Подшофе (сборник) Фицджеральд Френсис

Теперь к делу: журнал Scribner’s, я уверен, опубликует новеллу, если ты не будешь против, и заплатит тебе за нее 250–400. Цена предположительная, но вряд ли я ошибаюсь. В данном случае я с радостью выступил бы в качестве твоего агента-любителя. По своему опыту, связанному с публикацией рассказов «Алмаз величиной с отель Ритц», «Молодой богач» и т. д., я знаю, что писатель, еще не ставший знаменитым, почти никогда не сможет продать рассказ в двух частях ни в один журнал, который платит больше. Сообщи мне, могу ли я начинать действовать – разумеется, мои полномочия ограничены исключительными правами публикации в американских периодических изданиях.

Написав роман, ты просто кое-чему научился, это полезный опыт. В романе попадаются замечательные места – чаще всего это разговоры с участием Брейкспира, но в целом он написан ужасно холодным пером; я воздержусь… хотя нет, всё-таки приведу некоторые факты, наверняка хорошо известные тебе так же, как мне… [Далее на нескольких страницах следует подробный критический разбор романа, вряд ли интересный кому-нибудь, кроме меня. – Дж. П. Б.]

Я устроил тебе хорошую порку, но вспомни, какие письма ты писал мне о «Гэтсби». Я стерпел, но при этом кое-что усвоил, так же как и тогда, когда ты по-дружески давал мне уроки английской поэзии.

Большой человек может произвести гораздо больший беспорядок, чем маленький, и за те без малого три года, что ты работал над романом, тебе, человеку внушительного калибра, удалось разбить целую кучу глиняных горшков. К счастью, гончарные изделия тебе всегда были не по вкусу. Романы не пишут – по крайней мере не начинают – с намерением создать стройную философскую систему; отсутствие уверенности в себе ты попытался возместить пренебрежительным отношением к форме.

Самое главное вот что: в нашей литературе никто – возможно, кроме Уайлдера, – не обладает такой способностью «познавать мир», таким культурным багажом и такой проницательностью при критическом отношении ко многим общественным явлениям, как ты, что находит подтверждение в твоем рассказе. Он отличается продуманным подходом (повествование от второго и от третьего лица и т. д.), полной свободой при выборе сюжета, лучше всего раскрывающего твои особые способности (яркость описаний, ощущение le pays[96]) и твои личные добродетели: верность, сокрытие чувственности, которое опротивело тебе самому до такой степени, что ты больше не в состоянии увидеть его в мрачном свете, как и я – из-за своего пьянства.

Так или иначе, рассказ изумителен. Не сердись на меня из-за этого письма. Сегодня у меня подавленное настроение, и, наверное, я просто срываю его на тебе. Напиши мне, когда мы сможем увидеться здесь, в Париже, между половиной третьего и половиной седьмого, и поговорить; назови день и кафе – когда и где тебе будет удобно. В воскресенье у меня назначена встреча, а в остальные дни я свободен. А тем временем я нанесу еще один удар по твоему роману и посмотрю, смогу ли я придумать, как надо сократить рукопись так, чтобы она каким-то чудом стала более презентабельной. Правда, боюсь, роман не принесет тебе ни славы, ни денег.

Твой старый и вечно

любящий друг

Скотт

Прости за менторский тон письма, приличествующий разве что Христу. На второй странице я начал пить и теперь, несомненно, сделался святым праведником (как тот монах, от которого никогда не воняло, у Достоевского).