Та еще семейка Макеев Алексей

— Понятно, рычажок держу прижатым и сразу бросаю.

— Гениально, мадам. Может быть, не потребуется.

Сделав несколько выстрелов в преследователей, Артем приободрился.

— Отстают, — усмехнулся он, но тут же расстроенно сказал: — Из-за «Ниссана» еще джип вылетел… Плохо дело…

Серый джип мчался на предельной скорости и, быстро догнав «Ниву», всадил в нее очередь из ручного пулемета.

— О!.. — словно удивился Артем, уронил пистолет и развалился поперек заднего сиденья.

Рустем свернул «Ниву» к кювету, резко затормозил и, открыв дверь, выскочил с пистолетом на край шоссе. Серый джип по инерции промчался далеко вперед. Пока разворачивался, к остановившейся «Ниве» подоспел «Ниссан». Из него появились трое. Припав на колено, Рустем открыл огонь. Один из «Ниссана» упал. Взвыв, скорчился, свернулся в клубок второй. Третий прошил Рустема автоматной очередью и побежал к «Ниве».

Илляшевская тщательно прицелилась из своего «браунинга». Подбегавший получил пулю в середину груди. Его ноги стали заплетаться, и он рухнул лицом вниз. Не выходя из машины, Илляшевская стала посылать пулю за пулей в подъехавший серый джип. Она стреляла с сосредоточенным спокойствием, как в тире, который раньше изредка посещала. Когда обойма опустела, она выдернула чеку гранаты. Прижав рычажок, стала выбираться из кабины. «Сейчас я их шарахну, и все будет в ажуре», — подумала она. Но ей помешали рост и длинное неудобное пальто. Илляшевская зацепилась ногой, споткнулась и невольно расслабила сжатую ладонь.

Огонь от взрыва взлетел багровым веером, в дыму падали ошметки разорванного тела. И, к досаде преследователей, сразу грохнул взорвавшийся бак. Жадное пламя от разлившегося бензина мгновенно охватило машину. Только спустя четверть часа преследовавшие подошли ближе.

— Ну, вот тебе и товар, — угрюмо сказал, глядя на догоравшую «Ниву», рослый мужчина лет сорока.

— Пошуровать бы кочергой… Может, чего осталось… — словно шутя, предложил другой, в брезентовке, хромовых сапогах и кепке на затылке, открывавшей вспотевший лоб.

— Да чего там осталось, ты что, Моргун… Вон железо от жары скукожилось… Все сгорело, едрена корень… тьфу!

— Глядите, глядите-ка… Голова… — Парень в расстегнутом бушлате отошел на несколько шагов в сторону, пнул что-то носком ботинка. Это была голова Илляшевской с частью шеи. Взрывом сорвало парик и бороду. Черные волосы оттеняли белый, удивительно чистый лоб. Вообще лицо директрисы не пострадало. Остекленевшие глаза смотрели в небо, в приоткрытом рту белели крупные зубы. Один ус отклеился, по нему стекала дождевая вода.

— Да это баба!.. — приблизившись следом за парнем, удивился бандит в брезентовке и сапогах.

— Ну-ка? — заинтересовался рослый. — Это, кажись, и есть сама Маринка, директор женского бардака. Пошли посмотрим, кто из наших убит. Так, забираем раненых и катим. Скоро менты примчатся. Садись, Моргун, за руль в черную тачку. Егорке пуля в пузо попала. Пристрели, все равно лечить бесполезно. Стволы собери у наших и у того…

На шоссе остались дожидаться рассвета «Нива» с кремированным Артемом внутри, четыре распростертых трупа и немного в стороне — голова Илляшевской.

А перед рассветом в Строгино, к элитному дому с декоративной железной оградой, подъехали перед рассветом два легковых автомобиля и полицейский микроавтобус. Из легковушек вышли подполковник Полимеев, Сидорин и местные — Рытьков, Гороховский, Минаков. Из микроавтобуса упруго повыпрыгивали бойцы с автоматами, в касках и бронежилетах. Автоматчики окружили дом. Двое с офицерами вошли в подъезд, неохотно открытый дежурным охранником.

— Уголовный розыск, — сказал Полимеев, показывая документ, хотя был в форме.

Остальные тоже ступили в небольшой вестибюль. Охранник, сам бывший комитетчик, понял, что дело нешуточное.

— В какой квартире находится гражданин Парамиди?

— Парамиди здесь не проживает, — ответил охранник.

— Я спрашиваю, в какой квартире он находится.

Неприветливый страж подумал, прикинул долю своей ответственности и вразумительно ответил на вопрос подполковника, добавив уклончивое «кажется».

— Покажется тебе в другом месте, если у нас будут неприятности, — грубо обратился к нему Сидорин. — Сколько их там?

— Хозяин, гость и два телохранителя, — более охотно сообщил заспанный страж. — Хозяин Чепраков Семен Витальевич.

— Телефон. — Полимеев снял трубку телефона, стоявшего на лакированном столике. — Гражданин Чепраков? Уголовный розыск, подполковник Полимеев. Сейчас мы поднимемся в вашу квартиру. Советую не оказывать сопротивления. Дом окружен, нейтрализуйте своих наемников.

— Я в курсе. Пожалуйста, поднимайтесь.

Хозяин, суховатый и лысоватый, в домашнем халате, предупредительно открыл дверь.

— Санкция прокурора, я надеюсь…

— В наличии, — спокойно сказал Полимеев и пропустил вперед бойцов с автоматами.

— Все лицом к стене, руки на голову! — страшным голосом закричал Иван Гороховский и, расставив присутствующих у стены, стал вместе с Рытьковым проводить обыск задержанных.

— Боже мой, но зачем же так… — заныл Чепраков, раскоряченный и упертый лбом в стену.

— Ваши телохранители подозреваются в содействии побегу из суда обвиняемой Илляшевской, а также в нанесении телесных повреждений военнослужащим охраны, — официальным текстом сообщил хозяину Полимеев. — Обоим наручники. Выводите, старший лейтенант.

Гороховский с Минаковым и автоматчики повели людей Парамиди к лифту.

— Снять окружение вокруг дома, — приказал в мобильный телефон подполковник.

Стефан Георгиевич Парамиди, изжелта-бледный, стоял напротив полицейских, сверля их черными ненавидящими глазами. Сидорин встретил это «зеркало души» криминального дельца своим обычным беспощадно-ледяным взглядом. Он никогда не скрывал своего личного отношения к преступникам, не в пример операм, ведшим себя корректно.

— Предъявите ваши документы, господа, — учтиво сказал Полимеев, проходя с Сидориным и Рытьковым в глубину роскошно меблированной квартиры следом за Чепраковым и Парамиди.

— Я гражданин Латвии. — Парамиди презрительно скривил рот под серповидными усами, выкладывая на бархатное покрытие круглого стола заграничный паспорт. — Нахожусь в Москве на законных основаниях, с целью заключения ряда коммерческих договоров. Могу предъявить все оформленные документы моей и дочерних фирм…

— Ваш официальный бизнес, господин Парамиди, меня не интересует. По этим вопросам вас будут проверять другие сотрудники уголовного розыска или ФСБ. Моя компетенция — тяжкие преступления. Вы подозреваетесь в убийстве артиста московского театра Половчука. Причем в убийстве при отягчающих обстоятельствах, произошедшем полтора года тому назад на Новом Арбате, в квартире потерпевшего. — Полимеев говорил почти любезным тоном, спокойно и ровно. — Капитан Рытьков, наденьте подозреваемому наручники.

— Но с какой стати! — возмутился Парамиди, у которого желтоватая бледность на лице сменилась красноватой крупной пятнистостью. — Разве меня взяли на месте преступления? Или я оказал полиции сопротивление? Я пожилой человек…

— Вы не женщина, — вмешавшись, отрезал Сидорин. — Полтора года находитесь в розыске. Имеем право примерить вам браслеты. — Он по-прежнему смотрел на Стефана Георгиевича тяжелым взглядом, содержащим и некое издевательское торжество.

— Что вы так на меня смотрите! — После того как на Стефана Георгиевича надели наручники, видимо, не выдержали нервы. — Я никого не убивал. Я пока только подозреваемый. А вы, майор… вы странный тип. Наверно, если бы могли, приговорили бы меня к высшей мере…

— Не спорю, сделал бы это с удовольствием, — совершенно серьезно заявил Сидорин и поиграл желваками на скулах.

— Валерий Фомич, исключи пререкания с подозреваемым. В данном случае это не дает практической пользы, — остановил Сидорина «правильный» Полимеев.

В открытую входную дверь шумно вошли еще двое сотрудников МУРа с бежевым бультерьером на поводке.

— Ну, вот и Банан, — удовлетворенно приветствовал появление бультерьера подполковник. — Акимов, начинайте обыск помещения. — Полимеев показал хозяину санкцию прокуратуры. — Рытьков, уведи Парамиди, сдай его нашим и возвращайся.

— А как же со мной? — почти плаксиво вопросил Чепраков. — Мне переодеваться и… тоже?

— Если во время обыска в вашей квартире не обнаружат оружия, взрывчатых и отравляющих веществ, а также наркотиков… к вам будет применена такая мера пресечения, как подписка о невыезде.

— Но меня с Парамиди связывал только бизнес. Поставки лекарств и цветных металлов. Совершенно законные поставки, — повторил Чепраков, почему-то приглушив голос.

— Поэтому вам и придется не покидать столицу до конца следствия по делу Парамиди. Когда будет доказано, что вы не имеете отношения к его деяниям…

— Конечно, не имею, господин подполковник! Повторяю: у нас с ним были чисто формальные связи, не более того. Я честный бизнесмен.

— Что-то не верится у нас в честный бизнес, — хамовато встрял неисправимый Сидорин. — Как говорилось в старину: «От трудов праведных — не наживешь палат каменных». А сейчас тем более, сажать надо каждого второго.

Находившиеся в квартире полицейские не осудили (хотя бы мимически) некорректное высказывание Сидорина, наоборот — сочувственно ухмыльнулись.

На другой день в комнате управления, где сидел капитан Рытьков, бодро прозвенел телефон.

— Привет, Саня, — услышал Рытьков непривычно веселый голос Сидорина. — У меня новости из областного УВД. Я уже подъезжаю. Сейчас зайду к тебе, расскажу.

Войдя, Сидорин небрежно снял старую куртку, повесил на крючок, сел напротив.

— Тут я получил сведения, что позавчера, под утро, как раз когда мы приехали с Полимеевым за этим… — проговорил он.

— Греком, — сказал Рытьков, — с латвийским паспортом.

— Ну да, с латвийским. Так вот в двадцати пяти километрах от поселка «Липовая аллея» произошла перестрелка.

— Кого с кем? — оживился молодой капитан и навострил уши.

— Предварительное следствие установило следующее. Во взорванной и сгоревшей «Ниве», по номерам находящейся в угоне, нашли обгоревший труп. Мужской. Предположительно этот мужчина из наемников Парамиди и участвовал в организации побега Илляшевской. Это первый. Второй участник того же мероприятия убит из «калашникова». Труп обнаружен неподалеку от «Нивы». Есть еще три трупа… Местные опера говорят: из группировки некоего Глызина. Сейчас лиц, причастных к этой группировке, разыскивают. В каком-то поселке обнаружен черный «Ниссан» с явными пулевыми пробоинами, его возможные хозяева устанавливаются. Словом, там работают ребята из убойного отдела. Но самое интересное, что я хотел тебе сообщить… — Майор Сидорин продолжал с кривой усмешкой и не сразу, а как будто после минуты раздумья. — Н-да… так вот… Возле подорванной «Нивы» нашли разбросанные фрагменты тела и совершенно целую голову…

Рытьков настороженно ждал окончательного разъяснения того, что под конец говорил Сидорин.

— Исследовав фрагмент тела, который хорошо сохранился, эксперты установили: голова принадлежала Марине Петровне Илляшевской.

— Да ну! — восхищенно прошептал Рытьков. — Вот так номер! Сбежала, да подорвалась.

Внезапно Сидорин поднялся и достал из кармана своей потертой, давно служившей ему и однажды простреленной куртки непочатую бутылку водки.

— Какая-то «Тульская», по дороге купил, — сказал Сидорин. — Закусь-то найдешь?

— Сейчас, сейчас, — заторопился Рытьков, всегда готовый к уютному общению подобного рода. Он достал из ящика письменного стола два заранее приготовленных бутерброда с полукопченой колбаской, освободил от фольги и грубо поломал плавленый сырок, потом неудобным крючком от раскладного ножа стал вскрывать банку сардин.

Сидорин тем временем нащупал два стакана. Дунув в них для профилактики и дезинфекции, налил не по полному — на две трети.

— Ну что, помянем Галю Михайлову?

— Да, хорошим опером была Галя и хорошим товарищем, — согласился Сидорин. — Земля ей пухом…

Выпив, оба офицера по-русски слегка поморщились, покрутили головой и принялись жевать колбасу с хлебом. Сидорин вытащил из масла сардинку.

— Аккуратней, Фомич, не капай мне на папки с делами маслом-то…

— Да я разве капаю? Подумаешь, дела… Небось одни сплошные бесперспективные «глухари»… В архив пойдут…

— Ничего подобного, — притворно возмутился Рытьков. — У меня здесь такое раскрытие — ахнешь! На премию рассчитываю и благодарность от высокого начальства.

— Рассчитывай, дурачок. Если живой останешься еще годик, начальство тебе к отпуску «на лечение» тыщонку выпишет, жди.

Посмеиваясь и балагуря на свои специфические «убойные» темы, опера решили прикончить бутылку. Сидорин разлил по стаканам остаток и вдруг серьезно сказал:

— А это за упокой грешной души Марины. Не могу забыть, как она перевязала мне плечо, когда ее холуй меня зацепил. Да еще коньяку налила. Продержался я тогда до приезда врачей, а то бы не выдержал. Конечно, преступница была, извращенка, тварь та еще, но… Сильная женщина, красавица…

— Теперь уж «Золотой лилии» точно конец, лидера не стало.

— Э… чего гадать! Может быть, здание купит какой-нибудь богатей. Снова устроит там гадюшник или игорный дом, законную грабиловку-обдираловку.

— Гляди-ка, Фомич, солнышко прорвалось. Скоро снег растает, легче работать будет… Весна…

Рытьков и Сидорин поглядели на ослепительное мартовское солнце в окне, кивнули друг другу и допили водку.

— Да, весна, природа свое берет. Хотя работы у нас полно в любое время года, — сказал Сидорин, достал мятую пачку сигарет, с удовольствием закурил.

На столе зазвонил телефон. Рытьков с неохотой поднял трубку.

— Слушаю, Рытьков. Что? Сейчас? А вы-то что же? Хорошо, еду. Ну вот, — со вздохом сообщил он Сидорину. — Надо брать отравителя по горячим следам.