Ход Корбюзье, или Шерше бlя femme Солей Наталья

Медийное лицо

Тихая музыка, бесшумное скольжение официантов, легкий полумрак, смягчающий черты и выражения лиц людей, небольшими группками размывающих пустоту самого модного в текущем сезоне ресторана, определили выбор Андрея Павлова. Сегодня была его очередь «выгуливать» бывших одноклассников.

Эти вылазки четырех друзей как-то незаметно стали традиционными. Со времени окончания школы прошло пятнадцать лет. Вроде бы могли и разойтись пути, но нет. Такого не произошло.

Правда, поначалу они, как положено, все же разошлись. Совместного бизнеса не заводили, у каждого была своя программа и свой персональный маршрут. Что замечательно, по-разному, но все четверо пришли-таки к определенному благосостоянию и абсолютной удовлетворенности жизнью. И вот тогда…

Это было лет шесть назад, когда Пашка Отвагин взял и разыскал бывших мушкетеров, устроив отменный пятничный обед. Встретились, хорошо посидели, поболтали и решили устраивать такие сходки – ну, хотя бы раз в месяц. Просто так. Без разговоров о бизнесе – у всех он разный, как судьбы. О жизни поболтать, чтобы не терять друг друга, поддерживать связь, одним словом. Мало ли, когда-нибудь эти детские связи и сработают. Пока же можно просто вкусно поесть под разговор о необходимости серьезно заняться спортом.

Зимой вечереет рано, и в «Галерее», несмотря на темноту за окнами, народу было совсем мало. После семи сюда не пробьешься, а в четыре часа общайся хоть лежа. Друзья со знанием дела принялись изучать меню, разрываясь между итальянской кухней и японской. Наконец все определились: закуски, салаты, каре барашка, лангусты в тесте… Обсуждали, кто куда поедет на рождественские каникулы. Через месяц Новый год – надо что-то придумать.

Они даже не заметили, как за соседним столиком расположились две дамы в черном. Обе блондинки и при этом абсолютно не похожи друг на друга, как японка и африканка. Первая дама элегантной простотой Шанель и особой европейской промытостью никак не останавливала на себе взгляд. Но зато вторая, при том же окрасе, заставляла посмотреть на себя даже ленивого.

Они сидели на угловом диване за низким стеклянным столиком. Та, которая поярче, – визави к соседнему столику, могла наблюдать трапезу четверых друзей. Но казалось, этой возможностью она не собиралась воспользоваться, лишь милостиво позволяя соседям лицезреть свою персону.

Посмотреть было на что. Красивые стройные ноги, обтянутые высокими сапогами на огромных каблуках, притягивали взгляд, который затем неизбежно поднимался к необъятной груди, туго обтянутой изящной блузкой, причем половина пуговиц была расстегнута, прикрытым оставалось лишь самое сокровенное, заставляя созерцателя задаваться вопросом: как же такая роскошь выглядит при полном обнажении? Дама с утра явно побывала у стилиста, попросту говоря, у парикмахера. В результате ее весьма милое личико обрамляла искусно сделанная прическа с множеством куделяшек, окончательно довершая образ порочного ангела.

Ангела звали революционно броско – Татьяна Троцкая. Помимо прочих достоинств, она обладала, что называется, «медийным лицом» – другими словами, известным по мельканию на телеэкране. Дама не была ни известной актрисой, ни телеведущей, но постоянно принимала участие во всяких ток-шоу, будучи крупным экспертом по тяжелой жизни красивых блондинок в жестоком мире мужчин. Поэтому трудно было понять, чем конкретно она занимается, но у каждого человека при взгляде на нее возникало смутное ощущение – где-то я ее видел!

Строго подозвав официанта, она сообщила, что ей здесь надо поработать – дать интервью. Музыку надо убрать, ей принести чай, журналистке, которая интервью будет брать, – тоже…

– Вам чай, кофе?

– Капучино, – коротко сказала спутница, пожалев официанта и дав ему возможность ускользнуть от энергичного напора Троцкой.

– Мы все сделаем за два-три дня. Я наговорю всю свою историю, и к тому же у меня еще есть куча разных советов, как быть красивой и выходить замуж, если уж вы считаете, что просто рассказа обо мне будет недостаточно для объема, – сразу взяв быка за рога, начала Татьяна. Говорила она громко, с посылом, как на трибуне, оповещая окружающих, что она не какая-нибудь там обычная блондинка! Она – девушка, дающая интервью!

Впрочем, публика никак не реагировала на столь яркое явление, и это подстегнуло Троцкую говорить все громче, быстрее и с отчетливо деловитой интонацией.

Ее спутница по имени Саша Алябьева заняла созерцательную позицию. Она только спросила:

– Вы считаете, что можно сделать книгу из трех интервью?

Но Троцкая уже начала тараторить, что называется, «белым звуком»:

– Так, главное. Начнем с того, что я очень увлекаюсь цветом, его сочетаниями и оттенками. Есть цвета ваши и не ваши. Вопрос в том, к какому цветовому типу вы относитесь. Когда вы носите ваши цвета, вы можете визуально сократить количество морщин, дефекты кожи и, что самое главное, вы можете лет на десять зрительно сократить свой возраст. И это достигается всего-навсего правильно выбранным цветом одежды.

– Об этом американка Христель Бушель уже написала книгу «Какой цвет вам к лицу».

– Вот и отлично. Основные положения можно взять у нее. Фамилию упоминать не надо. Кто там что будет выяснять! Главное – собрать побольше ценных советов. Когда молодые девушки получат эти советы от меня, они будут им следовать. Каждой хочется добиться того, чего добилась я в своей жизни!

Этот тезис Троцкая заимствовала у Дуси Кошак, которая, как стало известно Татьяне, придумала выпустить книгу «Штучки-дрючки от Кошак». И правильно, грех не выпустить, будучи популярнейшей ведущей бесконечного реалити-шоу. Юные барышни, как пирожки в голодное время, будут расхватывать ее советы – полагая, что, прочитав их, смогут добиться того же, что имеет Дуся – родившаяся в избранной семье, выучившаяся в самом престижном вузе, не имеющая никакого стеснения в средствах. Ход просчитан очень правильно и точно.

Для нестареющей Троцкой молоденькая Дуся Кошак была таким же эталоном и образцом для подражания, как дочка миллионера Вандербильда для Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев». Только соперничество шло не на уровне горжетки из шанхайского барса и золотого ситечка, бери выше – у кого больше интервью и упоминаний в прессе, а теперь уже и книг! Правда, Дуся даже не подозревала, в какой острой конкурентной борьбе ей приходится участвовать, но это не снижало активности противоборствующей стороны.

Прознав про «Штучки-дрючки», Троцкая тоже загорелась идеей писательской карьеры. Она нашла соавтора, журналистку из глянцевого журнала, с которой они не раз общались, и уговорила ее поработать вместе. Другими словами, написать книгу за нее.

