Пять дней Кеннеди Дуглас
— В мечтах. Раньше это был «Ритц». Теперь — апартаменты для супербогатых. Даже в чопорном консервативном Бостоне — где показная роскошь и щеголянье богатством до сих пор считаются дурным тоном, — как и везде в наши дни, крутятся воистину большие деньги. Особенно с учетом того, сколь высока здесь концентрация людей, работающих в открытых фондах и в области био- и информационных технологий.
— Ребята из этих открытых фондов гребут по два-три миллиона долларов в год.
— Минимум два-три миллиона. Те, кто находится на вершине пищевой цепочки, наверняка имеют более десяти миллионов. Невероятно, да?
— Еще более невероятно, что любой из тех, кто не принадлежит к клубу богатых и состоятельных — а я отношу сюда всех с доходом не более двухсот тысяч в год, — едва сводит концы с концами. Я сужу по себе. Последние полтора года, когда Дэн сидел без работы, для нашей семьи были очень тяжелыми в финансовом плане. Ему очень не хочется работать на складе, куда он выходит в понедельник, но у нас появятся лишние триста долларов в неделю… наконец-то вздохнем немного свободнее. Причем не в том смысле, что это даст нам возможность всей семьей поехать на лыжный курорт в Аспене. Нет, мы просто сможем спокойно оплачивать самые насущные расходы. Бог свидетель, я ни в коем случае не завидую чужому успеху и богатству. Я сама выбрала свою профессию, свою работу. Я сама решила остаться в Мэне, где, я знала, заработки невысокие. И я ненавижу жаловаться.
— Ну вот, опять вы извиняетесь. А нужно просто сказать правду. И эта правда такова: сегодня в Америке либо у тебя большие деньги, либо ты просто существуешь. И я сейчас говорю как республиканец, но республиканец, который с детства усвоил, что средний класс может жить вполне прилично; что, если ты учитель, медсестра, полицейский, водитель «скорой помощи», солдат, у тебя есть дом, две машины в гараже, каждое лето ты можешь позволить себе двухнедельный отпуск где-нибудь у озера, можешь дать своим детям высшее образование, не влезая в умопомрачительные долги, спокойно оплачивать ежемесячную медицинскую страховку всей семье и даже дом свой отапливать всю зиму, не опасаясь остаться без средств к существованию. А сегодня что мы имеем? Большинство моих клиентов, даже те, кто имеет постоянное место работы с полной занятостью, вынуждены считать каждый цент… Так что это очень хорошо, что ваш муж нашел работу.
— Хотя от этого он чувствует себя еще более несчастным.
— Лучше быть несчастным, получая зарплату, чем несчастным, не зарабатывая ничего. Конечно, хотелось бы сказать нечто оптимистичное, в духе Хорейшо Элджера. Например: «Если ему не нравится его работа, пусть найдет другую». Но на нашем рынке…
— А то я не знаю. Я вот все думаю, что, может, нам стоит как-то изменить свою жизнь, когда Салли в следующем году поступит в вуз и уедет учиться. Но…
Я не договорила. Не знала, как закончить свою мысль.
— Перемены, — произнес Ричард. — Опять это ужасающе значимое слово.
Мы пошли по Коммонуэлс-авеню. Прежде несколько раз я бывала на этом бульваре и всегда восхищалась им, но как турист, мимоходом отмечающий впечатляющие красоты. Сегодня я стала внимательнее приглядываться к стоявшим вдоль улицы фешенебельным многоквартирным домам и особнякам. Казалось, эта часть Бостона — из эпохи Генри Джеймса, настолько она выбивалась из реалий современной действительности. Может быть, потому что послеполуденное солнце как-то по-особенному освещало старинную каменную и кирпичную кладку. Может быть, виной тому был несравненный осенний убор деревьев, меж которых стояли уличные фонари XIX века. Может быть, из-за того, что Ричард оживленно рассказывал мне историю этой улицы, делился со мной интересными фактами буквально о каждом здании, мимо которого мы проходили… и, судя по тем глубоким познаниям, что он демонстрировал, эти сведения были почерпнуты не минувшей ночью из Интернета, а скорей всего, он много читал об этом историческом районе, ибо ему были известны мельчайшие подробности, свидетельствовавшие о большой проделанной исследовательской работе. Я представила Ричарда в его доме в Бате — в скромном доме, по его словам, на одной из улиц близ судостроительного завода. Наверняка там есть чердачное помещение, в котором он устроил свой домашний кабинет: простенький письменный стол, старое кресло, устаревший компьютер (подобный тому, что стоит у меня дома), который следовало бы заменить еще несколько лет назад, ибо Ричард не производил впечатления человека, тратящего много денег на самого себя. Этот кабинет — его убежище, место, где он может отгородиться от проблем своего явно не самого удачного брака, лишенного теплоты комфортных супружеских отношений, и на время отрешиться от переживаний за своего сына Билли. Здесь Ричард утоляет свою безграничную любознательность. Роется в Оксфордском словаре (наверняка у него многотомник — единственная роскошь, что он себе позволил), читает сборник американской поэзии издательства «Нортон» или путешествует по бескрайним просторам Интернета. Поднявшись в свой чердачный кабинет, Ричард погружается в мир языка и исторических фактов. И возможно, рисует в своем воображении (как и все мы) другую жизнь, помимо той, что мы создали для самих себя.
Перемены. Это вечное неистребимое желание, усиливающее чувство безысходности. Перемены. Ричард прав. Ужасающе значимое слово.
— …это построено по проекту архитектора Олмстеда, — рассказывал Ричард. Мы шли мимо здания, которое он назвал первым аванпостом Гарвардского клуба в Бостоне. — Олмстед больше известен как первый великий ландшафтный дизайнер, создатель парковых зон: Центральный парк в Нью-Йорке, Мон-Руаяль в Монреале. Это здание до сих пор принадлежит Гарварду, но сам клуб перенесли в другое — оно гораздо больше — в миле отсюда, сразу же к северу от Массачусетс-авеню. Этот особняк интересен тем, что по стилю он близок к архитектуре эпохи Регентства, описанной в романах Эдит Уортон «Обитель радости» и «Век невинности». Хотя Олмстед и Уортон были современниками.
— Вы хорошо знаете этот бульвар.
— Я же говорил, что планирую поселиться здесь в своей другой жизни.
— Где именно?
— На следующей улице отсюда. Юго-западный угол Дартмут-стрит и Коммонуэлс-авеню.
— Хорошо, когда знаешь, что ждет тебя после смерти.
— Другая жизнь не значит загробная, — заметил он.
— И когда же начнется ваша другая жизнь?
— Это вечный вопрос.
— Или не вечный, если принять во внимание, что жизнь — явление временное, — возразила я.
— Вы верите в «загробную жизнь»?
— Я знаю, что вера и доказательство — понятия противоположные. А это значит, что всякие верования — особенно религиозные — основаны на признании некой сюжетной линии, которую, хоть она и обнадеживает, осмыслить очень трудно. С другой стороны, если мне завтра скажут, что у меня рак четвертой степени, возникнет ли у меня соблазн попросить Иисуса Христа быть моим Спасителем? Как бы мне ни хотелось думать, что после смерти есть еще что-то, поверить в это я просто не могу. Собственный скепсис меня, конечно, печалит. Но я долго ломала голову над этим вопросом и в конце концов пришла к заключению, что есть только эта жизнь. А вы?
— У меня двоякое мнение на этот счет. Я знаю нескольких очень ревностных христиан, которые абсолютно убеждены, что, как только они уйдут из жизни, святой Петр вручит им ключи от раздевалки и полотенце. Я ничего не имею против тех, кто в это верит, ибо главная функция религии — уменьшить страх перед смертью. Но… в общем, я читал, что Стив Джобс, умирая от рака, признался одному своему близкому другу, что, сколь бы его ни завораживали все мистические и спиритические представления о потустороннем мире, его не отпускает мысль, что смерть — это как выключение всех его компьютеров. Нажал кнопку — и темнота.
— Как ни странно, в этом есть некоторое утешение, да? Отключение сознания. Компьютер гаснет. Навсегда.
— Проблема в том, что мы — единственные существа, наделенные сознанием в полном смысле этого слова. Существа, способные испытывать чувство вины, сожаление. Скажем, если ты достигаешь конца жизни…
— …с пониманием того, что не жил по-настоящему?
Мы остановились на углу Коммонуэлс-авеню и Дартмут-стрит перед четырехэтажным домом из красновато-коричневого песчаника. На стенах — налет копоти, но, судя по парадному входу и ставням на окнах, само здание поддерживали в хорошем состоянии. Оно выглядело гораздо скромнее, чем другие более пышные особняки и фешенебельные многоквартирные дома на этой улице, но все равно производило очень приятное впечатление. На железной ограде, отделяющей дом от улицы, висело объявление о продаже. Под словом «ПРОДАЕТСЯ» текст, написанный шрифтом поменьше, извещал потенциальных покупателей о том, что на продажу выставлена двухкомнатная квартира, «овеянная духом бесподобного очарования Старого Света».
— Значит, это здесь? — спросила я.
— Третий этаж, вон те три окна, выходящие на улицу.
Окна были большие, что свидетельствовало о высоких потолках.
— Милое местечко, — сказала я.
— Две недели назад я тайком уехал в Бостон, чтобы осмотреть эту квартиру. Просторная, много света, воздуха. Отличный паркетный пол. Гостиная на всю длину здания. Большая спальня. В гостиной есть альков, где можно устроить маленький кабинет. Ванная и кухня не очень современные. Но риэлтор сказал, что можно поторговаться. Начальная цена — триста пять тысяч, но в прошлом году у продавцов сорвалась сделка, а они хотят побыстрее продать эту квартиру, и если я смогу заплатить двести шестьдесят пять наличными, она моя.
— А у вас есть такие деньги?
— Вообще-то есть. Я из тех рачительных экономов, которые ежегодно откладывают двадцать процентов от своего чистого дохода. На моем счете в банке примерно четыреста тысяч. Адвокат, с которым я консультировался в Портленде — Бат — слишком маленький городок, чтобы там с кем-то можно было обсуждать дела о разводе, — сказал мне, что если я оставлю Мюриэл дом в Бате, она будет не вправе претендовать на мои накопления. А у меня здесь есть один клиент, строитель из Дорчестера, и он сказал, что мог бы оборудовать стильную ванную и элегантную кухню, сделать косметический ремонт, отциклевать и заново покрыть лаком паркет всего за тридцать пять штук. После покупки квартиры, уплаты налогов и прочих расходов у меня на счете в банке еще осталось бы семьдесят пять тысяч.
— Но главное, вы бы жили здесь, где всегда хотели жить.
— Именно. Я даже мог бы перенести сюда большую часть своего бизнеса и, возможно, нанять кого-то в свое агентство на место Мюриэл… хотя, зная Мюриэл, я уверен, что она, скорей всего, настоит на том, чтобы остаться, дабы зарплату получать и не сидеть без дела… Что меня вполне устраивает. Она — компетентный работник.
— И когда вы переезжаете?
Я увидела, как плечи Ричарда напряглись, он плотно сжал губы.
— В жизни не все так однозначно, вы не находите? — спросил он.
— Пожалуй. Просто, раз уж вы все просчитали…
— У кого-нибудь когда-нибудь получалось «все просчитать»?
Я улыбнулась.
— Впрочем, вы абсолютно правы. На этот раз я действительно хочу сделать ход… сколь бы неприятно и отвратительно это ни было.
— Все мои разведенные знакомые в один голос утверждают, что особенно тяжело было решиться на развод. Но стоило им со своими супругами разбежаться в разные стороны, они удивлялись, почему не сделали этого гораздо раньше. Однако, по-моему, мой комментарий не к месту.
— Может, мысль о разводе тоже приходила вам в голову? — предположил он.
Теперь я напрягла плечи и поджала губы.
— В жизни не все так однозначно… как вы сами сказали.
— Пожалуй, теперь я переступил черту дозволенного.
— Значит, мы квиты. Честно говоря, я была бы рада оказаться на вашем месте.
— Простите, что нагрузил вас финансовыми подробностями сделки. Чистейшая глупость с моей стороны.
— Но ведь вы рассказываете все это мне потому, что до сих пор пытаетесь понять, способны ли пойти на такой шаг… Естественно, вас гложут сомнения. И я бы мучилась сомнениями, будь я на вашем месте, ведь это важное решение.
— Вы правы, но лишь отчасти. Рассказываю я вам все это еще и потому, что никто, даже мой самый близкий друг, капитан полиции, не знает о моих планах. И потому, что я могу быть с вами откровенным. И… а откровенничать с женщиной… в общем, в этом у меня мало опыта.
Я коснулась его руки:
— Спасибо за вашу откровенность.
Он накрыл мою ладонь своей:
— Это я должен вас благодарить.
— И я тоже вам глубоко признательна.
— За что?
— За то, что заставили меня раскрепоститься. На работе все считают, что я слишком сдержанна. Я со всеми любезна, со всеми поддерживаю профессиональные отношения и всегда осмотрительна. Дэн часто говорит мне то же самое: я скрытна, необщительна.
— Для меня это новость, — сказал Ричард, не выпуская моей руки.
— Вы меня еще не знаете.
— За несколько часов о человеке можно узнать очень много.
— Вот и я теперь знаю, что вы намерены купить эту квартиру.
Убрав руку с моей ладони, Ричард глянул на верхние этажи красновато-коричневого дома и, понизив голос почти до шепота, произнес:
— Надеюсь, так и будет.
«Почему должно быть иначе?» — хотела спросить я, но сдержалась и вместо этого просто сказала:
— Я тоже на это надеюсь.
Ричард снова обратил на меня свой взгляд:
— Итак… есть какие-нибудь мысли по поводу того, что нам делать дальше? То есть если, конечно, вы хотите…
— …продолжить прогулку? Нет, я хочу покинуть элегантную Коммонуэлс-авеню, вернуться в свой мерзкий отель и пойти на пятичасовой семинар об усовершенствованных методах колоноскопии… хотя сама я колоноскопию не делаю.
— Зато звучит так романтично.
Я рассмеялась, потом сказала:
— Если вы не против, я хотела бы теперь посетить музей или художественную галерею, ведь дома такой возможности у меня нет. И я предпочла бы посмотреть то, что не смогу увидеть в Мэне. Слышали про ИСИ?
— Новое здание на набережной?
— Точно. Я читала статью о нем в каком-то журнале. Институт современного искусства. Современный, авангардный, потрясный. И с видом на залив.
— Где конечно же полно людей в черном — современных, авангардных, потрясных.
— Ну… заодно поглазеем на местную городскую богему.
— Вы в вашем наряде прекрасно впишетесь в их среду.
— А вы, думаете, не впишитесь?
— Я в моем наряде буду смотреться там как самый занудный…
— Измените свой внешний вид, — сказала я, снова брякнув, не подумав.
— Что? — спросил он, глядя на меня в замешательстве.
— Измените. Коварный глагол, да? Если вам не нравится ваш наряд, смените его.
— И как вы себе это представляете?
— А вы как думаете?
Ричард поразмыслил с минуту. Потом сказал:
— Безумная идея.
— Но вы ведь ее не отвергаете?
— Что ж… «Изменить» рифмуется с «удивить». А удивить — значит…
— Может, это вовсе не так удивительно, как вам кажется.
Глава 5
Синонимы слова «наугад»: неумышленно, необдуманно, непроизвольно, невзначай, наобум, случайно.
Случайно. По воле случая. Как, например: события постепенно приняли новый, непредвиденный, непредсказуемый оборот. Вот так же произошло и мое знакомство с Ричардом. Нас с ним свел случай. А потом мы случайно еще раз встретились с ним в кинотеатре. И договорились пообедать вместе. А обед плавно перетек в совместную прогулку, то есть дальнейшие события, как и все, обусловленные случайным стечением обстоятельств, стали развиваться по непредусмотренной траектории. И то, что мы с Коммонуэлс-авеню пришли на Ньюбери-стрит, — это тоже абсолютно алеаторное стечение обстоятельств… хотя алеаторность подразумевает намеренную случайность, поэтому, пожалуй, это наиболее верный синоним для характеристики сложившейся ситуации. Ибо в основе случайности все равно лежит выбор. А это, в свою очередь, означает, что у каждой случайности есть определенный подтекст, но этот подтекст проявляется лишь благодаря цепной реакции, когда одно событие влечет за собой другое. Вот и нас такая цепочка якобы случайных событий привела в исключительно элегантный, стильный квартал Бостона — на Ньюбери-стрит, где мы только что остановились перед витриной салона (ибо это явно не «магазин»), торгующего очками.
— И как называется это место: оптика, линзы, магазин офтальмолога, очечная лавка? — спросила я.
— Пожалуй, просто «Очки»… чего уж тут мудрить…
— И то верно, раз здесь продают очки.
— По-моему, мне здесь не место, — сказал Ричард. — Посмотрите на продавца.
За прилавком стоял обритый наголо мужчина с ультрамодным пенсне на носу и большими круглыми черными серьгами в ушах.
— На вид вполне дружелюбный, — заметила я.
— Ага, из Берлина двадцатых. Такой посмотрит на меня…
— И увидит потенциального покупателя. Все, прекратите дергаться и просто…
Я открыла дверь и буквально впихнула его в салон. Продавец поприветствовал нас отнюдь не с холодной надменностью, а очень даже радушно.
— Полагаю, судя по тому, что жена втолкнула вас сюда, вы не очень настроены примерить на себя новый стиль.
Ричард не поправил его относительно «жены». Но и не стушевался от того, что продавец заметил его смущение.
— Вы правы, — подтвердил он. — Я существую вне стилей.
Продавец — на прилавке перед ним стояла именная табличка: «Гэри: Оптометрист» (неужели есть такое слово?) — заверил Ричарда, что он «здесь среди друзей», и затем живо приступил к своим обязанностям. За полчаса, избавив Ричарда от смущения, Гэри заставил его примерить разные виды оправ. Быстро сообразив, что его клиент понятия не имеет, как он хочет выглядеть в очках, Гэри стал показывать Ричарду всевозможные комбинации. Объяснил, что следует принять во внимание цвет кожи, волос и овальный контур лица Ричарда, сообщил, что, резкие геометрические формы придадут ему, «пожалуй, излишне строгий вид…», и убедил не возвращаться к металлическим оправам («они грубоваты, как вы считаете?»). В результате Ричард остановил свой выбор на оправе чуть овальной формы коричневатого цвета — стильной, но не броской. И она мгновенно преобразила его. Вместо нескладного страхового агента передо мной стоял элегантный профессор. Ученый муж. Мыслитель.
— Ну как? — спросил Ричард, которому явно нравился тот образ, что он видел в зеркале. Однако он нуждался в моем одобрении.
— Вы в них бесподобны, — ответила я.
— Если ваш окулист в Бате по телефону продиктует мне ваш рецепт, готовые очки вы сможете забрать уже через час.
Удача была на нашей стороне: окулист в Бате сумел отсканировать рецепт на очки и переслать его Гэри. Мы снова вышли на Ньюбери-стрит.
— Теперь давайте поищем для вас кожаную куртку, — предложила я.
— Мне как-то не по себе, — признался Ричард.
— Потому что я раскомандовалась?
— Вы не командуете. Просто умеете убеждать.
— Но, как коммивояжер, вы, конечно, знаете, что уговорить можно лишь того, кто хочет, чтобы его уговорили.
— А я конечно же хочу, чтобы меня уговорили?
— Я не стану отвечать на этот вопрос.
— Четыреста долларов за одни очки. Никогда бы не подумал…
— Что?
— …что я способен так бесшабашно идти на поводу у своих прихотей.
— Очки — не прихоть.
— Фирменные — прихоть.
— Дайте угадаю: отец вам говорил…
— И отец, и мать считали каждый цент. И, да будет вам известно, я женился на женщине, которая тоже уверена, что бережливость — одна из главных, самых важных добродетелей. И поскольку она еще и мой бухгалтер и имеет доступ к выпискам по всем моим кредитным картам…
«Она вам не мать», — хотела сказать я, с изумлением думая про себя, почему многие мужчины обращают своих жен в матерей, а многие женщины охотно соглашаются играть эту уничижительную роль. Эта мысль навела меня на другую: Дэн в минуты раздражения вел себя со мной так, будто я и есть та самая недовольная женщина, которая вырастила его и всегда давала ему понять, что он ее разочаровывает. Зная, что он с детства вынашивает в себе обиду на мать, я всегда старалась воздерживаться от критики в его адрес. Однако с тех пор, как Дэн остался без работы, он постоянно отводил мне роль своей матери. Роль, которую я не хотела играть.
— Когда она увидит ваши фирменные очки, — произнесла я, — скажите ей…
— …мне нужны были новые очки… и, кстати, я переезжаю в Бостон.
— Решительно и бесповоротно, — рассудила я.
— Так где мы будем искать кожаную куртку?
Мы прошли несколько кварталов с большими фирменными магазинами. В витрине «Берберри» висела сногсшибательная черная кожаная куртка, наверно, во вкусе современной байронической личности… и стоила она, судя по цифрам на ценнике, более двух тысяч долларов.
— Даже будь у меня такие деньги, не думаю, что я стал бы носить эту куртку, — сказал Ричард. — Очень уж в стиле Эррола Флинна.
В одном из следующих магазинов он обратил внимание еще на одну куртку, которая, на его взгляд, как он интересно выразился, была «несколько в стиле Лу Рида».
— Вы знаете Лу Рида? — спросила я.
— Лично? Нет, страховой полис он у меня не оформлял. А вот «Трансформер» — отличный альбом. Не могу сказать, что я отслеживал его музыкальную карьеру после выхода «Нью-Йорка». Мюриэл не поклонница «Велвет андерграунд», ей всегда больше нравился Нил Даймонд…
Ричард Коупленд — тайный подражатель манхэттенского полусвета! Или, может быть, просто поклонник. Неудивительно, что он стремится избавиться от своего наряда гольфиста, который не снимает вот уже много лет. Как и тот костюм, в котором я впервые увидела его у стойки регистрации в отеле. Унылый стиль. Так, несомненно, одевался его отец. Униформа американского бизнесмена пуританских правил. Одежда — это язык. А нам так часто не нравится язык, на котором мы заставляем себя говорить. Например, я сама. В больнице моя повседневная форма — белый лабораторный халат. Дома и по городу, в Дамрискотте, я всегда хожу в спокойных неброских нарядах. Но в моем шкафу есть несколько вещей, изобличающих другую сторону моей натуры, — например, моя кожаная куртка, черный европейский плащ, что сейчас на мне, и даже восхитительная мягкая фетровая шляпа, которую я купила в магазине винтажной одежды во время поездки в Берлингтон. Но в этих вещах, включая пару черных замшевых ковбойских сапог, на которые я наткнулась на одной домашней распродаже (они идеально мне подошли — и стоили всего $15), я показываюсь на людях крайне редко. Если б я в своем городе вышла на улицу одетая так, как сейчас, никто бы ничего не сказал — так повелось в Мэне. Но мой наряд не остался бы незамеченным, и за моей спиной тотчас бы начались пересуды. Так что свой гардероб в стиле Левобережья[39] я обычно держу под замком и достаю его лишь в тех случаях, когда еду в Портленд на какое-нибудь культурное мероприятие. А недавно, когда, собираясь с Люси на концерт джазовой музыки, я надела черную куртку и замшевые сапоги, моя дочь этот вечерний туалет прокомментировала следующим образом:
— Видок у тебя хипповый. На маскарад, что ли, собралась?
Мне хотелось ответить ей, что, говоря по чести, я вообще предпочла бы одеваться в таком стиле, но меня сдерживают нравы провинциального городка и мое собственное врожденное чувство благопристойности (которое в минуты раздражения на саму себя я считаю формой трусости). Теперь я видела, как Ричард испытывает чувство неловкости и пытается это скрыть — мы как раз зашли в очередной дорогой бутик в поисках кожаной куртки, которую он так боялся носить, — и мне невольно пришло в голову: он тоже держит в тайне многое из того, что хотел бы выразить. И когда в магазине, торгующем модной одеждой в военном стиле, он стал разглядывать искусственно состаренную темно-коричневую куртку типа той, что носили военные летчики в 1940-х годах (смотрелась она очень стильно), я поняла, что он пытается представить себя в ней.
— Вот ваша куртка, — сказала я.
— Дома на меня будут коситься.
— И я не ношу этот плащ в Дамрискотте, потому что боюсь того же. Но вы ведь все равно скоро переедете в Бостон.
Ричард примерил куртку. Они пришлась ему впору, сидела великолепно, но плохо сочеталась с его голубой рубашкой на пуговицах. Поэтому я подошла к прилавку, на котором лежала стопка элегантных рубашек из плотной ткани. Прикинув, что Ричард, наверно, носит размер 50–52, я выбрала черную рубашку с маленькими металлическими пуговками на карманах.
— Черная? — с сомнением в голосе произнес Ричард, когда я протянула ему рубашку. — Не слишком ли радикально?
— Она будет хорошо гармонировать с курткой, особенно если вы подберете к ней и черные джинсы.
— Я в жизни не носил черного.
— Но наверняка хотели. Лу Рид, все такое.
— Я седой, невзрачный, скучный тип, чтоб носить…
— Вы самый интересный человек из всех, кого мне доводилось встречать за…
Когда последний раз я встречала столь интересного человека?
— Вы снова мне льстите, — сказал он.
— Нет, говорю как есть. Так, а теперь… мне нужно знать ваш размер талии и длину брюк.
— Джинсы я сам возьму.
— Нет уж… я выберу, а вы, если не понравится, забракуете.
— Талия — тридцать четыре, как ни стыдно это признавать…
— У Дэна — тридцать шесть. А длина?
— Тридцать два. Но вы и вправду думаете, что в черных джинсах с черной рубашкой я буду смотреться…
— Как? Слишком круто?
— Или нелепо.
— А вы примерьте, а потом сами скажете мне, нелепо или как?
Я нашла полки с джинсами, выбрала черные «Левисы» нужного размера, дала их Ричарду и показала в сторону примерочной. Когда он направился туда, я вдогонку спросила, какой у него размер обуви.
— Десять с половиной. Только, право, я чувствую себя…
— Если вы себе не понравитесь, никто не заставит вас это носить. Но примерить-то можно?
В одном из углов магазина, увешанном плакатами периода Первой и Второй мировых войн с призывами вступать в армию, я увидела пару черных ботинок — на шнурках, по щиколотку, из зернистой кожи, стильных, но не эпатажных — нужного размера. Я принесла их в примерочную, постучала в кабинку, где переодевался Ричард, и просунула ботинки в большую щель между полом и нижним краем дверного полотна.
— Эти, возможно, подойдут, — сказала я.
— Тоже черные, — отозвался голос из кабинки.
— И что в этом плохого? Позовите, когда будете готовы.
Минутой позже из кабинки вышел совершенно другой человек. Ричард снял свои очки, которые скоро собирался заменить. Эффект, усиливаемый новой одеждой, был потрясающий. Джинсы, черная рубашка и черные ботинки сидели идеально. И кожаная куртка изумительно гармонировала с остальным его нарядом, хотя съемный меховой воротник несколько выбивался из общего ансамбля, напоминая о военных фильмах 1940-х годов, в которых действие разворачивалось на восточном фронте. Не считая этой пустячной детали, вся остальная одежда словно была сшита специально для него. Он сразу помолодел лет на десять. Избавившись от своей бухгалтерской униформы и невзрачных очков в массивной металлической оправе, доминировавших на его лице, Ричард мгновенно будто бы приобрел другое «я». Теперь он был похож на профессора английского языка и литературы, которого абсолютно не смущает его возраст. Я встала рядом с Ричардом и стала разглядывать наше отражение в зеркале — мы оба были одеты, как модная супружеская чета, проживающая в большом городе, — и в голове у меня вертелась лишь одна мысль: почему я многие годы одеваюсь в безликом, невыразительном стиле? И самое противное: я поняла, что никто не заставлял меня следовать этому стилю — только я сама.
— Ну… — произнес Ричард, рассматривая нас в зеркале.
— Что скажете?
— Неплохо.
— К чему такая сдержанность?
— Ладно, скажу честно: мне нравится. Хотя такой мой вид меня пугает.
— Вот и мне тоже нравится мой нынешний вид, но мне и в голову никогда не придет пройтись в таком наряде по центральной улице Дамрискотты.
— Ну, если вы думаете, что я смогу ходить так по Бату…
— Думаю, сможете. Уверена, ваши клиенты и соседи одобрят ваш новый стиль.
— В таком случае, почему же вы у себя дома не одеваетесь так, как вам нравится?
— Я только что задавала себе тот же вопрос. Может быть, так и поступлю… если наберусь смелости.
— У меня та же проблема.
— Сейчас вы внешне совсем другой человек.
— А вы еще прекраснее, чем вчера.
Я покраснела. И одновременно, не отдавая себе отчета, взяла его за руку и переплела его пальцы со своими. Мы не повернулись лицом друг к другу. Говоря по правде, мы оба нервничали, и это было заметно: ладонь его, как и моя, была влажной. Однако он не отнял своей руки. Напротив, стиснул мои пальцы. Глядя в зеркало, мы видели себя держащимися за руки и совсем не похожими на ту женщину и на того мужчину, какими мы были двадцать четыре часа назад.
— Эй, ребята, вы клево смотритесь.
К нам обращалась одна из продавщиц. В голосе ее сквозило изумление, на губах играла удивленная улыбка, словно она хотела сказать: эй, ребята, вы клево смотритесь… но на самом деле я говорю это, чтобы польстить вам, потому что вы годитесь мне в родители. Мы тотчас же разжали ладони, словно два виноватых подростка, которых застигли в компрометирующих позах. Девушка тоже это заметила и уже более сдержанным тоном добавила:
— Извините, если помешала.
— Вы не помешали, — невозмутимо произнес Ричард. Вновь взяв меня за руку, он сказал продавщице: — Я хотел бы все это сразу надеть.
— Без проблем, — ответила девушка. — Как только будете готовы, я просто срежу все ярлыки. И на куртке есть магнитная бирка, которую нужно снять.
Продавщица удалилась.
— Ловко вы ее заткнули, — с улыбкой заметила я.
— Иногда я умею проявлять решительность. И кстати, о решительности: я намерен всю свою старую одежду выбросить в ящик первого же магазина «Доброй воли»,[40] что мне попадется.
Теперь я сжала его руку:
— Вот это правильно.
Наконец мы все-таки повернулись друг к другу лицом.
И вдруг…
Бип.
Мой сотовый оповещал, что меня ждет сообщение. Меня кольнуло чувство вины. Я выпустила руку Ричарда, но не решалась достать телефон. Ричард мгновенно оценил ситуацию. Не желая ставить меня в неловкое положение, он сказал:
— Пойду к продавщице, пусть снимет ярлыки. Жду вас у выхода.
Ричард пошел искать продавщицу, а я достала телефон и прочитала сообщение: «В гараже полный порядок. Люблю. Дэн».
Черт меня дернул достать этот проклятый мобильник, с сожалением думала я. Сблизилась с мужчиной, с которым только вчера познакомилась. Хожу с ним по магазинам, покупаю ему одежду. Беру его за руку…
О господи, сокрушаюсь, как двенадцатилетняя девчонка.
Читать бесплатно другие книги:
