Судный день Ауст Курт

Глава 11

Вернувшись в комнату, Томас приказал мне взять перо и бумагу и приготовился диктовать, но я спросил его:

– Та сказка, которую вы рассказывали сегодня в кузнице, – откуда вы ее знаете?

Томас рассмеялся:

– Эта “сказка” приснилась мне сегодня ночью, после того, как мы с тобой сходили в сарай. Иногда я очень хорошо запоминаю собственные сны и сегодня утром, когда я проснулся, довольно отчетливо вспомнил этот сон. Знаешь, порой день задает вопросы, а ночь отвечает на них, – он уселся на кровать, – однако давай посмотрим, какие ответы принес нам сегодняшний день. Итак, во-первых, теперь нам известно, что граф д’Анжели был убит каким-то тонким предметом, длина которого составляет по меньшей мере, – он расставил руки, – около четырех дюймов. И предмет этот слишком тонкий – так что сразу и не определишь, что это такое. Пока мне ничего не приходит в голову, разве что такой длинный крюк, которым поправляют солому на крыше дома. Он довольно длинный, но слишком толстый.

Профессор замолчал и, глядя перед собой невидящим взглядом, принялся постукивать пальцами по губам и что-то бормотать. Наконец он кашлянул.

– Давай выдвинем гипотезу, а потом разберем, доказывают ли ее факты или опровергают. Итак, предположим, что преступник продумал и подготовил это убийство заранее, во всяком случае, на какую-то долю. Иными словами, я исключаю, что графа убили случайно или в припадке гнева, – профессор посмотрел на меня, – какие факты поддерживают эту гипотезу?

Пламя свечи затрепетало от сквозняка, и я поёжился. Зимняя непогода заперла нас здесь, среди чужих людей, а теперь один из постояльцев мертв. Кто мог запланировать подобное? Я сказал об этом Томасу, и тот кивнул.

– Но не забывай, что мы появились здесь на день позже всех остальных. Нам неизвестно, что происходило накануне нашего приезда или за сутки до этого. За полдня можно многое продумать. Но хорошо, что ты упомянул об этом, надо выяснить, почему большинству гостей граф не нравился – а похоже, это так. Что он такого им сделал или сказал? – Томас озадаченно умолк на мгновение. – Сегодня за обедом случилось кое-что в высшей степени странное. И я понял это лишь сейчас…

Я молча ждал, а Томас нахмурился.

– Никто, ни один из них не желал разговаривать о графе и его смерти. Не удивительно ли? Вспомни: вот мы сидим за столом, группа людей, которые из-за ютландской зимы не могут отсюда вырваться. Вдобавок ко всему один из гостей мертв, умер при совершенно загадочных обстоятельствах, хотя большинство других по-прежнему не знает, насколько загадочных. Убийство непременно захотели бы обсудить. Но что же происходит с нашими соседями? Стоило мне лишь упомянуть о графе, как тема разговора тотчас же меняется. Никто не проявляет ни малейшего любопытства. Умерший не вызывает никакого интереса. Ни у кого из них. – Томас резко выпрямился. – Нет, нужно взглянуть на задачу с точки зрения науки. Вернемся к моей гипотезе. Какие факты поддерживают версию о преднамеренном убийстве?

Я покачал головой – у меня никаких соображений не было. Профессор поднял палец.

– Орудие убийства очень необычное – значит, преступление планировали заранее. Некий предмет необычной длины и толщины, который не у каждого окажется при себе в зимний день на постоялом дворе. Следовательно, то, что в обычный зимний день кто-то все же захватил с собой подобный предмет, является неестественным, верно? Зачем тогда кому-то понадобился этот предмет? Затем, чтобы использовать его с некой неестественной целью, а именно – для убийства другого человека.

Я понял наконец ход его мыслей. Профессор поднял еще один палец.

– Во-вторых, на теле графа мы обнаружили несколько ран различного происхождения. Если… Правда, это из области догадок… но, тем не менее, если все эти раны нанесены незадолго до того, как графу проткнули грудь, то могу предположить следующее: убийца встречает графа и бьет его кулаком по голове, возможно, несколько раз. Граф падает, и преступник колет его в горло каким-то острым предметом. Помнишь небольшую ранку прямо возле шеи? А затем графу наносят смертельную рану в грудь.

– Но почему преступник не проткнул графу грудь сразу же? Или не воткнул орудие поглубже в горло?

– Сначала отвечу на второй вопрос. Полагаю, что так преступник попытался скрыть убийство. Рана в горле более заметна и сильно кровоточит. А небольшой укол на груди мы вполне могли бы не заметить. И тогда все подумали бы, что граф упал, ударился головой и насмерть замерз. Ты же слышал, что сказал хозяин. Он предполагал именно это. – Томас вновь умолк, а потом пробормотал: – Трактирщик, да… Почему он так уцепился за эту версию?

– Ему не нравится, что на постоялом дворе произошло убийство. Постояльцы испугаются и не станут здесь жить, – предположил я.

– Это точно. Возможно, ты прав, – он усмехнулся, – но трактирщик нашел другой прекрасный выход: будущего вообще нет! Прежде чем наступит новый год, нас всех ждет Судный день!

Я вздрогнул. Подобная мысль вовсе не казалась мне смешной.

Томас вернулся к убийству:

– Ты спросил, почему бы убийце сразу не проткнуть графу грудь. Не знаю. Возможно, граф повалился на бок и добраться до груди было нелегко. Или же… нет, не знаю, – он хлопнул себя по ляжкам, – попробуем пойти дальше и подумаем, кто мог совершить подобное. Мы уже решили, что женщин можно исключить, и я по-прежнему придерживаюсь этого решения. Свалить с ног такого крупного мужчину… сам понимаешь.

Я кивнул.

– По той же причине мы исключили трактирщика. Остаются Альберт, священник и плотник, который на самом деле не плотник. Три человека.

– Почему вы решили, что он не плотник? – перебил я профессора.

– Вспомни про старую древесину, которую якобы можно восстановить, если поместить в смесь соленой воды и вытяжки из лютика! Неслыханная чушь!

– Но вам же кто-то рассказал про это. Значит, вполне возможно, что так оно и есть.

– Если бы даже мне об этом кто-то рассказал, то я все равно посчитал бы это чушью. Однако тогда я, возможно, проверил бы этот способ, прежде чем так решительно называть его чушью. Но все дело в том, что я придумал его прямо во время беседы с нашим любезным плотником. Ни один настоящий плотник подобным россказням не поверил бы.

Я рассмеялся и показал три пальца:

– Получается, у нас трое – плотник, который на самом деле не плотник, священник, который, похоже, прирос к Библии, и конюх, лишившийся дара речи.

Томас засмеялся в ответ, но один палец загнул.

– Нет, у нас двое подозреваемых, как я уже говорил. С трудом представляю доброго Якоба в роли хладнокровного убийцы. К тому же в тот вечер в трактире его башмаки были сухими – ты сам заметил. Значит, на улицу он перед этим не выходил, а это достаточно веское доказательство.

– Но он мог надеть сапоги и переобуться потом.

– Да, об этом я тоже думал. Но когда вы относили тело графа в сарай, он вышел на улицу в ботинках. Значит, сапоги либо находятся у него в комнате, либо же подобная роскошь вообще не для нашего священника. По-моему, второе вернее. Мне священник показался человеком довольно неприхотливым, которого больше заботит Писание, а не собственные удовольствия. Но давай все же не будем полностью исключать пастора. Если применить на этот счет первое правило Декарта, то, пока мы не удостоверимся, что другой обуви у Якоба нет, исключить его невозможно. – Томас схватил правой рукой большой и указательный пальцы левой. – Итак, у нас остаются Альберт и ненастоящий плотник. Оба лгут по пока неясным причинам – то есть нам неясным. Судя по телосложению, это преступление мог совершить любой из них, оба они ведут себя странно, почти подозрительно, хотя я бы сказал, что наш конюх по странности идет на полголовы впереди. Плотник – будем так его называть, пока не выясним правду, – был на улице как раз перед нашим приездом. Насчет Альберта точно непонятно… хотя погоди-ка! Помнишь вчера, когда мы только подъехали к воротам, ты начал дергать за веревку. И сначала никто не откликнулся. Верно?

Я кивнул.

– Когда мы зашли к нему, я увидел, что колокольчик висит прямо над его кроватью, поэтому если бы он находился в конюшне, то сразу же услышал бы звонок и открыл ворота раньше. А вот если он отлучился по нужде, то вернулся бы как раз к тому моменту, когда ты позвонил во второй раз. – Томас посмотрел на меня: – Хочешь что-нибудь добавить?

Я задумался.

– Плотнику проще было пробраться в комнату графа, потому что, если тот выходил, плотник сразу услышал бы. То есть сейчас мы уже знаем, что кто-то рылся в графских вещах. Но Альберту такое проделать было бы непросто. Вдобавок ко всему, плотник бродил ночью по дому и видел свет в сарае… Интересно, видел ли он свет из комнаты графа или из трактира? Ведь сарай просматривается лишь из этих двух помещений. И даже не важно, откуда он видел сарай – как он вообще оказался там посреди ночи?

– Да уж, малышка Мария сообразила быстро. Избавила нас от неловких объяснений. Посмотрим, удастся ли нам выудить из плотника, куда он ходил ночью. Но вряд ли в комнату графа – тогда, чтобы отпереть замок, понадобились бы все твои таланты, – и Томас подмигнул мне, – еще что-то? Нет, погоди! Кое о чем нам надо просто помнить. Возможно, это совершенно не важно, но, как гласит третье правило Декарта, явления, логически не связанные друг с дружкой, тоже следует включать в рассуждения. Я сейчас о хозяине. Сказать честно, он мало похож на обыкновенного датского трактирщика. Он не только чересчур начитанный, так вдобавок они с супругой ведут себя как люди знатные и состоятельные. И этот дом явно не всегда использовался как постоялый двор. Мне кажется, что прежде здесь был довольно зажиточный хутор. Но не будем на этом останавливаться, просто возьмем на заметку. Тебе есть что добавить, Петтер?

Кивнув, я поплевал на пальцы и поправил перекосившуюся и начавшую оплывать свечу.

– У Альберта на лице рана – возможно, от недавней драки. Выглядит мерзко. И сам он мерзкий. Мне он не нравится.

Томас рассмеялся:

– Когда Господь раздавал людям очарование, Альберт оказался последним в списке, – и серьезно добавил: – Согласен, надо бы получше осмотреть эту рану. Возможно, ее нанес граф, который вряд ли сдался бы без боя. Ведь он, несмотря ни на что, был графом… – Последние слова Томас произнес скривившись, а затем умолк и принялся с отсутствующим видом теребить пуговицу на жилете. – Альберт… да… Возможно, его поведение чем-то объясняется. Ты слышал, Мария сказала, что Альберт стал каким-то странным. И еще: какова причина убийства? Судя по тому, что говорит трактирщик, граф не отличался добрым нравом. Возможно, плотник или Альберт особенно невзлюбили его? Могло ли это стать причиной убийства? Как думаешь?

Но я больше особо не думал. Живот жил в предвкушении полдника, а мозгу хотелось отдохнуть, поэтому я отключился и ни о чем не думал. Томас долго молча смотрел в окно, а пальцы продолжали терзать несчастную пуговицу. Я притих, боясь нарушить ход его мыслей.

Просидел он так очень долго. Целую вечность – сказал бы мой живот. Когда Томас зашевелился, я уже задремал, а Томас пробормотал:

– Вот и разгадка, да. Видимо, так все и было. Но доказать будет сложно.

Я тотчас же очнулся и навострил уши, готовясь услышать объяснение. Вообще-то меня не удивляло, что профессор мог просидеть вот так и додуматься до разгадки убийства. Хотя к тому времени я знал его не очень долго, мне казалось, что он из тех, кто никогда не перестает удивлять окружающих.

Он заметил мой вопросительный взгляд и кивнул. Значит, сейчас последует объяснение.

– В исследовании под названием “Математические начала натуральной философии”, написанном десять лет назад, англичанин Ньютон, Исаак Ньютон, утверждает, что каждое обладающее массой тело притягивается к центру Земли. Он называет подобное явление силой тяжести или центробежной силой. Благодаря ему мы не взлетаем вверх, а если бросить какой-либо предмет, – взяв книгу, он выпустил ее из рук, и она стукнулась о пол, – то предмет падает вниз. Ньютон, и старый Коперник, и Кеплер – как можно его забыть – старались положить математические принципы в основу системы, связывающей движение Солнца, Луны, планет и звезд.

У меня зародилось вдруг подозрение, а он продолжал:

– Глядя на малое – эту книгу и великое – звезды, мы видим, что числа – краеугольный камень бытия и становления. Мы можем найти и другие примеры – Стено, то есть Нильс Стенсен, чьи медицинские исследования часто помогают мне в работе, долго изучал камни, их структуру и происхождение. Он доказал, что за пять с половиной тысяч лет существования Земля разогревалась и остывала, покрывалась водой и высыхала, а рельеф ее поверхности менялся. Но довольно – я веду к тому, что… – Замолчав, он уставился непонимающим взглядом на оторванную пуговицу, которую держал в руке. Затем смущенно посмотрел на меня, но я лишь улыбнулся и подумал, что до ужина надо бы успеть пришить пуговицу. – Я веду к тому, что Стено исследовал кристаллы и обнаружил, что кристаллическая решетка всегда остается неизменной. Этот принцип постоянства кристаллической решетки доказывает закономерность, существующую в каждом, даже самом мелком, камешке. Думаю, пройдет какое-то время и этот закон тоже можно будет свести к числам, – он рассеянно положил пуговицу на стол и многозначительно взглянул на меня, – а вот пример великого. Свет. Мне известно, что Ньютон, о котором я только что упомянул, прежде проводил эксперименты для того, чтобы разделить поток света. Верь или не верь, но свет можно разделить на цвета. Говорят, что свет складывается из семи различных цветов. Оле Рёмер ведет с Ньютоном переписку и наслышан о его экспериментах – Рёмер сам сообщил об этом на университетском собрании незадолго до Рождества. Вдумайся: этот свет, – он показал на свечку, пламя которой затрепетало, словно испугавшись оказанного ему внимания, – состоит из нескольких цветов – желтого, красного и синего, которые удивительным образом превращаются в белый, прозрачный свет. И здесь тоже ДОЛЖЕН существовать основной принцип сочетания цветов – их вид, количество, форма, да откуда мне знать, что еще! Я жду не дождусь, когда наконец Ньютон опубликует этот труд!

Мое подозрение давно уже уступило место смирению. Томас с головой погрузился в собственный мир, – мне сложно за ним угнаться. Я попытался, но потом решил просто запомнить его слова, даже не стараясь понять. Еще в детстве я научился с легкостью и почти дословно запоминать разговоры или короткие монологи, подобные этому. Часто этот навык помогает мне сейчас – например, я запрячу слова Томаса поглубже в свое сознание, а потом, когда моей голове станет проще уразуметь его идеи, я вновь извлеку их из глубин памяти.

Способность эта еще важнее для меня теперешнего, когда я сижу в замке князя Реджинальда на самом юге Германии и пытаюсь осмыслить прошедшие годы, преодолев свою забывчивость. Телесная дряхлость и все более тягостная потребность в отдыхе – их тоже нужно превозмочь. И я побеждаю их: возрожденный на бумаге образ Томаса Буберга наполняет меня радостью, которая пересиливает зимнюю стужу в суставах, ревматизм, несварение желудка, уныние, – она все может преодолеть, даже смерть.

Какая напыщенная фраза… Но такова правда. Записывая, я чувствую умиротворение и покой, и князь Реджинальд говорит, что они окружают меня светящимся ореолом. Время от времени по вечерам князь заходит ко мне – читает последние записи и добродушно ругает мою неторопливость. Будь его воля, он прислал бы ко мне молодого бойкого писца, который под диктовку занес бы на бумагу всю мою историю. Тогда, по его словам, мы бы закончили задолго до Рождества.

Но нет, это было бы неправильно. Я должен закончить все так, как считаю верным. Должен вспомнить все важные детали, которые сделают эту белую картину смерти понятной. Начни я диктовать вслух – и рассказ потеряется, я забуду что-нибудь важное, чьи-то слова. Забуду то, что должен был помнить тогда и что вспомню позже – возможно, слишком поздно. Ни о чем нельзя забывать, я должен собрать воедино все те крошечные кирпичики, смысл которых понимаю только сейчас.

Старый Тобиас сообщил, что вечером зайдет князь, поэтому мне нужно завершить рассуждения Томаса.

Напыщенные фразы – Томас тоже их любил.

Тогда он начал говорить, что доказать его предположение будет сложно, “однако это все равно докажут, если не он сам, то те, чьи знания превзойдут его”. Он считал, что все принципы, формулы, законы и теории, а также числа, доказывающие эти формулы и законы, – все они подчиняются одному общему главному закону или принципу, который сводит все известные законы в одну систему и заставляет их следовать общей логике. Томас называл этот закон Материнским законом вселенной.

Когда я сидел там, в тесной комнатенке на датском постоялом дворе, слушая Томаса, по спине у меня вновь пробежал холодок, совсем как за день до этого. Что-то из сказанного напугало меня, но я слишком утомился и не стал разбираться в ощущениях, вызванных его словами.

Он длинно и подробно разъяснял мне свою теорию и закончил словами: – Во всем кроются числа. Они – краеугольные камни любой конструкции, малой или большой. Даже воображение древнегреческого Пифагора не могло охватить всей мощи чисел.

Вскоре слова Томаса бумерангом ударят по нему. Вскоре он столкнется с таким количеством чисел, что они готовы будут поглотить его.

Глава 12

Громкий звон снизу прервал рассуждения профессора о теории чисел. Изумленно посмотрев на дверь, он встал, выглянул в коридор, и я услышал, как он тихо переговаривается с кем-то внизу.

– Священник попросил разрешения перед ужином провести небольшую поминальную службу по графу д’Анжели, – объяснил Томас, затворив дверь.

Он достал парадную одежду и принялся переодеваться. Я последовал его примеру, посетовав про себя – ужин казался мне все более призрачным, и вдобавок мне нужно было вычистить сапоги профессора и мои собственные.

– Убери писчие принадлежности, а когда закончишь, спускайся вниз. – Сказав это, он застегнул три оставшиеся на жилете пуговицы и скрылся в коридоре. Потом в дверях показалась его голова. – Встретимся возле кузницы.

Когда он спускался, шагов почти не было слышно, а немного погодя открылась другая дверь – дальше по коридору, – и раздался топот, кто-то прошел мимо нашей комнаты и застучал башмаками по ступенькам. Я решил, что это плотник.

Натянув еще одни носки и вытащив из сумки шейный платок, я оделся, собрал бумаги и прикрыл чернильницу. Я вышел в коридор и услышал внизу голоса. В театре бывать мне не доводилось, но Томас однажды рассказывал, как он ходил в парижский театр, и с тех пор я только и мечтал о театре.

И сейчас будто специально для меня разыгрывали сценку. Вот из кухни, завязывая на шее тесемки фартука, вышла Мария, остановилась в коридоре под лампой и обернулась.

– Мария! Ты натерла хрен? – Пронзительный и требовательный голос раздался из хозяйской спальни как раз подо мной, и на сцене появилась хозяйка.

– Да, все готово.

– А миндаль истолкла? К нашему приходу все должно быть готово, чтобы я сразу же принялась за готовку.

– Я исполнила все, что хозяйка просила, – прилежно ответила Мария.

– Ну ладно. – Госпожа фон Хамборк недоверчиво посмотрела на девушку, а затем ткнула в нее длинным указательным пальцем: верхние пуговицы лифа были расстегнуты, чуть обнажая белую грудь. – Лучше бы Мария одевалась, как подобает приличной девушке, а не… не потаскухе! – Последние слова она бросила девушке в лицо с такой ненавистью, что я едва не выдал себя. Хозяйка вышла на крыльцо, а Мария посмотрела на хлопнувшую дверь, немного постояла и, скорчив рожицу, повторила:

– А не потаскууухе! Ух ты! Ладно, будем приличными и добропорядочными, но, когда кот уйдет, мыши еще попляшут! Ха! – И с этими словами Мария пошла следом за хозяйкой на улицу.

Пьеса закончилась.

Я спустился в трактир за шляпой, плащом и сапогами и с удивлением обнаружил, что один из столов накрыт белой скатертью с фарфоровыми тарелками и серебряными приборами на ней. Стулья вокруг стола были расставлены так, чтобы хватило места всем, кто оказался в то время на постоялом дворе. Из серебряных канделябров торчали пока еще не зажженные, но настоящие восковые свечи, а из кухни доносился аромат вареной курицы. В углу за дровяным коробом никого не было – значит, нищенку выгнали в хлев, где, как я узнал, она спала по ночам.

Во дворе дул ледяной северный ветер, правда, снегопад, к счастью, закончился. Я заметил, что тучи опустились еще ниже. Вдоль ведущей к каретному сараю тропинки в снег были воткнуты зажженные факелы – на холоде их пламя чуть потрескивало. Возле распахнутых ворот сарая я увидел темную фигуру госпожи фон Хамборк – она поеживалась, отчаянно пытаясь согреться. Вдоль тропинки к кузнице и прачечной тоже стояли факелы. Туман на тропинках рассеялся и держался поодаль, словно испугавшийся огня зверь. Но он дождется и нападет: потухнут факелы, и туманная пелена принесет с собой сырость и кромешную тьму.

Когда я оказался в маленькой кузнице, там уже было тесно: возле гроба с заколоченной крышкой стояли Томас, Альберт и плотник, а позади них топтались трактирщик, Мария и пастор с Библией в руках. Все молчали. Священник доброжелательно кивнул мне:

– Петтер, поможешь нести гроб?

С четырех углов к гробу были приколочены лямки, я подошел к свободной и ухватился за нее. Томас с плотником взялись за лямки спереди, профессор оглянулся и спросил:

– Готовы? Отлично, тогда пошли.

Священник прошел вперед и вытащил из сугроба факел. Дверь кузницы оказалась слишком узкой, мы едва не застряли и от напряжения обливались потом, плотник тихо выругался, за что священник наградил его неодобрительным взглядом. Наконец мы протиснулись наружу, и процессия наша обрела торжественность. Хозяин с Марией тащили сзади подставки для гроба.

Я заметил, как из дверей прачечной выскользнула темная фигура, зашагавшая следом за Марией.

Высоко подняв факел, медленными размеренными шагами священник Яков направлялся туда, где стояла госпожа фон Хамборк, которая тщетно пыталась не подавать виду, что замерзла.

В порывах ветра на белом воротнике священника плясали темные тени, а полы сутаны развевались, так что фигура священника приобретала странные, причудливые формы. “Не приведи бог столкнуться с таким чудищем ночью – можно до смерти напугаться”, – подумалось мне. Я непрестанно повторял, что тот, кто идет перед нами, – человек Божий. Хорошо, что обычно он носил светскую одежду, а сутану с воротником надел только ради этого особого случая.

Возле ворот сарая наша процессия остановилась, священник развернулся, Мария с хозяином опустили на землю подставки, и мы на них поставили гроб.

Священник поцеловал висевший у него на шее серебряный крест и поднес его к гробу.

– Да благословит тебя Господь и сохранит тебя. Да озарит Господь лицо Свое для тебя и помилует тебя. Да обратит Господь лицо Свое к тебе и даст тебе мир. Аминь.

– Аминь… – повторили все стоящие у гроба, а священник открыл заложенную закладкой Библию и прочел:

– Это отрывок из священного Второго послания апостола Павла к Коринфянам, глава пятая, стихи четырнадцатый и пятнадцатый. “Ибо любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего”. – Якоб медленно закрыл книгу и серьезно посмотрел на гроб.

Мы ждали. От холода некоторых пробирала дрожь.

– Этот странник обрел покой вдали от дома, семьи и тех, кому был дорог, – неторопливо сказал священник, тщательно проговаривая каждое слово, – на чужбине, среди чужих людей, настигло его несчастье, приведшее к смерти. Срок нашей жизни в мире Божьем отмерен судьбой, но грусть наша безмерна и чувство несправедливости гложет нас, когда в Царствие Небесное уходит тот, чей жизненный путь, как кажется нам, прервался слишком рано. – Быстро взглянув на нас, священник удостоверился, что мы слушаем, и продолжал: – Но, возможно, Господь по-иному задумал нашу жизнь, и смерть – лишь проявление воли Его. Порой злоумышленники нарушают Божий замысел, но тогда восстает Он, чтобы исправить зло, и наш земной срок отмерен по усмотрению Божьему и Его воле. Возможно, отпущенное нам время скоро закончится, и агнцы будут отделены от козлищ, и праведники от безбожников. Возможно, день этот уже близок, и эта смерть и стужа – знамение, что вскоре мы предстанем пред Высшим Судьей.

Томас поднял вдруг голову и удивленно посмотрел на священника, и я заметил, что профессор вышел во двор без плаща. Проповедь продолжалась, а я разглядывал окружавших гроб.

Позади Томаса стояла госпожа Хамборк. Она наклонила голову, так что лицо оказалось в тени и выражения его я увидеть не смог. Прямо напротив меня стоял Альберт, печально глядя на гроб. К моему изумлению, щеки у него блестели от слез. Казалось, вместо того чтобы слушать священника, он сам читал какую-то беззвучную проповедь или, может, Альберт вел неслышную беседу с усопшим?

Опять открыв Библию, Якоб зачитал:

– “И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими”[9].

Он закрыл книгу и принялся рассказывать, что нужно совершить, чтобы попасть в Книгу жизни, когда мы предстанем перед огромным светлым троном Судьи.

Стоявший возле гроба хозяин, похоже, совсем закоченел: он трясся словно осиновый лист, а чтобы зубы не стучали, сжимал челюсти, отчего лицо его совсем перекосило.

Я посмотрел на Марию, наши взгляды встретились, и девушка слегка улыбнулась из-под широкополой шляпы, а потом вновь перевела глаза на священника и прислушалась к его словам. Позади нее маячила какая-то тень, я чуть посторонился, стараясь получше ее разглядеть, и увидел низенькую, едва достающую мне до плеча женскую фигурку, закутанную в просторный плащ Томаса Буберга. Склонив голову к гробу, она слушала речь священника. Волосы были заплетены в толстую черную косу, перекинутую на плечо. Она подняла голову и спокойно посмотрела мне прямо в глаза. Лицо ее, освещенное трепещущим пламенем факелов, казалось равнодушным и чужим. Нет, это было не просто лицо незнакомого мне человека – его черты носили отпечаток чего-то иного, что одновременно пугало и восхищало. Возможно, родом незнакомка из далекой Африки или Америки, она индианка или негритянка – мне доводилось слышать и о неграх. Вот только что она здесь делает? И как попала сюда? Она не сводила с меня невозмутимого взгляда, отчего я совсем смутился и повернулся к священнику, который как раз закончил проповедь. Молитвенным жестом он скрестил руки, держа в них Библию, прикрыл глаза и склонил голову. Все остальные последовали его примеру.

– Господи Всевышний, Отче наш, яви свою милость земным грешникам и прими душу этого незнакомца. Молим Тебя, Господи, дай нам терпения исполнить волю Твою, возлюбить врагов и недругов и вознести молитвы за них, подобно возлюбленному Сыну Твоему Иисусу Христу, Единому с Тобой в Духе Святом, Единому Богу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Не открывая глаз, он громким звенящим голосом запел, и я услышал, как к нему присоединился Томас, а потом, напрягая голоса и память, запели все остальные:

Священник медленно поднял голову и мрачно оглядел каждого из нас. Затем он кивнул и тихо сказал:

– Спасибо.

Собравшиеся облегченно вздохнули. Некоторые принялись топать ногами и похлопывать в ладоши, пытаясь согреться. Фон Хамборк показал, куда в сарае нужно поставить гроб, и сказал, что позже он либо передаст тело графа окружному судье, либо же похоронит его на местном кладбище.

Мы направились к трактиру, в тепло. Я увидел, как Томас предложил незнакомой женщине опереться на его руку, и меня вдруг осенило: это же нищенка, просто она вымылась и облачилась в чистую одежду! Но почему она вдруг оказалась среди нас, да еще надев профессорский плащ? Альберт затворил ворота сарая и пошел следом за ними, а я присоединился к нему и бодро проговорил:

– Сейчас самое время перекусить, верно?

Альберт буркнул что-то, внезапно развернулся и скрылся в полумраке где-то рядом с конюшней.

Глава 13

Когда я вошел, в трактире царила гробовая тишина. Как и пристало на поминках, я с серьезной миной разделся и повесил одежду возле очага. Все стояли или сидели поодиночке, будто были незнакомы друг с дружкой. Удивительно, как поведение людей меняется на поминках. Я посмотрел на Томаса – тот стоял на кухне и что-то тихо обсуждал с фон Хамборком, а потом прошел в трактир. Выглядел он мрачнее тучи, и я принялся озираться, пытаясь выяснить причину его гнева.

Юным душам свойственно откликаться на происходящее со всей открытостью. Как пошутил однажды Томас, жизненный опыт учит “более изящно повторять собственные ошибки”, и мало-помалу эта открытость исчезает, а мы учимся истолковывать поступки и настроения других и избегать тем самым новых ошибок.

В тот вечер неопытность восемнадцатилетнего мальчишки помешала мне сразу понять, откуда дует ветер.

Явно с усилием Томас принял доброжелательный вид, подошел к примостившейся на стуле возле входа нищенке и, предложив ей руку, подвел к накрытому столу. Он выдвинул для нее стул и галантно задвинул, когда женщина села. Затем он выпрямился, огляделся и произнес слова, впервые за тот вечер меня изумившие.

– Я пригласил вас на этот ужин, – проговорил он, – чтобы вкусная еда, прекрасные напитки и замечательное общество немного скрасили то неприятное положение, в котором все мы оказались, сами того не желая. Однако очутиться взаперти в подобном месте – далеко не самое худшее, что может произойти. И даже если снег не растает до Троицы, то госпожа хозяйка заверила, что еды нам хватит. А дров, по словам хозяина, хватит до Иванова дня.

Напряжение исчезло, а присутствующие тихо засмеялись. Однако Томас Буберг добивался вовсе не этого.

– На этот торжественный ужин я приглашаю всех, без исключения. Хозяйка с Марией приготовили вареных кур с приправой из тертого хрена и испекли пшеничный хлеб, и всех, кому хочется этого отведать, прошу пожаловать к столу. Подчеркиваю, что ужин будет накрыт только на этом столе и марципановый торт тоже вынесут сюда. И если кто-то не желает принять моего приглашения, то может отужинать отдельно за другим столом – запретить это не в моих силах.

Пока Томас говорил, мне выдалась прекрасная возможность внимательнее рассмотреть сидевшую за столом нищенку. Она выглядела чистой, а платье на ней было поношенным, но выстиранным. Сначала я решил, что платье ей дала Мария, но потом понял, что ошибся: Мария была выше ростом, да и фигуры у них совсем разные, а платье на нищенке сидело будто влитое. Большой белый воротник, прикрывающий плечи и верхнюю часть груди, немного посерел, как бывает от частой стирки. Смущенно разглядывая скатерть, женщина опустила голову, так что я увидел у нее на затылке туго заплетенную косу.

Взгляды всех присутствующих обратились на нищенку, и именно из-за нее разгорелся конфликт, на который намекал Томас. Я понял, что кто-то (как впоследствии выяснилось, это были хозяин со священником) отказался садиться за один стол с нищенкой и потребовал, чтобы она ушла. Сейчас хозяин гневно посмотрел на жену, но та и бровью не повела, а молча развернулась и ушла на кухню, где Мария разливала пиво и вино.

Альберта эта сцена привела в замешательство, и теперь он растерянно озирался.

– Всех прошу за стол. Сначала подадут напитки, а госпожа хозяйка сообщила, что вскоре и еда последует. Возможно, мы как раз успеем выпить по паре кружек пива, – сказал Томас и улыбнулся.

Нищенка подняла голову и посмотрела на присутствующих, и я понял, что вновь ошибся – на лице ее не было и тени смущения или смирения, какое часто наблюдаешь на лицах нищих скитальцев, но и обычной для них озлобленности я тоже не заметил. Все ее существо лучилось спокойствием.

Меня опять поразила ее непривычная внешность – высокие скулы, низкая коренастая фигура и глаза, которые издали показались мне раскосыми. И, конечно, угольно-черные волосы. Я подумал, что она, скорее, из Америки, а не из Африки, но откуда мне было знать?!

Священник невозмутимо выслушал Томаса, а затем встал и раскрыл Библию.

– Позвольте, господин профессор, зачесть мне короткий отрывок из этой книги, и пусть каждый примет решение самостоятельно. Это тринадцатая глава Откровения, стихи с шестнадцатого по восемнадцатый. “И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число Зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть”. – Он захлопнул книгу и нарочито медленно, осознавая, что стал объектом всеобщего внимания, подошел к нищенке и указал костлявым пальцем на ее лоб. Там, на лбу, виднелось коричневое пятно. Гости начали встревоженно переглядываться.

– Родимое пятно! – сухо проговорил Томас.

– Это начертание, – дрожащим голосом возразил священник, – ян прежде видел его. В те времена колдуньи наводнили наши приходы, и нам пришлось разжечь костры. Мы отпугнули Зверя, и он уполз в свою нору и укрыл многих ведьм, так что те избежали наказания. Они хорошо спрятались, но теперь вновь вылезли на свет божий. – Он наклонился и быстро схватил нищенку за руку.

Она не сопротивлялась. Мне показалось, что в глазах ее отразились смирение и страх, но толковать чувства следует с осторожностью, и мне еще предстоит этому научиться. И, тем не менее, виновато посмотрев на пастора, нищенка отвела взгляд.

– Начертание на правой руке… – вполголоса пробормотал священник.

В трактире воцарилась тишина. Хозяйка с Марией вышли из кухни и теперь тоже ждали, как повернутся события. Томас еле сдержался, чтобы не прервать священника, но решил, что Якоб все равно не позволит ему высказаться, поэтому спор он проиграет. Пастор вдруг довольно усмехнулся и с видом победителя показал на отметину на предплечье женщины. Размером отметина была с монету и напоминала шрам словно от ожога.

– А вот и доказательство, – громовым голосом возвестил он, – не только на лбу, но и на руке! Здесь, среди нас, затаилась колдунья. И тот, кто осмелится сесть за один стол с ней… – И он оборвал фразу, позволив нам самим завершить ее.

Плотник испуганно отпрянул от стола. Мария посмотрела на нищенку со смесью страха и еще какого-то чувства, которое мне никак не удавалось определить, а затем вернулась вслед за хозяйкой на кухню. С отвращением взглянув на женщину, трактирщик торжествующе улыбнулся Томасу. Альберт же казался одновременно растерянным и равнодушным, его широкие плечи ссутулились, а тело обмякло.

Томас обвел взглядом присутствующих – всех по очереди, подошел к Альберту и сдвинул у него на лбу вязаную шапочку. Указав на красную отметину, прежде привлекшую мое внимание, он сказал:

– Отметина на лбу. Следовательно, перед нами колдун?

Томас приблизился к хозяину, взял того за левую руку и указал на большую бородавку на тыльной стороне ладони.

– Тоже колдун? – снова спросил он.

Фон Хамборк оскорбленно отдернул руку. Потом Томас отыскал родимое пятно на своей собственной правой руке и рану от ожога у меня на локте, воспоминание о том, как однажды дома, в Хорттене, мы с Нильсом дико подрались, так что рука моя в конце концов угодила в пылающий очаг. Наконец Томас остановился перед Якобом и отбросил со лба священника светлые спутанные волосы. Якоб сердито фыркнул, а его длинный крючковатый нос побелел. Он попытался стряхнуть руку профессора, но тот настоял на своем, сказав, что мы должны точно знать, кто именно находится с нами рядом. Высоко на лбу Якоба виднелось крупное красно-коричневое пятно, а затем Томас показал на похожие пятна на правой и левой руках священника.

– Выходит, здесь все доказательства того, что перед нами колдун? – спросил он.

– Колдуньями бывают только женщины, – недовольно возразил священник.

– Следовало рассказать об этом небольшом уточнении Мартину Лютеру – он этого явно не знал. Как не знали, впрочем, и достопочтенный епископ Поулсен Ресен, городские судьи, бургомистры и другие почтенные граждане – а ведь за последние столетия они поймали, осудили и сожгли в наказание за совершенные преступления немало мужчин-колдунов, – и Томас наградил священника ехидной улыбкой, – почему же пастор не сообщил об этом властям? Ведь ему столько лет, что он, возможно, присутствовал при этом? А значит, мог воспрепятствовать многим казням?

Но священник углубился в чтение Библии – на окружающих он никакого внимания не обращал и Томаса, похоже, не слушал.

– По какой причине колдуны становятся колдунами? – спросил Томас, обращаясь к священнику. Голос его звучал мягко и уважительно – таким тоном обращаются к деревенским старейшинам. Томас тронул священника за руку: – Преподобный Якоб, вам многое известно о таких делах. Так помогите же мне отыскать ответ на вопрос, который сами подняли, – и профессор дотронулся до плеча пастора, – я спросил, по какой причине колдуны становятся колдунами?

Священник понял, что ему не выкрутиться, поднял голову и, немного подумав, ответил:

– Они летают на встречи с демонами, превращаются в животных и заключают с Князем Тьмы соглашение, по которому тот предоставляет им власть над другими людьми.

– И в обмен на это они получают золото и всяческие блага, верно? – уточнил Томас.

– Да. Золото и всяческие блага, – согласился священник.

На мгновение задумавшись, Томас поднял голову и выпрямился, а лицо его приняло то суровое выражение, которое вызывало в окружающих почтение и заставляло их прислушиваться к его словам:

– В году Господнем девятьсот шестом святой аббат Регино Прюмский издал ряд папских декретов, которые спустя примерно сотню лет были откорректированы и переизданы епископом Буркхардом Вормсским. С теологической точки зрения этот труд отличался обстоятельностью и стал поэтому использоваться как свод канонических церковных законов. Один из его документов, так называемый Canon Episcopi[10] гласит: “представления о том, что люди могут превращаться в животных и творить в таком виде злодеяния или что они летают по воздуху и видятся с демонами, есть морок и суеверие”, конец цитаты. – Томас немного помолчал, дав нам время обдумать услышанное, а затем продолжил: – Часто говорят, что в прежние времена люди были полны предрассудков и не имели истинной веры в Бога. Неужели и мы уподобимся тем, кто верит в колдовство и тому, что колдуны умеют перевоплощаться в зверей и летать по воздуху? Получается, что жившие почти восемьсот лет назад были умнее нас? – Не дожидаясь ответа, Томас подошел к нищенке и положил руку ей на плечо. – Преподобный Якоб толкует о золоте и всяческих благах. Посмотрите на эту женщину – как, по-вашему, у нее есть золото? И есть ли у нее, по-вашему, власть над нами, другими людьми?

Священник не пожелал отвечать, и Томас обвел испытующим взглядом остальных.

– Вы действительно верите, что она богата и ей просто хочется сидеть за дровяным коробом, попрошайничать и доедать за нами объедки? Вы полагаете, что подобная жизнь ей по нраву?

Я нерешительно покачал головой, вслед за мной – Альберт, а потом плотник.

– Нет, не по нраву. Она не богата. И у нее нет власти, чтобы избежать унижения. Ответ таков: она не вступала в сговор со стариком Дьяволом, а следовательно, она не колдунья.

Священник молча бросил на Томаса взгляд, в котором читалось поражение, но и готовность к новой битве. Затем Якоб выпрямился, коротко кивнул профессору, будто говоря: “Сдаюсь, оставь меня в покое”, – и вновь углубился в Священное Писание. Томас вздохнул и обратился к остальным:

– Надеюсь, ни у кого не осталось возражений и вопрос можно считать исчерпанным? – Ответом ему стало потрескивание дров в камине и ровное мерное тиканье часов.

Внезапно Томас расплылся в широкой дружеской улыбке и всплеснул руками:

– А сейчас пусть каждый займет место за столом. Наши любезные хозяева, как того требует обычай, окажут нам честь и займут места во главе стола, а вы, достопочтенный пастор, – и Томас приобнял священника, как обнимают престарелого дедушку, чтобы тот не упал, – вы должны почтить меня честью сидеть возле вас. Тогда нам представится прекрасная возможность обменяться мнениями обо всем на свете. Беседа с таким образованным господином, как вы с вашими обдуманными и вескими суждениями, доставит истинную радость человеку более молодому, который находится в вечных поисках жизненного смысла.

Так профессор говорил, пока все мы не уселись за стол, и вскоре наши бокалы и желудки наполнились пивом и вином, а госпожа Хамборк с Марией внесли миски и блюда с едой, от одного вида которых у всех потекли слюнки.

Томас незаметно махнул мне рукой, и я занял место напротив нищенки – он, видимо, полагал, что сможет таким образом защитить ее. С двух концов стола сели хозяева. По одну руку от хозяина сидел священник, а по другую – Мария. Места между мной и Марией достались плотнику и Альберту. С нашей стороны было тесновато, однако, когда за столом сидел Томас Буберг, иначе и быть не могло. Его corpus giganteum[11] занимало место, которого хватило бы на двоих – во всяком случае, когда он в пылу беседы случайно взмахивал руками.

Когда блюда были расставлены на столе, хозяйка села за стол возле меня. Щеки у нее раскраснелись – причиной тому была наконец-то воцарившаяся в трактире торжественная атмосфера и, как я догадался, пара глотков вина.

Гости разобрали белый хлеб, намазали его маслом и сверху положили курятину, а затем дошла очередь и до миски с вязким золотисто-коричневым соусом, которым полагалось полить курицу. Хозяйка потянула меня за руку.

– Если положить сверху кусочек масла, то вкус получится самый пикантный, – сказала она и шаловливо хихикнула, будто девчонка.

Я послушно положил сверху кусочек масла и, с предвкушением дожидавшись, когда масло растает, принялся за еду. Сдобренное тертым хреном и пряностями мясо восхитительно пахло, а рот наполнился удивительным вкусом, так что на какой-то миг я позабыл об убийстве и злодее.

– Вы воистину сотворили с этим ужином чудо, – сказал я, поднимая бокал в честь хозяйки.

Нищенка удивленно посмотрела на меня. Подняв в ответ свой бокал, хозяйка довольно кивнула.

– Вы добавили миндаль? – поинтересовался я, пережевывая мясо. Хозяйка визгливо рассмеялась и во всех подробностях поведала рецепт, а я мысленно поблагодарил Томаса за уроки такой непростой науки, как застольные беседы.

Гости непринужденно болтали, время от времени прерываясь ради наслаждения вкусной едой, и тогда беседа сменялась чавканьем и причмокиванием. Мы выпили за хозяев, а в ответ хозяин предложил поднять бокалы за Томаса Буберга, за чей счет был устроен весь этот пир. Просияв, Томас отмахнулся ножом и ложкой.

– Госпожа фон Хамборк…

– Зовите меня Гертой! – заливисто рассмеялась трактирщица, отхлебывая вино.

– Госпожа Герта, вы – настоящий ангел кулинарии! Вам с Марией удалось сотворить чудо, обойдясь лишь самым простым! Я с истинным удовольствием расскажу о вашем постоялом дворе друзьям и коллегам. Подумать только – в обычном сельском трактире мы едим прекрасными серебряными приборами, а напротив нас стоят достойные аристократа канделябры! Неужели подобное возможно? – И профессор вопросительно взглянул на хозяина.

Мы ждали ответа, но фон Хамборк тщательно вытирал рот салфеткой. Я понял, что объяснение нас ждет обстоятельное.

– Семейство фон Хамборк, – начал он, – принадлежит к древнему купеческому роду Более двух сотен лет род наш вел торговые дела в немецком городе Гамбурге. Мой дед расширил дело, начал торговать с Голландией и Висбю и достиг немалых в том успехов. Когда торговля перешла к моему отцу, он решил и дальше развивать дело – хотел получить место на Копенгагенской бирже. В тысяча шестьсот семьдесят четвертом году он отправил меня в датскую столицу – прощупать почву, оценить коммерческие возможности и утрясти формальности, если идея окажется стоящей. Я был тогда совсем юнцом, мне и девятнадцати не исполнилось, но я из кожи вон лез, чтобы доказать свои купеческие таланты. Я был младшим из пяти братьев, и отцовское расположение было для нас предметом вечной борьбы, а расположение отец выказывал только тем, чьи торговые договора были лучшими, а цифры в колонке “кредит” – самыми большими. – Господин Хамборк быстро взглянул на жену. Он будто спрашивал ее совета.

“Тут что-то кроется…” – подумалось мне.

– В то время я был помолвлен с девушкой по имени Герта Неубауэр. Ее отец был заместителем директора одного небольшого банка в Гамбурге. Впоследствии она стала моей дражайшей супругой. – Он улыбнулся жене и поднял в ее честь бокал.

Я вновь почувствовал, что за его словами и улыбкой кроется какая-то тайна, но никак не мог понять, что за чувства скрыты в этой улыбке. Сожаление? Мольба о прощении? Я повернулся к Томасу – интересно, заметил ли он? Но Томас широко улыбнулся хозяйке, и мы дружно подняли бокалы за ее здоровье.

– Через два года было бы… – фон Хамборк растерянно умолк и начал нервно теребить салфетку, – через два года должно было исполниться… – он наконец взял себя в руки, – мы отпразднуем двадцать пятую годовщину нашей свадьбы… Если на то будет воля Божья.

Мы вновь подняли бокалы за хозяев.

– Я посовещался с местными купцами, добился аудиенции у короля, который рассказал мне о будущих государственных планах, и решил, что Копенгаген прекрасно подходит для торговли. Отец купил нам место на бирже, и мы вложили деньги в несколько крупных торговых сделок. К сожалению, отношения со Швецией ухудшились, и, как всем присутствующим известно, это привело к войне между Данией и Швецией. Из-за войны предприятия, в которые мы вложили средства, обанкротились, и в тысяча шестьсот семьдесят шестом году я запер дверь нашей конторы, расторг договор с биржей и вернулся обратно в Гамбург. Из-за войны все мои планы потерпели крах, – не поднимая глаз, хозяин отхлебнул вина, – к Иванову дню мы обвенчались и собирались поселиться в Любеке, где у отцовской фирмы имелся филиал. Однако я проникся любовью к Дании, а моей супруге хотелось жить в сельской местности, поэтому на свадьбу батюшка преподнес нам этот хутор, – трактирщик умолк и радостно огляделся, – во время Тридцатилетней войны прежние владельцы хутора сочувствовали Швеции и поэтому рассорились с Датским королевским домом. Когда Фредерик Третий стал единовластным правителем Дании, они бежали за границу, и хутор стоял заброшенным. Неподалеку отсюда проходит оживленная дорога до Рибе, а моя супруга любит общество, поэтому пятнадцать лет назад мы открыли здесь трактир, – фон Хамборк улыбнулся Томасу, – надеюсь, загадка столового серебра для вас разгадана.

Томас чуть кивнул и заверил хозяина, что он ни в коем случае не хотел проявлять излишнее любопытство. И он надеется, что не проявил неучтивости.

Хозяин рассмеялся и уверил Томаса, что ничего такого не было.

Мария принесла добавки и разлила напитки – плотнику пиво, а остальным – вино.

Я принялся намазывать хлеб маслом, когда, наклонившись ко мне, нищенка спросила: