Операция «Переброс» Иевлев Павел

Глава 7

Служение

– Ну что же, – сказал Борух, – вот и познакомились.

– И что дальше? – поинтересовался Артём. В ушах его ещё звенело.

– Ну, логично было бы посмотреть, кто это там в колокол наяривает.

Набатный звон всё ещё раздавался над опустевшей площадью, но явно слабел и терял ритм. Похоже, неведомый звонарь изрядно выдохся. Прапорщик воткнул передачу, и БРДМ покатилась к храму. Под колёсами неприятно хрустело. Артём, держа наготове автомат, спрыгнул с брони на широкие ступени и подергал дверь. Как и следовало ожидать – заперто. Он постучал – сначала рукой, потом ботинком, потом, не дождавшись ответа, грохнул в дверь прикладом.

– Открывайте, свои! – заорал он из всех сил.

– Да брось ты, – скептически ответил высунувшийся из люка Борух, – они там оглохли небось от своёго звона. А ну-ка, отходи!

Бородатая рожа в танковом шлеме скрылась, и БРДМ, дёрнувшись, начала разгон прямо по ступенькам. Острый стальной нос с хрустом приложился к двери, и толстая дубовая воротина лопнула пополам, частично обвалившись внутрь. Машина откатилась назад, и Борух, не глуша двигатель, выбрался на броню.

– Пойдём, посмотрим, кто это там такой упорный!

Внутреннее пространство церкви было освещено десятками свечей. Тонкие церковные свечки горели на всех подставках, перед каждой иконой и даже на аналое. Остро пахло воском и ладаном, но храм был пуст. Артём, сориентировавшись, двинулся в боковой проход, к колокольне. В маленьком белёном помещении звонницы, практически повиснув на большом кованом рычаге колокольного привода, изнемогал небольшого роста батюшка в драном подряснике. Силы его были явно на исходе – выпучив невидящие от усталости глаза, бледный и мокрый от пота, с торчащей веником встрёпанной бородкой, он всем весом тянул книзу громоздкий рычаг, подпрыгивая на противоходе. Сверху доносилось тяжёлое гулкое «БАМММ!», от которого вибрировали стены и закладывало уши, и человек снова повисал на рукоятке.

Его пришлось буквально силой отцеплять от рычага – звонарь уже практически не воспринимал окружающее и никак не мог понять, что пришли люди. Издав последний замирающий звук, колокол умолк. Священник тяжёло дышал и, казалось, ничего не видел и не слышал, погруженный в какой-то шоковый транс.

– Эка его заколбасило-то! – сказал Борух с уважением. – Упёртый мужик!

– Ещё бы, – согласился Артём, – пару часов колотил, не меньше. Неудивительно, что так обалдел – от этакого-то грохота… У меня б точно башка лопнула!

Подхватив несчастного под мышки и за ноги, Борух с Артёмом повлекли его к выходу. На ступеньках священник вдруг пришёл в себя, оглянулся вокруг безумными глазами и начал рваться из рук, пытаясь вернуться в храм. Он что-то слабо бормотал, и Борух, наклонившись к нему, разобрал:

– Демоны, демоны… Чёрные твари… Адские птицы…

Прапорщик пожал плечами и потащил священника в люк БРДМ, не обращая на его слабые попытки вырваться никакого внимания. Устроив его на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке бронемашины, он с облегчением вздохнул и уселся за руль.

– Придержи его там, писатель! А то он, не ровён час, опять звонить побежит… Эка, демоны ему… Птицы, вишь, чёрные… Вот ещё не было печали!

– Чёрных птиц я видал, – пожал плечами Артём. – Но у меня больше собаки шалят. Хотя насчет демонов уже готов пересмотреть картину мира. Понагляделся тут…

Он уселся на откидное сиденье у борта рядом со священником, но тот уже не рвался бежать, только тяжёло, с присвистом дышал, глядя в потолок.

– Эй, как тебя… Артём! Куда поедем? Ты вроде абориген… Нужно надёжное местечко – посидеть, мыслями раскинуть о жизни нашей скорбной…

– Есть у меня нечто вроде крепости… Я теперь практически феодал, так сказать… Барон Рыжего замка.

Когда надёжно запертые стальные ворота отсекли опасные пространства ночных улиц, и фары заглушённой БРДМ погасли, Борух выбрался на броню и огляделся.

– Да, действительно настоящий замок! Без штурмовой авиации хрен возьмёшь! Могучая вещь!

– Защитников только негусто, – пожал плечами Артём.

Священник практически пришёл в себя, но молчал и посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, как будто отгонял морок. В донжон его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.

– Выпейте, батюшка! – сказал Борух. – Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.

Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь.

– Может, у него пост сейчас? – неуверенно предположил Артём. В церковных делах он был не силен.

– Ну так я ему и не колбасу предлагаю, – заметил Борух. – Вискарь, он вполне кошерный… То есть постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!

– Чёрт лысый тебе отец! – неожиданным басом рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. – Нехристь иудейский…

…Большинство священников действительно верят в Бога. Циники, представляющие себе священство в виде скопища таких же циников, только толстых и бородатых, чаще всего неправы. Да, отец Олег был бородатым и нарастившим за несколько спокойных лет небольшое брюшко, но отнюдь не циником. И он верил в Бога. Всегда. С верой в себя оказалось хуже…

Весьма непростыми путями пришёл к Служению Олег, много шрамов накопилось в душе. Это помогало понимать таких же как он – людей, с которыми жизнь обошлась неласково. Их всегда было много на Руси – мечущихся искателей, потерявших прежде всего себя, а потом уже остальное – кто здоровье, кто жилье, кто разум, кто способность противостоять соблазну алкоголя, а чаще всего – всё это вместе. В любовно поднятой из руин пригородной церковке привечал он всякого и каждому находил нужное слово (иногда и крепкое), поучение и настояние. Находил и посильное занятие, и скромную помощь, и душевный покой. В общем, был из тех священников, которые служат оправданием существования Церкви даже в глазах самого закоренелого атеиста.

А потом всё кончилось. Сначала, не сумев оправиться от подхваченной в стылом доме пневмонии, тихо скончалась жена. Затем отца Олега без объяснений лишили прихода, отправив третьим попом в полуразвалившийся, оставшийся от бывшего некогда большого монастыря собор при семинарии, где он фактически должен был выполнять обязанности дьякона. С трудом и кровью восстановленный храм, на который Олег положил пять лет жизни, передали только что рукоположенному юнцу – то ли нелюбимому родственнику, то ли отставному любовнику митрополита. Это был полный крах, и Олег усомнился. Не в Боге, нет – но в себе и Церкви. Тем ли он занимался эти пять лет? Если это было нужно Богу, то почему Он допустил свершиться такой несправедливости? Если же было не нужно, то что же тогда Ему надо? Обретённый смысл жизни растворился в дыму ладана, оставив в душе кровоточащую пустоту.

Отец Олег впал в грех отчаяния – и взмолился о знаке. Стоя на коленях в маленькой комнатке семинарского общежития, где он ныне проживал по отсутствию семьи, он всматривался в суровое лицо на потемневшей иконе и просил дать ему знак – правильно ли он живёт. Нужно ли его служение Богу? Никогда прежде он не молился с такой неистовостью, почти впадая в транс в надежде расслышать – хоть раз в жизни – какой-то ответ. Малейший признак того, что он кричит не в пустоту…

И тут в окно ударилась птица.

Старые деревянные рамы сотрясались, дрожали стекла, но птица раз за разом налетала из ночной тёмноты и молча ударялась о пыльное окно. Олег стоял на коленях и боялся поверить – неужели? Неужели это тот знак, который он вымаливал? Вскочив с пола, он кинулся к окну и начал, срывая ногти и обдирая пальцы, выворачивать закрашенные шпингалеты. Сроду не открывавшаяся рама не поддавалась, но Олег не отступал, колотя по ней кулаками и дёргая ручки. В конце концов присохшая створка с хрустом сдвинулась, Олег приналёг, и в распахнувшееся окно ворвался свежий ночной воздух, вместе с комком перьев и когтей. Крупная городская ворона, яростно блестя чёрными глазками, вцепилась священнику в лицо и, яростно раздирая когтистыми лапами щёки, попыталась ударить клювом. Из рассечённой брови хлынула, заливая глаза, горячая кровь. Подвывая от ужаса и отвращения, Олег вцепился в пернатое тело и, сорвав с лица птицу, швырнул её в угол. От жуткой боли мутилось в глазах, кровь потоками текла с разорванных щёк, заливая подрясник.

Олег, тяжtло дыша, стоял в углу кельи и смотрел на жуткую птицу. Наглая тварь, взъерошив перья, сидела на столе, глядя на него то одним, то другим, похожим на яркую бусину, глазом. Судя по всему, извиняться она не собиралась. Более того, взгляд её казался до жути осмысленным и каким-то прицеливающимся, как будто ворона выбирала, какой глаз у Олега вкуснее. Олег засомневался – на посланца Господня помойная птица походила мало, скорее уж на одну из тварей диавольских, если, конечно, это не случайное совпадение. Может быть, это просто сумасшедшая ворона? Нажралась на свалке какой-нибудь дряни и подвинулась своим невеликим птичьим умишком… Утирая рукавом кровь с лица, Олег оглянулся, присматривая какую-нибудь палк у, чтобы выгнать птицу за окно. Ничего подходящего не попадалось – под рукой был только молитвенник. «Кинуть в неё, что ли? Как Лютер в чёрта чернильницей…» – подумал Олег. Усмехнувшись неожиданному сравнению, он потянулся за увесистой книгой, но тут ворона, хрипло каркнув, ринулась в атаку. Священник успел закрыть лицо рукой, но проклятая птица вцепилась в предплечье с жуткой силой, легко разрывая когтями тонкую ткань подрясника, и долбанула клювом в лоб. Это оказалось настолько больно, что в глазах засверкали белые вспышки, и Олег в голос закричал, пытаясь отбросить от себя мерзкую тварь.

Хрустнули птичьи косточки, полетели перья, и священник, схватив состоящую, кажется, из одних когтей и злобы ворону обеими руками, быстро подбежал к окну и выкинул туда проклятую птицу. Тварь попыталась взлететь, но, нелепо взмахнув помятыми крыльями, криво спланировала куда-то в тtмноту. Пятная стекла обильно льющейся кровью, Олег поспешно закрыл тугие рамы и заметался по келье, шипя от боли. В конце концов, старая рубашка уняла кровотечение, а хороший глоток коньяка успокоил галопирующее сердце. Он сидел на жёстком казенном табурете и рассматривал изодранные руки, пытаясь понять, что же значит это нелепое происшествие. Просто безумная птица? Или всё-таки некий знак? И если знак, то что он должен сказать ему? Олег всегда где-то в глубине души думал, что если Бог хочет чего-то от своих творений, то он мог бы выразить свою волю и пояснее, чем смутные, поддающиеся многочисленным толкованиям древние писания. Конечно, он знал, что это слабость и примитивизм – да он сам мог с ходу дать правильное богословское объяснение о свободе воли, – но легкая досада оставалась. Отчего бы не написать огненными буквами по небу? Мол, творения возлюбленные мои, поступайте так-то и так-то, а вот эдак – никак не могите. Люди, конечно, и в этом случае поступали бы как всегда, но по крайней мере воля Господня была бы выражена недвусмысленно и очевидно.

Замотанные полосами ткани руки дёргало ноющей болью, ссадины на лице запеклись неровными корками, но духовное смятение было гораздо важнее. Олег понял, что не в силах оставаться один, наедине с собственными бурлящими мыслями, и выбежал в коридор. Отец Алексий, пожилой духовник Олега, жил в соседнем крыле общежития и в столь поздний час должен был быть, несомненно, в своей келье. Старик был не слишком хорошо образован, но отличался потрясающим здравомыслием и глубокой верой. Он как будто излучал душевное тепло, успокаивая мятежный разум подопечного буквально двумя-тремя словами. Олегу вдруг остро захотелось увидеть добрые глаза духовника, его прячущуюся в густой бороде улыбку и услышать привычное: «Суемудрствуешь, чадо!»

Гулкие коридоры старинного здания семинарии были темны и пусты. Олег не раз замечал, что причудливая архитектура удивительным образом глушит звуки шагов и разговоров, создавая ощущение заложенности в ушах. Было ли это сделано специально, чтобы не отвлекать духовных лиц от благочестивых размышлений, или оказалось случайной причудой акустики, Олег не знал, а спросить у кого-нибудь не было случая. Однако сейчас с этой привычной тишиной что-то случилось – коридор наполняли слабые, но отчетливо слышимые скрипы, шелест и постукивание. Такое впечатление, что за каждой дверью что-то происходило. Что-то очень и очень неприятное. Как будто кто-то пытался открыть их изнутри, но не мог или не умел. Олегу стало страшно. Казалось, что коридор уходит в бесконечную тьму, а двери вот-вот распахнутся, и оттуда… Он помотал головой, выгоняя дурацкие мысли. Страх был совершенно иррациональным, как во сне, но издёрганные нервы не выдержали, и Олег побежал. Бежать по коридору семинарии было как-то неприлично, но по крайней мере собственный топот заглушал этот жуткий шелест за дверями. Странно, но Олегу даже не пришло в голову молиться, лишь где-то в глубине сознания бормоталось что-то вроде: «Господи, помилуй, Господи, помилуй». А может, это было: «Твою мать, твою мать» – фоновый звук оглушенного стрессом разума.

Единым духом проскочив три коридора и два лестничных пролёта, Олег остановился перед толстой деревянной дверью кельи отца Алексия. Ему стало стыдно за дурацкую панику – коридоры оставались пустынны, и никакие чудовища не кинулись на него из-за дверей. Коря себя за неприличную для священника душевную слабость, Олег постоял перед кельей наставника, успокаиваясь и переводя дух, и только потом тихо постучал. Ответа не было. Олег удивился – он отлично знал неизменный на протяжении многих лет распорядок дня своего духовника. В этот час старик должен был находиться в келье и бодрствовать за книгой. Олег набрался решимости и постучал громче, уже обмирая внутренне от дурных предчувствий. Из кельи донёсся тот самый, пугающий до обморока, настойчивый шелест. Прошептав: «На тя, Господи, уповаю», – Олег рванул на себя витую латунную ручку.

В первую секунду Олегу показалось, что его старый духовный наставник напялил на себя нелепую шапку, вроде тех тряпичных пёстрых куриц, что надевают на чайники, и лишь потом он разглядел в тусклом свете упавшей настольной лампы, что на голове старика, вместо привычной камилавки, восседает огромная, размером с раскормленного индюка чёрная птица. Лица под этим жутким головным убором не было – лишь красно-бурые клочья некогда белой бороды торчали смятой паклей из кровавого месива с пустыми провалами глаз. Олег застыл на пороге, глядя на невозможное зрелище, и не мог отвести взгляд от неестественно белых фарфоровых зубов, сияющих сквозь превратившиеся в лохмотья губы. До него не сразу дошло, что келья полна ворон, – серые птицы бродили среди разбросанных бумаг и перевёрнутых чашек, вспархивали, тяжело перелетая со шкафа на стол, и движения их, пугающе осмысленные, – как будто судебные приставы пришли описывать имущество покойного, – производили те самые стуки и шелест. Но самым страшным было не это – за креслом несчастного духовника стоял чёрный силуэт, от которого веяло таким нечеловеческим и гадким ужасом, что это воспринималось на физическом уровне, как непереносимый омерзительный запах. Позже Олег назвал это для себя «смрад души», но тогда просто закричал и, захлопнув дверь, опрометью бросился на улицу.

В огороженном старым кирпичным забором дворе семинарии было темно и безлюдно. Фонари почему-то не горели, не светила луна, и пустое пространство казалось наполненным чернилами озером. Олег в панике бросился к воротам, одержимый одной мыслью – прочь, наружу, вырваться из этой жуткой шелестящей тишины! За спиной раздалось громкое хлопанье крыльев, и тут священник, зацепившись ногой в темноте за что-то твёрдое, рухнул на землю, больно ударившись плечом. Волосы взъерошил порыв ветра – летучая тварь промахнулась. Подвывая от ужаса, Олег ринулся вперёд на четвереньках, сбивая колени о брусчатку двора, и с размаху врезался головой в жестяной борт машины. Из глаз посыпались искры, от боли навернулись слёзы, но он, не обращая на это внимания, рванул на себя ручку двери и стремительным рывком вбросил в кабину своё тучное тело. Захлопнув дверь, Олег судорожно перевёл дух – машина казалась островком безопасности. Старая раздолбанная «Волга» была казённым имуществом прихода, и на ней ездили по делам все, имеющие права. Отпевать ли покойника в дальнюю деревню, на рынок ли за продуктами – везде, покряхтывая, ползала замученная «двадцать четвертая». По этой причине ключи от зажигания хранились под ковриком, что Олегу было прекрасно известно. Проклиная мешающее пузо, он шарил под ногами в тёмноте, пытаясь на ощупь подцепить пальцами брелок.

Неожиданно машина ощутимо содрогнулась – на крышу приземлилось нечто весьма массивное. Олег, обливаясь холодным потом, ещё быстрее зашарил под ковриком. Сверху раздался неприятный железный скрежет – такое впечатление, что кто-то вспарывал когтями крышу, как консервную банку. В желудке Олега предательски забурчало. Наконец металлическое кольцо подвернулось под вспотевшие пальцы, и он, преодолевая нервную дрожь, вставил ключ в замок зажигания. Стартёр неприятно всхрюкнул, взвыл и отключился – завести норовистую машину можно было только с немалой долей смирения и молитвы. Олег, шепча непослушными губами «Отче наш», снова и снова поворачивал ключ, пока изношенный бендикс не зацепился прочно за венец маховика, и мотор, вздохнув, не затарахтел. На крыше топало и скрежетало, периодически к этим звукам добавлялся сильный удар – видимо, клювом. Олег в каждую секунду ожидал, что, в лобовом стекле появится жуткий чёрный силуэт, распахнётся давно уже не запирающаяся дверь старой машины, и тут случится то жуткое, чего даже и представить себе нет сил.

Зажглись фары, и в их свете Олег увидел, что двор полон птиц. Крупные серые вороны сидели рядами, как на параде, пристально глядя на машину. Он включил заднюю передачу и, нажав газ, резко бросил сцепление, чтобы стряхнуть птицу с крыши. Машина прыгнула назад, и здоровенная чёрная тварь соскользнула от рывка на капот. Сквозь лобовик на Олега уставились круглые бусины чёрных глаз. Священник затруднился бы опознать породу птицы, даже будь у него такое желание, но ему показалось, что размером она, как минимум, со страуса, а клюв не уступает ледорубу. И этот чудовищный клюв с размаху долбанул по стеклу. Олег непроизвольно откинулся назад, загораживаясь рукой, – ему показалось, что сейчас в лицо хлынет ливень осколков, но лобовик выдержал. Олег дёрнул ручку коробки передач и рванул машину в сторону ворот. Птица, скрежеща когтями по капоту, пыталась удержаться – растопыренные крылья закрывали обзор. Однако Олегу наконец повезло – снеся ветхие створки, старая «Волга» вылетела на улицу. От сотрясения проклятая тварь, взмахнув крыльями, провалилась куда-то в темноту. Стараясь унять сердцебиение, Олег вывернул на шоссе в сторону города. Разгоняя ослепшую на правую фару машину по пустой тёмной трассе, он шептал молитвы, ещё не веря своему избавлению от демонической напасти. Никто его не преследовал, крылатые твари не пикировали с тёмных небес, жуткие силуэты не вставали из тьмы в свете фар, и священник начал потихоньку успокаиваться. Когда под колёсами мелькнула светящаяся флуоресцентная надпись, Олег не обратил на неё внимания.

Глава 8

Тайны Рыжего замка

– Ого, как я погляжу, батюшка наш оклемавшись! – засмеялся Борух.

– Чёрт лы…

– Да, да, понял, – перебил его прапорщик без малейшего смущения, – чёрт лысый мне, батюшка, иудейскому нехристю. А вы, поди, ангела пресветлого на выручку ждали?

Священник насупился и молча ткнул в сторону Артёма пустым стаканом. Тот так же молча наплескал половину, однако священник лишь дёрнул требовательно рукой. Артём, вздохнув, долил доверху. Олег мрачно заглянул в ёмкость, зачем-то понюхал и лихо опрокинул содержимое.

Помолчали.

– И всё ж таки, ба… ну ладно, как вас называть-то?

– Олегом крещён, – мрачно пробасил священник.

– Отец Олег, значит…

– Кому отец, а кому и капец!

– Видал, Артём, какой нам суровый батюшка попался! Вы, отче, часом, не антисемит?

– Такого греха не имею, – солидно ответствовал пришедший в себя Олег. Принятые на голодный желудок двести граммов алкоголя вернули ему боевой настрой.

– Тогда давайте не будем ругаться, – примирительно сказал Борух, – чего это вы раззвонились-то на ночь глядя?

– Так свету, вестимо, конец пришёл. Демоны вокруг, псы адские…

– Так вы, выходит, бесов гоняли?

Олег вздохнул и выразительно покрутил пустым стаканом. Артём вылил туда остатки виски – набралось чуть больше половины. Священник степенно отхлебнул, поставил стакан на столик и покрутил головой в поисках закуски.

– Закусь только скоромная, батюшка, – почтительно предупредил Артём. – Сосиски. – Не будучи религиозным, он, однако, попов слегка робел.

– Не человек для поста, но пост для человека! – назидательно сказал Олег. – Тащи сосиски.

Некоторое время все собравшиеся, разорив коллекцию декоративного холодного оружия, жарили в камине сосиски на шпагах и молчали, собираясь с мыслями. Первым нарушил тишину неугомонный Борух:

– Так, значит, ваша версия, Олег, – Армагеддон? Всеобщий конец света?

Священник тяжело вздохнул, отложил недоеденную сосиску и отхлебнул из стакана.

– Не будьте вы так подвержены стереотипам, уважаемый Борух! Не всякий священник – твердолобый ортодокс, не читавший ничего, кроме Библии. Я прекрасно понимаю, что картине данного конкретного апокалипсиса не хватает… ну масштаба, что ли. Ни тебе ангелов с трубой, ни всадника бледного на коне окаянном, да и произошло всё как-то моментально и не поучительно. Какой смысл в таком апокалипсисе, ежели нет ни примера, ни воздаяния?

– Пафосу мало? – подмигнул Борух.

– Да, если хотите, и пафоса тоже. Ежели мы предполагаем здесь свершившийся по предсказанному апокалипсис, то сие есть действие целенаправленное сил надмирных, а потому и знамения должны быть соответствующие.

– И что же вы предполагаете причиною сему действу? – невольно скопировал тон Борух.

– Предполагаю действо это имеющим природу инфернальную, но не глобальную.

Артём и Борух некоторое время молча переваривали сказанное.

– Значит, по-русски говоря, это демоны всех пожрали? Но не везде, а только тут? – спросил Артём.

Отец Олег солидно кивнул и отправил в рот последнюю сосиску.

– Мыслится мне, – сказал он не совсем внятно, – что в иных местах жизнь своим чередом идет. Пробовал ли кто покинуть град сей?

– Я пробовал, – мрачно ответил Артём. – Раз этак тридцать попробовал и утомился. Солярки только три бака впустую сжёг.

Артём пересказал, как мог, недавние события, не забыв упомянуть и свои версии происходящего. Все задумались.

– Нет, Артём, – сказал наконец Борух, – это в тебе писательское сыграло. Инопланетяне или американцы – слишком шаблонно. Для книжки годится, для жизни – нет.

– Да я сам вижу, что концы не сходятся, – вздохнул Артём, – однако ж для естественного катаклизма всё как-то слишком замысловато.

– Да, я бы тоже не стал силы природы привлекать, – согласился Борух, – тут, я думаю, всё-таки некая разумная воля присутствует. Давайте прикинем, что мы имеем: некий немалый кусок пространства оказывается закрыт, покинуть его, если верить Артёмовым экспериментам, невозможно, люди исчезают – буквально на глазах…

– На глазах? – заинтересовался Артём.

– Ну не то чтобы… Но отвернулся, раз – и уже нету…

– Стоп, то есть это прям при тебе происходило, в реальном времени? А когда?

– Да вот, собственно, сегодня – то есть уже вчера, время-то за полночь. С утра у нас в гарнизоне эта чертовщина попёрла.

– Ничего не понимаю… У меня уже в четверг было пусто, как на кладбище, и собачьи бега с препятствиями. А у вас, батюшка, когда началось?

Священник задумчиво почесал бороду:

– А вот и не знаю, признаться. Впал в грех уныния и спасался молитвою, со вчера пребывая в келье своей. И лишь птицы диавольские изгнали меня оттуда сего дня вечером. Но припоминаю, что призыва ко вседневной вечерней я вчера не слыхал, а к ночи и вовсе затихло всё. Но к утрене в четверг звонили. У нас устав для семинаристов полумонастырский, две службы в будний день.

– Интере-е-есно… Птиц я тоже видел, но ещё позавчера утром. И по всему выходит, что в городе люди пропали в ночь со среды на четверг, у вас, батюшка, в четверг днем, а у вас в гарнизоне – в пятницу утром… А как далеко от города ваш храм?

– Это не храм, это семинарский летний центр. Общежитие, архиерейская школа… Бывший Воскресенский монастырь. Реставрируем в послушании, там и проживаем.

– Знаю, где это, километров сто к югу. Наш гарнизон подальше, на границе области, – откликнулся Борух, – почти двести. У нас в четверг утром большая группа офицеров уехала в город в штаб округа – и не вернулась к вечеру, пропав со связи. Но на утренней поверке в пятницу личный состав был, а к вечеру остались только я и… Да, в общем, в конце концов один я и остался. Птиц не отмечено, собаки были. Но собаки и птицы – это ещё ладно… Однако Чёрные… – это совсем другая история, и она мне очень сильно не нравится. Напрашивается вывод, что здесь должно происходить нечто, не предполагающее наличия людей.

– Причем город, судя про всему, был эпицентром, началось с него, – кивнул Артём. – Тут люди исчезли ещё ночью. Я ехал утром, на дорогах уже было пусто. А вы, батюшка, видели кого?

Борух с Артёмом повернулись к Олегу, но священник, утомлённый тяжёлым днем и изрядной порцией виски, уже спал, неловко откинув голову на спинку кресла.

– А и верно, – сказал Борух, – засиделись мы чего-то. Денёк у всех выдался не из лучших, так что отдохнуть надо. Иди-ка ты, Артём, спать, а я подежурю. На рассвете разбужу – сменишь меня.

Артём, прихватив зачем-то автомат, побрёл искать спальню, а Борух направился к кованой винтовой лестнице, ведущей на башню. Лучшего наблюдательного поста было не найти.

Самым высоким помещением Рыжего замка оказалась маленькая, три на три метра, квадратная комнатка, снабжённая широкими стрельчатыми окнами на все стороны света, образующими своеобразный «фонарь», – не то студия для художника, не то место для маяка. «Шикарная снайперская точка», – подумал Борух и внутренне усмехнулся. Сесть в комнате было не на что, и он в задумчивости начал ходить из угла в угол, иногда останавливаясь и пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь стёкла. На улице, однако, была практически полная темнота, которую редко удаётся наблюдать современному человеку. Никакого рассеянного отсвета далёких фонарей, никаких светящихся окон и – никакой луны. Отсутствие спутника Земли на привычном месте смущало Боруха больше всего.

Это говорило о космическом масштабе происходящего, а таким силам противопоставить просто нечего. Собственно, смысла в этом дежурстве особо не было – в тёмноте не разобрать даже очертаний стены. Так что если неведомый враг полезет на штурм без криков и стрельбы, то Борух ничего и не заметит, пока не начнут ломать двери в дом. Тем не менее его военная натура протестовала против идеи плюнуть на всё и завалиться спать, не выставив часового. «Ничего, – подумал Борух, посмотрев на светящийся циферблат часов, – вот-вот начнёт светать, там и разберёмся». Он продолжал ходить из угла в угол, потом, не без труда разобравшись в мудрёной конструкции, приоткрыл фрамуги окон, чтобы пыльные стекла не мешали смотреть, но почти сразу пожалел об этом – на улице оказалось неожиданно холодно для летней ночи. Сонливость сразу как ветром сдуло, остались только резь в уставших глазах да ломота в теле. «Да, – подумал с сожалением Борух, – мне уже не двадцать лет, когда мог по трое суток не спавши идти в бой. Сейчас рассветёт, огляжусь, разбужу нашего писателя и спать завалюсь…»

Однако рассвет явно не спешил. Борух раз за разом с нетерпением смотрел на часы, пока не убедился окончательно, что все сроки прошли, а солнце и не думает озарять горизонт. Выругавшись, он достал из кармана компас-брелок, чтобы хотя бы определиться с востоком, но тот вёл себя как-то не слишком уверенно – стрелка, покачавшись, указала на ручной пулемёт. Когда же прапорщик, прислонив пулемёт к стене, отошёл от него подальше, то компас, утратив жизненный ориентир, растерялся окончательно – стрелка описывала вялые круги, не желая определиться. Казалось, на картушке вот-вот появится надпись «Ошибка 404. Север не найден», как на компьютере с упавшим Интернет-соединением. Высунувшись, насколько позволяла фигура, в приоткрытое окно, Борух попытался отыскать Полярную звезду – но не преуспел. На небе не было даже Большой Медведицы, которую может найти и самый неискушённый в астрономии человек. Небо оказалось совершено чужим и незнакомым.

Спустившись по витой лестнице в зал, Борух обнаружил, что камин прогорел, а спящий в неудобной позе священник оглашает пространство зычным храпом. Борода его вызывающе торчала в потолок, содрогаясь от богатырских «Хрррр… Хрррр… Хрррр…». Усмехнувшись этому зрелищу, прапорщик пошёл искать Артёма, коего и обнаружил в ближайшей спальне. Писатель беззастенчиво дрых, завернувшись в гобелен, явно сорванный со стены. Видимо, разыскивать постельное белье и одеяла Артёму было лень… К идее проснуться организм Артёма отнесся без малейшего энтузиазма, но тут уж прапорщику опыта было не занимать – писатель и сам не понял, как оказался стоящим посреди комнаты в зашнурованных ботинках и с автоматом в руках. Очумело лупая глазами в свете фонарика, Артём спросил:

– Ты вроде обещал на рассвете разбудить?

– Боюсь тебя огорчить, – мрачно ответил Борух, – но рассвета, похоже, не будет…

Артём не то чтобы не поверил Боруху, но, согласитесь, в такой новости требуется убедиться самому. Вздрагивая от не по-летнему холодного воздуха, он долго стоял во дворе Рыжего замка, вглядываясь в тёмное небо в поисках знакомых созвездий. Его познания в астрономии находились на уровне романтических прогулок с девушками под звёздным небом, но и тех немногих звёздных фигур, в которых Артём был уверен («смотри, милая, это – созвездие Лебедя… правда красиво?»), на этом небе явно не наблюдалось. Кроме того, рассветом даже и не пахло – горизонт был со всех сторон равномерно тёмен.

– Ну и что же нам теперь делать? – растерянно спросил Артём.

– Думаю, наша позиция проста и очевидна – стараемся выжить, и ждем продолжения этого цирка. В конце концов, всё это должно чем-то закончиться. Главное – дотянуть до этого светлого часа.

– Не факт, что светлого… – мрачно протянул Артём, – что-то солнышка не видать, да и холодает ощутимо…

– Это я заметил, – согласился Борух, – как бы зимовать не пришлось. Что у нас с запасами? У меня в броневичке несколько ящиков с сухпаем, но воды почти нет.

– Здесь есть своя скважина и насосы. Надо дизель-генератор запускать, будем со светом и водой. Есть газовое отопление – но баллоны, скорее всего, пусты. А вот со жратвой ситуация не очень – мои запасы почти все сгинули вместе с пикапом.

– Значит, надо фуражирский рейд устраивать. Но сначала – свет.

Вооружившись фонарями и связкой ключей, Артём с Борухом отправились в подвалы замка. За впечатляющей железной дверью находился слегка запылившийся, но вполне с виду исправный дизель-генератор размером с полпаровоза. Несколько здоровенных танковых аккумуляторов вдоль стены, пульт с рубильниками и лампочками, аккуратные сборки толстых кабелей – конструкторы автономной системы поработали не зря. На пульте горела одинокая зелёная лампочка готовности батарей. Артём решительно вдавил большую красную кнопку с недвусмысленной надписью «Start engine». Утробно рыкнул стартёр, и затарахтел, набирая обороты, дизель. Под потолком моргнули и начали набирать яркость лампочки, а на пульте стрелочки поползли в зелёные сектора. Дождавшись, пока обороты генератора стабилизировались, а движок прогрелся, Артём перекинул рубильник из положения «внешн. электр.» в позицию «автоном. электр.», подписанные от руки на бумажных наклейках. В недрах пульта защёлкали реле, лампы моргнули и загорелись ярче.

Детальное исследование подвалов заняло не один час – их размера не устыдился бы и настоящий средневековый замок. Впрочем, никакой готической романтики – ни скелетов на цепях, ни сырых каменных сводов, ни даже плесени, – на удивление серые и скучные бетонные казематы, которые не ожидаешь обнаружить под такой затейливой постройкой. Боруху всё это напоминало какой-нибудь подземный пункт управления – крашенные шаровой краской стальные двери, кабели на стенах и взрывобезопасные плафоны подвешенных к потолку ламп. В большинстве помещёний было пусто и пыльно, и совершенно непонятно, зачем всё это понастроили. Зато тщательная ревизия выявила два промышленных холодильника – зияющих светлой пустотой полированного металла, но способных вместить по паре замороженных мамонтов каждый. Кроме этого, обнаружились рампа под стандартные пятидесятилитровые газовые баллоны (баллонов не было) и нечто, похожее на бомбоубежище, – могучая железная дверь, открыть которую так и не удалось. Собственно говоря, совершенно непонятно, как вообще предполагалось за дверь попадать, – никаких намёков на замки, а массивная кремальера вращалась свободно, явно не соединенная с открывающим механизмом. Потолкавшись без толку минут десять, Артём с Борухом просто плюнули на эту загадку, отложив её на потом. Водяной насос обнаружился на нижнем ярусе – круглая стальная крышка закрывала бетонное кольцо люка, и из неё торчали провода и трубы. Повернув ручку на висящем на стене щитке, они были вознаграждены тихим гудением – насос заработал, закачивая воду по трубам наверх в резервуар или напорный бак. Оставалось надеяться, что управляющая насосом автоматика исправна, и замок не затопит.

Выбравшись из подвалов, Борух отправил Артёма будить священника, а сам пошёл разбираться с охранным пультом. По счастью, все кнопки и переключатели были подписаны, и он без труда включил системы видеонаблюдения за периметром – к его несказанному удовольствию, современные камеры видели в темноте, выдавая пусть чёрно-белую и зернистую, но вполне разборчивую картинку. Строитель замка оказался воистину параноиком, и система безопасности была продумана отлично – камеры стояли на стенах, давая перекрывающиеся сектора обзора на вереницу мониторов, а специальная широкоугольная видеосистема, похоже, вращалась на шпиле самой высокой башни, пробегая полный круг за пару минут. Впрочем, с неё как раз картинка была самой паршивой – в темноте разрешающей способности камеры явно не хватало. Кроме камер, в систему безопасности входили, очевидно, датчики движения – если верить надписям на пульте.

На мониторах слежения отчетливо просматривалось окружающее замок пространство, и, понаблюдав минут десять, Борух убедился, что немедленный штурм им не грозит. Более того, дорога перед воротами оказалась совершенно пуста – никакой, даже самой мелкой и блохастой шавки. Вокруг стен тоже не было заметно никакого движения. Похоже, на какое-то время осажденных оставили в покое, а может быть, урон, понесённый противником перед собором, оказался слишком велик. Хотя в это Боруху верилось с трудом. Поэкспериментировав с прожекторами (мощные лампы заливали беспощадным светом любой сектор перед стенами на выбор), Борух переключил систему на звуковую сигнализацию и вышел из помещёния охраны.

В гостиной Артём пытался сварить кофе в камине, примотав рукоять джезвы к кочерге. Получалось плохо – в посудину летел пепел, и держать было неудобно, – но Артём не сдавался.

– Утро без кофе – не утро, – бодро сказал он Боруху. – Тебе сварить порцию?

– Да, не помешало бы, – ответил тот, – это вы с батюшкой всё продрыхли, а я так и не ложился.

– Тогда этот тебе – я себе ещё сварю. Только сахара нет. Кофе-то я из машины прихватил, а сахар забыл. И завтракать, кстати, нечем. На здешней кухне пусто, а без газа и плита не работает.

Артём, не утруждая себя поисками чашек, налил кофе в толстый стакан для виски и, выплеснув остатки гущи в камин, насыпал новую порцию.

В гостиную вошёл отец Олег, стряхивая воду с бороды и утираясь рукавом подрясника.

– Необжито у вас тут, – укоризненно сказал он, – в ванной полотенец нету, в сортире – бумаги, да и вода зело холодная!

– Отчего же это «у нас»? – обиделся Артём. – Оно и у вас, батюшка, также. Или вы задумали нас покинуть?

– Нет уж, – ответствовал священник с достоинством, – не покину. Пропадёте вы без меня! Свари-ка мне лучше кофию, чадо!

Артём, обалдевший от такого заявления, молча налил закипевший кофе во второй стакан и подвинул к Олегу. Вздохнув, он принялся готовить третью порцию, твёрдо рассчитывая, что уж её-то он выпьет наконец сам. Нагревшаяся кочерга начинала жечь руки, и её пришлось прихватить рукавом, что вовсе не добавило процессу удобства.

– Вы, батюшка, оставьте эти замашечки, – недовольно сказал Борух, – нашли, понимаешь, «чадо»… Мы тут все в одной осаде сидим, и полковой капеллан нам без надобности. Вы, к слову, стрелять-то умеете? Или только щеку подставлять?

– Вот тебе щеку! – Священник продемонстрировал неожиданно немаленький для его скромного роста волосатый кулак. – Мало не покажется! И вообще, притчу о щеке многие понимают совершенно неправильно. Ведь как сказано: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Именно по правой! Как может ударить правша по правой же щеке? Только тыльной стороной ладони, а отнюдь не кулаком. Так что речь идёт о действии оскорбительном, а отнюдь не о членовредительном. О пощёчине речь идёт. Отвечать же на оскорбление оскорблением, а уж тем паче в драку лезть для христианина неприлично. Но защищать свою жизнь не только можно, но и должно, равно как и жизни окружающих. И стрелять я, кстати, обучен – в армии послужить успел. Не белку в глаз, но и не в белый свет.

– Какое-то в этом, простите, батюшка, буквоедство, ей-богу, – протянул Артём, – правая… левая… нельзя ж так буквально!

– Библия тем и великая книга, что ко всякому случаю пригодна! В книге Бытия сказано: «Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека…»

– Так, кончаем теологический диспут! – веско сказал Борух. – Артём, у тебя кофе убежал!

Писатель, чертыхаясь, потащил из камина посудину с остатками кофе. Осталось его, надо сказать, немного…

– Итак, – продолжил Борух, – надо признать, что к осаде мы совершенно не готовы. Еды нет, боеприпасов почти нет, оружия мало. Вон батюшке пипифакса в сортире недодали, опять же… Пора нам озаботиться пополнением запасов.

– Мародёрствовать будете? – ехидно осведомился Олег.

– Фуражировкой заниматься, – отрезал Борух, – патроны и еду солдату добывать незазорно. Но мы с писателем возьмём это на себя, а вы, батюшка, останетесь крепость охранять.

– Вы дадите мне парабеллум? – усмехнулся священник.

– Получите автомат Калашникова модернизированный, калибра 7,62. Спуск сами найдёте или показать?

– Не трудитесь, уважаемый, соображу как-нибудь…

Глава 9

Еда и патроны

Когда ворота Рыжего замка закрылись за кормой БРДМ, Борух направил машину в сплетение тёмных улиц в поисках какой-нибудь военной части. Набранный Артёмом в охотничьем магазине арсенал остался в багажнике брошенного возле церкви пикапа, при нём оказались только дробовик и уродливый полугражданский револьвер, насчет которого Борух сказал кратко: «Выкинь и не позорься». Нужно было настоящее оружие, способное хотя бы частично компенсировать низкую численность защитников. Оружие требовалось в первую очередь – прапорщик отчётливо понимал, что, покинув стены замка, импровизированная команда фуражиров подставляется под удар. Борух уверенно направил машину на юг. Артём смутно припоминал, что вроде видел многообещающие ворота со звёздами в этой части города, но это вполне мог оказаться и какой-нибудь призывной пункт, где всего оружия – старый пистолет Макарова в сейфе военкома. Однако у Боруха явно имелись на этот счёт более точные данные.

Следуя его указаниям, они прибыли на окраину города, где широкая выщербленная бетонка упиралась в большие ворота без всяких табличек и опознавательных знаков. Бетонный забор в два человеческих роста с «колючкой» поверху, маленькая железная дверка КПП, торчащие скаты караульной вышки… Но самым главным признаком для понимающего человека были выкрашенные бордюры и урны, а также чисто подметённая подъездная дорожка – явный признак наличия рядовых, которых надо чем-то занять. Если бы это был гражданский склад, то уж несколько «бычков» перед воротами непременно валялось, а в армии, как известно, бесхозных окурков не бывает.

Бросив Артёму небрежное: «Прикрывай», Борух вылез из машины и скрылся за подсвеченной фарами дверью КПП. Артём сидел на броне с дробовиком в руках – автомат остался у священника – и ожидал непонятно чего. Его сильно напрягала воцарившаяся бессрочная ночь – за пределами освещённого фарами сектора стояла стеной чернильная тьма, и постоянно казалось, что в спину кто-то смотрит. А может, и впрямь смотрит – поди пойми. От этого Артём нервничал и злился. Да и холод начинал пробирать уже вполне ощутимо – температура была совсем не летняя, а разгрузочный жилет поверх майки трудно отнести к тёплой одежде. «Градусов десять, наверное, – прикинул Артём. – И похоже, ещё похолодает… Если солнце не будет появляться ещё пару суток, вымерзнем, как мамонты…» Вообще, он с утра удерживал себя от неприятных мыслей по поводу будущего, но сейчас, в тёмноте и одиночестве, это было намного тяжелее. Честно говоря, вся эта бодрая армейская суета вокруг оружия, затеянная Борухом, казалась ему сильно надуманной – да будь у них хоть ядерная бомба, что с ней делать? Собаки были страшны как неожиданный фактор, для неготовых и невооруженных людей, а теперь – чего их бояться? Хватило бы патронов, вот и всё. А вот с неизвестной причиной происходящего бороться оружием явно не с руки – масштаб не тот. Сила, способная оставить город без солнца и луны, пулемётов не испугается… «Горе, горе – крокодил солнце в небе проглотил!» – вспомнилось ему неожиданно. Где б найти того крокодила?

Артём уже начал беспокоиться, но тут ворота наконец стали отворяться – Борух с трудом толкал изнутри тяжёлую створку. Артём нервно засмеялся.

– Ты чего ржёшь? – удивился прапорщик.

– «Рано-рано два барана застучали в ворота!» – со смехом процитировал Артём. – Слышишь, Борух, это про нас!

– Тьфу на тебя, юморист, – помоги лучше открыть.

Бэрдээмку загнали внутрь, ворота от греха прикрыли обратно, и Борух возбуждённо повлёк Артёма за рукав к дверям приземистого бетонного каземата.

– Ты, писатель, даже не представляешь себе, что мы нашли! – весело сказал он. – Это нечто невообразимое! Пир духа! Именины сердца!

Артём недоуменно хмыкнул, но позволил затащить себя за невзрачную зелёную дверь. На его взгляд, пир духа должен выглядеть как-то иначе – крашенные зелёной масляной краской стены, советского образца казённые письменные столы и унылые табуреты, наводящие на мысль о неизбежном геморрое, – помещение выглядело как занюханный паспортный стол в каком-нибудь Мухосранске. При виде такого у Артёма часто возникала мысль о существовании где-то глубоко засекреченной государственной группы антидизайнеров по антиинтерьерам, которые специализируются по созданию неуюта. Это страшные люди, работа которых видна в любой государственной конторе – от военкомата до районной поликлиники. Именно они подбирают этот удивительный зелёный цвет для стен, который раздражает глазной нерв и навевает мысли вовсе не о травке и листочках, но о болотах и плесени. Именно они рассчитали тот необходимый градус тусклости освещения, свойственный казённым конторам, когда всё вроде видно, но глаза всё равно напрягаются, не в силах охватить все грани этого убожества. Это они изобрели палитру антицвета, от угнетающе-серого до тошнотно-бурого, для создаваемых на специальных секретных заводах казённых предметов. Попробуйте найти такой оттенок в самом богатом магазине красок – и вас постигнет неудача. Там нет того «жёлтого», от которого начинает непроизвольно болеть печень. Там не сыскать того «кремового», при взгляде на который ноют зубы. Даже самая продвинутая контора по компьютерному подбору эмалей не осилит таких цветов – зависнут компьютеры, забьются в судорогах колористы, откажутся смешивать импортные миксеры… И правильно – такие материалы имеют не меньшее стратегическое значение, чем баллистическая ракета «Тополь», – только в воспитательно-идеологическом смысле.

– Борух, свет-то тут откуда?

– А чёрт его знает – автономка, скорее всего, запустилась автоматически. Да неважно, ты на это глянь!

Прапорщик буквально подтащил Артёма к серым металлическим картотечным шкафам, стоящим рядами вдоль стен, и ткнул ему в нос вытащенными папками. Глаза его блестели сумасшедшей недоверчивой радостью, как у ребенка, которому подарили магазин «Детский мир», да не какой-нибудь, а центральный московский.

– Я тут буквально по верхам поглядел – это что-то с чем-то!

Артём послушно раскрыл серую казённую папку – в ней были какие-то плохо отпечатанные бумажки с абсолютно абстрактными, на его взгляд, наборами цифр и латинских букв.

– Ни черта не понимаю… – протянул он скучным голосом, – что это такое: «эф эн эр девяносто»? Или это латинское «пэ девяносто?» И цифры какие-то… И от этого у тебя чуть оргазм не случился?

– А, чёрт! Ты что, не понял? FN-90 – это бельгийский автомат такой, маленький, под пистолетный патрон. Пластиковое барахло, с виду на фигурную какашку похож. А пять и семь на двадцать восемь – это калибр. Ну и дальше там характеристики всякие… Специальная пукалка для танкистов или лётчиков, кому нормальное оружие деть некуда.

– Ну и на хрена нам этот… как его… фен девяностый?

– Да на фиг он нам не сдался! Дурацкая машинка и патрон нестандартный. Это только пример – ты себе не представляешь, какой ассортимент тут складирован! Да я этот эфэн и в глаза не видал, на картинках только, а тут – дай-ка погляжу – аж пятьдесят штук хранится! Не зря я про этот склад вспомнил, но не думал, что тут так богато, – такие экземпляры попадаются – закачаешься! И все, судя по картотеке, с боеприпасами!

– Да нет, Борь, ты не понял – я не про этот конкретный пулемёт, а вообще – зачем нам все эти стрелялки? В принципе?

– Что значит зачем? – Борух непонимающе уставился на Артёма, как Карлсон из мультика, которому сказали, что не в пирогах счастье.

– Ну подумай, с кем ты воевать собрался, а? С крокодилом, который солнце проглотил? Так это, похоже, не нашего масштаба фигура… С собаками? Так в этом вообще смысла никакого. Ну сколько может быть собак в нашем городе? Мы их наверняка уже положили больше половины перед собором, а на остальных и дробовика хватит. Нет, я понимаю твою чистую детскую радость при виде этого богатства и даже частично разделяю – столько добра на халяву! Но зачем оно нам надо – не пойму. На-фи-га? Ты вот изо всех сил делаешь вид, что готовишься к осаде – оружие там, боеприпасы, продовольствие… А кто нас осаждать-то будет? Собачки? Так им замка штурмом не взять, даже если мы вообще ничего делать не будем, – на стену не запрыгнут. Можем сидеть, ножки свесив, да сверху поплёвывать, пока им не надоест. А другого противника я что-то в упор не наблюдаю… Что-то ты, товарищ прапорщик, крутишь непонятное. Либо ты что-то знаешь, чего я не знаю, либо это обычный армейское раздолбайство с целью занять руки, чтобы голова не думала. Так что давай колись, военный, что задумал?

Радость в глазах Боруха потухла, и он, бросив небрежно папки на стол, с тяжёлым вздохом взгромоздился на табурет.

– Нет, писатель, ничего такого прям уж конкретного я не знаю. Но мысли некоторые таки да – имеются. Вижу подляну грандиозную, догадываюсь, откуда ноги растут, но, в чём она конкретно состоит – так сразу и не скажу. Все улики косвенные.

Артём понял, что разговор наконец-то пошёл всерьёз, и присел на край стола.

– Ну давай выкладывай свои косвенные улики. Будем вместе думать.

Свою ссылку в захолустный гарнизон Борух воспринял с некоторой досадой, но без глобальной обиды. Понятное дело, было бы много приятнее, если бы Родина не забыла своих героев и пролилась бы златоносным дождём чинов и наград – но этого всерьёз ждали только махровые оптимисты, которых в войсках практически и не бывает. Те редкие экземпляры, которые ухитрились сохранить этакую наивность, несмотря на участие во многих странных, чтоб не сказать больше, операциях, попытались выразить своё разочарование – и больше о них никто не слышал. Прочие же были рады и тому, что не получили в качестве награды за верную службу пулю в затылок, – и такие варианты в этой жизни бывают. Много знающие долго не живут… А потому Борух со смирением принял затхлую рутину военной жизни, от которой успел уже поотвыкнуть. Не запил, не впал в депрессию, не взбунтовался – пример полковника Кузнецова, с которым они прибыли вместе, его не вдохновлял. Философски решив, что и такая жизнь предпочтительнее безымянной могилы, он успокоился и начал настраиваться на тихое ожидание пенсии, развлекая себя нехитрыми мужскими радостями вроде рыбалки. Через пару лет ему уже и самому казалось, что он всю жизнь просидел сиднем в каптёрке, отращивая пузо, и никогда не носил звания выше старшего прапорщика. Что было – то прошло, и пусть забудется как страшный сон. Он своё отвоевал.

Первые признаки некоего многозначительного шевеления прапорщик не то чтобы заметил – ощутил, как гипертоники ощущают приближение атмосферного фронта. Народное выражение «жопой чую» для Боруха имело самое что ни на есть конкретное содержание: жопой не жопой – но тягостное сосущее чувство внутри, появляющееся при приближении опасных событий, не раз спасало ему жизнь. Вот и теперь под сердцем что-то ёкнуло, хотя событие было, можно сказать, ординарным – подумаешь, очередная проверка боеготовности. Приезжают пяток штабных, окидывают начальственным взором нагуталиненный плац, покрашенную в зелёный цвет траву и выбеленные бордюрчики, оценивают чёткость строевого шага и гостеприимство командира, а там – баня (если есть баня), рыбалка (если есть водоём) и уж непременно – водка. О такой «неожиданной» проверке становится известно минимум за неделю, и личному составу приходится побегать с мётлами, швабрами и краской, но для офицеров, в принципе, это проходит по разряду немногочисленных развлечений, разбавляющих скучную гарнизонную жизнь. А отчёты этой комиссии никто всё равно не читает, да и не дураки они, чтобы плохое чего писать, – сами же виноваты выйдут, что не добдели и боеготовность в округе не на высоте. Да и какая, к чёрт у, боеготовность в степном гарнизоне посередине страны, где ничего не происходило со времен татаро-монгольского нашествия? Тут даже в самоволку не бегают – некуда.

Впрочем, на этот раз с проверкой прибыл аж целый генерал. Конечно, эка невидаль – генерал – подумаешь… Чего в нашей армии хватает – так это генералов. Однако найти уж настолько ненужного генерала, чтобы его было нечем занять, кроме как отправить пьянствовать в этакую дальнюю задницу, – это тоже надо постараться. Но чего только на службе не увидишь – так что и генералу Борух не очень удивился. А вот тому, что в генеральской свите, среди сытых штабных бездельников, затесалась одна знакомая физиономия, – поразился изрядно. Поскольку этого человека он полагал давно уже мертвым и, откровенно говоря, ничуть этому не огорчался. Хотя, чему удивляться – говно, как известно, не тонет. А Сергей Карасов, по прозвищу Сутенёр, был как раз из разряда вот таких плавучих субстанций. Бывший руководитель той службы, где обретался некогда и Борух, и прямое в те времена начальство полковника Кузнецова, он, несмотря на небольшое звание, находился на несколько ступенек повыше, в том неприятном ранге среднего командования, которое получает задания от большого начальства с чистыми руками и государственными идеями и решает, какое говно и какой ложкой будут хлебать ради этих идей непосредственные исполнители. Должность, что и говорить, самая что ни на есть сучья, но подполковник Карасов и на ней ухитрился выделиться просто редкостным сволочизмом. Своё прозвище он получил благодаря меткому выражению одного из боруховских сослуживцев, который выразился по поводу очередного задания: «Карасов, сука, сутенёр, – продает нас оптом, как гостиничных лядей». Сослуживец того задания не пережил, как, впрочем, и почти вся группа, но прозвище прилипло. Сутенёр потом продавал исполнителей ещё не раз – оптом и в розницу, умело выбирая из всех возможных способов самые мерзкие, и потому слух о том, что «Сутенёр доигрался», был воспринят как должное. Каждому, как говорится, воздастся мерой его. Однако, похоже, мировая справедливость в данном конкретном случае дала сбой – вот он, Карасов, уже полковником выступает. Так что «жопный барометр» у Боруха сработал не зря – где появился Сутенёр, там жди неприятностей. Опять же, не та это фигура, чтобы в генеральской свите с инспекциями ездить. Не верилось, чтобы он вдруг угомонился и в штабные дармоеды пошёл, а значит – не так всё просто с этой проверкой.

Впрочем, начиналось все рутинно – качество окраски заборов, чистоты сортиров и консервации техники было оценено как удовлетворительное, солдатики на плацу чеканили шаг и дружно ревели что-то маршевое, а водка ждала своего часа в холодильнике. Потный красномордый генерал важно кивал и начальственно супил бровь, свита поддакивала, а Сутенёр отмороженно молчал, как будто его тут и нет. Боруха он вроде как лично не знал, однако пару раз косил в его сторону змеиным глазом. То ли случайно, а то ли имея какую-то мысль на его счет. Борух же, как всегда, старался не светиться, дабы избежать неприятных вопросов по поводу неуставной бороды. Хотя эту мелкую фронду ему позволяли, но каждому штабному хлыщу объяснять – увольте. Тем не менее ощущение, что он как-то учтён и в каком-то качестве посчитан, его не покидало. Оставалось понять, в каком именно? Между тем официальная часть подходила к концу, в красном уголке штаба накрывались столы, и подполковник Кузнецов, ещё почти трезвый, уверенно направлял комиссию в нужную сторону, чтобы в подходящий момент предложить «откушать чего бог послал».

И откушали, и выпили «за нашу армию» – причём не раз и не два. Борух практически сразу смылся: рядом с Карасовым у него появлялось чувство, будто он держит в руке гранату без чеки, – чуть расслабишься, отвлечёшься – и привет… Тут и водка в горло не полезет. Однако, уже уходя, он заметил, как Сутенёр, покинув быстро пьянеющего громогласного генерала, незаметно увлёк подполковника Кузнецова в его кабинет. Оставалось только радоваться, что он, прапорщик Мешакер, теперь слишком мелкая фигура, чтобы привлекать внимание такой акулы, как Карасов, – Борух этому искренне порадовался и лёг спать, чтобы через несколько часов быть разбуженным обалделым дневальным. Оказалось – господин подполковник изволят немедленно требовать прапорщика к себе. Борух глянул на часы – полтретьего ночи. Дневальный был смущён, но решителен – сразу было видно, что начальник гарнизона отправил его не просто так, но с изрядным напутствием, на которые был мастак, и возвращаться без прапорщика для него хуже расстрела. Пришлось одеваться и тащиться в штаб, благо гулянка уже закончилась, а начальственных гостей увезли в город.

Подполковника он застал в ожидаемом состоянии – то есть мертвецки пьяным. Однако тот был ещё в сознании – смутная надежда, что Кузнецов, не дождавшись Боруха, уснёт, не оправдалась… Судя по полупустой бутылке на столе, начальник гарнизона продолжил банкет в одиночестве.

– Товарищ подпо…

– Заткнись, Боря, и слушай сюда, – неожиданно трезвым голосом оборвал его Кузнецов. Таким голосом можно было резать стекло. – Слушай один раз, я повторять не буду. Увольняйся из рядов, Боря. Выходи в отставку. Прямо завтра – я тебе всё подпишу. Увольняйся и уезжай.

– Но куда? Зачем?

– Куда хочешь, но за пределы области. Не спрашивай почему – не скажу. Просто сделай как я сказал.

– Но…

– Ты помнишь ту алтайскую историю?

– Такое, пожалуй, забудешь…

– Она их ни хрена ничему не научила, и во второй раз им повезло больше.

– И что они задумали на этот раз?

Но глаза подполковника стремительно помутнели – порыв прошёл, водка оказала привычное действие. Он начал заваливаться в кресле, явно вырубаясь.

– Товарищ подполковник! Но как же…

Мутный взор вновь обратился на Боруха, но в нём уже не было и тени мысли.

– Какого стоим? Команда была – отбой! Ни хрена дисциплины в войсках… – пробормотал Кузнецов и уснул, рухнув головой на стол. Аккуратно подложив ему под лоб фуражку, Борух в задумчивости вышел из кабинета.

Сон больше не шёл, и прапорщик долго размышлял над услышанным. Конечно, подполковник был пьян до изумления, и в других обстоятельствах Борух списал бы услышанное на белую горячку, но само появление в их занюханном гарнизоне такого персонажа, как Сутенёр, наводило на мысли. Что делать? Уволиться и уехать, как советовал пьяный Кузнецов? Но как жить дальше? Когда тебе за сороковник, и никакой гражданской специальности, и нет ни жилья, ни семьи, ни денег… Куда податься бывшему военному? Армия накормит, оденет, обеспечит койкой, а на гражданке его никто не ждёт. Да полно, что ему терять?

Где-то в глубине души Борух понимал, что ему просто страшно покинуть привычный круг армейской жизни и ринуться в неизвестность. Понимал, но… Ничего не стал делать. Наутро подполковник не сказал ему не слова, и вообще, похоже было, что он напрочь забыл всё происшедшее. Вот только пить Кузнецов стал с тех пор куда больше. Он и раньше изрядно закладывал, разобиженный несложившейся военной судьбой, но теперь его пьянство вошло в какую-то просто самоубийственную стадию – подполковник буквально не приходил в сознание неделями, забросив службу и гарнизонные дела. Борух некоторое время боялся, что в пьяном угаре тот застрелится, – но обошлось. А жизнь между тем текла своим чередом, и ничего страшного так и не происходило. Постепенно прапорщик расслабился, отчасти позабыв странный ночной разговор, отчасти списав его на пьяный психоз. И всё же некое шевеление вокруг происходило – ничего конкретного, во что можно было бы ткнуть пальцем и сказать «Вот оно!», но всё же, всё же… Офицеры за бутылочкой любят потрындеть не хуже, чем их жены, и опытный человек может из этих пьяных баек вынести много интересного. Вот куда надо засылать шпионов – не в Генштаб, а в бани и на рыбалки. Что там знают, на самом-то деле, в этом Генштабе? Только то, что им наверх доложат по инстанциям. А в каждой инстанции что-то да подправят чуток – не соврут, ни боже мой, – но акцент немножко изменят, чтобы выглядеть в глазах начальства получше. И, пройдя по цепочке, из этих акцентов сложится картина настолько далёкая от действительности, что писатели-фантасты могут пойти и повеситься от зависти. А вот на офицерских пьянках можно узнать про армейскую жизнь такое, чего и министр обороны и в страшном сне своём не представит. И всё расскажут как есть – ну, разве что, для красного словца чуть приукрасят, – а как же без этого? И такие государственные тайны открылись бы шпиону, что государство и само о них не подозревает иной раз. Да только нету тут шпионов – все свои. Крепкий спитой офицерский коллектив. И все за Родину как один и за друга хоть куда – а что рога друг другу иной раз наставляют, так то ж от скуки гарнизонной жизни, да и вообще, всё зло – от баб. Это вам любой офицер скажет, когда выпьет. А шпионов, между прочим, теперь и вовсе нет – повывелись за нерентабельностью. Все гостайны ныне продаются наверху, оптом. А оптом дешевле…

Так вот на посиделках таких и ловил Борух краем уха то один, то другой любопытный фактик. Каждый из них сам по себе вроде бы и мелочь, а в общем и целом картина складывалась донельзя странная. Ну перекинули в соседний военный городок батальон армейского спецназа – на учения. И что? Понятно, что дурь, – какие, на фиг, учения? Почему здесь? Сроду спецназ ни в каких армейских учениях гарнизонного уровня не участвовал – не тот масштаб. Нешто им, кроме учений, заняться нечем? Однако перекинули, в казармы поселили, а в поле выводить не спешат. Да и не слыхать что-то про учения пока. Сидят эти волки в казармах, от скуки дуреют и с гарнизонными солдатиками сцепляются – пятерых уже в госпиталь увезли. Не спецназовцев, понятное дело. А что с ними сделаешь? Не рядовой состав, плац мести не отправишь, чтобы руки не чесались. Да и командир у них свой – он их, конечно, в марш-броски гоняет, чтобы не застаивались, да, видать, мало…

С одной стороны – странно, конечно, с другой – при нашем раздолбайстве и не такое видали. Мало ли кому какая моча в голову ударила… А тут ещё маленькая радость приспела – танкистам большой запас соляры подвезли. У них уже несколько лет только три учебных танка кое-как ездили, на них механиков-водителей по очереди тренировали – и всегда можно было отмазаться – мол, солярку экономим! И не просто так подвезли, а потребовали соответствующую боеготовность предъявить. Мол, вам теперь горючее предоставили, будьте любезны соответствовать. А откуда там боеготовности взяться? Стали танки с консервации поднимать – половина не завелась, поскольку с них детали на цветмет скрутили, а остальные лучше бы и не заводились – что за водители, которые по три часа за год службы накатали? Вы это, товарищи офицеры, себе представляете? Попробовали колонной из городка выехать – ворота поломали, забор снесли, два фонарных столба повалили, и один танк в речку с моста упал, по сию пору вытащить не можем. И это бы всё не так страшно, да вот беда – попалась им на пути машина капитана Иванова – знаете его? И хорошая машина – «тойота». Хоть и с правым рулём, а всё не «жигули». Но, зараза, жидковата оказалась – только под гусеницей хрупнуло. Водитель, счастливчик, на губе сидит, а капитан ходит, канючит. Ну, ребята, наливайте – выпьем за службу!