Трепанация Коротенко Александр
– Я не могу. Мне по шапке дадут, – угрюмо заметил Голованов, хотя всего секунду назад мысли его кружились вокруг двух крольчат, которые заболели.
Он их, конечно, изолировал, но неясно было, вдруг они успели других заразить. Тогда всё. Все помрут. Они же мрут как мухи. Перспектива была очень тревожной.
За этой сценой наблюдал Иван из-за решетки «обезьянника». Он яростно сжимал прутья, так, что руки его побелели, а глаза застыли от ужаса. Он не верил в происходящее.
Есть одна удивительно противоречивая мудрость. Если ничего не предпринимать, то проблема сама собой найдет решение. Это противоречит физическим законам, но, несмотря на это, часто работает.
И вот пример.
Раздался звонок. Голованов ответил, представившись, как положено на дежурстве. Звонил начальник отделения милиции. «Да. Нет. Так точно. Слушаюсь». И вся компания оказалась на свободе. Голованов выпил чаю с печеньем. Достал тонкую пачку протоколов и, порвав ее на несколько частей, кинул в мусорную корзину.
Наверное, вот так вмешательство высших сил управляет нашими жалкими судьбами. Хотя мы слышали лишь последний звонок. А сколько их было на самом деле, и какова их протяженность? И откуда был первый звонок? Чистая метафизика, друзья.
Закончилось это тем, что, растерянно попрощавшись, объединение разошлось. Хотя, слегка замявшись, Веня все же отважился проводить Веронику домой. Да и поздновато уже было.
Компания распалась, разбежалась по своим клеткам, и неважно, кто и чем пошел заниматься и о чем думал после происшедшего. Важно другое. Ситуация не разрешилась. Возникла скорее пауза, чем новый виток событий. Масса неопределенности давила на каждого. Каждый хотел ясности и знания, а не веры. Да, Веня скорее в силу молодости верил в то, что священник невиновен. Но, в сущности, что мы знаем о нем? Ведь мы судим о человеке по тому, что видим, а сколько мы не видим? Значительно большего мы не видим и совершенно не знаем его мыслей.
Приблизительно так размышлял Иван, сидя у себя перед телевизором и машинально переключая каналы. Прошло много времени с тех пор, как он познакомился со священником. Много времени они провели в беседах, но никогда они не говорили об отце Феодосии. Собственно, об этом и разговора как-то не заходило. Всегда выдержанный, спокойный… да какой, к черту, спокойный, если в секунду потерял самообладание и голову, как только его коснулась обычная жизнь. Что, в сущности, произошло? Оклеветали. Бывает. И что, надо все кидать и творить черт-те что? А как он унизил себя? Абсолютно слабый и малодушный человечишка.
Иван признался самому себе, что ужасно разочаровался в священнике, видя его в действительности. Он чувствовал себя обманутым. Создавалось впечатление, как, например, от актера, играющего правильных героев, и тут ты встречаешь его где-нибудь в троллейбусе, и он, как последний ханыга, устраивает склоку, и при этом ты понимаешь, что на экране перед тобой был совсем другой человек, а в сущности это простой мелкий обыватель со своими ежедневными заботами и комплексами. Правильно делают актеры, что дистанцируются от простых людей. Зачем раскрывать, какой ты на самом деле. Это и карьере мешает, в принципе.
Мысли прервал Осип. Его звонок удивил. Было очень поздно. Позвонил Веня, весь в слезах, попрощаться, потому что решил покончить жизнь самоубийством. Просил его простить, и все такое. Наплел бог знает что, но ясно одно: что признался Веронике в любви и та его отвергла, но хуже всего – она заявила, что беременна, и якобы от отца Феодосия.
Конечно, это кошмар. Ведь мальчик совсем молодой. И как священник посмел воспользоваться слабостью Вероники и переспать с ней, зная, как Веня ее любит. В общем, все это не укладывается в голове. Какое-то предательство, одним словом, и вероломство, что ли…
В общем, Осип едет к Вене, пока тот не натворил чего, а Иван, может, позвонит Веронике и узнает подробнее, что там у них случилось. «Ладно, сделаю, конечно». Да, Веня не должен знать об этом звонке, а то еще больше переживать будет.