А Саша Алябьева и так уже устала от бесконечных интервью с Троцкой, которые почему-то все время хотел видеть в журнале главный редактор, на самом деле ориентирующийся на молодых красавцев… От работы над книгой Саша отказывалась наотрез – однако Троцкая обладала хваткой бультерьера. Если она выбрала жертву, то та в конце концов сдавалась на милость победителя, по принципу, что легче отдаться, чем объяснить, что этого не хочешь. Со стихийным бедствием бороться невозможно.

Работа есть работа, и не всегда она приносит удовольствие, философски рассудила Саша, соглашаясь на предложение Троцкой. В глубине души журналистка наивно надеялась, что сам процесс работы окажется более или менее интересным. Этого не случилось, но договор в издательстве уже был заключен, так что пришлось что-то все-таки делать. Тот вечер в «Галерее» и стал одним из основных этапов их как бы совместного творчества.

– Если фамилии не упоминать, то такую книгу и за два дня собрать можно. Рассказывайте, чего именно вы добились? На чем акцент будем делать? – обреченно спросила Саша.

– Конечно, на том, что я была звездой реалити-шоу во Франции. Первая русская! Правда, я вылетела через две недели, но этого времени мне хватило. Меня там обожали.

– А покинули шоу вы по решению зрителей?

– Да это не важно. Я и сама хотела уйти…

– Почему? Если обожали зрители, то зачем уходить? С участниками не смогли найти общий язык?

– Да, с участниками не очень сложилось. Они там все ходили как чмошники какие-то. Я же выглядела с утра на все сто. При полном макияже, всегда очень изящно одета. Не позволяла себе ходить, как пацан, в майках.

– На каблуках, конечно?

– Да, и на каблуках. Для них это дико, а я считаю, что в женщине все настроено на то, чтобы нравиться, быть привлекательной и сексуальной. После шоу я сразу же поехала на Каннский фестиваль. Я же и в кино снималась.

– Я не видела этого фильма, он был в конкурсной программе?

– В конкурсной? Да это же не важно – был фильм в конкурсе или нет. Меня там встречали как настоящую звезду. Лимузины, шикарные апартаменты. И вот я иду по знаменитой лестнице Каннского кинофестиваля, а кругом фотографы, просто люди выкрикивают мое имя… Передо мной шел Шварценеггер, но он такого успеха не имел. Причем знаете, внизу стоял Максим Петраков, и на него ну никто внимания не обращал. Ведь все возвращается. За год до этого он отказался дать мне интервью. В Каннах я взяла реванш. Он там стоит внизу, в толпе, а я иду – во вспышках фотокамер. О-о-о-о! Это был мой настоящий звездный час.

– Это был 57-й фестиваль?

– Ой, номер я не помню. В прошлом году какой там был номер?

– А может, не будем про Петракова? Как раз в том году он мог и постоять в толпе, но в толпе членов жюри конкурса дебютов «Золотая камера». Он же был председателем этого жюри.

– Ну, это ведь не главный конкурс. Да какая разница – председатель или кто там… Я должна сказать, что к русским в Каннах относятся весьма пренебрежительно.

– За исключением вас, надеюсь?

– Вы, Саша, напрасно иронизируете. Да, ко мне прекрасно относятся. И я вам скажу, что зря вы защищаете Петракова, судя о нем с экрана телевизора. В личном общении он ужасный человек.

– Возможно, это зависит от того, с кем он общается. Не у всех такое мнение.

– Вы не общались и не знаете.

– Общалась и знаю. Делала с ним интервью. Он, надо сказать, очень добросовестно к этому интервью отнесся. И впечатления у меня от общения самые лучшие.

– Ладно интервью, а вот мой близкий приятель мне рассказывал, что Петраков обивал его пороги и даже ждал в приемной, когда искал денег на свой фильм. Потом получил миллион – и все! При встрече прошел мимо и даже не заметил человека, который дал ему миллион долларов.

– В масштабах фильма это не такие большие деньги. А человек этот что, за миллион покупал дружбу Петракова?

– Саша, вы не вращаетесь в тех кругах, где бываю я. В среде олигархов, с которыми я дружу, у Макса Петракова плохая репутация.

– Но тем не менее они оскорбляются на то, что он не кидается им на шею при каждой встрече. Это недовольство Каштанок, облаивающих элитного бурбуля. Мы действительно с вами по разные стороны баррикад. Все понятно. Петраков стал каким-то тестом на зависть. Почему-то многим кажется, что, если они хоть легонько сумеют его лягнуть, их акции резко поползут вверх. Правда, до того как начать лягать, они изо всех сил стараются завести с ним дружбу, стать поближе.

– Я его не лягаю. Мне просто не нравятся такие люди.

– Видимо, это взаимно. Я всего лишь хотела, простите, предостеречь вас от идиотизма. Зачем подставлять себя и выглядеть смешно? Этот рассказ о «звездном часе», когда Канны вас приветствуют восторженными криками, а Петракова даже не пускают на лестницу, где только что прошли вы, – он нелеп. Человек, который так говорит, признается в своей недалекости, поверхностности и попросту зависти.

– Я завидую? Да чему там завидовать?

– Есть чему. Происхождению, образованию, таланту, да мало ли… Ой, ладно, это бесконечный разговор. Не хотите прислушиваться к моим советам – не вопрос. Короче, говорите что хотите. Пусть будет так. Двухнедельное участие в реалити-шоу ценнее таланта и профессионального мастерства. Я под всем этим могу просто не подписываться. Давайте, что у вас там есть из советов. Времени-то у нас всего три дня. В общем-то достаточно, чтобы понять ваши приоритеты, под которые надо будет подогнать объем. Что-то у вас есть помимо того, что уже изложено у Христель Бушель?

– Нет, ну я добавлю свои наблюдения. Вот обязательно должно быть сказано об одном очень важном аспекте. У каждого цвета есть своя психология, свой смысл, свое значение. Ну, представьте, если женщина одевается в ярко-красный цвет, а это цвет сексуально привлекательный, то, значит, она хочет недвусмысленно дать понять окружающим свой настрой… Вот фиолетовый цвет, как это ни странно, не любят мужчины. И он немножко старит. Фиолетовый обычно нравится пожилым матронам. Клетка – очень домашний рисунок, поэтому, если, отправляясь на свидание, вы хотите выглядеть сексуально, желая поразить вашу жертву, постарайтесь клетку не надевать. А также избегайте серого, бежевого и коричневого.

– Я не поняла, а какой у нас адрес? Кому вы советы даете?

– Девушкам четырнадцати – пятнадцати лет. Кстати, удивительный цвет розовый – он очень молодит.

– Для девочек четырнадцати – пятнадцати лет очень важно, чтобы молодило, – не удержалась от замечания Алябьева. Иногда общение с Троцкой ее даже забавляло. Собеседника та не слушала вообще, язвительность в свой адрес игнорировала, а потому спокойно продолжала:

– Самый нарядный цвет – это черный. Я как-то у Славы Зайкина спросила: «Какой ваш самый любимый цвет?»

– Будем о Зайкине писать? – поинтересовалась Алябьева.

– Нет, конечно, но я хочу, чтобы все известные люди, с которыми я общалась, были отражены. Так вот, он ответил: «Конечно черный, самый торжественный». Поэтому сейчас на Западе все ходят сплошь в черном.

– Значит, это по рекомендации Зайкина произошло?

– Саша, не цепляйтесь к словам. Ну, вы там как-нибудь это сформулируйте. Главное в том, что опять же, если черный не подходит к вашему типу внешности, наденьте к нему апельсиновый или лососевый шарфик или что угодно. Добавьте цвет, подходящий к лицу, и пожалуйста – носите черное. А вечером уже можно ничего не добавлять. Электрическое освещение очень сильно корректирует ваш естественный цвет. Поэтому вечером уместно интенсивнее гримироваться. Есть цвета, которых у меня в гардеробе абсолютно нет, потому что они просто убивают женщину, – например, серый. А есть цвета, которые я настоятельно рекомендую девочкам постепенно собирать. Это прежде всего розовый и красный, потому что они дают энергию и сексуально притягивают мужчин. На которых вообще цвет влияет просто невероятно…

– Очень интересные европейские наблюдения, – уныло заметила журналистка. – А что еще мужчин привлекает в женщине, на ваш взгляд?

– Я считаю, что женщина должна быть красивой и сексуальной. Вообще, мужчины на самом деле очень примитивные создания. Если их опросить, то окажется, что им нравится высокий каблук, красивые ножки в капроновых чулках, желательно черных, юбочка покороче, маленькое облегающее платье. Они хотят видеть женщину. И ее сексуальную привлекательность. Они не любят, чтобы было там все намотано, завернуто до такой степени, что и не определишь, где она там, эта женщина?

– Что еще надо, чтобы нравиться?

– Конечно, длинные волосы, обязательно немного завитые, желательно блондинистого цвета, красные ногти на руках, черные глазки, красные губки. Вот что любят мужчины, что бы кто ни говорил. Именно это сексуально привлекательно. У них это в генах.

– И поэтому именно в таком виде стоят девочки вокруг Булонского леса и на Тверской? – По всей видимости, у журналистки уже стало кончаться терпение.

– Именно. Я надеюсь, понятно, что я не рекомендую всем раскрашиваться подобным образом, я это говорю к тому, что у мужчин генетически сложился стереотип сексуальности, потому-то девочки вокруг Булонского леса никогда не останутся без работы. Всякие унисексы, черные ногти, татуировки и прочее – это другая крайность, к тому же еще и сексуально отталкивающая. Ко всему прочему мужчины жутко консервативны и очень необразованны во всяких новых тенденциях моды, в коллекциях известных марок. Им лишь бы было сексуально, лишь бы было красиво и женственно. А дальше – это платье от Дольче с Габаной, Гуччи, Кавалли или вы сами его сшили сегодня ночью – они вообще не замечают, поверьте мне. Не будете же вы выворачивать это платье наизнанку, чтобы он этикетку прочитал. По барабану ему, сколько денег нужно, чтобы женщина была красивой. А красивой женщина может себя сделать очень недорого. Поверьте мне. Тут важнее вкус, чем кошелек.

– Дешевая – потому и сердитая, – почему-то вспомнив шутку Николая Фоменко, резюмировала журналистка, но тут Троцкая, прервав саму себя на полуслове, стала громко возмущаться:

– Нет, ну это невозможно. Я совершенно не могу так работать. Мне надо думать, мне надо сосредоточиться, а они меня сбивают.

– Кто? – не сразу поняла Саша Алябьева.

– Да эти мужчины за соседним столом, они так громко разговаривают, что забивают мой голос. Я уверена, что даже на диктофоне будут слышны только их голоса.

– Это не страшно. Общие направления нашей беседы я и без диктофона запомню.

– Нет, это невозможно. Это просто ужас, – продолжала возмущаться Татьяна.

Мужчины за соседним столом были увлечены своей захватывающей беседой и до сих пор никак не реагировали на неотразимость Троцкой. Но тут они все-таки почувствовали явное недовольство со стороны деловитой блондинки. Самый общительный из них, Паша Отвагин, аккумулировав все свое обаяние, повернулся в сторону источника возмущения.

– Да-да, я о вас говорю. Я даю интервью, а разговаривать абсолютно невозможно. Потому что вы меня совершенно заглушаете. Я сама себя не слышу, – накинулась на Пашу блондинка.

– Не вопрос. Слово женщины – закон. Будем говорить тише. А что вы так скромно? Ничего не заказали… – Он знаком подозвал официанта. – Два бокала вина, пожалуйста, для дам. Мы готовы искупить свою вину.

– Я не пью и не курю, – гордо заявила Татьяна. – И никому не советую. Я пропагандирую здоровый образ жизни. Саша, а вы выпейте.

– Я не хочу, спасибо. – Саша почувствовала неловкость за навязчивость своей собеседницы.

Не тут-то было. Для того чтобы продолжить завязавшийся диалог, Троцкой было необходимо под каким-то предлогом принять этот бокал вина. Она-то ведь уже декларировала свое пристрастие к здоровому образу жизни, но вино должно быть выпито. Паша, в свою очередь, не хотел оказаться чем-то обязанным скандальной соседке, и для него тоже было важно, чтобы этот несчастный бокал был обязательно кем-то принят.

Помня, что в общении с Троцкой проще согласиться, чем объяснить, как не хочется этого делать, Саша сдалась. Однако соседний столик не унимался, тут же сказали, что к вину необходима закуска, что надо заказать хотя бы салат, ну, на крайний случай – десерт. Здесь удивительное тирамису. Такого тирамису нигде в Москве не найдешь.

Торг шел минут пять. За это время Троцкая оповестила новых знакомых, что она известная журналистка, писательница, актриса и жительница Парижа. И что она не какая-нибудь там девушка, зарабатывающая своим телом, каких они привыкли видеть в «Галерее». Она мыслящая блондинка.

За соседним столиком стали объяснять, что они сюда совсем не за телами ходят. У них совсем другие задачи. И кстати сказать, здесь приличное место, да и вообще – порядочностью может похвалиться не только парижанка, московские барышни тоже не все подряд стоят вдоль Ленинградского проспекта.

Когда принесли тирамису и вино, оба столика уже многое выяснили друг о друге. Татьяна вкратце сообщила, что она очень популярна во Франции, снималась в кино и на обложки журналов и что ее постеры висели в парижском метро, а в ближайшее время ее слава накроет и всю Россию.

Кроме того, она тут же успела докопаться и до того, чем занимаются соседи. Выяснила, что Андрей Павлов – банкир. Правда, Саша Сиваков и Сева Мильман о роде своей деятельности ей не сообщили. Но зато общительный Паша Отвагин оказался каким-то очень серьезным то ли продюсером, то ли инвестором в области шоу-бизнеса или кино, а может, и того и другого, вместе взятого.

