Поединок соперниц Вилар Симона

Глава 16

Эдгар

Ноябрь 1135 года

Огромный морской вал ударил в нос корабля и тысячью брызг обрушился на палубу.

Я чертыхнулся (хотя, возможно, следовало бы молиться) и крепче вцепился в обвивающий мачту канат. Моя одежда промокла насквозь, я дрожал от холода и напряжения.

Море кипело, как адский котел. Вздымались целые водяные горы, увенчанные пенистыми гребнями, ветер срывал с их верхушек пену и швырял в лицо, а за ними открывались черные провалы, казавшиеся бездонными. Ледяной ветер нес струи дождя почти горизонтально.

Неудивительно, что мне не сразу удалось найти столь отчаянного капитана, который решился бы выйти в море в такое ненастье.

А ведь всего пару дней назад стояла ясная и тихая погода и переправиться на континент не составило бы никакого труда. Но тогда мне было не до поездки — Гита металась в послеродовой горячке, мой новорожденный сын был слишком слаб, и никто не мог поручиться за его жизнь. Они оба могли покинуть меня в любой миг, и мне некогда было думать о Гуго Бигоде, который, воспользовавшись первой же возможностью, отправился в Нормандию, дабы донести королю Генриху, что саксонка Гита Вейк убила его дочь Бэртраду.

Новый вал обрушился на корабль. Мимо меня, цепляясь за снасти, прошел капитан и прорычал, чтобы я убирался под палубу и не мозолил глаза. Сейчас не до учтивости, главное — уберечь судно, удержать его на курсе. И хотя я заплатил за переправу немыслимую цену, капитан не больно заискивал передо мной, заявив, что, если мы пойдем ко дну, у него будет только одно утешение: больная жена и две дочери не останутся нищими. Но сейчас, глядя, как он сосредоточенно отдает команды, как борются со стихией матросы, я начинал надеяться, что мы все-таки доберемся до континента. Ибо я не имел права погибнуть, я должен был добраться к королю, выложить ему свою версию гибели Бэртрады и спасти Гиту.

Матросы смутными тенями маячили в сгущающемся сумраке. Очередная волна величиной с дом окатила корабль, я основательно глотнул ледяной соленой влаги и наконец счел за благо спуститься в каморку под палубой у основания мачты. Там мне далеко не сразу удалось найти место среди тюков. Несмотря на свирепую качку, я сразу же погрузился в мысли о том, что довелось пережить в последние недели.

Слух о гибели моей жены мгновенно разлетелся по Норфолку. Я велел перевезти останки Бэртрады в аббатство Бери-Сент-Эдмундс, покровительницей которого она была, и предать земле со всеми подобающими почестями. У меня и в мыслях не было похоронить ее в фамильном склепе Армстронгов, ибо я не считал ее членом семьи.

Она была нашим с Гитой врагом — беспощадным и жестоким. Поэтому я даже не поехал на похороны, доверив провести церемонию Пенде. Тот сообщил пораженному Ансельму, что графиня Бэртрада Норфолкская погибла в церкви Святого Дунстана, когда там случился пожар, вместе со священником отцом Мартином. Это было необходимо, дабы скрыть, что произошло на самом деле. А мое отсутствие на похоронах… Мне было не до них. Уже третий день Гита металась в бреду, а наш маленький Свейн был так плох, что я поспешил окрестить его, чтобы спасти хотя бы его душу.

Но тогда я еще не знал о Бигоде, и только позже сообразил, чем это нам грозит.

О его происках мне сообщили тамплиеры. Оказывается, Гуго сразу же после пожара отправился ко двору, но вышла заминка — начался сезон больших королевских охот, и не так-то просто добиться встречи с королем, когда он с приближенными кочует по лесам и болотам Нормандии. Я, со своей стороны, попросил собратьев по ордену сделать все, чтобы удержать Бигода подальше от короля — подкупить, запугать, но не позволить ему встретиться с Генрихом Боклерком до тех пор, пока я не прибуду в Нормандию.

Я должен первым доложить о случившемся отцу Бэртрады. Несчастный случай — я намерен настаивать на этом. Если же мне не поверят… Что ж, тогда я возьму на себя вину за гибель супруги, но сумею оградить от королевского гнева Гиту и детей. Моя Милдрэд была как солнечный лучик, и ее жизнь должна оставаться такой же мирной и сияющей. А Свейн… Да поможет Господь моему малышу справиться. Своевременно подысканная кормилица уверяет, что выходит его — недоношенные дети не самое дивное, что есть в мире. Но как вспомню, каким маленьким и хилым он появился на свет… И какова была Гита. Она лишилась чувств, едва я показал ей сына. Она и сейчас слаба. А я не могу находиться с ней. Должен опередить Бигода, перехватить, даже убить, если понадобится. Сказать по правде, у меня руки чесались поквитаться с ним. Но, похоже, придется все-таки его уговаривать. Стать его должником, зависеть от него.

Такие нерадостные мысли крутились в моей голове, я был подавлен и утомлен. Однако в конце концов я сумел ненадолго задремать, несмотря на неистовый рев моря за обшивкой судна. Сказалось многодневное страшное напряжение и усталость.

Я проснулся, словно от толчка, и первое, что понял — бешеной качки больше нет. Корпус судна негромко поскрипывал, вокруг меня валялись в беспорядке тюки, ящики и снасти, а в глубине трюма под плохо пригнанными планками настила плескалась вода.

Я поднял крышку палубного люка. Светало, и хотя продолжал дуть пронизывающий ветер, на палубе вповалку спали измученные матросы. Закутавшись в негреющий плащ, я направился туда, где у руля стоял капитан.

— Славная ночка выдалась, не так ли, милорд?

Он указал на темнеющую у горизонта полоску суши.

— Не пройдет и часа, как мы войдем в порт Кале.

Белые плащи тамплиеров я заметил еще тогда, когда корабль швартовался у береговой стенки.

Вид у меня был довольно потрепанный, и поэтому они первым делом поинтересовались, смогу ли я ехать верхом. Я слишком спешил, чтобы тратить время на приведение себя в порядок, и они это поняли — я нахлестывал коня до самого Руана.

Здесь, в комтурии, мне сообщили первые новости. Вам судить, каковы они оказались: Генрих то и дело переезжает с места на место, а Гуго, утомившись гоняться за ним, обосновался в охотничьем замке Лион-ла-Форт, и там тамплиерам удалось побеседовать с ним. Бигод согласился хранить молчание, если я выплачу ему громадную сумму в шесть тысяч фунтов, причем задаток потребовал немедленно, и тамплиерам пришлось выложить ему две тысячи.

Цена немалая, но, пожалуй, впервые за все это время я вздохнул с облегчением. Хвала Всевышнему, что я не порвал с орденом и тамплиеры поддержали меня в трудную минуту. Оставалось только одно обстоятельство — с полученными деньгами Гуго сразу же сможет выкупить должность стюарда двора, а значит, все время будет подле короля. А на такого, как он, полагаться нельзя.

Теперь оставалось только ждать, когда король устанет от скачек по осенним лесам, вернется и соизволит меня принять. Тамплиеры предложили мне пожить до этого времени в комтурии, пообещав немедленно сообщить, когда появится возможность для аудиенции.

И я ждал. Все время прокручивал в голове, как все случилось, как я упустил из виду Бигода, а до того — и саму Бэртраду. Недопустимое легкомыслие! Но когда мы виделись с нею в последний раз, она показалась мне такой жалкой и бессильной, что я перестал воспринимать ее всерьез и не придал значения ее угрозам… Снова и снова я вспоминал тот страшный день.

В праздник святой Хильды Гита пожелала посетить монастырь, где провела детство. Я же собирался в Норидж. Рано утром, пока она еще спала, я поцеловал ее и уехал. Мы с Пендой заранее отобрали на продажу девять рыжих поджарых трехлеток, и в тот миг мне казалось, что нет ничего важнее, чем доставить их в Норидж и передать представителям ордена Храма. Цена была назначена заранее, я ожидал получить изрядную прибыль и гордился, зная, что мои лошади приведут тамплиеров в восторг. У меня не было ни малейшего предчувствия беды.

Я обещал Гите вернуться к вечеру в монастырь Святой Хильды и вместе с ней отправиться в Гронвуд-Кастл. Только благодаря этому я не задержался в Норидже, ибо тамплиеры предложили отметить удачную для обеих сторон сделку. Хвала небесам, я уклонился.

В монастырь Святой Хильды я прибыл, когда уже смеркалось. И тут же навстречу мне высыпала возбужденная толпа монахинь. Из их сбивчивых объяснений я понял только то, что в их монастырь днем неожиданно прибыл аббат Ансельм. Он был настроен весьма сурово, придирался к сестрам и настоятельнице, грозил забрать новый алтарный покров, вышитый монахинями к празднику, а когда прибыла Гита, встретил ее бранью и поношениями. Никто не мог утихомирить преподобного, а люди из свиты аббата открыто оскорбили Гиту, и она сочла за благо покинуть обитель. Ансельм же, словно только того и ждал, тут же умчался, забыв в спешке про алтарный покров.

Теперь-то я понимал, что все это было частью общего плана — не дать Гите остаться под защитой стен обители. Оттого и Саймон-каменщик отправился вместе с ней.

Я верил Саймону, он давно служил у меня, и мы всегда ладили. Одного я не учел — там, где приложила лапу эта дьяволица Бэртрада, все возможно. Она очаровала Саймона, обманула и прельстила его. Слишком поздно мне донесли, что свою последнюю ночь в Незерби она провела с Саймоном. Немудрено, что у парня голова пошла кругом. Кому, если не мне, знать, как она умела казаться милой и желанной. Ведь я и сам некогда попался на этот крючок.

Узнав, что Гиту сопровождают Саймон, Утрэд и ее верная Труда, я не испытал никакого беспокойства. Моя Гита с верными людьми, думал я, они со всеми возможными предосторожностями доставят ее в Гронвуд-Кастл. Прочие охранники, весь день пировавшие в Даунхеме, также полагали, что хозяйка отправилась туда. Ни им, отягченным хмелем, ни мне не пришло в голову, что беременной женщине вряд ли захочется на ночь глядя пускаться в дальний путь в Гронвуд, тогда как Тауэр-Вейк совсем близко и недавно туда проложена новая дорога.

Я сообразил это, уже въезжая в Гронвуд. Гиты здесь не было. Прибывшие туда ранее развеселые охранники что-то невнятно поясняли, ссылаясь на Саймона. Я-то покричал на них для острастки, но так только срывал досаду, ведь и сам не разобрался в ситуации. Все-таки весь день в седле, скакал по холоду, устал, а тут еще разминулся с любимой. Но в итоге я расслабился у очага, пил подогретое вино с пряностями, возился с дочерью.

Я и не подумал бы трогаться с места, если бы не Милдрэд. Бог весть, что почувствовала эта девчушка, но она вдруг раскапризничалась и стала проситься к матери. Тогда и я ощутил глухое беспокойство. Приказал Пенде поднимать людей.

Мы выехали спешно; в холодной ночи с шипением летели искры смоляных факелов. Внезапно мы увидели несущегося нам навстречу всадника. Вернее, всадницу в монашеском одеянии. Это оказалась сестра Отилия. И в каком же виде она была! Покрывало апостольника утеряно, ряса задрана до колен, крест сбился за спину. Обычно едва умевшая править лошадью, она гнала своего пони так, что он совсем обезумел и мы с трудом поймали его, а сестра Отилия едва не рухнула мне на руки. Из ее бессвязной речи я разобрал только слова «беда», «раненый», «безумец» и «Гита». Я затряс Отилию, добиваясь от нее подробностей, чем еще больше испугал несчастную.

Слава Богу, Пенда остановил меня, и спустя короткое время сестра Отилия заговорила. Весь день она провела у больной матери, но к ночи решила вернуться в монастырь. Пожилой леди полегчало, а Отилия знала, что в обитель приедет Гита, и хотела увидеться с ней. Ехала она не спеша, и к монастырю приблизилась уже в сумерках.

Сестра Отилия была храброй девушкой, ее не страшили ни поздний час, ни темнота, а испугалась она только тогда, когда в лесу неподалеку от монастыря наткнулась на человека, пытавшегося ползти. И каково же было ее удивление, когда в раненом она опознала воина Гиты Утрэда! Он был уже кое-как перевязан, уверял, что с ним все в порядке, и умолял Отилию скорее передать, что Саймон-каменщик сошел с ума, набросился на него с тесаком и куда-то увез Гиту.

Отилия, еще не слишком встревоженная, поскакала в обитель, чтобы сообщить о раненом, и там узнала о визите преподобного Ансельма, вынудившего Гиту уехать, и о том, что я также побывал здесь несколько позже и отправился в Гронвуд.

— Я не могу вам объяснить этого, сэр, — говорила Отилия, — но я отчего-то точно поняла, что Гиты нет в Гронвуде. Она где-то в фэнах. И, помоги Пречистая Дева — фэны грозят ей бедой!

Когда-то Гита говорила мне о необычайном даре предчувствия у Отилии. Поэтому я заволновался не на шутку. Нужно немедленно разыскать Гиту, но где она? Не раздумывая, я вскочил в седло и погнал коня.

Мой Набег проделал в этот день немалый путь и был утомлен, но, чувствуя мою мучительную тревогу, летел как ветер. Сам того не сознавая, я направил его к старой башне Хэрварда.

Но в Тауэр-Вейк Гиты не оказалось. Домочадцы, не подозревавшие, что их госпожа пропала, переполошились. А я… Я совершенно растерялся. Сел на землю, сжал ладонями виски и стал пытаться сосредоточиться. Что мне известно? Ансельм выдворил Гиту из обители, и она решила вернуться в Тауэр-Вейк, однако в пути что-то произошло между Саймоном и Утрэдом, и каменщик напал на воина Гиты. Но куда девалась Труда? Ее не было с раненым сыном — она, вероятно, лишь перевязала его и тут же оставила. К тому же Утрэд, если верить Отилии, сказал, что француз спятил. Что может прийти в голову сумасшедшему? Что важно для Саймона? Только его работа. Саймон строил Гронвуд, вел работы в Незерби, возводил башню у церкви Святого Дунстана… Стоп. Эта последняя работа особенно занимала Саймона, а церковь Святого Дунстана как раз на полпути между обителью Святой Хильды и Тауэр-Вейк…

И снова ночь и ветер хлестали в лицо, когда мы неслись через темные фэны, вновь сыпались искры с наших факелов. Дорога свернула в лес, стало совсем темно, и на полном ходу мы вылетели к месту, где с десяток волков грызлись над полурастерзанными трупами. Одно из тел оказалось женским — и я бросился к нему. Поднесли факел, и хотя лица было уже не узнать, по одежде я опознал Труду. Два других оказались неизвестными воинами, а последний — Саймоном. Силы небесные — что тут произошло?!

— Сэр, возьмите себя в руки, — успокаивал меня Пенда. — Ее нет среди мертвых. А значит, остается надежда.

Мы принялись за поиски — обшарили чащу, кустарники, ложбины, пока не услышали чей-то крик. Один из моих людей вышел на опушку леса и заметил зарево в той стороне, где стояла церковь Святого Дунстана.

Я плохо помню этот отрезок пути. Впереди светился огненный остов церкви, на фоне зарева отчетливо вырисовывался черный силуэт каменной колокольни. В багровом сумраке на миг мелькнули две человеческие фигуры — и тут же исчезли. Где-то в вышине раздался отчаянный вопль.

Дальнейшее походило на чудовищный кошмар. Мы увидели обеих почти сразу — Гиту в оконном проеме колокольни и Бэртраду с обнаженным мечом на настиле лесов в двух шагах от нее. Я мгновенно узнал графиню, несмотря на то, что она была в одежде наемника, и когда она взмахнула клинком, неистово закричал. Гита, совершенно беззащитная, стояла, прижавшись к краю оконной ниши с плащом в руках…

— Не смей, Бэртрада! Стой! — мои слова потонули в реве пламени.

Я помню все миг за мигом, каждую отдельную секунду. Отсвет пламени на лезвии меча Бэртрады, темный ком плаща, брошенный в нее Гитой. И их борьбу наверху. Помню, как отлетел меч, как изогнулось, ища равновесие, тело Бэртрады под накрывшей ее накидкой, как машут ее руки, как Гита пнула ее ногой. И Бэртрада, как черная ночная птица, взмыла в воздух и по крутой дуге канула в пламя пожара.

Но Гита уже сползала с края оконного проема, отчаянно пытаясь остановить это неотвратимое движение.

Много позже я заметил, что в эту ночь в моих волосах появились седые нити. Но в тот страшный миг я просто кинулся к подножию колокольни под окном. Мы все кинулись. Кричали, глядя, как Гита падает, цепляясь за перекладины лесов. Если бы ей не удалось немного задержаться, мы бы не успели. А так я поймал ее, мы поймали.

Что касается Бэртрады… Я не помню этого, но мои люди говорили, что из огня беспрестанно неслись ее страшные крики, и Пенда, не выдержав, намочил свой плащ в ближайшей заводи и бросился в самое пекло.

Он едва не погиб, но ухитрился все-таки вытащить графиню — вернее то, что от нее осталось. Однако в этом обугленном теле еще хватило сил для того, чтобы произнести несколько слов — и это были слова, полные неистовой злобы.

Но в этот момент меня не занимало ничего, что не касалось Гиты — у нее начались роды, и я метался в поисках повитухи, начисто позабыв о том, что в ордене, кроме всего прочего, меня обучили принимать роды.

Поистине я был в панике. Пенда понял это. Ударил меня по щеке. Бывший раб дал пощечину правителю Норфолка. Но я был только благодарен ему за это, я очнулся. Уже спокойнее припомнил все, чему учили в ордене, стал отдавать распоряжения. Двое моих воинов побежали греть воду, остальным я приказал снять плащи и устроил Гиту поудобнее.

Она кусала губы. Просила помочь и еще говорила, как она устала. Я успокаивал ее теми же словами, которые говорил, когда она рожала Милдрэд. Но тогда, хоть роды были и тяжелыми, рядом была умелая повитуха, и теперь я мучительно пытался припомнить все, что делала Труда, — да покоится она с миром.

И мы справились. Я принял своего сына — измученного, крохотного, но живого.

А Гита потеряла сознание, едва все окончилось. Но оказалось, ничего еще не окончилось. И теперь мне предстояло пресечь намерения Бигода, обезопасить себя и Гиту. А для этого требовалось предстать перед королем — отцом Бэртрады.

Вскоре меня вызвал глава руанской комтурии.

— Сколько еще требует этот негодяй? — я попытался предугадать то, что он намеревался сказать. Я знал, что алчность Бигода может перейти все границы, но ситуация была такова, что торговаться не приходилось.

Однако комтур странно взглянул на меня.

— Не о деньгах речь, брат. Я бы даже посоветовал вам прекратить потакать Бигоду. Ибо все в корне изменилось. Король вчера прибыл в свой охотничий замок Лион-ла-Форт… а сегодня пришла весть, что он при смерти.

Я молчал, обдумывая ситуацию.

Комтур продолжал. Не далее как вчера Генрих еще был бодр и полон сил, он охотился в лесах близ Руана, несмотря на дождь и ненастье. Его свита окончательно выдохлась, но никто не смел роптать, когда приходилось разбивать очередной палаточный лагерь среди чащи. Но вчера король повелел всем собраться в Лион-ла-Форт и пребывал в отличном расположении духа, довольный удачной охотой. За ужином ему подали любимое блюдо — вареных в вине миног, что было довольно опрометчиво, ибо пищеварение короля в последнее время тревожило лекарей и они прописали ему жесточайшую диету.

— Уже через час Генрих почувствовал себя плохо, — рассказывал комтур. — К утру пришлось призвать лекаря. Когда же у короля началось желудочное кровотечение, Роберт Глочестер, находившийся при отце, поспешил послать за епископом Хагоном, чтобы тот исповедовал и причастил его величество.

Итак, Генрих Боклерк умирал. Могучий государь, пришедший к власти вопреки закону, но показавший себя незаурядным правителем, покидал нас. Что теперь будет? Но в тот миг я меньше всего был склонен размышлять о том, какие перемены грядут и как решится вопрос с престолонаследием. Меня занимало, имеет ли смысл сообщать сейчас королю об обстоятельствах смерти моей жены? И как решится участь Гиты при его преемнике или преемнице? Как долго Гуго Бигод сможет продолжать шантажировать меня?

В любом случае следовало поспешить, и я отправился в Лион-ла-Форт, расположенный в двадцати милях от Руана.

Добираться туда пришлось под непрекращающимся дождем, дорога петляла среди могучих дубов и лощин, заросших папоротниками. Лион-ла-Форт оказался не замком, каким он мне представлялся, а обычным крепким деревянным домом, причем явно не приспособленным для того, чтобы принять всех съехавшихся сюда, когда стало известно, что король при смерти. В привратницкой, под навесами конюшен, да и вокруг разведенных на просторном дворе костров толпилось множество людей всех званий и сословий. Уже стемнело, когда я, бросив служке повод коня, шел по раскисшей от дождя земле, провожаемый множеством взглядов из-под намокших капюшонов. Кто-то проговорил:

— Прибыл граф Норфолк, зять короля. Неужели в Англии уже знают о случившемся?

В Англии об этом не знали. Но в тот момент это не заставило меня задуматься. Меня провели в опочивальню. После сырого леса воздух здесь казался на редкость душным, тошнотворным. Король лежал на широком ложе под белыми овчинами, и трудно было узнать в этом вмиг иссохшем, желтом, как осенний лист, человеке с ввалившимися глазами грозного владыку Англии, Нормандии и Уэльса.

Слуга только убрал таз с кровавой блевотиной. Генрих откинулся на подушки, взгляд его блуждал, ни на ком не останавливаясь. В опочивальне находились все высшие вельможи и побочные сыновья монарха. Над королем застыл с распятьем в руке епископ Хагон Руанский, с трудом скрывающий брезгливость, несмотря на то что он давал последнее напутствие умирающему. До меня донесся его негромкий голос:

— In manus tuas Domine… [111]

Король только шевелил губами, и непонятно было, повторяет ли он молитву или душа его уже блуждает неведомо где.

Роберт Глочестер взял меня под руку.

— Хорошо, что вы приехали, Эдгар. Необходимо, чтобы здесь присутствовало как можно больше своих, когда король изъявит последнюю волю и назовет наследника престола.

Он назвал меня «своим», хотя я никогда не был его человеком. Правда, мы и не враждовали. И по тому, как он держался, я понял, что Глочестер еще не знает о гибели сестры.

Наконец король остановил мутный взгляд на мне.

— Норфолк… А Бэртрада?..

Он смотрел уже не на меня, а на нечто за моей спиной. Я оглянулся — на бревенчатой стене над дверью висел темно-золотистый гобелен, некогда вытканный моей женой. Я повернулся к королю, сознавая, что сейчас не решусь ничего сказать, — и увидел Гуго Бигода. В расшитой гербами Англии и Нормандии котте он стоял в изголовье королевского ложа. Взгляд его не выражал ровным счетом ничего.

Король застонал. Взгляд его не отрывался от гобелена. Вокруг глаз залегли круги — тень смерти.

— Господи, — простонал Генрих, — смилуйся надо мной!.. Помни страдания человека, а не деяния… которые…

Он стиснул зубы, пот струился по его лицу, обильно смачивая седые короткие волосы. И тут он стал давиться. Последовал новый приступ кровавой рвоты.

Епископ отступил, и подле Генриха остались только лекари. Глочестер отвел меня в угол.

— Король еще не назвал наследника короны.

— Но Матильда?..

— К черту Матильду. Когда ей сообщили, что отцу стало худо, первое, что она сделала, — захватила Аржантен и Домфрон. И это при том, что она беременна и знать принесла ей три присяги одну за другой. Клянусь шпорами святого Георгия, если бы Генрих был в силе, он бы незамедлительно начал военные действия против нее и Жоффруа. При таких обстоятельствах о Матильде не может быть и речи.

И это говорил самый верный ее сторонник! Было очевидно, что Глочестер что-то задумал.

Король снова застонал, сбросил тяжелые овчины и пожаловался на духоту. Роберт тут же велел всем выйти из опочивальни и отворить окна. Бигод принялся снимать тяжелые ставни, остальные двинулись к двери. Находиться в этом смрадном покое подле умирающего старика было невыносимо, и я заметил, что епископ Руанский поспешил покинуть его одним из первых.

Когда я также направился к двери, меня удержал властный оклик Роберта:

— Останьтесь, Норфолк!

Я оглянулся. Роберт стоял подле ложа отца, а Бигод у распахнутого окна. На мгновение мне показалось, что сейчас речь пойдет о Бэртраде, но Роберт заговорил об ином:

— Вы обучены грамоте, Норфолк. Поэтому будьте любезны, возьмите перо и напишите три имени — Теобальд, Матильда и Роберт. Да-да, именно Роберт. Делайте, что вам говорят. И пусть король отметит того, кому намерен передать власть.

Вот оно что! Роберт надеялся, что Генрих в последний миг вспомнит о любимом сыне и по старой нормандской традиции назначит наследником его, незаконнорожденного.

Я выполнил то, что было велено, но не спешил отдавать свиток. Я ни на миг не забывал о том, что здесь находится Бигод, и если Роберт позволил новоявленному стюарду остаться, значит, между ними существуют особо доверительные отношения. Тогда высокородному бастарду должно быть известно о гибели сестры.

— Одну минуту, милорд. Прежде всего я хочу, чтобы вы знали, что моя жена скончалась.

Роберт недоуменно взглянул на меня. Потом машинально перевел взгляд на гобелен над дверью.

— Бэрт? Умерла?.. Упокой, Господи… Но что же с ней случилось?

Итак, ему ничего не ведомо. Но я видел, как насупились его брови, а огромная челюсть по-будьдожьи выдвинулась вперед. Взгляд Бигода сверлил мой затылок, но я произнес совершенно спокойно:

— Несчастный случай. Графиня погибла при пожаре в церкви вместе со священником, к которому отправилась исповедоваться.

Говоря это, я повернулся к Бигоду, ожидая, что он скажет. Но тот молчал. Лицо как каменное, а взгляд устремлен на Роберта. Я понял, он поведет себя в соответствии с тем, как отреагирует бастард. Однако Роберт ограничился тем, что мрачно буркнул: «С этим разберемся позже» и шагнул со свитком к королю.

Но я запомнил эти не сулящие мне ничего доброго слова.

Генрих лежал с закрытыми глазами, его губы продолжали слегка шевелиться.

— Государь, — позвал Роберт. — Государь, посмотрите на меня. Отец!

Веки короля неспешно приподнялись.

— Ваше величество, это я, ваш сын Роберт. И я умоляю вас изъявить свою последнюю волю. Взгляните, вот список лиц, одному из которых вы должны передать корону. Во имя Святой Троицы — сделайте отметку, отец!

Он вложил в слабеющую руку короля перо и поднес к его глазам свиток.

Генрих туманно глядел на Роберта.

— Стефан… — вдруг сорвалось с его уст.

— Что значит «Стефан»? — прорычал Глочестер.

— Стефан… — прошелестел король.

Мы с Бигодом невольно переглянулись.

— Стефан…

— Стефан в Булони, — сдерживая себя, проговорил Роберт. — За ним послали, но он еще не приехал. Отец, опомнитесь! При чем тут Стефан?

— Эдела… — неожиданно произнес король имя первой жены. А потом: — Фалезская часовня… О, мой Вильгельм!

Теперь он говорил о погибшем первенце. Король просто бредил. И с той же интонацией, словно перечисляя, он произнес:

— Мой Роберт…

— Я здесь, государь, — склонился бастард. — Я с вами.

На какой-то миг блуждающий взгляд короля остановился на нем. Он едва заметно улыбнулся.

— Роберт… А Матильда…

— Матильда захватила Аржантен, государь.

Это было жестоко. Я видел, как скорбно сошлись брови Генриха. Но Роберт уже протягивал ему пергамент, требуя, чтобы король взглянул на список. Генрих скосил глаза на лист, и на его лице появилась заинтересованность. Мне показалось, что он насмешливо улыбнулся.

— Матильда…

Он чиркнул пером и откинулся на подушки. Роберт чертыхнулся, шуршащий свиток полетел на пол. Я взглянул туда — жирной дрожащей линией было подчеркнуто имя дочери, причем черта сползала наискось, пересекая имя Роберта.

В следующее мгновение Роберт велел мне написать новый список. Он все еще не терял надежды вынудить умирающего отца завещать корону себе. Я подчинился требованию, и вновь имена трех претендентов были представлены королю.

Попытки Роберта были не лишены оснований. Некогда Бэртрада поведала мне, что Генрих Боклерк оставил сыну помимо громадных земельных владений еще и шестьдесят тысяч фунтов. Гигантская сумма, более чем достаточная, чтобы нанять войско и силой оружия прийти к власти. Сам Генрих некогда имел всего пять тысяч, и этого хватило ему, чтобы заполучить трон. Однако я понимал, что если власть достанется Глочестеру — нам с Гитой не поздоровится. Он любил Бэртраду, и не преминет назначить расследование обстоятельств ее гибели. Вот тогда Бигод и выложит все, что произошло у церкви Святого Дунстана.

Я размышлял об этом, наблюдая, как Роберт пытается вложить перо в руки короля. Но Генрих оставался безучастен, ввалившиеся глаза были закрыты. Когда же Глочестер, потеряв терпение, схватил отца за плечи и встряхнул, голова короля бессильно запрокинулась и слабый стон сорвался с его уст.

— Довольно, Глочестер! — проговорил я.

Оттеснив его, я коснулся вены на горле Генриха. Биение сердца едва ощущалось.

— Оставьте его, Роберт! Или вы не понимаете, что король отходит?

Он закусил губу, лицо его стало злым. Сейчас он терял последний шанс стать королем.

— Если отец не даст верный знак… Тогда война.

— Милорд, опомнитесь! Король неоднократно давал понять, кого хочет видеть на престоле. Ведь вы брат императрицы, так поспешите подтвердить ее права.

Я распахнул дверь опочивальни и возвестил всем столпившимся в прихожей, что кончина короля близка. До самого рассвета мы молились о его душе, а с неба продолжал падать дождь, шумя, как бурная река.

Король Генрих I, носивший прозвище Боклерк, умер, не приходя в сознание. Утро первого декабря было тихим, сырым и очень холодным. Вокруг замка Лион-ла-Форт, несмотря на великое множество собравшихся, стояла удивительная тишина: слуги, священнослужители, охотничья свита, охранники и даже лошади на конюшне, — все словно утратили способность издавать звуки.

Только после полудня утомленные лорды, немного вздремнув после ночных бдений, собрались в зале охотничьего замка. И тут же снова возникло мучительное напряжение. Предстояло решить, посылать ли гонцов к Матильде, или же заключить соглашение о том, что, вопреки воле покойного монарха, королем станет Теобальд.

Я не принимал участия в обсуждении, размышляя, что ожидает нас с Гитой при смене власти. Если корона перейдет к Матильде и наместником в Англии станет Роберт Глочестер, для нас настанут тяжелые времена. Если воцарится Теобальд, Англией, скорее всего, будет править Стефан, а он всегда был благосклонен ко мне. Значит, необходимо как можно скорее мчаться в Булонь, где находился в это время граф Мортэн.

Но уехать немедленно не было ни малейшей возможности. Предстояло обсудить церемонию погребения Генриха Боклерка — и после долгих прений решили перевезти останки короля в Руан, где будут погребены его внутренности, а тело, согласно завещанию самого монарха, переправят в Англию и похоронят в Ридингском аббатстве. Все это обсуждалось в мельчайших деталях, но я видел, что лордов куда больше занимает иное — кому придется принести омаж [112].

По всему было видно, что вынужденные присяги императрице Матильде до сих пор у многих вызывали недовольство, а когда Роберт, уже позабывший о своем намерении завладеть короной, принялся ратовать за сестру, все больше знати начало поднимать голос за Теобальда. В итоге поднялся такой шум, что Хагон Руанский вынужден был потребовать соблюдения приличий.

Тогда лорды постановили перебраться в замок Лонгвиль и там все решить окончательно. Тем более что здесь даже об обеде некому было позаботиться, ибо новый стюард Гуго Бигод отбыл еще ночью, не оставив никаких распоряжений.

Отъезд моего недруга настораживал. Но мне и самому следовало поспешить к Стефану и заручиться его покровительством. Для меня это было куда важнее, чем избрание нового короля. И хотя сторонники Теобальда настойчиво звали меня с собой, я ускакал, едва представилась такая возможность.

В Булонь я прибыл уже на закате. После многочасовой скачки мой конь пал на подступах к городу, и последнюю милю я проделал пешком. Я был утомлен, небрит и грязен, полы моего плаща и обувь отяжелели от налипшей глины. Неудивительно, что стражники долго продержали меня в дверях, не желая сообщать о моем прибытии Стефану и Мод.

Булонь — центральный город графства — входил в приданое Мод. Он стоял у самого моря, а над его неказистыми домишками высились серые стены крепости. Отсюда через пролив было ближе всего до Англии. Но в ту пору я еще не понимал, отчего Стефан предпочел отсиживаться здесь, а не бросился в Лонгвиль поддерживать партию брата.

Я уже битый час препирался со стражниками, когда заметил направляющуюся к часовне Мод. Она была на девятом месяце, двигалась замедленно и осторожно, и казалась настолько погруженной в свои думы, что не сразу услышала мои призывы.

Узнав меня, Мод удивленно застыла.

— Эдгар?

Она сделала знак приблизиться и ждала, нервно теребя застежки просторного капюшона.

— Мне необходимо видеть Стефана, миледи.

Она словно и не слышала меня, погруженная в свои мысли.

— Стефана? Зачем? Впрочем… Вы всегда оставались нашим другом, несмотря на то, что мы редко виделись в последнее время. Но люди говорят, что вы всегда были благородным человеком, а моему мужу сейчас как никогда нужны такие, как вы, — верные и благородные.

— Ради всего святого, Мод! Велите проводить меня к графу.

— Его здесь нет. Лучше поспешите в порт, если его корабль еще не отчалил.

В порту кричали чайки, пахло гниющими водорослями и отбросами, которые сваливали в воду прямо с причалов. Над морем день всегда кажется дольше, и поздний закат все еще окрашивал пурпуром гладкую, как зеркало, воду. Самая благоприятная погода для переправы — не то что в тот день, когда я умчался из Англии. Но куда же собрался в такой спешке и тайне Стефан?

У причала стоял большой корабль, на который по трапу всходили вооруженные лучники и копейщики. Стефан стоял в стороне, и я не сразу разглядел графа среди окруживших его воинов. И тут же рядом с ним возникла фигура Гуго Бигода — все в той же котте стюарда с гербами Нормандии. Он первым заметил меня. Склонился к Стефану, взял его за локоть и что-то проговорил. Меня удивила подобная фамильярность, но тут Стефан повернулся ко мне, окинув подозрительным взглядом. Бигод же явно торжествовал — и я понял, что он все сообщил графу Мортэну.

— Слава Иисусу Христу, — приветствовал я графа, приближаясь и замедляя шаг. Пусть Стефан и не терпел Бэртраду при жизни, как-никак они были родней. — Милорд, я вижу, вы спешите, но благоволите уделить мне совсем немного времени.

Взгляд Стефана остался хмурым и подозрительным. Однако он дал знак своему окружению удалиться, а мне кивком приказал следовать за собой.