Море – мой брат. Одинокий странник (сборник) Керуак Джек

Глава третья

Мы братья (смеясь)

Дом Эверхарта оказался темным извилистым коридором с кучей комнат по бокам. На полках, в стеллажах, на столах валялись книги, журналы и брошюры – Уэсли в жизни столько не видел.

Сестра Билла, довольно бесцеремонная женщина, не отрываясь от работы по дому, крикнула громче воющего рева пылесоса, чтоб они не заходили в гостиную. Они прошли по узкому сумрачному коридору к спальне Билла, где книги пребывали в еще большем изобилии и беспорядке. За просторным окном виднелись зеленые газоны и пышные деревья колледжа Барнард – там сидели студентки, прогуливая летний курс.

– Вот, – сказал Эверхарт, протягивая Уэсли бинокль, – посмотри, может, что-нибудь непристойное разглядишь.

Лицо Уэсли осветилось безмолвной радостью; он поднес бинокль к глазам, и в восторге от комизма ситуации его рот открывался все шире.

– Прекрасно, – прокомментировал он кратко, и молчаливый смех в конце концов сотряс худощавое тело.

Билл взял бинокль и серьезно всмотрелся.

– Хмм, – согласился он.

– Это ты, Билли? – спросил мужской голос из-за стенки.

– Да! – крикнул Эверхарт и добавил, обращаясь к Уэсли: – Папаша мой… подожди секунду.

Когда Билл вышел, Уэсли взял какой-то блокнот и мельком полистал. На форзаце кто-то написал: «Дайте им Тома Вулфа как следует – песнь Америки в „Ангеле“, одна из наших лучших песен, переросшая в сатиру – сатиру „Холмов вдали“[14], не просто кусочек Вольтера, но грандиозность и красота Свифта; Вулф, поразительный долговязый чудик, размашистый Свифт в нашей самодовольной среде». Другая страница была покрыта числами, вероятно, расчетом бюджета, которые вычитались и складывались в беспорядочной путанице. Около слова «операция» стояла сумма в пять сотен долларов.

Уэсли взял другой блокнот; тот был полон сносок, ссылок и примечаний; из него выпала фотография. Уэсли с обстоятельным любопытством на нее поглядел: мужчина стоял у могилы Гранта, держа за руку маленького мальчика, а рядом смеялась пухлая женщина. Внизу чернилами от руки было подписано: «Отец, Билли, мама – 1916». Уэсли рассмотрел фон, на котором человечки шагали по своим послеполуденным делам, а дамы замерли, изображая восторг, смех и увлеченность.

Уэсли медленно и нерешительно вернул фотографию на место. Некоторое время слепо смотрел на ковер.

– Забавно… – тихо пробормотал Уэсли.

Из соседней комнаты доносился низкий гул мужских голосов. Под открытым окном на улице рыдал ребенок в коляске; девичий голос успокаивал его в полуденной тишине:

– Уси-уси, уси-уси, ну не плачь.

Уэсли подошел к окну и взглянул на улицу; в отдалении виднелось нагромождение зданий Нью-Йоркского медицинского центра, вокруг мрачного лечебного корпуса теснились здания поменьше, куда возвращались излечившиеся. С Бродвея сквозь низкий обширный гул полуденной улицы доносились нестихающее гудение сирен, трамвайные звонки, скрежет тормозов и скрип трамвайных колес. Уже было очень жарко, зыбкая дымка плясала под солнцем, а несколько самых бойких птиц с вялым возмущением щебетали посреди зелени. Уэсли снял куртку и опустился в мягкое кресло у окна. Когда он уже почти заснул, Эверхарт говорил ему:

– …ну, старик предоставил выбор мне. Теперь надо только поговорить с зятем и деканом. Подожди здесь, Уэс, я позову этого козла… он в радиомастерской…

Эверхарт снова ушел. Уэсли задремал, один раз услышал, как мальчишеский голос произнес из дверей:

– Ух ты! А это кто?

Позже Эверхарт вернулся и принялся рыться в груде бумаг и книг на столе.

– Черт возьми, где же?..

Уэсли предпочел не открывать глаз; впервые за две недели, с тех пор как сошел с последнего судна, он был доволен и в гармонии с собой. Муха села ему на нос, но лень ее прогнать; когда он дернул носом, после мухи осталась капелька влажности.

– Вот оно! – победоносно пробормотал Эверхарт и опять вышел.

Уэсли дремал и трепетал в ожидании: через несколько дней снова на борт, сонное мурлыканье винта, что вспенивает воду внизу, успокаивающее покачивание на волнах, море простирается вокруг до горизонта, глубокий, чистый звук, с которым нос судна рассекает воду… и долгие часы безделья на палубе под солнцем, где наблюдаешь за игрой облаков, которые треплет сильный влажный ветер. Простая жизнь! Серьезная жизнь! Присвоить море, сторожить его, погрузить в него самую свою душу, принять его и любить его, словно только оно имеет значение и существует! «Матрос Мартин!» – называли его. «Он скромный, неплохой матрос, хороший работник», – говорили о нем. Ха! Знали ли они, что он стоял на носу каждое утро, день и вечер по часу; подозревали ли об этом его глубинном долге, об этой молитве в благодарность Богу, который больше Бог, нежели тот, что заперт в книгах и алтарях Религии?

Море! Море! Уэсли открыл глаза, но поспешно закрыл. Он хотел увидеть океан, как часто видел его из своего иллюминатора в кубрике, подвижный мир, что взлетает при качке высоко над левым бортом, а затем спадает, даруя проблеск морского неба, бурного и прекрасного, как море, – и затем море вздымается вновь. Да, он, бывало, лежал на койке с сигаретой и журналом, часами глядел в иллюминатор, а там бушующее море и небо, уходящее вдаль. Но сейчас он этого не видел, образ спальни Эверхарта запечатлелся, омрачая чистое зеленое небо.

Но Уэсли трепетал, и трепет его больше не покинет, уже скоро – забрызганный день в серо-зеленой Северной Атлантике, самом бурном и переменчивом океане…

Уэсли потянулся за сигаретой и открыл глаза, облако заслонило солнечный лик, птицы вдруг умолкли, улица была серой и влажной. За стеной кашлял старик.

Эверхарт вернулся.

– Ну, – сказал он. – Вроде готово…

Уэсли провел рукой по тонким и черным спутанным волосам:

– Что готово?

Эверхарт открыл ящик комода.

– Ты спал, моя красавица. Я видел декана и все уладил; он думает, я еду за город в отпуск.

Эверхарт вынул стираную рубашку, задумчиво по ней похлопал:

– Великодушный зять ныл, пока я не объяснил, что приеду с деньгами и мне хватит внести на месте свою половину платы за аренду и пропитание на год вперед. Под конец он даже обрадовался…

– Который час? – зевнул Уэсли.

– Час тридцать.

– Ешкин кот! Я спал… и грезил, – сказал Уэсли, глубоко затянувшись сигаретой.

Эверхарт подошел ближе.

– Ну, Уэс, – начал он, – я еду с тобой, или иначе – я выхожу в море. Не возражаешь, если я последую за тобой? Боюсь, я запутаюсь один со всеми этими профсоюзами и бумажными делами…

– Вот уж нет, мужик! – улыбнулся Уэсли. – Давай со мной!

– Дай пожать твою руку! – обрадовался тот, протягивая ладонь. Уэсли серьезно и ободрительно ее пожал.

Эверхарт начал собираться с яростной энергией, смеясь и болтая. Уэсли сказал, что знает одно судно в Бостоне, оно уходит в Гренландию, а выправить бумаги для матроса – дело нескольких часов. Они к тому же решили выехать в Бостон автостопом прямо после обеда.

– Смотри! – воскликнул Эверхарт, размахивая биноклем. – На палубе он будет полезнее! – И смеясь бросил бинокль в чемодан.

– Тебе не понадобится много вещей, – заметил Уэсли. – Я куплю зубную щетку в Бостоне.

– Ну, я, по крайней мере, хочу взять с собой хороших книг, – с энтузиазмом воскликнул Эверхарт, бросая дюжины томов «Библиотеки для каждого»[15] в багаж. – Гренландия! – вскричал он. – Каково там, Уэс?

– Я не видал, потому и хочу.

– Бьюсь об заклад, это богом забытая глушь!

Уэсли выбросил сигарету в открытое окно:

– Никогда не видал Гренландию, был в России и Исландии; в Африке в тридцать шестом, одиннадцать портов Золотого берега; Китай, Индия, Ливерпуль, Гибралтар, Марсель, Тринидад, Япония, Сидней, да черт возьми, я дошел до самого ада и вернулся.

Сонни Эверхарт, десятилетний мальчик, вошел и посмотрел на Уэсли:

– Это ты матрос, с которым Билл собирается укатить?

– Это мой младший брат, – объяснил Билл, открывая гардероб. – Не обращай на него внимания, он у нас невоспитанный!

Сонни встал в боксерскую стойку перед старшим братом, но тот лишь игриво повел рукой и вернулся к сборам.

– Он думает, что крутой, – сообщил Сонни. – Еще год, и я поколочу его запросто.

В доказательство он перепрыгнул через спинку кресла, трещавшего под тяжестью книг, и приземлился на ноги, встав прочно и равнодушно.

– Давай пощупаем твои мускулы, – предложил Уэсли.

Сонни подошел и согнул маленькую руку. Уэсли обхватил ее тонкой коричневой кистью и со знанием дела подмигнул, кивая на старшего брата.

– Самое большее – полгода, – заверил он Сонни.

Сонни дико рассмеялся. Уэсли поднялся и медленно надел куртку.

– Когда-нибудь видел немца? – спросил Сонни.

Уэсли сел на краешек большого кресла.

– Само собой, – сказал он.

– Он хотел тебя застрелить?

– Нет, это было до войны, – объяснил Уэсли.

Сонни прыгнул коленками на кресло.

– Все равно! – воскликнул он.

– Нет, – сказал Уэсли.

– А подводную лодку видел?

– Ага.

– Где?

– Видел одну у мыса Хаттерас, она потопила наше судно, – ответил Уэсли.

– А ты что? – взвизгнул Сонни.

– Я спрыгнул с полуюта, парень.

– Ха-ха! Это палуба так называется? Пол лютый!

Глаза Уэсли раскрылись в безмолвном хохоте; он положил руку на голову Сонни и медленно ее покрутил, рыча. Сонни отпрыгнул назад и шлепнул себя по бедрам:

– Бах! Бах! – рявкнул он, показывая пальцами.

Уэсли схватился за грудь и пошатнулся.

– Бах! Бах! Бах! В тебе дыра! – сообщил Сонни, сидя на кровати.

Уэсли поджег новую сигарету и выкинул пустую пачку в корзину. Солнце снова выглянуло, разливая тепло по комнате в неожиданном великолепии послеобеденного золота.

– Мой папа раньше ремонтировал корабли, – продолжил Сонни. – Знаешь моего папу?

– Нет, – признался Уэсли.

– Пошли, – позвал Сонни. – Он у нас тут.

Эверхарт, роясь в гардеробе, ничего не сказал, поэтому Уэсли последовал за Сонни в темный коридор и в другую комнату.

Эта комната выходила во внутренний двор, и никакое солнце не освещало это и в целом-то довольно мрачное помещение. Крупный человек в коричневом халате сидел у окна, куря трубку. В комнате стояли большая кровать, кресло (в котором сидел отец), другое кресло поменьше, гардероб, истертый сундук и старое радио с наружным репродуктором. Это радио сквозь шум помех исторгало слабую музыку.

– Эй, па! – сказал Сонни. – Вот моряк!

Мужчина очнулся от мечтательности и, отчасти ошарашенный, обратил на них покрасневшие глаза. Потом заметил Уэсли и жалко, криво улыбнулся, приветственно махнув рукой.

Уэсли в ответ тоже помахал и сказал:

– Здрасьте!

– Как мальчик? – поинтересовался мистер Эверхарт низким хриплым голосом работяги.

– Хорошо, – сказал Уэсли.

– Билли едет с тобой, а? – улыбнулся отец, уголки его рта опустились и губы обиженно надулись, словно улыбка означала признание поражения. – Я всегда знал, что у парня шило в заднице.

Уэсли сел на край кровати, а Сонни кинулся к изножью и гордо устроился там.

– Это мой младшенький, – сказал отец Сонни, – мне без него было бы довольно одиноко. Все остальные про меня как будто забыли. – Он кашлянул. – Твой-то отец жив, сынок? – продолжил он.

Уэсли положил руку на пестрое покрывало:

– Да… Он в Бостоне.

– Откуда родня?

– Вообще из Вермонта.

– Вермонт? Из какой части?

– Беннингтон, – ответил Уэсли, – у отца там двадцать два года ремонтная мастерская была.

– Беннингтон, – задумчиво произнес старик, кивая, вспоминая. – Я был там проездом много лет назад. Задолго до тебя.

– Его зовут Чарли Мартин, – вставил Уэсли.

– Мартин?.. Я знал одного Мартина из Балтимора, Джек Мартин его звали.

Повисла пауза, и Сонни шлепнул по кроватной раме. Снаружи солнце опять скрылось, погрузив комнату в густой сумрак. Радио плевалось помехами.

Сестра Билла вошла, даже не взглянув на Уэсли.

– Билл у себя? – спросила она.

Старик кивнул:

– Собирается, по-моему.

– Собирается? – воскликнула она. – Только не говори мне, что он правда загорелся этой глупой идеей?

Мистер Эверхарт пожал плечами.

– Ради бога, па, и ты ему разрешишь?

– Это не мое дело – у него своя голова на плечах, – спокойно ответил старик, поворачиваясь к окну.

– Своя голова на плечах! – разгневанно передразнила она.

– Вот именно! – рявкнул старик, сердито поворачиваясь к дочери. – Я ему запретить не могу.

На миг она раздраженно поджала губы.

– Ты же его отец, нет? – крикнула она.

– А, – злобно ухмыльнувшись, гулко выдохнул мистер Эверхарт. – Значит, теперь я хозяин в доме!

Возмущенно фыркнув, женщина выбежала из комнаты.

– Что-то новенькое! – прогрохотал отец ей вслед.

Сонни озорно захихикал.

– Что-то новенькое! – эхом вторил старик сам себе. – Бросили меня в задней комнате много лет назад, когда я больше не мог работать, и забыли. Мое слово в этом доме годами ничего не значило.

Уэсли беспокойно теребил край старого лоскутного одеяла.

– Знаешь, сынок, – продолжил мистер Эверхарт, обиженно насупясь, – человек полезен в жизни, пока товар производит, башли домой приносит, вот тогда он отец, кормилец и его слово в доме – закон. Но как он становится больным и старым и больше не может работать, его засовывают в какой-нибудь дальний угол, – он рукой обвел комнату, – и забывают о нем, разве что называют проклятой обузой.

В комнате Билла спорили.

– Я его не остановлю, ежели он хочет в торговый флот, – ворчал старик. – И уж я-то знаю, я бы не смог его остановить, кабы даже захотел, что уж тут! – И он устало пожал плечами.

Уэсли изо всех сил старался сохранить бесстрастность, нервно зажег сигарету и терпеливо ждал шанса сбежать из этого шумного дома. Он жалел, что не остался ждать Билла в приятном прохладном баре.

– Небось, в море-то в наши дни не слишком безопасно, – вслух размышлял мистер Эверхарт.

– Не совсем, – подтвердил Уэсли.

– Ну, Билл должен встретиться с опасностью рано или поздно – армия, или флот, или торговый флот. Всем молодым это светит, – печально добавил он. – В последнюю войну я хотел записаться добровольцем, а мне отказали – жена и дети. Но это другая война, все парни туда идут.

Отец отложил трубку на подоконник, еле-еле одышливо наклонился. Уэсли заметил, что старик довольно толстый, однако руки у него мощные, полны жилистой силы, с шишковатыми огромными пальцами.

– Мы ничего не можем сделать, – сказал мистер Эверхарт. – Мы люди из толпы, нас видят, но не слышат, мы как клопы. Толстосумы развязывают войны, а мы сражаемся и радуемся. – Он погрузился в злобное молчание. – Но у меня такое чувство, – продолжил старик с надутой улыбкой, – что Билл уходит забавы ради. Его не одурачишь, Билли-то… небось, думает, торговый флот пойдет ему на пользу, что один рейс, что больше. Щеки порозовеют – чай, море да солнце. Он все эти годы вкалывал. Тихонький птенчик, вечно сидит сам по себе, книжки читает. Когда жена умерла родами Сонни, Билли было двадцать два, выпускной курс колледжа – сильно по нему ударило, но он сдюжил. Я тогда еще на верфи работал, послал его дальше степеней нахватать. Дочь предложила переехать к нам вместе с мужем, заботиться о маленьком Сонни. Когда Билли доучился – я-то всегда знал, что образование – дело хорошее, – клянусь, я не удивлялся, что его в Колумбию взяли.

Уэсли кивнул.

Отец беспокойно подался вперед.

– Билли не создан для того, во что сейчас ввязывается, – сказал он, озабоченно нахмурившись. – Ты вроде хороший крепкий парень, сынок, все эти дела знаешь, умеешь о себе позаботиться. Я надеюсь… ты уж присмотри за Билли – ну ты понимаешь – он не…

– Все, что в моих силах, – уверил Уэсли, – я сделаю – да и все сделают.

– Да, потому как мне легче будет, если кто поопытнее за ним присмотрит… ну, ты понимаешь, сынок.

– Еще бы, – ответил Уэсли.

– Отцовские чувства, – извинился старик. – Сам узнаешь однажды, каково это, когда твои дети вот так вот уйдут… горевать начинаешь и злиться, ей-богу. Я до того дошел, уже и не понимаю, что за чертовщина творится. Вроде вот он, розовощекий малыш, затем он вырастает, не успеешь оглянуться – а он стоит перед тобой и спорит как ненормальный, – и все, ушел… ушел во многих смыслах.

Билл стоял в дверях.

– Ой, папа, ради бога, кончай изливать свои горести на моих друзей, – попенял он.

Старик развернул кресло к окну и горько забормотал. Билл нетерпеливо скривил губы.

– Мы хорошо говорили, – холодновато сказал Уэсли.

– Ладно, приношу извинения, – признался Бил с некоторой неохотой. – Не так люди прощаются. – Он подошел к креслу отца: – Ну, старик, мы с тобой некоторое время спорить не будем, но наверняка ты все-таки будешь скучать. – Он наклонился и поцеловал отца в щетинистую щеку.

– Небось, ты правильно поступаешь, – сказал мистер Эверхарт, по-прежнему смотря в окно.

– Ну, деньги ведь нам пригодятся, так?

Отец пожал плечами. Затем повернулся и своей ручищей сжал ладонь Билла:

– Если б мог, проводил бы тебя до метро. Прощай, Билли, и будь осторожен.

Когда Уэсли пожимал стариковскую руку, покрасневшие глаза мистера Эверхарта затуманились и глядели отсутствующе.

– Я поеду с вами! – взвыл Сонни уже у Билла в комнате.

– Да-да! – воскликнул Билл. – Иди пока в гостиную, Сонни: мы с Уэсом хотим поговорить. Скажи сестре, что я через минуту выйду.

Сонни бросился прочь с бешеной скоростью.

– Сперва надо на метро добраться до Бронкса и там ловить машину на Первом шоссе, правильно?

Уэсли кивнул.

– Жаль, у меня нет денег на проезд, – пожаловался Билл, – но я вчера все потратил. А занимать не буду, тем более у зятя.

– Черт, парень, да добредем мы до Бостона, – сказал Уэсли.

– Без сомнения! – просиял тот. – И вообще, автостопом я еще не ездил, это будет приключение.

– Идем?

Эверхарт на мгновение остановился. Что он делал здесь, в этой комнате, в комнате, которую знал с детства, где плакал, где испортил зрение, учась до зари, в комнате, куда мать частенько прокрадывалась, чтобы поцеловать и успокоить его, что делал он в этой внезапно печальной комнате, поставив ногу на упакованный чемодан, в шляпе, глупо сидящей на затылке? Покидал ее? Он взглянул на кровать и вдруг осознал, что не будет больше засыпать на этом старом пуховом матрасе, не будет спать долгие ночи в безопасности. И все это он покидал ради какой-то жесткой койки на борту судна, рассекающего воды, увидеть которые он и не надеялся, моря, где корабли и люди ничтожны, а подводные лодки рыщут, словно ужасные монстры из видений Де Квинси?[16] Все эти образы туманили рассудок, Эверхарт оказался неспособен встретиться с ужасом, которым обрушился на его душу этот странный контраст. Быть может, он ничего не ведает о великих тайнах жизни? А как же все эти годы, проведенные за толкованием литературы Англии и Америки для охочих до заметок классов?.. нес чушь, бесконечно самодовольный и невежественный мелкий трепач, разглагольствовал о глубоких чувствах какого-нибудь Шекспира, или Китса, или Мильтона, Уитмена, Готорна, Мелвилла, Торо, Робинсона, словно познал ужас, страх, муки и величественную страсть их жизней, словно был братом им на темной старой пустоши их умов?

Уэсли ждал, пока Эверхарт стоял в нерешительности, и терпеливо рассматривал свои ногти. Он знал, что его товарищ сомневается.

Тут, однако, сестра Билла зашла в комнату, куря «Фатиму» и по-прежнему с чайной чашкой. Они с подругой, женщиной средних лет, которая сейчас широко улыбалась в дверях, развлекались после обеда, гадая друг другу на чайной гуще. Сестра, высокая женщина, на которую, судя по строгим, но юношеским чертам, уже явно надвигался средний возраст, укоризненно говорила младшему брату:

– Билл, как мне тебя переубедить? Ну что за глупости? Куда ты едешь, ей-богу… будь благоразумен.

– Я еду только на каникулы, – затравленно огрызнулся Билл. – Я вернусь.

Он взял чемодан и наклонился поцеловать сестру в щеку.

Сестра вздохнула и поправила лацкан его куртки. Она не слишком приветливо взглянула на Уэсли, и тот, в свою очередь, хотел сказать ей, что это не его рук дело и не будет ли она так любезна оставить свои злобные взгляды при себе?

На улице у Уэсли перед глазами все еще стоял старик, мистер Эверхарт, каким он был, когда они прошли мимо его комнаты по пути к двери: сидел в кресле, а невыкуренная трубка лежала на подоконнике; унылая одинокая фигура.

В метро Сонни захлюпал носом, но Билл дал ему четвертак и сказал купить комикс про Супермена. И как раз когда они проходили через турникеты, коллега Билла, худой нервный англичанин, с двумя портфелями и книгой, громко закричал поверх голов завсегдатаев подземки:

– Да это Эверхарт! В отпуск?

– Да, – ответил Билл.

– Счастливый ты, мерзавец! – раздалось в ответ, и молодой человек, у которого длинная шея свободно торчала из неуклюжего воротничка, целеустремленно и враскачку зашагал на дневную лекцию.

В метро Билл испугался; Уэсли был так спокоен, что Билл едва ли мог ожидать от него душевного сочувствия. Неужели проклятый дурак не понимает, что происходит?.. Какая глупость, возможно, совершается?.. какие муки уже принесла эта импульсивная перемена?.. и еще к тому же каким трусом оказался Коротышка!

Эверхарт уже почти решил вернуться, но тут как раз вспомнил о вечернем свидании Уэсли с Полли.

– А как же твое свидание с Полли? – слегка угрюмо спросил Эверхарт, нервно теребя ручку чемодана. Поезд ревел в темном тоннеле – люди читали газеты и с коровьим спокойствием пережевывали комья жвачки.

Уэсли наклонился ближе, положив руку на плечо Биллу:

– Что?

– Как же твое свидание с Полли?

Рот Уэсли открылся, а глаза от восторга распахнулись. Громко шлепнув Билла по спине, он впервые за их знакомство закричал:

– Да кого, чтоб мне пусто, это парит?! – выкрикнул он низко, добродушно и лихо. – Мы выходим в море, мужик!!!

У Эверхарта горела спина, люди в метро с любопытством уставились на Уэсли, а тот теперь отвечал на их взгляды с проказливым простодушным юмором, немало развлекаясь.

Эверхарт расправил плечи и искренне рассмеялся; он не мог перестать, хохотал и хохотал, а голос внутри упрекал его.

Голос сказал:

– Проклятый ли дурак тот, кто в мрачную минуту смеется, заливая в тебя бесстрашие?

Глава четвертая

В три часа они остановились на обочине около Бронксского парка, и автомобили швыряли клубы пыли им в лица. Билл сидел на чемодане, а Уэсли стоял, опытным глазом невозмутимо выбирая машины и поднимая большой палец. Первый перегон продлился какую-то милю, но их высадили в выгодной точке Бостонской почтовой дороги.

Солнце так жарило, что Билл предложил сделать передышку, они зашли на заправку и выпили четыре бутылки кока-колы. Билл пошел на зады в уборную. Оттуда ему было видно поле, отороченное кустарником, что пбрил под июльским солнцем. Он в пути!.. Новые поля, новые дороги, новые холмы уготованы для него – а впереди побережье старой Новой Англии. Что за странное новое чувство притаилось в его сердце, что за пылкий зуд двигаться дальше и заново открывать обширные секреты мира? Он как будто снова стал мальчишкой… возможно также, что из-за всего этого вел он себя глуповато.

Вернувшись на раскаленную обочину, где черным паром благоухал гудрон, они поймали попутку практически сразу. Водитель был нью-йоркским цветоводом и направлялся в свою теплицу около Портчестера в штате Нью-Йорк. Этот добродушный еврейский торговец многословно говорил, демонстрируя скромность и чувство юмора. «Пара странствующих евреев!» – назвал он их, улыбаясь с озорным блеском в бледно-голубых глазах. Высадил их милей дальше своего места назначения на границе Нью-Йорка и Коннектикута.

Билл и Уэсли стояли возле скалистого пласта, аккуратно разрезанного у шоссе. В мерцающей дали неподвижные деревья укрыло бледно-зеленое одеяло равнинных лугов Коннектикута.

Уэсли снял куртку и повесил на плечо, а Билл надвинул шляпу на глаза. Они менялись: пока один сидел на чемодане, другой прислонялся к скале, лениво поднимая большой палец. Огромные грузовики карабкались по холму, оставляя позади себя пляшущее мерцание выхлопных газов.

– Лучше запаха шоссе, – медленно произнес Уэсли, жуя травинку, – только запах соленой воды.

Он бесшумно сплюнул.

– Бензин, покрышки, гудрон и кустарник, – лениво добавил Билл. – Уитменова песня большой дороги[17], современная версия.

Они спокойно, молча грелись на солнце во внезапной тишине. Внизу грузовик переключился на вторую передачу, чтобы начать свой тяжелый путь в гору.

– Смотри, – сказал Уэсли. – Бери чемодан и пошли.

Как только грузовик приблизился, теперь уже на первой передаче, Уэсли махнул шоферу и сделал вид, что бежит рядом с медленно и громоздко ползущей громадиной. Шофер с цветным платком на шее махнул рукой – мол, понял. Уэсли вырвал у Билла чемодан и крикнул:

– Бежим!

Он бросился к грузовику, запрыгнул на ходу, пихнул в кабину чемодан и придержал дверь для Билла, балансируя на одной ноге. Тот схватился за шляпу и кинулся за грузовиком, Уэсли протянул руку и втащил его в кабину.