Хроники Второго пришествия (сборник) Соловьев Владимир

Глава 28

В прекрасном настроении я вышел из магазина, попросив служащих утилизировать остатки американского гостеприимства, и отправился ждать вечерних развлечений.

Спустя пару минут я сидел за столиком «Боско-Кафе» и разглядывал праздношатающуюся толпу на Красной площади.

Заказав капучино и фирменный фреш, я не смог сконцентрироваться ни на хорошеньких модельках, постреливающих на меня глазами из-за соседнего столика, ни на шапочных знакомых, приветливо выражающих узнавание и восхищение резким преображением.

– Волков? Монтеньяк? Промывание? Голодание?

– Отнюдь, чудо. Просто чудо. – Как всегда, правда воспринимается шуткой.

Телефон как прорвало – звонки с телевидения и радио. Уже все знают, что я в Москве и встречался с президентом. Все в курсе, что я выполняю особо важное задание и поэтому могу не беспокоиться, мои места останутся за мной и будут ждать с нетерпением… И бла-бла-бла…

Ах, мои милые наивные работодатели! О чем вы? Когда мое особо важное задание завершится, вы уже будете распределены по деяниям вашим по вечным квартирам. А я буду, попивая амброзию, тусоваться с Даниилом.

Стоп. Есть нарушение формальной логики. Если добро и свет воплощены в Данииле, то кто же зло и тьма? Рассуждения о Гитлере и иже с ним очевидны, но сейчас не годятся – они мертвы, а зло – нет. Так кто же его воплощает теперь? Террористы всех мастей? Не думаю. Они сеют страх и разрушение, но никак не обольщение. Даже на роли приспешников не тянут. Так, любители. Или, выражаясь языком партийных документов, – «и примкнувший к ним Шепилов». Примкнувшие, не более того.

Пойдем от противного. Кто противостоит Даниилу и Его апостолам (это я так о нас с Биллом), сразу и не скажешь. Сумасшедший Енох? Его никак не назовешь злом. Зануда, но не враг человечества. Волошин? При чем здесь Волошин? Неточно формулирую – не «при чем», а «зачем». Зачем он здесь?

Фрагменты мыслей собрать в единую картину бытия не удалось. Отложим до следующего раза лего для апостолов.

Александр Стальевич шел мимо Мавзолея по направлению к кафе. За ним следовала охрана в черных костюмах, уместных лишь на похоронах их владельцев, из ушей свисали проводки, обеспечивая связь гуманоидов с базой. На невыразительных рыхлых лицах застыла профессиональная тупость. Их походка напоминала гусиную развалку. Только вместо отвисшего брюха эти гусаки поддергивают оттягивающие брюки к коленям рацию и пистолет в доставшейся по наследству кобуре. Со стороны они кажутся донжуанами с гипертрофированными рабочими органами, нуждающимися в ежесекундном внимании владельцев, а то прищемит толстыми ляжками все достояние к чертям собачьим. Что говорить – плохие танцоры, ну и очевидно, что им мешает.

Надеюсь, управимся до приезда Сашки с дамами. Не то кремлевские мечтатели испортят вечер.

– Владимир, – голос шел со спины, из глубины кафе.

Я обернулся и не смог сдержать улыбки, уж больно все начинало походить на дешевый водевиль. Передо мной стоял один из самых таинственных и влиятельных российских политиков, замглавы администрации. Сам господин Сурков. Интересно, они сговорились устроить здесь разборку на троих и оба следили за мной? Ой, боюсь, им не доставил радости мой вид в момент примерки новой одежды – у них и с ориентацией все нормально, да и я не красавец, если признаться.

– Присаживайтесь, одна из мыслей господина Волошина была о вас, что делало нашу встречу неизбежной.

– Занятно излагаете.

Приятной наружности интеллигентный парень моих лет, прекрасно сидящий строгий костюм, без всякого сомнения, сшитый на заказ в солнечной Италии за презренные североамериканские рубли, безупречно подобранная рубашка, расцветка галстука слишком строгая, чтобы быть изящной. Положение обязывает, как-никак левая рука президента, если считать, что Волошин правая, а рук две. Говорит с легким акцентом, почти незаметным, видно, что родился и вырос не в Москве.

– Вы произвели фурор. Давно никто не видел А. С. таким встревоженным.

– А таким простым вы его часто видели?

– Что вы имеете в виду?

– Ну вот так, по-свойски пересекающим Красную площадь. Вот он, яркий пример публичного одиночества: государев муж погружен в мысли о чадах, кои получают зуботычины от охраны вельможного, дабы не отвлекали его от высоких дум о благе тех самых чад неразумных…

– Достаточно. Понял. Я хожу без охраны, но Волошину нельзя. Сами видите, если бы не няньки с рациями, его бы толпа замяла расспросами и просьбами. Не скрою, его визит не входил в мои планы. Наши концепции развития государства несколько различаются, хотя мы и работаем в единой команде. – Легкая улыбка придала иронический оттенок сказанному.

Вот это высший класс – на прослушке все выглядит замечательно, а истинный смысл сказанного можно постичь, только наблюдая за мимическими оттенками. Настоящий подковерный борец!

– Его появление здесь для вас неприятный сюрприз…

– Ну что вы… Общение с непосредственным руководителем всегда праздник… – Это даже не ухмылка. Тонкие губы, словно прочерченные горским кинжалом, ломаются молниевым всполохом и возвращаются к привычной сочувственной полуулыбке. – Хотя иногда мечтаешь о буднях…

Волошин приблизился ко входу в кафе, и Сурков поднялся, обозначая свое присутствие. Лица обоих оставались лишенными эмоций, а погружаться в пульсацию отрывочных мыслей мне не хотелось.

Я произнес:

– Присаживайтесь. Не могу сказать, что несказанно рад вас видеть, ибо о братской любви речь не идет, а свидание вы мне, очевидно, подпортите… Так что, ГМ – это я вас так сокращаю, то есть государственные мужи, – давайте к делу.

– Не увлекайтесь, Владимир Рудольфович. Конечно, Слава – мощный союзник, но не стоит недооценивать и старые кадры.

Я ждал ответной реакции от Славы. Но он всего лишь улыбался, тем самым выигрывая время и усиливая свои позиции.

– А то что случится? Меня постигнет участь многих ваших политических противников? Или у вас настолько плохо с чувством юмора, что вы начнете мне угрожать?

Я почувствовал, как закипает глубинная ненависть к этому человечку: «Вот этих двух уродцев для чего привели?»

В голове зазвенела натянутая тетива беспокойства. Я почувствовал, как мир раздваивается и как я отделяюсь от своего тела, одетого по последней моде, поднимаюсь метра на три над полом и вижу все происходящее иным, не мирским зрением. Я ощущаю плотную ткань бытия, в которой барахтаются статисты времени.

Подо мной моя телесная оболочка продолжает беседу с кремлевскими деятелями, отмечая, что Слава слукавил и пришел не один. К происходящему прислушиваются трое посетителей. Причем двое незнакомы с третьим, хотя и выполняют одну задачу – опекают господина Суркова. Вот двое из них за три столика от нас, руки в позиции, предельно близкой к манящему оружию, на столе только чай. Надо отдать должное вкусу их хозяина, одеты поприличнее кремлевских держиморд. Третий занял идеальное место напротив нас – молодой высокий блондин с чуть нервическим лицом и совсем не уставным оружием, изящно спрятанным в складках ниспадающей замшевой куртки. Его выдают глаза, контрастирующие с непринужденной обстановкой кафе.

Где-то еще дальше я чувствую растущий комок тревожного напряжения, заполняющий все мое существо. Я устремляюсь своей эфирной субстанцией по силовым линиям поля тревоги. Вижу молодую женщину в черном, идущую со стороны Исторического музея к «Боско-Кафе». У нее в руках сумка. Ясно вижу, что в сумке взрывчатое вещество, примитивный запал, смешные, если не сказать трогательные, проводочки и несоразмерно маленькая пипочка, при нажатии на которую все клеточки тетечки разлетятся в сопровождении металлических шариков, щедро насыпанных в то же СВУ.

В голове женщины роятся обрывки молитвы на арабском: «Господь всемогущий, не оставь меня в минуту испытания…»

А вокруг толпа граждан, не ведающих, что через пару мгновений они превратятся в безликие жертвы террористического акта.

Даму замечают молоденькие милиционеры и направляются к ней. Их движение отзывается в гуляющей публике рокотом волнения. Волна тревоги заставляет террористку бежать в направлении кафе.

Обладатели мертвецких костюмов кремлевской охраны замечают движение женщины в сторону охраняемого объекта, и стоящий чуть дальше от нас офицер бросается ей наперерез с поднятыми руками. Один из бойцов Суркова выхватывает пистолет и летит через столики в направлении Славы, пытаясь закрыть его своим телом. Волошин инстинктивно откидывается назад и падает со стулом на пол, что воспринимается его вторым телохранителем как официальное начало военных действий. «Макаров» телохранителя тут же оказывается нацелен на летящего в прыжке коллегу. Блондин вскакивает на ноги, в его руках появляется «узи», уже извергающий первый плевок горячего металла в сторону волошинских ребят.

Я понимаю, что мне это надоело. Очень-очень надоело. И я уже не просто зол, а нет слов как зол. Это что, Голливуд, кино про долбаных ковбоев? Нет, ну подумайте, мне человечество спасать, а эти недоумки сейчас ухлопают элиту российской политики с апостолом в придачу. И отметьте, с первым апостолом – гражданином России. Это вам не хухры-мухры… Да еще новоявленная Вера Засулич хренова со своим взрывоопасным танцем живота превратит всех нас в трудноопознаваемые останки…

Нет сил терпеть балаган! Несерьезно! Именно несерьезно! Когда терроризм приводил к намеченным политическим целям? Позвольте спросить, где в Священном Писании вы нашли подтверждение этих архиреакционных мыслишек? Незаметно для себя я перешел на ленинскую манеру говорить. Вот так-то, милочка, уготована вам прямая дорога в ад, в геенну, понимаете ли, огненную. Ну и гореть вам там синим пламенем, а вовсе не зеленым, и не под знаменами Аллаха, и не в раю. Вот так-то…

Наберут несчастных дурех по объявлению, одурманят химией – и сколько потом невинных людей страдает! А все от вечного восхищения террором – что в литературе, что в истории. А ведь зло, чистейшей воды зло!

Не подумайте, что я стоял и рассуждал про себя. Монолог мой звучал так громко, что был слышен и в Кремлевском дворце. Слушателей набралось немало. Чтобы достичь всеобщего внимания, мне оказалось достаточным воздеть длани вверх. Все вокруг застыли, как в детской игре. Мне даже не пришлось говорить: «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три – морская фигура, замри». В частности, и потому, что, может быть, «море» я бы и успел сказать, а вот остальное фольклорное наследие было бы заглушено стрельбой, переходящей в мощный взрыв. Так что извините, в следующий раз.

Монолог я произносил не стоя на месте, а активно двигаясь от фигуры к фигуре, собирая оружие, отделяя магазины и выбрасывая патроны из стволов и скидывая уже безопасные железяки под наш столик.

Подойдя к террористке, я вспомнил, что не имею ни малейшего представления о саперном деле, и решил не испытывать судьбу. Подумал о взрывателе и увидел, как он сам отдал опасные соединения, бессильно расцепив контакты, отчего провода повисли нестрашными усами стареющего маршала. Вот теперь можно, понял я и снял смертоносный пояс с женщины.

Я направился к висевшему в воздухе бойцу Суркова, оттянул его за ногу от стола, в проход, и вернулся к своему месту.

Особую пикантность происходящему придавал тот факт, что участники данного события – числом примерно в тысячу – не переставали слышать, чувствовать, дышать, думать о ближних своих и дальних, желать справить естественные надобности. Им, наверное, стало очень страшно оттого, что они оказались лишены возможности двигаться. В такие моменты невыносимо свербит в носу и нижнее белье требует немедленного восстановления в границах приличия, что обозначает прекращение выполнения им функции демаркационной линии между ягодицами.

Мучение продолжалось недолго. Сгрузив арсенал под стол и переместив супермена, я хлопнул ладонями по скатерти и сказал:

– ПРОДОЛЖАЕМ!

И вмиг все ожило – граждане бросились доживать суматошный день. Охранники дотянулись до несчастной террористки, внезапно ощутившей себя обманутой, а супермен с мощным звуком рухнул между столиками. Блондин поспешил сесть на место, а телохранитель Волошина помог Александру Стальевичу подняться с пола.

Бешенство не покидало меня. Поэтому, холодно посмотрев на участников разыгравшегося действия, я тихо, но твердо спросил:

– Что вам угодно, господа? Прошу быть краткими, ибо остатки моего терпения описываются безмерно малыми величинами.

– Владимир Рудольфович, что это было? – подал голос Волошин.

– Наглядный пример нелинейности происходящего и существования Даниила.

– Но ведь должны быть какие-то разумные объяснения?

– Они есть, но вне материалистического взгляда на жизнь.

– Саша, прекрати, – вступил в разговор Сурков. – Владимир, как вы, должно быть, догадываетесь, президент – это наше всё. Точнее, почти всё. Но президент – не только личность. Это в первую очередь институт, могучая организация, средоточие разнообразных устремлений очень важных индивидуумов, которые и складываются в некий единый вектор развития страны…

– Слава, сил нет слушать… Говори ясно… – перебил Волошин. – Надо учесть интересы олигархов. Деньги мы вам предлагать не станем. Это совершенно бессмысленно, имея в виду ваше нынешнее положение. Так что просто скажите, что надо сделать, и мы сделаем.

– Спасибо на том, что не просите включить ваших спонсоров…

– Акционеров, точнее…

– …точнее, грабителей и прихватизаторов – в ряды апостолов, а то я прямо вижу корочки удостоверений апостола, почетного апостола, помощника апостола, у каждого секретариат, водители, телохранители, советники… Кстати, что это за Вера Засулич с поясом смертника и зачем она здесь?

– Сейчас узнаем.

Волошин отошел от нас к группке охранников, проводящих первый допрос несостоявшейся террористки.

Допрос шел лениво. Было видно, что ждали «воронка» с подкреплением, которое забрало бы женщину в следственный изолятор.

Тем временем Слава сделал жест, и к той же группке присоединился блондин, ставший оживленно беседовать с нашей Засулич. Порой они переходили на крик. Накричавшись, блондин по пути на свой пост остановился возле Славы и на ухо нашептал все, что смог выведать.

Через пару минут к нам присоединился Александр Стальевич.

– Итак, господин Волошин…

– Чеченская вдова, семья погибла, жизни нет, все говорят, отомсти русским, отомсти, вот и пошла мстить.

– Ну а зачем здесь и сейчас? Не верю в совпадения.

– Правильно делаете, что не верите, – заметил Сурков. – Мой человек побеседовал с ней. Несколько любопытных деталей. Так, взрыв был нужен именно сегодня и именно на Красной площади. В этом нет ничего необычного. Но известно это стало лишь сегодня пару часов назад, что совпадает со временем вашей аудиенции у президента. Конечно, хорошо подготовиться не представлялось возможным…

Теперь давайте порассуждаем, кому и зачем это нужно. Покушение на нас с Александром Стальевичем отбрасываем сразу – слишком маловероятно предположить, что мы вдвоем окажемся здесь. И вы не планировали заранее поход в это кафе. Значит, дело не в нас с вами. Террористка бросилась в кафе инстинктивно, как к ближайшему укрытию, но задача была поставлена предельно точно географически.

Ответ на поверхности. Кому-то необходимо заглушить информационное пространство. А что важного у нас сегодня произошло? Ваша встреча с президентом, последовавшая за вашей аудиенцией у Папы Римского. Не хочу демонизировать наших оппонентов, еще столь недавно бывших акционерами… Не правда ли, Александр Стальевич?

На лице Суркова появилась улыбка, а Волошин недовольно поджал губы. Но похоже, что их источники как при папском дворе, так и за Кремлевской стеной потрудились на славу. Один звонок в Лондон опальному олигарху, этакому Троцкому в изгнании, встречный звонок его чеченским друзьям, поддержанный денежным переводом, и бедная глупышка с поясом отправилась в последний поход. Зачем же это понадобилось лондонскому воителю Березовскому? Видно, испугался, что президент станет апостолом или получит признание Даниила. А это означало бы, что позиция проиграна. Можно бороться с людьми, но с Богом… Это даже эгоизму Березовского не под силу.

Получается, взрыв адресовался Даниилу как предупреждение. Если угодно – как падение звезды указывало на рождение Спасителя, так и взрыв должен был указать на невозможность контакта с президентом. Довольно примитивно.

– Кстати, Александр Стальевич, как вы думаете, кто мог сообщить Березовскому о встрече Владимира с президентом?

– Слава, на что ты намекаешь?

Тут вмешался я:

– Брек! Давайте по порядку. Внутренняя политика России меня как гражданина очень волнует. В качестве апостола могу дать абсолютно точный ответ со ссылкой на первоисточник, как себя вести в дальнейшем – и вашим акционерам, и институту президентства в целом. Не хочу никого расстраивать, но у Даниила нет Божественной нефтяной компании, заинтересованной в слиянии с российским гигантом. Насколько мне известно, ни один из райских футбольных клубов не продается, так что и Мише, и Роме советую обратиться к первоисточнику. Извините, что цитирую по памяти: «И вот некто, подойдя, сказал Ему: Учитель благий, что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?» Опустим лирику и перейдем к ответу… «Не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, почитай отца и мать и люби ближнего твоего, как самого себя…»

Понимаю грусть в ваших глазах. Количество кандидатов тает на глазах. Ну и, чтобы окончательно развеять ваши иллюзии, хотя уверен, что не открываю Америку, продолжу цитирование: «Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за мною». Доставлю вам некоторую историческую радость – и новозаветный олигарх не смог последовать совету. Так что рецепт есть, но я не верю в возможность его применения…

– Владимир, для чистоты спора согласитесь, что после распятия Иисуса жизнь богатого предпринимателя, задавшего вопрос, не изменилась.

– Бинго! Пять баллов! В яблочко! Уели. Сдаюсь. Я не имею ни малейшего представления о сценарии проведения Страшного суда. Даже не знаю, как много времени он займет, будет ли теле– и радиотрансляция для ожидающих своей очереди, да и будет ли очередь, а если да, то как в ней разместятся все жившие на Земле и будут ли разбиты по родам и срокам смерти, а если да, то что будет с детьми от смешанных браков… Не знаю, можно ли уступить свое место в очереди и есть ли привилегии для героев соцтруда. Не имею представления о том, в каком виде станут дожидаться приговора сгоревшие и истлевшие в прах. Будут они выглядеть, как в свои лучшие годы, одеты в выходные платья, или вся очередь будет нага. Не знаю.

Зато знаю другое, господа: мне сообщат, точно сообщат, и я приму в действе непосредственное участие, и суд состоится, и часы уже пошли отсчитывать время до первого удара судейского молотка.

Так что пока не поздно, не откажите себе в удовольствии изменить вашу участь. А говоря о вопрошавшем Христа… Даже если он прожил сто лет в окружении самых красивых барышень своего времени, наслаждаясь самыми изысканными яствами Земли обетованной, то он заплатил за это и продолжает платить две тысячи лет. И не случайно пророчествовал святой Серафим Саровский: «Миг в раю стоит всех мучений на земле». Заметьте, никто не говорил, что мгновение в аду – невеликая расплата за земные радости. Думайте сами. А теперь говоря о деле…

Вдруг в моей голове вызрел четкий план.

– Нам нужна прямая трансляция по всем каналам некоего события – время и место вам будут указаны позднее. Нужна поддержка Даниила всеми значимыми конфессиями России, за это и Патриарх, и прочие религиозные лидеры смогут с Ним встретиться для беседы; официальное признание Россией Даниила Спасителем. Очевидно, что Даниил прибудет в Россию, она же Его Родина. Да-да, господа, – не Третий Рим, а второй Израиль, что, поверьте на слово, гораздо важнее в этой ситуации. Таким образом, Путин, благословленный Даниилом, становится Божьим помазанником. И у коммунистов не будет никаких шансов на контригру. Богу останется Богово, а кесарю кесарево. Вплоть до времени «Ч», когда уже все договоренности истекут в связи с окончанием всемирной истории в ее привычном понимании.

Позволю себе заметить, что текст Конституции, как и деяния олигархов, рекомендую причесать в соответствии с Нагорной проповедью. Текст, я надеюсь, у вас есть. На сегодня все. Я от вас устал страшно, даже не успел заказать поесть… К тому же вон мои друзья, которых я ждал, в отличие от некоторых, уверенных, что их обществу всегда рады. Не смею вас задерживать. И, Слава, убери своих охранников от моей апостольской задницы, как ты только что подумал о моей аккуратной, хотя и не маленькой пятой точке.

Обозначая окончание беседы, я встал, надменно кивнул и пошел к столику, за которым сидел мой закадычный приятель в милейшем окружении.

Глава 29

Сашка появился в кафе минут пять назад и растерянно вертел головой. Он был не один, а в компании двух барышень. Одну из них я знал, как-никак жена лучшего друга, а вот со второй встречаться раньше не приходилось.

Со всей прямотой могу сказать, что она хороша, стройна, белокура, волосы до плеч, глаза – серо-голубые цветочки, манят. Словом, русалка.

Кажется, я погибну в пучине сладострастья. Туда мне и дорога. Что там старикашка Мюнстер навыдумывал, не согрешишь – не покаешься, сиречь не спасешься?..

– Санек!

– Володь, ты? Вот это да! Ну ты и изменился! Как ты так похудел? Загорел, костюмчик модный, выглядишь замечательно… А люди, что там сидели, это те, о ком я думаю?

– Не тараторь, сначала представь меня богине и дай поцеловать твою половину.

– Целуйся, целуйся! А это Эльга, подруга моей Яны.

Как же еще могут звать пару к апостолу, небольшая поправка на Россию как место действия и краткий экскурс в историю. Русь крестил Василий, до крещения Владимир, по любви к христианству, привнесенному Эльгой.

Я смотрю в глаза красавицы не отрываясь и встречаю спокойный сильный взгляд.

– Приятно! Какое хорошее лицо…

– Я именно об этом сейчас и подумала, глядя на вас. По телевизору вы совсем другой.

– Ты. Называй меня на «ты».

– Там – ты жесткий.

– Правила игры. Чем ты занимаешься в жизни?

– Искала тебя, а теперь нашла. А в промежутках учусь на психолога.

– Теперь тебе не понадобится искать пациентов – главный уже у твоих ног. Сашка, возвращаясь к твоему вопросу… Да, это они.

– Здорово, растете на глазах, Владимир Рудольфович, отрываетесь от коллектива.

– Не дождешься. Так есть хочу, не могу… По-моему, последний раз ел мясо в Италии, что было недавно, но далековато. Официант!

Прискакал молоденький мальчишечка, в отличие от Сашки и его спутниц видевший незабываемую сцену со стоп-кадром в стиле голливудских боевиков и смотрящий теперь на меня, как на Бога. Что я мог сказать ему: «Рыбин и хлеба! И я накормлю все заведение»? Вряд ли посетители удовлетворились бы столь скудным меню.

– Давай-ка, брат, тащи из закромов Родины меню два раза и компот. А точнее, скажи повару, что я пришел с друзьями, что мы соскучились по правильной еде. Пусть расстарается, чертяка (упс… с языка слетело)! Только не забудь, Яна вегетарианка, мы с Сашком по баранинке, а Эльге креветок. И пулей! Но учти, я ни на что не намекаю.

Какая радость оказаться в компании с друзьями, они и не знают, что я в некотором роде уже и не я. То есть, конечно, я это я, но вот только качество этого «я» совсем другое.

Приятно поглощать салатик и слушать журчание речи, не засоренной фамилиями знаковых политических персонажей, анализом интриг и пожеланиями влиться в братскую апостольскую семью.

– А чем вы сейчас занимаетесь?

– Ты. Мы договорились.

– Хорошо, чем ты сейчас занимаешься?

– Не знаю, как ответить. Позволь поинтересоваться, почему ты спрашиваешь?

– Чувствую, что ты существуешь в нескольких измерениях сразу. Ты как будто и не с нами вовсе, и внимателен, но как будто тебя снимает камера и кто-то еще должен поверить происходящему.

– Эльга, ты права. И я даже знаю, кто этот «кто-то еще», но боюсь тебе сказать.

– Почему?

– Причин много. Во-первых, я влюбился прямо сейчас и ежесекундно погружаюсь в чувство, как в зыбучий песок. Во-вторых, я в смятении. Оно вызвано тем, с кем ты не знакома. Могу успокоить – он не женщина, а я не гей, что в данном случае не упрощает ситуации. Мне хочется похитить тебя, сжать в объятиях и не отпускать никогда. Прорасти тобой и просыпаться каждое утро с твоим именем на устах и засыпать каждый вечер в твоих объятиях. Это чувство я не могу назвать ни здоровым, ни цивилизованным, так как оно возникло на первом часе знакомства, и не могу его списать ни на долгое воздержание, ни на какую-нибудь еще традиционную пошлость.

– А зачем списывать? Глубокие чувства столь редки в глянцевой реальности, что за них надо хвататься, как за единственное, ради чего стоит жить. Я думаю, глядя на тебя, что я – спящая царевна, что вот он – принц. И уже дыхание его уст волнует предвкушением просыпания в поцелуе, а он все никак не решится. А я еще сплю, и не могу взять инициативу в свои царские ручки, и улыбнуться не могу, и все во мне зовет его… А он, погруженный в свои переживания, не решается на действие, продолжая самокопание. Взять бы Фрейда – и на Соловки, вместе с Кантом!

– Эльга, приятно, что в детстве мы ходили в один детский садик, хотя в разное время. После такого монолога у меня не остается выбора, и я должен пригласить тебя на чашечку утреннего чая в свою берлогу.

– Предложение принято. Когда отправляемся?

– Помою руки и буду готов к марш-броску.

Я забыл, что мы были не одни. Нет, наверное, я перебрасывался репликами с Сашей и Яной, но они пролетали по самому верху сознания. Не вспомню даже, о чем болтали.

Я не мог оторваться от Эльги. Она завораживала меня, как Ева Адама. Но у того, глиняного, и выбора не было, а у меня был. И это лишь оттеняло глубину вспыхнувшей страсти. Возникшее чувство – не звериная страсть. Просто смысл бытия сосредоточился в ней, все, ради чего стоило жить, скрывалось под ее одеждой, ничто не могло быть желанней ее плоти.

Одумайся. Прогуляйся до места уединения маленьких мальчиков.

Прогулялся.

Горячка. Нервный срыв. Еще две минуты – и ты будешь рыдать, стоя на коленях, прося ее руки. И не надо говорить, что именно ее ты искал всю жизнь и что никто и никогда не был столь созвучен трагической мелодии, звучащей в твоем изувеченном любовью к человечеству сердце.

Если ты уже любишь ее вот так, ответь мне, то есть себе, на простой вопрос. Что ты сможешь дать ей? Постарайся обойтись без пошлостей, «роллс-ройсов», бриллиантов, себя во всех твоих гормональных ипостасях.

Что ты можешь дать ей? Детей, семейное счастье, будущее? Может, думаешь, что насладишься воспитанием отпрысков? Агу-агу, идет коза рогатая за малыми ребятами, сорока-воровка кашу варила, ой, какие щечки, а ручки, а ножки, ну-ка, ну-ка, кого сейчас папа будет целовать – и давай умиляться перетяжкам на толстеньких ручках…

Не дождешься, дружище.

Точка, приехали.

Второе пришествие. И ты Его апостол. Понятно тебе?

Умничать относительно судеб других – русская национальная забава. Что же ты себе ничего не посоветуешь?

Я включил кран, набрал леденящей холодной воды в пригоршню и медленно погрузил туда лицо. Казалось, что я весь вхожу в студеную воду в своих ладонях.

Затаил дыхание. Почувствовал, как холод стягивает мимические мышцы. Вот бы промерзнуть до самых глубин, загнать холодные щупальца сосулек внутрь, всем телом ощущая превращение в кристального рыцаря… Вот бы заморозить серое вещество в кубик морозильного льда… Чтобы ни одна мысль, ни единый намек на чувство не могли протаять полыньей. Тогда апостольское служение было бы в радость.

Что-то в первоисточнике об отношениях с женщинами не особенно много и сказано… Запретов сколько хочешь – вплоть до вырывания глаза… Но эмоциональная сторона вопроса осталась нетронутой. Они там что, предшественнички, были импотентами? Или эта тема тогда была неактуальна? Женщины вокруг вились, и ноги мыли, и следом ходили… А как с другой стороной вопроса – молчание. Бывшие блудницы перевоспитывались, и на груди Христа, кроме головы любимого ученика, никто не находил себе покоя. И так три года?

Я не Станиславский. Дальше сами все понимаете… А если нет, то напомню. НЕ ВЕРЮ. Или, может, на полном серьезе – на том свете во сто крат дается тому, кто на этом претерпел? Но позвольте, три года на этом свете потерпишь, а на том уже и самому ничего не захочется. Да ладно три года, это у Христа, а апостолы? Пока мученическую смерть не приняли, ведь тоже по девчонкам ни-ни. А им-то награда так награда: «Будете сидеть у престола Моего и судить колена детей Израилевых». Ну и наградка меня ждет… Выслушивать блудниц и блудников во всем многообразии и изощренности их грехопадения. Искушение не для слабонервных.

Что делать? Сидеть в туалете, наивно ожидая, что все образуется само собой? Шансы невелики. Выйти на связь с Даниилом и получить разъяснение по животрепещущим вопросам? И что я Ему скажу? Дорогой Учитель, у меня тут, знаете ли, роман намечается с девушкой моей мечты. Ничего, если мы вдвоем послужим? Или, может, я сложу с себя полномочия? И останется Россия без своего судьи…

Бред, и ответы известны – процитирует Откровение Иоанна Богослова. Там практически слово в слово про меня: «Ты не можешь сносить развратных и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы…»

Здорово! А я ему в ответ: «Старик, но она ведь такая… О таких сказано Вашим папой: «Посему оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть».

Ой, договорюсь… Не успев попасть в рай, получу под зад такое ускорение, что от престола – прямо в чан с кипящим маслом под радостное улюлюканье ранее получавших от меня советы. Ведь вряд ли есть отдельный ад для бывших апостолов.

А может, Эльга – наваждение и послана мне во искушение? Может, происки врага человеческого? Он-то поизощреннее наших олигархов да политиков и знает, чем приманить каждого.

Что делать? Выбегать, как отец Сергий, на двор и рубить себе палец? Так я не якудза хренов и вообще бандюков ненавижу… Неправильно это – членовредительством заниматься, подумают, что пытаюсь закосить от Божественного призыва.

Господи Боже мой, ну почему Ты меня оставляешь в моменты, когда мне нужен Твой совет? К чему мне силы повелевать окружающим, когда не могу совладать с жалким клочком собственной плоти?

Как только увижу Даниила, в первую очередь проясню женский вопрос.

Ладно! Хватит рыдать в сортире! Соберись и возвращайся за столик. Будет знак, как действовать дальше.

Отражение в зеркале наводило уныние. Я улыбнулся ему и по его реакции понял, что можно было обойтись и без этого.

Ручку двери на себя – и обратно за столик.

Мимоходом поймал на себе полный страдания взгляд людей, потерявших надежду справить нужду. Простите, ребята, нужда бывает разная. Мне, к примеру, нужно было разобраться с собой.

Вот и наш столик.

– С тобой все в порядке?

– Да.

Раздался звонок, такой резкий и громкий, что я подпрыгнул.

– Владимир Рудольфович, это Волошин. Я подумал, что вы захотите узнать до официальных сообщений: только что скончался Иоанн Павел.

– Печально. Благодарю вас, Александр Стальевич.

– Да, и по нашим вопросам – ваши пожелания будут выполнены. О выбранном вами времени трансляции сообщите, пожалуйста, мне лично.

Во избежание в дальнейшем громоподобных звонков я по окончании разговора переключил телефон на вибрацию и поднял глаза на мою русалку.

Эльга посмотрела на меня внимательно:

– Мы никуда вместе не едем?

Я понял – врать бесполезно.

– Не едем. Но это не имеет отношения к звонку. Просто не могу позволить себе сделать тебе больно.

– Ты уже делаешь мне больно, говоря банальности. И с чего ты решил, что я не хочу, чтобы мне было больно? Почему ты должен решать за меня?

– Я решаю за себя. Не вдаваясь в подробности, ситуация выглядит так: карьера или любовь.

– Извини, но для меня это звучит по-другому: при каком из выборов ты остаешься собой, а при каком предаешь себя.

– Разговор переходит в серьезное русло. Я не могу объяснить всего… Вру. Начну сначала. Я могу объяснить все, но путем несложных логических умозаключений прихожу к необходимости совершить звонок другу для получения единственно правильного ответа. При этом ставка – не миллион, а вечная жизнь. А в случае неправильного ответа нам вместе, подчеркиваю – вместе, уготована страшная, точнее говоря, адская казнь.

– Вместе?

– Да. Но тихой избушки, шапчонки с буквой «М», бесед с Понтием Пилатом не будет. А будут рядом с десяток миллиардов грешников, когда-либо живших на Земле. Понимаю, это звучит полным бредом… К сожалению, не могу списать свое состояние на психическое заболевание, так как душевно здоров до омерзения… Просто я гребаный апостол, призванный на служение, и должен выполнять все маленькие новозаветные штучки, типа оставь мертвым хоронить своих мертвецов, оставь отца своего…

Могу процитировать близко к первоисточнику. Мне не трудно. За последнее время тексты отпечатались в моей голове, как за пару лет до этого собрание сочинений В. И. Ленина, особенно «Материализм и эмпириокритицизм». Только не спрашивай, почему именно эта статья. Ответ тебе не понравится.

– И почему же именно эта статья?

– А потому, что очень похоже на эмпириокретинизм.

– Понятно. А что в первоисточнике на наш счет?

– Пожалуйста. У нас любят цитировать избирательно, недоговорил – и смысл другой. Пример. Дедушка Ленин сказал: учиться, учиться и учиться. И давай все прописи строчить, от старания высунув язык на сторону. А цитатка-то полностью звучит по-другому: «Учиться, учиться и учиться военному делу настоящим образом». Так что сопли подобрать и вместо пера – винтовочку в руки. Вот так-то. Та же тема и с Новым Заветом. Заладили – Христос есть любовь. Угу, только к кому любовь? Он же ясно говорит: «…не думайте, что Я пришел принести мир на землю, не мир пришел Я принести, но меч».

Хорошо бы здесь поставить точку и пойти, взявшись за руки, бороться с грехом. Но там есть четкое указание на применение меча: «…ибо пришел Я разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее… и враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня, и кто не берет креста своего и не следует за Мной, тот недостоин Меня».

Вот так. Поэтому если для обычного человека еще куда ни шло – почитай отца своего и мать свою, возлюби ближнего своего, то для апостолов – взял крест на плечи и пошел. Всех оставил, всех сделал несчастными. Мать рыдает, дети в истерике, папа-папа, ты куда, жену побоку – понимаю, Эльга, что мы не женаты, это я в библейском смысле, – и давай творить чудеса направо и налево… Все его любят, а он Христа, вплоть до потери сексуальной ориентации, да и сексуальности вообще.

– Ты монах?

– Хуже! Апостол.

– Не понимаю. Может, ты немножко придумываешь… Если сегодня не тот день, я пойму.

– Я слышал о теории тяжелых мужских дней, но в моем случае все сложнее. У меня критические дни начались в зрелом возрасте и, кажется, продлятся до конца света.

– Но ведь он не скоро.