Путешествие еды Роуч Мэри

Глава двенадцатая

Извергающие пламя

Опасность, которую представляют воспламеняющиеся кишечные газы, была хорошо известна давно. Любой фермер вам скажет, что бактерии за какое-то время в состоянии разложить навоз на более простые вещества. Некоторые из них представляют ценность для сельского хозяйства в качестве удобрений, которые можно брать из ямы, где они образуются, и отправлять на поля с посевами[157]. Другие же – скажем, водород и метан – способны снести крышу скотного двора. Вот выдержка из радиопрограммы, посвященной безопасности сельскохозяйственного труда и мерам предосторожности, связанным с метаном. Ведущая Беатриса Поттер: «Он не имеет запаха. Он не имеет цвета. Он таится где-то рядом, но не оставляет следов».

Метан и водород становятся взрывоопасными при концентрации свыше 4–5%. Жидкая пена на поверхности ямы с навозом на 60 % состоит из метана. Возможно, фермеры и знают об этом, но их семьи – не всегда. Именно поэтому подразделение Миннесотского университета, отвечающее за распространение опыта и знаний в сельскохозяйственной отрасли, разработало учебный курс по технике безопасности, который включает в себя занятия со школьниками по программе «Игрушечное навозохранилище». Занятия предполагалось проводить в наглядной форме. («Вам понадобятся:…игрушечные корова, свинья и бык [в 1/32 натуральной величины], аквариум, один фунт сухого компостированного навоза… и шоколадные конфеты… чтобы создать подобие навоза на полу [опционально]»).

Как и «Игрушечное навозохранилище», толстый кишечник человека – уменьшенная разновидность того места, куда направляются и где скапливаются отходы биомассы. Это анаэробная среда. Иными словами, бактерии, производящие, в частности, метан, для своей жизнедеятельности не нуждаются в притоке кислорода извне. В этом хранилище процветают существа, участвующие в процессах брожения скопившихся отходов. Как и в навозной яме, микрофлора в толстом кишечнике перерабатывает биологические отходы, благодаря чему благоденствует и продуцирует побочные газообразные продукты. И в значительном объеме порождает водород. В человеческом организме бактериальный газ становится кишечным. Испускаемые втры на 80 % – водород. Примерно треть из нас «укрывают в себе» и бактерии, производящие метан – ключевую составляющую природного газа, который предлагают потребителям предприятия коммунального обслуживания. (И, возможно, две трети из нас таят в своих мыслях ложное опасение того, что наши «метановые выхлопы» горят синим пламенем – как газ в горелках газовых плит. Вынуждена огорчить: раскопки на YouTube к убедительным находкам в подтверждение данного мнения не привели.)

Способность метана и водорода воспламеняться отчасти служит причиной для убийственно затянутого очищения кишечника перед проведением колоноскопии. Обнаруживая во время обследования полип, гастроэнтерологи обычно сразу же убирают его, используя электрокоагуляцию для остановки кровотечения. И не желают беспокоиться о затаившемся где-то в складках кишечника горючем газе – как произошло во Франции летом 1977 года. В результате пациент погиб.

Пожилой человек 69 лет был доставлен в отделение Services des Maladies de l’Appareil Digestif (французский аналог «Гастроэнтерологии») больницы при университете города Нанси. Установив ток на уровень 4, доктор начал обычную полипэктомию. Спустя восемь секунд раздался внутренний взрыв. «Больного подбросило над столом для эндоскопии, – сказано в медицинском отчете, – и силой взрыва колоноскоп был выброшен наружу» (в переводе с французского, колоноскоп «вылетел из прямой кишки, как торпеда»).

Особенно странно в данном случае то, что пациент-француз следовал всем подготовительным процедурам самым педантичным образом. А виной всему оказалось слабительное. Медики использовали маннитол – сладковатый алкогольный раствор вроде сорбитола, по послабляющему действию сходный с теми веществами, которые есть в черносливе. Хотя кишечник пациента и не содержал фекальных масс, внутри оставались бактерии – голодная микрофлора, устроившая себе пир на маннитоле и выделившая водород в количестве, достаточном для возникновения в животе больного пожара «Гинденбурга»[158]. Пятью годами позже было проведено специальное исследование, в ходе которого выяснилось: взрывоопасные концентрации водорода или метана или смеси обоих газов образовывались в кишечнике шести из десяти пациентов, получавших на подготовительном этапе маннитол.

Разумеется, все вышесказанное – не повод для отказа от колоноскопии, если она вам предписана. Маннитол давно не в ходу: проводя эту процедуру, медики обычно вдувают в толстый кишечник воздух или негорючий углекислый газ – чтобы ликвидировать «карманы» с водородом или метаном. (Кстати, надувание тостого кишечника помогает врачам видеть, что именно они делают. И создает потрясающую волну газов, порожденных метеоризмом и громозвучно проносящихся через послеоперационную палату.)

За пределами тела кишечный водород и метан не представляют опасности. Испускаемые кишечником газы смешиваются с воздухом, и концентрация их снижается до уровня, заметно более низкого, чем порог воспламенения. Если провести поиск на YouTube по запросу pyroflatulence[159], то ссылки приводят к информации о газе, выдуваемом из тела – однако это обстоятельство не является первостепенно значимым.

На заре работы над космической программой NASA заметно раздражала и тревожила проблема метеоризма и горючих газов, которые могли бы исходить от астронавтов и скапливаться в небольшом и герметичном внутреннем пространстве космического корабля. В исследовании, представленном в 1960-е годы на конференции «Питание в космосе и связанные с этим проблемы пищевых отходов», было высказано предложение отбирать астронавтов из числа претендентов, «которые бы продуцировали [в процессе пищеварения] только небольшие количества метана или водорода или совсем не производили бы эти газы». В качестве консультанта по проблеме кишечного метеоризма и испускаемых людьми газов NASA привлекло к сотрудничеству Майкла Левитта (с ним мы еще встретимся). Левитт заверил: капсула космического корабля достаточно велика, и в ней хватает циркулирующего воздуха, чтобы кишечные «выхлопы» водорода и метана – с большой долей вероятности – не могли достичь уровня опасной концентрации. По вполне понятным причинам, NASA проявляло осторожность. Принятое ранее решение обеспечить стопроцентное насыщение воздуха в капсуле корабля кислородом привело к гибели всех троих астронавтов Apollo 1 – когда во время пробного пуска на стартовой площадке случайная искра вызвала лютый пожар на борту.

Одним ранним зимним утром 1890 года молодой британский фабричный рабочий приподнялся на кровати, чтобы узнать, который час. Рассвет еще не занялся, улицы Манчестера были темны, а ставни домов закрыты. Зажигая спичку, чтобы взглянуть на стрелки часов, он невольно рыгнул. «К его ужасу, – пишет д-р Джеймс Макнаут в British Medical Journal, – газы воспламенились, сильно обожгли ему лицо и губы, а затем подожгли усы».

Случаи «воспламеняющейся отрыжки» – а Макнаут приводит описание еще восьми подобных эпизодов – весьма озадачивали. Наиболее типичный из них состоит из двуокиси углерода (от газированных напитков) или воздуха, попавшего в желудок во время еды или питья. Обе эти субстанции не горючи. Желудок здорового человека, в отличие от кишечника, не производит водород или метан. Желудочный сок убивает микроорганизмы, а без них продукты ферментации не выделяются. Даже если предположить, что некоторое количество бактерий в желудке и выжило – а мы уже знаем, что существуют твари, которые на это способны, – еда в виде химуса (или пищевой кашицы) следует далее в тонкий кишечник слишком быстро, чтобы процесс ферментации дал ощутимый результат.

За пределами тела кишечный водород и метан не представляют опасности. Испускаемые кишечником газы смешиваются с воздухом, и концентрация их снижается до уровня, заметно более низкого, чем порог воспламенения.

Макнаут прибег к помощи своего желудочного зонда. С тех пор как фабричный рабочий в последний раз ел, прошло уже пять часов – этого времени, как правило, вполне достаточно, чтобы желудок завершил свой труд и отправил химус в тонкий кишечник. Однако в нем обнаружились полторы пинты[160] супообразной жидкости с кислым запахом и более плотные отложения из остатков еды в виде отдельных образований – grumous[161]. И еще там был газ, много газа, похожего на шапку вспенившихся пузырьков. Они пенились и лопались точно так, как если бы составляли содержимое колбы в лаборатории какого-то полоумного ученого-экспериментатора.

Нужно было определить, что это за газ. Макнауту оставалось только одно: собрать немного его, копящегося над пеной в сосуде с желудочной жидкостью, и поджечь. Однако забавами тут и не пахло. На следующий день рабочий опять пришел к Макнауту. Чтобы вытеснить накопившийся снова газ, в дуривший желудок через зонд стали заливать воду. После чего врач поднес огонек к невидимой газовой струе, вырывавшейся изо рта пациента. «В итоге… вспыхнуло пламя, размеры которого были опасны как для больного, так и для меня самого», – вспоминал Макнаут. Возможно, я что-то и домысливаю на свой лад, но мне кажется, в описании происшествия, сделанном Макнаутом, проглядывает не вполне подавленное в юные годы веселье школьника. Во всяком случае, стиль его заметок отличается от той солидно-благосклонной манеры, что, несомненно, продолжала традиции Гиппократа и была характерна для British Medical Journal. Боюсь, если бы мне выдали врачебную лицензию, была бы я доктором Макнаутом.

Как выяснилось, из-за сужения пилоруса – нижнего желудочного сфинктера[162] – пища задерживалась в желудке молодого человека намного дольше положенного времени. Вдобавок, Макнаут заявил, что ему удалось выделить культуру бактерий, устойчивых к воздействию кислотной среды и производящих в процессе своей жизнедеятельности газообразные продукты. Углеводистая пища вкупе со временем и теплом тела в равной мере стимулировали порождаемое микроорганизмами брожение.

Желудок здорового человека, в отличие от кишечника, не производит водород или метан. Желудочный сок убивает микроорганизмы, а без них продукты ферментации не выделяются.

Эта история подстегнула мой интерес к коровам. Как мы уже выяснили ранее, рубец – это большая ферментационная емкость, огромное обиталище бактерий. Корова на выпасе способна ежедневно продуцировать сотни галлонов метана, обычно выходящих через ротовую полость. Напрашивается мысль, что в качестве вечернего развлечения скучающей сельской молодежи эта огнеопасная отрыжка вполне могла бы, если ухватить суть дела, соперничать с опрокидыванием коровы[163]. Но как получилось, что, проведя детские годы в Нью-Гемпшире, я никогда не слышала о коровьей отрыжке? Ответ нашелся у моего приятеля Эда Депетерса. Когда жвачное животное начинает пучить и объема рубца перестает хватать, оно действительно дает выход некоторому количеству метана, однако особым образом. Вместо того чтобы отрыгивать, корова, например, «переключает трубопровод», отводя газы вниз и направляя в легкие. И затем спокойно выдыхает. А, скажем, для вилорогой антилопы в саванне подобный способ может быть ключевым условием выживания. «Копытные животные в дикой природе, – поясняет Депетерс, – имеют обыкновение находить скрытое место где-нибудь в сторонке, чтобы без помех пожевать свою жвачку. Если лев, шествующий по соседству, услышит громкое хуу-ррп… Прости-прощай, антилопа!»

Поскольку некоторые из моих читателей, возможно, более, чем кто бы то ни было, пожелают вырваться на пастбище с зажигалкой в кармане и преступным умыслом сыграть шутку с одомашненными парнокопытными, позвольте мне добавить еще и вот что: попытка поджечь коровий выдох не произведет фонтан огня, как в случае с пациентом Макнаута. Из-за описанного выше механизма. Благодаря этой метан-отводящей системе, все, что может воспламениться, корова переводит в негорючие газы и только тогда выдыхает. Чтобы устроить взрыв, необходима отрыжка определенной концентрации и состава. А коровы оной не страдают.

Змеи, впрочем, тоже. Однако при определенных обстоятельствах они способны изрыгать пламя буквально в мифических объемах. Но чтобы покопаться в этом деле, мы должны покинуть Эда Депетерса с его унавоженными сапогами и крышкой-заглушкой в коровьем боку и вернуться в Алабаму – к нашему старому знакомому специалисту по змеиному пищеварению Стивену Секору. Для начала немного предварительной пояснительной информации. У многих травоядных рубца нет, поэтому ферментация происходит в слепой кишке – это своего рода карман, расположенный на стыке тонкого кишечника и ободочной кишки. Именно эти травоядные – назову для примера трех: лошади, коалы и кролики – имеют более крупную, чем у других, слепую кишку, или цекум. Питоны и боа-констрикторы тоже обладают увеличенной слепой кишкой. Сей факт представляется Секору крайне странным, поскольку эти змеи – плотоядные. Зачем, удивляется он, мясоедам требуется та часть пищеварительной системы, которой пользуются «вегетарианцы»? Вероятно, предполагает он, у этих змей в процессе эволюции слепая кишка развивалась таким образом, чтобы они имели возможность усваивать и ту часть питательных веществ растительного происхождения, которая остается в желудках их жертв.

Змеи при определенных обстоятельствах способны изрыгать пламя буквально в мифических объемах.

Для проверки своей теории Стивен в лаборатории в Алабамском университете скармливал крыс[164] некоторым из питонов, а затем проверял последних на хроматографе, предназначенном, в частности, для анализа химического состава газов. Секор отслеживал уровень водорода в воздухе, выдыхаемом змеями в течение четырех дней после кормежки. Прибор действительно указывал на определенный всплеск, но этот пик возникал задолго до того, как съеденная крыса могла добраться до слепой кишки питона. Тогда ученому подумалось, что этот скачок нужно рассматривать как результат разложения, в процессе которого перевариваемая и выделяющая газ крыса давала в утробе удава эффект вспучивания. «Одно вело к другому», – замечает Секор (это у него такая манера сообщить, что он измерил, сколько водорода может выделять раздутый труп крысы). И его подозрения подтвердились. Уровень водорода оказался «выше крыши». И тогда Стивену явилось озарение: преданию об огнедышащих драконах можно найти биологически обоснованное объяснение… Не бросайте читать. Дальше будет круто.

Отмотайте ленту времени на несколько тысяч лет назад и представьте, что вы, одетый в меховые шкуры, тащите в родную пещеру питона, только что добытого вами на охоте. Правда, выражение «на охоте», применительно к вам, вероятно, не очень точное. Питон только что принял в себя целую газель и потому находился не в том положении, чтобы сражаться или спасаться бегством. А вы как раз свернули в нужную сторону и – вот она, неандертальская турдукен[165]. Или – газельтон. То обстоятельство, что газель уже как будто начала перевариваться, не слишком вас беспокоило. Первобытные люди охотились не только за свежатиной – они не брезговали и падалью. Соответственно, были привычны к мясу с душком. Однако ключевой момент в нашей истории связан все-таки с газами, образующимися в процессе разложения пищи в чьей-то утробе. Поэтому я снова возвращаюсь к Секору.

«Так что этот питон полон газа. Вы укладываете добычу поближе к костру, ибо собираетесь поужинать. Кто-то пинает дохлое чудовище или просто наступает на него – и весь накопившийся водород вырывается из его пасти». Водород – как в наши дни знаем вы и я, но еще не знали наши пращуры в эпоху плейстоцена – возгорается при концентрации, превышающей 4 %. И, как установил Секор, образующийся при разложении животного водород может достигать концентрации около 10 %. Стивен издает огнеметный звук: вуу-ууушш! «Вот вам и огнедышащий змей. А теперь вообразите, какие сказания об этом слагались. Через пару тысяч лет вы бы и сами стали легендой». Самые древние истории об извергающих пламя драконах родом из Африки и Южного Китая, где полным-полно гигантских змей.

Глава тринадцатая

Как пучило мертвеца

Качество материала – вот что позволило майлару вытеснить латекс при изготовлении запускаемых на вечеринках надувных воздушных шаров, а затем обеспечило ему прочное место в современных исследованиях, связанных с изучением метеоризма. Майлар воздухонепроницаем. Наполненный гелием шар из него способен плавать в атмосфере еще долго после того, как вас уже выпишут из больницы. Шар из майлара, надутый мной в 1995 году в рамках исследования кишечных газов, возможно – если кто-нибудь поймает его, – все еще содержит мои выхлопы после употребления в кафетерии Регионального центра Клигермана, где лечат болезни пищеварения, 300-граммовой порции некоего приправленного чили блюда.

Алан Клигерман – это Клигерман из одноименного Центра. Вместе с тем Алан Клигерман – это Ak из AkPharma, компании, основавшей Центр и создавшей Beano[166]. Активный ингредиент Beano – энзим, способный расщеплять некоторые углеводы сложного состава, называемые олигосахаридами. Они содержатся в большинстве бобовых. В вашем кишечнике тоже есть этот энзим – благодаря живущей там микрофлоре. Тонкий кишечник человека способен абсорбировать эти сложные углеводы, поэтому они туда и поступают – чтобы бактерии и энзимы их расщепили, выработав в процессе переработки большое количество водорода. Проще говоря, от бобов и фасоли всех нас пучит. А вот добавление Beano к соусу чили предотвращает избыточное газообразование. Beano – своего рода суррогат пищеварительной деятельности, предваряющий поглощение бобов.

Когда-то, в процессе подготовки материала для журнала, я беседовала с Клигерманом в его лаборатории. Заметки с этой встречи и расшифровка интервью у меня сохранились – как и птичка Beano на ветровке, которую вручил мне Алан[167]. Но детали затерялись в тумане. Помню, я ела что-то, тщательно дозированное, под соусом чили и сидела при этом за столом в компании Клигермана и Бетти Корсон, отвечавшей за работу горячей линии Beano. Записи в моем рабочем блокноте свидетельствуют: там был еще мужчина по имени Лен. Мои сотрапезники тоже ели что-то под соусом чили, хотя и не входили в число участников эксперимента. Они просто любили бобы или им приходилось их любить, поскольку AkPharma закупала бобы в большом количестве и банки с ними частенько обнаруживались в кухонных шкафах сотрудников.

«Открывая банку с черными бобами, – проговорила Бетти, – я съедаю все без остатка».

Лен покивал. «Обычно я беру банку печеных бобов. Выливаю жидкость. А оставшееся я часто ем во время ланча. Ненавижу, когда их всюду суют, но я из той половины американцев, кому бобы не причиняют беспокойства».

Когда кто-то из сотрудников AkPharma говорит, что «бобы не причиняют беспокойства», то речь – не о смущении из-за метеоризма и соответствующих звуков и запахов. (Водород и метан не пахнут, не забывайте.) «Беспокойство» в данном случае связано с болью и дискомфортом, причиной которых служат скапливающиеся в кишечнике газы. Когда в нем возникает вздутие, рецепторы растяжения стенок активируются и посылают соответствующие сигналы в мозг. Последний переадресует их нашему Я в виде болевых ощущений. Как и любая боль, это сигнал тревоги, элемент системы предупреждения. Растяжение стенок кишечника может предвещать разрыв внутреннего органа, поэтому наш мозг твердо знает: о происходящем там, внизу, нужно уведомить хозяина.

Врачи советуют пациентам с заболеваниями коронарных артерий избегать жиров и красного мяса, взамен вводя в рацион бобы – как источник протеинов.

Чем человек старше, тем «ленивее» мышцы его кишечника и тем легче там скапливаются газы. Как весело отметил Лен: «Мы дряхлеем и становимся мягкотелыми – как внутри, так и снаружи». 60 % потребителей Beano – люди в возрасте более 55 лет. Врачи советуют пациентам с заболеваниями коронарных артерий избегать жиров и красного мяса, взамен вводя в рацион бобы – как источник протеинов. «Некоторые из этих больных снова приходят к докторам, – утверждает Клигерман, – с жалобами на то, что еще немного, и газы в кишечнике доведут их до второго сердечного приступа». В 1980-е годы (с их повальным страхом перед жирами) кардиологи раздавали пациентам на пробу бутылочки с Beano, как хэллоуиновские конфетки.

Вторая группа пищевых продуктов, способных портить жизнь людям среднего возраста, – молочные. Около 75 % жителей Азии, афроамериканцев и коренных жителей американского континента испытывают недостаток лактазы – фермента, синтезируемого в тонком кишечнике и способного расщеплять лактозу, или молочный сахар. Среди европеоидов таких людей только 25 %. Многие могут усваивать молоко в детстве, однако с годами теряют эту способность. «Если вы уже вышли из возраста сосунка, – говорит Клигерман, – нет никаких биологических причин, обусловливающих необходимость усваивать лактозу». Даже если дело не только в «невидимой руке» молочного лобби и неустанных попытках увеличить объем продажи молочных продуктов, взрослый человек, пьющий молоко стаканами, может, в определенном смысле, выглядеть в Америке – как, впрочем, и во всем мире – достаточно странно.

Молочные продукты – лишь часть биологического заговора, в который входят и бобовые. Злокозненные углеводы попадают в ободочную кишку почти нетронутыми, поскольку тонкий кишечник не может расщепить их на что-то, полностью усваиваемое. Микроорганизмы, живущие в толстом кишечнике, дорываются до них и пируют всласть, одновременно порождая облака водорода. Гастроэнтерологи легко диагностируют плохое усвоение лактозы (как и клейковины, к слову). В районе Калифорнийского залива, где я живу, люди предпочитают самодиагностику. Ну и ошибаются в постановке диагнозов, конечно. «Молочный сахар часто сопутствует молочному жиру, а избыток жира вредит кишечнику, – говорит гастроэнтеролог Майк Джонс. – Люди, заявляющие о собственной непереносимости лактозы, как правило, твердят и о неспособности хорошо усваивать клейковину. Однако в большинстве случаев не приводят подтверждений ни того, ни другого».

А вот истинное нарушение усвоения лактозы никому не в радость. Именно оно послужило источником втров, испускаемых пациентом, чье имя скрывалось под псевдонимом А. О. Сутольф и чей случай в 1974 году нашел отражение на страницах величественного New England Journal of Medicine. Личность мистера Сутольфа и по сей день остается тщательно охраняемым секретом. Однако известно, что он испускал кишечные газы 34 раза в день. Для сравнения: взрослый человек, нормально переносящий лактозу, должен пукать в среднем не более 22 раз в день с пиковой нагрузкой, отмечаемой дважды: спустя пять часов после ланча и через такое же время после обеда[168]. Лен утверждает, что пятичасовой пик пополудни – по крайней мере, отчасти – носит искусственный характер, являясь продуктом исключительно антропогенной деятельности. «Пока вы на работе, вы все держите в себе. Но как только садитесь в машину, чтобы ехать домой, все вырывается наружу».

В этот момент Клигерман насупился. Немного раньше Лен попытался рассказать историю, начинавшуюся словами: «Жил на одном этаже со мной новичок-первокурсник…» Однако Алан рассказчика словно холодной водой окатил: «В этом нет ничего смешного».

Когда Клигерман встал, чтобы ответить на телефонный звонок, я быстренько придвинула стул поближе к Бетти Корсон. Я жаждала узнать, кто в последнее время звонил на горячую линию Beano. Бетти поведала об одной даме, чей парень имел привычку постоянно съезжать на обочину, чтобы «проверить воздух в шинах». Наиболее типичные звонки поступают от женщин, большей частью, принадлежащих к тому же поколению, что и моя мать, и желающих, чтобы никто, никогда и ни при каких обстоятельствах не мог их слышать. Или от той мучимой газами сестры из монастыря Святого Духа, звонившей в этот день утром. «Она говорила очень спокойно», – добавила Карсон.

Но почему бы просто не обходиться без бобовых? Некоторые люди не могут, уверяет Бетти. Я сподвигла ее привести хотя бы один пример того, как человека что-то заставляет есть бобы. Она начала издалека и напомнила о «любителях пережаренных бобов»[169]. Эти «гурманы» существуют, и они звонят на горячую линию фирмы. «Вы представляете? – она хлопнула ладонью по столу ей-богу!» В отсутствие Клигермана застольная беседа несколько утратила общее направление.

Могу привести пример того, как бобы приходится есть вопреки своей воле. Осужденных, находящихся в одиночных камерах государственных тюрем, иногда кормят одной и той же – питательной, но абсолютно неаппетитной – пищей, называемой Nutraloaf[170]. (Среди тех, кому дают эту «пищу», нередко находятся и те, кого интересовало чужое столовое серебро. Nutraloaf – это именно то кушанье, которое можно брать из миски и есть прямо руками). Бобы – неизменно основной ингредиент. К ним добавляются хлебные крошки, мука из грубой пшеницы с отрубями и капуста – все эти компоненты известны как основные продукты, вызывающие метеоризм.

Заключенные из нескольких тюрем подавали в суд на том основании, что «хлеб» такого рода трижды в день – явная жестокость и форма наказания, выходящая за пределы общепринятых норм. В посвященной этому предмету статье, которую я читала, говорилось в основном о вкусе. Однако немолодые сидельцы могли бы, пожалуй, выступить со своим судебным иском, напирая на боль от избыточных кишечных газов. Возвращаясь к столу, Клигерман нес с собой нечто, выглядевшее коробкой из-под картофельных чипсов, к которой была подсоединена дыхательная трубка – наподобие тех, что используются для ныряния в неглубоких местах. Он пояснил: прежде чем я начну есть бобы, ему необходимо снять базовые показания. И протянул прибор мне: «Когда будете выдувать…»

Да нет, не похоже, чтобы Клигерману нужен был сленг в разговоре о втрах. И вскоре стало ясно, что эта трубка, как и всякий шноркель[171], предназначена для «верхнего этажа», а не для «нижнего». Мне как-то полегчало, но при этом я чувствовала и некоторое разочарование: всего-то тест на уровень водорода в выдыхаемом воздухе. Возможно, вы слышали, что этот показатель позволяет до некоторой степени судить о содержании водорода в газах, отводимых через прямую кишку. Это происходит потому, что определенный процент водорода, продуцируемого в толстом кишечнике, поступает в кровь, достигает легких и затем выдыхается. Такая проба и дает исследователям метеоризма простой и надежный метод измерения уровня газообразования, не требующий ни от кого пукать в специальный баллончик.

Хотя… Вплоть до 1970-х так все и делалось. Ушедший на покой специалист по бобам рассказал мне о том, как проект по исследованию метеоризма проводил человек с исключительно подходящим случаю именем – Колин Лики[172]. Дело происходило в центре по изучению питания в английском городке Чиппинг-Кэмпден близ Стратфорда-на-Эйвоне. Была бы я обычной туристской, так, должно быть, и не пошла бы к Шекспиру, а направилась бы прямиком в Чиппинг-Кэмпден – чтобы, как говорится, бросить взгляд[173].

«Люди разгуливали в особых длинных платьях-накидках – позвольте сказать, речь, вероятно, идет о больнице, а не о бальной зале – с трубками, исходящими снизу, обернутыми кольцом вокруг тела и подсоединенными к баллонам». Если вернуться на землю Соединенных Штатов, то в 1941 году Д. М. Бизелл и Э. К. Айви использовали похожие приспособления. «Газы отводились посредством трубки (тип 22 French), вводимой в прямую кишку примерно на 10 см и подсоединяемой другим концом к емкости со стенками из толстой резины. Чтобы зафиксировать трубку в нужном положении, применялась широкая резиновая лента, используемая в стоматологической практике. Трубка закреплялась в том месте, где выходит из ректума, и располагалась вдоль ягодичной складки. С помощью клеящей ленты, охватывающей нижнюю часть абдоминальной области и поясницы, трубка удерживалась в неподвижном состоянии. Благодаря этой методике больные могли находиться на амбулаторном лечении, испытывая на удивление незначительный дискомфорт»

Однако исследователи обманывали сами себя, утверждает Майкл Левитт. «Ректальная трубка, – писал он в статье 1996 года, – в действительности создает дискомфорт, служит противоестественной заглушкой и не может быть использована в течение длительного времени, если пациенты ведут активный образ жизни». По его мнению, для определения объема кишечных газов предпочтительнее применять метод «флатографической записи», при котором пациент отмечает в специальном журнале самоконтроля каждый «выпуск». Однако метод этот недостаточно надежен, поскольку у разных людей объем испускаемых газов может варьироваться в широких пределах в зависимости от… как бы поделикатнее сказать? В зависимости от того, кто выступает в главной роли – муж, например, или, скажем, свекровь. И еще в зависимости от того, совершают ли люди «выхлопы» в свое удовольствие или пытаются их сдерживать, а также позволяют ли они газам вырываться на волю множеством небольших порций, повышая тем самым общий уровень флатографических показателей.

Лен отметил, что сходный недостаток характерен и для дыхательной пробы на содержание водорода. Когда люди, в первую очередь женщины, сдерживают выделение кишечных газов обычным путем, то последние всасываются в кровь в большей мере, чем обычно. Как следствие, «их уровень в выдыхаемом воздухе выше». Цифры, говорящие о наличии водорода в выдыхаемом воздухе, становятся неоправданно завышенными и в некоторых случаях ведут к противоречащему здравому смыслу выводу о том, что женщины более склонны к метеоризму, чем мужчины.

«Это верно, Алан?»

Клигерман помешал бобы с соусом чили в своей тарелке. «Не знаю, Лен. Я не знаю, какова судьба кишечных газов, которые подавляются и не находят выхода».

Ректальные отводные трубки и мешочки для сбора выдыхаемого водорода не лишены недостатков, однако все это представляет собой усовершенствованные варианты давно открытой методики. Одну из первых известных нам попыток провести изучение кишечных газов осуществил парижский врач Франсуа Мажанди. В 1816 году он опубликовал научную статью, озаглавленную «Заметки о кишечных газах здорового человека». Название, впрочем, вводит в заблуждение, поскольку человек, о котором идет речь, хотя и вправду не страдал от болезней, однако был мертв и лишен головы. «В Париже осужденные на казнь, – писал Мажанди в своих Annales de Chimie et de Physique, – обычно за час или два до исполнения приговора получают легкую еду». И немного красного вина. Как это по-французски! «Таким образом, в момент смерти пищеварение находится в самой активной фазе». В период между 1814 и 1815 годом отцы города Парижа, позже, кажется, тоже не сносившие головы, дали согласие на доставку тел четырех гильотинированных осужденных в лабораторию Мажанди для изучения химического состава кишечных газов. С момента, когда падал нож гильотины, проходило от часа до четырех – и Мажанди получал возможность извлекать скопившиеся газы в четырех участках желудочно-кишечного тракта, исследуя, по возможности, то, что было в его силах.

Один из доставленных к Мажанди и «вскрытых» в его лаборатории, во время последней трапезы получил чечевицу. Я было предположила, что именно у этого несчастного и выявили наивысший уровень водорода: бобовые, как мы уже поняли, служат самым значительным источником углеводов, не усваиваемых в тонком кишечнике – на радость голодным бактериям в толстом. Как ни странно, но наивысший уровень водорода оказался у заключенного, получившего в качестве еды pain de prison et du fromage de Gruyure. То есть, сыр грюйер и «тюремный хлеб». Неужели парижские тюремщики потчевали осужденных едой Nutraloaf того времени? Возможно, и нет. Плохо усвояемые углеводы из пшеницы для многих людей служат явным источником метеоризма. И если вы собираетесь умереть через два часа, нет никакой причины набивать желудок хлебом.

Но вот что изумляет меня в Мажанди, кроме его пылкой тяги к пролитой на казни крови. Используя лишь средства, доступные в 1814 году, он умудрился определить сероводород – газ, который, как правило, составляет одну десятитысячную всех газов, продуцируемых в толстом кишечнике человека. Вполне вероятно, инструментом в этом деле для Мажанди служил его собственный нос. Наша обонятельная система чует вонь тухлых яиц, то есть улавливает запах сероводорода в почти несущественной концентрации: 0,02 части на миллион. Но даже существуя лишь в следовых концентрациях, сероводород, по словам Майкла Левитта, «является наиболее важным компонентом, обусловливающим характерный запах кишечных втров». Что ж, кому и знать, как не ему.

Глава четырнадцатая

Если запахло чем-то недобрым…

Не так уж и стремился Майкл Левитт поразить весь мир, разобравшись во всех таинствах метеоризма. Идею подсказал его научный руководитель. В то время газовый хроматограф только-только начинали использовать в качестве лабораторного оборудования. Поэтому мало кто был готов проявить должную изобретательность или обладал достаточно крепкими нервами, чтобы применить новую технологию к человеческим «эмиссиям». «Он позвал меня к себе в кабинет, – вспоминает Левитт, – и сказал: полагаю, вам следует заняться изучением газов». Я спросил: «Почем именно этим?» Он ответил: «Потому что вы пока не многое знаете, а если возьметесь за исследование газов и что-нибудь откроете, это, по крайней мере, будет что-то новенькое, и вы получите возможность сделать научную публикацию».

По теме метеоризма Левитт опубликовал уже 34 работы. Он установил, какие три сернистых газа обусловливают характерных запах втров. И доказал, что всему виной именно скапливающийся в кишечнике метан, а вовсе не входящие в состав пищи клетчатка или жир. Но что в данной связи еще примечательнее, так это изобретенные им «панталоны» из майлара для «улавливания» флатуса – газов, порождаемых метеоризмом.

«Даже и теперь, – говорит Левитт, подразумевая свои исследования газообразования, – эта новация затмевает все остальное». Мы расположились в конференц-зале, что находится этажом выше его лаборатории в Медицинском центре Миннеаполиса. Улыбка у Майкла какая-то кривобокая и будто глуповатая, а внешность – невыразительная. Начав писать эти строки, я так и не смогла припомнить, были ли у него волосы с проседью. Потому и зашла на страницу Google Images – чтобы найти его фотографию. В результате обнаружила изображение консервной банки с печеными бобами.

Впрочем, вот вам – просто для сведения – перечисление некоторых других достижений Левитта, которые можно считать его вкладом в медицину. Именно он предложил дыхательную пробу на содержание водорода – этот тест первоначально мыслился не как метод оценки уровня газообразования в толстом кишечнике, но как средство диагностики недостаточного усвоения углеводов в тонком. Он развенчал потуги создать диету на основе «непоглощаемых» углеводов. И показал, что изгибающиеся движения ворсинок кишечника – ключевой фактор «перемешивания» пищи и здорового поглощения нутриентов. «Я написал книгу о перемешивании химуса в кишечнике».

Задав вполне достаточное количество вопросов относительно кишечного перемешивания, я рассудила, что могу спросить, как бы мне взглянуть на майларовые панталоны.

Левитт создал эту одежку для парочки штудий с двоякой целью. Во-первых, чтобы установить, какие именно газы ответственны за вредную составляющую флатуса. А во-вторых, чтобы проверить на практике «оборудование», призванное эти газы адсорбировать. Иначе говоря, выяснить, поверхности каких веществ и устройств способны эти летучие субстанции улавливать и переводить в связанное состояние. Майкл тогда не знал точно, где и что искать, но раскопал фотографию женщины, служившей в лаборатории моделью. В ненадутом состоянии эти панталоны выглядят гораздо более комфортными, чем я себе представляла. Они сделаны из чего-то серебристого, складчатого и светоотражающего – материал напоминает тот, в который упаковывают печеный картофель.

Я спрашиваю Левитта, трудно ли было найти добровольцев для участия в исследованиях метеоризма. Нет, не трудно. Отчасти отому, что подопытным платили. Люди, готовые уступить немного собственных кишечных газов, более или менее похожи на тех, кто не прочь сдать за определенную плату свою кровь.

«А вот что оказалось непростым делом, – делится Левитт, – так это поиск судей». Майкл имеет в виду экспертов, которые могли бы судить о запахе, «понюхав раз-другой» и выстроив «рейтинг вредоносности» – от «лишенного запаха» до «отвратительного», причем для каждого из 16 «флатусных доноров»[174]. Гипотеза была такова: вредоносность должна коррелировать с тремя сернистыми газами. И действительно коррелировала.

Заинтересованный в выяснении, в какой мере различные сернистые газы обусловливают общий букет флатуса, Левитт приобрел образцы трех газов у поставщика химреактивов. Судьи-оценщики сошлись на следующих дескрипторах. «Тухлые яйца» – для сероводорода, газа, в наибольшей степени определяющего зловоние. «Гнилые овощи» – для метантиола. И «сладковатый» – для диметилсульфида. Среди не столь важных компонентов, тоже, однако, вносящих свою лепту, – метилмеркаптан. Именно три основных газа – во множестве комбинаций, порой едва отличных друг от друга в качественном и количественном отношении, – и создают бесконечное разнообразие запахов, свойственных кишечному метеоризму. По меткому замечанию Алана Клигермана, «запах втров столь же специфичен, как и отпечатки пальцев». Впрочем, в отличие от «пальчиков», эти «следы» труднее выявлять – даже присыпая их специальным порошком.

Широкое разнообразие запахов, характерных для кишечных газов – в зависимости как от конкретного человека, так и от съеденного, – порождает проблему на втором этапе исследований, когда необходимо выработать критерии оценки веществ, способных уничтожать вредные запахи. Какой запах – и чего? – следует приписать втрам, типичным для среднестатистических американцев? Как выясняется, никто не знает. Используя в качестве основы для «рецепта» соотнесенные с определенными объемами данные хроматографа, а в качестве компонентов «сырья» – полученные химическим путем газы, Левитт изготовил в лабораторных условиях смесь, которую эксперты находили «объективно схожей по запаху с кишечными газами». Словно войдя в роль инженера-новатора, Майкл сотворил микст, аналогичный кишечному метеоризму. Этот «искусственный флатус» и пустили в дело, изучая его воздействие на различные предметы, созданные с использованием активированного угля – включая нижнее белье, прокладки с клейкими краями и подушечки для стульев. (Как известно, активированный уголь эффективно поглощает сернистые газы. Воздух, циркулирующий в космических скафандрах NASA, фильтруется через активированный уголь, чтобы кишечные газы не овевали лица космонавтов трижды в минуту, когда работа в открытом космосе уже близится к концу.)

Воздух, циркулирующий в космических скафандрах NASA, фильтруется через активированный уголь, чтобы кишечные газы не овевали лица космонавтов трижды в минуту, когда работа в открытом космосе уже близится к концу).

В отдельном исследовании, в котором имитировались те же условия отхождения газов, что и при обычном образе жизни, Левитт клейкой лентой прикреплял трубку к анусу испытуемого – но поверх прокладки с активированным углем. (Подушечки удерживались на месте ремешками). Затем участник эксперимента надевал поверх всего еще и майларовые панталоны – независимо от того, какие предметы проходили пробу. Наконец, ассистент герметизирующей лентой приклеивал нижние «раструбы» панталонов и их пояс-резинку к коже добровольца. Майкл щелкал включателем – и по трубке в течение двух секунд проносились примерно полчашки (100 миллилитров) синтезированных кишечных газов: так ученый представлял себе объем и продолжительность типичного пуканья. «Сразу же после подачи газа, – писал Левитт в своей заключительной статье, – воздух, наполняющий [майларовые] панталоны, перемешивался в течение 30 секунд посредством энергичной пальпации». По словам ученого, видеозаписи у него нет. На последнем этапе в специальный «порт» майларовых панталонов вставлялась спринцовка – чтобы взять на пробу и измерить тот остаточный газ, который не был уловлен и адсорбирован фильтрующим слоем древесного угля.

Особая проблема, как обнаружилось, заключалась в том, чтобы полностью направить поток газов в фильтрующий компонент: в герметичном космическом скафандре этого добиться просто, а вот в обычном деловом костюме – не очень. Подушечки для сидений оказались почти бесполезными, и в большинстве случаев «оборудование захвата» удерживало всего около 20 % сернистых газов. Прокладки в нижнем белье давали уровень потерь от 55 до 77 %. То есть эффективность «накопления» была близка к обычному рассеиванию втров, а не к концентрации их в нужном месте. Мужские трусы ценой в 70 долларов показали себя с лучшей стороны, удерживая во внутреннем объеме фактически весь выделяемый сернистый газ – хотя и оставалось неясным, насколько они нски. Да, и к слову: принимая во внимание уровень цены и самооценки, эта разновидность нижнего белья, вероятно, будет пользоваться ограниченным спросом.

В качестве альтернативы нижнему белью с прокладками из активированного угля можно глотать таблетки. Особенно беспокоиться не стоит, поскольку Левитт провел исследования и на этот предмет. Таблетки активированного угля, правда, «не оказывают заметного влияния на отхождение фекальных газов». По мнению Майкла, к тому времени, когда они доходят до прямой кишки, их связующая способность исчерпывается.

С другой стороны, таблетки с висмутом – Левитт изучил и такую возможность – стопроцентно устраняют запах сернистого газа. Висмут – составная часть препарата Pepto-Bismol. Его суточные дозы могут вызывать раздражение кишечника – в отличие от субгалата висмута, служащего активным ингредиентом в таблетках Devrom. Его еще называют «внутренним дезодорантом».

Прежде я никогда не слышала о препарате Devrom. Возможно, потому, что большинство массовых журналов часто отказываются поддерживать прямые рекламные кампании[175]. Президент Devrom Джейсон Михалопулос переслал мне по электронной почте полноцветное рекламное объявление, которое он мечтал разместить на страницах Reader’s Digest и журнала Американской ассоциации пенсионеров. Улыбающаяся пара, мужчина и женщина с сединой в волосах, стоят, взявшись за руки, а поверх них – жирным шрифтом: «Беспокоят метеоризм и запах? Ничуть – с тех пор, как мы начали применять Devrom!» В редакциях Михалопулосу говорили, что он не должен использовать слова «метеоризм и дурной запах», а также слово «стул». Один из журналов предложил изменить рекламный слоган – чтобы продукт «устранял кишечные газы». Однако Devrom действует иначе. Устраняет газы Beano. Так что, если вы не читаете Journal of Wound Ostomy & Continence Nursing[176] или International Journal of Obesity Surgery, не видать вам и счастливой пары пенсионеров, улыбающихся благодаря регулярному приему «внутреннего дезодоранта» марки Devrom.

Неприятные ректальные газы – табу для рекламы в СМИ, и оно более стойко и долговременно, чем реклама презервативов или вибраторов. При том что необходимость вторых беззастенчиво внушается аудитории кабельных каналов телевидения (хотя сами предметы все еще прячутся за столетней давности эвфемизмом «массажеры»). Михалопулос говорил мне, что редакторы CNBC, заинтересованные в производстве передач о самых причудливых видах деловой активности, отказались предоставить эфир для рассказа о фирме Parthenon – семейной компании, производящей Devrom. «Люди ничего не желают слышать о метеоризме», – сказал он и быстро добавил, что имел в виду только само слово. Во всяком случае, люди думают, что «нельзя такого делать» – и все тут.

Но, даже осознавая всю силу негласного запрета, я хотела бы знать, кто согласился позировать для рекламы Devrom? Сколько нужно заплатить тем, кто готов предстать на полноцветной рекламе в журнале, котрый читают по всей стране, и говорить о скверном запахе, вызываемом собственными кишечными газами?

«Да я и сам поразился бы, найдись кто-нибудь, желающий позировать в такой рекламе, – признавался Михалопулос. – Это фото из наших общих заготовок». Иными словами, на той картинке – люди, согласившиеся за определенную плату сфотографироваться и не знавшие, как именно впоследствии будет использовано их изображение. Той паре на снимке, о котором мы говорим, вероятно, и в голову не приходило, каков замысел фотосессии. Вывод: подумайте дважды, прежде чем подписывать соглашение о готовности быть фото моделью[177]. Большинство потребителей Devrom – люди, пищеварение которых требует особого отношения. Объем их желудков сокращен благодаря специальным скобам или операции шунтирования (в обоих случаях – для уменьшения общего веса). А иногда у них удалена бльшая часть кишечника, и выделение происходит во внешнюю емкость – через особое отверстие. Михалопулос пояснил: в зависимости от того, на какой высоте расположено это отверстие, внешний «карман» требует опорожнения через определенное количество часов. Чем меньше времени химус находится в толстом кишечнике, тем более влажной остается пищевая кашица. Соответственно, чем жиже отходы, тем обширнее поверхность их соприкосновения с воздухом и тем больше летучих веществ достигает носа. «Если вспомнить туалеты в аэропортах… – Михалопулос ненадолго замолчал, вероятно, соображая, как далеко способна завести его начатая фраза. – Если вспомнить туалеты, скажем, в аэропортах, то можно сказать со всей определенностью: кому-то приходилось опорожнять там свои внешние контейнеры».

Такое впечатление, что мы толкуем не об исходящих из кишечника газах. «Нет, без них не обходится», – говорит Михалопулос. И поясняет, что некоторые люди с таким отверстием порой приоткрывают «карман», чтобы дать выход газам. «Ну, как будто крышку над мусорным баком приподнимают»[178]. Михалопулос не располагает данными, чтобы сравнить, сколько человек применяют Devrom для ослабления обычных «ароматических» свойств кишечных газов, а сколько нуждаются в этом препарате по сугубо медицинским причинам. Вероятно, поклонников Devrom должно быть немного, и я готова предположить, почему именно. Думаю, что знаю, отчего «внутренний дезодорант» не станет продуктом массового спроса. Но, пожалуй, в этой связи лучше предоставить слово изобретателю Beano Алану Клигерману. «Когда я беседую с пациентами, – делится он, – и подвожу их к мысли о том, что для них действительно важно в повседневной жизни, не находится никого, кто бы в глубине души не считал, будто имеет полное право пахнуть самим собой». Вот потому-то, наверное, в отличие от дурного запаха изо рта или приванивающих ног, «пахучие газы» – проблема каждого[179]. И в этом же смысле ничья.

Как и первую бутылочку Scope, утверждает Михалопулос, первую бутылочку Devrom как бы невзначай оставляет на работе кто-то из коллег. Или жена покупает мужу. Или муж жене. «Сами-то люди не возражают против этого», – утверждает Михалопулос. Но «это» подразумевало собственный запах, а не покупку. Левитт утверждает, что к нему на вечеринках не раз подходили женщины, жаловавшиеся на газы своих мужей. Правда, он никогда не слышал, чтобы мужья из-за того же возмущались женами. Исключение составляет только научно доказанный (им, Майклом) факт: «В женском метеоризме заметно выше концентрация сероводорода, и обе стороны считают соответствующий запах заметно более неприятным». (Тем не менее данное обстоятельство уравновешивается тем, что мужские «выхлопы», по словам Левитта, объемнее в расчете на один «пассаж».)

Компания Devrom заслуживает одобрения еще и за то, что не стремится вести агрессивную кампанию по продвижению товара, навязывая «внутренний дезодорант» широким народным массам. Тем лучше для вас, Джейсон Михалопулос! Вы не желаете рьяно следовать за теми, кто заполняет рынок душевыми устройствами или клизмами – как, например, широко развернувшаяся компания Fleet[180]. «Не забывайте о чистоте отдаленных мест», – призывает рекламный слоган Fleet Naturals, расположенный поверх картинки с изображением первобытной гористой местности дикого вида. И далее: «Создана специально для очищения прямой кишки… Обладает мягким эффектом, позволяя пользоваться ею ежедневно». Да неужели?! Мало нам полосканий рта, припудривания стоп и ароматизации подмышек! Так теперь волноваться еще и из-за того, что наши задницы пахнут?!

Позже я натолкнулась на пресс-релиз «Расскажите своим пациентам…», рассылаемый фирмой Fleet врачам. (Один из медиков разместил этот опус в своем блоге). Как оказалось, Fleet Naturals предназначена для использования «до и после анальной близости». Ну, это еще куда ни шло.

Простейшая стратегия борьбы с пахучим флатусом – не обращать внимания. Или воспользоваться советом одного из гастроэнтерологов: завести собаку (чтобы было на кого все свалить). Но, помимо этого, стоило бы держаться подальше от некоторых продуктов[181] – от тех, что служат сырьем для бактерий, продуцирующих сернистые соединения. Главным «обвиняемым» служит красное мясо[182]. Правда, крестоцветные овощи (брокколи, кабачки, брюссельская и цветная капусты) тоже не без греха и могут служить источником весьма неприятного запаха. Как и чеснок, сушеные и «сернистые» фрукты (например, абрикосы), а также некоторые ароматические специи и, по непонятной причине, пиво. Словом, существует немало восхитительных вещей, от которых нормальный человек не станет отказываться даже под угрозой «газовой атаки».

В Миннесоту я отправились в надежде на то, что Майкл Левитт способен на скорую руку соорудить искусственный флатус. Мне очень хотелось знать, насколько Наука может приблизиться к Природе. Майкл улыбнулся мне с тем выражением на лице, какое у государственных людей всегда означает: через мгновение вы получите отказ. Чтобы обвести меня вокруг пальца, Левитт выбрал коллегу по исследовательской работе Джули Фюрн, у которой было все необходимое в лаборатории, расположенной этажом ниже. Я вспомнила ее имя в связи с «панталонными штудиями». Как выяснилось, она было одной из судей, оценивавших запахи.

Впрочем, для нее не так уж много изменилось. Мы нашли Джули в лаборатории, где она спринцовкой набирала газ из пластиковой бутылочки, в которой бусинка крысиного помета нагревалась до температуры в 99 градусов. (Джули Фюрн и Майкл Левитт исследуют, нет ли связи между сероводородом, образующимся в кишечнике, и колитом. Скоро и мы поищем ответ на этот вопрос.)

Фюрн недавно разменяла пятый десяток, ее темные волосы тронуло серебро, но юмор юности остался при ней. Лабораторного халата Джули не носит, предпочитая ему кардиган приглушенно-вересковых тонов с ноткой апельсина – похоже, навеянный классической модой середины прошлого века. Тогда, наверное, можно было поднести свитер к лицу и ощутить слабый запах лака для волос или домашнего жаркого. Теперь, пожалуй, так не бывает.

«Познакомьтесь, пожалуйста, с Мэри, – говорит Левитт. – Она из тех, кому нравится нюхать различные газы. Только не доводите ее до смерти».

Сероводород может привести к летальному исходу, накапливаясь молекула за молекулой. В этом отношении он не менее опасен, чем цианиды. Возможно, здесь кроется причина выработки нами в процессе эволюции такой исключительной чувствительности к запаху подобного рода. Отталкивающие «ароматы» неприятны, но часто полезны в том смысле, что оберегают нас от смертельной угрозы. Как и с любыми ядами, убийственный эффект определяется дозой. Концентрация сероводорода в отвратительном по запаху флатусе человека колеблется от одной до трех частей на миллион. Вполне безобидно. Доведите соотношение до тысячи на миллион – как в навозных ямах или канализационных резервуарах, – и пара вдохов может обернуться параличом дыхательной сстемы или глубокой асфиксией.

Сероводород может привести к летальному исходу, накапливаясь молекула за молекулой. В этом отношении он не менее опасен, чем цианиды. Летальный исход от сероводорода может оказаться очень быстрым.

Рабочие страдают в подобных случаях настолько часто, что двое врачей, пишущих для медицинских журналов, предложили даже особый термин – «навозные легкие». Летальный исход от сероводорода может оказаться столь быстрым, что организации, отвечающие за безопасность труда в сельской местности или в промышленных производственных помещениях, предупреждают каждого, кто должен работать в навозохранилище или вести очистные работы в канализации, о необходимости использовать противогазы или аналогичные устройства с замкнутым циклом очистки. Вот вам и объяснение тому, что мы с моим мужем Эдом однажды наблюдали в Сан-Франциско: по тротуару шел человек в мокрой спецодежде и с вантузом на плече. «Неслабый был засор», – молвил Эд.

Не зря же всегда говорили, что от Дьявола несет серой. Сероводород – дьявольски убийственная штука. При концентрации в десять частей на миллион его запах тухлых яиц резко выражен, однако при соотношении более 150 на миллион тревожная информация теряется, поскольку восприятие обонятельных нервов парализуется. Однако если обоняние не улавливает сигнал тревоги, работники или домочадцы в навозохранилище могут потерять сознание. Известны случаи, когда, втягиваясь в катастрофическую «цепочку смертей», страдали целые семьи. Об одном из подобных свидетельствует фотоснимок, сделанный полицейскими после того, как жертвы были извлечены из «трясины» и уложены на землю. Мучительная вариация на тему семейного фото: четверо взрослых, бок о бок, все в высоких, до колен, сапогах, измазанных навозом, а на глазах – черные повязки. Фермер отправился прочистить засорившуюся сточную трубу. Однако и сам он, и пытавшийся его спасти работник, потеряли сознание и умерли. Мать фермера обнаружила обоих, в спешке спустилась к ним по стремянке и тоже погибла. Затем туда же бросился сын. Наконец, настала очередь группы патологоанатомов. Они едва сумели справиться с ситуацией, потому что прозекторская плохо вентилировалась.

Сероводород – надежное средство прикончить как самого себя, как и тех, кто пытается вас спасти. В 80 % зафиксированных в США самоубийств с помощью сероводорода сотрудники службы спасения или добрые самаритяне впоследствии заболевали – надышавшись ядовитыми парами. А в одном случае подобного самоубийства, произошедшем в Японии, потребовалась эвакуация 350 соседей.

«Спросите Джули, как она себя чувствует», – бросил Левитт через плечо, выходя из комнаты. Проведя целый день в роли судьи-оценщика, Фюрн тревожилась, не отравилась ли она сама. Она чувствовала себя действительно нездоровой и весь вечер страдала от головной боли. Поборник вегетарианства Джон Харвей Келлог писал, что знает «одного полного жизни парня», которого мучили «жестокие приступы головной боли», когда он в своей лаборатории был вынужден находиться в атмосфере «кишечных выхлопов мясоеда».

Сероводород, поступающий из сосуда с разлагающимся крысиным пометом, имеет концентрацию в тысячу частей на миллион. «Не вздумайте это нюхнуть прямо из трубки», – предупреждает Фюрн. Она отскакивает в сторону и вслух зачитывает воображаемый заголовок: «ИЗОБРЕТАТЕЛЬ, УБИТЫЙ ЗАПАХОМ ФЕКАЛИЙ». У Джули милый среднезападный акцент, и говорит она почти как следователь Мардж из фильма «Фарго», правда, немного смягчая убийственный накал интонаций.

Однако не забывайте: речь идет о сероводороде, «газующем» в маленьком пузырьке размером с тюбик губной помады. А могут ли обстоятельства сложиться так, что обычная концентрация сероводорода будет вредить человеку? И не представляют ли общественной опасности люди с усиленным метеоризмом? В уже упоминавшейся выше «Внутренней гигиене» автор этой книги Джеймс Уортон цитирует одного врача XIX века. Тот полагал, что представляют. И призывал всех, у кого образуется много кишечных газов, сдерживать свои «порывы», памятуя о благе домочадцев и друзей. «Почти так же преступно, – писал он, – отравлять окружающих собственными втрами, как и более осязаемыми ядами». Меня занимало, нет ли в подобных утверждениях хотя бы зерна истины – ну, скажем, если дело происходит в замкнутом пространстве? Когда наступают холода, поделилась я с Фюрн, иногда спишь, забравшись с головой под одеяло. А зима – сезон брюссельской капусты, которая всегда была любимым блюдом Эда, подававшимся исключительно для него одного.

Фюрн заверила меня: под стеганым одеялом вполне достаточно воздуха для разбавления исходящего от супруга сероводорода, что делает последний безопасным. Я решила проверить, насколько все это верно, и послала по электронной почте вопрос Левитту. Он подтвердил, что «пассивное вдыхание» в данном случае не должно вызывать опасений.

Особенно в сравнении с преступником особой категории. Он – тот, кто не просто производит газы, но и сам «получает огромную дозу сероводорода, проникающего далее сквозь слизистую оболочку кишечника». Или, как еще более взволнованно говорит об этом Джон Харвей Келлог: «Если одно только вдыхание ничтожных концентраций летучих ядов, порождаемых гниющими веществами, способно производить столь неприятные эффекты, то сколь же тяжелы последствия удержания их в теле… где все их ядовитые составляющие абсорбируются, всасываются в кровь и циркулируют по всему организму?» Левитт не замедлил с разъяснением: мол, пока еще ни одно исследование не доказало пагубность поступления в кровь сероводорода или любых других компонентов содержимого кишечника, способных проникать сквозь слизистую оболочку и стенки.

Впрочем, если толковать о здоровье, то публика редко жаждет доказательств. Люди в большинстве своем полагаются на собственную интуицию, а не на ученые изыскания. И теория об опасности фекального самоотравления – или аутоинтоксикации – вовсе не противоречит глубокому интуитивному восприятию. «[Люди] считают, что если испражнения грязны, то в наилучшем состоянии тело пребывает тогда, когда совершенно свободно от подобной субстанции», – писал Уолтер Альварес в своем глубокомысленном и вызвавшем широкий резонанс эссе 1919 года, опубликованном в The Journal of the American Medical Association. Чем меньше времени фекулентные яды находятся в наших кишках – такова логика подобных рассуждений, – тем меньше всякой дряни всасывается в кровь и тем здоровее мы себя чувствуем. Аутоинтоксикация – одна из самых распространенных и стойких идей, коих немало наплодилось в долгой истории медицинской псевдонауки, полной множества пузырей подобного рода.

Аутоинтоксикация (под прикрытием модного словечка из арсенала «борцов за здоровье» выдаваемая за диагноз) пользовалась наиболее широким влиянием на заре прошлого века – как логическое продолжение «теории миазмов». С начала и почти до конца XIX столетия, пока врачи еще не выявили роль микроорганизмов и насекомых в возбуждении и распространении болезней, причины недугов искали в облаках испарений, пропитанных ядовитыми газами непонятной природы. Эти миазмы поднимались над сточными водами, открытыми канализационными трубами, свалками и даже над могилами.

Если верилось в опасность, исходящую от миазмов, то легко было уверовать и в угрозу своих собственных нечистот. Поставщики слабительных и клизм угождали растущему спросу, толкуя о толстом кишечнике, как об «уборной без слива», «забитой сточной канаве», «выгребной яме, полной смертельной заразы». В книге Уортона есть репродукция журнальной рекламы французского слабительного Jubol. На картинке показаны человечки в форменной рабочей одежде, на четвереньках расположившиеся в толстом кишечнике – с жесткими щетками на ногах и в руках и с мусорными ведрами рядом. Ну в точности как те, кто чистит парижскую канализацию[183].

Никто как будто и не стремился обратить внимание на то обстоятельство, что ни сами яды, ни механизмы, в силу которых те якобы вредоносны, не были установлены и названы своими именами. Там, где царит шарлатанство, чем больше тумана, тем луше. «Возникла необходимость, – писал Уортон, – типичная для медицины во все времена. Нужно было найти объяснение происходящему и выработать основу для постановки диагноза пациентам, изводящим врачей жалобами на дурное самочувствие, но неспособных представить ни единого ясного свидетельства мучающей их органической патологии». Аутоинтоксикация – клейковина начала прошлого столетия.

Ложная диагностика порождает мнимое лечение. На рубеже прошлого века промывка толстого кишечника стала большим бизнесом – намного бльшим, чем в наши дни. Но нигде она не принимала таких масштабов, как в доме № 134 по западной 65-й улице Манхэттена. Именно здесь, в трехэтажном особняке, располагался Тирреловский институт гигиены и J. B. L. – производитель и распространитель крикливо рекламируемого флатулентного устройства под названием «Каскадный ирригатор кишечника». Если раскрыть аббревиатуру, то J. B. L означает Joy Beauty Life – «Наслаждайтесь красивой жизнью». Подразумевалось, что, уплатив $12.30, вы приобретаете нечто более возвышенное, чем подушка-пердушка с патрубком-соплом.

«Внутреннюю ванну принимают, сидя на каскадном устройстве производства J. B. L.», – утверждал Чарльз Тиррел в промобуклете 1936 года «Почему нам нужны внутренние омовения». До того Тиррел подвизался в бизнесе, занятом изготовлением разного рода резиновых медицинских штучек. Если не считать ректального наконечника, торчащего сбоку, «Каскад» мало отличался от любой из прежде выпускавшихся емкостей для воды. В промежутке между двумя вышеозначенными видами предпринимательской деятельности Тиррел поплавал в водах малотиражного печатно-издательского дела. И недурно научился использовать накопленный опыт. Этот делец печатал тысячи «тонко оформленных» рекламных буклетов, изготавливаемых для фармацевтов для раздачи пациентам. Новое священное писание ау тоинтоксикации и борьбы с внутренней гнилостью уходило корнями в толстый слой хорошо унавоженной почвы, на которой густо колосились благодарственные отзывы и аттестации: от простых потребителей, медиков[184], представителей духовенства[185] – все они велеречиво подтверждали переполнявшие их чувства глубокого удовлетворения и благодарности. Прочь изгонялись бессонница, утомление, меланхолия. Излечению поддавались угри на коже, тяжелое дыхание, потеря аппетита и «недостаток живости и энергии». «Внутреннее омовение» избавляло от раздражительности, «стойкой сварливости» и даже от «неспособности выполнять работу по сортировке лесоматериалов в течение шести месяцев без перерыва и увольнения». В подборке наличествует и серия фотографий, сделанных до и после «курса лечения» и явно претендующих на свидетельство того, что высокая сифонная клизма помогает трансформировать унылые повисшие усы – в усы, длинные и полные энергии, в усы, торчащие подкрученными кончиками вверх.

Казалось, не было медицинских обстоятельств – даже самых ужасающих, – которые нельзя было бы изменить с помощью «внутренних омовений». Мистер Х. Д. Уэлс (дом 342 по Линкольн-авеню, Детройт) тепло отзывался о «Каскаде», который, по его мнению, «избавил супругу… от никчемных накоплений соединительной ткани… в виде лент, каждая шириной в полдюйма и длиной от четырех до шести дюймов». Миссис Кора Эвинг (Лонг-Бич, Калифорния) распрощалась с «мешком гноя поверх левого яичника». Люди благодарили Тиррела за излечение от астмы, ревматизма, брюшного тифа и желтухи. Даже от паралича! Эпилепсии! Медицинские резоны порой бывали настолько притянуты за уши, что Тиррел ощутил необходимость пояснить: «некоторые заболевания могут быть вызваны причинами, иными чем… аутоинтоксикация».

Бюро по исследованиям Американской медицинской ассоциации получило такое множество писем от разгневанных врачей, что был составлен официальный ответ, в котором, в частности, говорилось: «Мы планируем со временем ближе познакомиться с деятельностью этой организации…» Первое письмо такого рода, попавшееся мне в архиве Американской медицинской ассоциации, датировано 1894-м годом, а последнее (в той же подборке документов по Тирреловскому институту гигиены) – 1931-м. Легко предположить, что в этот промежуток времени к делу было приложено еще немало «живости и энергии».

Однако нашелся и тот, кто взялся за решение задачи по-другому. В 1922 году врач Артур Дональдсон, поставивший под сомнение теорию аутоинтоксикации, устроил трем собакам запор искусственным и абсолютно неоспоримым образом – зашив им анусы. Спустя четыре дня – несмотря на то что животные продолжали получать обычную пищу в виде мяса, молока и хлеба – собаки все еще не обнаруживали ни малейшей потери аппетита или симптомов наступающего самоотравления.

Все они – и вполне впечатляюще – «находились, судя по всему, в добром здравии».

Но Дональдсон на этом не остановился. Он взял у своих «хирургически запертых» подопечных немного крови: первый раз – после 55 часов эксперимента, второй – через 72, третий – через 96. Затем он перелил эту кровь двум другим собакам, не имевшим запора[186] – чтобы определить, не появятся ли у них симптомы, заставляющие предположить развитие «фекального отравления». Симптомы не появились.

Дональдсон пришел к выводу, что симптомы, относимые докторами и пациентами на счет пагубной аутоинтоксикации, в действительности были проявлениями банального механизма запоров с неизбежным растяжением прямой кишки и раздражением ее стенок. Чтобы проверить свои предположения, Дональдсон «заткнул» четырех человек хлопковыми тампонами, равными по размеру обычным фекалиям. Через три часа у мужчин появились симптомы, обычно связываемые с аутоинтоксикацией. Но стоило извлечь затычки, как тут же наступало облегчение. Будь всему виной фекальное отравление крови, оное пришлось бы ждать куда дольше. Чтобы вывести из организма вредные вещества, печени и почкам требуется несколько часов. Дурному душку от спаржи, как говаривал (хотя и не совсем такими словами) Уолтер Альварес, не исчезнуть в тот самый момент, когда человек опустит куда надо свою задницу. Этот запашок проявит себя и утром следующего дня. Сама быстрота, с которой клизма дарует облегчение, опровергает выдумки об аутоинтоксикации.

Или, как следует из одного из несравненных афоризмов гастроэнтеролога Майка Джонса: «Каждый, кто чувствует себя перегруженным, испытывает немалое облегчение, полностью разгрузившись. И ничего мудренее во всем этом нет».

Альтернативный метод, с помощью которого предполагалось освободить организм от «фекулентных ядов», заключается в том, чтобы употреблять в пищу побольше растительных волокон. При этом условии пищевая кашица может проследовать по кишечнику настолько быстро, что вредные вещества просто не успеют там накопиться. Нерасщепляемая клетчатка, входящая в состав пищи (или трудноперевариваемые волокна) – это не усваиваемые и не поддающиеся ферментации в кишечнике части растений, служащие, образно говоря, метлой для внутреннего дворика, которую нельзя сломать. Клетчатка вбирает воду, заметно увеличивая объем фекальной массы. А ведь чем больший объем занимают скопившиеся отходы, тем быстрее вы хотите опорожнить «мусорный бачок».

Джон Харвей Келлог чувствовал себя первосвященником грубой пищи. Здоровый толстый кишечник нуждается в том, чтобы его опорожняли три или четыре раза в день. Именно таков был «Замысел Природы». В подтверждение своей правоты Келлог ссылался на достойную всяческого внимания частоту кишечных действий у «животных в дикой природе, у дикарей… детей и идиотов». Сведения Келлог черпал у персонала «хорошо управляемых психиатрических приютов для идиотов» и у смотрителей в обезьяннике Лондонского зоопарка. В последний день Келлог нанес несколько визитов «с выраженной целью» – обсудить туалетные привычки тамошних обитателей. У шимпанзе, отметил он, «действие кишечника наблюдается от четырех до шести раз в день». Может, для того, чтобы было чем швырять в посетителей? У Келлога была привычка носить безукоризненно чистые белые костюмы, но вряд ли он решился следовать ей во время второго и третьего посещений.

Ему не дан было подсобрать сведения о «регулярных действиях» диких людей, но эту задачу уверенно решили другие. В начале 1970-х годов эпидемиолог А. Р. П. Уолкер получил должность в Южно– Африканском институте медицинских исследований, что открывало ученому свободный доступ к племени банту и прочим народностям, «ведущим первобытный образ жизни». Путешествуя по селениям Южной Африки, Уолкер заметил, что «случаи несформировавшегося стула нередки среди банту в сельской местности». Но что для одного человека – испорченная обувь, для другого – момент, когда впору воскликнуть: «Эврика!» Как было известно Уолкеру, банту почти никогда не страдали расстройствами пищеварения, характерными для западного человека. Возможно, причина таилась в употреблении большого количества растительной клетчатки? Может быть, отходы пищеварения покидали толстый кишечник настолько быстро, что не успевали ничем навредить?

Американцы начали употреблять в пищу большое количество булочек с добавлением отрубей, а также овсянки на завтрак и прочих каш с высоким содержанием растительных волокон. Ради поддержания здоровья 30 % американцев стали есть больше клетчатки.

И Уолтер приступил к делу, начав хронометрировать регулярность стула: британцы vs банту. Участники эксперимента проглатывали рентгеноконтрастные капсулы и затем опрастывались в специальные пластиковые мешочки, на которых ставили дату и время события. Благодаря рентгенографическому контролю[187], можно было точно судить, сколько времени «фонящие» капсулы двигались по кишечнику, пока не завершали свой путь. В результате все получалось, как во время состязаний по ходьбе: треть банту с самым медленным пищеварением оказалась быстрее, чем треть самых быстрых представителей белой расы. Так получалось потому, предположил Уолкер, что у банту увеличен объем отходов, поскольку вместе с зернами проса и кукурузной кашей это племя употребляло в пищу намного больше нерасщепляемых пищевых волокон.

Уолкер твердо стоял на том, что отруби нужны и полезны. Статьи, опубликованные им, а затем и его напарником по исследованиями Денисом Буркиттом, буквально пылают более чем 10-летней маниакальной страстью, порожденной растительной клетчаткой. Американцы поддались и начали употреблять в пищу беспрецедентно большое количество булочек с добавлением отрубей, а также овсянки на завтрак и прочих каш с высоким содержанием растительных волокон. Джеймс Уортон приводит данные исследования 1984 года, показавшего, что ради поддержания здоровья есть больше клетчатки стали 30 % американцев.

Однако в наши дни о растительных пищевых волокнах слышно куда меньше. Продолжая любопытствовать, недавно я запустила PubMed с поисковым запросом по поводу рака и клетчатки, как составной части пищевых продуктов. Результаты самого свежего исследования в данной области опубликованы в 2010 году в American Journal of Epidemiology. Согласно приводимым данным, в течение 13 лет велись наблюдения за тремя тысячами датчан. А теперь – цитата: «Частое опорожнение кишечника ассоциируется с повышенным риском рака прямой кишки у мужчин, а запор ассоциируется с пониженным уровнем риска». Майк Джонс удивлен не был. Медицинские круги никогда не были готовы следовать в кильватере Буркитта с его увлечением пищевой клетчаткой. «Буркитт сравнивал людей банту с теми, кто, как, скажем, британские матросы-новобранцы, почти не получали с пищей растительные волокна и к тому же поголовно курили». Есть немало и прочих различий, касавшихся жизни британцев и чернокожих африканских деревенских жителей. И как все это учесть? «Да, некоторая взаимосвязь просматривается, но до определения причин и следствий в действительности еще далеко». Так почему же теперь снова – и так живо – заговорили о пищевой клетчатке? А потому, утверждает Джонс, что запахло деньгами: «Будут новые штучки, и их начнут покупать и употреблять в пищу все больше и больше». Уолтер и Буркитт задали тон, однако мотив набирает силу потому, что музыку заказывают зерновые компании. Джонс говорит, что когда он внимательно прочитал исследования, посвященные особенностям рациона и раку кишечника, то отметил для себя: детерминирующий фактор риска в данном случае явно заключается не в объеме потребляемой клетчатки, а в калорийности питания. Чем меньше калорий в рационе, тем ниже риск. И никакой вам наживы.

И вот что еще хорошо бы принять во внимание. Согласно новейшим исследованиям, более медленный транзит пищи и, следовательно, более продолжительное воздействие на организм «внутренней грязи» могут в действительности идти на пользу человеку. Как выясняется, сероводород препятствует развитию воспалительных процессов и, в некоторых случаях, их последствиям – неспецифическим язвенным колитам и онкологическим заболеваниям. В опытах на грызунах кишечные газы показали существенный противовоспалительный эффект, предохраняя слизистую пищеварительного тракта – в противоположность тому, что делает, например, аспирин. Ибупрофен и аспирин противодействуют воспалению везде, кроме желудка и кишечника, где эти препараты создают воспаление. Как утверждает Кен Олсон, профессор физиологии в Школе медицины при университете Индианы и автор многочисленных научных работ по этой теме, ибупрофен и аспирин в сочетании с сероводородом могут быть в тысячи раз действеннее как средство предупреждения развития опухолей. По крайней мере, такой результат был получен в лабораторных условиях на мышах при исследовании опухолевого роста. Правда, клинические исследования на людях пока даже не начинались.

Сам по себе сероводород – еще не дьявол. Помимо некоторой опасности и неприятного запаха, молекулы его нам так же нужны и незаменимы, как поваренная соль. Это газообразное вещество образуется во всех тканях нашего тела – и все время, независимо от того, что мы съели на обед. (Некоторые из современных идей с этим тезисом не согласуются.) «Сероводород – гастротрансмиттер, молекула, передающая сигнал. И у этого вещества огромный терапевтический потенциал, – утверждает Олсон. – Самая горячая область биомедицины в наши дни – здесь». И какова мораль из всего вышесказанного? Неразумно принимать мешанину из невежества, высокомерия и корысти за нечто, отменяющее мудрость человеческого организма под нажимом хаотичных представлений, которые, едва появившись на свет, подхватываются молвой и выдаются за твердые истины. Говоря о мудрости, я имею в виду коллективное совершенствование рода человеческого, происходившее в течение миллионов лет эволюции. Пусть наш ум и бунтует против «дерьма», но тела наши и понятия не имеют, о чем это мы толкуем.

С аутоинтоксикацией связан еще один сомнительный момент. Всасывание питательных веществ – задача, преимущественно, тонкого, а не толстого кишечника. «Труба» более тонкого диаметра – с миллионами ворсинок – как раз и предназначена для всасывания нутриентов и доставки их в кровяное русло. Фанатичные приверженцы теории аутоинтоксикации смотрят на происходящее с противоположной точки зрения. Ибо, как писал Джон Харвей Келлог, «грязные фекальные массы, переполняя ободочную кишку, поднимаются обратно в тонкий кишечник». Однако в действительности ничего подобного не происходит. Заслонка ободочной кишки[188] – анатомический портал, соединяющий тонкий и толстый кишечник – открывается только в одном направлении.

Можно ли силой заставить ее открыться в противоположную сторону? Да, но только не естественным путем, не в процессе повседневной жизнедеятельности. Такое возможно лишь искусственным образом, когда мертвец лежит на каменном столе в анатомическом театре XIX века и в ректум трупа введен гибкий шланг, другим концом подсоединенный к помпе. В период с 1878 по 1885 год в Британии, Франции, Германии и Соединенных Штатах провели не менее пяти экспериментов для выяснения, на что способен пропускной клапан между верхним и нижним отделами кишечника. «Хешл провел множество опытов на трупах и пришел к полному убеждению, что подвздошно-слепокишечная заслонка служит надежным и совершенным барьером на пути возможного проникновения жидкостей снизу», – отмечал автор одного аналитического обзора. У. У. Доусон из Медицинского колледжа Огайо подверг этот природный барьер испытанию на 13 трупах, и у 12 из них клапан стойко держался в нужном положении. Описание опыта над 13-м телом опубликовано в 1885 году на страницах Cincinnati Lancet and Clinic. («С ваших мест, вероятно, видно… как кишка расширяется при наполнении водой».) Однако сам экспериментатор полагал, что сей случай демонстрирует отклонение от нормы: «Несомненно, заслонка была повреждена». Но само эффектное зрелище не пострадало.

Справедливости ради следует отметить: чтобы сломить сопротивление героической заслонки и проникнуть в тонкий кишечник с тыла, потребовались необычайно большой объем воды и противоестественное давление. Возможно, применялся даже кишечный ирригатор под брендом Joy-Beauty-Life. Энтузиасты «внутреннего омовения» были настолько полны решимости избавить человеческие тела от остатков фекалий, что в своем рвении заносили пугающие их остатки «выше по течению»: подальше от толстой кишки, не приспособленной природой для всасывания нутриентов – прямо в тонкий кишечник, который как раз и должен все всасывать.

Возможно, у вас появился вопрос, почему все же умы врачей так усердно и озабоченно стремились к рассмотрению этой проблемы? Только ли из-за прекрасной возможности выступить с яркой лекцией перед большой аудиторией? Не совсем. Подоплекой дела служил затянувшийся медицинский спор. Чтобы разрешить его, понадобились эксперименты с так называемым ректальным кормлением, истинную ценность которого как раз и предстояло определить.

Глава пятнадцатая

Еда, подносимая сзади

Как бывало еще в Древнем Египте и как случалось уже в современности (например, в 1926 году), больные, которые не могли отправлять еду в пищеварительный тракт сверху вниз, получали ее направляемой снизу вверх. «Питательная клизма» считалась последним средством помощи для тех, кто в противном случае был обречен голодать. Каким бы странным ни казалось подобное положение дел, но практика эта была общепринятой и широко поддерживалась медицинским сообществом. Настолько широко, что к продаже предлагались «готовые наборы». На страницах журналов можно было встретить соответствующую рекламу, нередко дополняемую благодарственными отзывами. В одном из откликов 1859 года довольный пациент сообщал, что «ректальный кофе со сливками избавлял от мучительного чувства голода» лучше, чем любое другое «введение»[189].

Президент Джеймс Гарфилд стал своего рода символом ректального питания. В 1881 году его печень была пробита пулей убийцы, и в рану сразу же внесли инфекцию немытые пальцы и грязные инструменты д-ра Д. У. Блисса[190]. В период между 14 августа и вплоть до смерти 19 сентября Гарфилд – тающий как свеча и мучимый рвотой глава государства – не получал, по распоряжению Блисса, иной еды, кроме питательных клизм, готовившихся в диспансере федеральной службы здравоохранения Соединенных Штатов.

Приведу рецепт мясного экстракта для ректального кормления. Составлен он был для заместителя министра здравоохранения К. Г. Грейна. «Залейте треть фунта тщательно порубленной свежей говядины 14-ю унциями холодной мягкой воды и добавьте несколько капель соляной кислоты и щепотку соли. Дайте настояться для переваривания в течение часа или часа с четвертью, затем процедите». Далее следовало добавить один желток, 2 драхмы[191] говяжьих пептоноидов[192] и 5 драхм виски.

Милая особенность стряпни для того, кто не может ничего попробовать на вкус: одно и то же блюдо можно подавать снова и снова, не опасаясь и тени жалоб. По крайней мере, обычных. Оборотная же сторона ректального кормления состоит в том, что телесное тепло быстро заставляет пищу разлагаться и попахивать не лучшим образом. Президент Гарфилд и его сиделки выдержали пять дней сернистого флатуса – настолько «злого и невыносимого», что яичные желтки из базового рецепта были изъяты. От «кровяных говяжьих бифштексов» также пришлось отказаться, а один из врачей даже горько сетовал, что дух разлагающейся крови был «всепроникающим, заполняя собой весь дом». Бульон – весьма типичное блюдо «ректального обеда» – также создавал прекрасные условия для размножения бактерий. (Прежде чем для выращивания лабораторных культур стал широко использоваться агар-агар, наилучшим вариантом оставался говяжий отвар.) Прямая кишка, питаемая клизмами, была высокоэффективным инкубатором или, если угодно, доморощенным вариантом чашки Петри.

Но что еще больше ухудшало дело, быстрое введение «раствора» было чревато вполне обыденным, типичным для клизм результатом. (Боюсь, это не слишком отличалось от того, что бывает с грудничками. Хотя… где там было повесить слюнявчик?) «Я вынужден особо подчеркнуть, – писал сведущий корреспондент British Medical Journal в 1882, – что прямая кишка должна быть пустой при введении в нее питательных веществ». Иными словами, перед «обедом» рекомендовалось предварительно ставить обычную очистительную клизму.

Чтобы обойти проблему, еду можно было смешивать с воском и крахмалом – формируя суппозиторий. Дополнительным преимуществом такого подхода, как писал Блисс в «Кормлении через ректум»[193], было получение пациентом пищи без необходимости пребывания в больнице. «Удобство метода несомненно», – с восторгом энтузиаста заявлял Блисс. Просто Clif Bar ректального питания![194] Но далее он протестует: «В некоторых случаях раздражение прямой кишки приводит к полному возврату суппозитория». Ну можно ли отыскать в истории медицины более «аккуратный» эвфемизм, созданный для прикрытия акта дефекации? Ах, простите! И извольте получить обратно все то, что я возвращаю!

В конце концов, на сцене истории появились Хешл, Доусон и другие ученые, промывавшие своих кадавров струей воды под напором и затем публиковавшие научные статьи. Эксперименты с подвздошно– слепокишечным клапаном ясно показали: тонкий кишечник (дом родной для усвоения нутриентов) был и остается – при нормальных условиях, без гидравлических ухищрений – недостижимым для проникновения «с черного хода». Именно поэтому в мясной фарш для ректального меню стали добавлять мелко рубленную поджелудочную железу. Вдохновляющая идея заключалась в том, что панкреатические энзимы смогут расщеплять белки на что-то, более удобоваримое и способное усваиваться в прямой и ободочной кишках.

Фармацевты Италии XVII века оживленно торговали бульонными клизмами, которые предлагали монастырским сестрам и прочим благочестивым и голодным католикам. Последние полагали, что подобное средство помогает им дотянуть до обеда. Согласно ватиканским правилам строгого воздержания от пищи, едой следует считать «нечто питательное и принимаемое через рот, глотаемое и отправляемое далее в желудок». Если следовать такому предписанию, то в чисто техническом смысле клизма не прерывает голодание.

Но возникали вопросы. Ректальное кормление обеспечивает именно питание или не более чем гидратацию? Что – и в каком объеме действительно абсорбировалось? Была проведена серия экспериментов, и вскоре стало ясно: ободочная кишка и ректум не в состоянии усваивать большие молекулы – жиры, альбумины и протеины. Все они в течение нескольких дней «возвращались». До некоторой степени организм удерживал соль, глюкозу, кое-какие жирные кислоты с короткими молекулярными цепочками, а также немногие витамины и минералы. И, стоит отметить вновь, усвоение нутриентов на 90 % происходит в тонком кишечнике. Ректальное кормление может отсрочить смерть, но было бы явным преувеличением утверждать, что оно поддерживает жизнь.

Любопытный факт: Ватикан нечто подобное интересовало еще в XVII веке. Римско– католическая церковь искала ответ на докучливый вопрос: «Нарушает ли ректальное поступление говяжьего отвара великопостное воздержание?» В этой связи в лоне церкви возникли определенные разногласия. Фармацевты того времени развернули оживленную торговлю бульонными клизмами, предлагаемым монастырским сестрам и прочим благочестивым и голодным католикам. Последние полагали, что подобное средство помогает им дотянуть до обеда. Согласно ватиканским правилам строгого воздержания от пищи, едой следует считать «нечто питательное и принимаемое через рот, глотаемое и отправляемое далее в желудок». Если следовать такому предписанию, то в чисто техническом смысле клизма не прерывает голодание[195]. Охватившее монастыри клизменное полоумие заставило Ватикан задуматься о возможности пересмотра некоторых своих положений. И было предложено провести опыты – для установления, могут ли добровольные их участники действительно получить пропитание при помощи кормления через прямую кишку? Если кому-то из них удалось бы выжить, то клизма должна была быть признана носителем еды и подвергнута запрету. Если бы выживших не осталось, все предписания следовало сохранить неизменными, что не исключало, в некоторых случаях, деятельного раскаяния и наложения епитимьи. В конечном счете никто не решился стать добровольцем и, как писал итальянский историк медицины А. Рабино, «сестры-монахини в своих кельях продолжали с чистой совестью ставить себе клистиры».

Из-за ограниченной способности толстого кишечника усваивать нутриенты, некоторые из них – весьма ценные в качестве питательных веществ – ежедневно просто теряются. Тонкий кишечник способен абсорбировать не более того, что проходит через него, следуя по пищеварительному тракту сверху вниз. Его микрофлора расщепляет то, что ей поддается, однако толстый отдел кишечника не в состоянии «утилизировать» все «локальное изобилие», часть которого экскретируется.

Эта тема всплывала во время моей беседы с Пэтом Мюллером, вице-президентом AFB International и ученым, исследующим еду для домашних животных (см. главу вторую). Мюллер тогда предложил объяснение приводящей в замешательство собачьей привычки поедать собственный помет[196]. «Если задуматься над этим… А что нам еще оставалось, каким бы невероятным ни казался поворот разговора? Если задуматься, то собака, поедающая собственный кал, возможно, в некоторых случаях, добирает недостающие ей нутриенты», дважды прогоняя пищу по тонкому кишечнику.

В некоторых сообществах животного мира тот продукт, который зверек сам производит, неизменно служит вторым блюдом обычного для него меню. Для грызунов и кроликов, в организме которых витамины B и K вырабатываются исключительно в толстом кишечнике (синтезируются микрофлорой), катышки собственного производства представляют собой значительный и умеренно нормированный источник витаминизации. И сей факт адресует нас к Ричарду Генри Барнсу и малоизвестной главе в истории питания.

Р. Г. Барнс руководил аспирантурой по дисциплине «Питание» в Корнельском университете с 1956 по 1973 год, возглавлял Американский институт питания и был первым серьезным ученым, заинтересовавшимся поеданием экскрементов. Мне попалась на глаза фотография Барнса, сделанная примерно в то время, когда в Nutrition Reviews напечатали его «Пищевые последствия копрографии». Светлые волосы на висках гладко зачесаны назад. Очки в двуцветной роговой оправе, популярной в конце 1950-х. Эдд Харрис[197] вполне мог бы сыграть его в кино. Впрочем, Барнс ни в коем случае не выступает в роли иконоборца. Как вспоминал один из его коллег в некрологе, «в числе его достоинств, заслуживающих глубокого уважения, было искреннее и объективное стремление разбираться… в проблемах, особенно чувствительных в политическом и социальном смысле».

Изначальное любопытство Барнса по отношению к аутокопрофагии грызунов было обусловлено его попытками предотвратить это явление. Как и другие специалисты по изучению питания в то время, Барнс был крайне раздосадован, обнаружив, что подопытные постоянно «корректируют» его тщательно выверенные исследования, примешивая к рациону кое-какие «заменители». В экспериментах, проводимых некоторыми исследователями до Барнса, ученые помещали зверей в клетки с полом из проволочной сетки, сквозь ячейки которой должен был просыпаться помет. Такой подход не решал проблему, поскольку, цитируя Барнса, «фекалии могли потребляться сразу же, как только появлялись из анального отверстия». Несмотря на наличие полов из проволочной сетки, крысы продолжали потреблять от 50 до 65 % того, что оказывалось «на выходе».

Вскоре Барнс стал проявлять к содержимому, «вводимому заново», интерес, более глубокий, чем к тем элементам питания, которые намерен был изучить ранее. «Исследование копрофагии у крыс служит средством выявления нутриентов, синтезируемых в нижних отделах кишечника, что в наши дни все еще остается одной из самых загадочных областей в изучении пищеварения», – писал он в 1957 году, освещая работу, поддерживаемую материально – держитесь крепче, черт возьми! – Национальным научным фондом США (NFS).

Барнс начал с документирования точного объема экскрементов, которыми ежедневно вознаграждали себя его подопытные крысы. Для решения этой задачи он использовал особые «чаши для сбора фекалий», отрезая верхнюю часть небольших пластиковых пузырьков и прикрепляя «спецприемники» прямо к анусам крыс. А теперь оцените – хотя бы на мгновение – изобретательность и трудолюбие Ричарда Генри Барнса. Часть гранта NSF была израсходована на покупку ленточной пилы, сверл марки Forstner, стамески, скотча, металлической ленты, резиновых трубок и трех видов пластмассовых бутылочек производства Wheaton Plastics Company. Дневные сборы из приемников перекладывались в кормушки и подавались животным – мне так и рисуется картина, как сам Барнс щедро преподносил своим подопечным «кушанья» под серебряными крышечками, чтобы блюдо не остыло. По наблюдениям Барнса, крысы ежедневно поедали от 45 до 100 % собственных экскрементов. Стоило только лишить их «добавки к рациону», как они вскоре обнаруживали признаки недостаточного поступления в организм витаминов B₅, B₇, B₁₂ и K, а также тиамина, рибофлавина и некоторых важных жирных кислот.

Четырьмя годами позже Б. К. Армстронг и Э. Софтли, ученые из отдела биохимии и содержания животных Королевской больницы Перта, показали, что лишение крыс возможности поедать первую порцию собственных экскрементов вызывает заметную задержку роста и развития животных. В ходе 40-дневного эксперимента крысиный молодняк, жестоко ограниченный в получении «естественной добавки», прибавил в весе всего на 20 %. Тогда как контрольная группа, которую ни в чем не ограничивали – на все 75 %. (Обе группы получали и свой обычный рацион). Армстронг и Софтли разработали собственную ограничительную методику, избегая копирования технических приемов Барнса. «Чтобы устранить необходимость постоянного опорожнения и возвращения на место фекальных приемников в виде чаш, мы использовали специальные жакеты, лишающие крыс доступа к анусам».

«Использовали специальные жакеты» – это сказано с ноткой самоуничижения. В журнальной статье приводится рисунок устройства, изготовленного на основе обычного кошелька из мягкой кожи. «Чтобы оставить проход для пениса или вагины, в хвостовой части были сделаны V-образные вырезы. Шнурки обеспечивали плотный, но не удушающий охват, а хвост был особым образом подвязан. Окончательная подгонка производилась с помощью тонких ножниц». Все это выглядит совершенно в духе «Стюарта Литтла»[198] – пока не перевернешь страницу и не увидишь собственными глазами надпись: «Крысы в специальных жакетах для предотвращения копрофагии». Кожа – черного цвета, а жакет – фактически жилет – держится на шнуровке, идущей вдоль туловища, как на корсете. Завершает картину воротник из черной кожи. К своему удивлению, замечаешь, что «ограничительный жакет-жилет» играет новыми красками. И становится интересно, что происходило часами там, в отделе биохимии и содержания животных в Королевской больницы Перта.

Барнс видел сходство аутокопрофагии с жеванием жвачки некоторыми парнокопытными – другой пищевой стратегией, необходимой для извлечения из пищи максимума полезных веществ. Коровы пережевывают и многократно глотают одну и ту же порцию – от 40 до 60 раз. Благодаря этому, значительно увеличивается площадь для деятельности бактерий, обитающих в рубце и обеспечивающих коровам максимальный выход ценных питательных веществ. Альтернативным термином для аутокопрофагии служит «псевдоруминация»[199]. Слово это, очевидно, сошло с уст знатока кроличьей жизни. Кролики – стойкие приверженцы аутокопрофагии, что порой создает некоторый дискомфорт для их хозяев. В кругах кролиководов самые крупные и мягкие фекальные окатыши[200] получили даже специальное наименование – цекоторофы. «Цекоторофия, не копрофагия!» – слышится укоризненное восклицание в заголовке одной из журнальных статей.

Как известно, самые дорогие в мире зерна кофе (ценой примерно в 200 долларов за фунт) – те, что предварительно проходят через пищеварительный тракт циветты, обитающего в Индонезии хищника из рода кошачьих. Энзимы в пищеварительной системе этого животного, как считается, изменяют вкусовые качества кофейных зерен в лучшую сторону.

«Весьма похоже на то, – смело продолжает свои рассуждения Барнс, – что большинство животных с однокамерным желудком испытывают волчий аппетит к собственным фекалиям. И это совершенно нормально для их пищевого поведения… при котором толстый кишечник может обоснованно рассматриваться как область, в функциональном отношении предшествующая тому отделу кишечника, где происходит основное всасывание питательных веществ». Иными словами, «второй заход» в тонкий кишечник действительно служит завершением абсорбции нутриентов.

Я готова согласиться с тем, что аутокопрофагия, как утверждает Барнс, – «норма поведения для… крыс, мышей, кроликов, морских свинок, собак, свиней, некоторых видов домашней птицы и, несомненно, многих других представителей фауны». Но, Ричард, и «для большинства нежвачных живых существ»?!

Проверим для начала, что происходит с нашими двоюродными родственниками. Я отправила письмо по электронной почте Джил Прюц, приматологу из Государственного университета Айовы, о чьих исследованиях шимпанзе в районе реки Фонголи в Сенегале я писала для одного журнала в 2007 году[201]. Так совпало, что Прюц и ее коллега Пако Бертолани как раз закончили писать статью, частично связанную с тем, о чем мы говорим. «Я бы не стала говорить, что шимпанзе из окрестностей Фонголи едят фекалии, – написала мне в ответ Прюц, – Но вопрос и в том, что именно мы имеем в виду». Во-первых, этих шимпанзе стоило бы называть «теми, кто снова ест семечки». В чисто техническом смысле это очень точно. Они, по словам Прюц, не «едят помет как таковой». Они «экскретируют фекальный болюс в одну руку, а другой – или губами – начинают извлекать семечки». Возможно, ко всеобщему удовольствию, мне стоит отметить: по завершении процедуры, шимпанзе «очищают губы, потерев их о кору деревьев».

Прюц и ее команда вели наблюдение за «вторичным потреблением» только в тот период, когда семена баобаба и растений семейства бобовых были слишком твердыми для разжевывания. В этот период они «пробегают» по пищеварительному тракту слишком быстро, чтобы их твердая оболочка растворилась, а протеины и белки ядрышка усвоились. Танзанийские женщины народности хадза действуют похожим образом: из помета бабуинов они выбирают размягченные семена баобаба, чтобы потом вымыть, высушить и растереть их в подобие муки.

Однако не стоит проявлять высокомерие по отношению к шимпанзе и племени хадза. Как известно, самые дорогие в мире зерна кофе (ценой примерно в 200 долларов за фунт) – те, что предварительно проходят через пищеварительный тракт циветты, обитающего в Индонезии хищника из рода кошачьих. Энзимы в пищеварительной системе этого животного, как считается, изменяют вкусовые качества кофейных зерен в лучшую сторону. Торговать ими так выгодно, что даже возник – и существует – особый рынок фальсифицированного помета циветт. Товаром там – смешанные с ним и некоторым количеством клейкой массы обычные собираемые вручную кофейные зерна.

Хотя «вторичное потребление семян» наиболее широко распространено в саванне, где пищу добывать труднее, оно встречается и во влажных лесах. В своей научной статье Прюц ссылается на данные группы исследователей, наблюдавших копрофагию среди горилл, обитающих в горных районах с девственной природой. Отмечая изобилие пищи в окружающей среде и не имея подходящего объяснения, ученые предположили: приматами движут те же причины, что и людьми, которые зимним утром тянутся к манной каше быстрого приготовления. «Ученые думали, – написала мне по электронной почте Прюц, – что горных горилл во время холодов или в период проливных дождей, возможно, тянет поесть что-то теплое». А теперь, со всеми возможными извинениями, мы перейдем к Homo sapience. В исследовании 1993 года, посвященном изучению «человеческого поведения, сходного с поведением животных в условиях недостатка пищи», наблюдения велись за тремя госпитализированными пациентами – Бартом, Адамом и Корой. Все они – с инвалидностью вследствие порока развития. Ч. Багл и Г. Рубин успешно преодолели склонность этого трио к копрофагии благодаря пищевой добавке в виде питья Vivonex. Авторы научной статьи на эту тему рассуждали о том, что подобные подопечные «нередко страдают многочисленными дефектами развития, и, возможно, мы упускаем из виду нечто такое, что затрудняет им переваривание или полное усвоение всех питательных веществ, присутствующих в их рационе». Верно подобное предположение или нет, но стакан с напитком Vivonex порой предпочтительнее иных стратегий, применяемых персоналом в других учреждениях.

Говорят, Людовик XIV за время своего правления получил более двух тысяч клизменных процедур – иногда в «присутствии придворных и высокопоставленных иностранных лиц». Его страсть к клистирам восходит к Людовику XI: клизмы ставили даже собакам последнего).

Особенно для той команды, которая взялась «лечить… копрофагию и размазывание фекалий при помощи душевого эффекта в случае их отсутствия». Скоро мы с вами увидим, к каким плачевным результатам приводит только что упомянутый метод.

Есть целый класс веществ, которые в некоторых случаях должны усваиваться именно в прямой кишке. Лекарства, вводимые через ректум, начинают действовать быстрее, чем при пероральном приеме – возможно, отчасти потому, что минуют желудок и печень. Опиум, алкоголь, табак, пейот (мескалин), ферментированный сок агавы – все они могут вводиться ректально. В случае с некоторыми южноамериканскими галлюциногенами ректальное введение помогает избежать тошноты и рвоты, сопровождающей прием через рот. В марте 1977 года Питер Ферст и Майкл Ко, подбавив живости на страницы Natural History, описали неизвестную прежде «дурманящую клизму» – часть классической культуры майя. Открытие было сделано при изучении прежде хранившейся в частной коллекции и недоступной для исследователей вазы майя с нанесенными на нее рисунками, датируемой примерно третьим веком нашей эры. Роспись на ней изображает мужчину в замысловатом остроконечном головном уборе и без штанов. Он припал к земле как кошка, его спина изогнута: зад и бедра приподняты. А стоящая на коленях супруга вводит в его анус объект, напоминающий по форме трубку. Другой нарисованный человек присел на корточки, обходясь своими силами.

Эти изображения пролили яркий свет на многое – «загадочные до того сцены и предметы из классической культуры майя» внезапно обрели ясный смысл. Ферст и Ко в качестве примера приводят найденную в захоронении маленькую глиняную статуэтку – мужчину, присевшего на корточки и как будто подтирающего свой зад. Эксперты пребывали в полном недоумении. Почему семья хоронит одного из своих умерших, кладя в могилу то, что можно было бы счесть здешним эквивалентом брюссельского Писающего мальчика? Но теперь это становится понятным. Человек, вероятно, был участником ритуальной попойки. Картинки на вазе, несомненно, позволяли решить и загадку таинственных предметов, прежде казавшихся простыми самодельными деревенскими пипетками-спринцовками для поливки жиром жарящихся индеек[202]. То были полые кости с надетыми на них пузырями рыб или животных – их находили при археологических раскопках во множестве мест Южной и Центральной Америки. «Индейцы Южной Америки, – замечают Ферст и Ко, – были первыми – о которых мы знаем – людьми, использовавшими сок каучукового дерева для выдувания резиновых пузырей, служивших клизмами-спринцовками».

Но что если картинки на вазе изображают не более чем обычную процедуру для послабления? В Старом Свете клизмы помогали бороться с запорами. (Иногда даже в избыточной мере. В литературе отмечается, что Людовик XIV за время своего правления получил более двух тысяч клизменных процедур – иногда в «присутствии придворных и высокопоставленных иностранных лиц». Его страсть к клистирам восходит к Людовику XI: клизмы ставили даже собакам последнего.)

«Нижние подступы» были хороши еще и возможностью умело управляться с ядами. С помощью клизм удавалось обойти такие затруднения, как привкус отравы, а также придворных, коим следовало предварительно пробовать кушанья на вкус – если такая должность при царедворцах действительно существовала. Тогда убийцы могли выйти сухими из воды, даже используя большие дозы. Некоторые историки полагают, что подобным образом был отравлен римский император Клавдий – по наущению своей четвертой жены Агриппины, соблазнительной и намного более молодой особы. Однако основной мотив, по всей видимости, был все же политическим. Агриппина жаждала как можно скорее сделать императором своего сына от предыдущего брака. Мы можем судить об этом, благодаря свидетельству Светония. «Смех его [Клавдия] был отталкивающим, а гнев казался еще отвратительнее, – писал автор „Жизни двенадцати цезарей“, – ибо пена шла у него изо рта и капала, проходя через ноздри, и он заикался, и голова его тряслась». Добавьте сюда же цитату из номера Journal of the American Medical Association от 5 сентября 1942 года: «Император Клавдий… страдал от избытка кишечных газов»[203].

Но самым странным из всех оставшихся в истории клистирных извращений является клизма, наполненная святой водой.

Первым встретившимся мне упоминанием было мимолетное замечание на страницах художественного журнала о том, что святая вода в клизме служила рутинным средством в арсенале изгоняющих дьявола. Свой смысл в этом был: к чему окроплять одержимого святой водой, если можно закачать ее прямо во внутренности? В поисках подтверждений или опровержений я обратилась по электронной почте в отдел по связям с общественностью Конференции католических епископов США, официально представляющей штаб-квартиру американской католической церкви. Естественно, мой вопрос остался без ответа. Возвращаясь к художественному журналу, я проработала все библиографические ссылки к статье, заказала копию цитируемого источника и наняла переводчика, поскольку интересовавший меня текст изначально был опубликован в итальянском медицинском издании.

Как выяснилось, клизма со святой водой была единичным случаем. Ее поставили Анне де Анже – матери-настоятельнице монастыря урсулинок в Лудене, Франция, в начале XVII века. Она заявляла, что местный приходский священник – высокопоставленный, но эпатирующий окружающих своим поведением обольститель по имени Урбан Грандье – являлся к ней во снах, ласкал ее и пытался овладеть ею. Похоже, задуманное отчасти ему удавалось, ибо ночной порой безмятежная тишина монастыря оглашалась криками, исходившими из уст матери-настоятельницы, охваченной любовным безумием. Было предписано безотлагательно прибегнуть к изгнанию дьявола.

Но почему кому-то понадобилось принимать в себя благословенную жидкость ректально, вместо того чтобы просто выпить стакан святой воды? Одно из возможных объяснений заключается в том, что изначально католический обряд освящения воды включал добавление в нее соли, что превращало ее в жидкость, непригодную для питья[204].

А вот и другая причина: «Спустя несколько дней, в течение которых священник пытался изгнать дьявола, экзорцист узнал от одержимой матери-настоятельницы, что дьявол забаррикадировался внутри нее…» На этом месте работавшая со мной переводчица остановилась, склонилась над скопированным страницами и повела вдоль строк пальцем. «…il posteriore della superiora. У нее в заду!»

Чувствуя, что ситуация выходит за границы его знаний или пределы допустимого для него самого, священник, проводивший обряд изгнания дьявола, обратился за сторонней помощью и обрел ее в лице аптекаря «синьора Адама» и спринцовки. (В те далекие годы клизмы входили в сферу компетенции аптекарей и составляли немалую часть их доходов.) Мистер Адам «наполнил спринцовку святой водой и со своим обычным искусством поставил матери-настоятельнице чудесный клистир». Спустя две минуты дьявол убрался восвояси.

В книгах, повествующих о скандале в Лудене – включая и перевод описания, сделанного в 1634 году и якобы основанного на свидетельстве очевидца, – нет никаких упоминаний о мистере Адаме с его ректальным экзорцизмом. Однако нельзя отрицать и того, что тексты несут живое содержание и невыдуманные подробности. Грандье был обвинен в колдовстве и сожжен, а большинство источников сходятся на том, что он пал жертвой сговора между матерью-настоятельницей и своим соперником, другим священнослужителем. «Одержимость» продолжала существовать еще несколько лет после казни, распространившись на 16 сестер-монахинь и превратив монастырь для проезжих людей и путешественников в местную достопримечательность. А как же иначе? «Монахини… прибегали к выражениям столь непристойным, что вызывали стыд у самых развращенных мужчин, а поступки сестер, включая сбрасывание одежд и побуждение к похоти… изумляли даже обитательниц самых низкопробных борделей страны».

Моя переводчица Рафаэлла не выдержала и заметила: «Прошу извинить, но сестричкам следовало бы разрешить немного секса». Или, по крайней мере, хотя бы иногда ставить себе клизмы со святой водой.

Время от времени доктора хотят, чтобы обед подавали «через второй рот» – так куратор Мюттеровского музея медицинской истории Анна Дходи называет анус. Причина подобных требований связана с антиперистальтикой – феноменом, неожиданно привлекшим к себе много внимания на страницах медицинских журналов. Смысл явления в том, что при рвоте может возникать недолгая волна обратного движения, когда тонкий кишечник выжимает свое содержимое в обратном направлении, то есть в желудок. При этом сфинктеры открываются и позволяют подобному пассажу совершаться. В сущности, это нормальный процесс.

А вот это уже ненормально. «В течение восьми дней пациентку не менее раза в сутки (а иногда и дважды) рвало различными фекальными массами – плотными, цилиндрической формы, коричневого цвета и с характерным для кала запахом, – исходящими, несомненно, из толстого кишечника». Больной была молодая женщина, в 1867 году доставленная под наблюдение доктора Жакку в госпиталь Ларибуазье с приступом почти истерических конвульсий. И то был не первый известный случай «дефекации через рот». В 1900 году Густав Лангманн свел в одном обзоре 18 медицинских отчетов об аналогичных случаях, описанных с различной степенью достоверности.