– Вероника, это Иван Остров. Ты меня слышишь?
– Да, Иван, слушаю.
– Как дела?
– Я вообще-то сплю, а что случилось?
– Да так, тут с Вениамином проблемы. Вы расстались нормально?
– Да.
– Осип говорит, он расстроился после того, как проводил тебя.
– Бывает.
– Может, расскажешь, что у вас произошло?
– Нет. Я спать хочу. Пока.
– Пока.
Осипу он не стал звонить, а лишь отправил эсэмэску с вопросительным знаком. Пока ждал, выпил чаю. Пришла ответная эсэмэска – «ок». Но спать он уже не мог.
В голове сплошное месиво из неопределенности, противоречий, догадок и объяснений. Обвинения, обвинения, обвинения. Голова кружилась, то ли от недосыпания, то ли от ошеломляющих противоречий. Как в одном человеке могут уживаться такие противоположности? Как человек может нести другим добро, а сам при этом остается подлецом? Значит, все придумано? Все искусственно? Везде обман и подлость за любым углом… Сломить Веню, обмануть Веронику, да что там Веронику, всех обмануть. И правда, было за что его отлучить. Какой подонок, какой подонок.
Отчаяние, которое испытал Иван, обнаружив свою семью мертвой, вернулось, но тогда он ничего не мог поделать. Все было бессмысленно и невозможно. И вот теперь это же состояние.
Он ничего не может исправить, но зато он может наказать ЗЛО.
Он может наказать зло и сделает это во что бы то ни стало.
Его даже начало подташнивать, но он оделся и, полный решимости, поехал к священнику.Следствие
Мы не задумываемся над тем, что значит для других ожидание, спровоцированное нами. Представьте себе повара, который бы задумывался о том, что будут обсуждать посетители его ресторана, съедая приготовленное им блюдо. Или более того: задумывается ли следователь, выписывая ворох повесток, над тем, какое впечатление они произведут на тех, кто их получит? Нет, конечно. Им не до этого.
А разве должно быть по-другому?
Когда Иван получил повестку к следователю, он разволновался. Несколько раз перечитывая стандартный текст, он пытался угадать, о чем пойдет речь. Облегчением было лишь то, что явиться надо было завтра, а не через неделю, например.
По глазам было видно, что следователь его узнал, предлагая сесть.
Все остальное было кратко, лаконично и без лишних эмоций.
Результаты судебно-медицинской экспертизы показали, что смерть Гундяева Владимира Алексеевича, известного как священник Феодосий, наступила в результате обширного инфаркта примерно в 22 часа, и так далее, и тому подобное.
– Поэтому, что бы там между вами ни происходило, к тому времени священник уже был мертв. Вы говорили, под утро к нему приехали, а он еще прошлым вечером скончался. Так что, может, вы его и били палкой по голове или еще что делали, а он уже был мертв. У нас есть такое понятие, как покушение на негодный объект, и если вы в процессе этого не совершили какого-либо иного преступления, оснований для привлечения вас к уголовной ответственности нет. Так что получите свой паспорт обратно, и до свидания.
– До свидания. Спасибо.
Лишь выйдя на улицу и остановившись под деревом, Иван стал понимать слова следователя. Он медленно и вдумчиво прокручивал сказанное, как будто выдавливая из себя нечто тягучее, темное и тяжелое и вместе с тем ощущая проявляющуюся свободу.
Какое счастье, что он никого не убил, – и вместе с тем какой ужас, что он поднял руку на труп. Священника не надо было убивать, он и так был мертв. От одной этой мысли его замутило.
Когда нет камертона
Как настроиться оркестру, когда нет камертона?
К примеру, струнным инструментам. Ведь человеческие нервы часто сравнивают со струнами. Или одно-единственное пианино? Кто-то должен взять на себя ответственность за ноту «ля». Всего одна нота, но она должна быть верной. Ведь от нее будет строиться весь инструмент. Он не просто должен принять ответственность, ему еще должны поверить.
А если такого нет? Если нет Библии или пророка? Если нет Бога? Кто даст ноту «ля»?
Причем, заметьте, веру легко разрушить, как ни странно, знанием. Вера и знание – это как плюс и минус. Казалось бы, они не могут существовать вместе, а, как ни парадоксально, они всегда укрепляют друг друга. И все же остается вопрос с нотой «ля».
Кто же творит чудеса?
Совсем рядом с нами, с нашими городами, с нашей жизнью есть жуткие места.
В одном месте на небольшом пространстве закопано много кусков мяса, кусков протоплазмы, которая со зловоньем разлагается, превращаясь в нечто бесформенно-уродливое и кишащее червями и прочим, что питается падалью. Но все не просто так. Каждый кусок этой материи считается чьим-то. Поэтому все они отмечены метками. Ну, чтобы каждый знал, где чей кусок лежит. Люди называют это место кладбищем и приходят проверить, на месте ли всё.
В моей жизни был такой случай. Было время, когда не было собственности на земельные участки под захоронения. Все было государственным. Так вот, представьте себе. Была молодая пара, муж и жена. Случилось так, что муж умер, а за ним и жена. Их, естественно, похоронили рядом и окружили могилы одной оградой. Спустя какое-то время семьи умерших, что-то там выясняя, поссорились, и началась война. Линией фронта выступило захоронение. Одна семья отгораживает могилы, другая тут же их опять объединяет. Одна разъединяет, другая объединяет. И все бы ничего, да дело дошло до столкновений и кровопролития. Мне предстояло разрешить этот конфликт, но проблема заключалась в том, что законодательство эти вопросы не регулировало. Ведь земля ничья, и трупы тоже ничьи, по закону. А эти бедолаги так не считали и бились за своих. Намучился я с ними. Правда. Все так и было. Здоровьем клянусь.
Была глухая осень. Почти без звуков и красок. Небо грязно-белого цвета лежало на кончиках деревьев. Вроде и дождя не было, а ужасно сыро. Особенно это чувствуется, когда сидишь на скамейке у могилы со скромным крестом и табличкой – «Гундяев Владимир Алексеевич». Пожилые люди, кажется, проще к этому относятся и как будто не замечают такой мрачной погоды.
Клава приходила сюда нечасто и сидела до тех пор, пока не понимала, что можно идти домой. Она была в черном плаще и темном вязаном платке, который собиралась поправить, когда почувствовала, что сзади кто-то подошел.
Вероника поздоровалась, положила маленький букетик цветов рядом с крестом, но на скамейку не села, а осталась стоять, опустив голову. Пожалуй, единственным ярким пятном в этом сумрачном месте была ее желтая куртка с маленьким красным шарфиком.
Наверное, она бы сразу ушла, поскольку рассчитывала побыть одна, но Клава ее задержала.
– Ты-то чего тут делаешь, бесстыжая? – почти прошипела та.
Молчание.
– Из-за вас он тут лежит, прости меня Господи.
Молчание.
– Ведь чувствовала, чувствовала, бедой все закончится. Ко мне он должен был прийти, а не к вам, греховодникам. Безбожникам бесстыжим! – заводилась все больше Клава. – Молчишь, молчишь. Неужто совесть проснулась, а? Выродки вы все, выродки и есть, прости меня грешную, – и она перекрестилась. – Все, чему научилась – по чужим кроватям прыгать, да? Ничего, воздастся всем вам! Погубили моего Володичку, – и она вытерла углом платка глаза, наверное, от слез. – Ну ладно, иди, сядь рядом. Давай по совести, как на духу, ведь у могилки же, поговорим, – примирительным тоном сказала Клава, показывая рукой, куда надо сесть.
Вероника села ближе к краю и посмотрела на женщину спокойным, чуть сожалеющим взглядом.
– Скажи, зачем вам это надо было? – вкрадчиво спросила Клавдия девушку.
– Что вы имеете в виду? Я вас не понимаю.
– Зачем моего Володичку в грех втянули? – и она с напряжением ждала ответа.
– Я не понимаю, о каком грехе вы говорите?
– Лицемерка, какая лицемерка! Не знает! – и она покачала головой. И тут же настойчиво-доверительно: – Ты думаешь, я не видела, что ты оставалась у него на ночь? Ты думаешь, я не видела, что тот малый и тот, другой, оставались ночевать у Володи? Ты что думаешь, я дура? Я, что ли, не понимаю, что вы там вытворяли?
– Так это вы написали донос на отца Феодосия? – вдруг блеснула догадка у Вероники.
Клава растерялась, отчего ее глаза расширились и морщинки на лбу куда-то исчезли, но тут же подоспело вдохновение.
– Я написала, я, а кто же? Кто же остановит этот разврат? Раньше надо было. Сразу надо было. Только думала я, что он ко мне опять придет. Ведь я его вырастила, я его вынянчила. Он же мой родимый, как я теперь без него? – и она опять стала вытирать платком глаза.
– Так вы же его погубили, – почти безразлично сказала Вероника.
– Не я, не я, а вы. Вы всё натворили. Я спасти его хотела. Ведь теряла я его, теряла. Что вы к нему приклеились? Что вам надо от него было? Он тоже слаб. Ему тоже поддержка нужна. А ты ведь спала с ним! Спала, да? Ну скажи. Только не ври у могилки-то. Грех на душу возмешь.
– Не спала я с ним. Не спала, – очень сухо проговорила девушка.
– Врешь, ох врешь, – почти пропела Клава, раскачиваясь из стороны в сторону.
Но Вероника уже встала.
– Прощайте, Клава.
– Как это прощайте? Как это прощайте? Ты так и не ответила! – почти кричала Клава.
– Я ответила. Прощайте.
Из Клавы как будто воздух вышел. Она осела и успокоилась мгновенно.
– Ну ладно, иди. Бог тебе судья. Может, еще увидимся.
– Не увидимся. Уезжаю я отсюда.
И после паузы:
– От этих людей.
И ушла.
Чудеса, как грибы, растут сами по себе и рождают галлюцинации
– И что она сказала?
– Сказала, что жалеет, что так вышло с тобой, но она считает тебя замечательным парнем и уверена, все у тебя будет хорошо. Ты встретишь хорошую девушку и будешь счастлив. И что дело не в тебе, а в ней. Она хочет быть свободной и устала от людей. От их нестабильности и переменчивости.
– Но она сказала, что беременна.
– Да, я спросил. Она засмеялась и сказала, что это она образно выразилась, что священник оплодотворил ее пониманием того, что надо быть независимой и принимать жизнь такой, какая она есть. Ну, в смысле не отчаиваться, если что-то не так. Ты ее неправильно понял.
– Значит, у нее ничего не было со священником?
– Не знаю. Наверное, нет.
– Не понимаю, что же тогда вообще было?
– А ничего и не было. Жизнь.
– И что же теперь Вероника?
– Она уезжает на два года за границу по студенческому обмену. Сказала, что, может быть, и не вернется. Сказала, что надеется, что где-то есть люди более предсказуемые, с которыми можно что-то построить в перспективе.
– Она не сказала, как с ней можно связаться?
– Нет. Она не хочет. Оставь ее. Забудь.
– Но я ведь люблю ее, как брату тебе говорю.
– Понимаю. Но мы и жизнь по-своему любим, но остаться с ней не можем.
– При чем тут это? Это философия, а это жизнь. Моя жизнь. Может, она еще вернется.
– Ну, в таком случае это и от тебя зависит тоже.
– Я узнаю в деканате, куда она поехала, и поеду за ней.
– Попробуй. Только доводи все до конца, если начинаешь.
– А как думаешь, я ей нравлюсь хотя бы?
– Я же говорил, она считает тебя хорошим парнем. Ну это так и есть. Только повзрослеть тебе надо.
– Думаешь, это поможет?
– Не знаю. Я могу ответить на твои вопросы, только кто ответит мне на мои вопросы?
– Может быть, отец?
– У меня нет отца.
– Я имею в виду, мой отец. Может, тебе общаться с ним?
– Нет. Я сам должен во всем разобраться. Я смогу. Меня пригласили в компанию в Питере. Я, наверное, соглашусь. Квартира останется, если хочешь, можешь в ней жить.
– Правда? Я так хочу пожить сам.
– Во-во, тебе это пойдет на пользу. А что с учебой?
– Я поступил в аспирантуру. Руководитель когда-то был приятелем отца, потом они поругались и теперь враги. Но отец пока не знает об этом. Не знаю, как я ему скажу.
– А ты не говори, просто делай.
Правильно поставленный вопрос – половина ответа
– Ты мне приснился.
– Да? И что же было?
– Мы вдвоем искали какой-то ответ. Большой дом, и мы бродили по разным комнатам. Я надеялся, что если не найду его, то ты найдешь.
– И чем закончилось?
– Не помню. Я перестал записывать. Перестал просыпаться по ночам. Мне уже не снятся кошмары.
– Я рад за тебя. А что с Веней?
– С ним все будет хорошо. Он поживет у меня. Тоскует по Веронике.
– Это, наверное, пройдет.
– Да, пройдет. Хотя скорее другое несчастье это просто заменит.
– Ты что-то пессимистичен чересчур.
– Да ты сам такой. Ты меня удивил, когда позвонил и сказал, что это ты убил отца Феодосия. Мы правда думали, что это ты, от болезненного состояния.
– Я тоже так думал, а оказалось, он был мертв.
– Может, они все мертвы, просто мы этого не знаем, пока нет заключения экспертизы.
– Осип, ты думаешь, дело в экспертизе?
– Нет, конечно, Иван, дело не в ней, а скорее в нас.
Вторая форма бытия
Все же бывают блаженные минуты, когда после сна ты открываешь глаза, в комнату проникает солнечный свет, яркий и оптимистичный. И ты чувствуешь, что все будет хорошо. В такое время голова свободна, мысли легко порхают в ней, не задевая сознания, а лишь щекоча его. Ты не можешь сосредоточиться на них, и это еще приятнее. Ты не можешь понять, о чем они, но знаешь, что о хорошем. Тебе удалось воспользоваться передышкой, данной тебе судьбой для отдыха. Ты улыбаешься, хотя лицевые мышцы остаются без движения. Ты улыбаешься, хотя губы остаются сомкнутыми и расслабленными.
Иван проснулся, осознавая действительность, но сознание не перегрузилось и оставалось заполненным только актуальной информацией. Ничего не было, и ничего не будет. Есть только сейчас и здесь. Наверное, так ощущается блаженство. Здесь и сейчас. Без до и после.
Он слегка приподнял подушку, лег на спину и посмотрел на свое тело, укрытое белым одеялом, на свои руки, лежащие расслабленно на нем. Он был. Он есть и он будет.
– Как дела у нас, Иван Иванович? – перед ним стоял доктор и улыбался.
Он улыбнулся в ответ и кивнул головой.
– Хорошо, хорошо, хо-ро-шо. Мы, признаться, вчера волновались, когда вы потеряли сознание, но все стабилизировалось. Спали вы почти спокойно. Ну, – он покачал головой, – иногда беспокойно, но в целом спокойно. Я думаю, вы были обессилены и еще долго разговаривали со священником. Переутомились. Наша вина. Недосмотрели.
– С каким священником? – спросил Иван, пытаясь вспомнить.
– С Феодосием. С отцом Феодосием. Не помните?
Молчание.
– С которым у вас авария произошла. Помните? Он с вами вчера долго разговаривал. Вы врезались в его автомобиль. Вспомнили? Не пугайте меня.
– Да, да, я помню, – торопливо ответил Иван Иванович, продолжая напряженно размышлять о своем. – А потом что было?
– Потом вас привезли к нам. Священник вас спас и вызвал «скорую».
– Да, я помню. Нет. Потом что было?
– Потом операция, реанимация, и вчера вы попросили поговорить со священником.
– А он где?
– Здесь, наверное, если не ушел. Я его выписал. Хотите, я его позову? Хотите, чтобы он вам помог?
– Нет, я сам справлюсь. Теперь я знаю, что справлюсь сам.
Примечания
1
Здесь и далее цитируется Книга Иова. Ветхий Завет. Библия. Синодальный перевод. – Примеч. автора.
2
Свободные радикалы – вид молекулы или атома, способный к независимому существованию (то есть обладающий относительной стабильностью) и имеющий один или два неспаренных электрона. (Материал из Википедии – свободной энциклопедии.)
3
Альберт Эйнштейн . Собрание научных трудов. М.: Наука, 1967.
Читать бесплатно другие книги:
