Соблазны бытия Винченци Пенни

Глава 9

Она испытала только физическую боль. Больше ничего. И это была лишь ее боль. Ничего страшного. Надо было потерпеть. Обязательно. Скоро все закончится, очень скоро. Об этом никто не узнает. Никто не расстроится.

Ни шока, ни стыда. Никаких конфликтов. Спокойное, аккуратное завершение. Ее отец никогда не будет об этом знать. И Кит тоже. И самое главное – Генри. Из всех ее страхов этот был самым сильным. Это все испортило бы. Генри пришлось бы на ней жениться. Отменить предстоящую свадьбу с Клариссой. При малейшем подозрении он бы так и сделал. Он слишком джентльмен, чтобы поступить по-иному. Это у него в крови. Он…

– Тихо! – прикрикнула на нее женщина. – Я же предупредила: никакого шума. И не шевелиться.

Иззи зажмурилась. Ее лоб покрывал холодный, липкий пот. Она боялась, что ее вытошнит. Какая-то часть ее рвалась вскочить, оттолкнуть эту грубую, бесцеремонную женщину и бежать, бежать отсюда. Но убежать она не могла, даже если бы очень захотела. Ее ноги были привязаны ремнями. К тому же у нее не хватало силы. И потом, бегство не было решением: она убежала бы, унося в себе ребенка…

С самого начала, когда легкое беспокойство сменилось сильным, она старалась не думать о ребенке. Страх нарастал, заполняя собой все стороны ее жизни и подчиняя себе все ее мысли. Каждую ночь Иззи снилось, что к ней пришли месячные. Наутро она просыпалась и, к своему ужасу, созерцала дразнящую белизну простыней и трусиков. Еще через какое-то время она думала только о собственной глупости. Страх нарастал, постепенно превращаясь в панику. Она часами сидела над дневником, делая все новые расчеты, но и тогда старалась не думать, что беременна и что у нее может быть ребенок. Это было какое-то несуществующее событие, то, что никогда не произойдет. И в недрах ее предательского тела ничего не скрывалось, не росло и не питалось ее соками. Всего-навсего задержка месячных. Отсутствие кровотечения. И только…

Естественно, она перепробовала все доступные средства: горячие ванны, джин, хинин. Иззи где-то слышала, что хинин в таких случаях очень эффективен. Но хинин не помог, равно как и другие средства. Дни складывались в недели. Месячных по-прежнему не было. Иззи без конца листала свой дневник, моля Бога, чтобы она допустила ошибку в расчетах. Увы, дневник лишь напоминал ей о том, что она улеглась с Генри в самое неподходящее для ее цикла время, когда риск забеременеть был максимальным. Ну как она могла повести себя так глупо и безответственно? Ей почему-то не приходило в голову, что Генри тоже повел себя глупо и безответственно, причем в большей степени, нежели она.

Помимо того что о ее беременности может догадаться Генри, Иззи боялась, что об этом каким-то образом станет известно ее отцу. Она представляла его горе и гнев и дрожала от страха. Иззи почти не тосковала по матери. У нее не было опыта общения с матерью, и редкие моменты тоски выливались в какие-то абстрактные вздохи. Но сейчас, попав в чисто женскую беду, с которой женщины сталкивались испокон веку, ей страстно хотелось, чтобы рядом оказалась мать. У нее даже мелькнула мысль рассказать Адели – единственной из семьи, с кем она была наиболее близка, но она не решилась. Адель обязательно расскажет Венеции – матери Генри. Иззи понимала: с этим она должна справиться сама, не рассчитывая на помощь близких. Не тот случай.

Ей было страшно встречаться с Генри. Вдруг он каким-то образом догадается? Но виделись они потом всего один раз, на вечеринке. Он смущенно обнял и поцеловал ее, выразив самую искреннюю надежду, что у нее все в порядке. Слава богу, он ни о чем ее не расспрашивал, а главное – не догадывался.

Иззи знала: аборты делаются в разных условиях. Существовали прекрасные клиники, в основном за границей. Там все стерильно, опытный персонал, и женщины не чувствуют боли. Она вспомнила, как одна из ее одноклассниц вдруг на неделю отправилась в Швейцарию. Родители говорили, что для удаления аппендицита, но подруги назвали настоящую причину. Однако у той девушки были богатые родители. Аборты в подобных клиниках стояли дорого. У Иззи таких денег не было. Женщина, рекомендованная подругой, брала сто пятьдесят фунтов. Иззи пришлось расстаться с любимым жемчужным ожерельем, которое досталось ей от бабушки. Ювелир на Хаттон-Гарден предложил ей двести фунтов. Иззи знала, что ожерелье стоит вдвое дороже, но спорить не стала. Главное – ей хватит на аборт. О другом она не думала.

К этой женщине Иззи попала по рекомендации своей давней оксфордской подруги, которая сама делала у нее аборт и уверяла, что условия там вполне стерильные.

– Надеюсь, это не для тебя? – спросила подруга.

– Нет, для моей подруги. Мы вместе работаем.

– Тогда передай своей подруге, что будет больно. Ощущения отвратительные. Главное, все длится не более двух минут, хотя ей это может показаться вечностью. Ей раздвинут шейку матки, потом…

Даже слушая об этом, Иззи вздрогнула. Хорошо, что их разговор происходил по телефону.

– Но боль будет и потом. Сильная. Пока все не заживет. Пусть успокаивает себя тем, что могло бы быть гораздо хуже.

– А насколько сильная боль? Она ведь будет спрашивать.

– Я же тебе сказала: достаточно сильная. Посильнее, чем менструальные боли. Но терпеть можно. По правде говоря, я тогда была так рада, что на боль не обращала внимания. Пила таблетки горстями. Скажи своей подруге: если возможно, пусть кого-нибудь возьмет с собой.

– Я поеду с ней, – сказала Иззи.

Время ожидания само по себе было пыткой. Иззи считала дни, потом часы. Она не знала, как будет переносить боль. До сих пор вся ее боль ограничивалась ссадинами и порезами. Но лучше вытерпеть боль, чем сжиматься от ужаса, что кто-то может догадаться…

Накануне аборта Иззи сидела у себя, смотрела на деньги, снова и снова пересчитывала их. Они казались ей Иудиными тридцатью сребрениками. Деньгами, которыми она предавала себя. И… «Нет, Иззи, – упрямо твердила она себе, – не думай об этом как о ребенке. Это совсем не ребенок. Это ничуть не похоже на ребенка. Просто крошечный комочек материи, который нужно удалить и который не имеет никакого сходства с ребенком. Это допущенная тобой ошибка. Завтра ты ее исправишь. Всего лишь ошибка, и ее нужно исправить…»

Дом, где жила врач, находился в северной части Лондона. Женщина провела Иззи в маленькую, холодную, ярко освещенную комнату. Никакого абажура на лампочке не было. Окна закрывали плотные шторы. На полу не паркет, а линолеум. Кровать была довольно высокой и очень жесткой. Женщина велела Иззи снять верхнюю одежду и влезть на кровать. Когда Иззи раздевалась, у нее от холода и страха стучали зубы. Иззи легла. У нее над головой блестела металлическая ручка. Своим блеском ручка напоминала жуткого вида хирургические инструменты, разложенные на столике. Иззи старалась на них не смотреть. Приказав держаться за ручку, женщина раздвинула ей ноги и закрепила их ремнями, напоминающими конские стремена.

– Ни в коем случае не дергайтесь. Это понятно? Иначе я могу вас поранить.

Конечно, этими жуткими острыми штуками можно было только ранить. Резать по живому под бесстрастным ярким светом. Обычное слово «поранить» вдруг приобрело зловещий смысл…

Иззи услышала крик. Чужой крик, совпавший с ударом, нанесенным ей в лоно. Иззи показалось, что от нее отрезают кусок живой плоти. Потом все прочие ощущения померкли перед глубокой болью.

Кто-то требовал, чтобы она закрыла рот. Значит, тот крик…

– Ну вот и все.

Теперь ее куда-то тянули. Ощущение было почти приятным и сопровождалось легкой болью. Иззи отпустила ручку, попыталась перевернуться на бок, несколько раз всхлипнула и впилась зубами в собственный кулак.

– Можете полежать здесь полчасика, – сказала женщина.

Сняв с ног Иззи ремни, она прикрыла свою пациентку простыней и пошла к раковине мыть инструменты. Точнее, ополаскивать. «Неужели так бывает после каждой из нас? – настороженно подумала Иззи. – Она их полощет, словно чайные ложки. А где же стерилизация?» Затем Иззи подумала, хватит ли у нее смелости задать этот вопрос. Нет, не хватит. И потом, какой смысл спрашивать об этом теперь? Иззи закрыла глаза, пытаясь успокоиться, однако дрожь, охватившая ее тело, не проходила.

Десять минут назад она боялась только предстоящей боли. Сейчас страх Иззи значительно возрос, и она задумалась о последствиях, о которых читала и слышала: о кровотечении, заражении крови и даже бесплодии. Десять минут назад она считала, что ради избавления от опасного «комочка плоти» стоит идти на риск. Сейчас ее уверенность поуменьшилась, но было слишком поздно.

– Ваша подруга приедет за вами?

Иззи кивнула. Не приедет за ней никакая подруга. Да и кому она могла бы довериться, с кем разделить эту ношу ужаса, этот противозаконный поступок?

– Возьмите. – Женщина подала ей гигиеническую прокладку и пояс. – У вас будет небольшое кровотечение.

Небольшое? Иззи обрадовалась. Она слышала жуткие истории, когда кровопотери исчислялись пинтами.

– Это сегодня, – нетерпеливым тоном добавила женщина. – А вот завтра и, возможно, послезавтра крови из вас выльется прилично. Запаситесь прокладками и лежите в постели. Принимайте болеутоляющее, но, что бы ни случилось, ни в коем случае не вызывайте врача и не обращайтесь в больницу. Не забывайте: вы нарушили закон и вам может быть предъявлено обвинение по уголовной статье.

– Я не стану никуда обращаться, – прошептала Иззи. – Обещаю.

– Хорошо. Вот вам таблетки. Первую примете сразу же, как приедете домой. Вторую – завтра. Если не будет осложнений, послезавтра примете третью. Если у вас крепкий организм, третья может не понадобиться. От них могут быть позывы на рвоту. Ладно, отдыхайте.

Иззи лежала на жуткой гинекологической кровати, чувствуя, как боль медленно уходит. Ей было очень холодно и ужасно хотелось спать. Она поплотнее закуталась в тоненькую простыню. По крайней мере, с источником ее страхов покончено.

Домой она добиралась самостоятельно. Доковыляв до своей машины, она завела мотор и поехала. Почти всю дорогу ее сопровождала острая, пульсирующая боль. Кое-как Иззи поднялась к себе в комнату, легла, позвала миссис Конли и попросила ее принести горячего молока.

– Дорогая, ты не простудилась ли? – заботливо спросила старая экономка.

Ее мягкий голос пробивался сквозь всплески боли.

– Нет. Обычные боли в нижней части живота.

– Твоя ежемесячная дань?

– Да, – стуча зубами, ответила Иззи, почти до носа натягивая одеяло.

– Бедняжка. Тебе всегда это тяжко достается. Сейчас согрею молока. Принести аспирин?

– Да, не помешает. Благодарю вас, миссис Конли.

Бутылка отцовского виски, припрятанная под кроватью, тоже не помешает. Неплохая добавка в молоко. Это ей всегда помогало при менструальных болях. Почему бы не попробовать и сейчас?

– Перед самым твоим приездом звонил мистер Брук, – сказала экономка.

Присев на кровать, старуха, как в детстве, погладила Иззи по голове. Дочь Себастьяна она знала с самого рождения, а его самого – задолго до появления Иззи на свет.

– Просил передать тебе свою любовь. Раньше пятницы никак не сможет вернуться. Он сейчас в Кембридже. Да ты и сама знаешь.

Это Иззи знала очень хорошо, почему и взяла на работе два дня. Сегодня и завтра в доме не будет никого, кроме них с миссис Конли. Себастьян ничего не увидит, не услышит и не узнает. Кит в эти дни не появится, да и другие гости тоже. А миссис Конли глуховата и спит как мертвая. Иззи будет в полной безопасности. Спокойно перенесет оставшиеся тяготы. Одна… Кровотечение усиливалось. Ничего, еще немного потерпеть, и все кончится.

Венеция не переставала тревожиться за работу Элспет. Конечно, «Литтонс» – семейное издательство, и сменяемость поколений была краеугольным камнем его философии. И все равно, Элспет еще такая молодая, неопытная. Она вполне может оказаться непригодной для работы в издательстве. И что тогда? Можно ли будет найти благовидный предлог и уволить ее? Или она будет тянуть лямку и страдать, как многие годы страдал Джайлз? Вдруг ее работа вызовет недовольство персонала и люди начнут говорить, что на это место нужно было бы взять более подходящего кандидата? В конце концов, есть критерии отбора, и Литтоны должны соответствовать им наравне с не-Литтонами.

Интересно, а у ее матери были аналогичные волнения, когда почти двадцать лет назад она сама пришла в «Литтонс»? Правда, тогда издательство было меньше и целиком находилось под семейным контролем. Еще до устройства Элспет в «Литтонс» Венеция поделилась своими опасениями с Селией. Та с явным изумлением посмотрела на дочь:

– Венеция, Элспет – одна из нас. Одна из Литтонов. Естественно, мы были обязаны предоставить ей такую возможность. Почему нет?

– Мне это кажется… несколько несправедливым.

Изумление Селии сменилось недоумением.

– Мне странно слышать такое от тебя. Не мы ли все детство Элспет твердили ей, что она, когда вырастет, придет работать в «Литтонс»? Вот если бы она выразила желание работать у нас, а мы бы ей отказали, это было бы несправедливо. Должны же существовать какие-то наследственные привилегии. Их и так остается все меньше. Этот жуткий налог на наследство и прочие налоги. Наши дети получают от нас меньше, чем когда-то получали мы. Естественно, Элспет должна работать у нас. Она великолепно будет справляться с работой. Попомни мое слово.

И Элспет не обманула их ожиданий. Знающая, толковая и невероятно усердная, Элспет приходила на работу раньше других и задерживалась допоздна. У нее было несомненное чутье. Она умела распознать многообещающее произведение, заметить скрытый талант. Но что еще важнее для издательства, Элспет умела чувствовать книжный рынок. Это она указала Джайлзу на сезонный характер продажи книг в университетах. Скачок спроса в начале учебного года был вызван появлением новых студентов – высшее образование становилось все доступнее – и потребностью в новых учебниках и книгах у тех, кто продолжал учебу. Затем спрос резко падал. Следовательно, при планировании уровня продаж университетскую книготорговлю нужно было относить к однократным факторам. Селия вдруг обнаружила, что с Элспет ей легче всего обсуждать шумный «процесс года», когда знаменитый Фредерик Варбург предстал перед судом за публикацию романа Стэнли Кауфмана «Дамский угодник». Селия тогда произнесла довольно длинную речь, назвав анахронизмом законы, которые весьма туманно трактуют понятие непристойности применительно к художественным произведениям.

– Мы движемся к новым, более свободным временам, когда авторы в своих произведениях стремятся к большей открытости, – говорила она.

Элспет горячо поддерживала бабушку и на издательском собрании, где обсуждался новый роман Клементайн Хартли. Тема романа была достаточно сексуальной: решение молодой женщины уйти от мужа к другому мужчине. Спор возник относительно нескольких весьма откровенных эпизодов.

Когда Элспет выступала, ее темные глаза вдохновенно блестели, а сама она с некоторым беспокойством поглядывала на мать:

– Дело в том, что мы, то есть наше… мое поколение… мы начинаем подвергать сомнению старые, устоявшиеся представления о морали. Например, мы не считаем, что брак, оказавшийся ошибочным, должен сохраняться на всю жизнь. Мы думаем, что… секс допустим не только в рамках супружеских отношений. И в таком романе, как этот, где героиня идет на огромный риск, описания ее отношений с любимым человеком не должны ограничиваться хождением за ручку. Читателям нужны яркие и правдивые описания ее страсти… Если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду.

– Мы понимаем. Очень хорошо понимаем, – сказала Селия. – И потому, Джайлз, роман нужно выпускать в том виде, в каком он находится сейчас. Никакого дополнительного редактирования. Помните риторический вопрос, который судья Стейбл задал на процессе по «Дамскому угоднику»? Он спросил, должна ли вся литература соответствовать уровню, приемлемому… Как он сказал?.. Вспомнила: «Уровню, приемлемому для благовоспитанной четырнадцатилетней девицы». И сам же ответил: «Разумеется, нет». Решение суда по тому роману было очень важным для всего издательского мира. Оно освободило от преследования не только издателей, но и книготорговцев.

– Мама, а я все-таки не согласен, – заявил покрасневший Джайлз. – У меня и сейчас сохраняется весьма негативное отношение к этой книге.

– И напрасно, – парировала Селия. – Мы говорим о сексуальном желании, возникающем в голове женщины, а не о подробном описании ее оргазма… Джайлз, прошу тебя, не смотри на меня так. Уверена, что Джей со мной согласится.

Джей кивнул, избегая встречаться взглядом с Джайлзом. Возвращение Селии уменьшило его власть. По словам Джея, он «с зубовным скрежетом вернулся в литтоновскую скорлупу». Жизнь стала жестче, но интереснее. Ему было намного проще и безопаснее принимать сторону Селии, выступая против Джайлза и старой гвардии, чем принимать огонь на себя. Обстоятельства семейной жизни Джея – Виктория снова была беременна, что отнюдь не радовало их обоих, – только усиливали его стремление двигаться легким путем, избегая препятствий.

В тот же день Селия пригласила внучку на ланч:

– Мы с тобой поедем в «Беркли». Только ты и я. Так будет приятнее, а остальные пусть позлятся. Возможно, там окажется принцесса Маргарет. Ужасно, конечно, что она решила расстаться с Таунсендом, но она, естественно, абсолютно права. И ты мне обязательно расскажешь, как успехи у твоего молодого человека. Жаль, что он отказался от издательской карьеры. Мне очень понравились его рецензии. У него необычайно четкие суждения. Я бы даже сказала, что у него талант. Зачем он преподает в школе? На что он тратит свои мозги? Должно быть, сказывается происхождение. Рабочий класс вечно тянет все реформировать… Идем, дорогая. Бери свой плащ, и быстро исчезаем, пока нас не застукали.

Элспет была того же мнения: работая школьным учителем, Кейр напрасно растрачивал свои мозги. Это мнение она держала при себе. Кейр считал работу в школе важным и ответственным делом. Он учил детей, чьи родители принадлежали к рабочему классу и не могли дать своим детям то, что давал он. А он расширял их горизонты, внушал, что образование даст им такие возможности, о каких их родители не смели и мечтать. Идея просветительства целиком захватила Кейра. Ее осуществление он считал главным своим достижением. Но он не собирался угодничать перед каким-нибудь директором школы или прочими школьными властями. Везде, где только можно, он яростно защищал свои теории. Насколько знала Элспет, Кейр работал внештатным учителем, что не мешало ему проводить долгие часы в спорах с педагогическим коллективом школы. Элспет чувствовала, что Кейр стремительно наживает себе врагов и дело может кончиться плохо. Но она видела, что он искренне увлечен своими идеями и вряд ли согласится бросить начатое. К его собственным идеям добавилась новая страсть: построение единой, комплексной школы, которую сейчас превозносили как новое слово в педагогике.

– Система отборочных экзаменов, применяемых к одиннадцатилетним детям, несправедлива и порочна, – говорил он, бездумно обрубая руку, которая питала его все школьные годы и потом привела в Оксфорд. – А что ждет тех, кого обрекли на второсортное образование? Кому с ранних лет вдолбили, что они неудачники? Я считаю, наши дети должны обучаться вместе: особо одаренные с тугодумами. Тогда невольно все будут тянуться к высокому уровню.

Элспет попыталась пересказать его идеи бабушке, но Селия даже слушать не стала.

– Он слишком молод, – сказала она, закуривая сигарету. – Со временем он убедится, какой бывает результат, когда пытаются уравнять людей разных умственных способностей. Начинается сползание, причем достаточно стремительное, к наименьшему общему знаменателю. Одаренные дети вроде мистера Брауна, – (Селия отказывалась называть его Кейром), – окажутся в стоячем болоте, куда их затянут многочисленные болваны и тупицы, которые сами не желают учиться и других опускают до своего уровня. Странно, что он поддерживает эту идею. Сомневаюсь, чтобы она позволила ему достичь столь впечатляющих успехов.

Элспет не собиралась спорить с бабушкой о преимуществах комплексной школы, поскольку здесь их взгляды целиком совпадали. Но она стойко защищала желание Кейра быть учителем.

– Бабуля, Кейр просто хочет, чтобы мир стал иным. Он хочет помочь детям, которые оказались в его положении.

– Он поймет, – помолчав, сказала Селия и добавила явно не к месту: – Думаю, он слишком привлекателен и вдобавок наделен превосходными мозгами. Обидно, если все это будет растрачено понапрасну. Может, он хотя бы выкроит время и сделает мне рецензии еще на несколько рукописей?

Элспет сказала, что обязательно спросит. Она чувствовала, куда бабушка клонит. Мысль эта была ей очень приятна. Но, увы, она знала, что Кейр ни в какую не согласится.

Кейр тратил немало времени, обличая издательский мир и то, что он называл «социальным апартеидом». Элспет понимала, что ярлык этот приклеен совершенно незаслуженно, но помалкивала. Она с большим сочувствием относилась к позиции Кейра. К тому же ее смущало собственное привилегированное положение в «Литтонс». Однако с недавних пор Кейр изменил направленность своей критики. Он, что называется, простил Элспет и занял высокомерно-покровительственную позицию по отношению к ней и ее работе.

– Учить детей – это самая прекрасная и самая важная в мире работа, – заявил Кейр в один из вечеров. – Все остальное второстепенно. Быть учителем – настоящая привилегия, и я счастлив, что ее удостоился.

Говорил Кейр, как всегда, искренне. Элспет радовалась, что он нашел себя в преподавании. Она кивала, хотя ее искренность была внешней. Но Элспет мечтала по-настоящему проникнуться его идеями.

Она была очень счастлива: и на работе, и, что еще важнее, в своих отношениях с Кейром. Ее любовь к нему не знала подъемов и спадов, оставаясь непоколебимой. У Кейр был тяжелый характер: он часто сердил Элспет и столь же часто огорчал. Но только он мог подарить ей ощущение полного счастья. Иногда свои отношения с Кейром Элспет характеризовала так: «Я с ним связана». Все, что она делала и о чем думала, было так или иначе связано с ним. Кейр стал частью ее, и она не представляла себе жизни без него. Они много спорили, весьма часто ссорились, но продолжали испытывать друг к другу неутихающий интерес. Элспет вместе с Эми жила в квартире, купленной им отцом. Кейр приезжал к ней на выходные, и секс с ним доставлял ей громадное наслаждение.

Как и все современные девушки, Элспет предохранялась, пользуясь последней новинкой – противозачаточным колпачком. По словам ее гинеколога, этот колпачок сводил риск беременности к минимуму, что очень устраивало Элспет. К тому же теперь, когда они ложились с Кейром, ей не надо было спрашивать, не забыл ли он захватить «эти штучки». Противозачаточные колпачки, несомненно, были более тактичным изобретением. Элспет могла все сделать заранее, еще до появления Кейра. Ей было противно готовиться к сексу в присутствии любимого мужчины. Особенно когда она вся сгорала от желания. В такие моменты все падало у нее из рук.

Секс с Кейром приносил Элспет не только физическое наслаждение. Ее наслаждение было куда многограннее, распространяясь на ее чувства и мысли. Со временем все это только усиливалось. И каждое такое путешествие заставляло ее удивляться пройденному расстоянию и глубине ощущений. Кейр испытывал схожие чувства. Однажды он очень неохотно, но очень искренне признался ей в этом. Они оба были по-настоящему счастливы.

При множестве различий их многое объединяло. Театр, кино, книги и с недавних пор – интерес к кулинарии. В последние несколько лет еда претерпела значительные изменения. Заграничные путешествия, прежде доступные только богатым, стали почти массовым явлением. Отдых по туристическим путевкам сделался очень популярным. Все это способствовало определенному интересу к континентальной кухне. В отелях Коста-Брава и Майорки можно было найти чипсы с чем угодно, однако туристы, возвращаясь оттуда, говорили о таких блюдах, как паэлья и паста. Кейр обзавелся кулинарной книгой и поварским фартуком. Он готовил спагетти по-болонски и стейк Дианы. За продуктами они с Элспет ходили в один из недавно открывшихся супермаркетов.

– Покупки в супермаркете – это совершенно новое ощущение, – со смехом объясняла матери Элспет. – Мотаешься по залу с тележкой. Чем-то это похоже на коляску. Не замечаешь, как вся тележка до краев. Тогда едешь к кассе и торчишь там в очереди.

Венеция ответила, что ей трудно представить столь ужасный вид торговли, и удивлялась, чем им не нравится «Хэрродс», где любые товары доставляют на дом. Элспет и Кейр утверждали, что супермаркеты призваны изменить у рабочего класса традиционные представления о покупках, а потому это полезное новшество нужно всячески поддерживать.

– Мне странно, что Кейр в таком восторге от супермаркетов, когда его родители владеют магазином.

– Его родители считают супермаркеты модой, которая быстро пройдет, но Кейр с ними не согласен. Их магазинчик обслуживает близлежащие дома. Люди привыкли туда ходить. Так что в ближайшее время родители Кейра могут не опасаться конкуренции.

– Конечно.

Как-то в голову Венеции забрела мысль: а что, если Элспет вздумает выйти за Кейра замуж? Мысль не была совсем уж отталкивающей. Венеции очень нравился Кейр: образованный, симпатичный парень. Времена изменились, и сейчас классовые различия уже не имели прежней силы. Но когда мысли Венеции подошли к свадебной церемонии и она представила, как в Вестминстере ее дочь идет по проходу церкви Святой Маргариты под руку с мистером Брауном, то невольно вздрогнула. Нет, Элспет найдет себе более подходящую партию. Времени у девочки еще предостаточно.

Во всяком случае, Венецию сейчас волновало не будущее Элспет, не возвращение матери в «Литтонс» и связанные с этим ежедневные конфликты. Даже то, что издательство теряло авторов, представлялось ей не столь трагичным в сравнении с трагедией Адели. События в доме сестры занимали сейчас все мысли Венеции.

Вряд ли можно представить себе что-то более ужасное, чем конфликт между твоим мужем и твоим ребенком. У них с Боем отношения далеко не всегда складывались гладко. Различий и проблем хватало. Но такого они не знали никогда. Это был настоящий кошмар.

– Я ощущаю себя кроликом, попавшим в капкан, – призналась ей Адель. Голос сестры дрожал и был хриплым от бесконечных слез и страданий. – И мне оттуда не вырваться. Если я уступлю Джорди и отправлю Лукаса во Флеттон, он обязательно с собой что-нибудь сделает. Что-то ужасное и непоправимое. Нони того же мнения. Ему там было просто невыносимо. Каждый день к нему приставали, били, мучили, издевались над тем, что он еврей.

– Быть этого не может!

– Представь себе, еще как может! Лукас на пределе. А Джорди твердит свое: если я не отправлю Лукаса во Флеттон, то уйдет он. Я пыталась ему объяснить, что Лукас не преувеличивает, что все издевательства и унижения не выдумки. Джорди очень упрям. Это самый главный его недостаток. Лукас тоже не желает делать шагов к примирению с Джорди. Продолжает ему грубить, не скрывает своей враждебности.

– А ты не пыталась…

– Конечно пыталась. Но он видит в Джорди источник всех своих бед. Лукас ненавидит Джорди. Я могу встать на точку зрения того и другого. От этого мне не легче. Они оба не желают слышать друг друга. Я не представляю себе жизни без Джорди. Я его так люблю. Я ужасно его люблю. А Джорди говорит: «Если бы любила, я бы стоял у тебя на первом месте». И еще говорит, что ему осточертело неуправляемое поведение Лукаса. По-своему он прав.

– А как насчет другой школы? Тот же Итон? Намного ближе к дому.

– Я предлагала. Лукас ответил, что больше не пойдет ни в одну закрытую школу. Он не хочет проходить новый круг издевательств.

– Получается, безвыходная ситуация.

– Да, Венеция. Выхода я не вижу.

– И Нони тоже не может помочь?

– Нет. Она, бедняжка, пыталась. Теперь Лукас ополчился и на нее. Говорит, что она спелась с нами. Боже, как это ужасно! Я чувствую себя кругом виноватой. Недавно Лукас вдруг заявил мне, что я не имела права бросать отца, что не должна была увозить их из Парижа. По его мнению, мы должны были остаться и жить всей семьей. Обозвал меня трусихой и…

– На твоем месте я сказала бы ему правду. Возможно, это бы его отрезвило.

– Как я могу рассказывать такие вещи? Ну как я скажу, что его отец обманывал меня, что его отец был женат и вернулся к своей жене? Представляешь, какой удар я нанесу мальчику? Он привык считать своего отца прекрасным, смелым человеком, погибшим геройской смертью. Лукас еще не в том возрасте, чтобы понять, что его отец был противоречивой личностью.

– А мне думается, Лукас уже достаточно взрослый, чтобы знать правду, – возразила Венеция. – Если уж на то пошло, Люк действительно погиб смертью героя. Он был блестящим издателем. Лукас может этим гордиться. Примерять отцовскую профессию на себя. Плохо было лишь то, что Люк обманывал тебя. Я помню, как ты страдала. Может, тогда Лукас по-иному посмотрит на те события и перестанет упрекать тебя? Глоток правды иногда очень помогает.

– Нет, – возразила Адель. – Я не могу рассказать ему об этом. Для него такая правда была бы очень жестокой. Особенно сейчас.

– Жалко мальчишку, – вздохнула Венеция. – И жаль, что я ничем не могу помочь. А что говорит Джорди?

– Говорит: если Лукас не вернется во Флеттон, тогда уйдет он. Он не может жить с Лукасом под одной крышей. Еще и удивляется, как у меня язык поворачивается просить его остаться. Джорди грозил вернуться в Нью-Йорк, но я не думаю, что он бросит Клио. Во всяком случае, не насовсем. Просто он будет подолгу жить в Нью-Йорке. Джорди по-прежнему считает, что его дом там. Боже, как все это ужасно!

– Да, – сказала Венеция, обнимая сестру и гладя ее по голове. – Все это ужасно и несправедливо. И того, кто старается никого не обвинять, бьют больнее всего.

Была осень, и в школах давно начались занятия. Адель написала во Флеттон, сообщив, что Лукас туда не вернется. Она избрала компромиссный вариант: не стала обращаться в Вестминстер и просить принять сына обратно, а приглашала преподавателей на дом. Лукас был бы не прочь вернуться в старую школу, но Адель понимала: тогда нечего и надеяться на восстановление мира. Впрочем, надежды и так были совсем призрачными. Лукас почти все время проводил у себя в комнате и за общий стол садился, только если Джорди не было дома. Он поблагодарил мать за поддержку, но это был единственный компромисс, до которого он снизошел.

Материнские слезы, мольбы и даже угрозы отправить его во Флеттон, если он не попытается наладить отношения с Джорди, не оказывали на Лукаса никакого действия. Он прекрасно знал, что никуда она его не отправит, и наслаждался своей победой.

Лукас знал и другое: терпение Джорди находится на пределе и обещание уйти, если Лукас не изменит своего поведения, не было пустым.

Лукаса такой исход конфликта очень устраивал.