Война в Зазеркалье Ле Карре Джон

– Я сделаю для тебя то же самое, Джон. А теперь все-таки ответь на мой вопрос.

– В понедельник. Поедут несколько человек.

Они напоминали школьников, игравших «в ассоциации».

– В какую часть Германии?

– Просто в Германию, в Западную Германию. На конференцию.

– И опять будут трупы?

– О Господи, Сара, по своей воле я бы не стал ничего от тебя скрывать.

– Нет, Джон, – бесхитростно сказала она. – Мне кажется, что, если бы у тебя не было секретов на работе, ты бы так ее не любил. Твои тайны – это ширма, за которой ты прячешься от меня.

– Я только могу сказать, что это – серьезное дело… большая операция. С участием агентов. Я их готовил.

– Кто возглавляет вашу операцию?

– Холдейн.

– Уж не тот ли, который тебе все рассказал про свою жену? По-моему, он омерзителен.

– Да нет. Того зовут Вудфорд. А это – Холдейн. Он такой, со странностями. Педант. Очень хорошо знает свое дело.

– У вас все хорошо знают свое дело. И Вудфорд тоже отличный специалист.

В комнату вошла ее мать и поставила чай.

– Когда тебе можно будет подняться? – спросил он.

– Вероятно, в понедельник. Как скажет доктор.

– Ей нужен покой, – сказала ее мать и вышла.

– Занимайся своим делом, если ты в него веришь, – сказала Сара. – Но не надо… – Ее голос прервался, и она стала похожа на маленькую девочку.

– Ты ревнуешь меня. Ты ревнуешь меня к работе, к секретности. Ты хочешь, чтобы я потерял веру в мою работу!

– Пожалуйста, верь в нее, если можешь.

Некоторое время они не глядели друг на друга.

– Если бы не Энтони, я ушла бы от тебя, – объявила наконец Сара.

– Ради чего? – спросил Эйвери с тоской, но тут же нашел выход. – Ты напрасно беспокоишься из-за Энтони.

– Ты почти со мной не говоришь и с Энтони тоже. Он совсем тебя не видит.

– А о чем нам говорить?

– О Господи.

– О работе, как ты понимаешь, я говорить не могу. И так я рассказываю тебе больше, чем можно. Поэтому ты все время и смеешься над Департаментом. Тебе непонятно, чем мы там занимаемся, и понять ты не хочешь; тебе не нравится секретность, но ты презираешь меня, когда в нарушение правил я что-то тебе рассказываю.

– Я уже это слышала.

– С меня хватит, – сказал Эйвери. – Больше не услышишь.

– Может, на этот раз ты не забудешь привезти Энтони подарок.

– Но я ведь купил ему молочный фургончик.

Они опять помолчали.

– Тебе надо познакомиться с Леклерком, – сказал Эйвери. – Я думаю, тебе надо поговорить с ним. Он уже несколько раз предлагал. Пообедать нам вместе… Может, он убедит тебя.

– В чем?

Ей попалась на глаза нитка, торчавшая из шва ночной рубашки. Она со вздохом открыла тумбочку, вынула маникюрные ножницы и обрезала ее.

– Надо было затянуть эту нитку, – сказал Эйвери. – Так ты только испортишь свою рубашку.

– Расскажи мне про ваших агентов, – попросила она. – Почему они берутся за это дело?

– Отчасти из патриотизма. Отчасти из-за денег.

– Ты хочешь сказать, вы их подкупаете?

– Не говори ерунду!

– Они англичане?

– Есть один англичанин. Сара, больше на спрашивай. Я не имею права рассказывать. – Он наклонился к ней поближе. – Дорогая, не спрашивай меня ни о чем. – Он погладил ее руку – она не противилась.

– И все они мужчины?

– Да.

Вдруг она стала говорить – это был нервный срыв – без слез, невнятно, но торопливо и с чувством, как если бы после всех речей требовалось наконец сделать выбор:

– Джон, я хочу знать, я должна узнать, скажи сейчас, до отъезда. В Англии не принято задавать такие вопросы, но с тех пор, как ты взялся за это ремесло, ты постоянно твердишь, что люди не имеют значения; что ни я, ни Энтони, ни ваши агенты – никто не имеет значения. Ты говоришь, что нашел свое призвание. Какое это призвание? На этот вопрос ты не хочешь отвечать, поэтому и прячешься от меня. Может, Джон, ты мученик? Я должна восхищаться тем, что ты делаешь? Ты жертвуешь чем-то?

Решительно уходя от темы, Эйвери ответил:

– Ничего подобного. Я делаю свою работу. Я исполнитель, винтик в машине. Ты хочешь показать мне, что я двоемысл? Ты хочешь сказать, что я сам себе противоречу?

– Нет. Ты сказал то, что я хотела услышать. Ты должен начертить для себя круг и не выходить из него. Это уже не будет двоемыслие, это – безмыслие. Очень скромно с твоей стороны. Ты в самом деле поверил в то, что ты такой маленький человек?

– Это по-твоему я маленький человек. Перестань издеваться. Маленьким человеком меня делаешь ты.

– Джон, честное слово, я не хотела. Когда ты вчера пришел, у тебя был такой вид, как будто ты влюбился в кого-то. И эта любовь дает тебе покой. Ты был такой непринужденный и умиротворенный. Я решила, что у тебя появилась женщина. Поэтому я и спросила, только поэтому, все ли ваши агенты мужчины… Я подумала, что ты влюблен. А теперь ты говоришь, что ты никто, и выходит, что ты этим гордишься.

Он выждал минуту, потом улыбнулся – так, как он улыбался Лейзеру, и сказал:

– Сара, я ужасно скучал по тебе. Когда был в Оксфорде, я как-то отправился посмотреть на тот дом на Чандос Роуд, помнишь его? Там было здорово, правда? – Он сжал ее пальцы. – По-настоящему здорово. Я думал о нас, о нашем браке, о тебе. И Энтони. Я люблю тебя, Сара, люблю. За все… за то, как ты растишь нашего малыша. – Он рассмеялся. – Вы оба такие уязвимые, иногда мне даже бывает трудно думать о вас по отдельности.

Она молчала, поэтому он продолжал:

– Я подумал, что, если бы мы жили за городом, купили бы дом… Мое положение теперь прочнее. Леклерк поможет нам получить ссуду. Тогда нашему малышу будет где побегать. Нам, наверно, надо больше выходить из дома. Бывать в театре, как раньше, в Оксфорде.

– Разве мы ходили в театр? – рассеянно спросила она. – Да и какие театры за городом?

– Сара, я многое получаю от Департамента, как ты не понимаешь? Это серьезная работа. Важная работа, Сара.

Она мягко отстранила его руку:

– Мама приглашает нас встретить Рождество в Райгите.

– Отлично. Послушай… насчет моей конторы. Я для них уже много сделают, и они ценят это. Меня принимают теперь на равных. Я один из них.

– Значит, ты не несешь ответственности? Ты просто один из них. И ничем не жертвуешь.

Она опять вернулась к началу разговора. Эйвери, не замечая этого, продолжал нежным голосом:

– Тогда я ему скажу, хорошо? Я ему скажу, что ты согласна пойти со мной на обед к нему в клуб?

– Пожалей меня, Джон, – резко сказала она, – не надо меня обрабатывать, как твоих несчастных агентов.

* * *

Тем временм Холдейн сидел за своим рабочим столом и перечитывал доклад Глэдстона.

В районе Калькштадта учения проводились дважды – в 1952 и 1960 годах. Во втором случае русские отрабатывали пехотное наступление на Росток, поддерживаемое значительными танковыми силами, но без прикрытия с воздуха. Об учениях 1952 года было лишь известно, что большое войсковое подразделение разместилось в городе Волькен. У солдат были красные погоны. Доклад не вызывал доверия. В обоих случаях район объявлялся закрытым, закрытая зона доходила до северного побережья. К докладу прилагался длинный перечень основных отраслей местной промышленности. Имелись данные, поступившие из Цирка, который отказался назвать источник информации, что на возвышенности к востоку от Волькена строился новый нефтеочистительный завод и что поставки оборудования для него шли из Лейпцига. Следовательно (но маловероятно), технику везли по железной дороге через Калькштадт. Не было данных ни об уличных беспорядках, ни о забастовках, ни о каком-либо происшествии, которое бы вызвало временное закрытие города.

На столе лежала записка из отдела регистрации. Для него подобрали досье, которые он просил, но некоторые были «подписными» – он должен будет читать их в библиотеке.

Он спустился вниз, открыл замок с кодом на стальной двери, ведущей в сектор общей регистрации, тщетно попытался нащупать выключатель. В конце концов пришлось пробираться в темноте между рядами полок к маленькому помещению без окон, в задней части здания, где хранились особо секретные документы. Темнота было кромешная. Он чиркнул спичкой, включил свет. На столе лежали две стопки досье: первая – с надписью Мотыль, уже в трех томах, с очень ограниченным допуском и подписным листом, подклеенным к обложке; вторая была надписана Дезинформация (советская, восточногерманская), здесь аккуратно хранились фотографии и документы в твердых папках.

Бегло просмотрев досье Мотыля, он обратил внимание на скоросшиватели и стал пролистывать страницы, изобилующие мошенниками, двойными агентами и психами, которые, в самых разных уголках мира, всеми возможными способами старались, и порой небезуспешно, ввести в заблуждение разведывательные службы Запада. В каждом отдельном случае просматривалась однообразная схема; из газет и базарных сплетен вытаскивалась крупица правды, к ней привязывались донесения, подготовленные с меньшей тщательностью – так дезинформатор проявлял свое презрение к дезинформируемому; и, наконец, полет фантазии, своего рода художественная дерзость, которая разом обрывала заранее обреченные отношения.

На одном донесении он обнаружил приписку с инициалами Глэдстона, сделанную осторожным круглым почерком: «Возможно, это Вас заинтересует».

Донесение было от перебежчика об испытаниях советских танков в районе Гаствайлера. Стояла пометка: «В работу не пускать: данные ложные». Потом шло длинное обоснование, в котором цитировались целые абзацы, почти буквально воспроизводившие текст советского военного учебника 1949 года. Автор донесения явно увеличил все параметры на треть и немного дал волю своему воображению. Тут же было приложено шесть очень неясных фотографий, которые якобы были сделаны из окна поезда с помощью телефотообъектива. На обратной стороне фотографий аккуратным почерком Мак-Каллоха было написано: «Утверждает, что снимал камерой Экзакта-2 восточногерманского производства. Дешевый футляр, объектив Экзакты. Низкая скорость затвора. Негативы смазанные, так как камеру в поезде трясло. Доверия не внушает». Выводы казались неубедительными. В обоих случаях – та же марка фотоаппарата, вот и все. Он запер сектор регистрации и пошел домой. Не его это обязанность, как сказал Леклерк, доказывать, что Христос родился в Рождество; не его дело доказывать, размышлял Холдейн, что Тэйлор был убит.

* * *

Жена Вудфорда по привычке плеснула немного содовой в свой стакан с виски.

– Так я и поверила, что ты спишь в твоей конторе, – сказала она. – А за оперативную работу тебе доплачивают?

– Да, конечно.

– Значит, конференции у вас не будет. Конференция – это не оперативная работа. Если только не проводить ее, – хохотнула они, – в Кремле.

– Ну хорошо, это не конференция. Это операция. Поэтому я и получаю доплату.

Она бросила на него жесткий взгляд, прищурившись от табачного дыма – в зубах она держала сигарету. Жена Вудфорда отличалась худобой и бездетностью.

– Ничего там не происходит. Вы все выдумали сами. – Она неестественно рассмеялась. – Эх ты, бедолага, – сказала она со злым смехом. – Как поживает малыш Кларки? Он вас всех запугал, а? Почему никто никогда не противоречит ему? Только Джимми Гортон мог: этот знал ему цену.

– Я ничего не желаю слушать про Джимми Гортона!

– Джимми – прелесть!

– Бэбз, я не шучу!

– Бедный Кларки! Помнишь, – задумчиво сказала жена Вудфорда, – тот милый ужин, которым он нас угостил в своем клубе? Бифштекс и почки с мороженой фасолью? – Она сделала глоток виски. – И теплый джин. Интересно, была ли у него в жизни хоть одна женщина? – сказала она. – Господи, как странно, что а раньше об этом не думала.

Вудфорд вернулся к более спокойной теме.

– Отлично, значит, ничего не происходит. – Он встал с глупой усмешкой и взял со стола спички.

– Не смей курить здесь свою вонючую трубку, – машинально сказала она.

– Значит, ничего не происходит, – с удовольствием повторил он, поднес огонь и шумно затянулся.

– Боже, как я тебя ненавижу!

Вудфорд покачал головой, не переставая ухмыляться:

– О чем мы вообще говорим? Если ничего не происходит – как ты сама сказала. Значит, я не ночую в конторе. Очень хорошо. Ни в Оксфорд, ни в Министерство не катался, и никакая государственная машина меня домой не привозит.

Она подалась вперед, и ее голос изменился, стал требовательным, грозным:

– Что происходит? Я имею право знать! Я твоя жена! Вертихвосткам-то вашим на работе небось все выложил? А? Ну, говори!

– Мы готовим агента для заброски, – сказал Вудфорд с чувством победителя. – Я отвечаю за связь с Лондоном. Возникла кризисная ситуация. Не исключается вероятность войны. Очень щекотливое дельце. – Он сделал несколько лишних взмахов рукой, в которой держал уже потухшую спичку, глядя на жену с победным видом.

– Врешь ты все, – сказала она. – Этим меня не купишь.

* * *

В Оксфорде паб на углу был заполнен только на четверть. Они чувствовали себя хозяевами. Лейзер потягивал «Белую леди», инструктор по радиоделу пил самое дорогое темное пиво за счет Департамента.

– Просто будьте с аппаратурой понежнее, Фред, – мягко говорил он. – Последнюю передачу вы вели очень удачно. Мы услышим вас, не волнуйтесь, вы всего в восьмидесяти милях от границы. Не суетитесь, и все пойдет как по маслу. Настройка делается нежно, иначе наше дело сорвется.

– Я понял. Не волноваться.

– Не надо бояться, что фрицы вас засекут, вы же отстукиваете не любовные письма, а только несколько групп. Затем новый позывной и другая частота. Им не удастся запеленговать вас, пока вы будете передавать.

– Может, они научились теперь, – сказал Лейзер. – И оборудование у них должно быть получше, чем во время войны.

– Эфир забит разными сигналами: морская радиосвязь, военная, управление полетами. Бог знает что еще. Они не супермены, Фред, такие же ребята, как мы. Поспать любят. Не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь. И на войне я от них ушел. То есть меня взяли, но я все равно ушел.

– Теперь послушайте, Фред, у меня такое предложение. Давайте еще выпьем, махнем домой и обласкаем миссис Хартбек. Сейчас как раз стемнело, а то при свете она стесняется, согласны? Раскрутим ее на всю катушку. А завтра расслабимся. Ведь, в конце концов, завтра воскресенье, правда? – заботливо добавил он.

– Я хочу спать. Что, нельзя мне чуть-чуть поспать, Джек?

– Завтра, Фред. Завтра отдохнете как следует. – Он подтолкнул Лейзера локтем. – Теперь вы женаты, Фред. Теперь нельзя каждый вечер просто ложиться спать. Вы приняли присягу; так мы, бывало, говорили.

– Ладно, хватит. – Лейзер уже начинал терять терпение. – Об этом хватит, понятно?

– Извините, Фред.

– Когда мы едем в Лондон?

– В понедельник, Фред.

– А с Джоном увидимся?

– Мы встретимся с ним в аэропорту. Капитан тоже будет. Они хотят, чтобы мы еще попрактиковались… как менять частоту, в таком духе.

Лейзер кивнул, указательным и безымянным пальцами легонько барабаня по столу, будто отстукивая текст.

– Да! А не расскажете о какой-нибудь из тех красоток, которые у вас были в субботу-воскресенье в Лондоне? – предложит Джонсон.

Лейзер отрицательно покачал головой.

– Ну ладно, давайте допивать и пойдем погоняем шары.

Лейзер застенчиво улыбнулся, его раздражение прошло.

– Джек, у меня гораздо больше денег, чем у вас. Хотя «Белая леди» – штука дорогая, вам беспокоиться не о чем.

Он натер мелом свой кий и опустил шестипенсовик.

– Делаю двойную ставку или, если хотите, сыграем на расчет по случаю последнего вечера.

– Послушайте, Фред, – мягко попросил Джонсон. – Не гоняйтесь сразу за большими деньгами и не старайтесь забить красный шар ради ста очков. Бейте другие по двадцать и по пятьдесят очков, набирайте счет. Тогда вас не разденут.

Лейзер вдруг рассердился. Он поставил кий на подставку и снял с крючка свое пальто из верблюжьей шерсти.

– Что случилось, Фред, в чем дело на этот раз?

– Ради Бога, оставьте меня в покое! Нашелся конвоир на мою шею! Я еду на задание, как во время войны. Я же не смертник.

– Не глупите, – мягко сказал Джонсон, взял его пальто и повесил снова на крючок. – Кстати, не принято говорить – смертник, надо говорить – осужденный…

* * *

Кэрол поставила перед Леклерком чашку кофе. Он улыбнулся ей, сказал «спасибо», как уставший, но дисциплинированный ребенок в конце позднего ужина в гостях.

– Эйдриан Холдейн ушел домой, – заметила Кэрол. Леклерк опять погрузился в изучение карты. – Я заходила к нему в кабинет. Он мог бы и попрощаться.

– Он никогда не прощается, – сказал Леклерк.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Я никак не могу запомнить, как ярды переводить в метры.

– Я тоже.

– По донесению Цирка, длина оврага двести метров. Это что, двести пятьдесят ярдов?

– По-моему, да. Пойду возьму справочник.

Она пошла к себе и сняла с книжной полки таблицы.

– Один метр равен тридцати девяти и тридцати семи сотым дюйма, – прочитала она. – Сто метров равняются ста девяти ярдам и тринадцати дюймам.

Леклерк записал.

– Думаю, мы пошлем телеграмму Гортону. Подтверждение, что мы приедем. Когда выпьете ваш кофе, приходите с блокнотом.

– Я не буду кофе.

Она достала блокнот.

– Думаю, что обойдемся просто срочной телеграммой. Зачем нам вытаскивать старину Джимми из постели? – Он пригладил ладонью волосы.. – Первое: головная группа – Холдейн, Эйвери, Джонсон и Мотыль – прибывают рейсом ВЕА номер такой-то во столько-то часов девятого декабря. – Он поднял глаза. – Уточните детали в административном отделе. Второе: все поедут под своими именами и сядут на поезд до Любека. По соображениям безопасности вы не встречаете, повторяю, не встречаете группу в аэропорту, но можете, не привлекая внимания, позвонить Эйвери на абонент в Любеке. Он не должен знать, как связаться со стариной Эйдрианом, – заметил он со смешком. – Они не переносят друг друга. – Он повысил голос:

– Третье: вторая группа в составе одного директора прибывает утренним рейсом десятого декабря. Вы встретите его в аэропорту для короткой беседы, перед тем как он выедет в Любек. Четвертое: ваша роль – не привлекая внимания, оказывать помощь и поддержку во всех фазах для успешного завершения «Мотыль».

Она встала:

– А есть ли необходимость посылать Эйвери? Его бедная жена не видела его уже несколько недель.

– Превратности войны, – ответил Леклерк, не взглянув на нее. – За сколько времени можно проползти двести двадцать ярдов? – пробормотал он. – Да, Кэрол, добавьте еще одно предложение к этой телеграмме. Пятое: «Ни пуха ни пера!» Надо иногда подбадривать старину Джимми, а то он совсем один.

Он взял со стола одну из входящих папок и критически посмотрел на обложку, видимо чувствуя на себе взгляд Кэрол.

– А-а. – Сдержанная улыбка. – Это, наверно, донесение из Венгрии. Вы не знаете Артура Филдена из Вены?

– Нет.

– Отличный парень. В вашем вкусе. Один из лучших ребят… умеет работать самостоятельно. Брюс сообщил мне, что он подготовил очень хорошее донесение о перемещении военных частей в Будапеште. Надо, чтобы Эйдриан посмотрел. Так много всего происходит как раз сейчас.

Он открыл папку и начал читать.

* * *

– Вы говорили с Хайдом? – спросил Контроль.

– Да.

– Ну и что он сказал? Что там у них делается?

Смайли протянул ему виски с содовое. Они сидели у Смайли дома на Байвотер-стрит. Контроль, как обычно, расположился в кресле у камина.

– Он сказал, что у них нервы на пределе, как перед премьерой.

– Так Хайд и сказал? Прямо так выразился? Как непохоже на него.

– Они сняли дом в северной части Оксфорда. Там был как раз этот агент, один только, поляк, лет сорока, и они попросили сделать ему документы на механика из Магдебурга, фамилия, кажется, Фрейзер. Также нужны проездные документы, чтобы он мог собраться до Ростока.

– Кого еще вы видели?

– Холдейна и этого новенького, Эйвери. Который приходил ко мне по поводу их курьера в Финляндии. Был еще инструктор по радиоделу, Джек Джонсон. Работал у нас во время войны. Больше никого. Вот и все агенты.

– Что они задумали? И откуда у них столько денег просто на учебные цели? Кажется, мы им дали что-то из аппаратуры?

– Да, В-2.

– Это еще что такое?

– Рация, с которой работали на войне, – раздраженно ответил Смайли. – Вы сказали, что старую рацию мы дадим. И кварцы. Ничего больше. Кварцы-то зачем было давать?

– Это просто благотворительность. Значит, В-2? Ну ладно, – заметил Контроль с явным облегчением, – с такой штуковиной далеко не уедешь, как вы считаете?

– Вы сегодня ночуете дома? – нетерпеливо спросил Смайли.

– С вашего разрешения, я бы остался у вас, – сказал Контроль. – Ужасно не хочется тащиться домой. Ах, люди, люди… Люди все время портятся.

* * *

Лейзер сидел за столом, во рту еще держался вкус «Белой леди». На столе лежал чемодан с открытой крышкой. Наручные часы показывали 23.18, светящаяся минутная стрелка, вздрагивая, приближалась к двенадцати. Он начал выстукивать: «JAJ, Джей Эй Джей – постарайтесь запомнить, Фред, ведь это мои инициалы, Джек Джонсон»; он переключился на прием: Джонсон отвечал четко и ясно.

Спокойно, говорил Джонсон, не надо торопиться. Мы будем следить за эфиром всю ночь, будет еще много сеансов. Он осветил фонариком шифровку. В ней было тридцать восемь групп. Выключив фонарик, отстучал три и восемь – передавать числительные было легко, но занимало много временя. Мозг хорошо работал. В памяти звучали мягкие замечания Джека: «Слишком спешите, передавая точку, Фред. Точка – это одна треть тире, понятно? Она длиннее, чем вы думаете. Не комкайте интервалы, Фред, пять точек между словами, три – между буквами. Предплечье горизонтально, в одну линию с рычагом ключа, локоть не касается корпуса». Примерно так учат держать финку, подумал он, чуть улыбнувшись, и приступил к передаче. «Расслабьте пальцы, Фред, запястье не должно лежать на столе». Он отстучал первые две группы, немного смазав интервалы, но обычно у него получалось хуже. Теперь шла третья группа, здесь следовало дать условный сигнал. Он отстучал "S", потом знак вычеркивания и передал подряд десять других групп, то и дело поглядывая на часы. Через две с половиной минуты он отключил передатчик, нащупал капсулу с кварцем, потом двойное гнездо на корпусе, вставил кварц, затем шаг за шагом провел процедуру настройки, поворачивая ручки, освещая фонариком серповидное окошко, в котором дрожал черный язычок.

Он отстучал второй позывной PRE, PRE, быстро переключился на прием и вновь услышал Джонсона: «QRK-4 – позывной принят». Он начал передавать во второй раз, рука двигалась медленно, но послушно, глаза следили за бессмысленными буквами, пока наконец со вздохом облегчения он не услышал ответ Джонсона: «Сигнал принят. QRU, у меня для вас ничего нет».

Когда они закончили, Лейзер уговорил Джонсона выйти на короткую прогулку. Было очень холодно. Они прошли по Уолтэ-стрит до главных ворот Вустера, оттуда по Банбери Роуд опять вернулись в свою обитель на севере Оксфорда.