Тайна Эдвина Друда Диккенс Чарльз
– Во всяком случае, для занятий условия здесь отличные, а вы знаете, мистер Криспаркл, как много мне еще надо учиться, чтобы иметь право называться образованным человеком! Не говоря уже о специальных занятиях – вы ведь посоветовали мне готовиться к трудной профессии юриста, а я, конечно, во всем буду следовать советам такого друга и помощника. Такого доброго друга и такого верного помощника!
Он снял со своего плеча руку, в которой черпал силу, и поцеловал ее. Мистер Криспаркл снова посмотрел на книги, но не таким уже сияющим взглядом, как в первый раз, когда он только вошел.
– Из вашего молчания, мистер Криспаркл, я заключаю, что этот план не встретил сочувствия у моего бывшего опекуна?
– Ваш бывший опекун, – сказал младший каноник, – просто… гм!.. просто очень неразумный человек! И никто, в ком есть хоть капля разума, не станет считаться с его сочувствием или его бесчувствием.
– Ну что ж, – устало, но не без юмора вздохнул Невил, – остается радоваться, что, при жестокой экономии, я могу все-таки жить и дожидаться того времени, когда я стану ученым и буду признан невиновным. А не то на мне, пожалуй, оправдалась бы пословица: пока трава вырастет, кобыла издохнет.
Он раскрыл одну из книг, лежавших на столе, переложенную закладками и испещренную отметками на полях, и погрузился в разбор трудных мест, а мистер Криспаркл сидел рядом, объясняя, исправляя ошибки и подавая советы. Служебные обязанности младшего каноника не часто позволяли ему покидать Клойстергэм – иногда он по две и по три недели не мог вырваться в Лондон, – но и эти редкие посещения были столь же полезны, сколь драгоценны для Невила.
Покончив с текстами, которые Невил успел подготовить, оба подошли к окну и, опершись на подоконник, стали смотреть вниз, в маленький сад у дома.
– На будущей неделе, – сказал мистер Криспаркл, – кончится ваше одиночество. С вами будет преданный друг.
– А все-таки, – возразил Невил, – это совсем не место для моей сестры.
– Я этого не думаю, – сказал младший каноник. – Здесь у нее будет дело; здесь нужна ее женская сердечность, ее здравый смысл и мужество.
– Я хотел сказать, – пояснил Невил, – что обстановка здесь уж очень простая и грубая, и у сестры не будет ни подруг, ни подходящего общества.
– А вы помните только, что здесь будете вы и что у нее будет задача – вывести вас на солнышко.
Оба помолчали, потом мистер Криспаркл снова заговорил:
– Когда мы с вами беседовали в первый раз, вы сказали, что сквозь все испытания, выпавшие на долю вам обоим, ваша сестра прошла нетронутой и что она настолько же выше вас, насколько соборная башня выше труб в Доме младшего каноника. Вы помните?
– Очень хорошо помню.
– Тогда я подумал, что это у вас так, преувеличение, вызванное вашей привязанностью к сестре. Что я теперь думаю, не важно. Но вот что я хочу сказать: в том, что касается гордости, ваша сестра именно сейчас должна служить для вас примером.
– Во всем, из чего слагается благородный характер, она всегда пример для меня.
– Не спорю; но сейчас возьмем только одну эту черту. Ваша сестра научилась властвовать над своей врожденной гордостью. Она не утрачивает этой власти даже тогда, когда терпит оскорбления за свое сочувствие к вам. Без сомнения, она тоже глубоко страдала на этих улицах, где страдали вы. Тень, падающая на вас, омрачает и ее жизнь. Но она победила свою гордость, не позволила ей стать надменностью или вызовом, и ее гордость переродилась в спокойствие, в незыблемую уверенность в вашей правоте и в конечном торжестве истины. И что же? – теперь она проходит по этим самым улицам, окруженная всеобщим уважением. Каждый день и каждый час после исчезновения Эдвина Друда она бестрепетно, лицом к лицу, встречала людскую злобу и тупость – ради вас! – как гордый человек, знающий свою цель. И так будет с ней до самого конца. Иная гордость, более хилая, пожалуй, сломилась бы, не выстояла, но не такая гордость, как у вашей сестры, – гордость, которая ничего не страшится и не делает человека своим рабом.
Бледная щека рядом со щекой младшего каноника порозовела от этого сравнения и заключенного в нем упрека.
– Я постараюсь во всем походить на нее, – сказал Невил.
– Да, постарайтесь, – решительно ответил мистер Криспаркл. – Будьте истинно мужественным, как она. Уже темнеет, – добавил он через минуту. – Вы проводите меня, когда станет совсем темно? И учтите, кстати, что мне, по моим делам, вовсе не нужно дожидаться темноты.
Невил ответил, что проводит его сейчас же. Но мистер Криспаркл сказал, что сперва должен из вежливости заглянуть к мистеру Грюджиусу, а потом он вернется, и, если Невил сойдет вниз и подождет минутку, они встретятся у подъезда.
Мистер Грюджиус сумерничал у открытого окна, сидя с ногами на диванчике в оконной нише; прямой как палка, по всегдашнему своему обыкновению, с вытянутыми под прямым углом ногами, он походил отчасти на колодку для сниманья сапог. На столике у его локтя виднелись графин и рюмка.
– Как поживаете, уважаемый сэр? – сказал мистер Грюджиус после многократных предложений гостю подкрепиться, которые тот отклонил с такой же любезностью, с какой они были сделаны. – И как поживает ваш питомец в квартире напротив, которую я имел удовольствие вам рекомендовать, зная, что она свободна и, вероятно, вам подойдет?
Мистер Криспаркл ответил в приличных случаю выражениях.
– Очень рад, что квартира нравится вашему питомцу, – сказал мистер Грюджиус, – потому что, видите ли, завелась у меня причуда – хочется, чтобы он всегда был у меня на глазах.
Так как мистеру Грюджиусу пришлось бы очень высоко поднять глаза для того, чтобы окно Невила попало в его поле зрения, эту фразу, очевидно, следовало понимать в переносном, а не в буквальном смысле.
– А в каком состоянии вы оставили мистера Джаспера, уважаемый сэр? – осведомился мистер Грюджиус.
Мистер Криспаркл ответил, что оставил его в добром здравии.
– А где вы оставили мистера Джаспера, уважаемый сэр?
Мистер Криспаркл оставил его в Клойстергэме.
– А когда вы оставили мистера Джаспера, уважаемый сэр?
– Сегодня утром.
– Угу! – пробурчал мистер Грюджиус. – Он, случайно, не говорил, что собирается совершить поездку?
– Куда?
– Ну, куда-нибудь.
– Нет.
– Потому что сейчас он здесь, – сказал мистер Грюджиус; все эти вопросы он задавал, пристально глядя в окно. – И вид у него нельзя сказать чтобы приятный.
Мистер Криспаркл тоже потянулся к окну, но мистер Грюджиус его остановил.
– Если вы будете добры стать позади меня, вон там, где потемнее, и посмотреть на окно второго этажа в доме напротив, вы увидите, что оттуда тайком выглядывает некий субъект, в котором я признал нашего клойстергэмского друга.
– Вы правы! – воскликнул мистер Криспаркл.
– Угу, – сказал мистер Грюджиус. Затем добавил, повернувшись так резко, что чуть не столкнулся головой с мистером Криспарклом: – А как по-вашему, что замышляет наш клойстергэмский друг?
В памяти мистера Криспаркла вдруг ярко вспыхнула последняя страничка из дневника Джаспера – его даже словно толкнуло в грудь, как при сильной отдаче, – и он спросил мистера Грюджиуса: неужели за Невилом установлена слежка?
– Слежка? – рассеянно повторил мистер Грюджиус. – Ну а как же? Конечно.
– Но это ужасно! – горячо сказал мистер Криспаркл. – Мало того что это гнусно само по себе и может отравить человеку жизнь, но ведь это значит, что ему каждую минуту, куда бы он ни пошел и что бы ни делал, будут напоминать о тяготеющем на нем подозрении!
– Да, конечно, – все так же рассеянно проговорил мистер Грюджиус. – Это не он ли ждет вас, вон там, у подъезда?
– Да, это он.
– В таком случае, вы уж меня извините, я не стану вас провожать, а вы не будете ли добры сойти вниз, и забрать его, и пойти с ним, куда вы хотели, и не подавать виду, что заприметили нашего клойстергэмского друга? У меня, понимаете ли, есть сегодня такая причуда – не хочется выпускать его из глаз.
Мистер Криспаркл понимающе кивнул и, простившись, вышел. Они с Невилом отправились в город, пообедали вместе и расстались перед все еще недостроенным и незаконченным зданием вокзала, после чего мистер Криспаркл поспешил на поезд, а Невил повернул обратно, чтобы долго еще бродить по улицам, переходить мосты, скитаться в лабиринте незнакомых переулков и, сделав большой круг по городу под покровом дружественной темноты, довести себя до утомления.
Было уже около полуночи, когда он наконец вернулся и стал подниматься по лестнице. Ночь была душная, все окна на площадках были открыты. Добравшись доверху, он вздрогнул от удивления – на этой площадке не было других квартир, кроме его собственной, а меж тем на подоконнике сидел незнакомый человек, и сидел-то он скорее как привыкший к риску стекольщик, чем как мирный обыватель, дорожащий своей шеей, ибо находился не столько внутри, сколько снаружи, как если бы вскарабкался сюда по водосточной трубе, а не поднялся нормальным порядком по лестнице.
Незнакомец молчал, пока Невил не вставил ключ в дверной замок, но тут, очевидно, удостоверясь по этим действиям, что перед ним тот, кто ему нужен, он соскочил с окна и подошел к Невилу.
– Прошу прощения, – сказал он; у него было открытое, улыбающееся лицо и приветливый голос. – Бобы!
Невил в недоумении уставился на него.
– Вьющиеся, – сказал незнакомец. – Красные. В соседнем окне. А квартира с другого подъезда.
– А! – сказал Невил. – И еще резеда и желтофиоль?
– Точно, – сказал незнакомец.
– Заходите, пожалуйста.
– Благодарю вас.
Невил зажег свечи, и его гость сел у стола. Он был очень недурен собой – с юношеским лицом, но более солидной фигурой, сильный, широкоплечий; ему можно было дать лет двадцать восемь или, самое большее, тридцать; и такой густой загар покрывал его лицо, что разница между смуглыми щеками и белым лбом, сохранившим естественную окраску там, где его заслоняла шляпа, а также белизной шеи, выглядывавшей из-под шейного платка, могла бы, пожалуй, придать ему комический вид, если бы не его ярко-голубые глаза и сверкающие в улыбке зубы.
– Я заметил… – начал он. – Кстати, разрешите представиться: моя фамилия Тартар.
Невил слегка поклонился.
– Я заметил (простите), что вы большой домосед и что вам как будто нравится мой висячий садик. Если вы хотите, чтобы он был к вам поближе, я могу протянуть несколько бечевок и жердочек между вашим окном и моим, и вьющиеся растения сейчас же по ним поползут. А кроме того, у меня есть два-три ящика с резедой и желтофиолью, которые я могу пододвинуть к вашему окну по желобу (для этого у меня имеется багор); когда надо будет их полить или прополоть, я притяну их обратно, а приведя в порядок, опять к вам подвину, так что у вас с ними не будет никаких хлопот. Я не смел это сделать без вашего позволения, ну вот и решил вас спросить. Тартар, к вашим услугам, такая же квартира, как у вас, только с другого подъезда.
– Вы очень добры.
– Ну что вы, это же такой пустяк. Я еще должен извиниться за свой поздний приход. Но я заметил (простите), что вы обычно гуляете по вечерам, и подумал, что меньше обеспокою вас, если дождусь вашего возвращения. Я всегда боюсь беспокоить занятых людей, так как сам я человек праздный.
– Вот уж чего бы я не подумал, глядя на вас.
– Да? Принимаю это за комплимент. Я действительно с ранней юности служил в Королевском флоте и был первым лейтенантом, когда оставил службу. Но мой дядя, тоже моряк, но невзлюбивший свою профессию, завещал мне порядочное состояние при условии, что я уйду из флота. Я принял наследство и подал в отставку.
– Должно быть, недавно?
– Да, не очень давно. До этого я лет двенадцать или пятнадцать слонялся по морям. А здесь поселился за девять месяцев до вас. Успел уже собрать один урожай. Вы спросите, почему я выбрал эту квартиру? А видите ли, последнее время я плавал на маленьком корвете, ну и подумал, что мне будет уютнее в таком помещении, где есть полная возможность стукаться головой о потолок. Кроме того, человеку, можно сказать, выросшему на корабле, опасно сразу переходить к роскошному образу жизни. И еще: мы, моряки, привыкли получать сушу малыми порциями, а тут вдруг на тебе – целое поместье! Я и решил, что скорее приучусь быть крупным землевладельцем, если начну с ящиков.
Он говорил шутя, но с какой-то веселой серьезностью.
– Однако, – сказал лейтенант, – довольно уж я говорил о себе. Это отнюдь не в моих привычках; это я только так, для начала, чтобы вам представиться. Если вы разрешите мне маленькую вольность, о которой я только что упоминал, вы окажете мне истинное благодеяние, – все-таки у меня будет занятие. И не думайте, что я на этом основании стану вмешиваться в вашу жизнь или вам навязываться, – я далек от этого.
Невил сказал, что очень ему обязан и с благодарностью принимает его любезное предложение.
– Буду очень рад взять ваши окна на буксир, – сказал лейтенант. – Когда я тут садовничал у себя в окне, а вы на меня смотрели, я тоже невольно на вас поглядывал и часто думал (простите), что вы чересчур уж прилежно трудитесь, а сами такой худой и бледный. Смею спросить, вы, может быть, перенесли недавно тяжелую болезнь?
– У меня были тяжелые нравственные переживания, – смущенно проговорил Невил. – Это иной раз дает те же последствия, что и болезнь.
– Простите, – сказал лейтенант.
Он тотчас с величайшей деликатностью снова перевел разговор на окна и попросил разрешения осмотреть соседнее с его собственным. Невил растворил окно, и лейтенант немедленно выпрыгнул на крышу, словно был на корабле, где только что просвистали «всех наверх», и хотел показать пример команде.
– Ради Бога! – вскричал Невил. – Куда вы, мистер Тартар? Вы разобьетесь!
– Все в порядке! – ответствовал лейтенант, стоя на краю крыши и безмятежно оглядываясь по сторонам. – Оч-чень хорошо! Лучшего и желать нельзя. Завтра же натяну всю эту снасть, вы еще и проснуться не успеете. А теперь разрешите пожелать вам спокойной ночи. Я уж вернусь домой кратчайшим путем.
– Мистер Тартар! – взмолился Невил. – Не надо! Смотреть на вас и то голова кружится!
Но мистер Тартар с кошачьей ловкостью, не потревожив ни одного листочка, нырнул уже под сетку из красных вьющихся бобов и скрылся в своем окне как в люке.
Мистер Грюджиус в эту минуту, отогнув занавеску на окне спальни, в последний раз за день удовлетворял свою причуду – постоянно иметь жилище Невила перед глазами. К счастью, взору его было доступно лишь то окно, что смотрело на фасад, а не то, которое выходило на заднюю сторону дома. Иначе загадочное появление человека на крыше и столь же непостижимое его исчезновение, пожалуй, надолго нарушило бы сон почтенного юриста. Но так как мистер Грюджиус ничего не увидел, даже света в окне, он перевел взгляд с окон на звезды, как будто хотел вычитать там нечто, от него скрытое. Многие из нас этого хотели бы, но никто еще не научился разбирать знаки, из коих слагаются звездные письмена – и вряд ли когда научится в этой жизни, – а как понять язык, если не знаешь его азбуки?
Глава XVIII
Новый житель Клойстергэма
Примерно в это же время в Клойстергэме появилось новое лицо – седовласый мужчина с черными бровями. Плотно облегающий синий сюртук, застегнутый на все пуговицы, светло-коричневый жилет и серые брюки придавали ему до некоторой степени военный вид, но в «Епископском Посохе» (местной гостинице, верной клойстергэмским традициям, куда он прибыл с чемоданом в руках) он отрекомендовался как человек без определенных занятий, живущий на свои средства. Он объявил также, что думает снять здесь квартирку на месяц либо на два, а может быть, и совсем поселиться в этом живописном старинном городе. Все это он изложил во всеуслышание в гостиничной столовой, пока, стоя спиной к нетопленому камину, дожидался заказанной им жареной камбалы, телячьей котлетки и бутылки хереса. Единственным его слушателем был официант (ибо «Епископский Посох» не мог похвалиться обилием постояльцев), и официант почтительно выслушал эту биографическую справку и принял ее к сведению.
Голова у незнакомца была на редкость большая, а белоснежная шевелюра на редкость густая и пышная.
– Я полагаю, – сказал он, усаживаясь к столу и энергично тряхнув своими седыми космами, словно ньюфаундленд, отряхивающий шерсть после купанья, – я полагаю, что в ваших местах можно найти подходящую квартирку для старого холостяка?
Официант в этом не сомневался.
– Что-нибудь старинное, – сказал седовласый джентльмен. – Ну-ка, снимите с вешалки мою шляпу. Нет, не надо мне подавать. Загляните в нее. Что там написано?
– «Дэчери», – прочитал официант.
– Ну вот теперь вы знаете мое имя, – сказал джентльмен. – Дик Дэчери. Повесьте обратно. Так вот я говорю: я предпочел бы что-нибудь старинное, на чем покоится пыль веков. Что-нибудь почуднее, пооригинальнее. Что-нибудь этакое древнее, стильное и неудобное.
– Неудобных квартир у нас в городе, сэр, сколько угодно, на выбор, – со скромной гордостью отвечал официант; богатство клойстергэмских ресурсов в этом отношении, видимо, льстило его патриотическому чувству. – На этот счет мы вас ублаготворим, будьте без сомнения. А вот чтобы стильное… – Он недоуменно покачал головой.
– Ну, в том же роде, как ваш собор, – подсказал мистер Дэчери.
Официант приободрился.
– Мистер Топ, – сказал он, потирая подбородок. – Вот к кому, сэр, вам надо обратиться. Уж он-то знает!
– Кто такой мистер Топ? – спросил Дик Дэчери.
Официант объяснил, что мистер Топ – главный жезлоносец в соборе, а миссис Топ сама когда-то сдавала меблированные комнаты, вернее, хотела сдать и даже повесила записку, но так как никто их не снял, то картон с объявлением, долгое время красовавшийся у нее в окне и ставший привычным для глаз клойстергэмцев, в конце концов исчез; должно быть, просто свалился в один прекрасный день, а вторично его уж не повесили.
– Я зайду к миссис Топ, – сказал мистер Дэчери. – Но сперва пообедаю.
Покончив с обедом и получив соответственные указания, он отправился в путь. Но «Епископский Посох» был так нелюдимо расположен, а указания официанта так подробны, что мистер Дэчери вскоре их перезабыл и потерял направление. Он помнил только, что Топы живут где-то возле собора и, блуждая среди пустырей и развалин, устремлялся к соборной башне всякий раз, как ее видел, руководимый смутным ощущением (как в детской игре в «холодно» и «горячо»), что вступает в более теплый климат, когда приближается к башне, и в более холодный, когда от нее удаляется.
После долгих скитаний, окончательно захолонув и духом и телом, он очутился на краю кладбища, где на зеленой травке паслась горемычная овца – горемычная потому, что какой-то безобразный мальчишка швырял в нее камнями через ограду, подбил уже ей одну ногу и в спортивном азарте старался подбить остальные три и свалить ее наземь.
– Ага, попал! – завопил мальчишка, когда несчастное животное подпрыгнуло. – Аж шерсть полетела!
– Оставь ее в покое! – сказал мистер Дэчери. – Не видишь, что ли, что ты ее уже покалечил?
– Врешь, – ответствовал юный спортсмен, – это она нарочно сама покалечилась, а я увидал, ну и стрельнул в нее разок, чтоб, значит, не смела портить хозяйскую баранину.
– Поди сюда.
– Еще чего! Сам меня лови, коли хочешь.
– Ну ладно, стой там и покажи мне, где живет мистер Топ.
– Как же это я могу стоять тут и показать, где живет Топ? Топы-то живут с той стороны собора, да еще перейти через дорогу, да завернуть за угол, да за другой, да за третий! Ба-алда! Э-э-э-э!
– Ну проводи меня, я тебе заплачу.
– Ладно, идем.
Закончив этот живой диалог, мальчишка повел мистера Дэчери за собой, и через некоторое время остановился и издали показал на арку под бывшей привратницкой.
– Видишь вон то окно и дверь?
– Это к Топам?
– Врешь. Вовсе не к Топам. Это к Джасперу.
– Вот как! – сказал мистер Дэчери и с интересом снова посмотрел на дверь.
– Да. И ближе я к нему не подойду.
– Почему?
– Не желаю, чтоб меня хватали за шиворот, да рвали на мне подтяжки, да за горло душили. Нет уж, шалишь, пусть других душит. Погоди, вот я как-нибудь выберу камушек повострей да запалю ему в его поганый затылок! Ну глянь теперь под арку, да не на ту сторону, где к Джасперу, на другую.
– Понимаю.
– Там подальше есть низенькая дверь и вниз две ступеньки. Это вот к Топам. Там и дощечка есть, медная, с его фамилией.
– Хорошо. Смотри сюда. Видишь? – сказал мистер Дэчери, показывая мальчишке шиллинг. – Ты должен мне половину.
– Врешь. Ничего я тебе не должен. Я тебя в первый раз вижу.
– Будешь должен. Я дам тебе шиллинг, потому что у меня нет шести пенсов. А ты в другой раз еще что-нибудь для меня сделаешь, вот и будем квиты.
– Ладно. Давай.
– Как тебя зовут и где ты живешь?
– Депутат. В «Двухпенсовых номерах для проезжающих». Вот там, через лужайку.
Мальчишка получил шиллинг и мгновенно пустился наутек из опасения, как бы даритель вдруг не раздумал, но, отбежав немного, остановился поглядеть – может, тому стало жалко? Тогда его можно угостить демонской пляской, знаменующей невозвратимость утраты.
Но мистер Дэчери, казалось, вполне примирился с непредвиденным расходом. Он снял шляпу, еще раз хорошенько тряхнул кудлатой своей головой и направился, куда ему было указано.
Квартира мистера Топа, полагавшаяся ему по должности и имевшая сообщение по внутренней лестнице с квартирой мистера Джаспера (что и позволяло миссис Топ обслуживать этого джентльмена), была весьма скромных размеров и несколько походила на сырую темницу. Древние стены были так толсты, что комнаты казались выдолбленными в сплошном камне, как пещеры, а не созданными по плану и только обведенными стенами. Входная дверь открывалась прямо в комнату неопределенной формы со сводчатым потолком, которая, в свою очередь, открывалась в другую комнату, тоже неопределенной формы и тоже со сводчатым потолком; маленькие окна утопали в толще стен. Эти две каморки, душные и темные, так как и свежий воздух, и дневной свет проникали сюда с трудом, и были теми меблированными комнатами, которые миссис Топ столь долго предлагала равнодушному к их достоинствам городу. Но мистер Дэчери сумел их оценить. Он сказал, что если растворить входную дверь, то и света будет довольно и можно вдобавок наслаждаться обществом проходящих под аркой. Он сказал, что если мистер и миссис Топ, помещавшиеся наверху, будут пользоваться для входа и выхода маленькой боковой лесенкой, которая вела прямо в ограду собора, и ныне запертой дверью внизу, которая открывалась наружу, к великому неудобству всех проходящих по узкой дорожке вдоль дома, то он, Дэчери, будет чувствовать себя как в особняке. Плату он счел умеренной, а что касается оригинальности и неудобств, то лучшего, по его мнению, и желать нельзя. Поэтому он готов сейчас же снять квартиру и выложить деньги, а переселиться завтра к вечеру, при условии, однако, что ему будет позволено навести кое-какие справки у мистера Джаспера как основного жильца; он ведь, собственно, и занимает домик над воротами, а квартира мистера Топа, расположенная по другую сторону арки, является лишь подчиненным и дополнительным владением.
Он, бедняжка, сейчас в одиночестве и очень грустит, сказала миссис Топ, но она не сомневается, что он ничего плохого о ней не скажет. Может быть, мистер Дэчери слыхал, что у нас тут стряслось прошлой зимой?
Мистер Дэчери что-то слыхал, но когда стал припоминать, то его сведения оказались очень неточными. Он рассыпался в извинениях перед миссис Топ за то, что ей приходится поправлять его на каждом шагу, но выставил в свое оправдание тот довод, что сам-то он человек мирного нрава, просто пожилой холостяк, живущий на свои средства, и всякими такими ужасами мало интересуется. А в наше время столько развелось людей, которые то и дело кого-то убивают, что где уж тут мирному человеку точно запомнить, что к одному случаю относится, а что к другому.
Карточку мистера Дэчери отнесли наверх, мистер Джаспер выразил готовность дать отзыв о миссис Топ, и мистера Дэчери пригласили подняться по каменной лестнице. Сейчас у него наш мэр, сказал мистер Топ, но его можно не считать за гостя, они с мистером Джаспером большие приятели.
Мистер Дэчери вошел, держа шляпу под мышкой.
– Прошу прощения, – сказал он, расшаркиваясь и обращаясь одновременно к обоим джентльменам, – это всего лишь эгоистическая предосторожность с моей стороны и никому, кроме меня, не интересная. Но как старый холостяк, живущий на свои средства и возымевший намерение поселиться на остаток своих дней в этом прелестном тихом городке, я хотел бы знать, что, эти Топы, они вполне приличные люди?
Мистер Джаспер без колебаний отвечал утвердительно.
– Этого для меня достаточно, сэр, – сказал мистер Дэчери.
– Мой друг, здешний мэр, – добавил мистер Джаспер, почтительным движением руки представляя мистера Дэчери этому властителю, – чья рекомендация будет иметь для вас неизмеримо больше веса, чем отзыв такого незначительного человека, как я, – вероятно, тоже выскажется в их пользу.
– Уважаемый господин мэр, – сказал мистер Дэчери с низким поклоном, – премного меня обяжет.
– Вполне порядочные люди, – благосклонно изрек мистер Сапси. – Со здравыми взглядами. Отличного поведения. Очень почтительные. Настоятель и соборный капитул весьма их одобряет.
– Уважаемый господин мэр, – сказал мистер Дэчери, – дал им характеристику, которой они могут гордиться. Я хотел бы еще спросить его милость господина мэра (если мне это будет позволено): имеются ли в этом городе, процветающем под его благодетельным управлением, какие-нибудь достопримечательности, которые стоит осмотреть?
– Мы очень древний город, сэр, – отвечал мистер Сапси, – город священнослужителей. Мы – конституционный город, и, как подобает такому городу, мы свято храним и поддерживаем наши славные привилегии.
– Его милость господин мэр, – с поклоном сказал мистер Дэчери, – внушил мне желание ближе познакомиться с этим городом и еще более укрепил мое намерение окончить здесь мои дни.
– Вы служили в армии, сэр? – осведомился мистер Сапси.
– Его милость господин мэр делает мне слишком много чести, – отвечал мистер Дэчери.
– Во флоте?
– Опять-таки его милость господин мэр делает мне слишком много чести, – повторил мистер Дэчери.
– Дипломатия тоже достойное поприще, – произнес мистер Сапси в порядке общего замечания.
– Вот это меткий выстрел, – сказал мистер Дэчери с поклоном и широкой улыбкой. – Уважаемый господин мэр попал в самую точку. Вижу, что никакая дипломатическая хитрость не устоит перед его проницательностью.
Эта беседа доставила мистеру Сапси неизъяснимое удовольствие. Вот же нашелся человек – и какой человек! – любезный, тактичный, привыкший общаться с лицами высокого ранга, – который понимает, как надо разговаривать с мэром, и может показать пример другим! Больше всего мистера Сапси пленяло обращение в третьем лице, которое, как ему казалось, особенно подчеркивало его заслуги и важное положение в городе.
– Но я прошу прощения у его милости господина мэра за то, что позволил себе отнять частичку его драгоценного времени, вместо того чтобы поспешить в мой скромный приют в гостинице «Епископский Посох».
– Ничего, сэр, пожалуйста, – ответил мистер Сапси. – Кстати, я сейчас иду домой, и если вам угодно по дороге осмотреть снаружи наш собор, я буду рад вам его показать.
– Его милость господин мэр более чем любезен, – сказал мистер Дэчери.
Откланявшись мистеру Джасперу, они вышли. Так как мистера Дэчери никакими силами нельзя было заставить пройти в дверь впереди его милости, то его милость первым стал спускаться по лестнице, а мистер Дэчери шел следом, держа шляпу под мышкой и не препятствуя вечернему ветру развевать его пышную седую шевелюру.
– Осмелюсь спросить его милость, – сказал мистер Дэчери, – этот джентльмен, которого мы только что покинули, это не тот ли самый джентльмен, который, как я уже слышал от его соседей, так глубоко скорбит об утрате племянника и посвятил свою жизнь мести за эту утрату?
– Тот самый, сэр. Джон Джаспер.
– Смею спросить его милость, есть ли серьезные подозрения против кого-нибудь?
– Больше чем подозрения, сэр, – отвечал мистер Сапси. – Полная уверенность.
– Подумать только! – воскликнул мистер Дэчери.
– Но доказательства, сэр, доказательства приходится строить камень за камнем, – сказал мэр. – Как я всегда говорю: конец венчает дело. Для суда мало нравственной уверенности, ему нужна безнравственная уверенность – то есть, я хочу сказать, юридическая.
– Его милость господин мэр, – сказал мистер Дэчери, – тонко подметил основную черту нашего судопроизводства. Безнравственная уверенность. Как это верно!
– Я всегда говорю, – величественно продолжал мэр, – у закона сильная рука и у него длинная рука. Так я обычно выражаюсь. Сильная рука и длинная рука.
– Как убедительно! И опять-таки, как верно! – поддакнул мистер Дэчери.
– И не нарушая тайны следствия – тайна следствия, именно так я выразился на дознании…
– А какое же выражение могло бы лучше определить суть дела, чем то, которое столь удачно нашел господин мэр, – вставил мистер Дэчери.
– Итак, я полагаю, что не нарушу тайны следствия, если, зная железную волю джентльмена, которого мы только что покинули (я называю ее железной по причине ее силы), предскажу вам с уверенностью, что в этом случае длинная рука достанет и сильная рука ударит. А вот и наш собор, сэр. Многие знатоки находят его достойным восхищения, и наиболее уважаемые наши сограждане им гордятся.
Все это время мистер Дэчери шел, держа шляпу под мышкой, и ветер невозбранно трепал его седые волосы. Казалось, он совсем забыл, что ее снял, так как, когда мистер Сапси до нее дотронулся, мистер Дэчери машинально поднял руку к голове, словно думал найти там другую шляпу.
– Накройтесь, сэр, прошу вас, – сказал мистер Сапси с величавой снисходительностью, как бы говорившей: не бойтесь, я не обижусь.
– Господин мэр очень любезен, но я это делаю для прохлады, – ответил мистер Дэчери.
Затем мистер Дэчери стал восторгаться собором, а мистер Сапси показывал ему этот памятник старины с таким самодовольством, словно сам его изобрел и построил. Некоторые детали он, правда, не одобрял, но их он коснулся вскользь, как если бы то были ошибки рабочих, совершенные в его отсутствие. Покончив с собором, он направился к кладбищу и пригласил своего спутника полюбоваться красотой вечера, остановившись – совершенно случайно – в непосредственной близости от эпитафии миссис Сапси.
– Кстати, – сказал мистер Сапси, внезапно спускаясь с эстетических высот и указуя на надпись, которую, очевидно, только что заметил (так Аполлон мог бы устремиться с Олимпа на землю за своей забытой лирой), – это вот тоже одна из наших достопримечательностей. По крайней мере, таковой ее почитают наши горожане, да и приезжие иной раз списывают ее себе на память. Я тут не судья, ибо это мое собственное творение. Скажу только, что оно стоило мне некоторого труда: не так легко выразить мысль с изяществом.
Мистер Дэчери пришел в такой восторг от творения мистера Сапси, что пожелал немедленно его списать, хотя имел в запасе еще много случаев это сделать, раз намеревался скончать свои дни в Клойстергэме. Он достал уже записную книжку, но ему помешало появление на сцене нового действующего лица, того самого, чьими стараниями идеи мистера Сапси были воплощены и увековечены в материальной форме: Дёрдлс шаркающей своей походкой приближался к ним, и мистер Сапси тотчас его окликнул, так как не прочь был показать этому ворчуну пример уважительного обхождения со старшими.
– А, Дёрдлс! Это здешний каменотес, сэр; одна из наших знаменитостей; все в Клойстергэме знают Дёрдлса. Дёрдлс, а это мистер Дэчери, джентльмен, который хочет поселиться в нашем городе.
– Вот уж чего бы не сделал на его месте, – пробурчал Дёрдлс. – Мы здесь довольно-таки скучный народец.
– Надеюсь, вы не относите это к себе, мистер Дёрдлс, – возразил мистер Дэчери, – ни тем более к его милости.
– Это кто же такое – его милость?
– Его милость господин мэр.
– Не знаком с таким, – отвечал Дёрдлс с видом, отнюдь не свидетельствовавшим о его верноподданнических чувствах по отношению к главе города. – Пусть уж оказывает мне милости, когда мы с ним познакомимся. Только где и когда это будет, не знаю. А до тех пор —
- Мистер Сапси его фамилия,
- Англия его родина,
- В Клойстергэме его жительство,
- Аукционист его занятие.
Тут на сцене появился вдруг Депутат, предшествуемый летящей по воздуху устричной раковиной, и потребовал, чтобы мистер Дёрдлс, которого он тщетно искал повсюду, немедленно выдал ему три пенса как его законное и давно просроченное жалованье. Пока этот джентльмен, зажав узелок под мышкой, медлительно шарил по карманам и отсчитывал деньги, мистер Сапси сообщал будущему клойстергэмскому гражданину некоторые сведения о привычках, занятиях, жилище и репутации Дёрдлса. После чего мистер Дэчери сказал, обращаясь к Дёрдлсу:
– Вы, надеюсь, разрешите любопытному чужестранцу как-нибудь вечерком зайти к вам, мистер Дёрдлс, и поглядеть на ваши произведения?
– Всякий джентльмен, ежели он захватит с собой выпивки на двоих, будет желанным гостем, – сказал Дёрдлс, держа пенни в зубах и несколько полупенсов в ладони. – А ежели он захватит с собой дважды столько, так будет вдвойне желанным.
– Непременно зайду, – сказал мистер Дэчери. – Депутат! Что ты мне должен?
– Работешку.
– То-то, не забывай. Надо честно платить долги. Вот проводишь меня, когда я скажу, к мистеру Дёрдлсу, и будем в расчете.
Депутат испустил особо пронзительный свист, вылетевший, словно бортовой залп, из длинной щели его беззубого рта, и, выразив таким образом свою готовность погасить долг, исчез.
А почтеннейший господин мэр и его почитатель продолжали путь и с великими церемониями расстались у дверей господина мэра; и все это время его почитатель держал шляпу под мышкой и ветер невозбранно развевал его белую шевелюру.
Поздно вечером, оставшись наедине в столовой «Епископского Посоха» и глядя на отражение своих седин в зеркале над каминной доской, скупо освещенном пламенем газового рожка, мистер Дэчери еще раз тряхнул волосами и сказал сам себе: «Для праздного старого холостяка, мирно живущего на свои средства, денек у меня выдался довольно-таки хлопотливый!»
Глава XIX
Тень на солнечных часах
Снова мисс Твинклтон подарила своих питомиц напутственной речью с приложением белого вина и фунтового кекса, и снова молодые девицы разъехались по домам. Елена Ландлес тоже покинула Женскую Обитель, чтобы посвятить себя заботам о брате, и Роза осталась совсем одна.
В эти летние дни Клойстергэм весь так светел и ярок, что даже массивные стены собора и монастырских развалин словно бы стали прозрачными. Кажется, будто не солнце озаряет их снаружи, но какой-то мягкий свет пронизывает изнутри, так светло сияют они на взгорье, ласково взирая на знойные поля и вьющиеся среди них, дымные от пыли, дороги. Клойстергэмские сады подернуты румянцем зреющих плодов. Еще недавно запятнанные паровозной копотью путешественники с грохотом проносились мимо, пренебрегая отдыхом в тенистых уголках Клойстергэма; теперь он наводнен иными путниками, кочующими, словно цыгане, в промежутке между сенокосом и жатвой и столь пропыленными, что кажется, сами они слеплены из пыли; они подолгу засиживаются в тени на чужих крылечках, пытаясь починить развалившиеся башмаки, или, отчаявшись, выбрасывают их в клойстергэмские канавы и роются в своих заплечных мешках, где, кроме запасной обуви, хранятся также обернутые в солому серпы. У колодезных насосов происходят целые сборища этих бедуинов: кто охлаждает босые ноги бьющей из желоба струей, кто с бульканьем и плеском, рассыпая брызги, пьет прямо из горсти; а клойстергэмские полисмены, стоя на своем посту, подозрительно поглядывают на них и, видимо, ждут не дождутся, когда же эти пришельцы покинут городские пределы и снова начнут поджариваться на раскаленных дорогах.
В один из таких дней, ближе к вечеру, когда отошла уже последняя служба в соборе и на ту сторону Главной улицы, где стоит Женская Обитель, пала благодатная тень, пропуская солнечные лучи лишь в просветы меж ветвей в раскинувшихся позади домов и обращенных к западу садиках, горничная докладывает Розе, к ее ужасу, что пришел мистер Джаспер и желает ее видеть.
Если он хотел застать Розу в самый невыгодный для нее момент, он не мог бы лучше выбрать дня и часа. А может быть, он это знал и выбрал нарочно. Елена Ландлес уехала, миссис Тишер отбыла в отпуск, а мисс Твинклтон, обретаясь сейчас в неслужебной фазе своего существования, позволила себе принять участие в пикнике, захватив пирог с телятиной.
– Ну зачем, зачем, зачем ты сказала ему, что я дома! – беспомощно стонет Роза.
Горничная отвечает, что он ее об этом не спрашивал, просто сказал – он, мол, знает, что мисс Роза дома и просит разрешения ее повидать.
«Что мне делать? Что мне делать?» – мысленно восклицает Роза, ломая руки.
И тут же с решимостью отчаяния добавляет вслух, что примет мистера Джаспера в саду. Остаться с ним взаперти в доме – нет, об этом страшно даже подумать; лучше уж под открытым небом. Задние окна выходят в сад, из них ее будет видно и слышно, в случае чего можно закричать или убежать. Такая дикая мысль проносится в голове Розы.
После той роковой ночи она видела его только один раз – когда ее допрашивали у мэра; Джаспер тоже при этом присутствовал, как представитель своего исчезнувшего племянника, настороженный и мрачный и полный решимости отомстить за него. Повесив садовую шляпку себе на локоток, Роза выходит в сад. Едва она завидела Джаспера с крыльца – он стоит, опираясь на солнечные часы, – как прежнее омерзительное чувство подчиненности и безволия снова овладевает ею. Она хотела бы повернуть назад, но он приказывает ее ногам идти к нему. И она не может противиться – она покорно идет и садится, опустив голову, на садовую скамью возле солнечных часов. Она не смотрит на него, такое отвращение он ей внушает, однако успела заметить, что он в глубоком трауре. Она тоже. Вначале она не носила траура, но прошло уже столько времени, никто больше не верит, что Эдвин жив, и она давно оплакала его как умершего.
Он хочет коснуться ее руки. Она чувствует это, не глядя, и отдергивает руку. Она знает, что он не сводит с нее глаз, хотя сама ничего не видит, кроме травы у своих ног.
– Я долгое время ждал, – начинает он, – что меня призовут к исполнению моих обязанностей.
Она знает, что он не отводит взгляда от ее губ, и губы ее несколько раз складываются для какого-то робкого возражения, складываются и снова бессильно раскрываются. Наконец она тихо спрашивает:
– Каких обязанностей, сэр?
– Обязанности учить вас музыке и служить вам как ваш верный наставник.
– Я бросила музыку.
Читать бесплатно другие книги:
