Машина времени (сборник) Уэллс Герберт
Мы упускаем из виду закон природы, предполагающий, что гибкость ума является как бы возмещением за те постоянные перемены, опасности и тревоги, среди которых живет человечество. Животное, пребывающее в полной гармонии с окружающими его условиями, превращается в совершенный механизм. Природа обращается к разуму только в том случае, когда привычка и инстинкт оказываются бесполезными. Где нет перемен и нет необходимости в них – там нет и разума. Только у тех животных есть разум, которым приходится постоянно сталкиваться с разнообразными жизненными переменами и опасностями.
Я пришел к заключению, что именно таким путем человек Верхнего Мира дошел до своей беспомощной красоты, а человек Подземного Мира – до своей чисто механической промышленности. Но даже для идеального состояния равновесия, при всем его механическом совершенстве, не хватало одной вещи – абсолютного постоянства.
По-видимому, с течением времени жителям Подземного Мира стало не хватать пищи. И вот мать всего, Необходимость, которая не заявляла о себе в продолжение многих тысячелетий, снова стала действовать, начав свою работу снизу. Жителям Подземного Мира приходилось иметь дело с машинами. Это требовало, помимо привычки, еще и некоторой работы мысли, и у них волей-неволей должны были развиться если не другие черты человеческого характера, то хотя бы какая-то инициатива. Когда же явился недостаток в мясе, они вернулись к тому, чего до сих пор не допускали старые привычки: к каннибальству.
Именно таким представился мне мир в восемьсот две тысячи семьсот первом году. Возможно, что это объяснение неправильно, ведь человеческому уму свойственно ошибаться. Но таково было мое видение этого мира, и я передаю его вам.
После утомительной ночи, всех волнений и ужасов, испытанных мной накануне, я, несмотря на свое горе, наслаждался солнечным теплом и видом мирной картины, расстилавшейся перед глазами.
Я очень устал, мне хотелось спать, и вскоре мои теоретические размышления перешли в дремоту. Поймав себя на этом, я последовал указаниям природы и, растянувшись на мягкой траве, погрузился в долгий и освежающий сон.
Проснулся я незадолго до заката солнца. Теперь я чувствовал себя в безопасности и не боялся, что морлоки могут схватить меня во время сна. Вскочив на ноги, я тотчас же направился к Белому Сфинксу. В одной руке я держал железный лом, а другой перебирал спички в кармане.
И вот тут-то произошла неожиданная вещь. Подойдя к Белому Сфинксу, я вдруг увидел, что обе створки бронзовых дверей раскрыты и опущены в особые пазы.
Я остановился, не решаясь войти. Внутри была небольшая комната, и там в углу, на подставке, стояла моя Машина времени. Маленькие рычаги находились у меня в кармане…
Итак, после всех моих тщательных приготовлений к осаде Белого Сфинкса меня, похоже, ожидала мирная сдача!
Я отбросил в сторону железный лом, почти недовольный тем, что мне не пришлось воспользоваться им.
Я уже стоял на пороге, как вдруг меня осенило и я впервые осознал замыслы морлоков.
Едва сдерживаясь от смеха, я перешагнул через бронзовый порог и направился к Машине. Я был очень удивлен, что Машина не только вычищена, но даже смазана маслом. Впрочем, впоследствии я убедился, что морлоки частично разобрали Машину, чтобы своими слабыми мозгами понять ее назначение.
И вот, пока я стоял и рассматривал ее, чувствуя удовольствие от одного только прикосновения к ее механизмам, случилось то, к чему я внутренне был готов. Бронзовые двери внезапно поднялись вверх и с треском стукнулись о раму. Погруженный в полную темноту, я очутился в западне! Так, по крайней мере, думали морлоки. Я же засмеялся себе под нос.
До моих ушей доносился их своеобразный бормочущий смех, и я знал, что они со всех ног бегут ко мне. Сохраняя спокойствие, я попробовал зажечь спичку. Мне оставалось только прикрепить рычаги и исчезнуть подобно привидению.
Но я упустил из виду одно ничтожное обстоятельство: спички были того отвратительного сорта, который зажигается только о коробку!
Вы можете представить себе, как быстро я лишился спокойствия и уверенности. Эти маленькие кровожадные животные успели приблизиться ко мне. Один из морлоков притронулся к моей спине.
В руке у меня были рычаги от Машины, и я изо всей силы ударил ими наудачу, а затем стал карабкаться в кресло. Но уже в следующее мгновение меня схватила одна рука, потом другая… Мне пришлось отталкивать мерзких существ, отрывая их цепкие пальцы от рычагов, и в то же время в темноте нащупывать оси, на которые эти рычаги надевались. В конце концов один рычаг они чуть-чуть не утащили; он выскользнул у меня из рук, и я, разыскивая его, вынужден был отбиваться от морлоков головой. Я слышал, как от моих ударов трещали их черепа. Мне кажется, что эта последняя схватка была даже опаснее той, которую я выдержал в лесу прошлой ночью.
Наконец рычаги были укреплены – и я тотчас нажал на них. Хваткие пальцы морлоков соскользнули. Темнота исчезла, и я вновь очутился среди сероватого света и шума, которые уже описывал…
Дальнейшее путешествие
Я рассказывал вам о тех неприятных ощущениях и головокружении, которые испытывает Путешественник во Времени. Но на этот раз я ко всему прочему неладно сидел в кресле и постоянно свешивался на сторону. Машина раскачивалась и дрожала, я изо всех сил цеплялся за нее, ничего не замечая кругом. Сколько времени прошло таким образом, я не знаю. Но когда я очнулся и взглянул на циферблат, то был поражен, увидев, где я очутился.
Одна стрелка отмечала дни, другая – тысячи дней, третья – миллионы, а четвертая – тысячи миллионов. Оказалось, что, вместо того чтобы дать Машине обратное движение, я нажал рычаги так, что Машина помчалась вперед. Взглянув на индикатор, я увидел, что стрелка, отмечающая тысячи дней, вертелась с быстротой секундной стрелки часов, указывая путь в будущее.
Пока я двигался таким образом вперед, вокруг меня происходили какие-то странные перемены. Мерцающие сероватые сумерки стали темнее, затем – хотя я мчался с поразительной быстротой – снова стала заметной мерцающая смена дня и ночи, что свидетельствовало обыкновенно о замедленном ходе, и это мерцание делалось все более отчетливым.
Вначале это наблюдение поразило меня. День и ночь все медленнее и медленнее сменяли друг друга, все медленнее ползло по небу солнце. Казалось, смена дня и ночи совершается в течение целых столетий. Наконец все вокруг окутали непрекращающиеся сумерки, которые прерывались лишь временами, когда темное небо неожиданно пронизывала яркая комета.
Полоса света, отмечавшая солнце, давно исчезла. Само же солнце больше не закатывалось. Оно только поднималось на западе, делаясь все огромнее и краснее. Всякий след луны исчез, круговое движение звезд тоже замедлилось: звезды превратились в ползущие по небу световые точки.
Перед тем как я остановился, багровое гигантское солнце неподвижно повисло над горизонтом. Оно имело вид громадного купола, горевшего тусклым светом и время от времени как будто потухавшего. В какой-то момент солнце еще раз ярко вспыхнуло, но вскоре опять стало угрюмо-красным.
Прекращение закатов и восходов солнца заставило меня прийти к заключению, что замедляющая вращение земли работа приливов и отливов наконец оказала свое действие. Теперь земля всегда была обращена к солнцу одной и той же стороной – так же как луна в наше время.
Помня, что в прошлый раз при остановке Машины я полетел вниз головой, я с большой осторожностью начал замедлять движение.
Стрелки циферблата крутились все медленнее и медленнее, и вскоре та, которая показывала тысячи, совсем остановилась, а стрелка дней перестала казаться туманным пятном, как раньше.
Движение явно замедлялось, и я вскоре различил смутные очертания какого-то пустынного берега.
Остановившись с большой осторожностью, я продолжал сидеть в Машине и осматривался по сторонам.
Небо утратило свою голубизну. На северо-востоке оно казалось чернильным, и на фоне этой тьмы звезды, от которых исходил ровный белый свет, сияли особенно ярко. Надо мной небо было густого красного цвета и без звезд; к юго-востоку оно становилось светлее и приобретало ярко-пурпурный оттенок. Там, пересеченное линией горизонта, огромной горой лежало солнце, красное и неподвижное.
Скалы вокруг меня были резкого коричневого цвета, и единственным признаком жизни, бросившимся мне в глаза, была ярко-зеленая растительность, покрывавшая выступы с юго-восточной стороны. Эта сочная зелень напоминала лесные мхи и лишаи в пещерах – такие растения обычно растут в вечном сумраке.
Моя Машина остановилась на отлогом берегу. Море, разливавшееся на юго-западе, отделялось резкой чертой горизонта от тусклого неба. На море не было ни прибоя, ни волн, и в воздухе не ощущалось ни малейшего движения ветерка. Но поверхность моря все же медленно и плавно вздымалась и опускалась, как слабое дыхание, указывающее, что вечный океан продолжал жить и двигаться. А вдоль берега, когда волна чуть откатывалась, виднелась толстая тускло-розовая – это отсвечивало небо – корка соли.
Я чувствовал страшную тяжесть в голове и очень часто дышал. Это ощущение напомнило мне мою единственную попытку восхождения на горы, и отсюда я заключил, что атмосфера была более разрежена, чем прежде.
Издалека до меня донесся резкий крик, и я увидел на пустынном берегу нечто похожее на огромную белую бабочку. Неровно порхая, она описывала круги и вскоре исчезла за невысокими холмами. При этом она пронзительно кричала. Я невольно вздрогнул и поерзал в кресле Машины.
Оглянувшись еще раз, я увидел, что красноватая масса, которую я принял за кусок скалы, стала медленно двигаться по направлению ко мне. Это было какое-то чудовищное существо, похожее на краба.
Представьте себе краба величиной с этот стол; множество медленно и нерешительно двигающихся ног; огромные, волочащиеся по земле клешни; длинные, как плети, щупальца, извивающиеся во все стороны; стебельчатые, сверкающие по обе стороны металлического лба глаза, устремленные на вас! На бугристой спине этого чудовища, сплошь покрытой складками, кое-где виднелся зеленоватый налет плесени. Я видел, как дрожали и шевелились бесчисленные щупальца его искривленного рта.
Я смотрел на это зловещее существо, медленно подползавшее ко мне, и вдруг почувствовал, как что-то щекочет щеку, словно на нее села муха. Я махнул рукой, пытаясь согнать муху, но снова почувствовал то же самое щекотание уже около уха. Отмахнувшись еще раз, я пальцами поймал нечто похожее на нитку. Но эта нитка была немедленно выдернута из моей руки.
Дрожа от ужаса, я обернулся и увидел, что схватил щупальца другого чудовищного краба, стоявшего как раз позади меня. Его злые глаза вращались на своих стебельках, отвратительный рот кривился в предвкушении лакомства, а огромные неуклюжие клешни, покрытые слизью водорослей, уже опускались на меня…
В одно мгновение я нажал на рычаг – и между мной и этими чудовищами уже было расстояние в целый месяц времени. Но я по-прежнему находился на том же берегу и, как только остановился, опять, несмотря на мрачное освещение, очень ясно увидел этих чудовищ. Они целыми дюжинами ползали взад и вперед среди густой темной зелени.
Я не могу передать вам, что за ужасное запустение царило в мире. На востоке – красное небо; на севере – тьма, соленое мертвое море и каменистый берег, где среди разнообразной ядовитой зелени лишайников ползают отвратительные чудовища. К тому же здесь явственно ощущалась нехватка воздуха, ибо для обычного человека он был слишком разреженным… Все вместе производило угнетающее впечатление!
Я перенесся еще на сто лет вперед и увидел то же багровое солнце, только теперь оно казалось еще больше и тусклее; были опять то же самое мертвое море, тот же холодный воздух и такое же множество разнообразных крабов, ползающих между красными скалами и зелеными лишайниками. Но в западной части неба я заметил бледную изогнутую линию, похожую на серп огромной новой луны.
Так путешествовал я, останавливаясь и снова пролетая расстояния в тысячу и более лет, увлекаемый жаждой проникнуть в тайну земных судеб. Словно зачарованный, смотрел я на солнце, которое все росло на западе, становясь более тусклым и невыразительным.
Я наблюдал, как жизнь постепенно исчезала на нашей древней планете. Более чем через тридцать миллионов лет огромный ярко-красный диск солнца заслонил собой почти десятую часть темнеющих небес. Тогда я снова остановился. Многочисленные ползающие крабы уже исчезли, и красноватый берег, за исключением багрово-зеленых печеночников и лишайников, казался совершенно безжизненным.
Местами на берегу виднелись белые пятна. Резкий холод пронизывал меня. Редкие белые хлопья, порхая, падали на землю. В северо-восточной части на сумрачном небе сверкали звезды, и снег блестел, отражая их сияние. Вдали вилась волнистая линия красновато-белых холмов.
Берег моря был окаймлен льдом, по волнам неслись ледяные глыбы. Но большая часть соленого океана, отливавшая кроваво-красным светом в лучах вечного заката, была все еще свободна ото льда.
Я выискивал хоть какие-нибудь следы животной жизни. Какое-то странное, смутное опасение удерживало меня в кресле Машины. Но ничто не шевелилось ни на земле, ни на море, ни в небе. Только зеленая тина, покрывавшая скалы, свидетельствовала о том, что жизнь здесь еще не вполне прекратилась.
Вскоре показалась песчаная отмель, вода отхлынула от берега. Мне почудилось, что на отмели находится какой-то черный ковыляющий предмет. Но когда я пристальнее вгляделся в него, он стал неподвижным. Я подумал, что это просто обман зрения, а черный предмет – всего лишь камень.
Звезды на небе горели как-то особенно ярко, и мне показалось, что обычного мерцания в них уже почти не было.
Вдруг я увидел, что на западе круглый контур солнца стал меняться. В изгибе появилась какая-то впадина, углубление, которое все росло и росло.
С минуту я смотрел, пораженный, как темнота наползала на солнце, но потом понял: начинается солнечное затмение. Должно быть, луна или планета Меркурий проходили через солнечный диск. Естественно, сначала я подумал о луне, но на основании разных соображений пришел к выводу, что это, вероятно, какая-нибудь внутренняя планета, проходящая перед солнцем на близком расстоянии от земли.
Темнота быстро надвигалась. С востока, налетая порывами, подул холодный ветер, и в воздухе закружилось множество снежных хлопьев. С берега моря доносился шум накатывающихся волн.
За исключением этих безжизненных звуков весь мир безмолвствовал. Безмолвствовал! Невозможно представить себе, что это была за мертвая тишина. Живые звуки: человеческие голоса, блеяние овец, крик птиц, жужжание насекомых, движение и шум, которые составляют фон человеческой жизни, – все это исчезло.
Темнота продолжала сгущаться, снег валил все сильнее, хлопья непрерывно кружились перед глазами. Мороз крепчал. Белые вершины отдаленных холмов одна за другой быстро погружались во тьму. Ветер превращался в ревущий ураган.
Черная, центральная, тень затмения быстро набегала на меня. В следующее мгновение на небе остались только бледные звезды. Кругом – непроглядный мрак. Небо совершенно черное.
Меня охватил страх перед этой великой тьмой. Кроме того, холод, пронизывавший до костей, и боль при дыхании стали невыносимы. Я дрожал всем телом и чувствовал ужасную тошноту. Но вот на небе появилась докрасна раскаленная дуга и снова показалось солнце.
Я слез с машины, чтобы немного прийти в себя. Голова кружилась, и я не в состоянии был даже подумать об обратном путешествии.
Больной и ослабевший, я стоял около Машины, как вдруг опять увидел на отмели, посреди красной воды океана, тот же самый движущийся предмет. Теперь уже не могло быть сомнения: он действительно двигался. Это было нечто круглое, величиной с мяч или чуть больше, и с него хвостами свешивались длинные щупальца. На кроваво-красной поверхности колыхавшегося моря предмет казался совсем черным и двигался какими-то странными беспокойными прыжками.
Я чувствовал, что теряю сознание. Но ужас, охвативший меня при одной мысли, что я останусь лежать совершенно беспомощный в этом страшном безжизненном полумраке, заставил собраться с силами и вновь вскарабкаться в кресло…
Возвращение Путешественника
Так я возвратился назад. По всей вероятности, я долгое время несся на своей Машине в бессознательном состоянии. Постепенно возобновилась прежняя мерцающая смена дней и ночей, солнце заблистало золотом, а небо стало синим.
Дышать стало легче. Изменяющиеся контуры земли то поднимались, то опускались на моих глазах. Стрелки циферблатов вращались назад. Наконец я увидел неясные очертания зданий в период упадка человечества. Но они тоже изменялись и исчезали, а на их месте появлялись другие.
Когда стрелка, указывающая миллионы дней, остановилась на нуле, я уменьшил скорость.
Теперь я уже узнавал нашу привычную, милую сердцу архитектуру. Стрелка, отмечавшая тысячи дней, тоже возвращалась к моменту отправления; смена дней и ночей стала совершаться все медленнее. И наконец, старые стены лаборатории снова замкнулись вокруг меня. С большой осторожностью я останавливал ход Машины.
И тут произошло нечто странное. Я уже говорил вам, что, когда отправлялся в путь, но еще не успел развить большую скорость, через комнату прошла миссис Уотчетт – или, как мне показалось, промчалась с быстротой ракеты. На обратном пути я, конечно, снова прошел через этот момент, когда миссис Уотчетт находилась в моей лаборатории. Но теперь ее движения шли как раз в обратном порядке. Дверь в дальнем конце комнаты открылась, в проеме появилась миссис Уотчетт, тихо прошла через лабораторию и исчезла в двери, через которую она вошла в первый раз. Перед этим мне показалось, что я на секунду увидел Гиллиера, но он промчался подобно молнии.
Тут я остановил Машину и снова увидел старую милую лабораторию, свои инструменты и все приспособления в том виде, как я их оставил.
Совершенно разбитый, я слез с Машины и присел на скамью. В течение нескольких минут я трясся всем телом, но затем стал понемногу успокаиваться. Я опять находился в своей прежней мастерской и видел ее такой же, какой она была всегда. В этот момент у меня мелькнула мысль, что я просто заснул и видел все случившееся со мной во сне.
Но нет! Не все было по-прежнему. Машина времени двинулась в путь из юго-восточного угла лаборатории, а вернулась в северо-западный угол, против той стены, у которой вы ее видели. Точь-в-точь такое же расстояние было от маленькой лужайки до пьедестала Белого Сфинкса, куда морлоки запрятали мою Машину.
Некоторое время голова у меня совершенно не работала. Потом я встал и прошел сюда через коридор. Я хромал – пятка у меня все еще болела, я был весь в грязи…
На столике у дверей я заметил номер «Pall Mall Gazette». Газета была помечена сегодняшним числом. Взглянув на часы, я отметил, что уже около восьми. Я слышал ваши голоса и звон тарелок. Я колебался, не решаясь войти сразу, поскольку был очень слаб и утомлен. Но тут я почувствовал соблазнительный запах жареного мяса, открыл дверь и вошел к вам.
Остальное вы знаете. Я умылся, пообедал и теперь рассказываю вам свою историю…
После рассказа
– Я знаю, – сказал Путешественник во Времени после небольшой паузы, – что все это кажется вам совершенно невероятным. А для меня невероятно только одно: то, что я сижу здесь, с вами, сегодня вечером, в знакомой обстановке, в моей комнате, смотрю на ваши дружеские лица и рассказываю вам о своих приключениях.
Он взглянул на Врача и продолжил:
– Нет. Я не могу ожидать, что вы мне поверите. Считайте это ложью… или пророчеством. Пусть я видел все это во сне, в своей лаборатории. Возможно, я так долго размышлял о судьбах человечества, что в конце концов придумал эту сказку. И пусть я уверяю, что все это правда, чтобы больше заинтересовать вас рассказом. Ладно, считайте, что все это выдумка. Но, тем не менее, скажите, что вы думаете об этом?
Он вынул изо рта трубку и по старой привычке начал нервно постукивать ею о прутья решетки.
Наступила минутная тишина. Затем послышался скрип стульев и шарканье ног по ковру.
Я перестал смотреть на Путешественника во Времени и взглянул на его слушателей. Они сидели в тени, и лица их разглядеть было трудно. Врач, по-видимому, с большим вниманием смотрел на Путешественника во Времени, а Издатель был погружен в рассматривание кончика своей сигары – шестой по счету, выкуренной им во время рассказа. Журналист вертел в руках часы, а остальные, насколько мне помнится, сидели неподвижно.
Наконец Издатель встал, глубоко вздохнул и сочувственно произнес, положив руку на плечо Путешественника во Времени:
– Какая жалость, что вы не пишете рассказов!
– Вы не верите?
– Но…
– Я так и думал!
Путешественник во Времени повернулся к нам.
– Где спички? – спросил он.
Он зажег спичку, сунул в рот трубку и, попыхивая дымком, сказал:
– По правде говоря, я и сам с трудом верю себе… И все-таки…
На его лице читался немой вопрос, когда он посмотрел на увядшие белые цветы, лежавшие на маленьком столике. Потом он посмотрел на подсохшие царапины на пальцах.
Врач встал со своего места, подошел к столу и, взяв цветы, принялся рассматривать их при свете лампы.
– Странный пестик, – пробормотал он.
Психолог нагнулся вперед и протянул руку, чтобы взять цветок.
– Черт возьми! Должно быть, уже четверть первого? – воскликнул Журналист. – Как-то мы доберемся до дому?
– Около станции масса извозчиков, – заметил Психолог.
– Необычная вещь, – задумчиво произнес Врач, – и я никак не могу определить, к какому семейству принадлежат эти цветы. Не позволите ли вы мне взять их с собой?
Путешественник во Времени с минуту колебался, а потом вдруг заявил:
– О, конечно нет!
– Нет, в самом деле, где вы их взяли? – спросил Врач.
Путешественник во Времени схватился за голову, будто какая-то мысль ускользнула от него и он попытался ее удержать.
– Их положила мне в карман Уина, когда я путешествовал во времени… – Он обвел глазами комнату и прибавил: – У меня такое ощущение, будто все, что окружает нас сейчас, куда-то уходит. Эта комната, и вы, и обыденная житейская атмосфера… Все это не вмещается у меня в голове. Сделал ли я действительно Машину времени или хотя бы ее модель? А может, это был только сон? Говорят, что жизнь – это сон, жалкий, но драгоценный сон, который временно нисходит на нас! Но, пожалуй, еще одного такого сна я не вынесу, нет. Это безумие! И откуда бы мог явиться такой сон?.. Я должен сейчас же пойти и взглянуть на Машину! А вдруг окажется, что никакой Машины нет?
Он быстро схватил лампу и вышел в коридор. Пламя лампы по временам вспыхивало красным огнем… Мы последовали за ним.
В мастерской, освещенная дрожащим пламенем, стояла Машина, приземистая, неуклюжая, странная, поблескивающая бронзой, эбонитом, слоновой костью, кварцем. И надо сказать, что это зрелище было весьма убедительным. Я протянул руку и притронулся к ней: да, это было реальное твердое тело. На слоновой кости виднелись коричневые пятна и полосы, а в нижних частях запутались клочья травы и мха. Одна из полос была согнута.
Путешественник во Времени поставил лампу на скамью и провел рукой по согнутой полосе.
– Теперь ясно, – произнес он. – История, которую я рассказал вам, – истинная правда. Простите, что я привел вас сюда в такой холод…
Он снова взял лампу, и мы молча вернулись вместе с ним в курительную комнату. Затем Путешественник во Времени проводил нас в переднюю и помог Издателю надеть пальто. Врач заглянул хозяину в лицо и нерешительно заметил, что у него переутомленный вид. На это Путешественник во Времени громко рассмеялся.
Я помню и теперь, как он стоял в открытых дверях и несколько раз крикнул нам вслед: «Спокойной ночи!» Я поехал на извозчике вместе с Издателем. Он считал рассказ Путешественника во Времени «эффектным вымыслом». Но я не мог составить себе никакого определенного мнения на этот счет. История была в высшей степени фантастична и невероятна, но рассказана она была очень правдиво и искренно. Я не спал всю ночь, думая об этом.
На следующий день я решил зайти проведать Путешественника во Времени. Мне сказали, что он в лаборатории. Я хорошо знал расположение комнат в его доме, поскольку часто бывал у него в гостях, и потому отправился прямо в лабораторию.
Но там никого не было. Несколько минут я смотрел на Машину времени, потом чуть-чуть дотронулся до ее рычага. В тот же момент ее плотная масса, казавшаяся такой прочной, заколыхалась, как ветка от порыва ветра. Ее неустойчивость очень изумила меня, и почему-то в голове промелькнуло смешное воспоминание о том, как мне запрещали в детстве трогать разные вещи.
Я вернулся назад через коридор. Путешественник во Времени встретил меня в курительной комнате. Он выходил из дому. В одной руке у него была фотографическая камера, а в другой – дорожная сумка.
Увидев меня, он засмеялся и, так как обе руки у него были заняты, протянул мне локоть.
– Я страшно занят, – сказал он, – все та же самая штука…
– Это не какая-нибудь мистификация? – спросил я. – Вы и в самом деле путешествуете во времени?
– Разумеется, – ответил он.
Он открыто посмотрел мне в глаза и остановился в нерешительности. Потом обвел взглядом комнату и произнес:
– Мне нужно всего полчаса времени. Я знаю, зачем вы пришли, и это очень мило с вашей стороны. Вон там лежат журналы. Если вы останетесь завтракать у меня, я докажу вам с полной очевидностью возможность путешествия во времени. Я привезу вам образцы и все прочее… Вы извините меня, если я вас оставлю?
Я согласился, едва ли в полной мере понимая значение его слов. Он кивнул мне и прошел в коридор.
Я слышал, как хлопнула дверь его лаборатории, и, усевшись в кресло, принялся читать газету.
«Что ж он собирается делать до завтрака?» – подумал я.
Потом вдруг я обратил внимание на одно газетное объявление и вспомнил, что у меня в два часа назначено свидание с издателем Ричардсоном. Посмотрев на часы, я увидел, что времени остается очень мало, и еще раз пошел по коридору в лабораторию: предупредить Путешественника во Времени, что мне надо уйти.
Когда я взялся за ручку двери, то услышал восклицание, как-то странно оборвавшееся, а вслед за ним какой-то треск и удар. Я открыл дверь. В лицо мне ударил ветер, и я услышал звон разбитого стекла.
Путешественника во Времени в лаборатории не было. На мгновение передо мной промелькнуло неясное видение, какая-то фигура в вихре из черного дерева и бронзы. Эта фигура была так прозрачна, что сквозь нее была отчетливо видна стоявшая позади скамья, на которой были разложены чертежи. Не успел я хорошенько протереть глаза, как видение исчезло.
Машина времени тоже исчезла. В дальнем углу лаборатории ничего не было: лишь медленно оседало облако пыли. Одно стекло под потолком, судя по всему, было только что разбито.
Я оказался в тупике. Я чувствовал: произошло что-то странное, но никак не мог понять, что именно.
Пока я стоял и в недоумении смотрел по сторонам, дверь в сад открылась и на пороге появился слуга.
Мы взглянули друг на друга.
– Что, мистер… вышел отсюда? – сбросив оцепенение, спросил я слугу.
– Нет, сэр. Никто не выходил. Я как раз думал, что найду его в лаборатории.
Тут я все понял. Рискуя огорчить Ричардсона, я остался ждать Путешественника во Времени и его второго, возможно, еще более странного рассказа, а также обещанных им образцов и фотографий.
Но я начинаю опасаться теперь, что мне придется ждать его всю жизнь. Путешественник во Времени исчез три года тому назад, и всем известно, что он до сих пор не вернулся!
Эпилог
Нам не остается ничего другого, как только удивляться и строить догадки. Вернется ли он когда-нибудь?
Может, он унесся в прошлое и оказался среди кровожадных волосатых дикарей раннего периода каменного века, когда люди еще не умели обтачивать оружие из камня. А может, он попал в бездны мелового моря или к чудовищным ящерам и огромным земноводным юрского периода…
Может быть, он и теперь – если, конечно, в данном случае можно применить слово «теперь», – бродит по кишащему плезиозаврами оолитовому рифу или разгуливает по пустынным берегам соленых морей триасового периода…
А может, он опять отправился в будущее, но не столь отдаленное, как в первый раз, и в этом будущем люди еще остаются людьми, хотя уже разрешены все трудные задачи нашего времени и все запутанные проблемы. Словом, он попал в период расцвета человеческой расы…
Я, по крайней мере, никак не могу допустить, чтобы наш век слабых экспериментальных попыток, отрывочных теорий и взаимных разногласий был кульминационным пунктом развития человечества. Так мне кажется. Но у него был очень пессимистический взгляд на прогресс человечества.
Я это знаю, потому что давно, задолго до всей этой истории с Машиной времени, мы с ним толковали о прогрессе. В развивающейся цивилизации он видел лишь бессмысленно нагромождаемую груду, которая должна была в конце концов рухнуть и задавить тех, кто ее сооружал…
Если все так и будет, нам не остается ничего иного, кроме как жить, делая вид, будто этого не случится. Мне лично будущее представляется темным и неизвестным. Оно полно неведомого, и только воспоминание о рассказах Путешественника во Времени освещает некоторые пункты.
А для своего утешения я храню два странных белых цветка. Засохшие, потемневшие, с хрупкими лепестками, они свидетельствуют о том, что даже после бесследного исчезновения человека с его силой и умом благодарность и взаимная привязанность продолжают жить.
Рассказы
В бездне
Лейтенант стоял перед стальным шаром и жевал сосновую щепочку.
– Что вы думаете об этом, Стивенс? – спросил он.
– Это, пожалуй, идея, – неуверенно протянул Стивенс.
– По-моему, шар должен расплющиться, – сказал лейтенант.
– Он, кажется, рассчитал все довольно точно, – произнес Стивенс бесстрастно.
– Но подумайте об атмосферном давлении, – продолжал лейтенант. – На поверхности воды оно не слишком велико: четырнадцать футов на квадратный дюйм. На глубине тридцати футов – вдвое больше; на глубине шестидесяти – втрое; на глубине девяноста – вчетверо; на глубине девятисот – в сорок раз; на глубине пяти тысяч трехсот, то есть мили, это будет двести сорок раз по четырнадцать футов. Итак, сейчас подсчитаем, – тридцать английских центнеров, или полторы тонны, Стивенс. Полторы тонны на квадратный дюйм! А глубина океана здесь, где он хочет спускаться, пять миль. Это значит – семь с половиной тонн.
– Звучит страшно, – произнес Стивенс, – но это удивительно толстая сталь.
Лейтенант не ответил и снова взялся за свою щепочку. Предметом беседы был огромный стальной шар, около девяти футов в диаметре, похожий на ядро какой-нибудь титанической пушки. Он был установлен в огромном гнезде, сделанном в корпусе корабля, а гигантские перекладины, по которым его должны были спустить за борт, вызывали любопытство всех заправских моряков, каким довелось увидеть его между Лондонским портом и тропиком Козерога. В двух местах в стальной стенке шара, один под другим, были прорезаны круглые люки со стеклами чудовищной толщины, и одно из них, вставленное в прочную стальную раму, было завинчено не до конца.
В то утро оба моряка впервые заглянули в шар. Он был весь выстлан внутри наполненными воздухом подушками, между которыми находились кнопки для управления несложным механизмом. Мягкой обивкой было покрыто все, даже аппарат Майерса, который должен был поглощать углекислоту и снабжать кислородом человека, находящегося в шаре. Внутренняя поверхность шара была обита столь тщательно, что им можно было бы выстрелить из пушки без малейшего риска для находящегося там человека. Эти предосторожности были вполне обоснованны, так как вскоре в него должен был влезть человек, после чего люки накрепко завинтят, шар спустят за борт и он постепенно начнет погружаться на глубину пяти миль, как и сказал лейтенант. Мысль о погружении не давала ему покоя, поэтому за столом он только об этом и говорил, успев всем изрядно надоесть. Пользуясь тем, что Стивенс был новым человеком на корабле, он снова и снова возвращался к этой теме.
– Мне кажется, – заявил лейтенант, – что стекло попросту прогнется внутрь, выпятится и лопнет под таким давлением. Дабрэ добивался того, чтобы под большим давлением горные породы становились текучими, как вода. И попомните мои слова…
– Если стекло лопнет, – спросил Стивенс, – что тогда?
– Вода ворвется в шар, как струя расплавленного железа. Приходилось ли вам когда-нибудь испытывать на себе действие водной струи, которую подвергли большому давлению? Она бьет подобно пуле. Она расплющит его. Она хлынет ему в горло и легкие, ударит в уши…
– Какое у вас богатое воображение! – перебил его Стивенс, ярко представивший себе эту картину.
– Я просто описываю то, что должно произойти, – сказал лейтенант.
– Ну а шар?
– Шар выпустит несколько пузырьков и спокойно уляжется навеки на илистом дне, а в нем будет бедный Эльстед, размазанный по своим лопнувшим подушкам, как масло по хлебу. – Он повторил эту фразу, словно она очень понравилась ему: – Как масло по хлебу.
– Любуетесь игрушкой? – раздался чей-то голос. Позади них стоял Эльстед, одетый с иголочки, в белом костюме, с папиросой в зубах; глаза его улыбались из-под широкополой шляпы. – Что это вы там говорили насчет хлеба с маслом, Уэйбридж? Ворчите, как всегда, на слишком низкую плату для морских офицеров? Ну, всего несколько часов – и я отправлюсь в путь. Сегодня нужно установить тали. Это чистое небо и легкая зыбь – как раз то, что нужно, чтобы сбросить за борт десяток тонн свинца и железа, не правда ли?
– Для вас это не так уж важно, – заметил Уэйбридж.
– Конечно. На глубине семидесяти-восьмидесяти футов, а я там буду секунд через десять, вода совершенно неподвижна, пусть даже наверху ветер охрип от воя и волны вздымаются к облакам. Нет. Там, внизу…
Он двинулся к борту, и оба его собеседника последовали за ним. Все трое облокотились о поручни и стали пристально глядеть в желто-зеленую воду.
– …покой, – закончил свою мысль Эльстед.
Через некоторое время Уэйбридж спросил:
– Вы абсолютно уверены, что часовой механизм будет исправно работать?
– Я его испытывал тридцать раз, – ответил Эльстед. – Он обязан исправно работать.
– Ну а если не будет?
– Почему же не будет?
– А я, – заявил Уэйбридж, – не согласился бы спуститься в этой проклятой махине, дайте мне хоть двадцать тысяч фунтов.
– Вы, я вижу, шутник, – проговорил Эльстед и невозмутимо плюнул за борт.
– Мне еще не совсем ясно, как вы будете управлять этой штукой, – сказал Стивенс.
– Первым делом я влезу в шар, а затем люк завинтят, – ответил Эльстед. – И когда я трижды включу и выключу свет, дав знак, что все в порядке, меня поднимут над кормой вот этим краном. Под шаром находятся большие свинцовые грузила, причем на верхнем грузиле прикреплен вал с намотанными на нем шестьюстами футами прочного каната. Это все, чем грузила соединяются с шаром, если не считать талей, которые будут перерезаны, как только шар спустят. Мы предпочли канат проволочному кабелю, поскольку его легче обрезать и он лучше всплывает, а это весьма важно, вот увидите. В каждом из этих свинцовых грузил есть отверстие, сквозь которое пропущена железная штанга, выступающая с обеих сторон на шесть футов. Если по этой штанге ударить снизу, она толкнет рычаг и приведет в движение часовой механизм рядом с валом, на который намотан канат. Очень хорошо. Эта штука будет медленно спущена на воду, тали перережут. Шар будет плыть, потому что он наполнен воздухом и, следовательно, легче воды, но свинцовые грузила упадут прямо вниз, и канат начнет разматываться. Когда он весь размотается, шар, притягиваемый канатом, тоже начнет погружаться.
– Но зачем нужен канат? – спросил Стивенс. – Почему не прикрепить грузила непосредственно к шару?
– Чтобы он не разбился там, внизу. Ведь он будет опускаться все быстрее и вскоре его скорость станет ужасающей. Не будь каната, он разлетелся бы вдребезги, ударившись о дно. Но грузила упадут на дно первыми, и тотчас же скажется плавучесть шара. Он будет погружаться все медленнее, потом остановится, а через какое-то время снова начнет всплывать. Тогда-то и заработает часовой механизм. Как только грузила стукнутся о дно океана, штанга получит толчок снизу и пустит в ход часовой механизм – канат начнет снова наматываться на вал. Меня притянет к морскому дну. Там я пробуду с полчаса; благодаря электрическому свету я смогу производить наблюдения. Потом часовой механизм освободит нож с пружиной, канат будет перерезан, и я стремительно всплыву вверх, как пузырек газа в содовой воде. Сам канат поможет мне всплыть.
– А вдруг вы ударитесь при этом о какой-нибудь корабль? – спросил Уэйбридж.
– Я буду подниматься с такой скоростью, что пронесусь сквозь него, как пушечное ядро, – ответил Эльстед. – Об этом не беспокойтесь.
– А предположим, какое-нибудь проворное ракообразное животное заберется в ваш часовой механизм?..
– Для меня это будет настоятельным приглашением остаться там подольше, – сказал Эльстед и, повернувшись спиной к воде, посмотрел на шар.
Эльстеда опустили за борт около одиннадцати часов. День был безмятежно тихий и ясный, горизонт тонул в дымке. Электрический свет в верхнем люке весело мигнул три раза. Когда шар начали медленно спускать на воду, один из матросов, повиснув на кормовых цепях, приготовился перерезать канат, связывавший свинцовые грузила с шаром. Шар, казавшийся на палубе таким большим, под кормой выглядел совсем крохотным. Он слегка покачивался, и два его темных люка, находившихся сверху, были похожи на глаза, в изумлении обращенные на людей, которые столпились у поручней.
– Интересно знать, нравится ли Эльстеду качка? – сказал кто-то.
– Готово? – спросил нараспев капитан.
– Готово, сэр.
– Так пускай!
Тали мгновенно были перерезаны, и большая волна перекатилась через шар, сразу ставший до смешного беспомощным. Кто-то махнул платком, кто-то неуверенно прокричал «Браво!», а мичман медленно считал: «…восемь, девять, десять!» Шар качнулся еще раз, потом дернулся, подняв фонтан брызг, и выровнялся.
Секунду он казался неподвижным, потом быстро уменьшился в размерах, а когда вода сомкнулась над ним, стал смутно виден сквозь нее, увеличенный преломлением лучей. Прежде чем успели сосчитать до трех, он исчез из виду.
Где-то далеко внизу, в воде, мелькнул белый огонек, превратился в искру и погас. И осталась только чернеющая водная глубь, откуда выплыла акула.
Внезапно винт крейсера заработал, вода заволновалась, акула исчезла в зыби и поток пены хлынул по хрустальной водной поверхности, поглотившей Эльстеда.
– В чем дело? – спросил один матрос другого.
– Отходим на несколько миль, чтобы он не стукнул нас, когда выскочит, – ответил тот.
Корабль медленно отошел на некоторое расстояние и снова остановился. Почти все, кто был свободен от работ, продолжали наблюдать за мерно колыхавшимися волнами, в которые погрузился шар. В течение ближайшего получаса все разговоры были только об Эльстеде. Декабрьское солнце поднялось уже высоко, и было очень жарко.
– Ему будет холодно там, внизу, – сказал Уэйбридж. – Говорят, на определенной глубине температура морской воды всегда близка к точке замерзания.
– Где он вынырнет? – спросил Стивенс. – Я что-то потерял направление.
– Вот в этой точке, – ответил капитан, гордившийся своим всеведением. Он уверенно указал пальцем на юго-восток. – И, по-моему, ему пора бы уже возвратиться, – добавил он. – Он пробыл под водой тридцать пять минут.
– Сколько времени нужно, чтобы достигнуть дна океана? – спросил Стивенс.
– При глубине в пять миль, учитывая ускорение, равное двум футам в секунду, это займет приблизительно три четверти минуты.
– Тогда он запаздывает, – заметил Уэйбридж.
– Похоже на то, – согласился капитан. – Я думаю, что несколько минут должно занять наматывание каната.
– Да, я упустил это из виду, – с видимым облегчением произнес Уэйбридж.
Началось томительное ожидание. Медленно проползла минута, но шар не показывался. Прошла другая, однако ничто не нарушало маслянистой поверхности воды. Матросы наперебой объясняли друг другу, что канат будет наматываться довольно долго. Палуба была усеяна людьми.
– Поднимайся, Эльстед! – нетерпеливо крикнул старый матрос с волосатой грудью.
Остальные подхватили его крик, словно перед поднятием занавеса в театре. Капитан метнул на них гневный взгляд.
– Если ускорение меньше двух футов, – сказал он, – то шар может и задержаться. У нас нет абсолютной уверенности, что цифры правильны. Я не так уж истово верю в вычисления.
Читать бесплатно другие книги:
