Танцующая с лошадьми Мойес Джоджо

Глава 14

Я далек от мысли, что из-за того, что животное не выполняет все эти элементы идеально, его следует тотчас признать негодным, поскольку многие лошади не справляются поначалу не по причине отсутствия способностей, но из-за желания набраться опыта.

Ксенофонт. Об искусстве верховой езды

Несколько лет назад, когда Мак и Наташа только въехали в свой новый дом, их район можно было описать, с известной долей оптимизма, как «перспективный». Тогда она подумала, что реализации перспектив придется ждать довольно долго. Улица отличалась однородной обветшалостью. Три четверти домов не видели краски минимум пять, а то и десять лет. На проезжей части без желтой разметки стояли кузова автомобилей без колес, опираясь на кирпичи. Молодые семьи разъезжали по своим делам в помятых малолитражках с открывающейся вверх задней дверцей.

Викторианские дома с осыпающейся штукатуркой стояли с отступом от красной линии, перед ними расположились небольшие палисадники: живые изгороди из бирючины, укрытые брезентом мотоциклы, мусорные баки с разнородными съезжающими крышками. Наташа часто останавливалась поболтать с соседями: с мистером Томкинсом, пожилым художником из Вест-Индии, с Мейвис и ее кошками, с семьей из строительно-жилищной ассоциации[41] с восемью малолетними детишками. Они были дружелюбны, охотно говорили о погоде, интересовались, как идет ремонт дома у Мака, спрашивали, знает ли она о планах устроить парковку для местных жителей или переезде буддийского центра на главную улицу. Как любой уголок в столице, этот отличало чувство сообщества.

Теперь мистера Томкинса не стало. Мейвис давно похоронили, строительно-жилищная ассоциация продала свою долю, а ее жильцы отбыли бог знает куда. Почти все дома покрашены в фарфорово-белый, трещины аккуратно зашпаклеваны, входные двери разноцветные – краска из «Фарроу энд Болл». Тщательно подстриженные тисы или лавровые деревья украшали каждое крыльцо, половина палисадников превратилась в подъездные дорожки, мощенные булыжником, или были огорожены новенькими чугунными оградами. У домов припаркованы огромные сверкающие «мерседесы»-внедорожники. Усталые работники умственного труда, спеша в метро, приветствовали друг друга кивками. Необходимость выплачивать ипотечные кредиты не оставляла им времени ни для чего другого.

Это была теперь богатая улица, а уцелевшие ее прежние строения с облупившимися окнами и тюлевыми занавесками были как бельмо на глазу, как напоминание об ушедших временах.

Наташа понимала, что с финансовой точки зрения она выиграла, когда улица приобрела более благородный вид, но расслоение общества беспокоило ее. Отражая положение обитателей, улица стала маленьким оазисом среднего класса с амбициями, в то время как жилые массивы вокруг остались мрачными, грубыми и угрожающими на вид. Их населяли люди, сохранявшие все меньше и меньше шансов выкарабкаться.

Два этих мира почти не пересекались. Почву для их встреч предоставлял разве что криминал – угнанная машина, кража со взломом, украденный в мини-маркете кошелек; сфера наемного труда – у всех, естественно, были уборщицы или няни; профессиональные вопросы – Наташа представляла двенадцатилетнего ребенка, чьи родители-алкоголики выгоняли его из дому.

Все эти мысли пришли ей в голову, когда она въезжала в жилой массив Сандаун, минуя подожженные автомобили и тусклые уличные фонари. Сара молча сидела рядом, сжимая в руке ключи. После выхода из дедушкиной палаты она не проронила ни слова, и Наташа не предпринимала попыток начать разговор, не оправившись от потрясения. Она не могла осознать, во что они ввязались, пока не увидела старика, чья шея покоилась на подушках, а лицо было перекошено.

– Он держится молодцом, – весело сказала медсестра неврологического отделения. – Мы проделали большую работу, Генри, не так ли?

– Анри, – сердито поправила ее Сара. – Его зовут Анри. Он француз.

Когда Наташа проходила мимо, медсестра удивленно подняла брови.

– Как долго, по-вашему, он еще пробудет здесь? – Наташа догнала медсестру, пока Сара здоровалась с дедушкой.

Та посмотрела на нее как на умственно отсталую:

– Он перенес инсульт. Никто не может сказать, как долго это продлится.

– Но вы наверняка можете предположить. Речь идет о днях, неделях, месяцах? Мы заботимся о его внучке, нам хотелось бы иметь представление.

Медсестра обернулась. Сара прибиралась: поправляла постельное белье, разговаривала с больным. Он внимательно смотрел на нее.

– Вам следует поговорить с его лечащим врачом, но могу сразу сказать: речь идет не о днях. И не о неделях. Он перенес тяжелейший инсульт, и реабилитация – это долгий процесс.

– Подросток может справиться с уходом за ним?

– В ее возрасте? – Медсестра скривилась. – Нет, конечно. Мы бы этого не рекомендовали. Для ребенка это слишком большая ответственность. У мистера Лашапеля гемипарез – паралич мышц одной стороны тела. Он не может сам мыться, ходить в туалет. Есть проблема с пролежнями. Да и речь не восстановилась на сто процентов. Дважды в день у него физиотерапия. Но он уже может сам есть.

– Он останется здесь?

– У нас отделение длительной терапии. Не думаю, что его можно поместить в какой-нибудь интернат. Он еще только начал восстанавливаться. – Она посмотрела на часы. – Извините, мне пора. Но он идет на поправку. Странно, но фотографии помогли. Он может на чем-то сосредоточить свое внимание. Нам всем они нравятся.

Наташа окинула взглядом маленькую палату, увешанную фотографиями. Снова Мак, очаровывающий медсестер, помогающий выздороветь даже в свое отсутствие.

Они въехали в обширный жилой комплекс и направились на парковку Хелмсли-хаус. Начался дождь. Подростки, которых она впервые увидела в день знакомства с Сарой, натянули на голову капюшон и чиркали спичками. Они наблюдали, как она выходила из побитого «вольво», но отвлеклись на звонок чьего-то телефона.

– Что ты хотела взять из вещей?

Наташа шла за Сарой по промозглой лестнице. Дождь хлестал, прорываясь сквозь водосточные стоки, забитые упаковками из-под чипсов и жвачки.

– Кое-что из книг.

Сара сказала и еще что-то, но Наташа не разобрала.

Они прошли по коридору, отперли входную дверь и поспешно закрыли за собой. Оказавшись под защитой металлической двери, поставленной Маком, Наташа почувствовала облегчение. В квартире было холодно. Несколько недель назад Сара была здесь с Рут, и они отключили отопление, когда забирали кое-что из вещей Сары.

Девочка скрылась в своей комнате, Наташа осталась в гостиной. Комната была опрятной, но приобрела нежилой вид. Фотографии исчезли со стен – переместились либо в новую комнату Сары, либо в больничную палату, и стены выглядели голыми.

Она слышала, как выдвигают и задвигают ящики и расстегивают молнию сумки. Наташа была уверена, что Сара не вернется в этот дом. Даже если старик поправится, он не сможет подняться сюда по ступеням. Стало не по себе. Понимает ли это Сара? Она была умной девочкой. Что она думала о своей дальнейшей судьбе?

Одна фотография на стене все же осталась: Сара, трех или четырех лет, на руках у седовласой женщины с похожей улыбкой. Обычный ребенок: в семье ощущает себя в безопасности, в чистых глазах нет страха и неуверенности в завтрашнем дне. Всего через несколько лет она будет зависеть от доброты незнакомых людей.

Наташа схватилась за голову. Оборотная сторона роли родителя – полная ответственность за чье-то счастье.

– Знаешь, давай поедим где-нибудь, – предложила Наташа, когда они снова садились в машину, смахивая капли дождя с рукавов. – Как насчет пиццы?

Сара отвела взгляд, и Наташа поняла, что своим неожиданным приглашением застала ее врасплох. Пару дней Сара была слишком необщительна даже по своим меркам. Дважды ела в своей комнате и почти не разговаривала с Маком, который до этого неизменно смешил ее.

Наташа задумалась над словами своей сестры. Предложить что-то было ее долгом. Хотя бы попытаться.

– Соглашайся. Готовить сегодня я не в настроении, да и поздно уже. Знаю отличное место в конце главной улицы.

Наташа пыталась казаться веселой, непринужденной. Господи, вот было бы здорово, если бы Сара выразила хоть какой-то энтузиазм или удовольствие. Как часто, интересно, она ела в ресторане в ее прежней жизни?

– У них отличные пиццы, – добавила Наташа.

Сара сжимала в руках большую сумку.

– Хорошо, – согласилась она.

В зале ресторана было свободно, и им предложили столик у окна. Наташа заказала хлеб с чесноком и две кока-колы. Сара смотрела на темную оживленную улицу, поставив сумку аккуратно под стулом. Она выбрала пиццу с ветчиной и ананасами, потом ела так медленно, что Наташа начала бояться, не страдает ли она пищевым расстройством.

– Так ты всегда интересовалась лошадьми? – спросила Наташа, когда молчание стало невыносимым. – (Сара кивнула, отодвинув кусок моцареллы.) – Из-за дедушки?

– Да. – Брови Сары чуть приподнялись, давая понять Наташе, насколько глуп ее вопрос.

– Откуда он, собственно, из Франции?

– Из Тулона, потом жил в Сомюре. В академии.

– Как он оказался здесь? – не отставала Наташа.

– Влюбился в мою бабушку. Она была англичанка. Поэтому он оставил верховую езду.

– Ничего себе! – Наташа представила французский ландшафт, а потом жилой комплекс вроде Сандауна. – А чем он занимался, когда приехал сюда?

– Работал на железной дороге.

– Наверное, было непросто для него. Оставить лошадей. Францию. Всю свою жизнь.

– Он любил ее.

Ее слова прозвучали для Наташи почти как упрек. Неужели все так просто? Если кого-то любишь, все остальное перестает иметь значение, принесенные жертвы остаются в прошлом. Лошади были страстью старика, которая не исчезла, когда он отправил себя в добровольную ссылку. Но как он примирился с потерями?

Она вспомнила фотографию Сариной бабушки, женщины, которую якобы любили. На ее лице было выражение удовлетворенности, а ведь все они потеряли мать Сары. Наташа задумалась о собственных мелких спорах, накопленных едких обидах, которые разрушили ее брак. Может быть, ее поколение было просто не способно сохранять любовь на таком эпическом уровне?

– Как вы познакомились с Маком?

Наташина вилка застыла у рта. Она положила ее на тарелку.

– В самолете.

– Он вам сразу понравился?

Наташа подумала немного.

– Пожалуй. Он такой… человек, который сразу нравится.

Похоже, Сару устроил ответ.

Тебя он тоже очаровал, подумала Наташа с грустью.

– Кто от кого ушел: вы от него или он от вас?

Наташа сделала глоток кока-колы.

– Скажем, это было чуть сложнее…

– Значит, он ушел от вас.

– Если ты спрашиваешь, кто ушел из дома, то да, он. Но в тот момент мы оба понимали, что нам следовало отдохнуть друг от друга.

– Хотите снова сойтись?

Наташа почувствовала, что покраснела:

– Не в этом дело. А почему ты спрашиваешь?

Сара отломила крохотный кусочек от пиццы и положила в рот. Прожевала, проглотила.

– Однажды моя Нан сказала мне, что надеется, Пап умрет первым. Не потому, что не любила его: она беспокоилась, как он справится без нее. Она считала, ей будет легче справиться, чем ему.

– Но вы вместе справлялись.

– Он был совсем другой, пока она была жива. Моя Нан всегда могла его рассмешить. – Сара задумалась. – Я его рассмешить не могу. Особенно там. Он ненавидит это место.

– Больничную палату? – (Сара кивнула.) – Ему, должно быть, нелегко, – осторожно заметила Наташа.

– Хуже смерти.

Наташины вилка и нож снова застыли у нее в руках. Сара была, безусловно, права отчасти, как бы чудовищно ни звучали ее слова. Каково человеку, который провел всю свою жизнь на открытом воздухе, занимаясь физическим трудом, в движении, оказаться прикованным к постели, когда его кормят и переодевают, как ребенка? Должно быть, невыносимо.

– Он выздоровеет, – по возможности ровным голосом мягко сказала Наташа. – Медсестра говорила, он идет на поправку.

Возможно, Сара не расслышала. Или это противоречило тому, что она считала правдой. Она сложила вилку и нож на тарелке, давая понять, что закончила, хотя это было вовсе не так.

– Думаете, он вернется домой к Рождеству?

Наташа сняла салфетку с колен, стараясь выиграть время, но даже такая короткая пауза многое значила.

– Трудно сказать, я же не специалист. – (Сара кусала губу и смотрела на улицу.) – Мне жаль, Сара.

Какая она бледная. Кажется, даже похудела немного. Наташе захотелось взять ее за руку.

– Знаю, как тебе сейчас тяжело.

– Мне нужны деньги.

– Прости?

– Мне нужно купить кое-что для Пап. Рождественские подарки. Новую пижаму и всякое такое, – прозаично сказала Сара.

Сбитая с толку резкой переменой темы, Наташа положила в рот кусок пиццы и стала жевать

– Что ему нужно? – прожевав, спросила она. – Могу пройтись по магазинам завтра после работы, если хочешь.

– Могу сама, если вы дадите мне денег.

– Тебе будет некогда. Все твое время занято Бо и школой.

– Могу сходить в обеденный перерыв.

– Не получится. Ты не можешь покидать территорию школы. Не знаю, что еще можно придумать.

– Это из-за того, что я брала мелочь из вашей банки, да?

– Нет. Просто не хочу, чтобы ты снова пропускала…

– Простите меня, ладно? Мне жаль, что так вышло. Я тогда не могла сказать вам о Бо. Я верну деньги.

– Это не обязательно.

– Тогда позвольте мне купить вещи для Пап. Я сама должна их выбрать, – настаивала Сара. – Я знаю, что ему нравится. – Она повысила голос. – Они постоянно воруют его туалетные принадлежности и одежду, а я не могу ничего купить, так как социальные органы забрали его сберегательные книжки. Я бы не просила, если бы у меня был другой выход.

Наташа утерла рот салфеткой.

– Тогда пойдем вместе в субботу утром. Купим все, что ты хочешь, а потом я отвезу тебя в конюшню.

В глазах Сары она прочла, как та относится к этому предложению.

Почему она хотела пойти одна? Потому что дело было не в пижаме? Потому что ей были нужны деньги на что-то другое? Или просто она была не в силах переносить Наташину компанию? Она почувствовала, что безумно устала. Сара смотрела в окно с непроницаемым видом, как в самом начале.

– Хочешь что-нибудь еще? Мороженого?

Сара покачала головой. Она даже не смотрела на Наташу.

– Тогда заплачу по счету, – устало сказала Наташа, – и нам пора. Я не предупредила Мака, что мы пойдем в ресторан.

Она ей не доверяла. Сара ругала себя за то, что брала деньги из Наташиной банки с мелочью. Если бы не это, она бы сумела получить деньги, когда они ей так нужны.

Она поставила ногу на сумку, успокаивая себя, что главное сокровище на месте. Социальные органы забрали пенсионную и сберегательные книжки Пап, чтобы вовремя платить арендную плату, но они ничего не знали о его облигациях выигрышного займа. Если бы ей удалось их обналичить и избегать встреч с Мальтийцем Салем еще какое-то время, она могла бы от него откупиться. Она представила его лицо, почувствовала его руку на своей груди, услышала слова, которые он шепнул ей на ухо, и содрогнулась.

Ей нужны деньги. Она подумала о других вещах, которые взяла в квартире: старинное украшение из стекла, которое аккуратно завернула в свитер. Его можно продать мужчине из комиссионного магазина. Ее компакт-диски, которые кто-то может купить в школе. Кое-что. Ничего.

– Бог мой! – сказала Наташа. – Четверть одиннадцатого. Я и не подозревала, что уже так поздно.

Она достала бумажник, чтобы заплатить по счету. Вставила карточку в переносное устройство и болтала с официантом, вводя пин-код.

2340.

Легко запоминается.

Сара закрыла глаза и содрогнулась, представив, что сказал бы Пап, если бы узнал ее замыслы. Когда парня с нижнего этажа в четвертый раз за неделю увозили в полицию, дедушка заметил: ничто не оправдывает кражу. Если что-то украл, ничего не получил. Только стал хуже. Пап даже не одобрял кредитов. Говорил, он никогда не имел ничего, за что не мог заплатить.

Сара шла к машине, слушая, как Наташины высокие каблуки стучали по мокрому тротуару. Четыре цифры отбивали ритм в темном уголке ее сознания.

Мак обещал довезти Марию до дому, а теперь просил подождать на крыльце, пока сбегает за ключами от машины. В комнате Сары горел свет. Наташиной машины не было. Она говорила, что задержится на работе, но его удивило, что она оставила Сару одну на такое долгое время. Мак стоял на ступенях, вертя на пальце ключи. Мария подошла и прижалась к нему всем телом, обвилась как змея.

– Зайдем?

– Нет.

– Ты мой должник. Худшего фильма я не видела. Ты должен мне полтора часа, чтобы стереть его из памяти.

– Обещаю. Но не здесь.

– Я соскучилась. – Она театрально нахмурилась. – Больше недели! Я покажу тебе мои белые местечки. – Она спустила пояс джинсов с низкой посадкой и продемонстрировала загорелый живот. – Они маленькие-премаленькие, – добавила она с придыханием. – Рассмотреть можно только с очень близкого расстояния.

Мария была красива и незамысловата, и она хотела его. Он понимал, что она его не любит. Что он ей даже не нужен, и поэтому она ему так нравилась. Его устраивала эта прямолинейность, важно было знать, что он ни в коем случае не сможет причинить ей боль.

– Хорошая моя, сейчас не могу.

– Ты меня приводил сюда на выходных. Почему сейчас нельзя?

Он бросил взгляд на дорогу:

– Потому что моя бывшая вот-вот вернется и потому что это несправедливо.

– Это несправедливо по отношению ко мне. – Она отодвинулась от него. – Брр! Почему ты позволяешь этой несчастной женщине диктовать, как тебе жить? Ты говорил, у нее есть ухажер?

– Говорил.

– Она с ним спит?

– Не знаю, – пробормотал он, смущаясь. – Наверное.

– Конечно спит. – Мария положила руку ему на грудь. – Много секса с этим ужасным стариком. Жуткая унылая парочка. Откуда ты знаешь, что она сейчас не с ним?

Он попытался вспомнить, что Наташа сказала утром относительно планов на вечер. Он не хотел пропустить счет в крикете и не слушал ее.

– Я не знаю.

– У них ужасный, унылый секс. – Мария улыбнулась. – Она смеется при мысли, что ее бывший не решается заняться сексом со своей красивой подружкой в собственном доме, чтобы не огорчать ее.