Вопрос на десять баллов Николс Дэвид

6

В о п р о с: Закончите фразу из IX книги поэмы «Прелюдия» Вордсворта: «В рассвета время просто жить – уже за благо…»

О т в е т: «…а молодым быть – счастье неземное».

Если говорить о новых рассветах, этот рассвет до боли напоминает старый.

Это даже не рассвет, поскольку на часах 10:26. Я думал, что проснусь в свой первый день в университете полным здоровья, мудрости и академического задора, но вместо этого – все как обычно: стыд, ненависть к самому себе, тошнота и смутное чувство, что просыпаться не всегда нужно именно так.

Еще меня переполняет чувство негодования оттого, что, пока я спал, кто-то явно вошел в мою комнату, набил мне рот войлоком и на прощание лягнул меня ногой. Движения даются с трудом, поэтому некоторое время я лежу и считаю, сколько ночей подряд я приходил домой под мухой; получается что-то около ста трех. Могло быть и больше, если бы не последнее обострение тонзиллита. Я задумываюсь, а не алкоголик ли я. Время от времени на меня это находит – необходимость определить себя тем или иным термином, и в различные моменты жизни я раздумывал над тем, а не гот ли я или гомосексуалист, еврей, католик, больной маниакально-депрессивным синдромом, был ли я усыновлен, есть ли у меня дырка в сердце, не обладаю ли я способностью передвигать предметы силой мысли, – и неизменно с глубоким сожалением приходил к выводу, что ко мне не подходит ничего из перечисленного выше. Факт в том, что на самом деле меня нельзя назвать никем. Я даже не «сирота» в буквальном смысле этого слова, но «алкоголик» звучит наиболее достоверно. Как еще можно назвать человека, который каждый день засыпает пьяным? По крайней мере, алкоголизм, возможно, еще не самое худшее зло на земле; как минимум половина людей с открыток, висящих на стене у меня над головой, алкоголики. Вся хитрость в том, прихожу я к выводу, чтобы быть алкоголиком, но не давать этому пороку влиять на твое поведение или учебу.

Может быть, я просто читаю слишком много романов. В романах алкоголики всегда привлекательные, смешные, обаятельные и сложные, как Себастьян Флайт [14]или Эйб Норт [15], и они всегда пьют из-за глубокой, неутолимой грусти на душе или жуткого наследия Первой мировой войны, а я пью только потому, что испытываю жажду и мне нравится вкус пива, потому что я слишком шизанутый, чтобы уметь останавливаться. Но как бы то ни было, я не могу свалить все на Фолкленды.

А еще я пахну как алкоголик. Не прожил я в новой комнате и суток, а она уже пропахла. Этот запах мама называет «мальчишьим» – теплый и соленый, немного похожий на то, как пахнет ремешок для часов изнутри. И откуда берется этот запах? Может быть, я ношу его с собой? Я сажусь на кровати и нахожу свою рубашку, снятую прошлой ночью, – она валяется на полу неподалеку, потная насквозь. Даже мой кардиган влажный. Меня озаряет вспышка мимолетного воспоминания… Что-то насчет… танцев? Я откидываюсь обратно на подушку и накрываюсь одеялом с головой.

В конце концов мой футон заставляет меня встать. За ночь он весь примялся, и теперь мой позвоночник упирается в твердый, холодный пол, словно я лежу на большом сыром полотенце, которое неделю провалялось в пластиковом пакете. Я сажусь на край этого лежбища, подтягиваю колени к подбородку и начинаю искать в карманах кошелек. Он на месте, но я с тревогой обнаруживаю в нем всего одну пятерку и восемнадцать пенсов мелочью. И на это мне придется протянуть до понедельника, целых три дня. Сколько же пива я вчера высосал? О боже, опять из глубин моей памяти, как пузыри пердежа в ванне, всплывают воспоминания. Танец. Я помню, что танцевал в центре круга. Этого просто не может быть, потому что обычно я могу исполнить лишь пляску святого Вита, а те люди, что окружали меня вчера, улыбались, хлопали в ладоши и подбадривали меня.

И тут до меня доходит с ужасающей четкостью, что эти аплодисменты были иронией.

Здание студенческого клуба – нарочито уродливая бетонная громадина, исполосованная дождями, – гнилым зубом сияет среди террас аккуратного георгианского дома. Сегодня утром сквозь вращающиеся двери студенты потоком входят и выходят поодиночке и группками, вместе со своими лучшими друзьями (с которыми знакомы уже целый день), потому что сегодня последний день недели первокурсника и до понедельника лекций не будет. Вместо этого нам сегодня предоставлена возможность вступить в различные общ-ва.

Я записываюсь во франц. общ-во, киновед. общ-во, лит. общ-во, поэт. общ-во, а также корреспондентом во все три студенческих журнала: литературно настроенный «Бумагомаратель», не признающий авторитетов бульварный «Сплетник» и искренний, призывающий к борьбе левацкий «Шире шаг». Еще я записываюсь в общ-во темной комнаты («Записывайся к нам – и увидишь, что проявится!»), хотя у меня нет фотоаппарата, и размышляю о том, не вступить ли мне в общ-во феминисток, но, пока я стою в очереди к их складному столу, меня прожигает недружелюбный взгляд девушки с внешностью Гертруды Стайн, и я начинаю задумываться, а не перегнул ли я палку, пытаясь вступить в общ-во феминисток. Однажды я уже совершил подобную ошибку: когда мы поехали с классом на экскурсию в Музей Виктории и Альберта, я вошел в дверь с надписью «Женщины», подумав, что она ведет на экспозицию, посвященную изменяющейся роли женщины в современном мире, а на самом деле оказался в дамском туалете. В конце концов я решил не удостаивать общ-во феминисток чести видеть меня в своих рядах, потому что хоть и являюсь горячим сторонником движения освобождения женщин, но не полностью уверен в том, что вступаю в это общ-во не только для того, чтобы встречаться с девчонками.

На всякий случай побыстрее пробегаю мимо румяных, одетых в свитера пастельных тонов членов общ-ва бадминтонистов, чтобы никто не успел проверить мой блеф, затем машу рукой Джошу, который стоит с ребятами в очереди в общ-во мускулистых франтов, или как его там, короче, что-то связанное с лыжами, выпивкой, приставанием к женщинам и крайне правыми взглядами.

В театральное общ-во я тоже решаю не записываться. Как и общ-во феминисток, это достаточно хороший повод встречаться с девушками, но у медали есть и обратная сторона: обычно это всего лишь уловка, с помощью которой тебя заманивают в качестве актера на постановку. В этом семестре театральное общ-во будет ставить «Тетку Чарлея», «Антигону» Софокла, и «Эквус» [16]и можно с уверенностью сказать, что мне достанется роль либо певца греческого хора и я буду, стоя в маске из папье-маше и рваной простыне, что-нибудь выкрикивать вместе с другими, либо одного из тех бедняг в постановке «Эквуса», кто весь спектакль торчит на сцене, облачившись в трико и голову лошади, сделанную из вешалок для пальто. Нет, спасибочки, обойдусь как-нибудь без театрального общ-ва. Кроме того, да будет вам известно, в выпускном классе я играл Иисуса в мюзикле «Очарованные Богом», и когда тебя бьют кнутом и распинают на глазах у всей школы, желание стать театралом испаряется само собой. Тони и Спенсер, конечно же, постоянно ржали и орали: «Еще! Еще!» – во время сорока ударов, но все остальные сошлись во мнении, что это было очень впечатляющее зрелище.

Когда мне кажется, что общ-в на сегодня достаточно, я принимаюсь бродить по помещению в поисках вчерашней загадочной девушки, хотя, видит бог, понятия не имею, что буду делать, если увижу ее. Уж точно не танцевать. Я делаю два круга по спортзалу, но ее нигде не видно, поэтому я направляюсь наверх, в аудиторию, где будет проводиться отборочный тест для «Вызова», просто чтобы убедиться, что не перепутал номер комнаты и время. И действительно, на двери висит плакатик: «Начальный вопрос ценой десять баллов! Требуются лишь лучшие умы». «Прикидываешь свои шансы?» – спросила она меня вчера. А еще сказала: «Может, там и увидимся?» Серьезно ли она это говорила? Если да, то где она? Впрочем, я пришел на час раньше, поэтому решаю вернуться в спортзал и еще раз осмотреться по сторонам.

Спускаясь по лестнице, я прохожу мимо черноволосой девушки-еврейки, с которой познакомился вчера. Как ее там, Джессика? Она стоит на лестничной площадке среди группы тощих, бледных парней в черных кожанках и черных джинсах в обтяжку и раздает листовки Социалистической рабочей партии с таким охрененно озлобленно-решительным видом, что я, охваченный духом солидарности, подхожу к ней и говорю:

– Приветствую, товарищ!

– Доброе утро, чучело-пальцы-скрючило, – нараспев отвечает она, глядя на мой стиснутый кулак без всякого веселья, и здесь эта девица права, потому что ничего смешного в этом нет. Затем она возвращается к раздаче листовок, походя бросая: – Кажется, где-то здесь было танц. общ-во.

– О боже, неужели это было настолько безобразно?

– Скажу только, что я умирала от желания засунуть тебе карандаш между зубов, чтобы ты ненароком не откусил язык.

Я самоиронично смеюсь и качаю головой, словно говоря «с ума сойти», но она не улыбается, поэтому я произношу:

– Знаешь, жизнь научила меня двум вещам: номер один – не танцевать пьяным!!! —Тишина… – На самом деле я хотел бы взять листовку.

Она с недоумением смотрит на меня, заинтригованная моими скрытыми глубинами.

– А ты уверен, что я не потрачу бумагу впустую?

– Конечно же не впустую.

– А ты уже вступил в какую-нибудь политическую партию?

– Ну, знаешь… в Движение за ядерное разоружение!

– Так это не политическая партия.

– По-твоему, оборонная доктрина – это не политический вопрос? – говорю я, наслаждаясь тем, как звучит моя фраза.

– Политика – это экономика, чистая и простая. Группы с одним пунктом в программе, группы давления, вроде Движения за ядерное разоружение или Гринписа, играют важную и существенную роль, но говорить о том, что киты – большие и красивые или что ядерный холокост – ужасная вещь, – это не политическая позиция, это трюизм. Кроме того, в настоящем социалистическом государстве военные были бы автоматически лишены льгот и избирательных прав…

– Как в России? – говорю я.

А-га!

– Россию нельзя назвать по-настоящему социалистической.

Ох…

– Или на Кубе? – добавляю я.

Туше!

– Да, если тебе так нравится. Как на Кубе.

– Хм… В таком случае, я полагаю, на Кубе нет армии? – говорю я.

Отличное контрнаступление.

– В общем-то нет, даже говорить не о чем, если принимать во внимание валовой национальный продукт. Куба тратит на оборону шесть процентов от налогов, в то время как в США эта величина составляет сорок процентов. – Наверняка она все это только что сама придумала. Даже Кастро этого не может знать. – Если бы не постоянная угроза со стороны США, им не пришлось бы тратить и этих шести процентов. Или ты лежишь по ночам без сна и боишься, что нас оккупируют кубинцы?

Кажется, если я обвиню ее в том, что она сама сочинила всю эту фигню, это будет выглядеть как-то по-школьному, поэтому я просто говорю:

– Так можно взять листовку или как?

И она неохотно вручает мне свою прокламацию:

– Если это для тебя слишком откровенно, вон там есть лейбористская партия. Или можешь просто показать свое истинное лицо и записаться в тори.

Ее слова прозвучали как пощечина, поэтому какое-то время уходит на то, чтобы осознать услышанное, и, пока я соображаю, что ответить, она поворачивается ко мне спиной, просто отворачивается и продолжает раздавать листовки. Мне хочется положить руку ей на плечо, развернуть и сказать: «Не смей поворачиваться ко мне спиной, ты, жеманная, фанатичная, самоуверенная маленькая корова, потому что моего отца работа в могилу свела, поэтому не надо мне читать лекции про Кубу, потому что в моем мизинце больше чувства сраного социального неравенства, чем в тебе и во всей твоей шайке дружков-буржуев из художественного училища, во всех ваших холеных, самодовольных, ублаженных телах». И я почти говорю это, но в конце концов останавливаюсь на варианте:

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что сокращенно ваша партия будет называться СРаПа!

Она оборачивается ко мне, причем достаточно медленно, и, сузив глаза, говорит:

– Послушай, если ты на самом деле одобряешь и поддерживаешь то, что Тэтчер делает со страной, тогда флаг тебе в руки. С другой стороны, если намерен выдать весь запас шуток для шестиклассников и банальных комментариев, то тогда, думаю, мы сможем обойтись без тебя. Большое спасибо!

Конечно же, она права. Почему мои слова всегда звучат так смешно и неубедительно, когда я говорю о политике? Не вижу в ней ничего ироничного. Думаю, мне необходимо постараться донести все это до нее, просто наладить интеллигентный взрослый разговор, но тут как раз завязывается перепалка между одним из тощих парней в черной джинсе и кем-то из Классовой Войны, поэтому я решаю, что на сегодня достаточно, и просто удаляюсь.

7

В о п р о с: Какая спорная измерительная шкала, изобретенная немецким психологом Вильямом Штерном, была изначально определена как отношение «интеллектуального» возраста человека и его физического возраста, умноженное на 100?

О т в е т: Ай-кью, коэффициент умственного развития.

Я снова иду наверх, в аудиторию номер шесть, где высокий блондин с официозно-бюрократическим видом расставляет штук тридцать столов и стульев как для экзамена. Он явно намного старше меня: ему двадцать один – двадцать два или около того. Он хорошо смотрится в форменной университетской темно-красной рубашке – высокий, загорелый, неброско-красивый, с короткими русыми волосами, уложенными в прическу, которая кажется отлитой из одного куска пластика. Некоторое время я наблюдаю за ним сквозь стеклянные двери. Если бы в Британии были астронавты, он выглядел бы как один их них. Еще он похож на Экшн-мэна [17], от которого не исходит угрозы. Меня тревожит только одно: я его откуда-то смутно помню…

Он замечает меня, поэтому я вежливо просовываю голову в приоткрытую дверь и говорю:

– Извините, в этой комнате будет «Университетский вы…»?

– Пальцы на кнопки, звучит первый вопрос: «Вы прочитали объявление?»

– Да.

– И что в нем говорится?

– Аудитория номер шесть, час дня.

– А сейчас сколько?

– Двенадцать сорок пять.

– Полагаю, я ответил на ваш вопрос?

– Полагаю, да.

После этого разговора сажусь у двери и разминаюсь – повторяю про себя кое-какие списки: короли и королевы Англии, Периодическая система элементов, американские президенты, законы термодинамики, планеты Солнечной системы, так, на всякий случай, простая методика подготовки к экзаменам. Проверяю, что у меня есть ручка и карандаш, носовой платок, коробочка «Тик-така», и жду появления остальных участников отборочного тура. Через десять минут я по-прежнему в одиночестве, поэтому пялюсь на парня, который сидит за учительским столом и с важным видом раскладывает и скрепляет листы с вопросами. Наверное, он довольно большая шишка из отборочной комиссии «Университетского вызова» и у него головокружение от такой опьяняющей власти, но я должен вести себя с ним подчеркнуто вежливо, поэтому ровно в 12:58, и ни минутой раньше, встаю и вхожу в комнату.

– Теперь можно?

– Конечно заходи. Сколько там еще с тобой? – спрашивает он, не поднимая глаз.

– Хм… Никого.

– Да что ты? – Он смотрит сквозь меня, потому что мне явно нельзя доверять. – Тьфу ты, блин! Опять как в восемьдесят третьем! – Он чертыхается и вздыхает, затем присаживается на край стола и берет в руки папку с зажимом для бумаг, бросает беглый взгляд на мое лицо и тут же переводит его на точку, расположенную в дюймах двенадцати от него, но для него более приятную на вид. – Ну да ладно, меня зовут Патрик. А тебя как зовут?

– Брайан Джексон.

– Курс?

– Первый курс! Только вчера приехал!

Опять чертыхание и вздох.

– Профилирующий предмет?

– Вы имеете в виду, специализация?

– Как тебе угодно.

– Английская литература!

– Господи, еще один! По крайней мере, ты не совсем впустую потратишь три года своей жизни.

– Извините, я…

– Куда подевались математики, хотел бы я знать? Биохимики? Инженеры-механики? Неудивительно, что у нас вся экономика летит к чертям собачьим. Никто не может построить электростанцию, зато все знают, что такое метафора.

Я смеюсь, затем смотрю на него, чтобы убедиться, что он шутит. Оказывается, нет.

– Да я сдавал выпускные экзамены по техническим дисциплинам! – говорю в свое оправдание.

– Правда? И по каким именно?

– Физике и химии.

– Ну хорошо, давай проверим, человек эпохи Возрождения! Третий закон механики Ньютона?

Друг мой, тебе следовало поднапрячься и спросить что-нибудь посложнее!

– Действию всегда соответствует равное и противоположно направленное взаимодействие, – отвечаю я.

Реакция Патрика тоже достаточно равная и противоположная: мимолетный скупой взлет бровей, и снова его взгляд утыкается в блокнот.

– Школа?

– Извините?

– Я сказал «школа». Большое здание, построенное из кирпича, с учителями внутри…

– Я понял вопрос, мне просто интересно, зачем вам это знать?

– Ну ладно, Троцкий, я понял вашу точку зрения. У тебя есть ручка? Хорошо. Вот бумага, через минуту вернусь.

Я сажусь за одну из последних парт; в комнату входят еще двое.

– А вот и кавалерия! – восклицает Патрик.

Первый потенциальный товарищ по команде, девушка-китаянка, вносит небольшую сумятицу, потому что на первый взгляд кажется, что в ее спину вцепилась панда. При более близком рассмотрении выясняется, что это не настоящая живая панда, а остроумно оформленный рюкзак. Полагаю, этот показатель причудливого чувства юмора не сулит ничего хорошего с точки зрения шансов выиграть в серьезной, продвинутой викторине по проверке эрудиции. Как бы то ни было, из ее разговора с Патриком я узнаю, что ее зовут Люси Чан, что она на втором курсе, специализируется на медицине, поэтому может заткнуть меня за пояс в каких-нибудь научных вопросах. По-английски она вроде бы говорит достаточно бегло, хотя и невероятно тихо, с легким американским акцентом. Что говорится в правилах об участии иностранцев?

Следующий соперник – огромный громогласный парень из Манчестера, одетый в оливково-зеленую армейскую форму и большие тяжелые сапоги; на бедре у него – небольшой синий планшет летчика. Странно, но на планшете маркером выведена эмблема Движения за ядерное разоружение. Патрик проводит с ним собеседование с эдакой скупой учтивостью, как сержант с капралом, и в ходе разговора выясняется, что это студент третьего курса, изучающий политику. Он из Рочдейла, и зовут его Колин Пейджетт. Он обводит комнату взглядом, кивает, затем мы ждем в тишине и крутим в руках письменные принадлежности, сидя настолько далеко друг от друга, насколько позволяют законы геометрии; мы ждем десять минут, пятнадцать, пока не становится окончательно ясно, что больше никто не появится. Где же она? Она сказала, что придет. Уж не случилось ли с ней чего-нибудь?

Наконец Патрик-Астронавт вздыхает, встает к доске и говорит:

– Ну что ж, начнем? Меня зовут Патрик Уоттс, я из Эштон-андер-Лайна, изучаю экономику, и я капитан команды «Университетского вызова» в этом году… – (Погодите-ка, это кто еще сказал…) – Постоянные зрители викторины могут узнать меня по прошлогоднему турниру.

Точно, вот откуда я его знаю. Помню, я смотрел эту игру очень внимательно, потому что как раз заполнял анкету для поступления в университет и мне хотелось знать, на кого равняться. Помню, еще подумал тогда, что это весьма слабая команда. У этого Патрика наверняка еще не зажили эмоциональные шрамы, потому что, говоря о прошлогоднем выступлении, он с пристыженным лицом смотрит в пол.

– Конечно, это была не безупречная игра… – (Да если я не ошибаюсь, их вышибли в первом же раунде, а противник у них был не слишком сильный.) – Но мы полны оптимизма относительно наших шансов на этот год, особенно когда у нас так много… подающего большие надежды… материала.

Мы все трое смотрим на аудиторию, друг на друга, на ряды пустых парт.

– Точно! Итак, без лишней болтовни, давайте приступим к решению теста. Он составлен в письменной форме и содержит сорок вопросов по различным областям знаний – похожих на те, с которыми нам придется столкнуться в программе. В прошлом году мы были особенно слабы в области науки, – он бросает на меня быстрый взгляд, – и я хочу удостовериться, что на этот раз у нас не будет сильного гуманитарного уклона…

– А команда состоит из четырех человек, да? – трубит манчестерец.

– Верно.

– В таком случае тут без вариантов… мы и есть команда.

– Да, но нам нужно быть уверенными, что уровень отвечает приемлемым стандартам.

Но Колин не отстает:

– Зачем?

– Да потому что, если мы этого не сделаем… мы снова проиграем.

– Ну и?..

– А если мы снова проиграем, если мы снова проиграем… – Рот Патрика беззвучно открывается и закрывается, как у выброшенной на берег скумбрии.

Такое же лицо у него было в прошлом году по национальному телевидению, когда он никак не мог вспомнить ответ на совершенно простой вопрос по озерам Восточной Африки: тот же затравленный вид, и все зрители знают ответ и желают помочь ему: «Озеро Танганьика, Танганьика, идиот ты этакий».

И тут его отвлекает шум в коридоре: группа ухмыляющихся девичьих лиц на какой-то миг прижимается к стеклу, раздается приглушенный взрыв хохота, потасовка, и одну девушку заталкивают в комнату невидимые руки, она просто стоит в дверях и хихикает, глядя на нас и пытаясь вернуть себе самообладание.

Клянусь, в какой-то момент мне показалось, что все вот-вот встанут.

– Ой! Извините!

У нее немного заплетается язык, и она не вполне твердо держится на ногах. Не могла же она прийти на экзамен поддатой?

– Извините, я не очень опоздала?

Патрик приглаживает рукой свои волосы астронавта, облизывает губы и произносит.

– Вовсе нет. Приветствуем тебя на борту, э-э?..

– Алиса. Алиса Харбинсон.

Алиса. Алиса. Конечно же, ее зовут Алиса. Кем же еще ей быть?

– Хорошо, Алиса. Пожалуйста, садись…

Она осматривается, улыбается мне, затем подходит и садится за парту прямо за мной.

Первые несколько вопросов достаточно простые: основы геометрии и какая-то фигня насчет Плантагенетов, просто чтобы усыпить нашу бдительность, но мне трудно сосредоточиться, потому что Алиса издает какой-то шмыгающий звук у меня за плечом. Я оборачиваюсь и вижу: она склонилась над вопросником с красным лицом и трясется от сдерживаемого смеха. Я возвращаюсь к своим экзаменационным вопросам.

В о п р о с 4: Как в древности назывался Стамбул до того, как его назвали Константинополем?

Это просто. Византий.

В о п р о с 5: Гелий, неон, аргон и ксенон – это четыре из так называемых благородных газов. Назовите еще два.

Без понятия. Может быть, криптон и водород? Криптон и водород [18].

В о п р о с 6: Каков точный состав аромата, исходящего от Алисы Харбинсон, и почему он так очарователен?

Что-то дорогое, цветочное, но легкое. Возможно, это «Шанель № 5»? Смешанный с ненавязчивым оттенком грушевого мыла, и сигарет, и пива…

Хватит, довольно об этом. Сосредоточься.

В о п р о с 6: Где находится место г-жи Тэтчер в парламенте?

Это просто. Это я точно знаю, но тут снова за спиной раздается шум. Я оборачиваюсь, и мне удается перехватить ее взгляд. Она корчит рожу, беззвучно произносит «извини», затем застегивает свои губы на воображаемую молнию. Я едва заметно, одним уголком рта, улыбаюсь, словно говорю: «Эй, да не обращай ты на меня внимания, я тоже серьезно к этому не отношусь», затем возвращаюсь к тесту. Необходимо сосредоточиться. Я закидываю в рот «Тик-так» и тру пальцами лоб. Сосредоточься, сосредоточься.

В о п р о с 7: Цвет губ Алисы Харбинсон можно сравнить с…

Не уверен, не вижу. Что-то из того сонета Шекспира. С дамасской розой или кораллами или что-то в этом роде? [19]Нет. Не смей. Не смотри. Просто сосредоточься. Опусти голову.

8, 9 и 10 решены без проблем, но затем идет бесконечная вереница нелепо сложных математических и физических вопросов, и я начинаю немного плавать, пропускать по два – по три из тех, которые я просто не понимаю, но пытаюсь решить тот, который про митохондрию.

– Эй…

В о п р о с 15: Энергия, высвобождаемая при окислении продуктов цитоплазматического метаболизма аденозинтрифосфата…

– Э-э-э-э-эй…

Алиса наклонилась вперед и с круглыми глазами пытается передать мне что-то зажатое в кулак. Я проверяю, не смотрит ли Патрик, затем протягиваю руку назад и чувствую, как она вкладывает в сложенную лодочкой ладонь клочок бумаги. Патрик поднимает глаза, и я быстро продолжаю свое движение так, словно потягиваюсь. Когда горизонт снова чист, я разворачиваю записку. В ней говорится: «Твоя удивительная, неземная красота пленила меня. Сколько еще мне осталось ждать, пока я смогу почувствовать, как твои губы прижимаются к моим…»

А если точнее, то: «Эй, Зубрила! Помоги мне! Я очень БЕЗТОЛКОВАЯ и к тому же ДАТАЯ. Пожалуйста, спаси меня от ПОЛНОГО унижения. Подскажи ответы на вопросы 6, 11, 18 и 22! И № 4 – это Византий, верно? Не унывай, напарник, жду ответа, как соловей лета, глупышка у тебя за спиной. Чмокаю в щечку. P. S. Только настучи на меня учителю – я тебе потом устрою».

Она просит меня поделиться с ней моей эрудицией, и я не знаю, как еще это можно назвать, кроме как мошенничеством. Конечно же, списывание на экзаменах – ужасная вещь, и если бы это был любой другой, я не повелся бы на провокацию, но сейчас обстоятельства исключительные, поэтому я быстро проверяю ответы, затем переворачиваю бумажку и пишу: «№ 6 – Финчли, 11 – наверное, «Камни Венеции» Рескина, 18 – наверное, кошка Шродигера [20], 22 я тоже не знаю. Дягилев? 4 – да, Византий».

Я читаю и перечитываю это несколько раз. Довольно сухо, если говорить о любовных письмах, а мне хочется сказать что-нибудь более возвышенное и провокационное, не написав при этом «ты очень красивая», поэтому я задумываюсь на минуту, делаю глубокий вдох и пишу: «Кстати, ты передо мной в долгу. Кофе после экзамена. С наилучшими пожеланиями, Зубрила!» – затем, не давая себе времени на размышления, я разворачиваюсь и кладу записку ей на парту.

В о п р о с 23: Киты подотряда беззубых имеют специальный нарост для питания, который называется…

Китовый ус.

В о п р о с 24: Какой французский стих, которым пользовались Корнель и Расин, имеет строку из двенадцати слогов, с цезурами после шестого и последнего слога?

Александрийский.

В о п р о с 25: Симптомами какого эмоционального состояния обычно являются ускорение сердечного ритма, холодный пот и чувство эйфории?

Ну давай успокойся, это же «Вызов», помнишь?

В о п р о с 25: Сколько вершин у додекаэдра?

Так, «додек-» означает «двенадцать», значит у него двенадцать плоских граней, значит, если его разобрать, будет 12 раз по четыре, а это будет 48, но потом еще нужно вычесть количество общих углов, которых будет сколько, 24? Почему 24? Потому что в каждой вершине сходятся по три плоские грани? 48, деленное на три, равняется 16.

16 вершин? А для всего этого нет, случайно, формулы? Что, если попробовать его начертить?

И я пытаюсь начертить разобранный додекаэдр, когда небольшой комок бумаги перелетает через мою голову и катится по моей парте. Я хватаю его, пока он не укатился за край, разворачиваю и читаю: «Ладно. Только пообещай, что не будешь танцевать».

Я улыбаюсь, но веду себя хладнокровно, то есть не оборачиваюсь, потому что, в конце концов, именно таков я и есть – достаточно хладнокровный парень, и возвращаюсь к разбору додекаэдра [21].

8

В о п р о с: Если накаливание – это свет, излучаемый горячим материалом, то какой термин используется для описания света, излучаемого сравнительно холодным материалом?

О т в е т: Люминесценция.

– Я не надеялся, что ты узнаешь меня без белого воротника!

– Что? А, нет. Начнем с того, что я и не узнала, – говорит она.

– Итак, Алиса!

– Точно.

– Как в Стране чудес?

– Угу, – отвечает она, кидая нетерпеливый взгляд в сторону выхода.

Мы сидим за мраморным столиком в кафе «Ле Пари матч», которое изо всех сил пытается быть похожим на французское: кругом «подлинные» деревянные стулья, пепельницы «Рикар» и плакаты с репродукциями Тулуз-Лотрека, а также croque monsieurв меню вместо «тостов с ветчиной и сыром». В кафе полно студентов в черных рубашках поло и «Левайсах 501», которые ведут жаркие споры над тарелками с pommes frites– картофель фри – и размахивают сигаретами, жалея, что это не «Житан», а всего лишь «Силк кат». Я никогда не был во Франции, но на самом ли деле там все выглядит именно так?

– В честь ее тебя и назвали – Алисы в Стране чудес?

– Так мне сказали. – Пауза. – А тебя почему назвали Гэри?

Я задумываюсь на секунду, пытаясь выдать какой-нибудь интересный и забавный анекдот о том, почему меня назвали Гэри, но потом решаю, что все-таки лучше раскрыть карты.

– На самом деле меня зовут Брайан.

– Ах да, конечно, извини. Я имела в виду – Брайаном.

– Без понятия. Не думаю, чтобы в литературе были какие-нибудь Брайаны. Или Гэри, если на то пошло. Хотя разве нет Гэри в «Братьях Карамазовых»? Гэри, Кейт и…

– И Брайан! Брайан Карамазов! – восклицает она и смеется, и я смеюсь вместе с ней.

Сегодня у меня действительно великий день, потому что я не только сижу вместе с Алисой Харбинсон и смеюсь над собственным именем, но и наслаждаюсь своей первой чашкой капучино. Разве во Франции пьют капучино? Как бы то ни было, кофе классный: немного похож на тот молочный кофе, который продают в кафешке на пирсе Саутенда по 35 пенсов, разве что вместо маленьких горьких гранул нерастворившегося растворимого кофе в этой чашке на поверхности плавает мускусная пенка корицы. Моя вина: я немного переборщил, думая, что это шоколадный порошок, поэтому кофе запахом немного напоминает горячую влажную подмышку. Но я решаю для себя, что этот капучино немного похож на секс, и я, наверное, получу от кофе куда больше наслаждения во второй раз. Хотя за него пришлось выложить 85 пенсов, поэтому я не уверен, будет ли этот второй раз. Снова немного похоже на секс.