Всё или ничего Холл Араминта

– Ты позвонил, чтобы задать этот вопрос?

– Ну да. Я действительно эгоист и сволочь? Я тут свою жизнь перебирал, и некоторые поступки привели меня в изумление. Я сам себя не узнавал. Я омерзительно относился к Рут. И я имею в виду не только эту историю с Сарой. Я ее совсем не уважал, не прислушивался к ней, не помогал. Не знаю, почему она меня терпит.

– Она тебя любит, а ты, мать твою, везучий мерзавец.

– Откуда ты знаешь?

– Я провел с тобой достаточно много времени. Ты тоже ее любишь. – Кристиан в трубке услышал, как Тоби прикуривает сигарету. – И ты не эгоист и сволочь и не настоящий мудак. Но тебе порой недостает, как бы это правильнее выразиться, сопереживания. Я иногда даже думал, не болен ли ты слегка аутизмом.

– Что?

– Слушай, не пойми меня неправильно. Но Хэл так сильно мне тебя напоминает. Порой вы оба не улавливаете жизненные нюансы. Когда мы с тобой встретились после того, как Сара в первый раз тебе позвонила, я знал, что ты обязательно начнешь с ней видеться. А еще я знал, что ты не в состоянии понять, что в этом плохого.

– Да, но сейчас понимаю.

– Готов поспорить, ты сказал это Рут. Готов поспорить, что ты, как попугай, твердил, что ничего не было, как будто это все меняет.

– Да, так оно и было.

– И она сорвалась, так?

– Да. Слушай, я теперь все понял, правда.

– Хорошо. Если хочешь услышать мой совет, то ты должен ей без конца это повторять. Должен заставить ее поверить, что на этот раз до тебя действительно дошло и ты не просто говоришь то, что ей хотелось бы слышать. Она ведь тебя пока не выгнала, так?

– Только из-за дня рождения Хэла. На следующей неделе я должен убраться.

– Хочешь, чтобы я ей позвонил?

– Нет, она сейчас с родителями.

– Ладно. Может быть, я завтра выберу минутку, чтобы с ней поговорить. Приходи с работы домой без задержки и веди себя лучшим образом.

– Ладно. Слушай, спасибо, ты всегда был хорошим другом, ты…

Тоби рассмеялся:

– Хватит. Нечего меня умасливать. Все будет тип-топ. Каким-то странным образом вы с Рут созданы друг для друга.

Агате вовсе не требовалось, чтобы ее оставляли одну. Неужели Рут думает, будто она в своих планах не учла, что ей надо присматривать за Бетти и Хэлом? И теперь Рут ушла и все испортила. Не ждите нас, за явила она, уходя, возможно, мы с детьми зайдем в пиццерию или куда-нибудь еще. Почему бы вам куда-нибудь не сходить, не отдохнуть от нас?

«Отдохнуть от нас»? Эта женщина что, умом тронулась? Все тело Агаты, каждый дюйм ее кожи, чесался от воображаемых насекомых, когда Хэл уходил из дому с матерью. Та была такой беспечной, что Агата легко допускала, как она потеряет его из виду в парке или не будет держать крепко за руку, когда они будут переходить дорогу. Желудок у нее ухал вниз, как в бешено мчащейся машине. Не говоря уже о дополнительной опасности: Хэл мог выдать ее. К счастью, она еще не давала ему пиццу, так что можно было надеяться, что он от нее откажется. Но он может снова назвать ее мамой или проситься к ней или что-нибудь еще.

Наверное, она ошиблась, оставшись на праздник. Агата позволила себе так думать, отдраивая туалет на нижнем этаже во второй раз за день. Она сделала это ради Хэла, не хотела лишать его праздника, но теперь думала, что задержка может ему навредить. Праздник может запомниться ему, она не сумеет стереть эту память, и это натолкнет его на правду через несколько лет.

Агата попыталась проверить эту теорию, вспоминая свои собственные дни рождения. Вспоминалось одинаково то, что она нафантазировала, и то, что действительно помнила. Она помнила беспорядочные сборища с тортами и воздушными шариками, хаос, приветственные крики – и Гарри, очень часто Гарри где-то в тени; но она не могла вспомнить, сколько же ей исполнялось лет. Вечеринки с друзьями, но куда они все теперь подевались? Ее действительно возил бойфренд в Монако, как она сказала Лауре в то лето в агентстве? Была ли тонкая серебряная цепочка с миниатюрным четырехлистным клевером, висящая на ее шее, действительно подарком ее умершей бабушки?

Агате стало жарко. Она встала и постаралась не смотреть на себя в зеркало. Потрясла головой, но образы не хотели уходить. Мысли перепутались. Ей нужен был Хэл. Она пошла на кухню, проглотила таблетку нурофена и легла на кровать в кладовке под лестницей. И положила подушку на голову, чтобы заглушить все звуки.

Сэлли позвонила Рут, когда они шли в парк, что позволило ей немного отстать и не говорить с матерью.

– Прости, Рут, – сказала Сэлли, – я знаю, что ты неважно себя чувствуешь. Кстати, в чем дело?

Никто на самом деле не хочет слышать ответ на этот вопрос, так что Рут ответила как положено:

– Да ничего особенного, просто голова болит и отказывается проходить.

– Ладно. Я уже хотела сегодня покончить с новым выпуском, но получила странный звонок от адвоката Марго Лэндсфорд…

– Адвоката? Ты шутишь?

– Я знаю, и тем не менее. Короче, он говорит, что она желает одобрить статью. По-видимому, мыльный бизнес в критическом состоянии. Я только хотела убедиться, что ты ей не говорила, будто она может просмотреть все, что ты написала, до того, как это пойдет в печать.

– Разумеется, нет. Поверить не могу, что она велела адвокату звонить. Ее муж признался Кристиану, что бизнес не приносит ни пенса и что ее отец богат. Он за все и платил в основном.

– Какой сюрприз.

– Если честно, Сэлли, это полная фальшивка. Она из тех баб, кто стремится заставить тебя чувствовать себя неуютно, изображая из себя гребаный идеал. Производит впечатление, что у нее есть все – дети, муж, работа, мечты.

– А ты считаешь, что все это вранье?

– Да. Кристиан сказал, что ее муж сильно затюкан и что он не сказал о своей жене ни одного доброго слова.

– В твоей статье это не отразилось.

Рут задел тон Сэлли:

– Ну нет. Я не думала, что это то, что тебе нужно. Это не в духе журнала.

Когда Сэлли снова заговорила, тон ее уже стал нормальным.

– Да, разумеется. Ты права. Кстати, мне очень понравилась статья. Позвоню ее идиоту адвокату и скажу, чтобы отваливал.

– Там все равно ничего нет такого, что бы ее разозлило. – Обе, Рут и Сэлли, сопротивлялись желанию развить эту мысль.

– Конечно, я знаю, просто много шума из ничего.

– Ладно. Надеюсь увидеть тебя завтра на празднике Хэла.

– Обязательно. Кстати, что ему подарить?

– Господи, я не знаю. Он обожает детскую железную дорогу, мы купили ему поезд из этой серии.

– Он все еще любит сидеть в своем пластмассовом домике? – Рут всегда удивлялась, сколько всего другие люди помнят. – Я думала, не купить ли ему для домика чайный сервиз или что-то в этом роде?

– Ему понравится. До завтра.

Они уже дошли до парка, когда Рут отключилась.

– Я бы не отказалась от чашки кофе, – сказала мать Рут. – Почему бы вам, мальчики, не пойти на детскую площадку, а мы бы с Рут купили кофе на вынос.

– Годится, – согласился отец, целеустремленно двигая коляску вперед. – Не забудь про сахар.

Рут почувствовала, что стоит возразить – она всегда могла различить, когда ею пытаются манипулировать, – но что-то ее остановило.

– Что-то на работе? – спросила мать, когда они направились к кафе.

– Да, сегодня неудачный день, чтобы отпрашиваться. Номер сдаем.

– Ты не сказала, что у тебя болит голова. Я думала, ты взяла отгул.

– Ничего страшного.

– Так, значит, на работе все в порядке?

– Думаю, да.

Мать вздохнула, и Рут поняла, что ей не удалось изобразить привычный энтузиазм.

– Если тебе там не нравится, Рут, зачем же ты работаешь?

– Я не говорила, что мне не нравится. И к тому же по счетам-то надо платить.

– Всегда есть выбор, сама знаешь. Уверена, вы смогли бы прожить на заработки Кристиана.

Они уже дошли до кафе, но обеим почему-то не хотелось туда входить.

– Тебе всегда было не по душе, что я пошла работать, – заметила Рут, сама не понимая, зачем она это говорит. – Наверное, вы с папой полагали, что, выйдя замуж, я должна все бросить и быть примерной женой.

– Не мели ерунду, Рут. Мне глубоко наплевать, работаешь ты или нет, я не думаю, что можно чего-нибудь добиться, оставшись дома и чувствуя себя несчастной. Я горжусь тем, чего тебе удалось достичь. Жаль, что у меня самой не было таких возможностей. Но я хочу, чтобы ты была счастлива. А ты не кажешься счастливой. Ты просто мешок с костями, не говоря уж об остальном.

Рут надо было принять решение в доли секунды. В другой раз она бы все отрицала и поспешила войти в кафе. Но сегодняшнему дню предшествовал тот самый вчерашний вечер, и она не знала, как бы поправдивее соврать. Она тяжело села на деревянную скамью, мать устроилась рядом.

– Я слегка растерялась, мама.

– Растерялась?

– Я знаю, ты не поймешь. Знаю, ты никогда не позволяла себе растеряться даже на секунду. Но некоторые из нас, обычных женщин, видишь ли, тяжело это переживают.

Ее мать немного помолчала, что само по себе было для нее нехарактерно.

– Разумеется, я понимаю. Знаешь, что я сказала твоему отцу, когда он в первый раз навестил меня после родов?

– Нет.

– Я сказала, что, по-моему, мы совершили чудовищную ошибку. Но папа только рассмеялся и сказал: ну, назад мы ее запихнуть не сможем, – и тогда я поняла, что не смогу с ним впредь ни о чем разговаривать.

Рут взглянула на мать. Она никогда не слышала, чтобы та так говорила. Она казалась значительно мягче.

– И что он сделал?

– А ничего. Я вернулась домой и принялась за дело, поскольку выбора у меня не было. Но это не значило, что ощущение исчезло. Я каждый день возила тебя в парк, повинуясь идиотскому мнению, что детям нужен свежий воздух, я катила тебя вверх на холм и чувствовала, что становлюсь все меньше и меньше и в конце совсем исчезну, и некому будет толкать коляску.

Рут не знала, как реагировать, ей казалось, что они с матерью на незнакомой территории и ей не дано знать, как далеко та может ее впустить. Наверняка ее мать не чувствовала того, что чувствовала она, вряд ли она может рассказать матери, как ей страшно, что ее кости могут превратиться в желе.

– Я ничего подобного не чувствовала.

– Ты не первая женщина, Рут, которая тяжело воспринимает материнство. Знаешь, мы все такие. Но ваше поколение обманули, внушили, что вы можете иметь все, тогда как это чушь собачья. Нам всем приходится делать выбор, и тебе тоже надо сделать выбор.

– В смысле, выбрать между детьми и карьерой?

– Не так буквально. Просто вам с Кристианом кажется, что вы можете успеть все, но это не так. Вы легко проживете на одну зарплату, если кое от чего откажетесь. Люди моего поколения никогда никуда не ездили в отпуск, не заводили новые машины и не ели деликатесы. Вот так мы и выживали.

Рут знала, что в этом аргументе есть своя логика, но не хотела с ней смириться. Теперь, пожалуй, было самое время сказать матери насчет ее сомнений относительно Эгги, а возможно, и насчет того, что происходит у нее с Кристианом, но ей не хотелось перегружать мать информацией. Вместо этого она сказала глупость:

– У некоторых женщин есть все.

– Например?

– Не знаю. Может, у чертовой Найджеллы Лоусон.

Мать рассмеялась:

– Ох, Рут, ты, должно быть, шутишь. Неужели ты думаешь, что у нее такая же жизнь, как в этих идиотских сериалах? А если и так, то кто, по-твоему, присматривает за ее детишками, пока она на телевидении печет свои чертовы блинчики? Это все нереально, сама знаешь, абсолютно все.

– Я не очень тебя понимаю, мама.

– Я хочу сказать, что ты ждешь слишком многого. Ты всегда была такой, а мир, в котором мы живем, тут помочь не может. Не дай себя всему этому засосать. Отпусти немного вожжи. Отвлекись на секунду и оглядись вокруг, может, и найдешь что-нибудь, что сделает тебя счастливой. И пока ты еще не успела обвинить меня в женофобии, добавлю, что я говорю о тебе и Кристиане.

Рут откинулась на спинку скамейки. Ей казалось, что кожа на лице натянулась.

– Ты обо мне беспокоишься, мама?

– Не слишком. Но мы с папой думаем, что ты очень устаешь и, похоже, живешь безрадостно. Знаешь, жизнь ведь надо не просто прожить. Это же не тест на выносливость.

Рут почувствовала, что может заплакать, а ей бы не хотелось.

– В самом деле?

Голос матери стал настойчивым:

– В самом деле, Рут. Не бойся от чего-то отказаться, если не получается.

– Даже если это касается моего брака? – Рут тут же пожалела, что произнесла эту фразу.

Но ответ матери был вполне оптимистичен:

– Что бы то ни было, ласточка. Только не принимай поспешных решений. То, что вначале кажется проблемой, оказывается иногда сущим пустяком. У нас с папой тоже не всегда все было тишь да гладь да божья благодать. Но мы справились, и я этому рада. Не хочу сказать, что рецепт годится для всех, но я думаю, что в нынешнее время нужно научиться от многого отказываться. Ваше поколение ищет замену всему, даже целым вещам. Вам чего-то хочется, вы идете и покупаете. Это касается и ваших взаимоотношений. Мы же ставили заплаты и обходились тем, что есть. Я знаю, звучит глупо, но в этом было нечто позитивное. Новизна порой может быть чуть-чуть пугающей, и уж точно она не ощущается привычной.

– «Привычной». Звучит как пара тапочек.

– Я обожаю свои тапочки.

Рут улыбнулась матери. У нее на все был ответ, но мать помогла ей почувствовать себя легче, если можно так выразиться.

– Пошли, мам, купим этот кофе, пока не утонули в клише.

Они действительно не появились до половины седьмого. Половины седьмого! Агата выглядывала из окна на улицу столько раз, что уже перестала видеть, что там происходит. Все казалось ей лишь отражением реальности, и, пока Хэл не появится, так оно и будет. Она бесчисленное число раз хватала трубку, чтобы позвонить Рут, но не решалась, боясь, что та рассердится. Она даже не была уверена, что ей позвонят, если что-то случится. Естественно, в конечном итоге ее поставят в известность, но, если будет нужда как можно скорее добраться до больницы, позвонить Агате никому не придет в голову, в списке она будет последней. Это одна из многих причин, почему на следующее утро они должны уйти. Ей не нравилось быть на последнем месте в списке.

Агата заметила: когда чего-то ждешь, ты достигаешь такого момента, когда перестаешь верить, что то, чего ты ждешь, когда-нибудь произойдет. Чайник, за которым следят, никогда не закипает, часто говорила ее мать, но Агата всегда считала, что это глупая поговорка, потому что чайник закипает в любом случае, следишь ты за ним или нет. С другой стороны, люди приходят, уходят и ведут себя совершенно непредсказуемо, и не имеет значения, внимательно ты за ними следишь или изо всех сил стараешься их игнорировать.

Уснуть ей не удалось, но нурофен, подушка или, возможно, лежание на кровати немного помогли: голова остыла, шум в ушах стих, и у нее хватило сил подняться. Она разложила по коробкам остывшее печенье, испекла торт и убрала игрушки Бетти. У нее даже хватило времени, чтобы подмести в своей комнате, разобрать вещи Хэла и спрятать рюкзак в стенном шкафу с кондиционером, рядом с чердачной комнатой. Даже письмо написала. Точное и аккуратное. Теперь не хватало только Хэла.

Агата была на кухне, когда наконец услышала, как поворачивается ключ в замке, а затем возбужденную болтовню Бетти, первой ворвавшейся в дом. Она вышла в холл, не в состоянии сдержать свое желание увидеть мальчика, который завоевал ее сердце. Он почти спал в коляске, рожица грязная.

– Только подумайте, Эгги, – возбужденно сообщила Рут, – он съел немного шоколадного мороженого.

Агата спокойно улыбнулась:

– В самом деле? Замечательно!

– Ему понравилось, – сообщила Бетти.

Агата посмотрела на Рут, но та, похоже, увлеклась ситуацией.

– Сегодня мороженое, завтра овощи, – говорила она родителям, и все смеялись, потому что были идиотами. Как же Агата их всех ненавидела.

– Мне их вымыть? Похоже, они устали.

– Да, пожалуйста, Эгги. Все-таки завтра праздник, – сказала Рут.

Да, глупая женщина, думала Агата, тогда зачем ты сегодня его куда-то таскала, ведь он мог перевозбудиться. Она наклонилась, чтобы отстегнуть Хэла и вынуть его из коляски, и он улыбнулся ей. Она подняла усталое тельце, и он привалился к ней, окружив ее всеми своими запахами. Положил голову ей на плечо, и она впервые с того времени, как его увезли, почувствовала, как спало напряжение и стало легче дышать. Становилось все яснее и яснее, что между ними, ей и Хэлом, существует взаимопонимание, что они предназначены друг другу.

На душе у Рут было легко. Вроде бы настроение у нее должно было быть ужасным, но она каким-то хитрым образом чувствовала себя оживленной и никак не могла понять почему. Может быть, дело в мороженом, съеденном Хэлом, или в том, как рада была Бетти приезду бабушки и дедушки, или в весьма необычном разговоре с матерью в парке. Или в послании Кристиана, которое он оставил утром. Она не прослушивала, пока Бетти не запросилась в туалет в ресторане, и она проверила телефон, пока ждала у двери кабинки. И увидела, что сигнал все мигает.

Она начала слушать с обреченным видом, ожидая снова услышать извинения и его коронное «я сам себя не узнаю». Но то, что она услышала, было удивительным и внушало надежду. Ей пришлось прослушать запись дважды. Он сожалел, что не понимал достаточно хорошо, что она говорила насчет того, что, возможно, они все делали не так. Даже его голос звучал по-другому, слегка приглушенно. Можно ли допустить, что он наконец осознал, что за штука жизнь? Или хотя бы жизнь, как она ее себе представляет? Что не обязательно верно, но хотя бы более верно, чем его вариант.

Рут пришлось повернуться и взглянуть в зеркало, пока она слушала мужа во второй раз. Лицо было серым, но высоко на скулах краснели два пятна. Она взлохматила волосы и попробовала выглядеть сильной. Она уже приняла решение насчет Кристиана и почти не хотела, чтобы он прокрался назад. Рут подозревала, что есть странное удовлетворение в том, чтобы делать все самой. Держать все в чистоте и порядке, чтобы все смотрели на тебя и удивлялись, как это ты исхитряешься. Но в финале Рут предположила, что все может закончиться нервным расстройством, поскольку избыток самопожертвования не идет на пользу душе.

Кристиан еще не вернулся домой, и Рут впервые за несколько лет ждала его появления с нетерпением. Ей хотелось проверить, было ли это послание заблуждением или ее муж действительно резко изменился. Но даже если так, она не знала, может ли ему доверять, перестать сомневаться, не вернется ли он через год-два к себе такому, каким был раньше.

Рут отправилась на кухню, чтобы начать готовить ужин, раз Эгги повела детей мыться, а родители благополучно уселись в кресла в саду с большими бокалами вина. Она умела хорошо готовить, но в последнее время редко занималась стряпней всерьез. Она варганила соус для пасты и заправку для салата, но это было проще простого. Так как появилась Эгги, она и в этом почти не принимала участия, ведь готовка чем-то напоминает уход за детьми – очень легко отвыкаешь. Теперь же, нарезая травы и втирая их в семгу, она поняла, что скучала по кухне. Что все эти незначительные ритуалы и привычки идут тебе на пользу, помогают не отрываться от земли, не терять рассудка и занимать свое место в мире. Мысль билась в ее мозгу, как птица о стекло: неужели все то, что призвано облегчить жизнь, на самом деле делает ее тяжелее?

Хлопнула дверь, она повернулась и увидела Кристиана. Он вошел в кухню, выглядя таким же понурым, как и его голос по телефону. Он был бледен, под глазами заметные темные мешки.

– Привет, – сказал он, и, услышав его голос, она поняла, что он нервничает и сильно напуган, наверное, впервые в жизни.

Первым ее желанием было успокоить его, но она остановила себя.

– Привет.

Прежнее возбуждение все еще трепыхалось в груди, но что-то, смахивающее на смущение, мешало ей заговорить. Если они оба поняли сегодня что-то новое, сделало ли это их обоих другими людьми?

– Как день прошел?

Рут попыталась ответить, но щеки пылали, и она отвернулась, чтобы не смотреть на него.

– Я поднимусь, пожелаю детям спокойной ночи, потом присоединюсь к твоим родителям.

Рут смотрела, как он выходит из кухни, и пыталась осознать, что происходит.

Кристиан ехал домой, но не имел ни малейшего представления, чего ждать. Рут не перезвонила. Что, с его точки зрения, было вполне закономерно, но он все равно обиделся. Это было еще одним подтверждением, что жена, скорее всего, его разлюбила, и от этой мысли ему казалось, будто он проглотил большой камень. По дороге домой он прорепетировал несколько речей, но даже когда он их мысленно повторял, то осознавал, что ни одну из этих речей ему произнести не доведется. Он с ужасом представлял себе, как будет сидеть за столом вместе с родителями Рут, будто ничего не случилось. Он подумал, что было бы еще хуже, если бы Рут рассказала им все, но он знал свою жену достаточно хорошо, чтобы понимать, что вряд ли такое произойдет.

Кристиан открыл дверь в комнату дочери и увидел, что Бетти уже спит. Она выглядела такой прелестной, безмятежно раскинувшись в своей кроватке, что он улыбнулся. Ему хотелось поцеловать ее, но он боялся ее разбудить, поэтому закрыл дверь и заглянул к Хэлу, который тоже спал. Тогда он пошел в свою спальню, чтобы переодеться.

Странная все-таки у него жизнь. Зачем она вообще, если даже собственных детей видишь только раз в день? Если бываешь с ними целый день всего лишь раз в году, когда вы уезжаете в какую-нибудь чересчур дорогую европейскую страну и можно снова с ними как следует познакомиться.

Сменив один комплект одежды на другой, он засмотрелся на величественное дерево, которое поднималось у их дома и постоянно шелестело листвой. Его прекрасно было видно из окна спальни. Одно из деревьев, высаженных вдоль дороги и стоящих на страже, подобно солдатам. Огромное, старое, наверное, лет сто или двести. Кристиан, почувствовав холод в желудке, сел на кровать. Дерево будет продолжать расти еще долго после того, как его не станет, оно может пережить даже детей, а может, и сам дом. Впервые он ощутил тех, кто жил в этих стенах до него, призраки прошедших жизней. Он почувствовал себя таким же незначительным, как лужа, испаряющаяся с земли. Он падал, и не было вокруг никого, кто мог бы поймать его.

Наконец Кристиан спустился вниз, чтобы поздороваться с тестем и тещей. Рут сидела с ними на лужайке. Они с удовольствием его приветствовали, и он понял, что Рут им точно ничего не сказала.

– Садись, – сказал тесть, – и позволь налить тебе бокал этого славного красного вина, которое мне повезло купить.

– Нет, спасибо, Джордж, я ограничусь соком.

Рут повернулась к нему.

– Соком? – повторила она. И его обидело ее удивление. – Ты не заболел?

– Нет, просто пить не хочется.

Это было еще одно решение из принятых Кристианом за этот день – сократиться в выпивке, может быть, даже вообще бросить пить. И обязательно бросить курить. Он был практически уверен, что у него в этом плане никаких проблем не будет, хотя он явно прибегал к сигаретам, чтобы взять себя в руки. Но возможно, все было наоборот: он прибегал к выпивке, чтобы получить законное объяснение потере контроля над собой. Это соотносилось с тем, что говорила Рут накануне вечером. Похоже, это еще одно, насчет чего она была права.

Ужин был бы приятным, если бы не петля палача вокруг его шеи, чувствовавшаяся весь вечер. Рут выглядела вполне спокойной и выпила больше, чем свои привычные два бокала, так что даже ее плечи слегка опустились. Но она явно казалась усталой, и Кристиан обрадовался, когда она заявила, что ляжет спать в десять, таким образом отпустив их всех. Он еще немного пообщался с родственниками и через двадцать минут улегся рядом с женой, которая вроде бы уже спала. Он вытянулся на спине, заложив руки за голову, отчаянно желая что-нибудь сказать, но не был уверен что именно.

Рут, лежавшая к нему спиной, заговорила первой:

– Ты оставил мне странное послание.

– Я и чувствую себя странно.

– В смысле?

– Я имею в виду то, что я говорил. – Он смотрел в синеватую, подвижную темноту, ожидая, когда к ней привыкнут глаза. – Мне так жаль, Рути, что я все это наговорил. Знаю, это глупость извиняться насчет Сары, хотя мне на самом деле очень жаль. И я понял, почему не имеет значения, имел ли я с ней физическую связь или нет. Если ты дашь мне еще один шанс, я никогда ничего подобного не повторю. Я стану другим человеком, лучше, обещаю.

– Я эти обещания слышала раньше.

– Знаю, что слышала, но я теперь понимаю, что тогда я этого не подразумевал, то есть я думал, что подразумеваю, но по-настоящему этого не было. – Рут не ответила, и он прикинул, стоит ли говорить что-нибудь еще. – Сегодня я позвонил Саре и извинился за все, что ей говорил, и за то, что ввел ее в заблуждение и дал ей повод поверить во что-то, связанное со мной. Ответил ее отец, он обозвал меня абсолютным дерьмом и сказал, что очень надеется, что ты меня бросишь и я закончу свои дни одиноким и несчастным.

– Ты что, ждешь, что я тебя пожалею? – Кристиан почувствовал, что Рут старается не повышать голос.

– Конечно нет. То есть не знаю. Я только пытаюсь быть полностью честным. Показать тебе, что я больше никогда не буду ничего от тебя скрывать.

При этих словах Рут села и обняла руками колени, прижав их к груди, и Кристиан подумал, какой же хрупкой она выглядит, наверное, он мог бы переломить ее пополам одной рукой.

– Ты ведь не рассчитываешь, что я прощу тебя сегодня, не так ли?

– Нет, но, пожалуйста, не выгоняй меня, Рут. Я не вынесу, если не смогу приходить домой, к тебе и детям. Позволь мне остаться и доказать все это тебе.

Теперь она повернулась к нему, и он увидел, что она плачет. Ему ужасно хотелось обнять ее, но он не смел.

– Я так устала, Кристиан. Я чувствую себя опустошенной. Знаю, что часто это повторяю. И ты не единственный, кто много думал. – Она глубоко вздохнула. – Мне тоже очень жаль. Я знаю, не ты один виноват, но я не уверена, что смогу простить тебя во второй раз. Сейчас в моей голове каша, и не только из-за тебя…

– А что еще?

– Работа. Но главное – Хэл. И Эгги. Не могу сказать определенно почему, но мне она не нравится.

– Правда?

– Да, я думаю, что попрошу ее уйти. Понимаю, это звучит абсурдно, особенно сейчас, но мне некомфортно смотреть, как она общается с Хэлом и как он к ней липнет.

– Почему ты об этом со мной не поговорила?

– Я пробовала, но ты отмахнулся. Мне даже показалось, что я сошла с ума.

– Извини. – Кристиан понимал, что это законное обвинение, но все еще не мог понять, какой смысл именно сейчас избавляться от практически идеальной няни.

– Но конечно, нельзя, чтобы ты и Эгги ушли одновременно, дети тогда совсем запутаются.

– Мне кажется, нам следует подумать. Я не уверен, что мы правильно живем.

– Правильно живем? – Рут издала странный пустой звук. – Ты напоминаешь мне цитату из «Viva».

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Не совсем. Если ты знаешь, как правильно жить, то сможешь решить все наши проблемы.

– Ладно, но разве ты сама этого не чувствуешь?

– Ты же знаешь, что чувствую. Я уже сколько лет об этом толкую.

– Рут, пожалуйста, дай мне еще шанс. Давай разберемся с нашими жизнями вместе.

Рут легла на подушку тяжело, насколько этого можно ожидать от такого легкого тела, и атмосфера изменилась, из чего Кристиан заключил, что он неправильно оценил что-то в их разговоре.

– Господи, до чего же ты занудлив, – сказала она. – Мы же сейчас не какую-то телевизионную сделку заключаем. Ты не сможешь из этого выбраться на словах.

– Я ни из чего не пытаюсь выбраться, Рут. Я хочу, чтобы было лучше.

– Не думаешь, что уже немного поздно?

– Надеюсь, что нет.

– Я уже много лет, черт побери, плыла одна против течения. И тащила все за собой, в то время как ты сидел на берегу и развлекался, а теперь вдруг ты стал весь из себя серьезный, как будто знаешь ответы на все вопросы и ждешь, что я скажу: ладно, Кристиан, оставайся и помоги мне выбраться из этой дерьмовой ситуации. Сколько прошло с твоего чудесного пробуждения, несколько часов? И ты ждешь, что я тебе поверю, будто ты стал совсем другим.

– Я не жду…

– И вообще заткнись. – Голос Рут вдруг стал злым. – Я устала, завтра день рождения нашего сына, мне надо выспаться.

Кристиан смотрел, как она отодвигается от него подальше. Он понимал, что больше спорить сегодня не следует. По крайней мере, он сказал часть того, что собирался.

На следующее утро Агата проснулась в шесть часов от волнения. Она провела большую часть ночи в крохотной каморке, перебирая в уме все, что ей нужно сделать завтра. Мысленно разобрала и снова сложила рюкзак, который был спрятан в кладовке и содержал все ее вещи плюс часть вещей Хэла и оба паспорта, ее и его. Она не была уверена, что ее план безукоризнен, и беспокоилась, как долго будет продолжаться шумиха в прессе. Она предвидела, что им месяцами придется прятаться. Целые месяцы не встречаться ни с кем взглядом, избегать любопытных глаз, немедленно переходить на другую сторону улицы, постоянно оглядываться через плечо, прежде чем войти туда, где они будут жить, убегать ночью, вздрагивать каждый раз, когда из-за угла выйдет полицейский. И при этом делать все, чтобы Хэл был счастлив.

Не надо было оставаться на праздник. Агата ругала себя за то, что неправильно оценила ситуацию. Она гордилась тем, что перестала принимать неправильные решения много лет назад и что умела разобраться в ситуации и удачно к ней приспособиться. Разумеется, такой образ жизни был связан с ограниченной временной продолжительностью, но менять местожительство и работу всегда было легко. Теперь Агата испытывала к Дональдсонам только презрение. Она с недоумением вспоминала, какими они ей представлялись, когда она начинала у них работать. Как она могла позволить себе поверить, что они не такие затраханные, как все остальные, как могла мечтать стать для них настолько незаменимой, что они оставят ее навсегда и она станет важным членом семьи, без кого никто из них не сможет обойтись. Но незаменимых нет, и это было для нее еще одним основанием думать, что нет ничего страшного в том, что она завтра заберет Хэла.

Приведя в порядок мысли, Агата немного успокоилась и смогла встать с кровати. Время уже близилось к семи, когда она вошла в кухню. Дом все еще был абсолютно неподвижным и тихим. Она планировала на следующее утро выскользнуть в шесть часов, сказав Хэлу, что они отправляются в путешествие в честь дня рождения. Тишина укрепила ее решимость: она может уйти раньше, чем они поднимутся и хватятся ее, по крайней мере на час, а то и больше. За это время вполне можно успеть на поезд, идущий на побережье. Может быть, даже успеть на паром до того, как известят полицию.

Агата села за кухонный стол и стала ждать, когда проснется дом. Ее бесило, что этим утром все будут болтаться под ногами, как будто не предстояло никакого важного события в три часа. Она знала, что Рут и Кристиан не станут останавливать детей и не давать им размазывать кашу по столу, а сами разроняют зерна кофе на пол и рассыплют крошки от тостов. Агата будет вынуждена сидеть и сдерживать злость, пока они походя будут портить ее чистоту, при этом даже не извиняясь. Имей она власть, она бы выгнала их всех из дома и впустила только за пять минут до начала праздника.

Первой появилась Бетти. Агате она больше всего нравилась по утрам, сонная и взлохмаченная. Она дала девочке тарелку с кашей и кружку с соком и налила себе чашку чаю, и так они сидели вместе, не разговаривая. Агата почувствовала, что будет скучать по Бетти, но, когда она будет вспоминать о ней, сердце ее не будет так болеть, как болит, когда она вспоминает о сестре Луизе. Уйти от родителей было просто, но из-за Луизы она едва не осталась. Нельзя сказать, чтобы сестра разделяла ее чувства. Она была на три года старше Агаты и большую часть того времени, что они были вместе, твердила Агате, какая она дура. Гарри как-то сказал ей, что выбрал ее, а не сестру, потому что та была чересчур вздорной. Она тогда не поняла, что значит это слово, но достаточно уже разбиралась в жизни, чтобы понять всю иронию того, что единственное, в чем она опередила Луизу, никак нельзя было посчитать удачей.

В прошлом году Агата поискала Луизу в Интернете и удивилась, найдя сестру в Facebook. Это открытие как червь грызло ей мозг, потому что она могла видеть только фотографию сестры и несколько строчек текста. Агата никоим образом не могла попасть в Facebook, хотя это была для нее идеальная среда, единственный способ, с помощью которого она могла бы связаться с внешним миром и быть такой же, как все люди, сидящие у экранов, рассказывающие о своей жизни и делящиеся фантазиями. На фотографии Луиза стояла у стеклянных дверей, которые, по мнению Агаты, выглядели входом в солидный офис. На ней было розовое пальто, а волосы были достаточно длинными, чтобы ветер забрасывал их на лицо, заставляя ее улыбаться тому, кто держал камеру. Агата провела много времени, чтобы разгадать это фото, но было сложно представить сестру настолько вне привычной обстановки, по-видимому, счастливую и успешную.

Она до сих пор смотрела на Луизу, когда была возможность, только теперь фотография пугала ее, поскольку заставляла осознать, что после нее семья все эти годы продолжала жить. Она не думала, что они обитают где-то в лимбе, но, тем не менее, было неприятно видеть, что сестра явно радуется жизни. Когда-нибудь, через много лет, она возьмет Хэла и поедет их навестить. Вот будет сюрприз. Агата ради разнообразия сделала что-то полезное.

Когда Агата впервые приехала в Лондон семь лет назад, имея только ту одежду, что была на ней, и несколько сотен фунтов, которые она скопила или украла, она внимательно всматривалась во все объявления насчет пропавших людей, какие ей только встречались. И смотрела телевизионные передачи, в которых люди искали своих пропавших родственников, как будто те могли попасть в водоворот, унесший их от родных и близких. Ей так хотелось увидеть где-нибудь свое лицо, услышать голоса родителей, умоляющих ее дать о себе знать: мать слишком слабая, чтобы говорить, а отец с заплаканными глазами говорил бы за них обоих. Даже Луиза была бы там, обнимала бы мать и говорила, что жизнь очень изменилась после исчезновения сестры и что она сделает все от нее зависящее, чтобы ее вернуть. Что бы ты ни натворила, в какую бы ни попала беду, нам все равно, мы все утрясем, только возвращайся домой. Примерно так говорили в своих выступлениях другие родители. Но Агате было трудно представить своих родителей, говорящих такие слова. И еще, когда она смотрела на фото Луизы в Интернете, то сознавала, что все ее надежды – пустая трата времени, потому что, скорее всего, они никогда не пытались ее найти и даже не интересовались, куда она могла подеваться. Почему ты не можешь быть хорошей девочкой, Агата? – орала ее мать. Никто не любит лжецов, ты должна это понять. Если уж быть совсем честной, они, вероятно, вздохнули с облегчением, когда она наконец сбежала.

Рут вошла в кухню с Хэлом на руках, и на секунду Агата не могла сообразить, где она находится. Как вышло, что она его не услышала? Бетти тут же начала подпрыгивать, распевая «С днем рождения!», но Хэл выглядел смущенным.

– Можно, мы сейчас развернем подарки? – кричала Бетти.

– Почему бы и нет? – ответила Рут. – Они все в гостиной. Пойди и позови папу.

Агата была очень довольна выбранным ею подарком. Она долго думала, что подарить, и пришедшая ей в голову идея казалась идеальной. Она пошла в Центр для обучения малолетних и купила надувную палатку. Это было то, что нужно, потому что теперь у Хэла будет собственное место, где он может укрыться, где бы они ни оказались. Эту черту Хэла Агата заметила прежде всего, и она была созвучна с ней самой. Иногда жизнь казалась Хэлу слишком назойливой, и именно по этой причине он столько времени проводил в своем пластмассовом домике. Рут и Кристиан считали, что это как-то связано с домом, но Агата могла бы им сказать, что дом тут ни при чем, мальчик просто нуждается в уединении. Поскольку она позволила ему самому руководить своей жизнью и начала ограждать его от чересчур громких и хаотичных ситуаций, он перестал так сильно нуждаться в домике. И это была еще одна из причин, почему им не следовало оставаться на праздник.

Когда Агата спустилась вниз со своим подарком, вся семья уже собралась в гостиной, еще в пижамах и ночных рубашках, и все смотрели, как Бетти разворачивает подарки Хэла. Тот сидел на коленях у Рут, крепко к ней прижавшись, не умея правильно или вообще как-то отреагировать на подарки, которые Бетти совала ему прямо в лицо. Через год все будет совсем иначе. Агата попыталась поймать взгляд Хэла и сказать ему об этом, но он отказывался поднять голову.

После того как все семейные подарки были развернуты, Агата выступила вперед и протянула свой подарок.

– Ох, Эгги, вы так добры, – сказала Рут. – Не надо было тратиться.

Она ненавидела Рут. Как могла эта глупая женщина подумать, что она не купит Хэлу подарок? Ей хотелось крикнуть той прямо в лицо: я провожу с ним больше времени, чем кто-либо еще, я знаю его лучше, чем вы, и он меня любит больше всех.

Бетти выхватила сверток из рук Агаты и разорвала бумагу.

– Смотри, Хэл, – завопила она, – это палатка, надувная палатка, смотри!

– Она портативная, – объяснила Агата. Голос был слабым, и ей пришлось на мгновение приложить руку к голове, чтобы та перестала кружиться.