Это Татьяне было уже интересно. Она тут же заявила, что тоже очень успешно занимается продюсированием, причем как в России, так и во Франции, а к концу десерта взяла у всех четверых друзей номера телефонов. После этого она сообщила Саше, что они все-таки сумели очень продуктивно поработать, и заторопилась.

– У меня же здесь сегодня еще ужин с Дусей Кошак и Лерой Мангой. Надо уже начинать пиарить нашу книгу.

– Это важно, конечно. Я так понимаю, что основную часть нашей совместной работы мы сегодня и провели? – с издевкой спросила Алябьева.

– Давайте еще завтра встретимся, – сказала Татьяна, вставая из-за столика. Ее уже явно заботила новая встреча – с телевизионными звездами.

– Нам и сегодняшней беседы по ноздри хватит – на две книги. Я подожду счет.

– Да что за глупости! Какой счет? Они за все заплатят. Пойдем скорее отсюда! – И Троцкая обратилась к новым знакомым, которые опять как-то отвлеклись от ее красоты: – Мы торопимся. Была необычайно рада познакомиться. До связи. Я обязательно позвоню.

«Лучше действительно скорее уйти, – подумала Саша. – В конце концов, если люди позволяют, чтобы их использовали, значит, им так нравится. Теперь Троцкая возьмет их в разработку. Ну да это их проблемы, хотят нарваться на неприятности – нарвутся. Мешать не буду. Как говорят англичане, в Риме надо быть римлянином, – и это правильно».

Вслух она лишь обронила, что было на редкость приятно познакомиться со всеми собравшимися.

Сирень в декабре

«Лучше бы я этого не пробовал, – сокрушенно подумал про себя Владимир, пригубив бокал с шампанским, в котором плавал кусочек ананаса. – Вот точно, чтобы избежать разочарований, не надо поддаваться иллюзиям. А ведь как звучит: „Ананасы в шампанском“! На деле же ничего особенного».

Он огляделся, куда бы пристроить недопитый бокал. «Шампанское надо бы в лилии…» Но это было бы очень уж экстравагантно.

По случаю оригинальности напитка были закуплены фужеры конусовидной формы, те самые, которые когда-то придумала маркиза де Помпадур. Она была уверена, что эти бокалы напоминают форму ее груди. О маркизе и ее бюсте все давно забыли, а вот для «ананасов в шампанском» емкости подошли в самый раз.

«Все-таки редкая гадость получилась. Вкуснее было бы – „клубника в шампанском“! Но нет, такое уже было и навело бы всех на очень уж фривольные ассоциации», – вздохнул про себя Владимир, разглядывая вполне довольные лица тусующейся публики, которая оживленно болтала и угощалась омарами, жареными рябчиками, стерлядью из Шексны и тарталетками с паюсной икрой.

Все названия блюд были собраны из стихов любимого Шапошниковым поэта Игоря Северянина. Все, как хотел великий выдумщик Серебряного века, – ананасы в шампанском, мороженое из сирени и фисташек, взбитые сливки с тертыми каштанами, фиалковый ликер, шабли в кувшинах.

Гений Игорь Северянин любил слова: фешенебельный, комфортабельный, пикантный… Вся жизнь – в веерах, шампанском, ресторанах, бриллиантах. И весь он в каждом своем слове такой остроумный, кокетливо-пикантный, жеманный, жантильный, весь пропитанный воздухом бара, журфикса, кабаре, скетинг-ринка… Даже стул он называл не стулом, а плиантом, «молнию» – эклером, а русскую народную песню озаглавил Chanson Russe. А теперь радио такое есть… Фиоль, шале, буше, офлёрить, эксцессерка, грезёрка, сюрпризёрка… Сколько новых слов! Но больше всего Владимира забавляло, что Северянин придумал слово «бездарь». И как до него жили без этого слова! Представить невозможно.

Короче, для создания образа шикарной жизни, которая невозможна без топ-дизайна и презентации мебели – а мебель эту будет продавать его, Шапошникова, топ-салон, – Северянин оказался как нельзя кстати. Мороженое приготовили, конечно, не из сирени. Заменили обычной черной смородиной, а выглядит очень декадансно. Впрочем, натуральная сирень тоже есть, расставлена по всем вазам, где только можно было ее пристроить. Несмотря на то что на дворе декабрь – сумели-таки раздобыть.

На самом входе гостей буквально сбивал с ног неожиданный запах огромного сиреневого букета. Этот букет множился, отражаясь в массивном зеркале и в стеклянных дверях, за которыми смурнела декабрьская непогода.

Во всей этой атмосфере фиолетово-сиреневого транса известный, очень модный и супервостребованный архитектор проводил презентацию своего нового мебельного салона топ-дизайна под названием «Эспри нуво». Поначалу он категорически не хотел ничего устраивать. Для кого? Ну, придут журналисты, которые его терпеть не могут, коллеги, которые либо презирают и не принимают его как архитектора, либо просто завидуют и, соответственно, тоже ненавидят. Тем не менее всем им надо улыбаться, как-то развлекать их, кормить, а главное – удивлять. Сейчас все пристрастились делать настоящие шоу, а шоу-то надо сочинять. Это же натуральный рак мозга!

Сравнительно недавно он побывал на семилетней годовщине одного модного мебельного салона. Чего там только не придумали: гости вечеринки могли рассмотреть инструменты мебельных виртуозов, оценить знаменитое качество кожи фирмы De Sede и даже наблюдать, как появляется на свет ее роскошная мебель. Белое кожаное кресло из последней коллекции фирмы, доделанное на глазах публики мастером Питером Денцем, в течение вечера служило троном для хозяйки салона, а потом стало призом на конкурсе, проведенном среди присутствующих. Предлагалось угадать площадь огромной алой шкуры, висящей на стене салона. В результате светская хроника потом писала: «Естественно, лучше всех с заданием справился профессионал – счастливым обладателем объекта мебельного искусства стал известный архитектор Владимир Шапошников». Тогда он и сам удивился тому, что сумел отгадать на глаз размер шкуры с точностью до миллиметра. Это запомнилось всем.

В своем салоне Владимир планировал продавать не только мебель известных фирм, но и мебель авторскую, созданную по его собственным эскизам. Она уже изготавливается в Америке, но это полдела, сначала покупатели должны привыкнуть к тому, что вот, на Якиманке открылся новый мебельный салон, что он такой классный, что в нем все топ и еще раз топ, топ, топ… Примерно через год можно будет шумиху поднимать, а сейчас особого повода нет – да и вообще! Понятно, журналисты, коллеги, ничего хорошего.

Однако маркетологи нового салона убедили его, что презентация необходима, – таковы правила игры. Ее стоит проводить, чтобы обозначить точку отсчета. Хочешь не хочешь, а веселиться надо.

И тогда Володя решил, что просто устроит праздник на свой вкус. Признанный Версаче Рублевки, король новорусского китча и дворцового стиля, дизайнер, у которого всегда много-много мрамора, а там, где заканчивается мрамор, начинается еще больше золота, он решил сделать вечер в стиле ар-деко, к которому тяготел больше всего. К сожалению, в силу своей изысканности такой стиль мало востребован теми, для кого Шапошников строил дома, и проявить себя в этом стиле у архитектора не было практически никакой возможности.

Владимир обожал не только ар деко, но и время, его породившее. Ему вообще казалось, что он опоздал родиться и должен был жить тогда, в начале прошлого века, в двадцатых – тридцатых годах в Париже, танцевать на вечеринках Коко Шанель, общаться с Бенуа, с Корбюзье. Ну, было тогда с кем пообщаться, что и говорить! Он просто-таки на клеточном уровне осязал то время в гамме встревоженных сумерек, окутанных лилово-сиреневой дымкой картин Врубеля, глядя на сирень Кончаловского. Изысканный излом линий модерна и ар-деко, поэзия Серебряного века – все это приводило его в состояние удивительной душевной гармонии. Правда, разделить это настроение было не с кем. Разве может навеять что-то подобное современный женский образ!

Хотя, если подумать, в начале прошлого века тоже ведь были всякие революционерки, суфражистки, анархистки, террористки, феминистки, выдвиженки из деревни. А он им, несмотря ни на что, – ляпс, и выдает:

Сколько тут иронии, шарма, недосказанности… Настроение как счастье, оно не зависит от внешних причин, это ведь внутреннее состояние.

В общем, Володя сделал презентацию для собственного удовольствия. И всем понравилось.

Правда, его почему-то никто так и не спросил, а почему такое название – «Эспри нуво». Видимо, решили, что это модная мебельная марка, которую он здесь будет продавать. Или все помнят о знаменитом выставочном павильоне Ле Корбюзье – и что спрашивать, если знаешь?

Корбюзье для Шапошникова давно был своеобразным талисманом, необъяснимой рифмой ко всем его, подчас каким-то совершенно неожиданным для окружающих ходам. Одним словом, долго пришлось бы объяснять пиарщикам, почему он так назвал свой магазин. Захотелось, и все тут… Они, пиарщики, что-то лопотали про «формат», про то, что люди не любят всякой там зауми, исторических экскурсов…

– Не любят, потому что им не предлагают, – на корню оборвав дискуссию, резюмировал Владимир. – Если не любите вы, то не надо расписываться за весь белый свет. Магазин будет называться «Эспри нуво», а презентацию будем проводить в стиле ар-деко, и чтобы были стихи Северянина. Кстати, Корбюзье под конец жизни пришел к выводу, что все его искания, все его чувства сводятся к одному, к главному в жизни – к поэзии. Короче, работайте и не донимайте меня своим идиотским «форматом». А то вообще будете сочинять презентацию в стиле Велемира Хлебникова и вовсе голову сломаете.

В общем, Северянин пошел за милую душу. Во всяком случае, его кулинарные изыски явно были оценены по достоинству. В чем маркетологи оказались правы, так это в том, что уговорили его все-таки провести презентацию.

К ней готовились, придумывали, чтобы было все утонченно и необычно. Дамам подарили мундштуки, которые те тут же опробовали. Этот маленький штрих сразу же придал атмосфере, напоенной запахом дорогих духов и сигар, налет легкого декаданса начала прошлого века. Горели свечи на столах, повсюду сновали сосредоточенные официанты. Пианист играл Массне, чьи живые аккорды очень плавно переходили в записи Вертинского, а потом и Высоцкого, которого Шапошников боготворил с четырнадцати лет. Он собрал все мыслимые и немыслимые записи, среди которых был и Вертинский: «…Лиловый негр вам подавал манто…»

Неожиданно внимание Шапошникова привлекла дама средних лет. Видимо, она была одна, но чувствовала себя спокойно и уверенно. Встретившись взглядом с Владимиром, она как будто нашла именно того, кого давно искала, – и, кажется, направилась именно к нему.

Знакомы они точно не были. На журналистку дама не походила – вряд ли она может быть бесцеремонной, на потенциальную заказчицу тоже – слишком уж далека от общепринятых стереотипов. Одета просто и неброско, но элегантно и дорого, явно от Армани, кстати верного поклонника ар-деко. Что удивительно, на голове у нее была шляпка-таблетка, и при этом она не выглядела как экспонат исторического музея, а, напротив, чувствовала себя в ней так органично, что окружающие барышни определенно взяли себе на вооружение эту находку – вещицу вроде бы совсем и не модную…

Глядя на нее, Володя подумал: «Как же уместно выглядит эта дама именно здесь. Живое воплощение ар-деко. Как там у Северянина? Надо вспомнить. А, вот:

Да, эта дама действительно направляется именно к нему. Шапошников пошел ей навстречу. Чуть не спросив «А где же боа?», он представился, протянув ей свою визитную карточку:

– Владимир Шапошников.

– Я догадалась, – ответила дама. – К тому же я видела ваши фото в журналах. Давно с вами хотела познакомиться. Наконец представился случай. Меня зовут Ангелина Ивановна Проскурина. Вот мои координаты. – И она вручила ответную визитку, словно верительную грамоту.

– Чему обязан таким вниманием? – спросил Владимир, мельком взглянув на визитку и оценив, что беседует с искусствоведом, мало того, кандидатом искусствоведения.

– Если коротко – хочу быть вашей заказчицей. Если более пространно, то сегодня я убедилась в правильности своего выбора. Вы непредсказуемы. Во-первых, конечно, название вашего салона меня просто сбило с ног. Подробнее об этом мы еще поговорим позже. Но помимо этого, кто бы мог подумать, что дизайнер с Рублевки будет угощать гостей – «удивительно вкусно, искристо, остро». Ананасами в шампанском и мороженым из сирени!

– Оно из черной смородины.

– Ну, не скромничайте. Вы, несмотря на сожаления гениального Северянина, что «гнила культура, как рокфор!», решили проявить щедрость в его же духе: «Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!» А там еще дальше, помните? Ну, вы-то, конечно, помните:

Это же просто уму непостижимо. Но видимо, на самом деле пришло время «популярить изыски». Я-то думала, что в наше время Северянина уже никто не вспоминает!

– Вы так говорите, как будто жили с ним в одно время.

– Хотела бы жить, но опоздала чуточку. Тогда, мне кажется, было красиво, хотя были свои, очень серьезные издержки. Потом за эту красоту многим пришлось дорого заплатить. Во всяком случае, тем, кто жил в Советском Союзе.

– За все приходится платить. Современная брутальность тоже недешево многим обходится.

– Вы имеете в виду контрольный выстрел в голову?

– Я имею в виду тот момент, что если вы хотите стать моей заказчицей, то, наверное, понимаете бюджетность такого мероприятия. Особенно если это строительство дома. Обычно такими вопросами искусствоведы не занимаются. Разве что для заказчика, но я предпочитаю работать без посредников.

– Не беспокойтесь. Никаких посредников. Впрочем, вы правы. Конечно, я буду строить не на свои деньги. На зарплату, которую я получаю в научном отделе Архитектурного музея, дом не построишь. И тем не менее строить будем!

– Дом?

– Дом! Для счастья!

– Желающих строить для несчастья я не встречал. К тому же, я думаю, счастливы или несчастливы люди, которые будут жить в новом доме, – зависит от них самих, а не от архитектора.

– Ну, не скажите. Многое зависит от того, кто строит! Как говорят англичане – «Сначала мы делаем наши дома, затем дома делают нас».

– По-разному бывает. Моя практика подсказывает, что делают дома именно те, кто в них живет. Знаете, в Германии мне довелось реставрировать летнюю резиденцию Бормана. Столько было странностей… Двери сами открывались, шаги в пустой комнате – и постоянное ощущение чьего-то присутствия. Представьте, архитектора, который построил этот дом, звали Мюллер, но энергетика хозяйская. О том, кто построил, никто и не вспоминает, а вот сам Борман, точнее, его фантом живет в доме по сей день.

– Вот вы сами говорите, что архитектора дома Бормана звали Мюллер, как шефа гестапо. Кто знает – а может быть, это предупреждение или подсказка какая-то была Борману? Но я имела в виду более мирный вариант. Я считаю, что хоть и косвенно, но архитектор влияет на тех, кто живет в построенном им доме. Это как с приготовлением еды. Если ее готовит злой человек, в плохом настроении, то она идет во вред тем, кто ее потом ест. И наоборот.

– А почему вы считаете, что «еда», приготовленная мной, пойдет вам на пользу? Почему ваш выбор пал на меня? Есть архитекторы более признанные архитектурным сообществом, более известные.

– Известных много, избранных – мало. Пока что мой выбор мне подсказывает интуиция. И я ей верю. Думаю, что, когда мы познакомимся поближе, вас заинтересует мое предложение. Хотя я знаю, что к вам стоит целая очередь, на два года вперед.

– Если вы согласны подождать, пожалуйста, вставайте в эту очередь – и я к вашим услугам.

– Мне кажется, мой дом будет построен вне очереди, – со спокойным достоинством сообщила дама.

– Очень интересно. Вы меня прямо-таки заинтриговали. Уговорили, завтра я позвоню вам, и мы условимся о встрече.

– Замечательно. Жду вашего звонка. – Ангелина Ивановна не успела договорить, как к Шапошникову подлетела журналистка из журнала «Дома и люди» с наболевшей и совершенно неотложной проблемой. Пока Владимир отбивался от вопросов, новоиспеченная заказчица скрылась из вида. Хозяин вечера только успел заметить сквозь стеклянную витрину, как она села в машину и уехала.

От беседы с Ангелиной Ивановной у него осталось двоякое впечатление. С одной стороны, ему не понравилось привычное высокомерие представительницы интеллектуальной элиты по отношению к новоселам Рублевки. Ну, все только об этом и говорят – корней нет, вкуса нет, образованности нет, глубины нет, сплошные господа Журдены.

А тут вдруг апологет «новорусского китча» легко цитирует Северянина, предпочитает модерн и ар-деко и вовсе не так однозначен, как его описывают глянцевые журналы, воспевающие шикарный образ жизни московских нуворишей.

Шапошников не разделял общепринятого мнения о недалекости своих заказчиков. Он с пониманием относился к их желанию строить свои дома помпезно и качественно. Люди имеют возможность и хотят жить во дворцах, какими они себе их представляют. Это представление не сломить – да и не надо этого делать. Они будут чувствовать себя комфортно именно в такой обстановке, соответствующей именно их представлениям о роскоши.

Да, конечно, в период первоначального накопления капитала далеко не все состоятельные люди отличают Гегеля от Бебеля, но они строят просторные дома, привлекают лучших мастеров, которые хоть и перегружают декор, как того хотят заказчики, но зато выполняют свою работу так качественно, так искусно, что все равно создается гармоничный мир архитектурного совершенства. Потом в этих домах растут дети, а вот когда они вырастут, с ними уже можно будет поговорить об изысках.

Нельзя, чтобы все образовалось сразу и сейчас. Требуется время. Терпение нужно. Это слово вообще ушло из обихода, а потому нет терпимости к людям, к чужому мнению и вкусу или даже его отсутствию. Отсюда раздражение и неприятие.

Ох уж эти искусствоведы, от души презирающие «новорусский китч» и в то же время совершенно искренне восхищающиеся авангардным искусством. Чем оно лучше? Тем, что там требуется меньше мастерства и профессионализма? Да, он делает фарфоровые комнаты, на которые уходит по два года работы, а эксперты в области искусства отправляют на биеннале в Венецию парочку геев, которые во все время демонстрации экспозиции занимаются любовью на глазах обалдевших, несмотря на якобы европейскую свободу нравов, итальянцев.

Владимир был консервативен в своих взглядах. Пиететное отношение к Ле Корбюзье, авангардисту в архитектуре, не мешало ему в целом не принимать никаких авангардистских идей. При всей любви к творческим поискам начала прошлого века он совершенно не понимал феномена успеха авангардного искусства и ничего не видел в «Черном квадрате» Малевича – кроме собственно черного квадрата.

Если это произведение и наводило его на какие-то мысли, то лишь на такие, что Малевич был очень умным и саркастичным человеком. Нарисовал квадрат на холсте и написал на нем черной краской: «Ловушка для дураков», а потом все это закрасил той же черной краской и выставил на всеобщее обозрение. И вон ведь как сработало, как будто сказку о голом короле в детстве никто не читал…

Шапошников любил порассуждать сам с собой. Приятно, знаете ли, поговорить с умным человеком. Это приводило в систему мысли. Так он обычно подходил к принятию правильного для себя решения. Чем больше он рассуждал про себя на абстрактные темы, беседуя с гипотетическим оппонентом, тем отчетливее понимал, что завтра непременно позвонит этой Ангелине Ивановне и, скорее всего, возьмется за ее проект. Все-таки интересно поработать с человеком, разбирающимся в искусстве и так скрупулезно подходящим к делу. Вот ведь – все о нем прочитала, выяснила, провела предварительную беседу о «высоком»… Как-то слишком по-книжному, нереально, но зато интересно, определенно. Все может быть очень интересно!

1928 год

Корбюзье попросил остановить машину и вышел в утреннюю прохладу московской весны. Здание, на которое он вчера обратил внимание, но не мог разглядеть в ночной темноте, предстало перед ним во всей своей красе. Шарль Эдуар, или, как его звали друзья, неистовый Корбю, стоял на углу Сретенского бульвара и Улановского переулка, завороженно глядя на шестиэтажный дом-корабль.

Неожиданно его взгляд привлекла совершенно весенняя картинка. Он увидел, как в подъезде за чугунным кружевом ворот открылась дверь, а из нее… нет, не вышла, не выбежала, а буквально выпорхнула девушка.

– Какая красота! – пробормотал Корбю, сам еще не до конца понимая, о чем он – о доме, на который он специально приехал посмотреть, или о девушке.

Сказанное было справедливо по отношению к зданию и к девушке. То, что дом – самое красивое сооружение в Москве, Корбю уже окончательно решил для себя, и он, конечно, еще рассмотрит его во всех подробностях, ведь у него впереди столько времени! А вот девушка… Наверное, она здесь живет.

Необыкновенное чувство охватило Корбю. Это весеннее утро, ласковый ветерок, стройная фигурка девушки в креп-жоржетовом платье, эти светлые волосы, блестящие на солнце… Молодая зелень на деревьях бульвара, ощущение свежести, юности, радости – все вместе совершенно сбило с ног знаменитого архитектора.

Так он чувствовал, а надо сказать, интуиция никогда не обманывала маэстро.

Но он стоял далеко и не видел лица незнакомки. «Нет, я просто обязан увидеть ее поближе», – решил Корбю и быстрым, решительным шагом направился навстречу девушке.

Они поравнялись, и Корбю понял, что не ошибся. Девушка с такой грацией, с такими движениями не могла быть некрасивой. Она действительно оказалась очень пригожей, очень юной, со слегка вздернутым носиком и огромными зелеными глазами, которые просто потрясли Корбю. Он уже было открыл рот, чтобы заговорить с прекрасной незнакомкой, но она прошла мимо, скользнув по нему абсолютно спокойным взглядом. Знаменитый архитектор так и остался стоять посреди бульвара с растерянным видом.

А на что он надеялся? Понятно. Ну не могла же она с ним заговорить на улице. Это было бы даже странно. Девушка явно из хорошей семьи. Как было бы славно услышать ее голос! Впрочем, она ведь может и не знать французского. Заговори он с ней, она бы все равно ничего не поняла и, скорее всего, испугалась.

Здесь, в Москве, почему-то шарахаются от иностранцев. Ну конечно, его же предупреждали, что русские вообще всего боятся, да и его опасаются одного отпускать. Вон в машине сидит ждет вечный его сопровождающий «товарищ Игнатов». Ладно бы переводчик, а то ведь и по-французски не говорит. Просто – сопровождающий. Кстати, сейчас он очень внимательно наблюдает за всем происходящим. Нельзя останавливаться и надо продолжать движение.

Корбю прошел еще несколько шагов и остановился, выбрав наиболее удобную точку, чтобы разглядеть дом-корабль. Он смотрел на шпили и окна, на неповторяющиеся эркеры, башенки, женские головки во фризах, на стеклянные купола и фонари вдоль всего фасада здания, а на глаза наплывало чудное видение, только что промелькнувшее мимо и, возможно, потерянное навсегда.

Да, действительно, счастье – это всего лишь миг, который потом вспоминаешь долгие годы. Мгновения, которые появляются ниоткуда и тут же уплывают в никуда.

Такого чувства знаменитый архитектор еще не испытывал в своей жизни.

Некоторое время Корбю неподвижно стоял, переживая эмоциональный всплеск и горечь потери, наконец, словно стряхнув с себя оцепенение, развернулся и привычным стремительным шагом направился к машине, где его терпеливо ждали водитель и товарищ Игнатов.

Знаменитый архитектор опустился на заднее сиденье авто в том же состоянии духа, что был до своей короткой прогулки, ничем не смутив своего «опекуна».

Остановка не была запланирована, а Корбюзье уже начал понимать, что любые экспромты напрягают товарища Игнатова, тревожа его бдительность. В конце концов, сейчас они поедут на встречу с русскими коллегами. Сначала в мастерскую Весниных, а затем и к Бурову. Корбю давно ждал этого. В конце концов, главное – работа, а все остальное, какая-то там личная жизнь… Да сроду ее не было у знаменитого маэстро. Где на нее время-то взять?

Дежавю

Машина Шапошникова чуть ли не ползком пробиралась по Бульварному кольцу, останавливаясь на каждом перекрестке. Было около четырех часов дня, но на дороге творилось настоящее столпотворение. Владимира, однако, не раздражало это обстоятельство. Он любил центр Москвы, особенно вот этот околоток – Петровский, Рождественский, Сретенский бульвары…

Сколько воспоминаний связано с этими местами! В начале девяностых здесь все было иначе. Атмосфера напоминала времена Великой депрессии и сухого закона в Чикаго. Дома стояли мрачные, переулки, соединявшие бульвары с Садовым кольцом, были пустынными. Впрочем, подготовка к реконструкции шла с начала восьмидесятых. Тогда еще не появились сноровистые инвесторы и не приехали турки с югославами, но жителей уже расселили по новостройкам. Их квартиры заняли хлынувшие тогда в Москву из разных стран, ставших в одночасье заграницей, грузины, узбеки, таджики – но больше всего здесь было русских, которые стали в новых странах абсолютно никому не нужны. Среди них было много художников, артистов, режиссеров – да кто тут только не встречался! Кто мог, устраивался на работу дворником. Жили в «убитых» коммуналках, кто-то почти официально, а другие заселялись, что называется, самозахватом. Всех объединяло единое желание – найти себя в совершенно новой жизни, непонятно куда устремившейся. Каждый был занят поисками работы, своей ниши, своих заказчиков. Жили очень трудно, но весело. Может, потому, что терять уже было нечего – все исчезло вместе с прошлой жизнью.

Шапошников прекрасно понимал состояние этих людей. Единственное, что было у него, в отличие от них, так это комната в душной коммуналке знаменитого дома Жолтовского на Смоленке.

В одночасье Владимир потерял работу. То есть она была, но практически не оплачивалась. Он работал на строительстве оборонных объектов, которые утратили свою актуальность, – из Германии выводили советские войска, содержать их было не на что, оборонные предприятия закрывались, замораживалось строительство.

Что-то необходимо было предпринимать, придумывать. И Володя придумал. Решил создать строительную бригаду и набрать в нее специалистов высокого класса, чтобы можно было выполнять самые немыслимые желания богатых заказчиков, – а они уже стали тогда появляться в Москве.

Все это напоминало пир во время чумы – начало строительства роскошных вилл для новых русских, безысходное веселье людей, умеющих что-то делать руками. Кто-то из них так и не нашел себя, спился, потерялся, но было много и таких, кто выстоял и определился в новой жизни.

Вот здесь на Петровском бульваре, в развалинах, располагалась штаб-квартира основателя русского перформанса Петлюры, так до конца и не понятого Владимиром. Тут, на пустыре за разбитыми домами, устраивались концерты пани Брони, знаменитой в те годы в среде московского андеграунда, и ее спутника жизни Владимира Ильича, очень удачно косившего под Ленина. Здесь же располагался бар-чайная, где заправлял знаменитый Петя-чайник, готовивший какие-то лечебные коктейли на травах и спирте – прекрасное средство от простуды и вообще от любых заболеваний. Большие сходки устраивались только в теплое время года, когда не было грязи и слякоти, а к Пете-чайнику можно было прийти независимо от сезона, в любое время дня и ночи, – попить чайку, покурить травку, оттянуться, забыться, привести иностранцев, чтобы могли подивиться русской экзотике.

Это место Владимиру показал знакомый художник по фамилии, вполне соответствующей времени, – Бурьян. Неглупый мужик, обо всем имеющий свое суждение, талантливый художник, но существующий по жизни действительно как трава перекати-поле. К тридцати годам у него уже было пятеро детей, прокормить которых он, конечно, не мог. Однако судьба сжалилась над их матерью и послала ей англичанина, одного из тех, кого Митя Бурьян окунал в реалии перестройки в баре у Пети-чайника. Короче, этот англичанин увез бурьяновских жену и детей в Лондон, оплачивая биологическому отцу ежегодные встречи со своим потомством. Видимо, для того, чтобы дети никогда не сожалели о расставании с московским папой.

У Бурьяна было одно очень ценное качество. Он запросто сходился с людьми, и было ощущение, что его знают все. Каждый вечер он пил, гулял у какого-нибудь художника. Тогда они все кучковались в центре, и Бурьян, как Мороз-воевода, дозором обходил владенья свои. Он перемещался из мастерской в мастерскую – от Сретенки до Лубянки, от Петровки до Цветного бульвара, потом Новокузнецкая, далее – везде…

Володя уже собрал основной костяк бригады. Недоставало резчика по дереву и художника по росписи стен. Он уже нашел первый заказ, где требовались все эти работы, к тому же надо было подобрать старинную резную мебель. Однажды, прочесывая антикварные салоны, где у Шапошникова завязались свои связи, он и встретился с Бурьяном. А тот, разумеется, был лично знаком и с обладателями мебельных раритетов.

Буквально через неделю по рекомендации Мити появились и резчик, и художник. За это время Шапошников успел обойти со своим новым приятелем многие точки, включая заведение Пети-чайника и разваленный дом в Печатниковом переулке, где расположилась целая диаспора грузинских художников. Их работы – яркие, ироничные, глубокие и неожиданные по цвету – диссонировали с убогостью их жизни. Картины и вытащили ребят из нищеты. На Володю их живопись произвела огромное впечатление – своим неповторимым колоритом и самобытностью. К тому же один из художников оказался специалистом по фрескам.

Резчика по дереву тоже нашли в развалинах. Он соседствовал с тенором, приехавшим из Ташкента. Певец когда-то стажировался в Ла Скала, а теперь занимался каким-то бизнесом и подкармливал соседа. А тот уже всерьез подумывал о самоубийстве, считая, что мастерство его уже больше никогда не будет востребовано.

Да, лет пятнадцать прошло с того времени. Сейчас никто и не поверит, что на месте ухоженного комплекса Комстара в какой-то покосившейся хибаре располагался «ночной клуб» Пети-чайника, а на пустыре пела тонким голосом пани Броня, танцуя с Владимиром Ильичом…

Как же все меняется в жизни, и какая она разная. Где они все: пани Броня (говорят, еще жива!), где Бурьян, другие завсегдатаи этих мест? Многие, наверное, спились, скурились… Засасывает ведь эта фиговая богема.

Наконец Владимир подъехал к нужному дому. Вот он – номер 6/1. Так это же дом-корабль «Россия». Еще один знакомец. Именно здесь, в огромной коммуналке, в комнате с грандиозным камином из малахита, жил тот самый Бурьян.

«Надо же, – усмехнулся про себя Владимир. – Видимо, не случайно о нем вспомнил. В конце концов и оказался в его доме. В его бывшем доме. Теперь все эти коммуналки расселили, квартиры куплены новыми владельцами. Москва живет новой жизнью».

Шапошников остановился неподалеку от чугунных ворот, ведущих во дворик, разрывающий дом на две части. Раньше здесь был сквозной проход в Бобров переулок, но теперь противоположные ворота закрыты, и попасть во двор можно только через калитку со стороны Сретенского бульвара. Однако припарковаться там оказалось невозможно, и Владимир поехал дальше, решив оставить машину на другой стороне бульвара, в Улановском переулке, на стоянке у своего заказчика, владельца компании, расположенной прямо напротив дома «Россия».

Времени до назначенной встречи с Ангелиной Ивановной оставалось совсем мало. Опаздывать не хотелось, и Володя поперек всех правил побежал через дорогу. Уже оказавшись на бульваре, он буквально замер на месте. Из чугунного кружева калитки в воротах дома-корабля быстро выпорхнула стройная девушка в длинном кардигане от Фенди. Порывы холодного ветра раздували темные волосы, но их тяжелый шелк тут же вновь обрамлял лицо, притягивающее взгляд строгой красотой и каким-то внутренним светом. Владимир даже остановился на мгновение.

«Какая красота! Никогда раньше таких не встречал… а может, просто не обращал внимания… Что-то в ней есть. „Лица необщим выраженьем“», – промелькнула в голове тютчевская строка.

Владимир уже был готов направиться к незнакомке. С такими девушками на улице, конечно, не заговаривают, но вдруг произойдет чудо, и каким-то немыслимым образом она обратит внимание на простого архитектора, сраженного наповал ее – чем? – грацией, красотой, вкусом, гармонией?

Но произошло совсем другое. Пока Володя тщетно пытался подобрать нужное слово, чем же его поразила эта девушка, к ней вдруг подъехала машина. Оттуда вышел привлекательный (на взгляд Шапошникова, даже излишне привлекательный) молодой человек, одетый от Патрика Хельмана, и, торопливо открыв для барышни дверцу машины, помог ей сесть. Чудное видение тут же оказалось проглочено водоворотом движения.

Услужливая память подбросила на редкость подходящие строки, но это еще больше раздосадовало нашего архитектора.

«Естественно, такая девушка не может быть одинокой. А я, как мальчишка, стою и расстраиваюсь из-за мимолетного видения. Видение прекрасно, а душа ужасна. Такое тоже может быть. Легко! Впрочем, какая бы она ни была, с этой девушкой ты больше никогда не увидишься. Надо настроиться на предстоящий разговор, Ромео! Ну надо же, сам от себя такого не ожидал. Видимо, старею, стал сентиментальным».

С этими мыслями Володя набрал нужный код и, дождавшись ответа, зашел в дом.

Корбю

Шарль Эдуар Корбюзье был из тех знаменитостей, которые на самом деле интереснее своей славы. Нередко архитекторы становятся знаменитыми на склоне лет, это профессия мудрых. Знаменитый Ллойд Райт, безумно популярный в среде потенциальных заказчиков Владимира, построил тот самый вожделенный «дом над водопадом», который мечтает возвести на Среднерусской возвышенности каждый третий шапошниковский клиент, ни много ни мало в шестьдесят девять лет! Этот факт всегда радовал Владимира – есть еще время для раздумий и разбега…

О Шарле же всерьез заговорили, когда ему было меньше тридцати. Свой первый дом он построил в семнадцать. И с тех пор беспрестанно трудился, претерпевая всевозможные злоключения, трудности, провалы, иногда добиваясь успеха. Этим он и был интересен – все время шел вперед, не оглядываясь на неудачи, которые в конце концов становились его победами.

Неудачи… Одну из них он потерпел в 1925 году. Это случилось на парижской выставке L’Exposition Internationale des Arts Dйcoratifs et Industriels Modernes.