Олеся. Сожженные мечты Воронина Елизавета

– Неделю. Что, нельзя?

– Выходит, ты приехала от бабушки, из Знаменского района, в гости к подружке и осталась у нее ночевать. Бабушка знает?

Олеся кивнула. Не объяснять же ему, что бабушке все равно. И вообще: слишком многое придется рассказать этому лейтенанту, а как раз долгих путаных объяснений девушке не хотелось. Ведь чем больше она станет рассказывать о себе, тем больше запутает милиционера. И, конечно же, укрепит в нем совершенно не нужные ей в данном случае подозрения.

– Допустим. А тебя не смутило, Олеся Викторовна, что в сауну вы едете к совершенно незнакомым тебе мужчинам?

– Что мне, одной оставаться? – парировала девушка.

– Пускай так. Тогда еще вопрос: а тебя не смутило, что мужчин здесь четверо? И каждый из них тебе в отцы годится? Ладно, не каждый – кто-то в старшие братья. Никак тебя это не напугало?

– Не-а. Не съедят же.

– Ага, давай, святая простота. Еще такой вопрос: а ты в курсе, что твоя подружка, Ермоленко Александра Васильевна, привлекалась в административном порядке за занятие проституцией?

– Для вас все проститутки, – ответила Олеся, глядя лейтенанту в глаза. – Кто не проститутка, тот вор. Вообще, в нашей стране нет нормальных людей. Есть только милиция и те преступники, которых чисто случайно еще не посадили. Если вы на свободе, это не наша заслуга, а ваша недоработка, так или нет?

Лейтенант усмехнулся.

– Ты скажи, какая умная…

– Это плохо или хорошо? Это вообще преступление? За ум штрафуют или сажают?

Лейтенанту явно не хотелось вступать в бессмысленные пререкания. Его вообще уже начинала тяготить эта ночная беседа.

– Добро. Тогда расскажи мне, Олеся Викторовна, для чего, по-твоему, вы с подружкой приехали среди ночи в сауну.

– Отдохнуть. Я понятия не имею, какого другого ответа вы от меня ждете. Что можно делать в сауне, кроме как в парилке сидеть, в бассейн прыгать, пиво пить и креветок кушать?

– С четырьмя незнакомыми голыми мужчинами.

– Мы познакомились. Вообще-то это Сашкины друзья.

– Прямо-таки все друзья?

– Не все, – теперь Олеся говорила, словно терпеливый учитель, объясняющий простые правила туповатому ученику. – Двое. Остальные – их друзья. Мы познакомились. Даже не так: толком познакомиться не успели, как вы налетели. Вообще, ваши подозрения и обвинения оскорбительны. У меня мама – юрист, – сама не зная зачем, соврала девушка. – Мы в суд подадим за моральный ущерб!

– Ага, давайте, прямо в Европейский, – снова хмыкнул лейтенант. – Теперь я тебе расскажу, Олеся Викторовна, что тут на самом деле творится. И если мама твоя правда юрист, мы с ней обязательно познакомимся. Я ей то же самое поведаю. Смотри, в эту сауну банщики регулярно вызывают девушек для своих клиентов. Здесь вообще постоянная клиентура, мужчины знают, куда и зачем едут. У нас в отделе на этот счет есть проверенная информация. Так совпало, что сегодня мы решили ею воспользоваться. Вот, получается, вы с подружкой попали под раздачу. И если ты мои слова сейчас просто подтвердишь, я сделаю скидку на то, что ты несовершеннолетняя, что у тебя это первый залет, что тебя подружка подмутила. Хотя, если ты живешь у нее уже неделю, а гражданка Ермоленко у нас– человек с репутацией… Короче, подпишешь, как говорю, – мы о нашей встрече здесь забудем. Можешь ехать к своей бабушке. Лады?

Олеся несколько минут подумала. Вернее, думать было не о чем – она знала, что отвечать, как только начался этот разговор. Но нужно показать сам процесс раздумий, ведь такие ответы сразу не даются. Потому, выдержав паузу, девушка ответила, снова глядя милиционеру прямо в глаза:

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Ваши подозрения меня оскорбляют. Я не проститутка. Мы с подружкой приехали к ее знакомым. Вы разве не допускаете мысли, что в сауну даже поздно ночью приезжают просто отдохнуть? Я жаловаться буду. Все, больше нечего добавить. И не подпишу ничего.

Пока Олеся говорила так, убедилась: круглое лицо тоже может вытягиваться – вот как сейчас у этого лейтенантика…

Их с подружкой все-таки продержали в КПЗ до утра, как Саша и предполагала. Затем, когда к восьми на дежурство заступила новая группа, девушек вместе с большинством задержанных ночью выпустили, предварительно промыв каждой мозги. Воспитательную беседу без особого энтузиазма провел офицер средних лет, плешивый, с мешками под красными – то ли от недосыпа, то ли с перепою – глазами. Сначала, по примеру подружки, Олеся отказалась подписывать протокол. Но красноглазый спросил:

– Тебе оно надо? Подпишешь – скорее уйдешь. Нет – я десять причин найду, чтобы оставить тебя в камере на пятнадцать суток. Годится такой вариант?

Честно говоря, Олеся чуть не сказала «да». Ведь в таком случае у нее в ближайшие две недели будет хоть какая-то крыша над головой. Конечно, это глупо, однако за время, прошедшее после возвращения из Киева в Кировоград, девушка так устала слоняться по чужим углам, что готова была согласиться даже на такой «ненормальный» вариант. Впрочем, возможность четырнадцать ночей спать на жестких тюремных нарах и ни о чем не думать уже не казалась Олесе Воловик такой уж ненормальной и неприемлемой.

…Прошлой осенью, вернувшись из Крыма, она праздновала маленькую победу: ей удалось склонить своего нового кавалера, Вовкиного босса, к продолжению отношений. Если можно так назвать два месяца, проведенные в одиночку на съемной квартире: любовник оплачивал ей жилье, а сам появлялся наскоками раза два в неделю, обычно в середине дня или поздно вечером, если на работе приходилось участвовать в банкетах. Их «любовь», если это можно так назвать, занимала обычно часа полтора, иногда – два. Остальное время Олеся была предоставлена сама себе.

Денег на расходы любовник ей не выдавал. Но, во-первых, у Олеси все еще оставалась карточка, куда кировоградские квартиранты аккуратно зачисляли деньги. А во-вторых, девушке удалось сохранить кое-какие сбережения, сделанные в те времена, когда она пыталась подрабатывать танцовщицей. Так что крыши над головой ей на первое время было достаточно. Связь с Вовой она не поддерживала, хотя Олесю и обидело, что бывший парень со времени расставания позвонил ей всего три раза.

В конце ноября любовник, не вдаваясь в объяснения, заявил: хватит, эта связь ему больше не интересна. Правда, опять-таки не слишком выбирая выражения и деликатничая, предложил: есть у него приятель, который не против таких же отношений. Не найдя причин отказать, Олеся встретилась с очередным благодетелем, но этот быстро надоел ей самой: девушку не устраивало, что чужой ей мужчина, который снял ей более дешевую квартиру в еще более отдаленном районе Киева, приходил чуть ли не каждый день, требуя, как ему казалось, своего. Устав, Олеся однажды просто сбежала из той квартиры и поменяла на всякий случай сим-карту в телефоне.

Новый год она встречала с матерью. У нее же обитала до Крещения, после чего состоялся серьезный разговор. Суть его сводилась к тому, что матери нужно налаживать личную жизнь, есть хорошая возможность, подвернулся наконец приличный человек. Им нужно где-то встречаться, и мама, чуть не плача, убеждала дочку: как только ей станет хорошо и она сама в конце концов обретет почву под ногами, они будут даже жить вместе, и уж точно мать сможет ей помогать. Ведь нужно учиться, без образования не найти приличной работы.

Согласившись с ней насчет учебы, Олеся сильно сомневалась в желании матери как можно скорее объединить их маленькую семью. Тем не менее девушка без лишних вопросов перебралась на квартиру, которую мама сняла ей на десять дней. За это время, как она сказала, Олеся вполне могла отдохнуть и определиться, как жить дальше.

Многообразия вариантов жизнь девушке не предлагала. Сделав несколько звонков и убедившись, что киевские приятельницы о ней позабыли, Олеся валялась на диване и переключала каналы телевизора, а затем собрала нехитрые пожитки и села на маршрутку, идущую до Кировограда. Прощай, Киев, ничего с тобой не вышло, больше не увидимся. В ближайшее время – так точно.

Затем до весны Олеся Воловик маялась тоской у бабушки в селе. Здесь ей казалось хуже, чем на съемной квартире: у бабушки тоже был телевизор, старенький, ловивший без помех всего десять каналов. Но даже это единственное в селе развлечение оказалось для девушки недоступным: зная наизусть время и порядок показа слезливых сериалов, бабушка ничего другого не смотрела. Однажды Олеся попробовала приобщиться к такому просмотру, но к вечеру ей стало физически плохо.

Подружиться с местными ровесниками также не удалось: большинство девчонок и парней ее возраста доучивались в школе, те, кто постарше, учились в Кировограде либо искали работу за пределами села – здесь работать молодым людям было просто негде. Подружками Олеся условно считала Люду из продуктового магазина и Катю из местного кафе. Люда впервые родила в семнадцать, к двадцати шести успела стать матерью двоих детей, муж выпивал, и продавщица утверждала: все мужики сволочи, дом и семью она тянет сама. Катя, будучи младше Люды на три года, успела дважды развестись. Первый раз – здесь, в селе. Вторично вышла замуж, чтобы уехать в областной центр. Вернулась год назад. Без мужа, с синяком под глазом и полностью разочаровавшись в жизни. Обе много курили, а время от времени пили вино, которое Катя каким-то одной ей известным образом «мутила» в своем кафе.

Из этого каждодневного общения, с сигаретами и бесконечными беседами ни о чем, Олеся вынесла только одно: на нормальную личную жизнь женщинам сегодня рассчитывать не приходится. Надеются только на себя и на призрачную птицу удачи. Ведь она наверняка существует, и Катя с Людой знали многих, кому удалось поймать такую пташку. О способах ловли этого мифического пернатого обе имели весьма смутное представление.

Когда весна начала вступать в полную силу, Олеся уже не могла оставаться в Казарне. Бабушка не держала ее, просила только звонить и давать о себе знать. Чем внучка собиралась заниматься в Кировограде, женщина понятия не имела. Ей для спокойствия хватало пенсии, огорода, сериалов и объяснений Олеси: «Буду искать какую-то работу». С этим бабушка соглашалась – работа человеку нужна.

Если Олеся Воловик и верила в то, что действительно найдет работу, то, вызвонив старых подружек и пообщавшись с ними, пришла к окончательному выводу: птицы счастья в Кировограде не летают. Они, похоже, вообще нигде не летают. Впрочем, практически все ее кировоградские подружки-одногодки где-то учились, остальные нашли себе работу официанток, курьеров, продавцов-консультантов и прочие возможности зарабатывать, но не выпадать при этом из жизни. Услышав такое выражение сразу от нескольких знакомых, Олеся, сложив два и два, поняла: сама она как раз из жизни выпадает.

Но если жизнь все же не стоит на месте, а течет, значит, ничто не мешает поймать волну и плыть по течению. Рассудив так, Олеся решила опробовать схему, которую немного освоила в Киеве и которая работала, как показал опыт ее тамошних подружек по Гидропарку.

Нет, до откровенной, ничем не прикрытой торговли собой девушка опускаться не собиралась. Ей вообще не по душе было это занятие, особенно после неприятной истории с предательством Вовика: это его Олеся винила сейчас во всем, что с ней происходило, в крушении надежд и мечтаний. Кабы не его якшанье со шлюхами, решила она для себя, у нее самой, возможно, было бы другое будущее. Все-таки она не позволит никому так к себе относиться. Однако в том, чтобы знакомиться с мужчинами и некоторое время жить за их счет, Олеся ничего зазорного не видела. Чем такие отношения хуже формального замужества? – спросила она себя. Ведь в браке, по-хорошему, как раз мужчина и содержит семью, берет на себя основную часть финансовых расходов. Значит, мужчины созданы для того, чтобы платить женщинам. Для этого необязательно вступать в брак, как некогда Люда и Катя.

На своем поприще Олеся скоро добилась некоторых успехов. У нее появились подружки, из которых только некоторые не гнушались напрямую продавать себя. Большинство же целенаправленно и методично занимались поиском мужчин, готовых содержать их хотя бы какое-то время. Чем ближе к лету, тем лучше шли дела: Олесе и еще двум девчонкам даже удалось раскрутить очередных кавалеров на поездку к морю. Правда, закончилось все очень плохо. Олеся не помнила, которая из подружек начала отвратительную ссору, в результате чего кавалеры бросили их на пляже без копейки денег, с сумками и рюкзачками. Добираться из Крыма пришлось автостопом, компанию из трех девчат не всякий соглашался взять, два раза их чуть не изнасиловали, и, вернувшись наконец обратно, Олеся старалась не вспоминать о малоприятных приключениях, которые им пришлось пережить.

В те дни она впервые начала жить в долг. Пошла полоса откровенных неудач, к бабушке возвращаться не хотелось, к матери в Киев – тем более. Случайные знакомства опротивели, ночевки у случайных людей – тоже. Олесе нужны были деньги, чтобы снять квартиру хотя бы на несколько суток и просто отдохнуть, ни о чем большем не мечтая. Но возвращать долги было нечем. Однажды, сжав зубы и переступив через принципы, Олеся согласилась на предложение Сашки Ермоленко взять деньги за секс – подружка практиковала это «под настроение», тоже не будучи такой уж махровой профессионалкой. Однако, заработав необходимое, больше к такому способу Олеся решила не прибегать. Долго помнила, как отмывалась под душем и глотала снотворное, чтобы спокойно, без мук совести, уснуть…

Потому, выйдя утром из отделения и полной грудью вдохнув августовский воздух, Олеся мысленно сказала себе: хватит, доигралась и наигралась. Больше она в милицию не попадет. У нее есть гордость, честь, достоинство, наконец! Она обязательно проживет следующий год, ей уже будет восемнадцать, она как следует подготовится и куда-нибудь поступит учиться. Она же, в конце-то концов, не дура непроходимая! Она человек и заслуживает лучшей жизни.

То, что она уже попробовала, Олесе перестало нравиться. Ей хотелось чего-то другого. Девушка собралась расти над собой, идти в гору. У нее снова появились мечты. Захотелось отдохнуть, собраться с мыслями, успокоиться и составить хоть что-то похожее на жизненный план.

И вернулась к бабушке.

Снова потянулись недели в Казарне. Общение, и прежде небогатое, свелось к минимуму.

У Люды вдруг заболели дети, оба сразу, хвори затянулись, ей приходилось мотаться с ребятами в Знаменку и обратно, на сельскую поликлинику надежд никаких не было. Когда бывала на работе, говорила в основном о болезнях, жалуясь на медицину да проклиная заодно власть. Но дома все-таки теперь оставалась чаще, ее подменяла сменщица, толстая неразговорчивая тетя Дуня, работавшая еще в советской торговле. С ней поговорить вообще было не о чем, а домой к Люде идти не хотелось – там разговоры о болезнях велись под сопровождение детского нытья и капризов.

Катя неожиданно даже для самой себя познакомилась с неким молодым человеком. И Олеся, получившая к тому времени огромный для своего возраста опыт общения с разными мужчинами, на глазок определила: не бандит, но около того, очень близко. Имеющие к бандитам прямое отношение так себя не ведут. Но в то же время те, кто без опаски ведет себя так вызывающе, в большинстве случаев имеют соответствующих знакомых. Так или иначе, молодому человеку удалось взять Катерину на абордаж, посеять некие надежды, и она укатила с новым кавалером в Крым, на обещанный «бархатный сезон». Олеся звонила ей несколько раз, но та постоянно была вне зоны доступа. Через неделю, правда, Катя сама отзвонилась, коротко прокричала: «Все классно!», после чего телефон замолк, казалось, навсегда.

Тем не менее Олеся Воловик упорно старалась не предаваться унынию. Девушка всеми силами боролась с тисками депрессии, сжимавшими ее в селе. Попробовала читать, но у бабушки оказалась небогатая библиотека, наполовину состоявшая из книг на украинском языке: им Олеся владела не в такой степени, чтобы легко воспринимать тексты. То, что было доступным, оказалось русской классикой – довольно скучным чтением для современной семнадцатилетней девушки, которая и в школе-то не сильно с литературой дружила. Других книг в селе не было, не говоря уже о журналах. Правда, журналы Олеся все-таки раздобыла: Люда по ее просьбе купила в Знаменке то немногое, что было в продаже.

Затем Олеся переключилась на кроссворды. Благо, этого добра продавалось достаточно. Однако очень быстро остыла: поняла, что ее знаний и словарного запаса не хватает даже для разгадки элементарных словесных загадок. Обидевшись на саму себя, девушка однажды сожгла сборники кроссвордов в бабушкиной печке, глубоко внутри решив-таки понемногу повышать уровень знаний. Ведь она, как ни крути, в следующем году собиралась куда-то поступить. И Олеся понимала: только здесь, в Казарне, в спокойной, пусть даже скучной обстановке, она при желании сможет сосредоточиться и нормально посидеть над книгами.

Гром грянул в начале сентября.

– Картошку копать надо, – заявила бабушка, и Олеся не сразу поняла: это не мысли вслух, а обращение к ней.

– Надо, наверное, – ответила девушка осторожно.

– Вот и выкопаем, – подхватила бабушка. – Сидишь тут, как не своя. Сколько уже лет сама с огородом вошкаюсь.

– А купить не проще? Ты ж пенсию вроде получаешь…

– Сколько той пенсии, – отмахнулась бабушка. – И вообще, придумала – картошку покупать. Я умирать буду – не разрешу себе на похороны покупную варить. Деньги еще тратить. Для чего я тогда все сажаю?

– Не знаю, – искренне ответила Олеся.

– Так положено! – многозначительно проговорила бабушка. – Все так делают. Нельзя, чтобы без огорода и без картошки. Второй хлеб, слышала?

На самом деле Олесиной бабушке только в этом году исполнилось шестьдесят. Но выглядела она самой настоящей старухой. Пусть крепкой, ширококостной, упорно не седеющей и мыслящей здраво, однако же – старухой. Олеся, даже когда была маленькой, не часто гостила в селе. Но всегда, когда мать привозила внучку к бабке, та большую часть времени проводила либо на огороде, среди грядок, либо – в маленьком саду, хотя яблони, груши и вишни бабушку привлекали меньше.

Собрав паданцы, она, случалось, выносила несколько полных ведер на трассу. И сидела там вместе с такими же, как она, старухами, неспешно беседуя о жизни, даже не особо зазывая проезжающих водителей. Когда кто-то останавливался, она, как и ее товарки, не слишком упорно торговалась, заправляя свою цену и, как правило, получая те деньги, которые просила. То же самое местные пенсионерки делали с картошкой.

– Завтра начнем. Вдвоем за день управимся, – сообщила бабушка внучке.

– Я? – Теперь Олеся поняла: шутки в сторону, ей и впрямь придется брать лопату в руки.

– Раз уже ты тут – поможешь, – была категорична бабушка.

Выход из ситуации виделся только один: срочно придумать какое-то важное дело и, пока еще можно встретить маршрутку, сбежать в Знаменку, оттуда – в Кировоград. Ирония судьбы заключалась именно в том, что, даже если Олеся придумает себе якобы важное дело, до областного центра доберется поздно вечером, и ночевать ей по-любому негде. Предупреди бабушка заранее, Олеся нашла бы способ красиво сбежать. Теперь же путь к отступлению был отрезан. Разве что устроить скандал…

Ладно, подумала Олеся. Авось переживет. Не она первая картошку копает…

Однако все оказалось еще хуже, чем предполагала девушка.

Ночью прошел дождь. Не обильный, короткий, но достаточный для превращения осеннего грунта в вязкую грязь. Утром бабушка подняла Олесю, чуть только посерело, выдала ей уже приготовленные с вечера синие трикотажные тренировочные штаны с дырой на левом колене и стираную, хотя и воняющую старостью растянутую кофту. К этой одежде полагались толстые шерстяные носки, растоптанные и тяжелые мужские ботинки без шнурков, оказавшиеся к тому же размера на четыре больше, чем нужно, старая синяя болоньевая куртка, а в довершение картины – белая цветастая косынка в крупный горошек.

Покорно облачившись во все это, Олеся взглянула в зеркало и увидела тетку, из тех, которые толклись, как показалось девушке, на сотнях тысячах огородов по всей территории ее родной Украины. Ей тут же захотелось стать такой маленькой, чтобы исчезнуть, выпасть из этой уродливой униформы – так выглядели беженцы в последнюю войну. Олеся видела это в каком-то документальном фильме, просмотренном от нечего делать по телевизору. Если исчезну, подумала она, тряпье упадет на пол бесформенным комком. Господи, откуда у бабки такое барахло, его даже в секондах не найти…

Но бабушка, похоже, не обращала внимания на настроение внучки. Деловито переодевшись во что-то похожее, она вышла из хаты первой, у сарая выдала девушке лопату с шершавым черенком, сама подхватила другую, бросила на ходу:

– Ведро возьми.

Цинковое ведро, которым вооружилась Олеся, оказалось с проржавевшим дном. Чтобы закрыть дыры, бабушка положила туда приблизительно подходящий по размеру жестяной круг – он когда-то был большой банкой из-под селедки иваси, часть древней этикетки чудом уцелела: вот же клеили люди в свое время…

На огороде ноги Олеси сразу утонули в мягкой от влаги земле. Ботинки не слезли только потому, что удерживались плотным носком. Опершись о лопату, девушка обреченно посмотрела по сторонам. На соседних огородах тоже появились люди, некоторые уже втыкали лопаты в грунт. Олеся беспомощно взглянула на бабушку.

– Ну?

– Давай, не стой, – поторопила та, уже поставив ноги на ширине плеч, ведро – рядом, на расстоянии вытянутой руки.

– Что делать надо?

– О Господи! Ну и дети пошли… Как вы жить будете, не дай Бог война? Гляди-ка!

Бабушка ловко воткнула лопату в землю, нажала ногой, поддела первый куст, вывернула, как выдергивают молочный зуб из дупла. Затем наклонилась и руками, даже не думая о том, что можно надеть перчатки, стала привычно выбирать картофелины, бросая их в ведро.

– Наука нехитрая. Не стой давай, – повторила бабушка.

Олеся, закусив губу, примерилась к холмику между ногами, из которого торчала влажная серая картофельная ботва, копнула лопатой. Когда вывернула урожай из земли, на лопате торчала разрезанная пополам картофелина.

– Что ж ты делаешь, Леська! Вредитель ты, жук колорадский, прости Господи! – воскликнула бабушка, и горе, смешанное с возмущением, звучали искренне. – Ты мне так всю картошку перерубишь! Куда я ее теперь? Осторожно надо!

– Я откуда знаю! – раздраженно выкрикнула Олеся.

– Так я тебе говорю же – прямо лопату не втыкай, не штык! Поддевай куст под низ, выворачивай его, выковыривай! Горе ты мое!

Сдержавшись, решив промолчать, девушка сделала шаг вперед, к следующему кусту.

– Э, а это кому оставила? Выбирай все! Резаную тоже бери, потом переберем!

Вздохнув, Олеся присела и так, в позе орла, принялась голыми руками выковыривать картофелины из влажной, неприятной на ощупь земли. Собрав все, до последнего корнеплода, она распрямилась. В спине что-то слегка хрустнуло. Бабушка к тому времени уже успела продвинуться вперед, притом что захватила сразу три ряда. Видимо, внучка должна была делать то же самое.

Часы того осеннего дня тянулись однообразной вереницей – но в то же время он запомнился Олесе надолго. Наверное, ей никогда уже не забыть остановившееся, как казалось тогда, время. Однообразие дня разорвал лишь обед, во время которого она, с трудом отмыв руки, без аппетита, скорее по требованию организма, ела фасолевый суп с черствым хлебом: больше бабушка сегодня ничего не готовила, не хотела тратить времени. После, выпив чаю, заваренного из пакетика, и поняв, что так экзекуцию все равно не прекратишь, а только растянешь, Олеся снова покорно отправилась на огород. То, что с заходом солнца им удалось успеть практически все, девушке показалось чудом. Правда, она все равно отстала от бабушки, и та, закончив свою часть работы, подключилась к ней, не уставая рассуждать о том, что скоро некому будет работать, а значит – нечего станет кушать.

К концу дня у Олеси в ботинках пересыпались комки подсохшей земли. Руки ныли, спину ломило и выкручивало, в голове образовалась полная пустота, способность даже к элементарному мышлению улетучилась. Испарилась, словно вода из чайника, под которым забыли выключить газ. Толком помыться у бабушки и без того было негде, а сейчас, когда все естество требовало если не горячей ванны, то хотя бы теплого душа, отсутствие канализации как никогда остро дало о себе знать. Правда, бабушка нагрела воды и даже полила Олесе из чайника над миской. А потом предложила пожарить на ужин картошки.

Сил отказаться у девушки уже не осталось. Зато она поймала себя на единственной ясной мысли, пришедшей в голову: больше она не станет есть картошку до конца своих дней.

…После огородного дебюта бегство в большой город, к прежней, пусть и опостылевшей некогда жизни стало лишь вопросом времени.

Свои восемнадцать Олеся Воловик решила отпраздновать с мамой. Как-никак, дата этапная, символическая, и девушке хотелось, чтобы в этот день самый близкий человек был рядом. О своем решении приехать в Киев она пожалела уже на следующее утро, когда мать умчалась на работу, оставив на раскладушке в кухне дочку – и Анатолия Борисовича, того самого своего перспективного кавалера, спящего в комнате на кровати.

Правда, утром он напомнил, что просил называть его Толиком…

Когда Олеся, выбежав из квартиры под ругань Толика, громко хлопнула дверью, ей показалось, что стены сейчас обрушатся вместе с потолком. И если под обломками окажется мамин кавалер, она сама вряд ли станет жалеть. Куртку девушка натянула уже в лифте, пока спустилась на первый этаж – немного успокоилась, а устроившись в такси и набрав номер матери, сказала в трубку даже радостно:

– Ма, я еду к тебе, вынеси деньги, таксисту заплатить.

Внезапное появление дочери у офиса Тамару Воловик не слишком обрадовало. Тем не менее деньги она вынесла, дождалась сдачи, и когда Олеся отпустила машину, спросила, не скрывая раздражения:

– Мы разве не договаривались, что ты меня здесь не достаешь? Чего тебе дома не сидится? Вчера вроде все хорошо было…

– Сегодня плохо, – ответила девушка. – Сигареты есть у тебя? Я свои на столе забыла. Сумка тоже у тебя осталась.

Вздохнув и демонстративно посмотрев на часы, Тамара протянула дочери пачку легких «Мальборо». Обе женщины, взрослая и молодая, закурили.

– Так что случилось?

– Он полез ко мне.

– Кто?

– Мам, ты понимаешь прекрасно. Толик твой.

– Анатолий Борисович, – машинально поправила Тамара.

– Он просил называть себя Толиком. И полез. Сказал, я уже большая, совершеннолетняя, многое видела и все знаю.

– Что ты знаешь?

– Спроси у своего Борисыча сама. Вот позвони ему сейчас и спроси. А еще лучше – поехали домой вместе. Заберем мои вещи – или пускай свои забирает.

Тамара выпустила клуб белого дыма, сквозь его пелену посмотрела на дочку. То был странный взгляд.

– Все сказала?

– Да!

– Больше ничего не хочешь сказать?

– Смотря что ты, мама, хочешь услышать.

– Для чего ты все это придумала про Анатолия?

Олеся замерла. Ноги словно вросли в асфальт. На улице было не по-январски сыро, морозов в ближайшее время не обещали. Но девушку отчего-то резко бросило в жар, тело под одеждой покрылось липким горячим потом. А в ногах снова отдалась знакомая неприятная дрожь.

– Молчишь? – Тамара Воловик, зажав сигарету губами, вытащила из кармана жакета свой телефон, развернула трубку дисплеем к дочери. – Вот, десять минут назад мне звонил Анатолий. Он сказал, что ты к нему утром полезла в постель, просила сделать подарок на совершеннолетие, подарить любовь. Он растерялся, не знал, как поступить, потому просто оттолкнул тебя. Дальше ты, видимо, решила, что это игра, и полезла снова. Тогда ему пришлось толкнуть сильнее и кое-что тебе объяснить. Ты разозлилась, что тебя не хотят как женщину, и сорвалась с места. Анатолий расстроен. Он не знает, куда ты могла деться. Ты выбежала без денег.

Олеся обрела дар речи, сглотнула ком, подступивший к горлу.

– Это… это он тебе сам сказал?

– Да.

– И ты… ты веришь ему, а не мне?

– Леся, я видела, как ты вчера вечером смотрела на Анатолия. Ты выросла у меня, дочка.

– Мама, я нормально на него смотрела! – Девушка сорвалась на крик. – Он нажрался вчера, сама же видела! Я не пила ничего, пиво не допила! Мне пить нельзя, объясняла же! А этот… этот с бодуна захотел бабу! Я что, не слышала, как ты утром его отшила? С кухни же слышно все!

– Не ори. – Тамара сохраняла спокойствие, хотя, как почувствовала Олеся, это давалось матери с большим трудом. – Ты что-то слишком хорошо знаешь, чего хотят мужчины с перепою. И еще я помню твои намеки на то, что денег у тебя нет. Говорила об этом – и на Анатолия Борисовича косила глазом своим… Кого я вырастила, вот кого?

– А ты меня сильно растила? – ощетинилась Олеся. – Интернат, потом мужики твои, потом я одна осталась! Мама, ты разве не видишь, ты слепая?

Оглядевшись и убедившись, что рядом никого нет, Тамара коротко замахнулась и дала Олесе пощечину. Девушка задохнулась от внезапной боли и сильной обиды. Не давая ей опомниться, Тамара ударила еще раз, уже по другой щеке. Олеся схватилась за щеку. Глаза наполнились слезами.

– За что? – прошептала девушка.

– Тебе объяснить? – Мать поднесла сигарету к губам, рука чуть подрагивала. – Я тебе сейчас объясню, дочка. Бабушка не знает, где и с кем ты шляешься неделями, а то и месяцами. Был нормальный парень в Киеве – так нет, завела какие-то знакомства странные…

– Я же рассказывала про Вовку!

– Кто сказал, что я тебе поверила? Леся, ты занимаешься неизвестно чем, шляешься неведомо где и общаешься непонятно с кем. Думаешь, я тут сижу, устраиваю свою… нашу жизнь и молчу, не делаю ничего? Нет, солнышко, я иногда звоню своим знакомым в Кировоград. И уже не раз слышала, где тебя видели, в каких компаниях и в каком состоянии! У тебя хватает наглости пытаться продать себя даже моему другу!

– Мама! Я… Я… – Олеся захлебнулась словами.

– Я мама, – согласно кивнула Тамара Воловик. – А вот ты кто – не пойму пока. Нет чтобы подождать, пока я обустроюсь, заберу тебя к себе…

– Сколько можно ждать, мама?

– Сколько нужно – столько и будешь! Извини, конечно, только я вот теперь не уверена, что хочу что-либо сделать для тебя! Ты, вижу, взрослее, чем я думала! Дрянь такая…

Хватит. Или мать за свои слова не отвечает, или же наоборот – прекрасно отдает себе отчет, кому, что и как говорит. Бросив под ноги недокуренную сигарету и попав при этом окурком на замшевый носок материнского сапога, Олеся зачем-то топнула ногой, решительно повернулась и пошла прочь. Ее переполняли обида и гнев.

– Стой! – услышала она сзади и непонятно почему подчинилась.

Мать быстрым шагом догнала дочку, положила руку на плечо, резким движением развернула к себе. Несколько долгих секунд две женщины, взрослая и юная, смотрели друг другу в глаза. Наконец Тамара проговорила:

– Мы забудем. Ты извинишься – и мы забудем. Я тоже готова просить у тебя прощения, Леся. Сама виновата в том, что ты растешь сорной травой.

– Я не сорная трава! Я взрослый человек, я хочу нормальную жизнь, нормальную семью, нормальную мать! Чтобы верила и любила! Господи, я хочу, чтобы меня хоть кто-нибудь в этой долбанной жизни любил!

Уже не сдерживая слез, Олеся замолотила кулаками по материнской груди. Теперь на них стали оборачиваться случайные прохожие, и Тамара поймала запястья дочери, крепко стиснула.

– Все будет хорошо, Леся. Ты извинишься перед Анатолием – и все будет хорошо. К лету мы переедем на другую квартиру, там у тебя будет своя комната. Пока потерпи, поживи у бабушки еще…

– Мама!

– Что?

– Почему я должна извиняться перед твоим Толиком? Он ко мне полез, мама, почему ты мне не веришь?

– Я, кажется, объяснила почему, – сухо ответила Тамара Воловик, разжав руки и отпуская дочь.

Воспользовавшись этим, Олеся вытерла глаза, снова сглотнула плотный комок, даже откашлялась. Хотелось что-то сказать, но ничего подходящего не находилось. В повторении уже сказанного девушка не видела смысла.

– Не гляди на меня волчонком, – сказала Тамара. – Толя все поймет, он не сердится.

– Он не сердится?

– Я уже объяснила про твои проблемы… ну… эти… – Мать слегка коснулась пальцем виска.

– Ты выставила меня сумасшедшей? Психически больной? – Олеся отказывалась верить услышанному.

– А ты разве забыла, как мы еще с папочкой твоим драгоценным водили тебя, маленькую, к врачихе одной? Она хотела поставить тебя на учет, только с нашей жизнью разве до этого…

Глаза уже совсем высохли. Олеся совсем по-детски шмыгнула носом.

– Раз твой Толик такой идеальный, а дочка у тебя – дурочка с переулочка, пускай мои вещи вынесет. Вызови мне такси. Я вернусь, в квартиру заходить не хочу. У подъезда пускай стоит, подождет. Оставайтесь вдвоем и разбирайтесь сами.

Мать ничего не ответила. Немного подумав, Олеся вынула из кармана джинсов свой мобильник. Отсоединив заднюю панель, достала сим-карту. Показав Тамаре маленький красный прямоугольничек, девушка кинула его себе под ноги, в грязь, наступила ногой.

– Зачем?

– А вот так! Все, до свидания, мама! Раз ты с кем-то там в Кировограде общаешься, вот и ищи меня в тех самых сомнительных компаниях. Твоим же знакомым лучше знать, где я и что делаю, так? Вот такси стоит, я поехала. Деньги давай.

Изумленная и тоже подавленная Тамара полезла в кошелек.

Она еще не знала: помириться с дочерью ей уже не суждено…

Сашка Ермоленко впустила Олесю в квартиру, заперла дверь, подождала, пока та снимет куртку, и проговорила глухо:

– На кухню давай проходи.

Кочевая жизнь, постоянные стрессы, готовность к любым неприятностям и развитое чувство опасности подсказали девушке: что-то произошло. И случившееся ну никак не в ее пользу. Внутренне напрягшись и стараясь сохранять спокойствие, Олеся Воловик прошла в неубранную и неуютную кухню: Саша не отличалась аккуратностью, даже зеленый попугайчик в клетке выглядел всклокоченным, а саму клетку давно не чистили – ее запахи из кухни не выветривались даже мартовским сквозняком.

– Сядь. – Саша кивнула на табурет.

Смахнув с него высыпавшийся из клетки птичий корм, Олеся присела, закинула ногу на ногу, достала сигареты.

– Что-то не так?

– А вот ты считаешь, подруга, что все у нас пучком, да?

Олеся почувствовала: Саша сама себя заводит.

– Толком объясни. Прямо с порога какие-то предъявы…

– Скажи спасибо, что я вообще с тобой говорю.

– Спасибо. Только ты покудова ни о чем не говоришь.

– Так слушай. – Саша угостилась сигаретой из Олесиной пачки. – Короче, помнишь, на Восьмое марта у Таньки Бежевой собирались? Ты еще ночевать осталась, а утром какие-то непонятки у вас… Помнишь, ну?

– Блин, Санька, когда это было!

– Две недели назад, между прочим.

– Больше. Двадцать шестое сегодня.

– Тем более. В общем, Танька колечка обыскалась. И цепки золотой, с крестиком. Думают на тебя.

– На меня? – Олеся ткнула себя пальцем в грудь. – Эта баба не могла столько времени найти свои цацки, и я теперь виновата?

– Ты сиди и слушай. – Саша закурила. – Они не искали, короче. То есть не сразу искали. Танька те свои кольца-цепки где-то держала отдельно, ну, не надевала. Вот сейчас, говорит, хватилась – нету.

– И сразу на меня подумала?

– Не сразу. Просто у нее с восьмого марта никто так особо не тусил. А ты неделю назад Ленке Горчевской пятьсот гривен отдала. Девки это обсудили. И решили: ты колечко и цепочку Танькины продала, чтобы часть долгов отдать. Сколько ты Ленке торчала пятихатку? С Нового года?

Глаза Олеси сузились.

– Не надо меня так по-черному подставлять, Сань… Ленка уже печень проела, вот я и нашла бабки. Где и как – мое дело, их, кстати, мне тоже надо отдавать. Сама же знаешь мою ситуацию…

– Лесь, мне твою ситуацию на хлеб намазать и с чаем выпить? Извини, конечно, подруга, но ты и мне сотню торчишь… И ничего пока, приходишь вот ночевать…

– Выгоняешь?

– Девки сказали так: узнают, кто пустил тебя спать – сделают проблему. Слушай, я сраться ни с кем не хочу. Запустили такую тему: если ты принесешь вещи или отдашь деньгами, проблему закроют. Нет – сама смотри, ты Таньку знаешь, она с такими тусуется… Им только за счастье. Поймают на улице, закроют в квартире, станут банабаков[3] водить. Пойди тогда пойми, когда отработаешь.

– Зачем ты меня пугаешь, Саша? Думаешь, меня такими вещами можно испугать?

– Тебя не пугают, Лесь. Честно, меня даже ничего тебе не просили передавать. Просто разговор слышала, краем уха. Вообще говорят, ты уже давно достала всех своими проблемами…

– И хотят, по ходу, сделать мне новые проблемы?

– Леся… – Саша вздохнула, помолчала, затягиваясь, повторила: – Леся… Может, это… уедешь из города пока? Хоть к бабке… Отсидишься. Куда ты там летом собиралась, учиться вроде? Мирись с мамкой, дуй в Киев, поменяй, как говорят, пароли и явки. Карточки вон телефонные меняешь постоянно, могла бы часть долгов погасить…

Ничего не ответив, Олеся Воловик встала, с грохотом отодвинув табурет. На звук живо отреагировал попугайчик, ожил, затрещал-зачирикал.

– Ну начинается, Лесь! – занудила Саша. – Куда пошла? Не гонит тебя никто. Просто поговорили по-дружески. Ты ж должна знать…

– Все я знаю! – огрызнулась Олеся из прихожей, натягивая куртку. – Телефон не собираюсь больше менять! Хотите – ищите! Вообще я Таньке, сучке этой, сама завтра позвоню и все скажу! Не на ту напала! Ты веришь, что у нее вообще что-то пропадало? Ты видела у нее цепочку с крестиком?

Саша Ермоленко стояла на кухне, опершись о стол, слушала выкрики подружки и ничего не могла сказать в ответ. В конце концов, Олеся Воловик в последнее время создает проблемы исключительно себе. И если кто-то хочет показать девке, как выглядят настоящие проблемы, Саша не собиралась никому мешать. Но и участвовать в загоне давней приятельницы тоже как-то не очень хотелось.

Когда за Олесей захлопнулась дверь, Саша обратила внимание: сигарета, которую та достала из пачки, так и осталась лежать на столе нетронутой. Машинально взяв ее, девушка задумчиво раскрошила сигарету на пол клетки попугая. С некоторых пор птичка пристрастилась клевать табак.

…Позже выяснится: Александра Ермоленко была последней из близких знакомых, кто видел Олесю Воловик в живых…

Шагая по мокрым мартовским улицам в ночи, она не знала, куда ей идти. Ночевать у Сашки после всего услышанного не хотелось. Правда, Олеся ушла, поддавшись минутному порыву. Пройдя два квартала, она даже подумывала вернуться и переждать под крышей хотя бы до утра. Но быстро отогнала от себя эту мысль. Вместо этого поглубже засунула руки в карманы, повела плечом, поправляя тоненький ремешок сумочки на плече, втянула голову в плечи.

Сейчас Олеся Воловик шла куда глаза глядят.

Пройдя пешком еще несколько кварталов, она уже решила: Сашка права. Надо в очередной раз вернуться к бабушке, сесть там и сидеть, не высовываясь. Пусть даже мать ее там ищет, ведь наверняка позванивает. И даже пусть отыщет. Обида притупилась, ближе мамы все равно никого, пора бы с ней помириться. Тем более что как-то, позвонив бабушке, она узнала: с Толиком своим Борисычем мать уже месяц не живет.

Все сначала.

Нужно в который раз попробовать остановиться и начать все сначала.

Холодно. Темно и холодно. Часов у Олеси не было, она проверила время по дисплею телефона – начало одиннадцатого. Черт, вот засада… Не ночевать же на вокзале, как уже случалось несколько раз…

Она по-прежнему не знала, куда идет. По обе стороны улицы маячили угрюмые коробки спального района. Холодало. Видно, не напрасно ночью заморозки, Олеся днем услышала прогноз по какому-то радио. Еще чего не хватало…

Свернув в очередной раз, она увидела перед собой слабо светящуюся надпись «Фонтан», а когда приблизилась – услышала музыку изнутри. Внешне кафе не представляло собой ничего особенного. Олеся даже вспомнила его: заходила несколько раз выпить дрянного растворимого кофе, когда бывала в этом районе. Музыка, свет, тепло, люди.

Люди.

Олесе Воловик окончательно расхотелось идти по улице в гордом одиночестве. Да и какая тут гордость. О собственной гордости девушка уже успела немного позабыть, особенно за последние месяцы. Подняв голову и выпрямив спину, она решительно толкнула дверь и вошла внутрь.

Здесь оказалось не так много народу. Публика соответствовала статусу заведения. Олеся вспомнила: в округе его именовали «Не фонтаном». Какой-то плохо одетый алкаш пристроился в уголке, двое мужиков, по виду работяги, уже рассчитываются. И еще компания – для такого заведения трое парней были прилично одеты.

Покосившись на троицу и сделав для себя на всякий случай заметку, Олеся Воловик дождалась, пока женщина за стойкой рассчитает работяг, налегла на ее край грудью: