Вопрос на десять баллов Николс Дэвид
Трёп, трёп, трёп – мне приходит в голову, что это немного слишком для сорокапятилетнего дядьки с белокурыми завитыми локонами и усами, похожими на кусочек ковра, но я просто робко ерзаю, потому что мама не разрешает мне дерзить дяде Десу. Мне еще повезло, что в этом году он уже не вытаскивает пятидесятипенсовые монеты у меня из-за уха.
Мама высовывается из-за двери и объявляет:
– Брюссельская капуста готова!
Это предупреждение подкрепляется теплой волной запаха хлорофилла, и меня охватывает небольшой приступ тошноты, потому что у меня во рту еще присутствует вкус хлопьев «Фростиз», которые застряли в коренных зубах. Мама вновь скрывается на кухне, а мы с дядей Десом сидим и смотрим «Волшебника из страны Оз» с приглушенным звуком.
– Черт побери, только не снова эта мура! – возмущается дядя Дес. – Каждое Рождество – чертов волшебник чертовой страны Оз.
– Думаешь, у них есть что крутить вместо этого? – спрашиваю я.
Затем дядя Дес интересуется, как у меня идут дела в колледже:
– Так что ты там делаешь целыми днями?
Наверное, это справедливый вопрос, и я задавал его сам себе несколько раз.
– Много чего делаю – хожу на лекции, читаю, пишу сочинения и все такое прочее.
– И все? Черт побери, неплохо вы там устроились!..
Пора сменить тему.
– А у вас как дела, дядя Дес, как с работой?
– Пока затишье, Брай, пока у меня временное затишье… – Дядя Дес занимается строительством – оранжереи, веранды и террасы, – по крайней мере, занимался до развода и экономического спада. Теперь его фургон стоит без дела перед домом, и большую часть времени дядя Дес тратит на то, что разбирает двигатель, потом снова его собирает, не совсем правильно, а потом снова разбирает. – Похоже, людям во времена спада не нужны пристройки. Сейчас оранжереи и веранды стали роскошью…
Он приглаживает усы указательным и большим пальцем и угрюмо смотрит «Волшебника из страны Оз», на этих обезьян, которые меня всегда бесили, с крыльями за спиной, и мне становится стыдно, что я спросил его про работу, хотя прекрасно знал, что дела у него идут не очень.
Посмотрев пару минут на летучих обезьян, дядя Дес выпрямляется с очевидным физическим усилием, садится прямо, насколько это позволяет диван, и, хлопнув в ладоши, произносит:
– Есть предложение выпить! В конце концов, у нас Рождество. Чем травиться будешь, Брай? – и добавляет, заговорщицки подмигнув: – Кроме брюссельской капусты!
Я бросаю взгляд на часы на каминной полке – 11:55.
– Я выпью светлого пива, Дес.
Он тут же уносится на кухню так уверенно, словно живет здесь.
Когда мы садимся обедать на кухне под «Радио-2», я решаю объявить важную новость.
– Кстати, мне нужно сказать что-то очень важное…
Мама перестает жевать:
– Что?
– Кое-что случилось со мной в университете…
– Боже мой, Брайан, – говорит мама, прикрывая рот рукой.
– Не волнуйся, ничего страшного…
Мама бросает взгляд на дядю Деса, затем нервно требует:
– Продолжай…
– Дело в том, что я буду выступать в «Университетском вызове».
– Что, в этой передаче по телику? – спрашивает дядя Дес.
– Ага! Я в команде!
Тут мама начинает смеяться и смотрит на дядю Деса, который тоже смеется.
– Поздравляю, Брай, – говорит он, кладя вилку, чтобы освободить руку для взъерошивания моих волос, – это отличная новость, просто отличная…
– Боже мой, какое облегчение, – вздыхает мама, делает большой глоток вина и кладет руку на грудь, чтобы успокоить сердце.
– А ты что подумала?
– Честно говоря, дорогой мой, я подумала, ты скажешь нам, что стал гомосексуалистом! – восклицает мама, снова смеется и смотрит на дядю Деса, который смеется так сильно, что я начинаю бояться, как бы он не подавился капустой.
Вечером, после того как мы попробовали индейку, дядя Дес наливает себе большой стакан шотландского виски и закуривает тонкую «Панателлу» [48], а мама закуривает «Ротманс», и мы смотрим приторно-слащавые «Лучшие песни года». Дядя Дес громко охает каждый раз, когда камера крупным планом показывает едва одетую певицу из подпевки, а мама снисходительно хихикает и хлопает его по руке. Мама методично уничтожает маленькие шоколадные бутылочки с ликером из большой коробки – откусывает шоколадные верхушки бутылочек и выпивает различные виды спиртных напитков с таким видом, словно это изысканнейшие вина. Это новый, странный поворот в отношении мамы к выпивке, и я не знаю, как к нему относиться, но не хочу оставаться в стороне от праздника и поэтому продолжаю работать над своей упаковкой из четырех банок светлого пива. Поскольку я молодой всезнайка и знаком с современными музыкальными течениями, я помогаю узнавать исполнителей песни «Знают ли они, что сегодня Рождество?» [49], потом мы смотрим обращение королевы к нации, потом дядя Дес уходит навестить свою престарелую маму, но обещает вернуться к шести часам, чтобы доесть все, что было приготовлено, и сыграть в нашу традиционную бесконечно длинную партию «Монополии», которую дядя Дес неизбежно выиграет, но лишь объявив себя банкиром и присвоив себе казенные деньги.
Потом, пока еще не слишком стемнело, мы с мамой надеваем пальто и выходим на улицу. Мама берет меня за руку, и мы идем около мили на кладбище, чтобы возложить цветы на папину могилу. От холодного сырого воздуха маму еще немного развозит, так что приходится наклоняться к ней, чтобы понять, что она говорит. Пахнет от нее полынью, луком и кофейным ликером.
Как обычно, я какое-то время стою с мамой и замечаю, что могила все еще хорошо смотрится, а затем отхожу немного в сторону и жду, пока мама поговорит с папой. Мне всегда не по себе, когда приходится ждать без книги под рукой, поэтому я пытаюсь различить птиц, но это всего лишь грачи и сороки (из семейства corvidae), скворцы (sturnus vulgaris)и воробьи (passer domesticus),и я задумываюсь, почему на кладбище всегда прилетают такие жалкие, мерзкие чертовы птахи. Примерно через десять минут мама заканчивает свою речь, слегка касается надгробной плиты и уходит прочь, склонив голову, берет меня за руку и некоторое время молчит, пытаясь восстановить нормальное дыхание, потом снова начинает говорить. Уже темно, но парочка мальчишек разъезжает по дорожкам кладбища на новеньких велосипедах ВМХ, которые им подарили на Рождество, то и дело ударяя по тормозам, чтобы бросить велик в занос, разбрасывая гравий вокруг себя. Мама, все еще заплаканная и немного пьяная от ликерных шоколадок, расстраивается и начинает кричать на мальчишек: «Нельзя здесь кататься, это же кладбище, надо уважать мертвых», на что один из пацанов выбрасывает растопыренные в виде буквы V пальцы в воздух и проезжает мимо мамы, выкрикнув: «Пошла на хрен, корова тупая!» Я чувствую, что мама снова начинает плакать, и неожиданно меня охватывает непреодолимое желание догнать этого пацана, схватить его за капюшон куртки, стащить с велика, упереться коленом в спину, сунуть мордой в грязь и посмотреть, долго ли он еще будет смеяться. Затем, так же внезапно, возникает новое желание – мне хочется оказаться далеко-далеко отсюда и лежать неподвижно в кровати, ощущая рядом другое тело, и засыпать.
18
В о п р о с: Как называется класс органических соединений с общей формулой R-OH, где R означает алкильную группу, состоящую из углерода и водорода, а ОН – одну или более гидроксильных групп?
О т в е т: Алкоголь.
«Черный принц» – это паб, который обслуживает в первую очередь несовершеннолетних посетителей. В школе мы называли его «Ясли», потому что его хозяин действовал по следующему принципу: всякий, у кого хватило мозгов спрятать школьный галстук в карман, уже достаточно взрослый для того, чтобы пить. В пятницу вечером он больше всего напоминал место съемки сериала «Грэндж-Хилл»: на полу буквально не было свободного места – все было завалено ранцами.
В дни же школьных каникул было не найти более безлюдного места для посиделок с друзьями. Темно-коричневый, грязный и сырой, этот паб напоминал чью-то почку изнутри, но за последние пять лет у нас установилась традиция встречаться здесь на День подарков, а традиции священны. Поэтому мы впервые с сентября собрались здесь – я, Тони и Спенсер; сидим в кабинке, обитой винилом цвета свернувшейся крови. Я немного волновался о том, как пройдет эта наша встреча, но Спенсер, похоже, искренне рад меня видеть. Тони тоже рад, но по-своему – его радость выражается в основном в том, чтобы посильнее потереть своими костяшками мой затылок.
– Что за фигня у тебя на голове?
– В смысле?
– Немного пышновато, тебе не кажется? – Тони хватает меня за уши и нюхает мою голову, будто дыню. – Ты что, муссом намазался?
– Не мазался я никаким муссом. – На самом деле я нанес на волосы немного мусса.
– И как называется такая стрижка?
– Она называется «Брайдсхед», – говорит Спенсер.
– Она называется «покороче затылок и виски». А твоя как называется, Тони?
– Она никак не называется, она просто есть. Ну и что ты сейчас пьешь – портвейн с лимоном? Полусладкий херес? Сладкое белое вино?
Вот, началось, а я не успел еще и куртку снять.
– Пинту пива, пожалуйста, Тони.
– Специального пива?
– Давай. Специального пива.
Специальное пиво – это пиво с добавлением джина. Хозяин заведения понимает, что его посетителям свойственна тяга к экспериментам и новациям, поэтому он и глазом не моргнет, если вы закажете ему самую отвратительную комбинацию напитков. Кроме того, пиво с джином – достаточно взрослый напиток по стандартам «Черного принца». Все, что не имеет привкуса кокоса, мяты или анисовых семян, считается здесь чистым напитком.
Я еще ни разу не расставался со Спенсером так надолго с тех пор, как нам обоим исполнилось по двенадцать, и меня очень беспокоит, как бы не возникло неловких пауз. Но вот и она. Пауза. Спенсер пытается заполнить ее, подбрасывая пробковую подставку под пивной бокал и ловя ее, а я тем временем беру в руки спичечный коробок – вдруг на его обороте написано что-нибудь интересное.
– Мне кажется, ты говорил, что приедешь сюда на все праздники, – нарушает наконец тишину Спенсер.
– Да, я так и думал, но потом дел привалило.
– Ну да, конечно.
– Как погулял на Рождество? – интересуюсь я.
– Как обычно. То же самое, что в прошлом году; то же самое, что в будущем. А ты?
– Да так, ничего особенного. Как обычно. – (Тони возвращается с тремя бокалами специального пива.) – Это… Что новенького? – спрашиваю я.
– Чего «новенького»? – не понимает меня Спенсер.
– На работе, например…
– Какой работе? – подмигнув, переспрашивает он.
Насколько я знаю, Спенсер все еще работает по ночам и получает зарплату наличкой на руки.
– На заправке?..
– Ну, у нас проходит очень интересная акция – раздача бесплатных наборов винных фужеров, это вызвало очень большой резонанс, а тут еще цена на бензин «четыре звездочки» [50]позавчера резко пошла вверх, и это тоже всех взбудоражило. Короче, я еще никогда не был столь взволнован со времен той истории с шоколадками «Кит-кат». А, еще на прошлой неделе компания студентов укатила, не заплатив…
– Надеюсь, ты за ними погнался, – встревает Тони.
– А вот и нет, Тони, не погнался, по той причине, что они были на машине, а я – на своих двоих. Кроме того, мне платят по фунту восемьдесят в час. Мне надо платить намного больше, чтобы я стал бегать сломя голову.
– Откуда ты узнал, что это были студенты? – спрашиваю я, глотая наживку.
– Начнем с того, что они были плохо одеты. Длинные шарфы, маленькие круглые очки, плохие прически… – Он заговорщицки улыбается Тони, затем поворачивается ко мне: – Как у тебя со зрением, Брай?
Это издевательский стеб между Тони и Спенсером, которые свято верят, что я обманул окулиста только для того, чтобы получить очки.
– Спасибо, Спенсер, я понял, – говорю я и ухожу за чипсами.
По пути к стойке бара я на секунду задумываюсь, а не уйти ли мне отсюда вовсе. Я люблю Спенса и Тони, особенно Спенсера, и мне кажется, что это взаимно, хотя, видит бог, мы никогда не говорили друг другу этого слова на букву «Л», по крайней мере в трезвом виде. Но к примеру, на мой восемнадцатый день рождения Спенсер и Тони привязали меня голышом к краю саутендского пирса и насильно накормили слабительным, так что эта любовь порой принимает весьма причудливые формы.
Когда я возвращаюсь, идет обсуждение сексуальной жизни Тони, и до меня очередь не дойдет еще как минимум час. Барменши, парикмахерши, учительницы, сестры школьных друзей и даже их мамы – никто, кажется, не может противостоять нордическим чарам Тони. Этот список просто бесконечный, подробности весьма откровенны, и через какое-то время мне хочется пойти принять душ, но в Тони определенно что-то есть, что-то отличное от чувственности, нежности или вежливости. Мне гораздо легче представить, как он трет голову своей любовницы костяшками пальцев после занятий любовью. Мне интересно, занимается ли Тони безопасным сексом, но я не спрашиваю его об этом, потому что подозреваю: Тони считает, что безопасный секс – для ботаников, как и ремни безопасности и защитные шлемы. Если бы Тони выбросили из самолета, он все равно был бы уверен, что парашюты – для ботаников.
– А у тебя как дела, Брайан, есть подвижки?
– Да не очень. – Это звучит не слишком впечатляюще, поэтому я как бы мимоходом добавляю: – Есть у меня одна знакомая, Алиса, и она пригласила меня завтра в гости, в свой коттедж, так что…
– Коттедж? – удивляется Спенсер. – Она кто такая? Доярка?
– Да нет, у нее дом в деревне, а ее родители…
– Так ты ее трахаешь? – перебивает меня Тони.
– У нас платонические отношения.
– А что такое «платонические»? – спрашивает Спенсер, хотя наверняка знает, что это такое.
– Это значит, что она ему не дает, – гогочет Тони.
– Я ее не трахаю, потому что не хочу трахать ее, по крайней мере не сейчас. Если бы хотел, то трахнул бы.
– Хотя последние события показывают, что дело вовсе не в этом, – подсказывает Спенсер.
Тони находит это невероятно смешным, поэтому я снова решаю отступить и ухожу, чтобы принести еще пару джинов с пивом. Выходя из-за столика, я слегка запинаюсь, значит выпивка уже начала делать свое дело, а мне нужно помнить, что карманные деньги в наши дни имеют свойство очень быстро заканчиваться. Хотя «Черный принц» – весьма дешевое заведение; здесь три молодых человека вполне могут дойти до кондиции и при этом получить сдачу с десятки.
Когда я снова сажусь на место, Спенсер спрашивает меня:
– Так чем ты вообще занимаешься целыми днями?
– Разговариваю. Читаю. Хожу на лекции. Спорю.
– Да, настоящей работой это назвать нельзя, правда?
– Это не работа. Опыт.
– Ага, опыт. Я очень рад, что обучаюсь в Школе Жизни, – провозглашает Тони.
– Я тоже подавал документы в Школу Жизни. Не прошел по конкурсу, – добавляет Спенсер.
– Ты ведь это не первый раз говоришь? – спрашиваю я.
– Конечно же нет. А как насчет политики?
Я воспринимаю этот вопрос в штыки:
– А что насчет политики?
– Ходил в последнее время на какие-нибудь хорошие демонстрации?
– Да, на парочку.
– Какие? – интересуется Тони.
Самое мудрое сейчас – сменить тему, но я не вижу причин, по которым должен идти на компромисс со своими политическими взглядами ради легкой жизни, поэтому выкладываю все как есть:
– Апартеид…
– За или против? – уточняет Спенсер.
– Здравоохранение, права голубых…
Это задевает Тони за живое:
– И какая же сволочь пыталась ущемить твои права?!
– Не мои права. Муниципалитет, в котором засели сплошные тори, выступил с инициативой запретить изображать гомосексуализм в положительном свете: это же узаконенная гомофобия…
– Значит, там этим занимаются? – спрашивает Спенсер.
– Где?
– В университете. Потому что я не припомню никого, кто учил бы нас этому в школе.
– Нет, там этого не делают, но…
– Тогда по какому поводу вся эта шумиха?
– Ага, вот ты, например, оказался голубым без всякого обучения, – говорит Тони.
– Ага, именно так, Тони, это ты сильно сказал…
– А я считаю, что это форменный скандал, – с притворным возмущением заявляет Спенсер. – Думаю, этому надо учить. По вечерам во вторник. Придет дядя и скажет: «Я – ваш педагог, но вы можете называть меня просто „педик“».
– Извините, мистер, я забыл свою гомашнюю работу…
– Гей-би-си!
Мы пытаемся родить еще какую-нибудь шутку, но не можем ничего придумать, поэтому Спенсер говорит:
– Знаете, а мне кажется, это так классно – бороться за что-то важное. Иногда это нас всех касается. Вот ты, например, вступил в Движение за ядерное разоружение. Был у нас с тех пор ядерный холокост? Не-а.
Тони вскакивает с места:
– Ну что, повторим?
– Только, Тони, пожалуйста, на этот раз без джина, – умоляю я, не сомневаясь, что он все равно добавит джина.
Когда Тони уходит, мы со Спенсером сидим и сворачиваем пустые пакеты из-под чипсов в маленькие треугольники, зная, что еще не все высказали друг другу. Джин сделал меня раздраженным и мрачным: что толку идти в бар с друзьями только для того, чтобы они поиздевались над тобой. Наконец я говорю:
– А ты бы против чего стал протестовать, Спенс?
– Не знаю. Разве что против твоей прически…
– А если серьезно?
– Поверь мне, я это серьезно…
– Но послушай, ведь есть хоть что-то, за что ты готов бороться!
– Не знаю. Много за что. Но уж всяко не за права голубых…
– Есть не только права голубых, полно и других проблем, которые касаются и тебя тоже: падение уровня жизни, сокращение пособий, безработица…
– Большое спасибо, дружище Брайан. Я рад, что ты борешься за мои права, и жду, когда я стану получать больше бабок.
Мне здесь нечего добавить. Решив пойти на примирение, я дружеским тоном говорю:
– Слушай, а приезжай ко мне в следующем году!
– Типа как на день открытых дверей?
– Да нет, просто поприкалываемся… – Тут мне пора менять тему разговора на секс, или фильмы, или еще что-то, но я спрашиваю: – А почему бы тебе не пересдать выпускные экзамены?
– Хмммм, да просто не хочу…
– Но ты ведь зря…
– Зря? Ни черта не зря! А ты собрался учить поэзию и дрочить в носок три года подряд – вот это зря.
– Но необязательно изучать литературу, можешь получить более востребованную профессию…
– Брайан, может, сменим тему?
– Хорошо…
– …Потому что я уже наслушался вот таких, блин, добрых советов в органах здравоохранения и социального обеспечения и не хочу выслушивать эту срань в пабе в День подарков…
– Ну ладно, давай сменим тему, – говорю я и в качестве оливковой ветви предлагаю: – Сыграем в викторину на автомате?
– Отлично. Сыграем в викторину.
Владельцы «Черного принца» разорились на один из новомодных компьютеризованных автоматов для игры в викторину, и мы ставим на него свои свежие кружки с пивом.
– Кто играл Кегни в телесериале «Кегни и…»? [51]
– «С» – Шэрон Глесс, – говорю я.
Правильно.
– Трафальгарское сражение было в…
– «В» – в 1805 году, – говорю я.
– Какое прозвище получил футбольный клуб Нориджа?
– «А» – «Канарейки», – говорит Тони.
Правильно.
Может, сейчас самое время упомянуть о «Вызове»?..
– Чья настоящая фамилия была Шикльгрубер?
– «В» – у Гитлера, – говорю я.
Правильно.
Вот прямо сейчас взять и бросить ненароком: «А кстати, парни, представляете, я попаду на „Университетский вызов“!»
– Какой американец стал семикратным олимпийским чемпионом?
– «D» – Марк Спитц, – говорит Тони.
Правильно.
«Ну, знаете, „Университетский вызов“, его по ящику показывают?..» Может, над этим они не станут прикалываться. Может, они подумают, что это клево – «молодец, Брай», – ведь как-никак мы старинные друзья…
– Еще один вопрос, и мы выиграем два фунта!
– Ну давай сосредоточься…
Мне обязательно нужно рассказать им про «Вызов»…
– На сколько «Оскаров» были номинированы «Звездные войны»?
– «В» – на четыре, – говорю я.
– «С» – ни на один, – говорит Тони.
– Я точно знаю, что на четыре, – возражаю я.
– Ни фига, это вопрос-ловушка. Они ничего не получили.
– Не победили в номинации, а были представлены…
– Поверь мне, Спенсер, они и не были номинированы…
– На четыре, Спенс, клянусь, «В» – на четыре…
И вот мы оба смотрим на Спенсера и умоляем его глазами: «Выбери меня, пожалуйста, не его. Я прав, клянусь, выбери меня, выиграем два фунта», – и Спенсер и впрямь выбирает меня, верит мне и нажимает «В».
Неправильно. Правильный ответ «D» – на десять.
– Вот видишь! – орет Тони.
– Так ты тоже не угадал! – ору я в ответ.
– Засранец, – говорит Тони.
– Сам засранец, – отвечаю я.
– Вы оба засранцы! – утешает Спенсер.
– Это ты, блин, засранец, – взрывается Тони.
– Нет, дружище, это ты у нас засранец, – говорит Спенсер, и я решаю, что вообще не буду рассказывать им про «Университетский вызов».
Четвертая пинта джина с пивом делает нас сентиментальными и вызывает ностальгию по тому, что происходило шесть месяцев назад, так что мы сидим и с удовольствием вспоминаем людей, которые нам не нравились, и веселые моменты, которых на самом деле не было, а также обсуждаем, была ли на самом деле наша училка физкультуры миссис Кларк лесбиянкой и сколько именно весил толстяк Барри Прингл, а затем наконец-таки объявляют о скором закрытии бара.
Когда мы выходим из «Черного принца», начинается дождь. Спенсер предлагает сходить в ночной клуб «Манхэттен», но мы не настолько набрались. Тони стырил на Рождество новый видик и хочет посмотреть «Пятницу, 13-е» в восемьдесят девятый раз, но я слишком пьян и угнетен, поэтому решаю отправиться домой, а это в другую сторону.
– Приедешь на Новый год? – спрашивает Тони.
– Не думаю. Скорее всего, буду у Алисы.
– Ну давай, дружище! – Тони хлопает меня по спине и, спотыкаясь, отходит от меня.
Но тут подваливает Спенсер, обнимает меня и, дыша пивом и джином, влажно шепчет мне в ухо:
– Слушай, Брайан, друг, ты мне на самом деле друг, и так классно, что ты туда поехал, встречаешься теперь с разными людьми, набираешься опыта, новых идей, живешь в коттеджах и все такое, но обещай мне одну вещь, ладно? – Он прижимается ко мне вплотную и произносит: – Пообещай, что ты не превратишься в полного говнюка.
19
В о п р о с: Если ожог, при котором поражен только эпидермис, определяют как ожог первой степени, то как называют ожог, при котором поражена и подкожная ткань?
О т в е т: Ожог третьей степени.
Не важно, насколько предсказуемой, банальной и вялой может быть моя будущая жизнь, готов поспорить, с моей кожей всегда будет происходить что-нибудь интересненькое.
В детстве кожа у всех такая гладкая и розовая: без волос, без пор, без запаха – все отлично. Но в один прекрасный день ты видишь в учебнике биологии для начальной школы вид поперечного разреза кожи под микроскопом – фолликулы, сальные железы, слой подкожного жира – и понимаешь, что там слишком много всякого, что может пойти наперекосяк. Оно и идет наперекосяк. У меня, начиная с тринадцати лет и далее, это превратилось в бесконечную мыльную оперу всяческих нарывов, рубцов и вросших волос, появляющихся то там, то сям, принимающих самые причудливые формы, начиная от закупоренных пор за ушами и заканчивая светящимся изнутри фурункулом на кончике носа, геометрическом центре моего лица. Я пытался сопротивляться: экспериментировал со всякими маскирующими средствами, но все тональные крема, что я перепробовал, были какого-то альбиносно-розового цвета и скорее привлекали внимание к прыщам, словно их обвели маркером.
Я не особо заморачивался по этому поводу, когда был подростком. Нет, конечно, заморачивался, но принимал все это как неотъемлемую часть полового созревания: нечто неприятное, но неизбежное. Но сейчас мне девятнадцать, ко мне во многом подходит определение «взрослый», и я начинаю чувствовать себя загнанным в угол. Этим утром, стоя в халате под слепящей стоваттной лампой, я обнаруживаю, что все выглядит особенно ужасно. Такое впечатление, будто на моем носогубном треугольнике из всех пор одновременно выделяются джин, пиво и арахисовое масло, плюс еще один сюрприз: какой-то твердый комок размером с ядро арахиса появился у меня под кожей, причем он катается, если на него надавить. Я решаю применить тяжелое вооружение. Вяжущие Средства. На обороте одного из них написано: «Осторожно – при попадании на ткань может вызывать обесцвечивание», и какое-то мгновение я мучаюсь сомнениями относительно того, что субстанция, которая может прожечь дыру в диване, – не лучшее средство для нанесения на лицо, но я это все равно делаю. Потом закрепляю эффект «Деттолом» – так, наудачу. По окончании этих процедур запах в ванной стоит как в больнице, но, по крайней мере, кожа на моем лице стала упругой и намытой, словно я только что прошел автомойку, привязанный к капоту машины.
Слышится стук в дверь, и входит мама с моей лучшей винтажной белой льняной дедовской рубашкой, которую она только что нагладила. Еще у нее в руках что-то завернутое в фольгу.
Читать бесплатно другие книги:
