The Телки: Два года спустя, или Videoты Минаев Сергей

– Моя хата с краю, ничего не знаю, – кривится она. – Ты все время хочешь отшутиться, а тебя смотрит миллион человек, которые после передачи, услышав это твое «мне можно», пойдут на дискотеку покупать экстази или кокаин. Кто беднее, пойдут за «чеком». Ты бы посмотрел в глаза людям, которые лежат в хосписах для винтовых наркоманов! Поговорил бы с их родителями, врачами!

– Ты в хосписе работала, стесняюсь спросить?

– Она видео-материалов насмотрелась, в процессе подготовки, – хмыкает Вова.

Но Таня вошла в раж, ее несет, и, пытаясь завести меня, она прет не разбирая дороги:

– Ты рассуждаешь удивительно безответственно! Очень лицемерно и инфантильно! Здесь я курю, а здесь я осуждаю, тут я сожрал экстази, а тут наехал на ментов, которые не ловят дилеров! У тебя будто совсем нет позиции! Будто тебе совершенно все равно!

– Кстати, иногда это видно в кадре, – замечает Вова.

– Это правда. – Я придирчиво осматриваю свое лицо. Одна половина в гриме, другая блестит от салфеток. Ни дать ни взять «Мистер Двуличие». Отражение наводит на печальные мысли о моей натуре. О том, что постоянно раскалывает меня пополам и не дает определиться или неуклонно следовать однажды выбранным жизненным ориентирам. «Так же и с девушками», – думаю я, но Танин вокал не дает мне зарыться в меланхоличные рассуждения о бытии.

– Ты медиа-персона! Ты должен быть гораздо серьезнее в оценках и суждениях. Взять, к примеру, твой твиттер... ты в нем иногда такое выдаешь, что мне вся наша пресс-служба...

– Таня, – осекаю ее я, – почему ты встречаешься с женатым мужчиной?

– В смысле? – Она теряется. – Какое это имеет отношение к программе?

– Никакого, – оборачиваюсь я в ее сторону, – это имеет отношение к морали. Спать с женатыми мужчинами аморально. Ты можешь разрушить семью. Никогда не приходило в голову?

– А какого черта ты лезешь в мою личную жизнь?! – взвивается она.

– А какого черта ты мне разоблачаешь сейчас мои «лицемерие» и «безответственность», вместо того чтобы заниматься сценарием?! – Я резко разворачиваюсь. – Отличная компашка собралась, как я посмотрю. Святее папы римского! Гомосексуалисты, торчки, аморальные женщины и... – осветителей, жалко, нет, – хронические алкоголики! Сидим и делаем высокодуховную передачу, соответствующую нашим нравственным критериям! Позиции у меня нет! Твиттер тебе мой, блядь, не нравится! А ты когда над программой про проституток работала, не думала, что подаренная тебе сумка Gucci – легализованная плата за секс? Не думала?

– Что?! Что?! – Таня пятится назад, потом разворачивается и выбегает из гримерки. За ней почти сразу выбегает Тоня.

– Ну, ты чего-то разошелся, отец! – Вова смотрит на меня исподлобья. – Ты ее обидел, кажется, отец. – Почему-то когда Вова нервничает, все у него становятся «отцами» и «мамами».

– А она меня не обидела?

– Ну, отец, она же... ну, баба...

– Да что ты знаешь о бабах?!

– Ну, отец, ты же понимаешь...

– У нас тут шоу-бизнес, а не церковно-приходская школа, врубаешься, сыночек?

– Типа того.

– А раз «типа того», то нечего смешивать собственную, типа, мораль с создаваемой нами картинкой. Ты же не интересуешься у повара, который тебе салат готовит, дрочил ли он вчера?

– Повар – в перчатках!

– А мы в телевизоре!

– М-м-м-м, – тянет Вова.

– Можно я переоденусь? – тихо спрашиваю я.

– Мне уйти?

– Придумай ответ сам!

– Как скажешь, отец. Я и правда пойду.

– Иди, Вова, иди, родной...

Какое-то время сижу перед зеркалом в полной тишине. Корю себя за то, что сорвался на Таню, но на нее злюсь еще больше, потому что терпеть не могу людей, которые берут на себя функцию общественной совести и начинают изъясняться допотопными, укоряющими штампами...

Кажется, я слишком много нервничаю в последнее время. Может, стоит взять паузу, слетать куда-нибудь на пару деньков? Взять с собой Наташку. Провести выходные, вылезая из номера только для того, чтобы поужинать в маленьком ресторане на изломанной улице небольшого итальянского городка. Чувак, ты бывал хоть раз в «небольших итальянских городках»? И у тебя тоже штампы, штампы, сплошные штампы.

«Кы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ырз», – издает неприятный звук открывающаяся дверь. Потом слышится цоканье каблуков по плитке, потом звучит, будто очень издалека, но на самом деле над ухом:

– Привет, я тебе не помешаю?

Поднимаю глаза, здороваюсь с Дашей кивком головы и отвечаю «нет, конечно». Что я еще могу сказать?

– Ты кого-то ждешь? – Она осторожно присаживается на край банкетки.

– Я всю жизнь кого-то жду, – честно отвечаю я.

– Может быть, меня? – Даша «нарочито сексуально лыбится», как поет Ноггано.

Ответ отрицательный. Если не поворачиваться, можно было бы обрезать диалог тут же. Говорить правду отражению в зеркале гораздо проще. Это как скайп: я вижу твои глаза, но тебя самой тут нет. Всем было бы легче, если бы мне не пришлось поворачиваться к тебе, поверь. Но я все-таки заставляю себя повернуться, поднять на нее глаза, снова опустить их, изображаю некое подобие улыбки и тихо отвечаю:

– Не уверен, – повисает в воздухе.

– Андрей, мне хочется поговорить с тобой, а ты... – Она берет со стола упаковку влажных салфеток и начинает мять ее в пальцах. – Ты все время стараешься свалить, все бежишь куда-то. Ты как будто не слышишь моих вопросов, отвечаешь полуулыбками, отводишь взгляд или смотришь сквозь меня. Я пытаюсь взять тебя за руку, а ты выскальзываешь. Ты чего-то боишься?

– Я? Я ничего не боюсь. – Встаю, прислонясь спиной к стене, скрещиваю на груди руки. – Что значит я не слышу твоих вопросов? Ты о чем?

– Я о жизни, Андрюша.

– Она тяжела.

– Андрей, между нами что-то происходит, понимаешь?

– М-м-м-м... видимо да, но что конкретно? Есть какая-то проблема?

– Ну, зачем ты опять делаешь вид, будто не понимаешь? Тебе нравится так вести себя со мной?

– Как «так»?

– Эта ночь в Питере... – Она откладывает салфетки и достает из пластиковой коробки зубочистку. – Я после нее... меня словно подменили... и теперь я не понимаю ничего...

«А ты хотела жрать кислоту без последствий, зайка?»

– Мы с тобой до Питера, мы с тобой в Питере... – Она дотрагивается пальцами до висков, придавая ситуации драматизм. – Всего одна ночь... и, кажется, мы полетели куда-то, держась за руки...

«Как же я завидую людям, которых так долго не отпускает!»

– ...А потом ты раз – и исчез. Я зову тебя, зову. Я будто бьюсь о стекло – ты меня видишь, но не слышишь. Жду, что ты опять возьмешь меня за руку, позовешь, а ты... тебя словно подменили. Будто и не было. Ничего. Никого. Ни тебя, ни меня. – Она бросает взгляд на свое отражение в зеркале, видимо, ей действительно небезразлично, как она выглядит. Все как в сериале. Мы даже разборки устраиваем как настоящие телевизионщики, в гримерке...

– Ничего не было. Ты просто шел по улице, дал прикурить случайной прохожей, поднес зажигалку, близкоблизко – и пошел дальше, по своим делам..

«Именно так, зайка. Я всегда знал, что за просьбой дать прикурить на улице следуют проблемы».

– А я... я люблю тебя, Андрюша! – Она опускает голову и задерживается в таком положении на несколько секунд.

Видимо, сейчас мне придется ей что-то сказать. Прежде чем она поднимет на меня свои влажные глаза. Или говорить нужно после? В принципе неважно, ее глаза все равно будут влажными.

– Даша... понимаешь, какая вещь... – я стараюсь на нее не смотреть и щелкаю пальцами, подбирая слова. – То, что произошло в Питере... так вышло... так бывает. Знаешь, такая короткая вспышка. Резкое столкновение планет. Как в космосе («Если бы я хоть что-то знал про космос»). Я был уверен, ты это расценишь так же, как и я.

– Но я, Андрюша, это вообще никак не расценивала.

– Вот видишь!

– Ты меня не понял. Я не делала выводов, не расценивала. Меня просто тянуло к тебе, а тебя ко мне. Я не могу оценивать эмоции – я же не логарифмическая линейка.

– Какая, прости?

– Не важно. Наши обеды, ужины. Эти манерные поцелуи на людях. Ты хочешь сказать, что... просто так бывает? – Ее глаза в самом деле такие, какими они должны быть по сценарию.

– В общем, да...

– Зачем ты несешь эту ахинею?! – Она ломает зубочистку. – Не бывает так, чтобы людей столкнула судьба, и они упали друг другу в объятия, а потом так вот, запросто, оттолкнули друг друга. Не бывает ничего случайного, понимаешь, Андрей?!

«Только всей этой инфернальной хуйни не нужно, а? Судьба, фатальность, предопределенность. Тоже мне, Тамара Глоба! И откуда такой космический полет фантазии? Этому теперь учат глянцевые журналы?»

– Эта внезапная командировка... Твои глаза той ночью...

«Людей губят не командировки, а передозировки, зайка. Мне ли не знать?»

– И сейчас ты в одну секунду хочешь все перечеркнуть? Все наши отношения?

– Понимаешь, – я старательно протираю салфеткой стол, – мы, Даша, очень разные. Не то чтобы абсолютно несовместимые, но очень разные.

– И когда же ты успел это заметить? Я, например, считаю, что мы очень похожи. Взять хотя бы нашу среду обитания...

– Среда обитания у нас похожа, это правда – я стараюсь быть особенно мягким, – но мы в ней как маленькие кусочки большого паззла. Не совпадаем гранями. И как их ни прикладывай друг к другу, ничего не получится. И начни мы с тобой серьезные отношения – эти несовпадения нас так вскроют, что мало не покажется.

– Откуда ты знаешь? – Она вырывает у меня салфетку. – Ты даже не пробовал!

– Даша, я себя хорошо знаю. Я сам с собой пробую уже тридцать лет, – я пожимаю плечами, – не получается...

– Что за глупость! В чем проблема?! – Она почти переходит на крик. – Ты холостой мужчина, я, в общем, тоже не замужем. Почему ты так говоришь? Зачем ты создаешь проблемы там, где их нет? Почему бы тебе... почему бы нам не попробовать? Чего ты боишься?

Я много читал об этом. Много слышал от друзей. Сотни диалогов расстающихся пар. Не раз проходил это сам. Все рекомендации в таких случаях идентичны. Лучше не нагнетать. Сохранять ровную позицию. Множество ничего не значащих фраз типа: «мне сейчас трудно об этом говорить», «знаешь, я не готов», «мне нужна пауза» и все в таком духе, сказанное голосом без оттенков. Главное – не поддаваться ее истерике. Что бы она ни говорила, как бы себя ни вела. От слез до пощечин. В общем, «пусть так – вокруг шум. Не кипешуй – все ништяк», как поет «Каста». Ты должен оставаться совершенно безразличным. Тебя тут и нет – только твое изображение висит над столом. Как ролик из ютьюба, который ты озвучиваешь. С большого расстояния. Сейчас ты услышишь еще десяток «почему», кучу доводов в пользу развития этой истории. «Судьба» уже была, значит, потом последует банальность про «чувства, которыми нельзя разбрасываться». Возможно, она как раз сейчас говорит об этом, просто ты ее не слышишь. Ты отключился. Потом пойдут упреки, потом опять признания, а в конце диалога ты окажешься конченым подонком. Человеком, которому «она готова была, но...». И все стихнет. Истерика сменится штилем. Потом сухим расставанием. И вы будете учиться воспринимать друг друга поновому еще несколько месяцев. Сначала она тебя возненавидит. Расскажет всем, кому можно, какой ты на самом деле урод. Потом начнет презирать. Потом вы снова будете пить кофе в местной столовой, будто ничего и не было. Главное – дать ей выплеснуться. Не мешать ее скольжению по волнам придуманных эмоций.

И ты бы так сделал вчера. Позавчера. Год назад. Это было бы правильно. So nice. Но тут случается нечто незапрограммированное. То ли сцена получилась слишком длинной. То ли ты устал. То ли тебе плевать, и ты не хочешь больше врать, сохраняя чужие нервные клетки.

Ты закуриваешь, смотришь прямо на нее, упираешься рукой в стол и говоришь...

Очень трудно сказать девушке: «Я не люблю тебя». Абстрагироваться от этих глаз брошенного щенка, поджатых губ, дрожащего подбородка. Собраться и выдохнуть эти четыре слова. По уму, Миркин, тебе бы следовало прикусить язык и слиться, не вызывая лишней агрессии. Но что-то то щелкает у тебя в башке. Что-то такое, внутри, говорит тебе: а какого, собственно, черта?! Последняя мысль, на которой ты фиксируешься, довольно пошлая, но вместе с тем справедливая: «Она моя жена? У нас трое детей? У нас за плечами несколько лет совместной жизни? Или один случайный секс под кислотой в чужом городе?» И ты разлепляешь пересохшие губы, резко втягиваешь ноздрями воздух, и говоришь ей, глядя в глаза:

– Понимаешь, Даша, я не люблю тебя. Я люблю другую женщину. Прости. – Не человек, а сплошное чистосердечное признание...

– Что?! Что ты сказал?!

– Я люблю другую женщину.

– Значит... значит это правда? Ты и эта, – она внезапно теряет голос, – Наташа?

– Какая разница?

– Эта манерная самовлюбленная сучка?

– Довольно сложная характеристика.

– Ты и она! – Она смахивает слезу, начинает истерично подхихикивать. – Господи, как же просто все, хаха-ха! Как же просто, а? Пришел на работу – трахнул коллегу, поехал в школу – трахнул учительницу. Ты же играешь с девочками, да? Для тебя это все – времяпрепровождение!

– Я бы не стал все так упрощать, но...

Но в ответ я получаю пощечину. Брошенное на выходе «тварь!», то ли мне, то ли Наташе. Хлопок дверью и быстро удаляющийся стук каблуков. Реквизиторы могут разбирать сцену.

– Вас ожидают? – спрашивают меня в холле «Остерии».

– Да, дяденька лет пятидесяти, он еще за собой охранников всюду водит. Не знаете, где он сидит?

– Я не уверен, – человек прищуривается, должно быть, мой вид: черная вязаная шапка, темные очки, вываренная фиолетовая футболка, джинсы в чернильных потеках и грязно-белые кеды, сильно его смущает, – кажется, на втором этаже...

– Это мой папа, можете быть уверены. Это он! – взбегаю на второй этаж, нахожу столик, плюхаюсь напротив отца. – Привет!

– Ты опоздал на двадцать минут. – Папа тушит сигарету, стряхивает крошки с лацканов своего серого костюма.

– Пробки, пап.

– Как-то ты странно одет, – смотрит на меня недобро.

– Дикие пробки, пап. – Я отвлекаюсь на симпатичную хостесс, так что вопроса, собственно, не слышу.

– При чем тут пробки? Я говорю, вид у тебя дурацкий.

– Что? – оглядываю себя, пожимаю плечами. – Мне кажется, ничего выгляжу.

– Что ты будешь есть?

– Суп.

– Какой?

– М-м-м... да все равно. – Я снимаю очки.

– Андрей, я хочу серьезно поговорить с тобой, – он смотрит на часы.

«Интересно, сколько мне осталось продержаться?»

– Как ты полагаешь, о чем я думал, когда забирал тебя из ментовки?

– Менты совсем оборзели? Всего лишь марихуана, откуда такой прайс? Моей любовнице уже исполнилось восемнадцать?

– Прекрати паясничать!

– Па-ап, ну в самом деле, откуда мне знать, о чем ты думал?

– Правильно. Ты не знаешь, о чем я думал, потому что у тебя нет детей!

– Это достоверная информация?

– Когда мне было тридцать, тебе было семь, и я не курил анашу.

– Тогда ее негде было достать.

– Было где, не волнуйся. Просто мне было не до того: семья, ответственность. Я делал карьеру. Я зарабатывал деньги. Я не мог себе позволить жить так, как ты живешь.

– А как я живу? Ты много знаешь о моей жизни? Ты живешь со мной в одной квартире?

– Знаю! Я вижу тебя в журналах, я примерно представляю себе круг твоего общения. И... мне не нравится все это. Знаешь, это какая-то бесцельная жизнь.

– Послушай, о каких целях ты говоришь? Ты всегда корил меня за то, что я живу не по средствам, на твои деньги. Ты хотел, чтобы я начал хотя бы что-то зарабатывать, я начал. Ты хотел, чтобы я стал журналистом. Я им стал. Даже программу свою получил.

– Я смотрю твою программу... иногда. Наверное, сейчас так принято, я, конечно, не критик, но... местами пошловато.

– На вкус и цвет, как говорится. Проехали, это сложная тема. Я все-таки не понимаю сути твоих претензий ко мне. Что мне еще сделать? Какой из твоих целей достичь? Вступить в партию? Начать носить строгие темно-синие костюмы?

– При чем тут костюмы? Ты... ты живешь так, будто завтрашнего дня для тебя не существует.

– Это правда.

– Ты как стрекоза у Крылова. У тебя всегда лето красное.

– Крылов все своровал у Лафонтена, помним об этом, да? И кстати, я всегда готов к зиме! – показываю пальцем на свою шапку.

– Ты совершаешь множество бездумных поступков. Вот скажи, что бы случилось, если бы я не приехал за тобой в воскресенье?

– Приехали бы другие. Тебе денег жалко? Я верну. Прости, я не подумал, больше не буду тебе звонить в таких случаях.

– Не передергивай! Ты всегда должен звонить отцу. Я – единственный близкий человек, который решит твою проблему. Еще, безусловно, твоя мать. Но...

– ...У нее нет завязок в ментовке!

– Примерно так. Я не об этом. Я хочу сказать, что... мне жалко тебя, сынок.

– У меня опять прыщ на лбу выскочил? Я плохо выгляжу?

– Я смотрю, как ты просаживаешь свои дни, год за годом. И мне становится тебя жалко. У тебя же ничего нет, понимаешь?

– У меня есть квартира и мопед!

– Твоя квартира похожа на дешевый отель с редкими постояльцами!

– Не такой уж и дешевый. Впрочем, какая разница, я там только сплю.

– Вот именно! Ты ни к чему и ни к кому не привязан!

– Так ли уж это плохо в век мобильного интернета?

– Плохо, Андрей, очень плохо. Ты живешь так, будто тебе все еще восемнадцать, а тебе уже тридцатка, милый мой!

– Все-таки я плохо выгляжу, да? Для профессии телеведущего это смерть, знаешь? Ты убил меня!

– Телеведущий – это вообще не профессия! Завтра тебя выгонят, и чем ты будешь заниматься? Опять в гламурный журнал пойдешь работать? Этот твой... хипхоп петь? Пойми, я все это время надеялся, что ты... Предлагал тебе работать у меня, заняться серьезным делом. Бизнесом. Попытаться наконец состояться в этой жизни!

– А кто сказал, что в этой жизни обязательно нужно состояться? И потом, что, по-твоему, значит состояться?

– Давай без софистики! Ты напоминаешь мне свою маму.

– А ей я напоминаю тебя.

– Я пытаюсь говорить с тобой о серьезных вещах, Андрей!

– Почему все, что тебе кажется серьезным, – это бизнес? У человека не может быть других увлечений в жизни? Пойми, я не хочу заниматься тем, чем занимаешься ты. Меня тошнит от пиджаков, деловых партнеров, балансов, продаж, чиновников, откатов и прочей шняги. В твоем мире, папа, можно купить все, кроме свежего воздуха. Я задыхаюсь в нем, понимаешь?

– Да ладно тебе дурака валять! Задыхается он! Откуда весь этот дешевый пафос? Нашли бы тебе отдушину, не переживай. Ты сколько еще так протанцевать по жизни думаешь? Лет пять? Семь? А дальше что? Новости пойдешь читать на радио?

– Я полагаю, что молодежные программы всегда будут востребованы....

– Ага. А потом ты, как мудак, в сорок лет вставишь себе серьгу в ухо, чтобы соответствовать аудитории!

– Может быть, – мечтательно тяну я, – может быть. Кстати, девушки находят это очень сексуальным.

– Кстати о девушках. Ты живешь с кем-нибудь? В смысле, у тебя есть серьезные отношения?

– I’m aching to see my heroine.

– При чем тут героин? Ты уже и это дерьмо успел попробовать?

– Это песня английского ВИА. Она про героинь, а не про героин. В общем, я в вечном поиске. Пока еще мне не встретилась та, которая смогла бы... перед которой я смог бы... короче, как-то сложно все.

– Когда ты прекратишь манерничать, как педик?! Ты разговариваешь со мной так, будто даешь интервью говенному молодежному журналу.

– Откуда ты знаешь, как манерничают педики? И кстати, я не даю интервью молодежным журналам, папа.

– А ты не думал о том, что наступает возраст, в котором у нормальных людей создаются семьи, получаются дети?

– А степень нормальности кто определяет?

– Я! Я определяю степень нормальности моего сына! И я вижу, что в тридцать лет он ведет себя как школьник старших классов. У тебя нет нормальной работы...

– ...Это спорное заявление.

– ...у тебя нет нормальной девушки! Ты скачешь по ночным клубам, ты участвуешь в сомнительных фотосессиях, – говоря это, он забавно кривит рот, – ты общаешься со всей этой чертовой богемой, с этими силиконовыми проститутками...

– ...Факты, пожалуйста! Потом, кто сказал, что силиконовые проститутки – это плохо? Ты сам наверняка пользуешься их услугами.

– ...А теперь, до кучи, у тебя еще и проблемы с наркотиками!

– ...Ну, это очень сильное преувеличение.

– Не перебивай меня! А главное, главное – тебя это совершенно не беспокоит. Тебе кажется, что так и нужно жить! Дети моих знакомых, многие моложе тебя, уже занимаются серьезными вещами. У многих есть дети, а...

– ...А я не хочу быть таким, как дети твоих знакомых, – говорю я стальным голосом. – Я их не видел, но представляю, о ком ты говоришь. Я не хочу быть одним из них.

– Не хочешь? Скажи, а кем ты хочешь быть? Чего ты хочешь добиться в этой жизни?

– Абсолютной внешней свободы и внутренней гармонии. Comprends?

Возникает неловкая пауза, которую я же первым и нарушаю.

– Па-ап, а пап. Чего ты от меня хочешь, а? К чему все эти морали? Ты внезапно осознал, – я делаю страшное лицо, – что тебе необходимо заниматься воспитанием единственного сына? Не поздно ли? Может, стоило это делать раньше, хотя бы лет на десять?

– Десять лет назад твоя мама не давала нам общаться. – Он опускает глаза.

– Можно подумать, ты от этого страдал, – хмыкаю я.

– Ты бьешь по больному.

– А ты бьешь по здоровому. Пап, может, тебе кажется, что мы редко встречаемся? Может, я тебя обидел мимоходом? Недостаточно демонстрирую любовь сына к отцу? Не уважаю?

Он молчит.

– Ты из-за этой истории с ментами взвился? Так это обычное дело.

– Что значит «обычное»? – Он бледнеет.

– В смысле, с каждым может случиться. Все в порядке, пап. У меня вызывает уважение твое положение в этом городе. Твой бизнес, твои проекты. Охрана у тебя, кстати, очень крутая. Я люблю тебя, честное слово. Просто у меня своя жизнь. И она другая. – Я протягиваю вперед кулак. – Ударь! – Он слегка касается его своим кулаком. – Вот видишь! Все окей, пап. Давай не будем друг друга залечивать на эти стремные темы. Заметано, да?

– Сердце у меня за тебя болит. – Он укоризненно качает головой, потом поднимает глаза и спрашивает: – Почему ты ничего не съел?

– Это всегда так, когда ломка. Аппетита нет, все мысли только о новой дозе...

– Андрей, – он кривится, – я не люблю такие шутки.

– Извини, пап. – Я смотрю на мобильник. – Слушай, я побегу, да? У меня еще встреча со сценаристом.

Отец отворачивается, потом берет салфетку, аккуратно вытирает губы, смотрит на часы, делает загадочное лицо:

– Андрей, мы начинаем инвестировать в интернетпроекты. Как тебе идея возглавить у меня это направление? – и хитро сморит на меня. – Может, попробуешь? Это же можно с твоим телевидением совмещать, мне кажется.

– Отличная идея! – Я встаю из-за стола. – Надо посмотреть, что на этом рынке делается. Идея очень своевременная, да. Я мог бы, наверное, попробовать.

– И сколько тебе нужно думать?

– Давай встретимся через недельку! – Я поправляю шапку.

– Ну, как скажешь. Я себе, вот прямо сейчас, запишу в органайзер. – Он достает телефон.

– Только в понедельник не пиши. Выходные, сам понимаешь.

– А когда? – Он растерянно смотрит на телефон. – Вторник?

– Давай лучше на среду, а?

– Договорились.

– И прости, что так с ментами вышло, – я пожимаю плечами, – мне, честно, стыдно и все такое.

– Да брось ты! – отмахивается он.

– Ну, я пошел. – Мы обнимаемся.

– Матери привет передавай, – говорит он мне в спину. – Как она поживает?

– Все окей, – я оборачиваюсь и поднимаю два больших пальца вверх. – С ее новым мужем мы практически не общаемся!

Кубарем скатываюсь по лестнице, хлопаю себя по карманам, проверяя, не оставил ли на столе телефон. Бросаю взгляд налево и обнаруживаю за предпоследним, если считать от входа, столом, Наташу. Наташа сидит в пол-оборота и видеть меня не может. На столе перед ней бокал красного вина, какой-то салат, бутылка минеральной воды и... рука. Рука, которая принадлежит сидящему напротив седовласому мужчине в костюме и галстуке. Рука, которую Наташа слегка пожимает или вроде того, а этот кекс в костюме улыбается, делает небольшой глоток из своего бокала, ставит на стол, потом снова прихлебывает. Судя по всему, Наташа что-то увлеченно рассказывает, а он благосклонно кивает, будто ему действительно интересно.

Замедляю шаг, позволяя себе рассмотреть эту сцену в деталях. Выпить ее по капле, медленно, пока не сведет желудок. Первое спонтанное желание – подойти, вежливо поздороваться. Узнать, как дела, сказать чтото вроде «не ожидал тебя здесь встретить».

Мужчина достает из портфеля журнал, раскрывает. Тычет пальцем в фотографии, Наташа часто-часто кивает.

Подойти, посмотреть в глаза этого черта. Не для выяснения отношений, а так, для справки. Просто чтобы увидеть, как выглядят двуличие, лицемерие, пошлость. Насладиться видеорядом под саундтрек быстро всплывающих в памяти вчерашних «я тебя люблю», «я за тебя волновалась».

Второе, что приходит в голову, – это сделать крюк между столиков, встать поодаль, напротив Наташи, чтобы меня было достаточно хорошо видно, улыбнуться и свалить. Испуганные глаза, поспешная смена выражения лица, неловкие улыбки в адрес спутника. Или... или ничего не значащий кивок, брошенный в мою сторону, и тут же переведенный на этого козла взгляд. Пустые, усталые глаза, которые меня убьют. Которые словно говорят:

– Так бывает, Андрюша, – взмах ресницами, – прости, кто же думал, что Москва в самом деле столь тесна для нас двоих?