Пять дней Кеннеди Дуглас

Глава 1

— Multix Select DR — недорогая система цифровой рентгенографии, предназначенная для частных диагностических центров и небольших больниц. Mobilett Mira — мобильная цифровая рентгенографическая система компании «Сименс», оснащенная беспроводным детектором и более подвижной поворотной стрелой штатива, дополнительно облегчающей работу медперсонала.

Джентльмен, рекламировавший новинки в области рентгенографической аппаратуры, имел великолепные зубы. Говорил он гладко, убедительно, в манере опытного торговца, хотя и подглядывал в бумажку: перед ним лежала пухлая стопка машинописных листов заранее подготовленного выступления. Я пыталась сосредоточиться на том, что он говорил. Тщетно. Короткий сигнал телефона известил меня о поступлении нового сообщения. Я глянула на дисплей, прочитала: «Навожу порядок в гараже. Надеюсь, конференция интересная. Д ххх».

В какой-то степени сообщение мужа меня обрадовало, ибо я уже полтора года просила его разобрать гараж, безнадежно заваленный всевозможными принадлежностями для ремонта дома и автомобиля, а также тренажерами, которыми он никогда не пользовался. Я не канючила, не пилила его за это. Терпеть не могу упрашивать, хотя между супругами, долго живущими в браке, всегда возникают трения по поводу каких-то домашних дел: кто-то отказывается заправлять кровать, стирать ворох грязного белья или выбрасывать из гаража скопившийся хлам, чтобы туда можно было поставить не одну машину, а две, когда идет снег. Несколько раз я напоминала Дэну о его домашних обязанностях, но он в ответ либо огрызался, либо отмалчивался. И это, в свою очередь, означало, что я, не вступая в споры, продолжала убирать постель, стирать и ставить свой автомобиль возле захламленного гаража (я понимаю, что сейчас во мне говорит обида). И вот теперь он уведомил меня о том, что наконец-то занялся уборкой в гараже… так он просил прощения за свое хамство минувшим вечером — тоже абсолютно в его духе. Но мне не нужно его раскаяние. Мне просто нужен муж, который желает меня и хочет быть со мной.

Собравшись с мыслями, я написала ответ: «Спасибо. Я тебе очень признательна. Люблю. Лора».

Дэн тут же отписался: «Может, еще что-то нужно сделать по дому?»

А он и впрямь чувствует себя виноватым. Я не хотела злорадствовать, но в душе мне было приятно, что мой муж наконец-то осознал, что своим поведением он расшатывает наш брак… и причиняет мне боль. Оставалось лишь надеяться, что его желание угодить мне знаменует становление каких-то более здоровых отношений между нами.

Каких-то более здоровых отношений между нами.

Повторив про себя эти слова, я опечалилась. Они лишний раз подтверждали, насколько мы отдалились друг от друга, фактически стали чужими. Наш брак стал подобен дрейфу континентов.

«Если уберешься в гараже, этого будет вполне достаточно. Скучаю. Л ххх».

Я отослала сообщение. И спустя несколько секунд: бип.

«Понял. Продолжаю вычищать гараж».

Прочитав это, я резко втянула в себя воздух. Мой муж был абсолютно глух к моим робким мольбам о проявлении любви. В ответ на мои признания типа «Скучаю» он даже не намекнул, что я ему тоже небезразлична. Нет, он старался свести наше общение к сухим, бесстрастным фразам. И от этого я чувствовала себя униженной… и очень одинокой.

Бип. Еще одно сообщение. На этот раз от Салли:

«Мам, привет. Можно взять пятьдесят долларов из твоей заначки?»

Некоторое время назад я призналась Салли, что у меня есть — и этим я очень горжусь — старинная табакерка, которую я купила за три доллара на распродаже домашнего имущества, потому что мне понравилось изображение «Лаки страйк» 1920-х гг. на ее поцарапанной крышке. Табакерку я хранила на полке в стенном шкафу. И каждую неделю откладывала туда по пятьдесят долларов — на случай непредвиденных обстоятельств, так сказать, «на всякий пожарный». Рассказав Салли про табакерку, я дала ей понять, что при необходимости она может пользоваться этими деньгами, но только с моего разрешения. Есть ли в этом воспитательный момент? Возможно. Но поскольку Салли — транжира, деньги для нее — вечная проблема. Она постоянно выпрашивала у меня добавку в дополнение к тем тридцати долларам, что я еженедельно давала ей на карманные расходы, и к тому, что ей платили за услуги приходящей няни, но, надо отдать ей должное, она ни разу не залезла в табакерку без предупреждения. Салли знает, что должна мне триста двадцать долларов (об этом она сама напомнила мне недавно, когда возвращала в табакерку сорок долларов — деньги за подработку официанткой в кафе «У Муди» в Уолдоборо). Я не требовала, чтобы она скорее выплатила долг. Но меня беспокоило, что эта потребность моей дочери все время что-то покупать для себя — отражение ее мироощущения в целом: Салли угнетала безысходность… и, как мне казалось, я была не в силах помочь ей справиться с этим.

«На что тебе пятьдесят баксов?» — написала я дочери.

Бип. Она ответила мгновенно:

«На кокаин, экстези и татуировку эмблемы „Ангелов ада“,[28] которая, думаю, будет здорово смотреться на моей правой руке. Не возражаешь?»

Я невольно улыбнулась. Салли как мисс Непочтительность намного лучше Салли как мисс Популярность.

«Я могла бы жить с „Ангелами ада“, — написала я в ответ. — Но вот вопрос: сможешь ли ты?»

Бип. Мгновенный ответ:

«Спасибо, что проявила материнскую мудрость. Дженни в последнюю минуту достала билеты на джазовый концерт в Портленде. И мы все едем туда сегодня вечером. Мне нужны пятнадцать долларов на билет, потом будет ужин и все такое. А папа заявил, что в последнее время я трачу слишком много денег».

Я спросила: «Он запретил тебе ехать?»

Бип. Ее ответ:

«Он не посадил меня под домашний арест, но, отказав мне в деньгах, позаботился о том, чтобы вечером я осталась дома».

Что ж, по крайней мере, ехать он ей не запретил. А то ведь обычно я не оспариваю указания, что он дает детям.

«Кто за рулем?» — осведомилась я.

Бип. Мгновенный ответ: «Сестра Дженни, Бренда».

Слава богу. Бренде двадцать три, она работает секретарем на судостроительном заводе в Бате. Я несколько раз видела Бренду, и у меня создалось впечатление, что она вполне приземленный человек. Очень приземленный, принимая во внимание, что весит она больше ста килограммов и пытается похудеть, чтобы осуществить свою мечту — поступить на службу в ВМС США. От Салли я слышала, что за последнее время Бренда набрала еще килограммов десять. Пусть она была толстушкой, но спиртного в рот не брала (по словам Салли, она всегда твердит сестре о вреде алкоголя). Узнав, что машину поведет Бренда, я успокоилась.

«Если за рулем будет Бренда, я не возражаю. Напишу отцу, заручусь его согласием».

Бип.

«Он не возражает».

Я написала в ответ: «Тогда пусть сам мне об этом скажет». И я немедленно отправила Дэну сообщение, в котором объяснила, что Салли хочет поехать на концерт и…

Бип. Ответ от Дэна: «Я запретил ей ехать. Почему ты оспариваешь мое решение?»

О боже! Это никогда не кончится. Салли, как обычно, столкнула нас лбами.

«У меня и в мыслях не было подрывать твой авторитет, — отвечала я. — Но что плохого в том, если она погуляет сегодня вечером? Деньги я ей дала. Я просто не вижу оснований для того, чтобы запирать ее дома».

Бип.

«Она останется потому, что я велел ей сидеть дома».

Я снова вся внутренне сжалась. До недавнего времени Дэн души не чаял в дочери и, случалось, был слишком снисходителен к ней. Но с некоторых пор из-за его желчности отношения с дочерью у него безнадежно испортились. Дошло до того, что однажды Салли бросила ему: «С каких пор тебе стало ненавистно само мое существование?» (Это произошло после того, как он на выходные посадил ее под домашний арест из-за того, что она проигнорировала его указание навести порядок в своей комнате, где у нее вечно творилось бог знает что.) Я попыталась выступить в роли дипломата — даже уговорила Салли сделать генеральную уборку в комнате, — но Дэн был непреклонен.

— Ты все равно будешь сидеть дома, — заявил он, проинспектировав ее теперь уже прибранную комнату. — Потому что тебя время от времени нужно ставить на место.

«Нет, ты не прав, — следовало мне тогда сказать Дэну, — никто из нас не нуждается в том, чтобы его „ставили на место“. Нам нужно знать и видеть, что нас любят». Но я промолчала, опасаясь, что мои слова он истолкует как посягательство на его авторитет главы семьи.

Однако теперь…

Я написала:

«Я абсолютно искренне считаю, что с твоей стороны это — немудрый шаг. Салли хочет погулять с подругами. Да, в последнее время она несколько вольно обращалась с деньгами. Но зачем же применять к ней карательные меры? Ты оказываешь себе плохую услугу. Сам скажи ей, что она снова под домашним арестом. И после сам расхлебывай кашу, что сейчас заварил».

Я отправила сообщение, даже не перечитав его.

Бип.

Наверняка сердитый ответ Дэна.

Но нет, это пришло сообщение от Ричарда:

«Только что с деловой встречи. Заказал столик в бистро гостиницы „Бикон-стрит“, которая находится, что не удивительно, на Бикон-стрит. Встречаемся через час? Ричард. PS: Я провел утомительное утро. Как у вас дела?»

Я набрала ответ:

«Да, через час. За утро я не узнала ничего нового, кроме того, что жизнь всюду преследует тебя, даже когда ты в отъезде. До встречи…»

Отправив это сообщение, я решила, что больше нет смысла торчать на семинаре и внимать коммерческим призывам торговцев от рентгенологии. Я поднялась в свой номер и сменила наряд, надев джинсы, черную водолазку и черный тренч, который носила уже лет десять. Бен, видя меня в этом плаще военного покроя, неизменно делал мне комплимент, говоря, что в нем я похожа на парижанку. После чуть подкрасила лицо, особое внимание уделив участкам кожи под глазами. Мне очень не нравились темные круги, которые уже не исчезали. Не помогали ни универсальные омолаживающие сыворотки (баснословно дорогие кремы я не могла себе позволить), ни сон. Глядя на эти темные круги, на тонкие морщинки, которые с годами будут прорезаться все глубже, я думала только о том (как это часто бывало, когда я смотрела на себя в зеркало), что на этом среднем этапе жизни самое главное — свести к минимуму процесс старения. Но, накладывая на губы помаду более смелого оттенка, чем та, что я обычно использую, когда иду на работу, я также напомнила себе слова матери, сказанные ею в одно из тех редких мгновений откровения между нами, когда она понимала, что ей уже недолго осталось жить.

— Пока тебя не похоронили, ты все еще молода.

Я снова глянула на свою помаду, думая: мама не одобрила бы этот цвет. Слишком красный. Слишком яркий. А Ричард?

О, ради бога. Не алый же. Просто чуть ярче, чем мой обычный цвет. Вот опять ты за свое. Вечно анализируешь мотивацию простых решений, как, например, выбор оттенка…

Я еще раз подкрасила губы, придав им более насыщенный цвет. Так-то вот. Вызов той части моего существа, которая вечно пытается втиснуть меня в ограничительные рамки.

Потом, подняв воротник своего черного плаща (Мата Хари в гостинице при аэропорте?), я вышла из номера. Не успела я сделать и нескольких шагов, как снова засигналил мой сотовый.

«Папа сам дал пятьдесят баксов и сказал, что он будет спать к тому времени, как я вернусь… и чтоб я его не будила. Не знаю, как тебе удалось заставить его изменить свое решение… только не подумай, что я жалуюсь. С ххх. PS: Спасибо».

Значит, Дэн все-таки сделал volte face.[29] Явно пытается загладить свою вину. Это что-нибудь изменит? Может ли человек избавиться от каких-то своих характерных качеств? Например, недовольство и угрюмость уже давно являются определяющими чертами психологического портрета моего мужа. Так же, как моя природная осторожность и стремление избежать всех чреватых скандалом ситуаций стали частью моего существа с тех самых пор — более двадцати лет назад, — когда я решила выбрать надежность после того, как…

Бип. Новое сообщение. Теперь от Дэна.

«С Салли обо всем договорились. Надеюсь, ты довольна».

Да, я довольна. А ты?

Я набрала ответ: «Рада, что все разрешилось. Спасибо».

На этот раз без нежностей. Без намеков на вымаливание любви. Ибо я знала, что он не напишет то, что я хочу.

От гостиницы шел автобус до электрички, отходившей от аэропорта. Я оказалась в нем единственной пассажиркой. С утра я еще не выходила на улицу и теперь увидела, что сегодня выдался бесподобный осенний денек. Сев в автобус, я не стала смотреть ни на большую автостоянку на другой стороне улицы, ни на ряд автозаправок, протянувшихся вдоль дороги во всех направлениях, а, щурясь от яркого солнца, обратила взгляд на лазурное небо. Автобус довез меня до электрички, и я, заплатив два доллара, умчалась от бетонного уродства шоссе № 1. Спустя десять минут поезд высадил меня перед общественным парком, который был разбит самым первым в этом некогда Новом Свете.

Мне, провинциалке, с детства мечтавшей жить в большом городе, всегда нравилось метро. Нравилась сама идея передвижения по городу под землей, по туннелям, к новому месту назначения. Нравились шум, ощущение принадлежности к городской жизни и новых возможностей, возникавшее при стремительной езде в подземном поезде.

Но, сидя в поезде, несущем меня в центр Бостона, я невольно обратила внимание на четырех латиноамериканок, которые вошли в метро вместе со мной на остановке у аэропорта. Все они были в униформе прислуги. Должно быть, работали с четырех утра и теперь возвращались домой. Обессиленные, уставшие после ранней субботней смены, они грузно сидели на своих местах. Я была уверена, что эта ежедневная езда на метро в аэропорт и обратно вряд ли их вдохновляла. Тем более что напротив них полулежал на сиденье пьянчужка с жидкой слюнявой бороденкой, в которой застряли остатки пищи.

Я сошла на остановке «Парк-стрит», сразу поднялась по эскалатору, и первое, что я услышала, это пение двух уличных гитаристов, исполнявших меланхоличный хит Курта Кобейна «Хочу быть твоим псом». Да, в 1990-х я была фанаткой «Нирваны». Мне вспомнился один особенно счастливый момент, когда мы с Дэном только что познакомились и ехали куда-то на его стареньком двадцатилетием «шевроле». Я сидела за рулем, в магнитофоне крутилась кассета с композициями «Нирваны», и Дэн во все горло орал песню «Влажное влагалище». В ту пору Дэн был падок на неприличное. И умел веселиться.

Такова уж особенность песен. Они возвращают нас в прошлое. Ведь в периоды отрочества и юности у каждого из нас столько всего связано с музыкой. На более позднем этапе какая-то песня непременно вызывает в памяти то время, когда жизнь, возможно, казалась нам менее серьезной, менее размеренной.

Два парня, исполнявшие классический хит Курта Кобейна (да, я считаю, что это классика!), имели неряшливый вид, который ввел в моду лидер «Нирваны». Обоим было не больше двадцати лет, и, хотя казалось, что они поют из последних сил, их мастерство — и инструментальное, и вокальное — было на высоте. У входа в парк царило оживление. Группы туристов с экскурсоводами. Местные жители — кто на велосипедах, кто бежит трусцой, кто с детскими прогулочными колясками. Всюду парочки. Влюбленные, гуляющие в обнимку. На парковых скамейках несколько подростков, целующихся чуть более страстно. Одна особенно пылкая парочка, бесстыдно обжимающаяся под деревом, вообще напрашивалась на арест. У некоторых парочек явно первое свидание, потому что они нервничали, держались настороженно. У новоявленных родителей, кативших коляски, на лицах следы бессонных ночей и бытовых стрессов. Пары среднего возраста — одни ведут себя так, будто их мало что связывает, другие общаются в дружелюбной манере. И пожилые мужчина с женщиной — сидят на скамейке у входа в парк, держась за руки, читают утренний выпуск «Бостон глоб».

Естественно, я позавидовала этой чете, мне захотелось узнать историю их жизни. Они из тех, что влюблены друг в друга с детства, познакомились шестьдесят лет назад и с тех пор не расстаются (про такие супружеские отношения обычно пишет «Ридерз дайджест»)? Или они познакомились гораздо позже, когда оба уже овдовели либо развелись со своими бывшими супругами и были очень одиноки? Может быть, в их семейной жизни были периоды крутых переворотов и взаимной неприязни и лишь к старости они достигли взаимопонимания? Почему они оставались вместе? Лишь из страха перед жизненными невзгодами? Или они надеялись добиться чего-то большего?.. И может быть, вот теперь, достигнув преклонных лет, они сидели вместе на скамейке в парке, держась за руки, смирившись с тем, что у каждого из них в жизни ничего не осталось, кроме своего партнера по браку, от которого и ей, и ему следовало бы давно избавиться?

Разумеется, мне больше импонировал первый вариант: преданные друг другу муж и жена, живущие в счастливом браке более шестидесяти лет. Разумеется, я понимала, что такой вариант — из области фантастики, что отношения между супругами, живущими в браке более полувека, не могут быть долгой непрерывной песней любви. Но как же нам хочется верить в сказку, в то, что стоит руку протянуть — и вот оно, супружеское счастье.

Я глянула на часы. Восемнадцать минут второго. Я опаздывала уже на три минуты, а «Бикон-стрит»… где это? Я нашла полицейского, спросила, как пройти к гостинице «Бикон-стрит». Он махнул рукой в сторону здания парламента, высившегося над Бостон-коммон, и сказал, что у парка надо свернуть налево.

— «Бикон-стрит» — первое большое здание, что вы увидите, — объяснил он. — Мимо не пройдете. Уверен, тот, кто ждет вас там, непременно дождется.

Я невольно улыбнулась. Однако я опаздывала, и мне вовсе не хотелось, чтобы Ричард думал: «Ага, значит, она из тех женщин, которые любят заставлять себя ждать».

Неужели он и впрямь так подумает? И почему меня это волнует?

До отеля «Бикон-стрит» я добралась в час двадцать семь. На двенадцать минут позже условленного времени. Бистро располагалось на первом этаже. Интерьер был стильный, элегантный. Ричард уже находился там, сидел в кабинке в дальнем углу. Наряд его, очевидно, соответствовал его представлениям о неформальном стиле: голубая рубашка на пуговицах, синяя куртка на молнии, брюки цвета хаки. Я вдруг испытала неловкость за свой вид в стиле представителей парижской богемы. Он сидел, сгорбившись над своим смартфоном «Блэкберри», и с сосредоточенным видом набирал какое-то сообщение. Судя по выражению его лица, он был явно чем-то расстроен.

— Простите, — извинилась я, подходя к кабинке.

Ричард мгновенно поднялся, натянуто улыбнулся.

— Не рассчитала время и…

— Ничего страшного. — Он жестом пригласил меня сесть за столик. — На самом деле это я должен извиниться. Наверно, мне придется скоро уйти.

— О, — проронила я, пытаясь скрыть разочарование. — Что-то случилось?

Ричард плотно сжал губы, выключил свой «Блэкберри» и отодвинул его в сторону, будто это был предвестник чего-то плохого.

— Да, кое-что… — Он осекся, заставляя себя принять радостный вид. — Впрочем, не стоит из-за этого портить обед. Не знаю, как вы, а я бы выпил «Кровавой Мэри».

— Я бы тоже не отказалась от бокала.

— А я не отказался бы и от двух.

Он жестом подозвал официанта и заказал напитки.

Когда официант удалился, я обратила внимание на то, что Ричард взял со стола салфетку и мнет ее в руках — я тоже так делаю, когда мне не по себе.

— Что-то случилось, да? — спросила я.

— Это так заметно?

— Видно, что вы расстроены.

— Расстроен, встревожен, взволнован…

— Обеспокоен. Я знаю, что вы — ходячий словарь синонимов.

По губам Ричарда скользнула печальная улыбка.

— Простите, — сказал он. — Я, правда, даже говорить не хотел о…

Я легонько коснулась его руки. Всего лишь на мгновение. Но то, как он глубоко вздохнул, когда мои пальцы легли на его куртку… интересно, когда последний раз кто-нибудь вот так касался его, чтобы подбодрить?

— Расскажите, Ричард.

Он опустил глаза, глядя на лакированную поверхность деревянного столика. Потом, все так же отказываясь смотреть на меня, произнес:

— Я солгал вам вчера.

— Бывает, — сказала я, стараясь сохранять бесстрастный тон и не чувствовать себя расстроенной, встревоженной, взволнованной. В конце концов, с этим мужчиной я общалась всего-то три часа. Мимолетное знакомство. Не более того. Так почему же он признается в том, что обманул меня?

— Это касается моего сына Билли, — наконец выдавил Ричард, по-прежнему глядя в стол.

— С ним что-то случилось?

Он кивнул.

— Что-то серьезное? — спросила я.

Он снова кивнул. Потом произнес:

— Когда я сказал вам, что он живет дома, я утаил от вас правду. Билли почти два года находится в психиатрическом отделении тюрьмы штата. Я только что узнал, что его посадили в одиночную камеру, потому что минувшей ночью он пытался зарезать своего сокамерника. За последние полтора года он уже в третий раз попадает в одиночку. И тюремный психиатр мне только что сказал: «Вряд ли его выпустят из одиночного заключения в обозримом будущем».

Молчание. Я снова положила свою ладонь на руку Ричарда:

— Даже не знаю, что сказать. Это просто ужасно.

— Да, — произнес он. — Надеяться больше не на что.

— Не говорите так. Надежда есть всегда.

Он посмотрел мне прямо в лицо:

— Вы сами-то в это верите?

Теперь пришла моя очередь отвести взгляд.

— Нет, — наконец ответила я.

Глава 2

— Билли было девятнадцать лет, когда ему поставили диагноз «биполярное аффективное расстройство».

Нам только что принесли «Кровавую Мэри». Ричард, признавшись в том, что солгал мне насчет своего сына, после отказывался о нем говорить («Не хочу обременять вас своими проблемами»). Я мягко настаивала, чтобы он поделился со мной своей бедой. Ричард глотнул из бокала. Снова напряженным взглядом надолго уставился в стол. Я видела, что он пытается решить, стоит ли ему быть откровенным со мной. Я крепче стиснула его руку. Он на мгновение накрыл своей ладонью мою, потом поднес ко рту бокал и (заодно) осторожно высвободил свою руку. Опять жадно глотнул водочного коктейля. Я видела едва заметное сокращение мышц его горла, по которому текла обжигающая жидкость.

Потом он сказал:

— Мы всегда знали, с самого его детства, что Билли не совсем нормальный ребенок. Замкнутый. Необщительный. Скрытный. Во всяком случае, я так это видел. Временами он вел себя абсолютно адекватно, потом вдруг ни с того ни с сего становился чрезвычайно оживленным и общительным. Слишком общительным, на мой взгляд. Но после этих его периодов угрюмости, ухода в себя, солипсизма…

Чудесное слово, подумала я. Произнеся его, Ричард на мгновение вскинул брови, словно прочитал мои мысли. Я улыбнулась в ответ.

Он продолжал:

— …мы оба так радовались, что он наконец-то воспрянул духом. Тем более что в подростковом возрасте он почти всегда держался обособленно. В местной школе Бата, где он учился, его все считали чудиком. Школьный психолог протестировала его и сказала, что, по ее мнению, у него есть «проблемы». Она направила его к психотерапевту, и Билли какое-то время посещал врача, хотя Мюриэл, моя жена, была против.

— Почему?

— Мюриэл из тех людей, кто уверен, что «умственные дела», как она выражается, это признак слабости. Полагаю, такое восприятие у нее сформировалось в результате детского опыта. Она росла в Дорчестере; отец ее, американец ирландского происхождения, служил в полиции, причем был этаким типичным крутым копом, который особо не церемонится. Он пил, конечно, и регулярно поколачивал жену. В конце концов мать Мюриэл не выдержала. Она была родом из. Льюистона. Так вот, она забрала детей — Мюриэл и двух ее братьев — и уехала к родителям. Мюриэл тогда было всего двенадцать лет. Отца она больше не видела. Он решил, раз дети его последовали за матерью в Мэн, значит, они от него отказались. Он вычеркнул их из своей жизни, а через пять лет умер от пьянства, разрушившего его печень… Слишком много подробностей, да?

— Интересные подробности! — сказала я.

— Надеюсь, вы говорите это не из учтивости?

— Я говорю это, потому что мне интересно. Интересна ваша история. Как вы познакомились с Мюриэл?

— Отец нанял ее секретарем.

— Когда это произошло?

— В конце восемьдесят первого года. Она окончила секретарские курсы в Портленде, вышла замуж за полицейского, но прожила с ним недолго…

— История повторяется…

— Особенно та, что по Фрейду. Но у нас с Мюриэл все было по-другому.

— У вас всего один ребенок?

— До Билли у нее было три выкидыша. Его рождение мы рассматривали как великий дар, как вознаграждение за пережитое горе, что причинили нам три неудачные беременности. Когда Билли наконец-то появился на свет, Мюриэл было тридцать шесть лет. По нынешним меркам для первых родов это не ахти какой возраст, а тридцать лет назад она считалась старородящей матерью. Мюриэл заботилась о Билли по всем правилам, но меня с самого начала не покидало ощущение, что она по-настоящему не привязана к сыну, что в душе она всегда чувствовала, что он родился другим, не таким, как все.

— Он превзошел все основные показатели развития?

— Абсолютно все. А тесты на выявление способностей показали, что он исключительно одаренный мальчик. Особенно в математике. В школе для него это было единственным спасением, ибо в том, что касалось математики, он был просто волшебником. Помнится, когда он учился в десятом классе, мне позвонил его учитель по математике — мистер Полинг, кажется. По его просьбе я пришел в школу, и он сказал мне, что у Билли непревзойденные аналитические способности, что за двадцать пять лет преподавательской деятельности он впервые встречает столь незаурядный ум. Он предложил, чтобы Билли посещал дополнительные занятия после школьных уроков, а летом отправился в лагерь, где детям дают углубленные знания по математике, — в лагерь при МТИ, представляете? Мюриэл сочла, что это уже слишком. «Что он будет делать в этом математическом лагере? Только еще больше замкнется в себе». Таково было ее видение. Я стал спорить, говорил, что наш сын — талантливый мальчик и мы должны поощрять его способности, что, возможно, с помощью математики он сумеет выйти из состояния самоизоляции и одиночества, которое до той поры было определяющим в его жизни. Я рассудил, что в математическом лагере при МТИ он будет общаться со своими единомышленниками, «с повернутыми на цифрах чудиками», как выражался сам Билли, — в средней школе Бата таких, конечно, не было. Мюриэл также не устраивали расходы на все это предприятие — почти три тысячи долларов. В конце 1990-х для нас это было напряженно, хотя наш бизнес тогда приносил неплохой доход. И все же я настоял. Билли поехал в математический лагерь при МТИ. Первые две недели он казался невероятно счастливым. Ему нравились преподаватели. Нравились его новые товарищи — математические таланты. Я даже навестил его через десять дней. Никогда еще не видел его таким сосредоточенным, таким непринужденным, в ладу с самим собой и с окружающими. А его профессор — он преподавал лямбда-исчисление (мне пришлось в справочнике посмотреть, что это такое) — отвел меня в сторону и сказал, что намерен замолвить за Билли словечко в приемной комиссии, чтобы его следующей осенью без проволочек приняли в МТИ. В Бат я возвращался в приподнятом настроении. Мой сын — гениальный математик. Мой сын — будущий профессор МТИ, или Гарварда, или Чикагского университета. Мой сын — лауреат Нобелевской премии. Да, я понимаю, что все это были голубые мечты. Но ведь, по словам профессора, мой сын и впрямь мог всего этого добиться. А потом, спустя пять дней, мне позвонили из МТИ. Билли пытался поджечь простыни и матрас в своей комнате. К счастью, дежурный куратор не растерялся. Учуяв запах дыма, он схватил огнетушитель и погасил пламя. Но Билли своей выходкой нанес имущественный ущерб на сумму в несколько тысяч долларов. Когда он признался в поджоге, его тут же исключили из лагеря. Я, конечно, был подавлен случившимся. Но особенно меня угнетало то, что Билли, когда я приехал за ним, вообще отказывался говорить о том, что произошло. «Допустим, мне захотелось похулиганить», — только и сказал он. Когда он повторил это матери, она решила, что его нужно поместить в ближайшую психбольницу. Правда, они никогда не ладили. Билли знал, что мать считает его ненормальным, не таким, как все. Мюриэл всегда чувствовала себя неуютно рядом с кем-то, кто не вписывался в ее зону комфорта. Она ненавидит путешествовать. За последние пять лет из Мэна выезжала лишь дважды, и то на похороны родственников, живших в Массачусетсе. Она не в состоянии понять своего блестяще одаренного, но эксцентричного сына. Я неоднократно пытался поговорить с ней об этом — и пытался убедить ее в том, что наш сын нуждается в ее сочувствии. Но если Мюриэл определила для себя, что тот или иной человек — лишь источник неприятностей, мнения своего она не изменит.

Ричард умолк, вновь взял бокал с «Кровавой Мэри». Я тоже глотнула коктейля, силясь разобраться в сложном рисунке его семейной жизни. Из того, что он рассказал, я смогла сделать вывод, что Мюриэл была сухой, категоричной, бессердечной. Но не потому ли, что я сопереживала ее мужу, пребывавшему в крайнем расстройстве?

— У каждого из нас свои личные горести, не так ли? — сказал он. — И я ни в коем случае не хотел портить нам обед…

— Не извиняйтесь. То, что происходит с вашим сыном, — это беда. Большая, ужасная беда…

— То, что происходит с моим сыном… — повторил Ричард, понизив голос почти до шепота. — Вы говорите так, будто его наказали свыше. На самом деле… он сам себя наказал.

— Но ведь вы сказали, что Билли страдает биполярным расстройством. А человек, страдающий биполярным расстройством…

— Знаю-знаю. Вы правы. Прости им, Отче, ибо они не ведают, что творят. Мюриэл процитировала мне эту строчку из Евангелия от Луки, когда я попытался объяснить поведение Билли после того, как его выгнали из математического лагеря при МТИ. «Вечно ты его выгораживаешь. Его следовало бы отвести в ближайший вербовочный пункт морской пехоты и заставить добровольно поступить на военную службу. За три месяца подготовки в Пэррис-Айленд из него бы всю дурь вышибли». Я понимаю, что со стороны Мюриэл это крайность. Но дело в том, что, когда я привез Билли домой из лагеря МТИ и он отказался с ней разговаривать, где-то в три часа ночи я проснулся и увидел Мюриэл сидящей в кресле у окна в нашей спальне и горько плачущей. Я попытался утешить ее, а она сказала, что сама виновата в том, что случилось с Билли. «Я знаю, я — плохая мать. Знаю, что никогда не дарила ему достаточно любви, а он в ней так нуждался». Я был рад это слышать. Она озвучила истину, которую я всегда боялся с ней обсуждать.

Почему же вы боялись? Я не задала вслух этот вопрос — вовремя осеклась. Я по себе знала, отношения между супругами, долго живущими в проблемном браке, зачастую основаны на умении не касаться многих мучительно очевидных истин, и мы все боимся начинать разговоры, которые могут завести нас в мрачные и болезненные уголки той жизни, что мы создали для себя.

— Я ненавижу себя за то, что ни разу дома не поднял вопрос об ее антипатии к нашему сыну. И о ее неспособности проявлять заботу и внимание.

— К нему и к вам? — спросила я.

Заметив, что Ричард напрягся, я отругала себя за то, что переступила границы дозволенного.

— Простите-простите, это был неуместный вопрос, — извинилась я.