в секс несовершеннолетних. А это установить почти невозможно, — спокойно заговорил Маслаченко. — Но у нас есть одно основание: транспортировка и оборот наркотиков.
— Вот! — торжествующе поднял указательный палец майор Полимеев. — Единственное основание. А этим занимается Комитет по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Это их прямая работа. Если нет убийств, мы здесь ни при чем.
— Тогда договариваемся с комитетскими. Позвоните подполковнику Харитонову, Владимир Степанович. Вы же его хорошо знаете. Мы разработаем операцию и сами примем участие, а им вся слава, — быстро говорил Сидорин. — Андрей, когда Галя снова поедет в «Лилию»?
— Послезавтра. — Маслаченко достал записную книжку из кармана модного пиджака, по поводу которого ему тайно завидовал Сидорин. — Завтра Галя играет на аргентинских танцах и, как ей приказано, оставляет аккордеон на ночь. В аккордеон загружают граммов триста героина и кокаина…
— Ну да! — обрадовался Сидорин. — В комитетской лаборатории лично вычислил майор Голомбаго-Тисман.
— Когда? — усомнился Полимеев. — А помню, конечно. Вы с Рытьковым возили туда аккордеон Слепаковой.
— Послезавтра Галя приходит к пяти часам в салон. Охранник Пигачев вручает ей затоваренный аккордеон, который она должна отвезти в «Лилию», — продолжил Маслаченко.
— Тут мы с комитетскими врываемся, берем охранника и прочих с поличным… — подхватил Сидорин, возбужденно раздувая ноздри.
— А Галя? — на секунду задумался Полимеев. — А Галю тоже берем на глазах у всех. Для видимости… На всякий случай…
— Отлично, товарищ майор. — Маслаченко записал что-то у себя в книжке. — Хорошо бы задержанных увезти на разных машинах. Охранника в камеру под строгий надзор. Может быть, будет их руководительница… тогда ее тоже…
— Да она заявит, что ничего не знала, — качая головой, опять засомневался Полимеев. — Нет, ее нельзя.
— Тогда заведующая… или… как ее… художественная директриса и руководительница тут же даст знать в «Лилию». Да пусть посидит одни сутки, Владимир Степанович. Потом извинимся. Скажем: случилось недоразумение…
— А меня на ковер к генералу? — обозлился Полимеев.
— Да отвечать-то будут комитетские, я с ними это улажу, — поддержал Маслаченко преисполненный сыскной агрессией Сидорин. — Вы звоните Харитонову в комитет и договаривайтесь. Самое главное — заварить кашу. Кто-то говорил… по-моему, Наполеон… Надо, мол, ввязаться в драку, а дальше сражение подскажет.
— Нам такое не годится, — возразил Полимеев. — Мы должны заранее разобрать каждую деталь, все предусмотреть, раскопать, проверить. Мы не армия, мы разведка. Причем тайная разведка. И не среди официальных врагов, а среди своих граждан.
— Еще придумать бы, как дверь в Салоне аргентинских танцев открыть. Галя позвонит, ее впустят в подъезд. Дверь закроют. Через пять минут по плану врываемся мы с комитетскими. А как это сделать? Кто нам откроет? — Маслаченко пригорюнился, соображая, как организовать вторжение в салон.
— Есть у меня один гений по вскрытию дверей. Сейчас попробую ему позвонить. — Майор Полимеев перебрал у себя в выдвижном ящике стола кипу разномерных листков и картонок, наконец нашел нужную карточку. — Вот он, драгоценный Андриянчиков Аполлинарий Кузьмич. Я его в свое время дважды сажал за проникновение в конторы и вскрытие сейфов. Последний раз выйдя из зоны, он завязал, как ни странно. Работает во вспомогательной фирме при МЧС. Его бы не приняли как судимого, но вынуждены были. Дарование, скажу я вам, редкостное. Уникальное.
Полимеев позвонил, удачно застал «дарование» и объяснил суть дела.
— Мы тебе, ей-богу, премию выбьем. И вообще я лично тебе помогу, как смогу, если у тебя какие-то проблемы возникнут. Соглашайся, Аполлинарий Кузьмич. Ведь такого знатока по замкам, как ты, нигде в мире не найдешь… Что? Пусть не в мире, в России. Ну, точно в Москве и Московской области. Не подведешь? Спасибо, Кузьмич. Предварительно посмотришь? Запиши адрес. — Полимеев, отдуваясь, как после пробежки, положил трубку. — Договорились. Он знает, что со мной ему лучше не ссориться. Думаю, все будет в порядке. Теперь звоню в комитет Алексею Иванычу Харитонову. Если выйдет, то…
— Боже, поможи! — на украинской мове, шутливо, но не без мольбы в голосе, воскликнул Маслаченко.
Дмитрий Ряузов долго совещался со своим школьным товарищем, человеком редких качеств — преданного и твердого при исполнении любых обещаний. Звали товарища Сергей Ардаматский. Он был мелковат по сравнению с рослым Дмитрием, чернявый, подвижный, ловкий. Окончил после школы радиотехнический техникум, армию отслужил интеллигентно: по специальности. Готовился теперь в институт. А пока работал в автосервисе, куда устроил и Дмитрия.
После упомянутого совещания друзья пришли к единому мнению по поводу некоторых обстоятельств. Нам неизвестно, какие обстоятельства обсуждали молодые люди. Впрочем, Дмитрий раза два звонил капитану Маслаченко и тоже говорил с ним на разные темы. Некоторые разговоры по телефону относились к трагической смерти Всеволода Васильевича Слепакова. Дмитрий Ряузов уточнял место происходившей трагедии и спрашивал о событиях, предшествовавших гибели отца.
Капитан подробно рассказал обо всем, что знал, и прибавил к рассказанному свои сожаления в смысле невозможности доказать преступные действия консьержки Антонины Кульковой и жильца с одиннадцатого этажа Хлупина, роковым образом повлиявших на судьбу супругов Слепаковых. Маслаченко упомянул и о том, что медсестра, преднамеренно умертвившая с помощью укола жену Слепакова Зинаиду Гавриловну, застрелена при задержании капитаном Сидориным. Маслаченко не постеснялся изъявить в связи с этим удовлетворение. Он подчеркнул справедливость наказания для лиц, совершивших тяжкие преступления или создавших предпосылки для гибели невинных людей.
Дмитрий Ряузов охотно согласился с оперуполномоченным.
Тем временем консьержка Кулькова полностью восстановила поврежденное здоровье и снова занимала место в комнатке с застекленным квадратом для обозрения. Иногда она находилась на улице, при входной двери, следила, чтобы несовершеннолетние хулиганы не ломали домофон. При этом консьержка по-прежнему пестовала черного желтоглазого кота, норовившего от нее сбежать, или беседовала с пожилыми обитательницами подъезда. Бывало, что смотрела в конурке телевизор.
— Кто живет нынче в квартире Слепаковых, будь земля им пухом? — спрашивала Кулькову старушка с клюкой и неразлучным псом, пекинесом Прошкой, который во время беседы поднимал курносую морду и внимательно слушал их пересуды. Правда, в его узковатых, китайских глазках светилась мечта укусить наглого консьержкиного кота. Но он сдерживал себя во избежание наказаний со стороны хозяйки. А кроме того, опасался котовых когтей.
Проклятый брюнет действительно был зловещим животным и впрямь смахивал на ведьмино сопровождение. Спутник консьержки презрительно не замечал низенького пекинеса, лишь иногда встряхивал неодобрительно ухом, если тот позволял себе подлаивать пронзительным голосом.
— На ихнем месте теперь живут новые жильцы. Уж такие хорошие, красивые мужчины! Все как есть — бизнесмены, иностранцы, чтобы мне век воли не видать, — отвечала старушке с клюкой и пекинесом еще более заплывшая жирами за время лежания в больнице консьержка Тоня. Почему она употребила в конце своего высказывания лексику мест не столь отдаленных — осталось загадкой. Пока.
— Иностранцы? — уточнила старушка с клюкой. — Кавказской нации али узбеки?
— Да что ты, Анна Тихоновна, какое там! Мне наша председательница домового правления Гульнара Осиповна так прямо и выложила: они, говорит, есть прямые свиститы. Нет… трамсвиститы.
— И что же они теперь свистеть-то нарочно в Москву приехали?
— Экая ты темная гражданка, Анна Тихоновна. Они не свистят, а занимаются скупкой золота, серебра, старинных монет и всяких правительственных орденов. Я все про них точно запомнила. У них скупочная лавка-то на колесах, на «Тойоте», прямо гдей-то у Таганской площади. А свиститы они по нации.
— Господи, кого только нет — и еговисты, и адвентисты. И сатанисты. А теперь и свистисты какие-то…
— «Трам» не забудь, Кузьминична. Трамсвистисты.
Суммировав таким образом свое мнение о невнятном для них явлении трансвеститов, любознательные собеседницы вздохнули и, оглянувшись с осторожностью, опять сблизили морщинистые лбы.
— Слышь, Анна Тихоновна, а жильцы, которые сдавали квартиру на одном этаже со Слепаковыми, что говорят? — спросила консьержка Тоня.
— Про что они должны говорить-то?
— Да про съемщиков. Куды они подевалися, не слыхать?
— Как же, мой племянник Егор спрашивал недавно, когда Прошку выгуливал. Что, значит, с вашими квартирантами? Канули, что ль, куда-то? Оказывается, они обои убились.
— Как убились! Из огнестрельного? — ахнула Тоня и выпустила кота на зашарканный тротуар.
— Да нет. На своей личной машине… как ее…
— «Шевроле» у них была.
— Так вот они на этой самой «Шевроле» с разгону в грузовик врезались. Вдрызг. Полиция подъехала, а двери не откроешь. Еле-еле достали. У них руки-ноги оторваны, а головы расколоты, как яйцо всмятку. Во какие дела, — закончила консьержкина собеседница. После чего потащила пекинеса на поводке подальше от кота Тони, который откровенно проявлял враждебные намерения в сторону курносого пса китайской породы.
— Беда, — бормотала Антонина Игнатьевна; она внезапно стала поразительно мрачной, и ее небольшие тусклые глаза словно заискрились изнутри угрюмой мыслью. — Пьяные, что ль, напились, уроды?.. Или обкурились? А у меня кое-что осталось… Как бы не погореть. Эх, бараны!..
В завывающем, как голодный волк, лифте консьержка поднялась на одиннадцатый этаж. Надавила кнопку звонка. Едва дождавшись хозяина, ввалилась через порог.
— А, — нелюбезно проскрипел из прихожей Хлупин. — Опять вас принесло, Антонина Игнатьевна. Чем меня на этот раз спровоцировать хотите?
— Широко пасть-то не разевай, — ответила на хлупинское приветствие Кулькова. — Слушай, что я тебе скажу. Давай одевайся под работягу: телогрейку доставай, кепару мятую, сапоги. Нагрузишь тележку газетами…
— Какими еще газетами?
— Какие ты развозишь по подъездам во всем районе. С рекламами, бесплатную.
— «Экстра-плюс»? — глухим голосом уточнил Хлупин.
— Да, ее. Я тебе вручу пакет. Не тяжелый, грамм шестьсот-семьсот. Упрячешь пакет в газетах, поедешь к салону «аргентинцев», понял? Отдашь Жорке Пигачеву.
— А если меня остановит полиция? — зашептал Хлупин, с ненавистью глядя на Тоню. — Ничего я не повезу! Хочешь в тюрьму меня засадить?
— Никто тебя не тронет, хорек драный! Нужен ты кому… — скривилась Кулькова. — Отвезешь, я тебе отсчитаю пять тысяч, понял? Не долларов, не радуйся. Пять тысяч рублей получишь. А не повезешь, не жить тебе, гнида! Ты меня изучил, Генка? Ну, то-то… Я зря пугать не буду. Жду внизу, поторопись.
Кулькова спустилась к себе в дежурку. Минут через двадцать появился хмурый Хлупин, волоча хозяйственную тележку, нагруженную пачками бесплатной газеты с цветными рекламами. Воровато бросая взгляды по сторонам, консьержка помогла отставному прапорщику спрятать в газетах увесистый полиэтиленовый пакет, замаскированный под бумажный сверток и перевязанный бечевкой.
— Катись отсюдова живей. Да в городе-то веди себя нормально. Не трясись, не оглядывайся. Как только Пигачев заберет пакет, вернешься. А у меня с Жоркой свои дела, я с ним разберусь, — заявила старуха.
Когда Хлупин удалился, повизгивая колесами тележки, Антонина Игнатьевна села на скамейку и задумалась. Долго смотрела вслед тягловой скотине, которую она отправила с запрещенным и до жути ценным товаром. Никуда он не скроется — одинокий, малодушный, подловатый человечишка, пытающийся иногда сопротивляться ее приказам и тем не менее всегда их выполняющий. Кулькова, усмехнувшись, еще раз проводила взглядом согбенную, будто уменьшающуюся на месте фигуру посреди стоявших по обеим сторонам мостовой облетевших лип.
«Если сбежит с пакетом, — рассудила консьержка о Хлупине, — то ему конец. Найдут из-под земли. — Она обхватила ладонями дряблые щеки и закачалась справа налево и обратно. — Конец ему… и мне тоже. Нет, Генка честный трус. Он привык исполнять».
Ее раздумья прервал желтоглазый кот, вспрыгнувший Антонине Игнатьевне на колени. Неприязненно мяукнув, кот залез на плечо хозяйки наблюдать, как подходит выгулявшая пекинеса Анна Тихоновна.
— Я тебе, Тоня, хочу чего рассказать, — пристроившись рядом на скамейке, начала хромая старушка. — Вчера, когда ты была на обеде, тут ковырялся какой-то парнишка. Из себя чернявый, верткий такой, небольшой. Я спрашиваю: «Вам кого, молодой человек?» А он мне: «Я из телефонного узла. Линию у вас велено проверить. Абонент жаловался». Ну, я подумала, может, и впрямь мастер. Хотела уж про него забыть. А у самого лифта оглянулась и вижу: он чегой-то в ящике с проводами возиться бросил, сунулся к твоей дежурке и дверь закрытую трогает.
— Что ж ему там надо было? — нахмурившись и чувствуя неожиданное волнение, спросила консьержка.
— Не знаю. Потрогал замок, на меня зыркнул, как взломщик какой, и обратно к телефонным делам возвернулся.
— Какого черта ты мне сразу не сообщила?
— Позабыла. Голова-то худая стала. А чего энтот парень тут шастал, не пойму. Ой, болезная ты моя…
— Ну, взялась причитать! — оборвала Анну Тихоновну консьержка. — Я еще не померла, чего хнычешь. Был кто-то с телефонного узла или не был, узнать можно. Ничего тут страшного нет.
Когда старушка со своим пекинесом удалилась, Кулькова холодно сняла с плеча зевающего кота, шваркнула его рядом раздраженно (кот тотчас исчез) и стала глядеть на серое небо.
Читать бесплатно другие книги:
