Чем социализм лучше капитализма Вассерман Анатолий

Капитал в чёрной форме

Увы, даже победа демократов избавит Россию (а с нею и всё постсоветское пространство) далеко не от всех ожидаемых разрушений.

Конечно, за демократической партией стоят бизнесы, заинтересованные в дорогом долларе. Это не только чистые финансисты, желающие привлечь под свой контроль капиталы со всего мира. Куда важнее роль так называемой постиндустриальной экономики – разработчиков нового, выносящих производство в страны с достаточно дешёвой рабочей силой. Им выгоднее заключать контракты в долларах и потом наживаться не только на лицензионных отчислениях от изготовителей, но и на курсовой разнице. Да и других изощрённых – и почти не связанных с производством внутри СГА – способов заработка вполне достаточно, чтобы уже несколько десятилетий каждый президент, принадлежащий к демократической партии, заботился о росте доллара.

Но напомню: сырьё нынче – не только производственный ресурс, но ещё и форма хранения капитала. Как только доллар вновь станет прибылен, на финансовый рынок потекут средства, ныне вложенные в нефть и металлы. По оценкам экспертов, по меньшей мере половина нынешнего уровня сырьевых цен обусловлена не промышленным спросом, а спекулятивными расчётами. Значит, победа демократов на американских выборах обернётся по меньшей мере двукратным обвалом цен.

Сырьё всё ещё составляет более половины российского экспорта. Следовательно, в случае победы демократов экспортная составляющая дохода упадёт примерно на четверть. Украина продаёт на Запад в основном металлы и удобрения, в чьей цене сырьевая составляющая превышает половину. Значит, её валютный доход также упадёт по меньшей мере на четверть. Залатать столь обширную брешь будет довольно трудно: рост курса доллара в 2009-м вряд ли вполне возместит разницу ценовой динамики. Особенно если учесть, что изрядная часть экспорта обеих стран направлена в Европейский союз, и практически все контракты – за исключением топливных – номинированы в евро, чей курс относительно доллара заметно упадёт.

России, конечно, будет легче, чем Украине. Профицитный бюджет последних лет позволил накопить изрядные резервы. Причём немалая часть этих резервов вложена в ценные бумаги, номинированные в долларах, – значит, в случае победы демократов несколько подорожает. Но рассчитывать только на резервы бессмысленно. Громадную страну могут долго кормить только собственные постоянные усилия. Причём не просто трудовые, а ещё и осмысленные, востребованные – и на нашем собственном внутреннем рынке, и за рубежом.

Утраченные возможности

Ещё пару десятков лет назад мы могли почти полностью обходиться внутренним рынком. Правда, даже трёхсот миллионов граждан Союза не хватало, чтобы обеспечивать прогресс науки и техники на всех мыслимых направлениях. Но в этом мы не одиноки: грандиозная задача развития всех наук, искусств и ремёсел под силу только всему миру в целом. Разделение труда – идея разумная и выгодная, лежащая в основе всего современного экономического развития. И во всемирном разделении мы занимали достойное место. Вряд ли тогда существовала хоть одна задача, заведомо непосильная нам.

Сегодня Россия даже звание великой энергетической державы добывает с немалым трудом. А уж былая мощь высоких технологий и вовсе кажется смутной легендой, и многие вовсе не верят в неё, полагая, что все наши достижения – от первых спутника и космонавта до компьютеров БЭСМ-6 с архитектурой, послужившей впоследствии отправной точкой для развития суперкомпьютеров всего мира, – украдены ловкими разведчиками.

Наука и техника в остальных республиках и того слабее. Особенно в областях, задевающих западные интересы. Скажем, уникальные радары «Кольчуга» того и гляди вовсе сойдут с производства: американцы так боятся этого всевидящего ока, выпускаемого донецким заводом «Топаз», что даже кременчугские грузовики, на которых «Кольчуга» может монтироваться, объявили продукцией двойного – не только мирного, но и военного – назначения.

Вдобавок целое поколение проницательных учёных, изобретательных инженеров, искусных рабочих просто утрачено. Труд высшей квалификации уже к концу советской эпохи не удавалось толком использовать. Поэтому система передачи знаний и освоения опыта нынче почти разрушена.

Минимальный рынок

Субъективные причины распада отечественной экономики можно перечислять ещё долго. Но есть по меньшей мере одна причина вполне объективная. В каждом из осколков былого Союза сейчас так мало людей, что разработка новшеств просто не окупается. Повторяя же созданное ранее, не выжить: рано или поздно задавят конкуренты, не отказавшиеся от творчества.

Чем выше уровень науки и техники, тем больше сил уйдёт на разработку новинок, не уступающих этому уровню. Чем дороже разработка, тем больше экземпляров готового изделия надо продать, чтобы доля творческих затрат не составляла несуразно большую долю себестоимости.

Ещё в конце 1970-х в Западной Европе экономисты провели расчёт. Оказалось: чтобы новшества окупались, их надо продавать на рынке с общей численностью населения не менее трёхсот миллионов. Понятно, далеко не все они купят один и тот же товар. Просто на покупку надо предварительно как-то заработать – и только взаимодействие достаточного числа хозяйствующих субъектов создаёт необходимые возможности заработка.

Из труда теоретиков немедленно сделали выводы практики. Европейское экономическое сообщество вскоре превратилось в Европейский союз. По другую сторону Атлантики три государства создали Северо-Американскую зону свободной торговли. Экономика сокрушила политические барьеры. Возникли единые рынки – каждый из них намного больше порога окупаемости.

Неподвижные осколки

Станислав Ежи Лец сказал: индивидуальность в диктанте можно проявить только в ошибках. Экономика – учитель строгий. Если уж задаёт не сочинение, а диктант – лучше не играть с правилами хозяйственной грамматики.

В Союзе жило заметно больше народу, чем нужно для окупаемости новых разработок. Да и сам порог был для нас ощутимо ниже западного. Дело в том, что учёные и инженеры у нас оплачивались – относительно рабочих – заметно ниже, чем в капиталистических странах. Соответственно расходы на разработку были ниже и окупить их проще.

Большой однородный – требующий однократной разработки – рынок был нашим стратегическим преимуществом. Опираясь на него, можно было создавать новое, не особо оглядываясь на зарубежных потребителей. Зато в тех отраслях, где конкуренция неизбежна (скажем, в оборонной промышленности), мы могли щедро расходовать сэкономленное в прочих сферах. Тем самым общая конкурентоспособность страны была куда выше, чем можно было ожидать на основе прочих – легче поддающихся учёту – факторов. Уже хотя бы ради этого следовало крепить, развивать, совершенствовать то, что политики назвали «новая историческая общность – советский народ».

Увы, другие политики потратили немало усилий на преодоление столь мощного стимула к единству.

Сказался, конечно, и кризис управления. Дело в том, что с ростом числа названий производимой продукции сложность централизованного решения управленческих задач растёт так быстро, что в масштабе современного государства коммунистический идеал единого хозяйства неосуществим. Советские математики академики Глушков и Канторович доказали это ещё в середине 1970-х. Но к тому времени экономические реформы, призванные децентрализовать управление нашей экономикой, уже были удушены коммунистическими теоретиками. Так что неизбежные диспропорции нарастали, пока не привели к параличу значительной части хозяйства страны.

Управленцы, не прислушавшиеся к экономистам и математикам, так и не поняли причину катастрофического обвала. Напротив, они пытались командовать до последней секунды. В конце концов совместные усилия властей разных уровней разрушили изрядную долю технологических цепочек, сшивавших хозяйство страны воедино. Более того, заблокированы оказались товарные потоки – не только межреспубликанские, но зачастую и внутрирегиональные.

На фоне такой разрухи стали заметны голоса агитаторов за всяческие виды сепаратизма. Правда, националистическая идеология сформировалась ещё пару веков назад – когда техника была несравненно примитивнее нынешней, так что порог окупаемости измерялся сотнями тысяч – а не миллионов! – человек. Но уровень экономического образования у нас был столь низок, что практически никто – не только среди рядовых граждан, но и на высших политических уровнях – не мог себе представить, какие качественные изменения проистекают из этой количественной разницы. Древние рецепты показались подходящими для решения принципиально новых задач.

Результат очевиден. Великая страна распалась на осколки столь мелкие, что новая разработка не окупится ни в одном из них. С учётом дальнейшего снижения цены отечественного творческого труда порог окупаемости у нас сейчас около двухсот миллионов человек. В России же немногим более ста сорока миллионов граждан. Даже вместе с иммигрантами (а их платёжеспособность куда ниже, так что в формулу окупаемости они входят с изрядным понижающим коэффициентом) порога не достичь. А уж малые государства – вроде Украины или Молдавии – вовсе способны существовать только благодаря внешнему рынку. Оттого и вынуждены подчиняться диктату ключевых его игроков. Отсюда и скоропостижный отказ Воронина от плана урегулирования конфликтов внутри его собственной страны, и украинские перевыборы до достижения результата, заранее заданного иностранными надзирателями…

Внутреннее притяжение

Внешний рынок практически всегда привлекательнее внутреннего, ибо позволяет распределить затраты разработчиков по большему объёму потреблённого. Для нас сегодня он и подавно важен, ибо потенциальные потребители на нём ощутимо богаче нашего среднего гражданина.

Но как видно из изложенного, в ближайший год внешний рынок может не просто потерять привлекательность, а вовсе схлопнуться. Если же за океаном возобладает здравомыслие и тамошняя экономика уцелеет, то наш главный источник дохода – рынок сырья – в любом случае обвалится. Тяжких последствий этих катаклизмов не избежит ни одна бывшесоюзная республика. Ведь продукция, высокотехнологичная по нашим меркам, вряд ли в обозримом будущем будет всерьёз востребована где-либо, кроме России.

Более того, на тех направлениях, где мы и впрямь превзошли всё дальнее зарубежье, нас от него отрезают принудительно. Хрестоматийный пример – тяжёлый транспортный самолёт Ан-70. Эта совместная разработка десятков КБ Украины (Олег Константинович Антонов перебрался из Новосибирска в Киев в конце 1940-х) и России – предмет жёстких внутренних распрей именно потому, что внешние потребители от неё отказались. Машину создали по спецификации, выработанной специалистами армий Европейского союза. Тамошние авиастроители – даже франко-германский Airbus – объявили, что армейские требования слишком строги для них. Наши же авиастроители доселе не утратили традицию, накопленную ещё в советские времена. Ан-70 соответствует всем армейским мечтам. И что же? Европейские армии согласились снизить требования до любого уровня, куда смогут дотянуться местные конструкторы. И это в какой-то мере логично: нас до сих пор полагают потенциальным противником, а кто же будет покупать оружие через линию фронта?

Выходит, единственная наша надёжная опора – мы сами. До первых кризисных ударов из-за океана – то есть до конца этого года – необходимо создать единый (без каких бы то ни было таможенных и нормативных барьеров) рынок, чьё население превзойдёт порог окупаемости. Только такой рынок может развиваться собственными силами. Значит, не подвержен внешним бурям.

Проект Единого экономического пространства – в составе Белоруссии, Казахстана, России, Украины – как раз и обеспечивает минимально необходимую численность. Более того, он открыт для присоединения других земель, готовых взаимодействовать с партнёрами по единым правилам. Значит, будет чем встретить неизбежный дальнейший рост порога окупаемости по мере повышения средней сложности разработок.

Увы, нынешнее руководство Украины прислушивается не к здравому смыслу и экономической необходимости, а в лучшем случае к начальникам бывшей жены президента (как известно, Екатерина Михайловна Чумаченко – по первому браку Кэтрин Клэр – до второго брака успела поработать в нескольких отделах государственного департамента – министерства иностранных дел – Соединённых Государств Америки, включая отдел разведки). Да и во внутриполитические планы Виктора Андреевича с Юлией Михайловной явно не входит рыночное единство: надевать друг другу на шею петли в преддверии неизбежных внеочередных выборов куда удобнее, когда есть возможность каждый день переписывать правила игры собственноручно, ни с кем не считаясь.

По счастью, обстановка в республике усилиями самих же вождей доведена до нестабильности куда большей, чем в декабре 2004-го. Тогда плясок с оранжевыми шарфами под шаманский грохот железных бочек хватило, чтобы изгнать несомненно вменяемую власть и вытащить наверх нынешний террариум единомышленников. Конечно, вылечиться всегда труднее, чем заболеть. Но всё же народ Украины пока достаточно разумен, чтобы сейчас – когда до экономической катастрофы остаётся меньше года – успеть подобрать и привести к власти новых руководителей, способных думать об интересах своей страны.

Правда, такой сценарий вряд ли по вкусу Галичине. Её, как известно, объявили образцом украинской идеи ещё в XIX веке тогдашние хозяева – Австро-Венгерская империя. Главный тогда конкурент империи Российской по совету поляков – предыдущих конкурентов – надеялся таким способом вбить клин между древним югом Руси и северной частью великого Янтарного пути «из варяг в греки», ставшего когда-то становым хребтом новой великой державы.

Окончательно сформировали украинство Таллергоф и Терезин: в этих концлагерях австрийцы сгноили всех галичан, не пожелавших отречься от русского имени. Ныне галицкий народ по большей части полонизирован или мадьяризирован да и веры придерживается в основном униатской (греко-католической), а не привычной на Руси православной.

Ну что же, русское (во всём мире национальность определяется если не по официальному гражданству, то по родному языку) большинство граждан Украины и без Галичины достаточно, чтобы вместе с братьями по Единому экономическому пространству перешагнуть порог окупаемости. Галицкая же нефть, хотя и слишком высокопарафиниста для энергетики, весьма интересна химикам. Так что Галичина как нефтяной эмират вполне жизнеспособна. А когда мы совместными усилиями вернём экономику на былую высоту и пойдём дальше – галичане того и гляди вновь вспомнят обычаи, сгинувшие в Таллергофе.

Россия – в том числе Белоруссия и Украина, исторически (да и этнически) неотъемлемые от прочих русских земель, – не раз попадала в самые тяжкие обстоятельства. И неизменно выходила из них окрепшей. Любая из республик, ныне вновь приглашаемых к единству, теоретически даже в одиночку может уцелеть в грядущем экономическом тайфуне. Но всё же куда разумнее заранее выстроить позицию, куда потрясения просто не смогут добраться. Не зря мой давний друг и постоянный партнёр по политическим консультациям Нурали Латыпов любит повторять древнее изречение: умный выберется даже из положения столь тяжкого, что мудрый в него ни за что не попадёт.

Эффект общего котла

Некоторые легенды бытуют во множестве стран и эпох. То ли переходят от автора к автору (как сюжеты басен Крылов заимствовал у Лафонтена, тот у Эзопа, а уж предшественники Эзопа затеряны в глубине тысячелетий), то ли пересочиняются с нуля, ибо люди всегда и всюду сходны… Так что расскажу одну байку так, как она запомнилась мне, без поиска первоисточника.

Сооружали в складчину некий коктейль на водочной основе. Расписали, кому какие компоненты покупать, а самой водки решили каждому принести по бутылке. Хитрый участник банкета решил: «Если на пару десятков бутылок водки я добавлю бутылку воды, никто ничего не заметит». В коктейле водки не оказалось вовсе: все были одинаково хитры.

Складчина – дело давнее. Но постоянно совершенствуемое. Из купеческих (а порою и разбойничьих – до недавних пор любой торговый корабль щетинился пушками) экспедиций выросли акционерные общества. Из совместных запасов на чёрный день – страховые компании.

Сравнительно недавно по историческим меркам появился новый вид складчины. По теории вероятностей относительное отклонение от среднего тем меньше, чем больше количество усредняемых (в частности, если случайные величины распределены нормально, то относительное отклонение обратно пропорционально квадратному корню из числа этих величин). Если несколько рискованных дел собрать под единой вывеской, усреднённый риск уменьшится. Венчурный инвестор вкладывает средства понемногу в несколько футуристических проектов: заработает хоть один – доход окупит потери на остальных. Банк раздаёт множество мелких кредитов: какие-то не вернутся – прибыль по остальным возместит убыток.

Ресурсов одного предпринимателя или даже крупной компании может и не хватить для охвата доли рынка, достаточной для действительно радикального снижения риска. Не страшно: производительность труда растёт с его разделением. Появились бизнесы, специализирующиеся на охвате и усреднении. Формируя пакет из ценных бумаг разной рискованности, они предлагают инвесторам доли в этом пакете – достаточно доходном и в то же время не слишком угрожающем внезапными провалами.

Технология усреднения риска постепенно стала столь изощрённой, что удостоилась имени собственного: секъюритиризация (от security – безопасность). В ней появилось немало разновидностей, отличающихся не только дозировкой бумаг разной степени риска в каждом пакете, но и множеством иных технических подробностей, несущественных в этом кратком обзоре, но весьма важных для каждого конкретного инвестора. Несомненно в будущем появится ещё множество усовершенствований. Но и того, что уже есть, вроде бы хватает для спокойной безбедной жизни…

Крупнейший кредитный рынок – ипотечный. Он же чреват наибольшим риском: за десятки лет возврата долга всякое может случиться. Наибольшее же развитие ипотека получила в Соединённых Государствах Америки: тамошние просторы и климат весьма способствуют изобилию загородных лёгких и не слишком долговечных индивидуальных домов. Не удивительно, что крупнейшими в мире секъюритиризационными агентствами стали американские Federal National Mortgage Corporation (Федеральная национальная ипотечная корпорация, по созвучию с аббревиатурой чаще именуемая Fannie Mae) и Federal Home Loan Mortgage Corporation (Федеральная корпорация жилищных ипотечных ссуд, или Freddie Mac). Банки могут там получать кредиты под залог своих договоров по ссудам, выдаваемым ими в свою очередь под залог недвижимости.

Увы, каждый инструмент может употребляться не только в целях, изначально задуманных его создателями. Пистолет не только годится для самообороны от внезапно напавшего грабителя, но и самому внезапному грабителю иной раз полезнее банального ножа к горлу. Автогенная горелка и вовсе впервые употреблена для разрезания сейфа. Не удивительно, что и секъюритиризацию умудрились использовать для подрыва экономической безопасности.

Я подписан на десятки электронных рассылок – как связанных с интеллектуальными играми, так и просто информационных. Поэтому на всех своих почтовых ящиках отключаю фильтрацию спама: увы, пока не придумана технология, надёжно отделяющая произвольные послания от многоадресных писем, кои я получаю по собственному заказу. В результате на одно приходящее ко мне содержательное послание приходится едва ли не десяток мусорных. Удаляя их, я краем глаза успеваю просмотреть содержание: всё же любопытно, что нынче в рекламной моде!

Пару лет назад в потоке спама резко возросла концентрация американских предложений ссуд под залог жилья – под нижайшие проценты, на немыслимо долгие сроки. А ведь спам адресатов не выбирает! Значит, потенциальным кредиторам было не важно, каков мой реальный доход, какую кредитную историю я успел накопить (кстати, никакую: я стараюсь не жить в долг и за всю жизнь купил в кредит всего одну вещь – в 1975-м, когда отбывал три года по распределению в НПО «Холодмаш», мощнейший по тому времени магнитофон «Юпитер»). Они хотели только всучить деньги кому попало – а потом, очевидно, возместить (и скорее всего – с лихвой) свои траты, сбыв свежеоформленный договор ипотечным корпорациям. Или ещё какому-то секъюритиризатору, благо в последнее время их расплодилось едва ли не больше, чем реальных производителей: ведь спрос на подстрахованные бумаги был гарантирован.

Ущерб от подобных манипуляций не сводится к понижению реальной надёжности кредитования. Куда важнее, на мой взгляд, сам рост объёма производных ценных бумаг. Ведь за любой номинальной ценностью должна в конечном счёте стоять реальная – пригодная к непосредственному потреблению. Первоначально цены акций в какой-то мере отражали реальность – потенциальный доход предприятий, выпускающих эти акции. Цена же всевозможных производных опирается в основном даже не на расчёты возможных прибылей, а на искреннюю веру в саму их возможность.

На рубеже тысячелетий сходный отрыв от реальности испытали доткомы – так (от английского произношения символов. com) именовались новомодные тогда бизнесы в Интернете. По сути они всего лишь могли ускорить движение реальных товаров и услуг от реальных производителей к реальным потребителям, а потому их доход мог составлять лишь малую долю суммарной ёмкости реального рынка. Тем не менее их оценивали баснословно дорого, не задумываясь даже над тем, что на каждый товарный поток претендовали многие сотни сетевых посредников, так что лишь немногие из них могли надеяться выжить. Последствия памятны всем биржевикам: рынок дот-комов рухнул, и пережить крах смогли только немногие из тех, кто не пытался обещать невозможное.

Вряд ли кто-то из манипуляторов новыми финансовыми инструментами всерьёз намеревался использовать их в качестве ломика-«фомки» для взлома сейфов потенциальных клиентов. Так и Сергей Пантелеевич Мавроди, начиная торговлю обязательствами своей фирмы МММ, скорее всего честно хотел привлечь дополнительные средства для торговли компьютерами: сей бизнес в ту пору был достаточно доходен, дабы первоначально обеспечивать заявленные выплаты. Но логика пирамид не зависит от благих намерений архитекторов. Как только высота нагромождения бумаг превысит ширину опоры из реальных дел, обвал неизбежен.

Нынче взаимоотношения базиса и надстройки перевёрнуты: ход реального производства напрямую зависит от его отражения в биржевом зеркале. Дабы предотвратить разрушения реальной экономики, властям приходится подпитывать живыми деньгами мёртвые построения финансистов.

Как я уже не раз говорил, чем дальше отрывается денежная масса от товарной, тем острее становится спрос, тем быстрее обесцениваются деньги, тем ощутимее их нехватка по сравнению с объёмом реальной сферы. Инфляция порождает дефляцию. А та неизбежно парализует экономическую жизнь. Не зря рекордные правительственные субсидии начала сентября 2008-го, фактически национализировавшие несколько ключевых секъюритиризаторов, лишь на несколько дней приостановили падение заокеанской биржи.

По экономической же сути инфляция – налог на всех, у кого есть деньги избыточно печатаемого сорта. Нынче все мы в складчину оплачиваем излишнюю ловкость тех, кто решил влить в общий котёл воду вместо водки.

© 2008.09.25. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Между производителем и потребителем

Российское правительство то и дело призывает крестьян самостоятельно торговать на городских рынках, дабы не зависеть от произвола перекупщиков. Тем не менее за базарными прилавками стоят в основном люди, чей вид не даёт ни малейших оснований считать их причастными к труду на земле.

Обычно в этом винят мафиозное объединение интересов спекулянтов и правоохранителей. Но причина гораздо глубже: чисто экономическая - а потому неодолимая.

Разделение труда повышает его производительность. Если крестьянин будет тратить время на поездки в город, на стояние за прилавком, он окажется вынужден уделять меньше сил и внимания уходу за своими угодьями, за инструментами - словом, произведёт куда меньше. Даже если сам он выручит несколько больше - обществу в целом его самодеятельность куда менее выгодна, нежели выделение особой касты торговцев.

Сами торговцы тоже немало выгадывают от своих усилий. Хотя бы потому, что один посредник может взаимодействовать сразу со многими производителями и потребителями. Значит, через его руки проходит куда больший товарный поток, чем через каждого из его контрагентов. Даже если сам он за свои услуги возьмёт весьма скромную долю общей цены - масса его прибыли окажется вполне ощутима.

Раз у посредника много партнёров - ему куда легче добиться монополии, чем любому производителю или потребителю. В самом деле, спрос может быть слишком велик, чтобы его удовлетворил один изготовитель - но торговцу, не нуждающемуся в значительных производственных мощностях, мало что мешает развернуть свою сеть на весь доступный рынок.

Монополия же - прежде всего возможность наращивать цену по собственному произволу. Значит, посредник способен разбогатеть быстрее любого из обслуживаемых им производителей.

Со школьной скамьи нам памятно английское огораживание - изъятие общинных земель в частное владение (в основном - под пастбища для овец: в ту пору в Англии стремительно развивался экспорт сперва шерсти, затем изделий из неё). Крестьянское хозяйство не могло эффективно действовать без общих лугов и лесов. Изрядная часть английских земледельцев разорилась. Многие из них умерли с голоду, остальным пришлось нищенствовать. Одновременно были приняты жесточайшие даже по тому времени законы против безработных, благодаря чему согнанные с земли бедняки оказались вынуждены наниматься к кому угодно на любых условиях. Нарождавшийся класс промышленников оказался на века вперёд обеспечен дешёвыми бесправными рабочими руками.

В целом же перед изобилием жертв огораживания меркнут все ужасы отечественной коллективизации, включая сопряжённый с нею голодомор. По всей хлебородной Руси -включая Украину и север Казахстана - умерло тогда - по самым высоким оценкам - 4-5 миллионов человек, то есть около 2,5-3 % населения страны. Ещё 10-20 миллионов перебрались в город (где, впрочем, были в ту пору необычайно востребованы: страна стремительно создавала мощную промышленность). Относительная доля жителей Англии, чьи судьбы искалечило огораживание, куда больше.

Кстати, Уинстон Леонард Рэндолфович Спенсер Черчилл рассказал в мемуарах, как Иосиф Виссарионович Джугашвили в личной беседе жаловался: для него шедшая в тот момент Великая Отечественная война не столь ужасна, как память о коллективизации, ибо в 1930-х пришлось сознательно ущемлять интересы десятка миллионов сограждан. Ссылаясь на эту мемуарную запись, наши ультралибералы объявляют Сталина убийцей десятков миллионов крестьян, хотя сам Черчилл ничего подобного не писал.

Огораживание считают отправной точкой английского промышленного и финансового могущества. Но пройти от этой точки пришлось немало. Главными шагами стали два запрета. Сперва стало невозможно вывозить просто шерсть: пришлось развивать валяние войлоков и сукой, прядение, ткачество - то есть промышленность. Затем выдвинутый буржуазной революцией правитель Оливер Робертович Кромвелл 1651.10.09 издал Навигационный акт, почти исключающий внешнюю торговлю на неанглийских судах. Привилегию обрели посредники между английской - уже стремительно развивавшейся - экономикой и остальным миром. Тогда и стала Британия править морями.

Заметим: британскому морскому владычеству пытались в ту пору всерьёз противодействовать только Нидерланды, до того - ещё будучи в составе Испанской империи - закрепившие за собою львиную долю морских грузоперевозок. Прочие морские державы особо не сопротивлялись: им куда важнее была стабильность грузопотоков, нежели адресат платы за фрахт.

На рубеже XIX-XX веков двое адмиралов - американский Алфред Тайер Деннис-Хартович Мэхэн и британский Филип Хоуард Джордж-Томасович Коломб - обобщили мировой опыт и создали теорию морского владычества. По ней держава, контролирующая Мировой океан, может в любом конфликте опереться на хозяйственную мощь всего мира. Ей даже не обязательно торговать - как во времена Кромвелла - самой, а достаточно взять на себя охрану морских конвоев. Ее противник окажется вынужден дезорганизовать морские - самые дешёвые и объёмистые - перевозки, а потому восстановит против себя даже изрядную часть нейтралов. Вот сколь важны бывают посредники!

Торговые посредники с незапамятных времён изучали вкусы своих клиентов. А то и формировали их, приучая го европейских рыцарей к шелкам и пряностям, то индийских раджей к шотландскому виски... В нынешнем информационном мире эта роль посредников явно необходима. Но чем острее потребность, тем проще злоупотребить ею.

Французским словом marchand - торговец - за пределами франкоязычного мира именуют продавцов объектов искусства. Не один живописец жаловался: маршан не рекомендует ему экспериментировать, варьировать жанры и стили. Раз уж манера стала привычна покупателям - от добра добра не ищут. Стабильность продаж превыше свободы творчества. А хочешь что-то в себе изменить - прежде всего меняй маршана. Если, конечно, кто-нибудь из этого почтенного сословия захочет сотрудничать с возмутителем спокойствия.

Сходная обстановка и в других отраслях массового искусства. Скажем, музыкальные продюсеры, выстроив группы вроде На-На и ВИА ГРА, тасуют исполнителей по своему усмотрению - лишь бы общий контур (oт фанерного звука до поющих стрингов) не менялся. Иной раз даже имя исполнителя оказывается собственностью посредника между ним и зрителем: Виктор Николаевич Белан даже после победы на Евровидении может в очередной раз оказаться под судом, ибо товарный знак «Дима Билан» вроде бы принадлежит наследникам его покойного продюсера Юрия Шмильевича Айзеншписа.

Радио и телевидение отгораживаются от всего творческого жёстким понятием «формат». Понять финансистов и техников можно. Новому певцу бывают нужны десятки выступлений, чтобы прочувствовать аудиторию и приучить её к себе. А на отработку технологии большой передачи уходят иной раз многие годы. Так, брэнд «Что? Где? Когда?» оценивается в десятки миллионов долларов - ведь в шлифовку нюансов придуманного Владимиром Яковлевичем Ворошиловым способа демонстрации коллективного мышления вложены многие сотни часов бесплатного в советские времена эфирного времени. Не удивительно, что нынче не только форматы ток-шоу, но и сюжеты сериалов чаще покупают на Западе, где они уже обкатаны. А если что-то в покупке заточено под зарубежные реалии - проще подстроить вкус аудитории под шаблоны вроде закадровою хохота, нежели добиваться от зрителя естественной реакции.

Мало кто из посредников готов выискивать штучный товар, а потом под него искать столь же штучного потребителя. Ориентироваться на массовую - значит, стандартную -аудиторию не только проще, но и выгоднее: неизбежные накладные расходы раскладываются на большее число продаж.

Лишь сейчас постепенно формируются технические средства (вроде поисковых систем в Интернете), позволяющие производителю и потребителю напрямую - без посредника - находить друг друга, выяснять возможности и потребности. Надеюсь, в дальнейшем они сложатся в новый рынок, где - как в древние времена искусных мастеров и тонких ценителей - источником богатства станет разнообразие. Пока же надлежит помнить: диктатура посредников - это диктатура посредственности.

© 2008.10.07. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Власть собственности

Последняя прижизненно изданная книга Егора Тимуровича Гайдара («Власть и собственность», СПб., «Норма», 2009) состоит из двух частей - недавно написанной «Смуты и институты» и созданной ещё в августе-сентябре 1994-го «Государство и эволюция». Первая посвящена в основном неизбежным последствиям обрушения делегитимизированных государственных управленческих структур и независимо от воли автора приводит к выводу: всякий призывающий к революции призывает к массовому убийству. Вторая большей частью демонстрирует пагубность вмешательства государства в дела частных собственников и призывает установить надёжную защиту от него - как в виде законов и практики их исполнения, так и (прежде всего) в виде обычая.

Но другой безоглядный реформатор - Пётр I Алексеевич Романов (Великий) - предупредил: всуе законы писать, коли их не исполнять. Прежде чем строить систему всесторонней и непрошибаемой зашиты частного собственника от государства в целом и отдельных чиновников в частности, не худо бы проверить: возможна ли сия защита вообще и если да, то в какой мере полезна обществу.

Недавний пожар в пензенском клубе «Хромая лошадь», помимо прочего, доказал российским гражданам то, что мировой опыт (в том числе и опыт подобных заведений) доказывает с незапамятных времён: полное самоустранение государства из любого направления бизнеса открывает этому бизнесу прекрасную возможность стать опасным для общества в целом. И не по чьему бы то ни было злому умыслу. Конкуренция в отсутствие контроля вынуждает к рискованным решениям. Эволюция, порождённая конкуренцией, рано или поздно заполняет все экологические ниши - в том числе и смертельно опасные. Живут же люди даже на склонах действующих вулканов, ибо вулканический пепел формирует довольно плодородную почву, и прибавка урожая понуждает рисковать. Приходится государству изгонять крестьян с Везувия и рестораторов из подвалов. Потому что больше - некому: страховая компания (как известно из любимого мною либертарианского учения, прекрасный заменитель большинства контролёров) в худшем случае поднимет тариф - так ведь не каждый задумывается о страховке даже от несчастного случая.

Чисто коммерческая деятельность государства тоже вряд ли устранима. Так, интервенции на зерновом рынке - едва ли не единственный способ стабилизации его конъюнктуры на фоне естественных природных колебаний урожайности: любой коммерческий субъект старается использовать неустойчивость в своих интересах, и мировой опыт давно доказал недостаточность фьючерсных контрактов для снятия раскачки - не говоря уж о выравнивании - столь масштабного рынка, как продовольственный. Да и по многим иным видам сырья соображения в пользу государственной собственности на недра ничуть не менее почтенны, нежели в пользу частного владения полезными ископаемыми.

Но допустим, мы - то ли ради чистоты теории, то ли в надежде на экономические выгоды ничем не ограниченной конкуренции - ухитримся действительно искоренить всякое государственное вмешательство в экономическую жизнь. Правда, для этого придётся скорее всего вовсе отказаться от государства. Ведь экономика неотделима от всех прочих сторон жизни.

Скажем, библиотеки и филармонии посягают на священное право перекупщиков рукописей получать сверхприбыль от продажи каждого экземпляра книги и звукозаписи отдельному владельцу (а в идеале - даже от каждого отдельного прочтения и прослушивания). Значит, государственное финансирование этих очагов культуры ущемляет интересы сих почтенных хозяйствующих субъектов и должно быть прекращено ради незапятнанности либертарианской святыни.

Подобные мелочи мало беспокоят квалифицированных теоретиков - например, гениев австрийской экономической школы. Закроем музеи. Сделаем платным (в крайнем случае - через механизм долгосрочных кредитов, уже используемый на Западе) всё образование. Передадим полицейские функции частным агентствам: в Соединённых Государствах Америки даже государственные полиции разделены между местными властями - от субъекта федерации до городского района - и весьма неохотно делятся информацией о преступлениях и преступниках (хоть между собой, хоть с Федеральным бюро расследований), так что там от введения коммерческой тайны в сфере охраны правопорядка мало что изменится. Заведём наёмную армию (очень удобную в агрессии против заведомо слабого соседа, но для обороны заведомо непригодную). Заменим пенсионное и медицинское обеспечение, пожарный и санитарный надзор бдительностью и щедростью страховых компаний. Словом, приведём практику в соответствие с теорией. И посмотрим, как теория нас за это похвалит.

Впрочем, можно обойтись и без теории - ограничиться доступным опытом.

Легендарная российская семибанкирщина - следствие не только жесточайшего противостояния власти Бориса Николаевича Ельцина с оппозицией Геннадия Андреевича Зюганова, но и слабости власти самой по себе. Если бы Ельцин надеялся выиграть президентские выборы 1996-го без массированной поддержки средств массовой информации (или если бы эти средства не имели коммерчески выгодной возможности в 1995-м втаптывать его рейтинг ниже плинтуса), Чубайс не затеял бы передачу влиятельным бизнесменам крупных кусков государственной собственности на условиях, гарантирующих её изъятие в случае победы Зюганова, дабы новые владельцы подпёрли фигуру действующего президента всеми своими деньгами и журналистами.

Знаменитейший из семёрки - Михаил Борисович Ходорковский - в целом прав, утверждая: основная доля его экономии на налогах протекла через щели действовавшего закона. Но деликатно умалчивает: щели прорублены депутатами, взятыми на содержание им и его фирмой.

Более того, в преддверии парламентских выборов 2003-го Ходорковский скупал уже не отдельных политиков, а целые партии. Если бы его не арестовали на основании ещё уцелевшей части законов - в скором будущем никакое его деяние не было бы подсудным.

Михаил Борисович - далеко не первый покупатель законов. Так, в Соединённых Государствах Америки сразу после Гражданской войны 1861-5-го эта практика стала общепринятой и общеприемлемой нормой. И сопровождалась столь же безудержной, как у нас в 1990-е, монополизацией экономики. Что давало соответствующим бизнесам всё больше покупательной способности.

Американскую лавину остановили два ключевых закона - антимонопольный и о лоббировании. Первый закон изначально нацелен против профсоюзов, но президент (1901-9) Теодор Теодорович Рузвелт развернул его в сторону, противоположную намерениям авторов. Второй же требует от бизнеса и политиков публиковать все сведения о своих контактах, дабы избиратели сами решали, нужно ли им вновь голосовать бюллетенями за этих политиков и долларами за этот бизнес. Конечно, даже в этих рамках бизнес доселе контролирует основную часть американской политики. Но до беспредела 1890-х там уже далеко.

В России закон о лоббировании, разработанный по американскому образцу, заблокирован прежде всего усилиями всё того же Ходорковского - и получил через коммерческие СМИ такую репутацию, что и по сей день никто не рискует компрометировать себя внесением в парламент новой его версии. Лично я бы уже за одно это отдал под суд и Михаила Борисовича, и многих журналистов, выступивших тогда по его указке.

Поборники Ходорковского несомненно правы, указывая: он вовсе не уникален - его коллеги в ту эпоху творили практически то же самое. О нём я пишу подробно просто потому, что именно его дела исследованы судом, а решения суда в свою очередь подробно разобраны специалистами.

И его пример, и вся отечественная и мировая практика неукоснительно показывают: как только власть уходит из бизнеса, он сам становится властью. И как правило, заметно более диктаторской. А потому в интересах рядовых граждан - включая мелкий и средний бизнес, чьи представители не могут в одиночку покупать целые партии, - не слабая или изолированная от экономики власть, а равномощная крупному бизнесу и умеющая ему противостоять. Чтобы эти две главные силы, формирующие структуру общества в целом, взаимно удерживали друг друга от прогулок по нашим головам.

© 2010.01.14. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Общее благо

Экономика - наука (а зачастую - и искусство) распоряжения ограниченными ресурсами. Естественно, в силу их ограниченности весьма желательно ими распорядиться как можно рачительнее, дабы получить наибольший возможный эффект. Посему эффективность зачастую считают главной целью хозяйствования в целом. А её достижение - задачей любого управленца.

Само хозяйство мы ведём ради решения неких конкретных задач. Но современная экономическая теория исключает из рассмотрения не только сами задачи экономики, но и механизм их формирования. Она ограничивается понятием платежеспособного - то есть подтверждённого однозначным, наглядным и убедительным образом - спроса. При таком понимании предмета науки за её пределами остаётся немалый спектр практически важных вопросов. Один из них - распоряжение ресурсами, находящимися в общем достоянии.

Если такой ресурс вовсе бесплатен (то есть никому не принадлежит), эффективность его использования можно считать бесконечной: какой выход конечной продукции ни разделить на нулевые затраты - результат бесконечно велик. Если же его оплачивают в складчину - у каждого возникает соблазн использовать больше, чем оплатил: чувствовать, что поживился из чужого кармана, куда приятнее, нежели даже получать доход «из ничего». В любом случае логическая цепочка событий приводит к хищнической эксплуатации природных (или унаследованных от предыдущих поколений) объектов, постоянным спорам о распределении оплаты мест общего пользования (в советское время - в коммунальных квартирах, нынче -в товариществах собственников жилья) и прочим осложнениям, описанным во множестве учебников экономики.

Выход из противоречий давно известен: предоставить каждый ресурс конкретному владельцу. Английские землевладельцы XVI века, объявив общинные земли своей безраздельной собственностью и воспретив крестьянам их использование, лишь предвосхитили позднейшие рекомендации экономических теорий. А то, что крестьяне при этом не могли эффективно распоряжаться и своими - точнее, арендуемыми у того же лендлорда - наделами, разорялись и уходили, освобождая землю под пастбища, - это уже бесплатный, но приятный побочный эффект.

В конечном счёте огораживание действительно послужило предпосылкой для создания в Англии мощной промышленности. Экономисты вроде бы правы. Но далеко не всегда так же легко и просто организовать индивидуальное использование ценности, изъятой из общественного владения. Например, что делать в одиночку с частнособственной лестничной клеткой многоэтажного дома? Даже если взимать плату за проход (как на частных автомагистралях), никто не помешает уже вошедшим на лестницу делать - за свои деньги! - нечто столь пакостное, чего они с коллективным (то есть хоть в малейшей степени собственным) имуществом не натворили бы: мол, ты лестницу приватизировал - ты на ней и наводи порядок.

Кстати о плате за проезд. Нынешние российские властные экономисты то и дело предлагают сделать платными основные российские автомагистрали: мол, нет другого источника средств на их содержание, не говоря уж о строительстве новых. Да и несправедливо, по их мнению, вынуждать массового рядового налогоплательщика покрывать из собственного кармана затраты тех сравнительно немногих, кому нужны дальние переезды и перевозки. Похоже, нашим властям неведома транспортная теорема, многократно доказанная всей мировой историей: если межрегиональные связи развиваются медленнее самих регионов, государство разваливается. Мы ещё не расхлебали последствия развала Союза, где межрегиональные связи парализовала в конце 1980-х скрытая инфляция (и по моим расчётам, сможем восстановить экономику только после возрождения Союза практически в исходной конфигурации). Нужна ли нам новая геополитическая катастрофа? Не лучше ли считать часть налога, уходящую на дороги, платой за стабильность страны?

Во многих случаях, где механизм взимания платы с конкретных потребителей ресурса столь же очевиден, коллективное поддержание этого же ресурса может оказаться выгоднее. Скажем, лекарства от туберкулёза вроде бы нужны только самим больным. Да и держать их в санаториях логично за их же собственный счёт. Хотя бы во избежание злоупотреблений служебным положением: я в детстве пару раз проводил лето в одном из подсобных помещений крупнейшего в Одессе туберкулёзного санатория «Аркадия», где главным врачом пару десятилетий была моя бабушка по отцовской линии (она предварительно проверила мой иммунитет - хотя полной гарантии незаражения туберкулёзом медицина не даёт). Но если хоть один туберкулёзник не сможет оплатить своё лечение - он может заразить многие сотни встречных прямо на улице. Суммарные затраты на их спасение многократно перекроют расходы на госпитализацию и медикаменты для этого бедняка. Противоэпидемические мероприятия обществу выгоднее вести за общественный же счёт.

Далеко не каждому под силу накопить деньги на помощь кардиохирурга. Даже страховка - излюбленная либертарианцами вроде меня замена общественным фондом потребления - в данном случае спасёт не всякого: пусть есть надежда на то, что ребёнок после устранения врождённого порока сердца станет работоспособен и успешен - шансы на неблагоприятный исход столь велики, что страховая компания просто вынуждена задирать цену куда выше реальных расходов на операцию. Выходит, перевод этой отрасли медицины на самоокупаемость заведомо лишит всё общество немалого потенциала. Хотя тут шанс на злоупотребление ресурсом близок к нулю: желающих лечь под нож хирурга просто халявы ради - ещё меньше, нежели рискующих использовать туберкулёзный санаторий в качестве дачи.

В советское время через общественные фонды потребления распределялось куда больше, нежели в порядке обычной заработной платы. Это выгодно далеко не всякому. Я тогда был достаточно молод, чтобы не нуждаться в доме отдыха, выходит, там отдыхали в какой-то мере за мой счёт. Правда, это частично компенсировали мои родители: отец с 1956-го работает в одесском Водном институте (все названия этого вуза вряд ли стоит перечислять), и путёвки на межрейсовую базу моряков ему доставались несколько дешевле себестоимости. Но в любом случае идеально справедливого распределения достичь не удаётся - хотя бы потому, что само представление о справедливости у людей разное (и зачастую меняется в зависимости от текущего положения человека).

Я уж и не говорю о бесчисленных общеизвестных случаях, когда блага из общественных фондов достаются вовсе не тем, кому предназначены по исходному замыслу. Ведь далеко не все они столь специфичны, как парааминосалициловая кислота (уже более полувека - популярнейшее, хотя и далеко не эффективнейшее противотуберкулёзное средство) или искусственные сердечные клапаны. Так, в бесчисленных сочинских и ялтинских санаториях в советское время обитали далеко не только те, под чьи нужды эти медицинские учреждения профессионально затачивались. То есть изрядные средства, вложенные в специальное оборудование и обучение персонала общественно необходимого заведения, зачастую используются далеко не эффективно.

Увы, альтернативой неэффективному использованию чаще всего оказывается эффективное неиспользование. В тех же санаториях - хоть сочинских, хоть подмосковных - нынче, судя по рекламе, днём с огнём не сыскать тех, кому показан соответствующий климат; для кого десятилетиями накапливались аппаратура и навыки персонала. Попытка замены общественного потребления частным обернулась растратой громадных специализированных ресурсов.

Экономика - распоряжение ограниченными ресурсами - лишь один из множества инструментов общества. Прежде всего надо достичь общественно значимых целей, а уже потом думать, можно ли те же (или даже лучшие) результаты получить с меньшими затратами. Когда мы вместе с мутной водой чиновного распределения выплеснули общественные фонды потребления - от чиновников всё равно не избавились, а вот собственные потребности удовлетворяем куда хуже. Поневоле задумаешься над классическим вопросом Станислава Ежи Беноновича де Туш-Лец: «Если хорошее старое вытесняет плохое новое - это прогресс?»

© 2010.03.15. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Солидарность ради прогресса

Работу над этой заметкой я начал в праздник, ныне именуемый в американском стиле - День весны и труда. Ещё недавно он звался куда торжественнее - День международной солидарности трудящихся. Но теперь у нас солидарность заменена конкуренцией, а международное - глобализацией. А уж в дни Великой депрессии трудящимся вовсе нет места в мире.

Но ведь нынешняя Великая депрессия разразилась не в последнюю очередь из-за нехватки той самой международной солидарности трудящихся, которую теперь даже 1-го мая упоминать не положено.

В последние пару десятилетий эффективность мировой экономики росла, как уверяли экономические гypy, благодаря переходу в постиндустриальную эпоху. Цена серийного производства непрерывно падала, центр затрат смещался на этап разработки. На горизонте маячил идеал постиндустриализма: кто может - придумывает, кто не может - обслуживает, а материальные блага рождаются сами собою.

Увы, ничто в природе не возникает ниоткуда. По замыслу теоретиков постиндустриализма тяжесть материального производства должна была лечь на стальные плечи автоматов - станков с числовым программным управлением, промышленных роботов и прочих инженерных чудес. Но научные прорывы и технические обещания далеко не всегда воплощаются в жизнь в полном соответствии с планами. Куда чаще действует классический рекламный лозунг: «Делаем быстро, качественно, дёшево - любые две опции на выбор». В конце концов менеджеры устали ждать милостей от третьей - рукотворной - природы и вкладывать немеряные деньги в исследования распознавателей образов, манипуляторов и прочих компонентов грядущего автоматического предприятия. Несравненно менее накладным выглядел перенос производства в страны, где рабочая сила несравненно дешевле любого промышленного робота.

Пару веков Великобритания гордо именовалась «мастерская мира». Правда, век назад эту же роль возжелала и Германия, что в конечном счёте породило Мировую войну, вследствие которой роль перебралась через Атлантику. Но тогдашний титул не совсем точен. Англия была не только мастерской, но и конструкторским бюро мира. Теперь же эти роли разделены. Конструкторскими бюро остаются страны, традиционно именуемые развитыми. Мастерские же разместились во Вьетнаме, Индонезии, Китае, Малайзии...

Но сколь ни скромны потребности рядового жителя дальневосточных степей и тропиков, ему всё же нужно куда больше, чем даже самому совершенному роботу. Часть выручки от продажи товаров, сделанных по западным чертежам на восточных заводах, приходится отдавать обитателям этих заводов. Как ни скромна эта часть - а в бухгалтерских балансах её приходится учитывать.

Вдобавок оказалось: далеко не каждому высвобожденному сотруднику западных заводов можно найти новое дело. Кто-то не наделён достаточной дозой творческих способностей, кто-то из всей сферы услуг может работать разве что экспонатом в музее ужасов, кто-то просто слишком стар для переучивания... Да и не нужен миру тот поток творческих идей и взаимных услуг, какой могли бы в идеальном случае произвести все, кто раньше стоял у конвейера. В конечном счёте накопилась громадная масса фактически безработных, чей безрадостный социальный статус удаётся скрывать только стилизацией пособий по безработице под оплату заведомо бесполезных занятий.

Более того, в регионы дешёвой рабочей силы переводятся и многие нематериальные - в том числе и творческие - производства. Голливуд - уже не главная съёмочная площадка: мастера оттуда ездят в Восточную Европу и Северную Африку - экспедиционные расходы с лихвой перекрывает дешевизна массовки. Добрая половина текстов программ, продаваемых под американскими марками, написана в Индии (а действительно сложные и нетривиальные фрагменты, требующие сильного алгоритмического мышления, - в Белоруссии, на Украине и в остальной России). Даже часть услуг перемещена. Например, секретарские услуги всему англоязычному миру оказывает Индия: благодаря разнице во времени деловой человек, с вечера продиктовавший наброски, утром получает готовые правильно оформленные материалы.

Вдобавок никуда не исчезла необходимость обеспечивать достойный доход инвесторам. Значит, цена товаров и услуг, производимых почти бесплатной рабочей силой, не может снижаться в соответствии с себестоимостью производства. Нужна изрядная прибыль. Отсюда, в частности, резкое ужесточение ограничений права копирования - чтобы китайцы и вьетнамцы не завалили своими изделиями по западным чертежам весь мир и не обвалили цены эксклюзива.

Всё это приводит к необходимости - при всей дешевизне серийного производства -постоянно впрыскивать в экономику деньги, не обеспеченные реальным трудом, то есть не покрытые соответствующими товарами и услугами. До поры до времени инфляцию удавалось размазывать сравнительно тонким слоем по всему миру, включая те же Индонезию с Малайзией. Но нынче долларами (да и евро) наелись даже на всяческих Мысах Зелёной Кости. Деньготрясение обрушилось на источники разноцветных бумажек. И грозит их обрушить.

Механизм инфляционного развала экономики я описывал уже не раз. Вкратце напомню. Когда деньги дешевеют, от них стараются избавиться чем поскорее, скупая более материальные ценности. Оборот денег ускоряется, рост эффективной денежной массы повышает цены, цена товарной массы в целом растёт быстрее денежной. Денег перестаёт хватать для обслуживания товарооборота. Приходится заключать бартерные сделки. Они слишком примитивны для длинных технологических цепочек. Парализуется высокотехнологичная промышленность, где партнёрствуют десятки хозяйствующих субъектов. Затем рушится и остальное производство, ибо всё оно в какой-то мере зависит от продукции сравнительно высоких технологий.

Итак, первопричина нынешнего кризиса - массированный вывод производства в регионы дешёвой рабочей силы. Но почему она дешёвая?

Традиционное (у нас популярное благодаря Андрею Петровичу Паршеву) объяснение - благодатные природные условия, снижающие затраты на жизнеобеспечение - не проходит: защититься от удушливой жары, ливней и землетрясений в тропиках не проще, чем от снега и холода в Сибири.

Очевидно, дело во второй природе - человеческом обществе. Именно его примитивное устройство принуждает жителей Третьего мира существовать впроголодь, паковаться в обноски, работать по 25 часов в сутки. То есть жить на уровне, уже почти век забытом во Втором - социалистическом - мире и - под давлением революционною примера - в Первом.

Высокий уровень жизни развитых стран - прежде всего результат десятилетий международной солидарности трудящихся. Ныне она почти забыта. Пролетарии развитых стран подкуплены благами, почти даровыми благодаря нищете всех, на кого солидарность не распространилась.

Но Маргарет Хилда Алфредовна Робертс не зря сообщила, где лежит бесплатный сыр. Дармовщина неукоснительно оборачивается не то что двойной, как скупость, а десятикратной переплатой. Перекос мировой экономики, гармонично сочетающийся с массовым иждивенчеством былых пролетариев, породил новую Великую депрессию - как предыдущую породила многовековая жизнь за счёт тех же стран, тогда откровенно именовавшихся колониями.

Ещё в древнегреческих мифах описан единственно возможный источник изобилия, не дающий разрушительных побочных экономических эффектов, - автоматизация производства: бог-кузнец Гефест изготовил себе механических ассистентов. Даже в привычных терминах финансовых потоков понятны не чреватые разрушениями (вроде вышеописанных) схемы поставки благ, производимых вовсе без участия человека. А по мере роста изобилия разговор о цене станет бессмысленным: экономика - наука о распределении ограниченных ресурсов. Кризисы же, хотя и не уйдут вовсе (ибо развитие всегда неравномерно), приобретут качественно иной характер.

Но пока на Земле изобилуют дешёвые рабочие руки - менеджерам непозволительно вкладывать ресурсы в отдалённую перспективу автоматического бесплатного (то есть обходящегося без менеджеров) производства. Без опережающего роста зарплат в Третьем мире -то есть без международной солидарности трудящихся - качественного скачка технического прогресса не будет.

© 2010.05.18. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Делать или делить

По ходу одного из оживлённых споров в моём «Живом журнале» некий мой оппонент отметил: джинсы шьют в Китае за $2, а продают в Америке за $20 - значит, основную выгоду от’ китайского труда получает Америка.

Рассуждение вроде бы логичное. И вполне укладывается в часто цитируемую мною американскую поговорку: доллар тому, кто придумал; десять тому, кто сделал; его тому, кто продал. Правда, я не располагаю точными сведениями о том, сколько из вышеупомянутых двадцати долларов получает автор очередного фасона рабочих штанов. Но исходя из обычных заработков американских дизайнеров и количества продаваемых джинсов, рискну предположить: ему достаётся вряд ли заметно больше двадцати центов, что соответствует поговорочному раскладу.

Это, кстати, наблюдается и во множестве иных сфер деятельности, традиционно включаемых в юридически противоречивую категорию «интеллектуальная собственность». Право ограничения копирования результатов творческой деятельности изначально вводилось как средство поощрения творцов: они могли требовать вознаграждения с каждой копии. Теперь же - именно благодаря фикции «интеллектуальная собственность» - это право без труда перекупают те, кто побогаче. После этого все вознаграждения идут новым правообладателям, а подлинные творцы, как и прежде, живут на подачки.

Впрочем, исследованием препятствий, поставленных «интеллектуальной собственностью» на пути развития человечества, я занимался уже не раз, - и, к сожалению, возвращаться к этой грустной теме придётся ещё неоднократно. В процитированном же высказывании меня заинтересовало другое: кто на самом деле получает от китайского труда наибольшую выгоду.

Я, конечно, не проверял конкретные числа, указанные в пылу спора. Тем более что они не так уж и важны. Общее соотношение вроде бы очевидно по легкодоступным данным об уровне жизни. Из них вполне понятно: для среднего китайца $2, вырученные за пошив джинсов, представляют чуть ли не целое состояние, тогда как для среднего американца $20, отданные за те же джинсы, не более чем мелочь на текущие расходы. Не зря многочисленные рекомендации по технике безопасности в сомнительных районах американских городов включают ношение в нагрудном кармане купюры с портретом президента (1829-1837) Эндрю Эндрювича Джэксона: уличному грабителю этого хватит на очередную дозу, а вы от такой потери никоим образом не обеднеете.

Так что будем считать числа если не идеально точными, то по меньшей мере правдоподобными. И попробуем выяснить, о чём они говорят.

Для начала разберёмся с китайцами. Они действительно сделали своими руками (или купили у других производителей) ткань, пуговицы, молнии, клейма, всё это сшили вместе (под бдительным надзором представителей заказчика) и за всё это получили из-за рубежа $2 (или какую-то иную достаточно реалистичную сумму). Всё по Марксу: товар - деньги.

С американцами вроде тоже ясно. Тог, кто продал там джинсы, действительно получил $20 (или $200 - за особо раскрученную марку). Из них он $2 отдал китайцам - и получил $ 18 (или $198) чистой прибыли. Дело несомненно выгодное. Не удивительно, что нынче почти всё материальное производство из Соединённых Государств Америки (и немалая доля - из Европейского союза) выведено в Китай и прочие регионы сверхдешёвой рабочей силы.

Но кто отдал предприимчивому американцу свои $20? Очевидно, другой американец. То есть с точки зрения страны в целом деньги всего лишь перекочевали из одного кармана в другой. За вычетом $2, отданных трудолюбивым китайцам: это - чистый расход, и его ещё надо возместить доходами.

Впрочем, возместить пока не очень получается. СГА уже не первое десятилетие живут в долг. Страна в целом потребляет в разы больше, чем производит. Разницу не покрывают даже лицензионные отчисления от производителей товаров, разработанных американцами, обладателям «интеллектуальной собственности». Разве что массированное привлечение всё новых инвестиций извне позволяет как-то сводить концы с концами да ещё выплачивать какие-то дивиденды прежним инвесторам: привет им от Мавроди с Мэдоффом!

Основным же источником покрытия американских расходов остаётся печатный станок Федеральной резервной системы. Пока её продукция используется для взаиморасчётов большей частью мировой торговли, избыточная эмиссия порождает не столько внутриаме-риканскую, сколько общемировую инфляцию, понемногу удушая мировую экономику (и тем самым сохраняя относительную привлекательность американского рынка по сравнению с прочими).

Правда, приведенная моим оппонентом модель несколько упрощена. Ведь китайские джинсы по $20 продаются не только в СГА, но и по всему миру. Значит, американские торговцы получают деньги не только от своих сограждан, но и от канадцев, и от жителей Европейского союза, и от нас... Вроде бы выходит, что американская коммерция в конечном счёте прибыльна?

Американская - может быть, и прибыльна (хотя суммарная статистика этого далеко не подтверждает). Зато с учётом такой глобализации выходит: весь мир - а не одни СГА - платит Китаю за его труды. А поскольку китайский рынок нуждается лишь в очень немногих товарах, производимых за пределами страны (ибо они рассчитаны в основном на продвинутых обитателей общества потребления), весь мир - а не одни СГА - оказывается должником Китая.

Некоторым странам, впрочем, удаётся поддерживать приемлемый баланс. Так, Россия продаёт Китаю многие виды сырья и высокотехнологичное оружие. Но сколь угодно высокие технологии китайцы копируют поразительно быстро (вот недавно воспроизвели наш палубный истребитель Су-33), так что им нужны разве что образцы для «поднебесного ксерокса». А доля сырья в цене любого товара в долгосрочной перспективе снижается, как показал ещё полвека назад Джулиан Линколн Саймон (под действие этого закона подпал СССР после того, как в 1974-м - на гребне подорожания нефти в результате Войны Судного дня - идеолУХи во главе с Сусловым уговорили Политбюро отказаться от идейно сомнительных реформ, проводимых Косыгиным, и превратить страну в сырьевой придаток Запада). Так что и мы рискуем рано или поздно влезть в долговую яму, где (как показала ныне начавшаяся очередная Великая депрессия) уже места для развитых стран не хватает, - если не вспомним своё совсем недавнее славное научное и промышленное прошлое.

Китай же, судя по всему, теперь не разорится даже в случае банкротства всех своих нынешних потребителей. Уже накопленных - пусть и откровенно нищенских - долларов за джинсы (и прочие бесчисленные поделки для всего мира) ему хватает, чтобы заняться раскруткой своего внутреннего рынка. Так что в скором будущем случится одно из двух: либо китайский производитель джинсов начнёт получать за них $20, либо китайский же потребитель будет за них платить $2. Неравновесный переток средств со всего мира в Китай может и прекратиться - сам Китай сможет впредь держаться на внутренних ресурсах, оставляя внутри себя всё произведенное. И ни в коей мере не пострадает от того, что не будет получать за свои усилия новые бумажки, уже давно символизирующие не столько товары, которые за них можно купить, сколько красивые финансовые схемы, по которым их можно нарисовать в любом желаемом количестве. Потому что - как и во времена создания трудовой теории стоимости (ныне рьяно отрицаемой экономическими гуру всех расцветок), и многие тысячелетия назад - всё богатство человечества создаёт труд, а не заклинания жрецов. Как бы ни назывался их храм - хоть Вавилонская башня, хоть Нью-Йоркская фондовая биржа, хоть Высшая школа экономики.

Американцы же, забыв очевидные хозяйственные истины в пользу миражей финансового рынка, оказались в положении Онегина-старшего:

Долг Соединённых Государств Америки уже давно заведомо непосилен для отдачи. Именно потому, что слишком многие там надеялись, отдав за рубеж $2, выручить на этом $20.

©2010.06.13. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Тупик социал-дарвинизма

За последние четверть века наша страна отшатнулась далеко в прошлое. Не удивительно, что на отечественных просторах бурно расцветают идеологические сорняки, давно искоренённые в большей части прочих развитых стран. Например, я то и дело вижу безудержную рекламу социал-дарвинизма.

Ключевые идеи этого учения просты. Эволюция обеспечивает прогресс благодаря тому, что более эффективные обладают большей вероятностью передачи своих генов потомству. Следовательно, любые попытки помогать менее эффективным препятствуют развитию человечества.

К сожалению, далеко не любая простота лучше воровства. В частности, простые рецепты социал-дарвинизма способны разрушить человечество куда эффективнее, нежели любые формы взаимопомощи, осуждаемой этим учением.

Прежде всего - потому, что не бывает эффективности «вообще». Действовать всегда приходится в каких-то конкретных условиях. И приспосабливаться к этим условиям. А чем лучше притрёшься к экологической нише - тем хуже тебя будет корёжить, когда ниша изменится.

Шерстистые носороги прекрасно себя чувствовали в ледниковый период - и сгинули при очередном глобальном потеплении. Динозаврам за миллионы лет эволюции в тепличных условиях так и не понадобилась система самостоятельного регулирования температуры тела - и нескольких облачных лет из-за падениея гигантского метеорита хватило для их повсеместного вымирания. Освободившееся место заняли млекопитающие, в эпоху господства динозавров бывшие мелкими грызунами вроде нынешних крыс: их образ жизни был вынужденно невыгоден энергетически, но способствовал развитию систем, понадобившихся в новых условиях.

Общество меняется куда быстрее природы. Ещё четверть века назад коммерческие способности были в нашей стране даже не просто не востребованы, а опасны для их обладателя. Если бы тогда в обществе господствовали социал-дарвинистские воззрения, восстанавливать нынешний - пусть и безнадёжно устарелый, но для многих выгодный, - уклад было бы некому.

Впрочем, общественный регресс всегда может опереться на тех, кто ещё сравнительно недавно считался эффективным. А вот прогресс невозможен без тех, кто доселе были общепризнанно проигравшими. Например, скотоводством когда-то занялись самые неудачливые охотники: тем, кто преуспевал в погоне за дичью, незачем было искать способы её выращивания. Земледельцами становились те, кому тяжело кочевать. На ремёслах специализировались те, кто не мог прокормиться с земельного надела. И так далее.

Восточная мудрость гласит: когда караван поворачивает, хромой верблюд оказывается впереди. Рьяный социал-дарвинизм способен оставить общество без хромых верблюдов - и некому будет выводить караван из тупика.

Но будь дело только в неоднозначности эволюции - у правоверных социал-дарвинистов ещё нашлось бы подобие оправдания. Человек весьма редко бывает узко специализирован. Куда чаще талант проявляется на самых разных направлениях. Природная одарённость человека - не столько конкретные приспособления (вроде близорукости - необходимой профессиональной черты ювелиров до появления увеличительных стёкол), сколько общая мощность, применимая едва ли не в любых обстоятельствах. Выходит, идеальный человек ко всему приспособится.

Куда важнее другое. Ещё Аристотель Никомахович Стагирский отметил: человек - животное общественное. Каждый из нас существует не просто в обществе, но и благодаря обществу. Даже легендарный Робинзон на необитаемом острове выжил, пользуясь не только остатками запасов с разбитого корабля, но и известными ему навыками и рецептами, выработанными мировой историей.

Более того, экономическая наука напоминает: разделение труда - эффективный способ нарастить его производительность. Чем сложнее общество, чем больше в нём разных специализаций - тем выше сумма вырабатываемых им благ. Даже если эти блага распределяются весьма неравномерно - всё равно выигрывает в конечном счёте каждый член общества (это, впрочем, не отменяет стремления к справедливости).

Но чтобы разделение труда работало - общество должно быть устойчивым. Кто рискнёт поручать жизненно важные для себя обязанности другому, если другой может в любой момент куда-то сгинуть? В этом, кстати, одна из причин всеобщего упадка в ходе любой революции: в непредсказуемой обстановке люди оказываются вынуждены отказываться от разделения труда.

Социал-дарвинизм ни в коей мере не способствует общественной устойчивости. Принцип «падающего подтолкни» превращает любой случайный сбой в катастрофический провал. А ведь практически каждый - даже кажущийся со стороны безнадёжным неудачником - как-нибудь да ввязан в цепочку взаимосвязей и взаимодействий. Чаще всего - далеко не в одну цепочку. Поэтому его выпадение из общества нарушает сразу множество оглаженных работоспособных процессов.

Правда, классическая теория свободного рынка с идеальной конкуренцией считает это потрясение несущественным: место выбывшею хозяйствующего субъекта немедленно занимает другой, да ещё и более эффективный. Увы, ничто - даже конкуренция - не бывает идеальным. Даже мелкому лавочнику, обслуживающему несколько близлежащих домов, понадобится немало времени, чтобы узнать предпочтения клиентов, перешедших от разорившегося соседа, и подстроить под них свою ассортиментную и кредитную политику. А уж если речь идёт об узко специализированной фирме, снабжающей одним-двумя видами продукции едва ли не всех, кто нуждается в соответствующих комплектующих... Что было бы с мировым рынком двигателей внутреннего сгорания, если бы в начале XX века прекратилась разработка свечей зажигания Bosch, в ту эпоху непревзойдённых по надёжности и живучести? Около ³/₄ передних подвесок для всех автопроизводителей мира долгое время поставляло одно небольшое предприятие; что случилось бы со всей автопромышленностью, если бы какое-то из неизбежных колебаний его эффективности привлекло внимание особо фанатичного социал-дарвиниста?

Мир и сам по себе - без всяких целенаправленных усилий но его ужесточению - достаточно опасен и нестабилен, чтобы благополучное существование в нём требовало каждодневного целенаправленного напряжения. Взаимопомощь - вовсе не бесцельная затрата сил. Поддерживая других, каждый из нас и сам оказывается устойчивее. Общество как единая конструкция просто не могло бы существовать в рамках социал-дарвинистской «войны каждого против всех». А вне этой конструкции каждый из нас проиграл бы несравненно больше, чем может потратить даже на самую безоглядную благотворительность.

Конечно, впадать в противоположную социал-дарвинизму крайность тоже нежелательно. Даже боги помогают только тем, кто помогает себе сам. В некоторых негритянских кварталах крупных американских городов уже несколько поколений существуют только благодаря всевозможным государственным подачкам. А ведь праздность - мать всех пороков!

Люди, прикормленные в надежде удержать их от грабежей ради насыщения, грабят ради развлечения.

Но исключения лишь уточняют область применения правила. Правило же очевидно и надёжно доказано. Социал-дарвинизм опасен для каждого из нас. В том числе и для самих правоверных социал-дарвинистов.

© 2010.07.01. Впервые опубликовано на сайте http://rus-obr.ru

Шадриковое хозяйство

Великий теоретик и организатор кораблестроения, один из основателей прикладной математики, академик (с 1916-го) Алексей Николаевич Крылов вспоминал: «В бывшей Вятской губернии и поныне существует уездный город Шадринск. Отец как-то объяснил мне, когда я был уже взрослым, происхождение этого названия. У Родионовых [отец Крылова работал управляющим в их имениях] было в Вятской губернии 10 ООО десятин векового вязового леса. Вязы были в два и в три обхвата, но никакого сплава не было, поэтому в лесу велось шадриковое хозяйство, теперь совершенно забытое. Это хозяйство состояло в том, что вековой вяз рубился, от него обрубали ветки и тонкие сучья, складывали в большой костёр и сжигали, получалась маленькая кучка золы; эта зола и называлась шадрик и продавалась в то время в Нижнем на ярмарке по два рубля за пуд; ствол же оставлялся гнить в лесу. После этого не удивительно, что от вековых вязовых лесов Вятской губернии и воспоминаний не осталось. В каком ином государстве, кроме помещичье-крепостной России, могло существовать подобное хозяйство?»

Увы, риторический - во время написания мемуаров - вопрос академика теперь вновь актуален. Россия ещё не вполне крепостная (хотя положение работников градообразующих предприятий, особенно узких специалистов, привязанных к конкретным технологиям, мало отличается or прикрепления к земле). Но уже в заметной мере капиталистическая. И относится к своим нынешним ресурсам примерно так же, как помещики Родионовы к вековым лесам.

Всё ещё не забыт закон о государственном предприятии, проведенный Николаем Ивановичем Рыжковым в бытность его Председателем Совета Министров СССР. Бывший директор Уралмаша - завода заводов - хорошо помнил, как сковывали его инициативу предписания высшего начальства, и предоставил коллегам права, практически не ограничиваемые никем и ничем. Но запамятовал: не все директора конца 1980-х вполне соответствуют моральным нормам времён его собственного пребывания в Свердловске. А главное - сами времена изменились. В результате едва ли не каждый завод в считаные месяцы оброс десятками дочерних и партнёрских кооперативов - номинально самостоятельных, фактически аффилированных. К ним продукция уходила по заниженным ценам, чтобы прибыль от последующей продажи оставалась за пределами заводской кассы (схема взаимодействия ЮКОСа с прочими членами группы «МеНаТеП» - Межотраслевые научно-технические программы - отработана задолго до начала нефтебизнеса Ходорковского). Порою перепродавалось и сырьё (под лозунгом «от нашей работы оно только подешевеет»), оставляя предприятие вовсе без работы, зато избавляя директора от забот о поддержании многосложной трудовой жизни.

Массированная чубайсовская приватизация 1993-4-го объяснена именно желанием прекратить ползучую рыжковскую. Но обернулась очередной волной хищничества. Теперь уже не только сырьё и продукция, но и само производственное оборудование распродавались по цене металлолома, а то и впрямь шло в лом. Сейчас то и дело сносятся сами производственные здания, уступая место жилью, офисам или даже автостоянкам. Громадный капитал, накопленный усилиями нескольких поколений, сожжён на шадрик.

Не одна Россия прославилась самоубийством экономики. В прибалтийских республиках и Галичине (восточном склоне Карпат, где коренные жители искренне считают именно себя украинцами) уничтожено практически всё созданное в имперское и советское время и хоть как-то связанное с промышленным производством. Здания, иной раз простоявшие уже век и готовые дожить чуть ли не до четвёртого тысячелетия, в лучшем случае превращены в склады транзитного импорта: при нынешнем развале экономики без него не обойтись ни в одном постсоветском уголке.

Сходная картина и в странах, раньше входивших в Совет экономической взаимопомощи, а ныне поглощённых Европейским союзом. «Старой Европе» они нужны не в качестве производителей: там и своих девать некуда. Их экономическая роль нынче - поставка дешёвой рабочей силы (вспомним хотя бы страх рядовых французов перед легендарными «польскими сантехниками») и поглощение избытка европейских товаров. До поры до времени последний пункт оплачивался распродажей наследия социализма, затем - кредитами от той же «Старой Европы», таким окольным способом поддержавшей своё производство. Теперь - в разгар кризиса - даже шадрик не продать, и «Новая Европа» балансирует между голодом и банкротством.

Даже там, где не только рядовые граждане, но и управленцы готовы нормально работать, это зачастую невозможно. Хозяйственные связи и технологические цепочки разорваны не только на границах постсоветских государств, но и внутри каждого из них. Иной раз достаточно закрыть один завод, чтобы многие десятки смежников оказались парализованы.

Среди предприятий, скупленных (не только отечественными, но зачастую и зарубежными хищниками) на шадрик, немало высокотехнологичных. Новая ракета «Булава» через раз летает, по выражению ракетчиков, «за бугор», ибо изрядную часть комплектующих для неё делают в новых местах, где все тонкости приходится осваивать с нуля. Поневоле усомнишься в классическом совете: не искать злой умысел в том, что объясняется обычной глупостью.

В конце концов основную массу российской промышленности и едва ли не всю науку пережгли на шадрик. Даже самые рьяные мастера этого метода хозяйствования - рейдеры - несколько угомонились (в связи с чем принят наконец закон, несколько затрудняющий простейшие и поэтому давно вышедшие из массового употребления технологии рейдерства). Настало время строить новый лес заводов и институтов.

На новый лес тут же нашлись новые шадрикожоги. Теперь - орудующие законодательным инструментом. Каждое слово о необходимости сокращения регламентации хозяйственной активности сопровождается делом - рождением десятков новых ограничений. Зачастую противоречащих не только здравому смыслу, но и друг другу.

Ещё в начале 1990-х я писал: «Законы советской власти тщательно разработаны так, чтобы их выполнение было невозможно. Благодаря этому каждый, кто почему-то власти неугоден, может быть истреблён на совершенно законном основании. А каждый, кто власти пока ничем не мешает, должен от неё постоянно откупаться». Нынешняя бюрократия добавила к этой формуле немногое: сейчас истребляют не столько людей, сколько возможности эффективного хозяйствования. Ради получения чиновником откупного рубля хозяйствующие субъекты теряют от кривых инструкций - по разным оценкам - десятки и даже сотни рублей. Вполне шадриковый коэффициент полезного действия!

Многие - в том числе и некоторые мои знакомые эксперты - считают: выйти из шадрикового тупика можно только назад - в сторону социализма. Увы, и это вряд ли поможет. Не только в силу вышеописанного состояния советского законодательства. Но и потому, что мелкие шалости вроде благосклонного принятия подношений ревизором, зародившиеся ещё задолго до гоголевской пьесы, в советское время никуда не исчезли.

Вряд ли спасёт и дальнейшее развитие капитализма в России. В лучшем случае борьба вокруг разрушительных законов сместится с уровня их применения на уровень их принятия. Например, американская система лоббирования - институционализированной коррупции -уже позволила принять такие шадрикодельные нормы, как печально известный закон о копировании в цифровую эпоху, фактически запрещающий едва ли не любое развитие культуры и творчества путём выбивания из-под ног новых творцов опоры, созданной предшествующими поколениями, только ради того, чтобы в дальнем зарубежье, куда выведены рабочие места, не наштамповали слишком много продукции по американским рецептам, сбивая тем самым её цены (а сверхприбыли нескольких компаний вроде Диснея, зарабатывающих копированием собственных редких творческих удач почти вековой давности - всего лишь побочный эффект).

Шадриковое хозяйство, по словам Крылова, возникло лишь вследствие отсутствия сплава - системы прямой связи производителей с потребителями. Нужно и нам строить качественно новую систему хозяйствования. Тогда варварское разрушение ради грошовой выгоды вернётся в разряд преступлений.

© 2010.08.07. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Недострой по переплану

Один из популярнейших упрёков по адресу советской власти - непрерывно растущее при ней изобилие незавершённых строек. К концу эпохи общий объём их соответствовал нескольким годам напряжённой работы всего строительного комплекса страны. Тем не менее то и дело закладывались новые промышленные и жилищные фундаменты.

Система финансирования строительных работ в последние советские десятилетия поощряла работы нулевого цикла - котлован, фундамент... Трудозатраты гам сравнительно невелики: работает в основном техника, управляемая минимальным числом сотрудников. Зато формальный объём работ, исчисляемый кубометрами земляных и бетонных работ, составляет львиную долю всей стройки. Отделочные же работы, в значительной степени ручные, оплачивались сравнительно скромно.

Да и украсть цемент из фундамента проще, чем из стен. Особенно если стены - с завода железобетонных изделий, где учёт куда прозрачнее, чем на самой стройке. Как влияют на планирование подобные неофициальные стимулы?

Но система оплаты строительных работ не раз пересматривалась. Незавершённые же стройки - притча во языцех с самого начала советской индустриализации. Фундаменты и тогда закладывались фантастически быстро: так, роман Валентина Петровича Катаева «Время, вперёд!» (вскоре название стало популярнейшим лозунгом) посвящён технологическому (и идеологическому) процессу достижения рекордной скорости бетонирования фундамента на Магнитогорском металлургическом комбинате. Но монтаж механизмов на новых фундаментах шёл заметно медленнее. А уж освоение готовых заводов растягивалось непомерно. Скажем, Сталинградский тракторный выходил на проектную мощность немногим быстрее, чем строился: он приемлемо заработал года через два-три после официального пуска.

Долгое освоение порождено не в последнюю очередь катастрофической нехваткой квалифицированных кадров. К конвейеру становились вчерашние строительные чернорабочие. Да и на новостройку люди приходили в основном из деревни. Не зря одновременно с индустриализацией началась коллективизация. Устранение межей, укрупнение сельхозугодий позволило применить наиэффективнейшие тогдашние агротехнологии, высвободив множество рабочих рук. Сходное укрупнение - хотя иным методом (в основном - скупкой обанкротившихся ферм) - прошло тогда же и в Соединённых Государствах Америки, где также резко подняло производительность на селе и вывело множество работников в города, позволив в скором будущем - к началу Второй мировой войны - вновь резко нарастить промышленное производство.

Кстати, и в СССР, и в СГА переход к новым агрометодам сопровождался изрядными сбоями производства (но по разным причинам: у нас - неосвоенность технологий, у них - кризисное падение спроса). По самым надёжным оценкам, у нас три миллиона жертв голода (хотя заинтересованные политики говорят и о семи), у них - от миллиона до пяти (там приняты иные методы демографической статистики, так что данных за нужный период маловато).

Но дело не только в нехватке отечественного рабочего опыта. Многие производства запускались столь несинхронно, что немалая их часть поначалу работала впустую. Так, легендарная ДнепроГЭС в первые годы работы оказалась загружена лишь на седьмую долю проектной мощности: ещё только строились новейшие мощные заводы, для чьего энергоснабжения создана одна из лучших и совершеннейших гидроэлектростанций тогдашнего мира. Ярчайший пример ошибок централизованного планирования?

Строительство в те годы уже изрядно механизировано. Наиэффективнейшее оборудование - с электроприводом. Если бы ДнепроГЭС строили одновременно с заводами, потребляющими её энергию, само их строительство заняло бы куда больше времени да и обошлось бы заметно дороже. Если смотреть с поста директора ГЭС - она и впрямь несколько лет работала неэффективно. Если же исследовать весь производственный комплекс, созданный у днепровских порогов, - распределение сроков приходится признать оптимальным.

Аналогичный анализ других больших производственных комплексов показывает: значительная часть подобных рассогласований - кажущаяся, фактически же оптимизирующая какие-нибудь существенные аспекты строительства комплекса в целом. Советские планы составляли мастера.

И выполняли - тоже мастера. Многие годы я думал: единственная советская пятилетка, исполненная по всем ключевым показателям, - восьмая (1966-70), косыгинская. Только недавно узнал: планы составлялись в двух вариантах - отправном и оптимальном. Отправные - рассчитанные на худший случай - выполнялись всегда, кроме разве что военных лег. А вот оптимальные - осуществимые только при наиблагоприятнейшем стечении обстоятельств - лишь указывали, что делать с результатами непредвиденного везения.

Вроде бы печальный опыт долгостроя первых двух пятилеток не помешал в третьей - начавшейся в 1938-м - также наплодить немало новостроечных площадок. Прежде всего - в новых Промышленных районах: Урал, Сибирь, Средняя Азия... Тоже омертвление средств? Ан нет: в 1941-м именно на эти площадки эвакуировались - порою прямо из-под носа немцев - многие тысячи промышленных предприятий. И уже в начале 1942-го наше оборонное производство приблизилось к довоенному уровню, а к концу года - существенно превзошло и наши довоенные возможности, и промышленность Германии со всей подмятой под неё континентальной Европой.

План эвакуации был детально расписан загодя. Вопреки расхожим легендам Хрущёва, страна тщательно готовилась к битве с Объединённой Европой - ещё когда на роль объединителя претендовала не Германия, а традиционно конкурирующая с нами Великобритания. В конечном счёте - как и положено по военной (да и мирной) науке - верная стратегия СССР (и военная, и прежде всего экономическая) превозмогла все чудеса легендарной немецкой тактики.

Увы, после Иосифа Виссарионовича Джугашвили грамотные стратеги нашей страной не руководили (а многие - начиная с великого тактика Лейбы Давидовича Бронштейна - и ему в этом даре отказывают). Вспомним хотя бы развиваемую с 1974-го - с подачи идеологического отдела ЦК КПСС во главе с Михаилом Андреевичем Сусловым - закупку всего недостающего за рубежом на нефтедоллары вместо развития новых технологий. А раз уж на самом верху тонули в тактических мелочах - на низовых уровнях управления и подавно решали текущие задачи. В частности, обеспечивали высокий фонд зарплаты. Даже если конкретный долгострой (не говоря уж о положении отрасли в целом) никак не способствовал стратегическому продвижению.

В пьесе Шуни ^[14] Исааковича Гельмана (отца модного либерального галериста) «Протокол одного заседания» бригада строителей отказывается от квартальной премии, убедившись: реальный трудовой энтузиазм группы никоим образом не способствовал успеху работы в целом, а перевыполнение плана обеспечено всего лишь его предварительной необоснованной корректировкой. Начальника планового отдела строительного треста - не вполне положительного персонажа (вполне отрицательные случаются только в романтике, но не в реализме) - по ходу пьесы упрекают за фразу «Я перед трестом отчитываюсь за каждый квартал в отдельности, а не за всю жизнь сразу». Нынче такое поведение - норма, общепринятая у эффективных менеджеров, и впрямь ежеквартально (в лучшем случае - как политики - раз в 2-4 года) отчитывающихся перед фактическими (и что ещё важнее, потенциальными) акционерами.