Поединок соперниц Вилар Симона

Зная день и час, когда король намеревался принять Эдгара, я все же отправилась ко двору, и когда их беседа в отдаленном покое затянулась, упросила Роберта выяснить, о чем они толкуют.

Он вернулся оживленным, но, встретив мой затравленный взгляд, смешался.

— Прости, Бэртрада, но король и твой супруг беседовали о совершенно несущественных вещах. Тебе известно, что оба они знатоки соколиной охоты, и речь шла исключительно о достоинствах птиц. Я и твой муж придерживаемся мнения, что лучше всего работают птицы, пойманные взрослыми и натасканные для охоты — они и сильнее, и смекалистее. Король же предпочитает соколов, добытых птенцами и сызмальства обучавшихся в соколятнях. Он доказывал нам…

Он осекся, когда я дико завизжала. Они что, все трое договорились извести меня? Меня обуяла дикая ярость, и, сорвав с кросен неоконченный гобелен, я стала лупить им Роберта, визжать и ругаться.

Насилу ему удалось меня утихомирить.

— Возьми себя в руки, Бэрт. Ты должна понять, что отцу сейчас необходима поддержка столь сильного вассала, каким стал граф Норфолк.

— А как же я? Он что, готов пожертвовать мною ради Эдгара?

— Об этом ты сама потолкуй с ним. Король примет тебя завтра сразу после утренней мессы. Думаю, он нашел некий компромисс и не даст тебя в обиду.

Никакого компромисса тут быть не должно. Король — мой отец и обязан отстаивать мою честь и мои интересы.

Отправляясь к королю, я оделась во все белое. Белое блио, белый плащ, белое покрывало на голове. Белый — цвет невинности, и хотя я терпеть его не могла, в этот день я должна была выглядеть невинной жертвой.

Король ждал меня в круглом башенном покое. Этот покой служил ему кабинетом, но я всегда считала это помещение мрачным и неуютным — темные грубые стены, полы из плохо отесанных гранитных плит, суровая темная мебель без украшений, и даже стоявшие на полках фолианты потемнели от времени.

Встретил меня отец не слишком любезно.

— Почему мои дочери приносят мне одни огорчения? — начал он, даже не дав мне произнести ни слова. — Словно у меня нет иных забот, как улаживать их семейные дела.

Я надменно вскинула подбородок.

— Что еще наговорил вам обо мне этот сакс?

— Достаточно для того, чтобы я понял его желание развестись с тобой. Но у тебя я спрошу только об одном: ты и впрямь покушалась на его жизнь? И впрямь нанимала людей, чтобы его схватили и убили в фэнах?

От каменного пола по ногам словно потянуло ледяным холодом. Я вздрогнула.

— Пусть попробует доказать это! Его единственный свидетель, Гай де Шампер, никогда не осмелится появиться при дворе и дать показания…

Я осеклась. Проклятье! — я сболтнула лишнее. Ведь я по идее не должна и понимать, о чем идет речь.

Отец все понял. Веки его на миг опустились, и он покачал головой. Но я не верила, что его это так потрясло. Мой отец, человек, о котором поговаривали, что именно он нанял людей убить на охоте своего брата-короля и ослепил, а потом сгноил в тюрьме другого брата, не вызывал моего доверия, когда ужасался, проведав, что и во мне течет его кровь, а значит, я не остановлюсь ни перед чем.

Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно:

— Да, ты на многое способна. Но неужели же ты до сих пор не поняла, что твой муж тебе не по зубам? Ты давным-давно проиграла свою войну против Эдгара.

Я не желала это слушать. Поэтому попросту спросила, что он решил.

— Эдгар Норфолкский уже отправил доверенных лиц в Рим и заручился поддержкой прежних собратьев по ордену Храма. Я мог бы наказать его за самоуправство, лишить титула и посадить в застенок…

Я даже подалась вперед. О, если бы отец так и поступил! Тогда бы я осталась графиней Норфолка, вернулась в Дэнло и сделала то, чего желала больше всего на свете — разделалась с этой тварью из фэнов.

— …Но я не трону твоего мужа.

Я едва не задохнулась, и мне понадобилась вся выдержка, чтобы выслушать его доводы.

Оказывается, то, что король даровал саксу графский титул, расположило к короне саксонских подданных. Но сверх того — Эдгар справляется с возложенными на него обязанностями с блеском: усмирил самое беспокойное графство, в казну без задержек поступают подати, а теперь он привел на смотр превосходное ополчение, обученное и экипированное, что сейчас как никогда кстати.

Отец поднялся и заходил от стены к стене. В свои шестьдесят семь лет Генрих Боклерк выглядел еще бодро, однако я внезапно заметила, что он начал старчески сутулиться. Но что мне за дело до его здоровья, если я не получу от него поддержки? Будь на его месте кто угодно другой — Матильда, Роберт или даже Теобальд, — они бы не позволили так обращаться со мной какому-то саксу. И впервые у меня мелькнула мысль, что Лев Справедливости слишком зажился на этом свете.

— Для всех ты по-прежнему останешься графиней Норфолк, — продолжал король. — Сможешь вернуться в Дэнло и расположиться в любом из королевских замков, когда пожелаешь. С тобой по-прежнему останется твое приданое — пять тысяч фунтов, а этого достаточно, чтобы ты не ограничивала себя в расходах. Между прочим, Эдгар за эти годы приумножил твое состояние и вышлет тебе столько, сколько тебе потребуется. Разумеется, вы не сможете и дальше жить как супруги, но этот статус сохранится за вами, и возможно, со временем вы научитесь ладить. Это все, к чему мы пришли с твоим мужем.

— А развод?

Король сардонически усмехнулся.

— Это долгая, бесконечно долгая процедура. И длиться она может вечно. Даже вмешательство гроссмейстера тамплиеров вряд ли ее ускорит.

Из его дальнейших пояснений я узнала, что в Риме смута и раскол, и фактически у нас не один, а сразу два Папы. О да — и Анаклит II, и Иннокентий II избраны законным образом, но разными группами кардиналов и иных высших духовных особ, не сумевших договориться между собой. Между Папами идет война, положение обоих неустойчиво, и ни один из них при таких обстоятельствах не пожелает ввязываться в столь щекотливое и спорное дело, как развод. А поскольку никто не знает, сколько продлится двоевластие на Святейшем Престоле, мне еще долго придется оставаться законной женой Эдгара Армстронга.

— Скорее наступит второе пришествие, чем ты станешь разведенной женщиной, — подвел итог отец.

— А что станут болтать обо мне? Как быть с моим именем?

— Повторяю: ты — графиня Норфолкская. Поверь, не многие заплачут о твоей судьбе.

Это и был тот компромисс, о котором говорил Роберт Глочестер.

Что ж, обдумав все, я могла и принять его. И когда в тот же вечер мне пришлось присутствовать на пиру вместе с Эдгаром, я ничем не выдала своих чувств. Мы сидели рядом, спокойные и молчаливые, стараясь не встречаться взглядами. И только покидая пиршественный зал, я велела Эдгару прислать мою самку кречета.

— Куда мне ее доставить? — осведомился он.

У меня вся кровь бросилась в лицо. Куда? Этот негодяй лишил меня дома и теперь насмехается надо мной!

— Вам не составит труда узнать, где я нахожусь! — Мой голос походил в этот момент на свист отточенного клинка.

Мне ничего не оставалось, как упиваться обретенной свободой. У меня были средства, я обновила свой штат и гардероб, я могла останавливаться где пожелаю и встречаться с кем угодно. И тресни моя шнуровка! — я получала от этого удовольствие.

Ярмарка в Бове, крестный ход в Амьене, поездка в Париж… Я посещала все знаменитые турниры, восседая в ложах для знати в окружении свиты и поклонников. Еще совсем недавно женщин не допускали на рыцарские игрища, но теперь именно мы — прекрасные дамы — стали их главным украшением, именно нам доставалась честь награждать победителей!

Особенно много турниров проводилось в Нормандии. Ощущение надвигающейся войны с Анжу придало им наиболее острый колорит, так как каждый из турниров был своеобразным смотром сил, подготовкой к куда более серьезным схваткам. К тому же именно там, где происходили рыцарские игрища, собиралось много народа и мне было на что отвлечься, чтобы не сосредоточиваться на своих проблемах. И я с интересом следила за изменениями в модах и нравах, знакомилась с новыми людьми, изучала последние новшества. Так появилась и быстро распространилась вывезенная с Востока мода на гербы с изображением всевозможных знаков — вздыбленных львов, оскаленных драконов, рук с мечами, солнц, орлов, всевозможного рода фруктов. И я, как жена графа Норфолка, украсила туники своей свиты гербом Армстронгов — головой коня, как дочь Генриха I — носила малиновые и бордовые тона — цвет его дома, как член Нормандского рода — присовокупила к своему гербу шествующих леопардов Нормандии. Я только и успевала тратить деньги, требуя новых и не получая отказа. Присланная мне самка кречета ездила в моем обозе, так как сезон охот уже прошел и у птиц было время линьки. Но мне и лучше, что она осталась невостребованной, как все, что напоминало об Эдгаре.

Слух о начале процесса развода, к моему облегчению, не получил широкой огласки. Для всех я оставалась дочерью короля, которая не сочла возможным продолжать жить с грубым и жестоким мужем-саксом, сумела добиться от него свободы и денежного содержания. Вокруг меня возник ореол сильной и гордой женщины, я вновь стала популярна, многие даже старались походить на меня. Забавно было наблюдать, как иные модницы начали завивать волосы мелкими кольцами и носить такие же, как у меня, шапочки с плоским верхом и тончайшей вуалью, небрежно прикрывающей нижнюю часть лица. Я называла это арабской модой, но на самом деле просто пыталась скрыть шрам над губой.

Добавлю, что все это время я постоянно интриговала, чтобы помочь Роберту Глочестеру продвинуться на пути к трону. И хотя я выяснила для него, что Теобальд Блуа, правитель графств Блуа, Шартр и Шампань, вовсе не горит желанием унаследовать огромную и неспокойную державу венценосного дядюшки, но оказалось, что у милейшего тихони Стефана были и свои приверженцы в Англии. Но наиболее сильная партия была за Плантагенетов — Матильду и Жоффруа Анжуйских, которых к тому же поддерживал французский монарх Людовик Толстый.

Их странное прозвище — Плантагенеты — произошло от привычки Жоффруа украшать свой шлем веткой желтого дрока, который считается символом Ле-Мана. Дрок по латыни — рlanta genista, отсюда и Плантагенеты, или Плантажене по-французски.

В середине лета я отправилась на большой турнир в Лондон, который был устроен с таким великолепием, какого прежде Англия не знала. Саксонские простолюдины неистово вопили, следя за бугурдами [104], и восхищенно замирали, распахнув рты, когда начались тьосты [105]. Я превосходно разбиралась в турнирном кодексе, и многие почтительно прислушивались к моим пояснениям.

В последний день игрищ в Лондон прибыла королева Аделиза. Пригласив в свою ложу, она едва не до смерти замучила меня своей болтовней. Да что она прямо ко мне в матушки набивается! В конце концов я не сдержалась:

— Мадам, ваше сытое самодовольство просто неприлично. И я не удивлюсь, если вскоре окажется, что вы все же решитесь подарить королю наследника. Ваше счастье, если это не так. Ибо будьте уверены, я не премину сообщить родителю, как вы веселились в Дэнло с милейшим лордом д’Обиньи.

Эта клуша так и застыла, побледнев, как шелк ее собственного покрывала.

— Королю Генриху, Бэртрада, и без вас доложили о моих встречах с лордом д’Обиньи. И король ничего не предпринял — так как совершенно убежден, что его честь не пострадала. Надеюсь, и вы следовали моему примеру добронравия и, пробыв столько времени вдали от супруга, не наставили ему рогов?

Ого! Квочка Аделиза наконец придала своему языку некоторую живость. Славно же я ее задела!

— Впрочем, графу Норфолку совершенно безразлично, как обстоят ваши дела, — продолжала королева. — По-моему, он просто счастлив, что вы оставили его с леди Гитой Вейк. В Дэнло это называется «датским браком», верно? И как во всяком настоящем браке, миледи Гита из замка Гронвуд уже ждет ребенка.

Не знаю, что отразилось на моем лице, но королева отшатнулась. Потом вдруг стала меня успокаивать. Я отвернулась. От Аделизы или кого иного, но все одно рано или поздно мне пришлось бы это узнать. Те двое… Я никогда еще не чувствовала себя столь подавленной.

Вокруг шумела толпа. Мой поклонник граф де Мандевиль подъехал к нашей ложе и склонил к моим ногам копье, предлагая мне венец королевы турнира. Кажется, я нашла в себе силы улыбнуться. Или мне это только казалось? Ибо Мандевиль выглядел озадаченным, перестал улыбаться.

Я заставила себя встать. Встала и…

Больше ничего не помню. Я потеряла сознание.

Я снова плыла к берегам Нормандии, вновь над головой кричали чайки, хлопал парус. Но на этот раз даже дорога не развеяла мою печаль. Я была уязвлена и беспомощна, и ни моя свобода, ни мое положение не могли защитить меня от собственных чувств. Эти двое — мой муж и его девка — отделались от меня, изгнали и теперь чувствовали себя счастливыми.

Узнав о беременности Гиты, я беспрестанно перебирала в голове все известные способы мести. Я не могла не думать об этом. Это был мой рок, мое заклятие.

Забыть обо всем меня уговаривали и Аделиза, и Мод, и даже Генри Винчестер. Но я молчала. Им не понять, что мое чувство к Эдгару — это мучительная смесь ненависти, любви и презрения, дьявольский недуг, от которого нет снадобий. Как бы я ни жила все это время, в глубине души я продолжала считать Эдгара своим мужем перед Богом и людьми и верить, что рано или поздно нам предстоит воссоединиться. Тщетные надежды. Я могу вернуться в Норфолк и перевернуть там все с ног на голову, однако все равно эти двое будут против меня, будут вместе.

И я уехала, чтобы вдалеке зализывать свои раны и набираться сил для того, чтобы начать мстить. Ибо черную бездну в моей душе, которая постоянно грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно — месть.

Унылая и подавленная, я вернулась в Руан. Часами просиживала в опустевших покоях дворца, перебирая струны.

Август только начался, дни стояли солнечные, пустые, душные. В один из таких дней меня навестил епископ руанский Хагон. Он был по обыкновению любезен, сыпал комплиментами, и внезапно я подумала — а почему бы и нет? Ведь если я начну изменять Эдгару плотски, слава рогоносца оставит глубокую отметину на его безупречной репутации.

И я призывно улыбнулась светловолосому епископу.

Его преосвященство сразу понял меня. И в тот же вечер увез меня в свою загородную резиденцию. Там я впервые изменила мужу, провела с Хагоном ночь любви. Любви?.. Ну как сказать… Роскошь его покоев, его благоухающая духами сутана, душистое вино… И в итоге я, опрокинутая навзничь на льняные простыни. Хагон набрасывался на меня, как волк на самку в брачный период. Опять, и опять, и опять. Я же думала, что хочу в туалет, хочу помыться, хочу спать, хочу уехать… Мне едва удавалось изображать покорность.

Под утро Хагон принес мне чашу прохладного сидра, и я выпила ее залпом. Завернутый в простыню епископ взглянул на меня равнодушно.

— Одно из двух: ты или ненасытна, или холодна.

— А что предпочтительнее?

— Предпочтительнее? Гм. Пожалуй, нет ничего хуже холодной любовницы.

Про себя я тут же решила, что более никогда не свяжусь с ним. Однако улыбнулась.

— А что же все ваши проповеди — о скромности, умеренности и воздержании?

— О! — он рассмеялся. — О проповедях следует забыть, если хотите сохранить любовника.

Эти слова заставили меня задуматься. Не этим ли была вызвана печаль в глазах Эдгара, когда я требовала прекратить его бесстыдства на ложе? И разве не говорил он, что я холодна? Мой супруг всегда стремился сделать из жены любовницу, а кончилось тем, что любовницу сделал женой.

Епископ Хагон не удерживал меня, да и мне он уже был неинтересен. Однако его слова не выходили у меня из головы.

И знаете, как я поступила? Переодевшись и спрятав лицо под вуалью, я отправилась в один из городских борделей, призвала самую востребованную шлюху (святые великомученики! И за это Эдгар Армстронг ответит в аду!) и, хорошо заплатив, подробно расспросила, что она делает, дабы завлечь мужчин.

Затем я вернулась, велела вымыть себя, переоделась во все чистое и до конца дня даже не смогла притронуться к пище — меня душило отвращение. Однако я уже приняла решение и не собиралась останавливаться на полпути.

В Руан как раз прибыл граф Суррей, и я без колебаний испробовала на этом зануде приобретенные в борделе знания. Проглотив пару кубков мальвазии [106], я попросту взяла его штурмом — так, как с ходу берут бастиды [107]. Суррей не почувствовал притворства и к исходу ночи валялся у меня в ногах, твердя, как я восхитительна, а затем стал умолять меня отправиться с ним в Святую землю.

Глупец! Я ушла раздраженная.

Оказалось, что обманывать мужчин не составляет ни малейшего труда. Слегка пошевелите бедрами — и они распаляются, перестаньте стыдливо прикрываться — и они становятся ненасытными, взвизгните несколько раз для вида — и всякий станет считать, что он полностью покорил вас. Меня начало это забавлять, и в последующие пару недель я только тем и занималась, что пробовала эти маленькие хитрости то на одном, то на другом придворном. И ни один из них — ни один! — не уличил меня во лжи.

А клюнул бы Эдгар на этот крючок? Пока что самой крупной добычей в силках моей поддельной страстности оказался надменный и самоуверенный Валеран де Мелен, самый могущественный граф Нормандии. Его многие боялись, и даже я, признаюсь, некогда робела перед ним. А оказалось, что и его можно приручить, как бычка, — стоит только застонать под ним да обхватить покрепче ногами.

Граф Валеран был единственным, кто не опасался гнева Генриха Боклерка из-за связи со мной. Но однажды отец все же отправил в его замок сильный отряд конников с предписанием немедленно доставить меня к нему. Де Мелен не осмелился перечить, и меня отправили к королю, а оттуда, после короткого и ледяного по тону разговора, перевезли в женскую обитель в Фекан.

Случилось то, чего я всегда опасалась: меня упрятали в монастырь. Но отец, вероятно, еще не понял, что меня уже ничто не удержит, и спустя неделю я сбежала, написав перед отъездом королю, что направляюсь в Норфолк. На самом же деле я помчалась в Бристоль, к брату Роберту. Уж он сумеет уговорить отца не быть со мной жестоким.

По пути я сделала остановку в Лондоне, где меня приветливо принял Стефан. Он был в отличном расположении духа — возможно, оттого, что пользовался среди лондонцев уважением и поддержкой. Среди его свиты я неожиданно обнаружила одного из своих бывших рыцарей-телохранителей — Геривея Бритто. Наша встреча была оживленной, и в тот же вечер одна из фрейлин проводила в мой покой смуглого бретонца.

— Я никогда и мечтать не мог о подобном, — пробормотал Геривей, откидываясь на подушки и переводя дыхание. — Для нас ты была богиней — прекрасной и недосягаемой. Но почему ты выбрала меня, а не Гуго? Ведь он всегда был твоим любимцем.

Гуго Бигод? Я и не вспоминала о нем и давно потеряла его из виду. Но Геривей Бритто поведал мне, куда запропастился вернейший из моих людей.

— Он отправился в свои владения в Саффолке. Это для всех стало неожиданностью, ведь после смерти старого сэра Роджера Бигода никто не сомневался, что именно Гуго получит должность стюарда двора. Но король почему-то отказался от услуг нашего приятеля. И похоже, что к этому изгнанию приложил руку твой муженек-сакс. Гуго, конечно, всегда был разбойником, но лишить его должности при дворе!.. Сейчас Бигод сидит в своих манорах, ведет себя благонравно и даже женился на подобранной для него королем девице. Для него сейчас важнее всего снова вернуть доверие короля. Но я-то его знаю — он еще найдет способ поквитаться с графом Норфолком!

Что ж, примем к сведению. Однако известие о женитьбе Гуго заставило меня опечалиться. Несмотря на веселый и свободный образ жизни, мною все больше овладевала хандра, но при этом нервы мои были натянуты, как тетива. Ведь вокруг все только и говорили об Эдгаре: то о его дружбе с Найджелом Илийским и лордом д’Обиньи; то о великолепном турнире, который он недавно устроил в Гронвуде — туда съехались все сливки знати, и даже храмовники приняли участие в ристаниях. Или заходила речь о норфолкских лошадях — теперь считалось престижным иметь выведенных Эдгаром скакунов норфолкской породы, а значит, мой супруг день ото дня богател.

На фоне этих пересудов я не преминула потребовать у супруга дополнительных средств на расходы — и получила. С их помощью я сумела откупиться от посланных за мною людей короля и второпях перебраться в Глочестершир.

Роберт пребывал в Бристоле, большом портовом городе, сеньором которого он являлся. Здесь я уже не опасалась людей отца, так как находилась под защитой брата. О, какие пиры, какие конные ристалища, какие охоты устраивал Роберт в мою честь! Поглощенный тем, что супруга Мабель снова готовилась сделать его счастливым отцом, Роберт не вникал в мои беды и лишь обещал похлопотать за меня перед королем, когда отправится к нему в ноябре.

Вместе с тем он обращался со мной чрезвычайно фамильярно — обнимал, шлепал по ягодицам, трепал по щекам, ерошил мои волосы, ломая своими лапищами драгоценные черепаховые заколки. А с утра увлекал на очередную охоту, пикник или пирушку в одном из своих замков. Мы много пили… и однажды, после очередного возлияния, я проснулась с тяжелой головой в его постели. Нагая. Причем лежали мы, сплетясь более чем красноречиво.

Мы оба были невероятно смущены. Что не помешало нам и в следующую ночь заняться тем же. То ли я хотела испытать на Роберте свое новое умение, то ли он и впрямь воспылал ко мне отнюдь не братской страстью, но оттого, что мы впали в этот тяжкий грех, я испытывала некое извращенное удовольствие.

Впрочем, Роберт вскоре опомнился — тотчас после того, как у его супруги случился выкидыш. Ибо нашлись те, кто успел нашептать ей о нас. Брат был огорчен даже сильнее, чем я ожидала.

— Мы должны как можно скорее расстаться, Бэрт. То, что случилось между нами… Моя Мабель не перенесет этого…

Он говорил о жене с трогательной нежностью. А мне намекнул, что следует уехать. И я уехала, несмотря на резко испортившуюся погоду, скверное настроение и заметно пошатнувшееся здоровье. Только этого мне и не хватало — ведь я всегда была здоровой, как молочница с фермы. Но последнее время я стала чувствовать странную слабость, а по утрам у меня кружилась голова. Чтобы переждать непогоду, я решила погостить в богатой женской обители Ромсея. Глядишь, и отец не станет меня донимать, узнав, что я укрылась за монастырскими стенами.

Мне и моим людям выделили в обители отдельный флигель, мы расположились со всеми возможными удобствами, но вскоре я заскучала. Нескончаемые октябрьские дожди, заунывный колокольный звон, снующие туда-сюда сестры-бенедиктинки. Тресни моя шнуровка — адское уныние! Да и комфорт, которым славился этот монастырь, не шел ни в какое сравнение с тем, к чему я привыкла. Я с тоской вспоминала свою роскошную опочивальню в Гронвуд-Кастле.

Аббатиса Ромсея оказалась женщиной властной и непреклонной и настояла, чтобы я ежедневно посещала службы в церкви. И вот, ругаясь как наемник, я была вынуждена обувать деревянные сабо, заворачиваться в плащ и шлепать по лужам и грязи в храм, где смердит отсыревшей штукатуркой, а от запаха ладана мутит и кружится голова…

Однажды во время мессы я упала в обморок и очнулась уже у себя во флигеле. Все вокруг раскачивалось и плыло. Слава Создателю, моя Маго выставила за дверь толпу суетящихся монахинь и взбила солому под тюфяком в изголовье, чтобы я могла устроиться поудобнее.

— В чем дело, Маго?

Пожилая нянька, ходившая за мной с младенчества, странно взглянула на меня.

— Деточка, ты уж прости меня, неразумную, но я должна тебе кое-что сказать. Ты всегда была настоящей леди, пока этот пес, твой муж, не исковеркал твою жизнь. Все эти твои любовники…

— Не смей читать мне нотации!

Ее старые глаза стали круглыми, как у совы.

— Деточка моя, уж не беременна ли ты?

Я молчала. Мой взгляд перебегал с предмета на предмет: кованый подсвечник на ларе, ставень, распятье на стене.

Маго не унималась:

— У тебя всегда были нелады с месячными, вот ты, бедняжка моя, и разуверилась, что способна понести. Но эта твоя слабость, дурнота по утрам, этот обморок… Да и чистая ветошь давно тебе не была нужна. С тех самых пор, как ты, отчаявшись, стала бросаться от одного мужчины к другому.

Она умолкла.

Я же стала припоминать. Хагон Руанский, Уильям Суррей, Валеран де Мелен, иные… Даже собственный брат. Я и в самом деле уверовала, что бесплодна, и все вокруг говорили то же…

От кого я могла понести? Господь всемогущий, да какая же разница! Я понимала одно: мне необходимо ехать в Норфолк. Ибо для всех должно быть очевидно, что отец ребенка — Эдгар Армстронг.

И вдруг я почувствовала облегчение. Никогда ведь не желала быть брюхатой, а ныне была рада этому. Я рожу этого ребенка и даже на Библии присягну, что он от Эдгара. Так будет поставлен крест на его попытках развестись со мной, я окончательно привяжу его к себе и смогу отомстить. Ибо он не посмеет не признать своим внука короля Генриха, а сам король, блюдя честь семьи, заставит его смириться с навязанным наследником!

— Кажется, дождь прекратился, — проговорила я. — Вели проверить, подкованы ли мулы, и пусть запрягают. Мы немедленно отправляемся в путь.

— Деточка, да зачем же? Здесь, в Ромсее, ты сможешь родить так, что об этом ни одна душа не узнает. А если пожелаешь, я подыщу в округе знающую женщину, чтобы вытравить плод.

— Маго — ты старая, выжившая из ума дура. Мой ребенок — наследник графского титула, и я немедленно отправляюсь к мужу.

Маго испуганно взглянула на меня и перекрестилась. Я же зашлась громким торжествующим смехом.

Паланкин нещадно трясло. Я полулежала на подушках, занавески распахивались — и оттуда тянуло дождем и сыростью. От качки меня мутило, и я, даже не приказывая остановиться, высовывала голову наружу, и меня выворачивало наизнанку. Однако, как бы ни было тяжело, я не позволяла делать остановок.

Силы небесные — до чего же отвратительно чувствовать себя слабой и разбитой. Изжога, тошнота, озноб… Когда Маго, опасаясь за мое состояние, все же требовала сделать привал, я засыпала как убитая. Но проснувшись, тут же приказывала трогаться в путь. От того, как скоро я появлюсь в Норфолке, зависело слишком многое. Мне нужно было всего лишь на час или даже на полчаса остаться наедине с Эдгаром, и я смогу всем доказать, что мы только тем и занимались, что спаривались. Ах, до чего же славно все сложилось! Я и не ожидала, что смогу накинуть на Эдгара такой аркан. Этот сакс плодит бастардов от своей шлюхи? А я со своей стороны навяжу ему ублюдка какого-нибудь Геривея Бритто и сделаю его продолжателем рода Армстронгов!

Однако как мы ни торопились, на дорогу ушло больше недели. Ради скорости передвижения я бросила в пути свой обоз, слуг и камеристок, довольствуясь только конными охранниками и тем количеством имущества, которое поместилось во вьюках мулов.

Мы миновали Оксфордшир и Нортгемптон, где некогда я была так счастлива с Эдгаром. Сейчас здесь ничего не напоминало о том блаженном, сияющем солнцем времени, все было серым, унылым, промозглым. Сеялся нескончаемый, мелкий, как пыль, дождь. Дороги были ужасны, лошади теряли подковы, охранники проклинали все на свете, простуженная Маго кашляла и беспрестанно ворчала.

Но самое ужасное началось, когда мы въехали во владения моего мужа. На нас обрушился самый настоящий ноябрьский шторм. Ветер нес ледяные струи ливня, гнул деревья к земле, взбаламученная вода покрыла все низины. Но я уже узнавала знакомые места. Мы двигались вдоль вспенившейся от дождей речки Уисси, и я надеялась еще до темноты увидеть бревенчатые частоколы бурга Незерби.

Наконец начальник охраны, перекрикивая бурю, сообщил, что бург показался. Я откинула промокшие насквозь занавески и выглянула. К реке вел крутой спуск, впереди чернел бревенчатый мост.

Внезапно паланкин сильно тряхнуло и он накренился. Я вцепилась в столбик навеса и отчаянно завизжала, чувствуя, что вот-вот окажусь в грязи под копытами. До меня донеслись крики, истошное ржание мулов, и я увидела, как двое передних животных сползают вниз, скользя по насыпи. Затем поддерживающие паланкин шесты затрещали, мир перевернулся, а в следующий миг и паланкин, и я, и оба задних мула рухнули с кручи.

Помню только удар, треск, наваливающуюся на меня мокрую тушу одного из мулов и собственный истошный вопль. Холод и дождь обрушились на меня вместе с болью.

Мои люди засуетились вокруг, разрезая ремни паланкина, чтобы освободить меня из-под его обломков. Один из охранников попытался меня приподнять, но внезапная резкая боль согнула меня в дугу. По ногам потекла теплая жидкость, в поясницу словно ударили кузнечным молотом, а затем мой живот будто вспороли тупым ножом. Я не могла вздохнуть.

Меня куда-то несли. Я была скрюченной, жалкой, истекающей кровью. Среди различимых голосов узнавала подвывающие стенания Маго. Старая дура, как она могла допустить, чтобы со мной случилось подобное! Ибо что со мной — я уже поняла. Хотя до последнего отказывалась верить.

Даже когда дымное тепло усадьбы окутало меня и чей-то голос проговорил, что нужно послать за повитухой, я все еще сопротивлялась. Тщетно. Я была в Незерби, и эти саксы не больно слушались меня. Потом какая-то женщина мяла мне живот, да так, что я начинала скулить. Между ног у меня было горячо и хлюпало. Отвратительно!

Потом меня заставили выпить какое-то тепловатое пойло. По его сладковатому привкусу я определила, что это маковый отвар, который погружает в забытье, и смирилась.

Теперь мне хотелось только забыться. Не думать о том, что меня ожидает, не чувствовать боли, не знать, что со мной сделают…

Первое, что я увидела, придя в себя, был вышитый полог над головой. Листья растений, птицы с распущенными хвостами — все яркое, мастерски исполненное. Я в этом разбиралась и сама была вышивальщицей не из последних. В изножье ложа виднелась бревенчатая стена, сбоку на нее падал отсвет огня. Пахло пряными травами, которые бросают на угли жаровен, чтобы заглушить запах сырости — извечной спутницы дождливой поры. До меня донеслись приглушенные голоса. Один, всхлипывающий и дрожащий, принадлежал Маго. Другой — Эдгару.

Я повернула голову. Они сидели на скамье у стены. Маго плакала, вытирая глаза краем головного покрывала, а Эдгар, похоже, ее утешал.

Внезапно я подумала — до чего же красив мой муж! Эта свободная поза, легкие завитки каштановых волос, твердый профиль, четкая линия высоких скул. Мой прекрасный крестоносец… Которого я потеряла.

В моем горле вспух ком, и глаза наполнились слезами. Освещенный углями жаровни золотистый образ Эдгара стал расплываться. Я всхлипнула.

Они оба заметили, что я пришла в себя, подошли.

— Эдгар…

Он поймал мою слабую протянутую руку, мягко пожал. Какие же теплые и сильные были у него пальцы.

— Тсс, Бэртрада, уже все закончилось. Успокойся.

— Я спокойна. Это… Это сейчас пройдет.

Маго принесла чашу с питьем.

— Выпей это, деточка.

Но я даже не взглянула на нее. Я вцепилась в руку Эдгара и не могла отвести от него глаз.

— Я всегда любила только тебя, супруг мой. На что бы я только ни решилась, лишь бы вернуть тебя…

Я оборвала себя, поняв, что говорю лишнее. Эдгар, высвободив руку, принял у Маго чашу, затем присел в изголовье ложа и, придерживая меня за плечи, поднес питье к моим губам.

— Выпей, Бэртрада. Это вино с пряностями и травами. Оно придаст тебе сил.

Я покорно проглотила содержимое чаши. Порой снизу вверх глядела на него. Он чуть улыбался и кивал мне, и внезапно мне стало хорошо, вот так, почти что в его объятиях. Господь всемогущий, об этом я уже и мечтать не смела.

— Ты не оставишь меня, Эдгар?

— Я побуду с тобой.

Вскоре я снова уснула, так и не выпустив его руки.

Как жалко и глупо я выглядела, я поняла только тогда, когда отоспалась и ко мне вернулась способность трезво мыслить. Эдгар наверняка знал, что со мной случилось. Если не Маго, то его саксы не преминули донести, в каком состоянии меня привезли в Незерби. Но Эдгар был добр и мягок со мной, ловко скрывая, что ему не доставило ни малейшей радости возвращение гулящей жены. Я же скулила и жалась к нему, словно побитая собака. Какой позор!

У меня было прескверное настроение, но я быстро поправлялась и на третий день уже встала и велела женщинам заняться моей внешностью. Однако дух мой не поспевал за плотью. Я страдала. Страдала оттого, что не удалось задуманное, оттого, что Эдгар больше не наведывался ко мне, а значит, все осталось по-прежнему — на грани полного разрыва. Больше того — я дала ему дополнительный повод требовать развода. То, что должно было стать моим триумфом, обернулось полным поражением. В глазах Эдгара я всего лишь жалкая блудливая женщина, которую он не желает видеть.

Внезапно течение моих мыслей менялось, и я начинала думать, что если Эдгар и разлюбил меня, то по-прежнему испытывает ко мне жалость. И эта жалость не унижала меня, а наоборот — давала надежду. Не будь этой светловолосой твари Гиты, я бы сумела вернуть мужа.

Одно за другим я отправляла послания в Гронвуд, умоляя его приехать. Но Эдгар не появлялся, и я была вынуждена проводить время с этими грубыми мужланами в Незерби. Начало ноября — время, когда саксы отмечают праздники своих саксонских святых — Адольфа, Уинифред и Алкмунда, прибавьте к этому и общеанглийские дни поминовения святых Губерта, Катерины и Леонарда, и вы поймете, что у этих свиней ни дня не проходило без пьянства и обжорства. Крики, хохот, пение в стенах бурга звучали неумолчно — и мне приходилось все это терпеть.

Только каменщик Саймон, находившийся в это время в Незерби, скрашивал для меня эти тягостные дни. Я считала француза забавным. Но как же я должна была опуститься, чтобы находить удовольствие в общении с простолюдином-мастеровым!

Саймон обосновался в Незерби, поскольку Эдгар намеревался возвести здесь каменную стену, перестроив бург на новый манер. Однако сейчас он оказался не у дел, так как из-за непогоды все работы приостановились, и я проводила целые дни за болтовней с этим не лишенным обаяния простолюдином.

Я не обмолвилась — Саймон и впрямь был обаятелен. В нем чувствовалась некая мягкая теплота, которая так притягивает женщин вроде моей неверной шлюшки Клары. И хотя Клара уже стала женой Пенды, Саймон только посмеивался, упоминая об этом, словно все это не имело никакого значения и стоило ему только поманить Клару, как она была бы тут как тут. Впрочем, ко мне этот француз относился с неизменным почтением. В его глазах я была прежде всего графиней и дочерью короля.

Окончательно Саймон расположил меня к себе, пренебрежительно отозвавшись о Гите Вейк.

— Саксонка Гита завладела Гронвудом, хотя я строил его для дочери короля. И саксонка загордилась. Знаете, до чего она дошла? Она едва не заставила меня жениться на одной из гронвудских служанок. Хвала небесам, лорд Эдгар вовремя вмешался, иначе я был бы уже далеко за морем, лишь бы не слышать ее поучений.

Но больше всего прочего Саймона занимала его работа. Он был увлечен планами постройки каменной церкви Святого Дунстана в фэнах — там, где стоит деревянная, давно пришедшая в негодность церквушка. Нынешним летом Эдгар и лорд д’Обиньи позаботились, чтобы работы по возведению новой церкви шли полным ходом, и Саймон успел выстроить там башню с ребристыми новомодными арками и стрельчатыми окнами. Одно скверно — почва оказалась недостаточно надежной и начала оседать под тяжестью каменной кладки. Поэтому работы сейчас приостановлены до тех пор, пока грунт не осядет окончательно и можно будет исправить недочеты.

Мне приходилось выслушивать и эту ерунду, в которой я ничего не смыслила. Обычно мы располагались в отдельном покое, я перематывала крашеную пряжу для вышивания, Саймон услужливо подставлял руки, а старая Маго мирно дремала в углу.

Наконец Эдгар соизволил явиться. Это случилось в день святого Мартина [108], когда по традиции начинается убой скота и заготовки мяса на зиму.

В Незерби еще с утра поднялась суета — выводили предназначенный к закланию скот за ворота. Работенка грязная, но все в этот день веселы, хлещут эль и жарят на кострах самые лакомые куски свежего мяса. Дожди как раз прекратились, и хотя было чертовски холодно, я поднялась на галерею, следила за суетой, не обращая внимания на фамильярное обращение саксов, делавших мне пригласительные жесты, словно надеялись, что так я и кинусь вместе с ними кружить среди костров. Но я продолжала надменно стоять на галерее, кутаясь в длинное теплое покрывало и пряча руки в большую муфту волчьего меха.

И в какой-то момент я заметила, как в арке надвратной башни показался Эдгар. Он сидел верхом, о чем-то переговаривался со своими людьми, смеялся. Когда стал спешиваться, я опомнилась, кинулась к себе.

— Маго, живо подай малиновую пелерину! Эдгар здесь, не хочу, чтобы он застал меня всю в коричневом, точно послушницу. И поправь мне волосы!

Но я напрасно спешила. Эдгар словно оттягивал момент встречи, о чем-то толковал со своими саксами, а я сидела и ждала. Мысленно продумывая, что следует сказать, чтобы произвести впечатление смирившейся и покорной жены.

Наконец раздался скрип ступеней. И с каждым следующим шагом Эдгара мое сердце все больше замирало. Больше недели прошло с того момента, когда у меня случился выкидыш. Достаточно ли я оправилась, вернулась ли моя красота?

Я кусала губы, чтобы они заалели, щипала щеки, пытаясь вызвать румянец. И когда Эдгар вошел, я так и застыла, спрятав лицо в ладонях, словно в испуге.

— Рax Vobiscum [109], — молвил он. Ни улыбки, ни более теплого приветствия, кроме такого, что принято среди монахов или рыцарей— храмовников.

Я присела в поклоне.

В покое с закрытыми на зиму ставнями было полутемно. Только большая жаровня на треноге, стоявшая между нами, давала немного света. Эдгар опустился на скамью, и отсветы бегавших по угольям огней отразились на золотом шитье его ворота, на стальных пластинах пояса.

— Присядь, Бэртрада. Нам необходимо поговорить.

И знаете, о чем он повел речь? Все о том же — о разводе.

— Я не желаю слышать об этом, — резко перебила его я.

— Разве? Но ведь ты ясно дала мне понять, что там, — он сделал неопределенный жест, — у тебя есть некто, кто тебе милее меня и кого ты гораздо охотнее одариваешь своими милостями. Но я не собираюсь тебя осуждать, ибо брак наш — чистая формальность, и поэтому ты вольна жить свободно. Это даже к лучшему — рано или поздно ты найдешь того, с кем заключишь новый союз.

— Эдгар, — я подняла руку, вынуждая его умолкнуть, — я знаю, что сделала многое, чтобы разрушить наш брак. Знаю, что ты разлюбил меня. Однако наши руки некогда соединили перед алтарем, и это ли не повод, чтобы предпринять еще одну попытку? Ибо я хочу быть только твоей женой.

Эдгар печально усмехнулся.

— Как ты лжешь, Бэртрада. Лжешь и мне, и себе. Ты такая лживая, что не сможешь попросить огня, если замерзнешь.

Это было сказано так сухо, что я невольно вспомнила, как он глядел на меня в соборе в Бери-Сент-Эдмундсе, когда заявил о разводе.

— Эдгар, что бы ты ни говорил, но я все еще остаюсь твоей женой. И люблю тебя.

— Да, любишь. Как обжора любит свой завтрак.

— Ты жесток и несправедлив. И мне больно, что ты так холоден с женщиной, которая говорит тебе о своей любви.

— О, побереги свое нежное сердце для других. А эта дорога для тебя закрыта.

Я не верила своим ушам. Ведь еще совсем недавно я ощущала его заботу и участие, что и вдохнуло в меня надежду. От разочарования и гнева я начала задыхаться. Я снова его ненавидела!

— Думаешь, что так легко избавишься от меня? Ты надеешься, что бросишь меня, опозорив, и я скажу на это — аминь? О, не выношу тебя, когда ты такой!

— Я знаю, — он остался спокоен. — Но это даже неплохо. Разве ты до сих пор не поняла, что мы ни при каких обстоятельствах не сможем жить вместе? Я не тот муж, которого ты хотела, а ты не оправдала моих надежд как жена.

— Но развод — страшный грех!

— С каких это пор ты стала такой щепетильной? Лучше вспомни, что все эти годы мы жили с тобой, как два грешника в аду.

— Ну, не всегда, — я улыбнулась. — Я еще не забыла, что было меж нами.

— Когда? Еще до потопа? У меня не столь длинная память.

Я поняла, что он попросту насмехается надо мной. И как ни странно, таким он мне нравился еще больше. Но в то же время моя ненависть росла, как снежный ком. И я сказала, что он изо дня в день убивал нашу любовь, избегал меня, игнорировал, заводил детей и шлюх на стороне… Я выкрикнула, что он жесток, как сам сатана.

Эдгар стремительно шагнул ко мне — и я отшатнулась в испуге. Но он застыл на месте, сжимая кулаки.

— Я жесток?.. Ты натравливала на меня своих прихвостней во главе с Гуго Бигодом, ты сажала меня в темницу в моем собственном замке, ты без конца строила козни, говорила «нет», когда я говорил «да» — и наоборот. Ты близко сошлась со всеми моими врагами и обливала меня грязью перед королем. Ты убила моего сына! Ты покушалась и на мою жизнь! Да я мог бы избить тебя в кровь, и сам Господь сказал бы, что это справедливо!

— И все равно ты мой муж! И останешься им.

Мы стояли по обе стороны жаровни на высокой треноге, и глаза Эдгара сверкали ярче угольев.

— Ответь, Бэртрада, как можно иметь то, чем не владеешь?

— Это только слова. Перед Богом и людьми — ты принадлежишь мне!

— Но я сделаю все для того, чтобы разорвать эту связь!

— Попробуй. И пока ты будешь пытаться добиться развода, для всех я буду оставаться твоей женой и графиней Норфолка. А что, если твое обращение к Святейшему Престолу останется без ответа? Что, если король запретит тебе развестись? Что, если я обесславлю тебя, прокричав на весь свет, что ты изгнал законную жену ради шлюхи?

— «Что, если…» — это забава для схоластов вроде аббата Ансельма. Что, если ангелы сидят на острие иглы? Оставь же меня наконец в покое, Бэртрада.

— В покое? Как насчет вечного покоя? Да я скорее убью тебя и себя, чем позволю опозорить свое имя!

Теперь-то мы сошлись лоб в лоб, и мне даже стало весело. Наконец-то открытая схватка, без всяких там приличий и этикета. Враги — так враги!