Трубка Шерлока Холмса (сборник) Томсон Джун

Мисс Бадд, которая очень внимательно слушала объяснения Холмса, не сводя с него глаз, кивнула, подтверждая слова моего друга.

– Ну вы и умник! Уж точно не из полиции, не так ли, дорогуша? Думаю, нет. Они бы затоптали все следы, как пить дать. Ну что ж, вы правы, кем бы вы там ни были. Я ушла из комнаты к концу выступления мадемуазель, чтобы подождать ее за кулисами с халатом. Его надо накинуть на платье, как только она уйдет со сцены. В кулисах такая грязь, чистый свинарник! Стоит дотронуться до чего-нибудь – и вот уже она вся в пыли.

– Это был заведенный порядок?

– Вы спрашиваете, всегда ли я так делаю? Да, милок, всегда.

– Значит, мадемуазель Россиньоль – насколько я понимаю из вашего ответа – и раньше выступала в «Кембридже»?

– Много раз. И всегда была гвоздем программы.

– Когда вы во второй раз покинули гримерную, прежде чем вернулись и обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

– Это было позже, когда она уже ушла со сцены. Она послала меня за пинтой портера в «Корону», которая совсем рядом, – всегда так делала. Да, мадемуазель любила опрокинуть стаканчик портера. Говорила, что не мешает промочить глотку, чтобы в горле не пересохло.

Она мне сказала, что начнет переодеваться, пока я буду бегать за портером, потому что ей нужно выступать в «Эмпайре»[17] в конце второго отделения. Мадемуазель там блистала вместе с Весельчаком Джеком Тарбрашем, Бравым Морячком. Вот почему здесь она выходился в первом отделении.

Там она уже появлялась в этом лавандовом платье две недели назад, а потому думала переодеться в розовое. Уж так она за этим следила, право слово! Не приведи Господи появиться на сцене в одном и том же туалете.

Ну, значит, я и выскочила в «Корону», а как вернулась, гляжу: она лежит мертвехонька. Помирать буду – не забуду, точно вам говорю.

– А как долго вас не было?

– Да я мигом обернулась.

– «Мигом» – это как скоро?

– Минут за пять, не больше.

– Что вы сделали, когда обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

– А вы как думаете, милок? Завопила во все горло, а Бэджер – это привратник – услышал и прибежал в гримерную. Мы хорошенько поискали кругом на случай, если убийца все еще тут ошивается, но никого не нашли.

– Где вы искали?

– Да всюду, – отрезала мисс Бадд, словно ответ был и так ясен. – Где только не смотрели: и за ширмой, и за шторами. Даже под туалетный столик заглянули, но в комнате не было ни души.

– Что происходило дальше?

– Бэджер пошел за мистером Мерривиком, а мне стало дурно – я ведь вместе с мадемуазель пятнадцать лет, знаете ли, – и пришлось выйти. Одна канатная плясунья, ну, такая, в серебряных блестках, отвела меня к себе в гримерную и дала нюхательную соль, чтобы привести в чувство.

– Значит, уборная мадемуазель Россиньоль оставалась без присмотра?

– Ну, видать, что так, – согласилась мисс Бадд. – Но она же была пустая – там оставалось только тело бедной мадемуазель, так что какая разница? Да и в любом случае Бэджер вернулся через несколько минут с мистером Мерривиком, а тот, как только тот заглянул в комнату, сразу запер дверь и положил ключ себе в карман. Вот и все, что я знаю.

– Думаю, не все, – возразил Холмс. – Известно ли вам, были ли у мадемуазель Россиньоль враги?

Мисс Бадд сразу вспыхнула, на ее увядших щеках появились два красных пятна.

– Нет, не было! – сердито ответила она. – А если кто скажет, что были, то это враки. – Поднявшись со стула на свои крошечные ножки, мисс Бадд поспешно направилась к дверям, бросив через плечо: – Я ухожу! Не желаю слушать сплетни!

– Будьте так любезны прислать ко мне Бэджера, – бросил Холмс ей вдогонку.

Единственным ответом был стук захлопнувшейся за ней двери.

Холмс откинулся на спинку стула и издал смешок:

– Совершенно невозможный характер, притом безмерно предана своей хозяйке. Ну что же, если мисс Бадд не готова посплетничать, то, быть может, Бэджер будет сговорчивее? Вам понятна логика, стоявшая за моими вопросами?

– Думаю, да. Должно быть, убийца вошел в гримерную и спрятался за ширмой в то время, когда мисс Бадд отсутствовала, поджидая за кулисами мадемуазель Россиньоль, чтобы проводить ее со сцены. Поскольку таков был заведенный порядок, значит, кем бы ни был убийца, он знал об этом. Следовательно, это не был кто-то посторонний. Скорее всего, его следует искать среди артистов или работников мюзик-холла.

– Недурно аргументировано, дружище! Вы так хорошо усвоили мой дедуктивный метод, что я начинаю опасаться за свои лавры. Далее мы можем сделать вывод, что, когда мисс Бадд покинула гримерную вторично, чтобы сходить за полпинтой пива, убийца вышел из-за ширмы и задушил мадемуазель Россиньоль ее собственным чулком.

Между прочим, обратите внимание на этот факт. Он крайне важен для расследования.

Остается один важный вопрос, на который, надеюсь, ответит Бэджер. В какое время убийца покинул гримерную? А вот, наверно, и привратник! – воскликнул Холмс, так как в дверь постучали. – Входите!

В ответ на приглашение в комнату вошел угрюмый человек в шапке и шарфе – тот самый, которого я видел раньше: это он выглядывал из каморки рядом со служебным входом. Хотя волосы у него были седые, длинные свисающие усы приобрели оттенок красного дерева из-за пристрастия к дешевому грубому табаку. Судя по запаху, распространившемуся в комнате при его появлении, он также любил крепкий эль.

У Бэджера нашлось что сказать о передвижениях мадемуазель Россиньоль и мисс Бадд, и немало.

– Да, я видел, как она уходит со сцены вместе с костюмершей, – сказал он, предварительно издав хрип, как старая фисгармония, которая неохотно берет первую ноту. – Из моей каморки мне все видно. Мисс Россиньоль вошла в гримерную, а Эгги Бадд через несколько минут выскочила за полпинтой портера для ее светлости. И я видел, как Эгги вернулась.

– Минутку! – остановил это словоизвержение Холмс, подняв руку. – Давайте-ка вернемся назад. Вы видели, чтобы кто-нибудь заходил в гримерную, пока мисс Бадд ждала мисс Россиньоль за сценой?

Бэджер надул щеки, обдумывая вопрос:

– Не скажу, что видел, сэр. Как раз в это самое время такая суматоха поднялась – за всем и не углядишь. Люди то и дело входили и уходили. А тут еще эти тюлени. Терпеть не могу дрессированных животных! – вдруг взорвался Бэджер в неожиданном приступе ярости. – Оставляют повсюду свои «визитные карточки», чтобы другие за ними убирали, и требуют рыбу и сырое мясо ни свет ни заря! Это уж ни в какие ворота! Да пусть лучше тут кувыркаются акробаты хоть каждый день!

– Да, конечно! – пробормотал Холмс. – Но, пожалуйста, давайте вернемся к нашей теме, Бэджер. Что случилось после того, как мисс Бадд возвратилась из пивной «Корона»?

– Она вдруг как закричит – прямо мороз по коже, сэр! А когда я пошел посмотреть, что там стряслось, мадемуазель лежала головой на туалетном столике мертвая.

– Насколько я понимаю, вы с мисс Бадд обыскали комнату?

– Да, сэр.

– Но никого не нашли?

– Нет. И я до сих пор ломаю голову. Тот, кто это сделал, прямо-таки растворился в воздухе! Ведь он не выходил из двери гримерной – я точно знаю, – а в комнате его тоже не было. Тогда где же он был? Вот что мне бы хотелось знать.

– Вопрос по существу, – согласился Холмс. – И я приложу все усилия, чтобы на него ответить. А теперь поговорим о самой мадемуазель Россиньоль. Она француженка, не так ли?

– Француженка? – Бэджер презрительно фыркнул. – Да в ней ровным счетом нет ничего французского – разве что духи, которым она обрызгивает себя с головы до ног. Урожденная Лиззи Биггс – вот кто она такая. Родом из Бермондси. А уж гонору! Фу-ты ну-ты! Таких, как я, и за людей не считала. А чем это ей было так уж гордиться? Я ее знал, сэр, как облупленную. Из моей маленькой каморки мне все видать.

И он весьма многозначительно подмигнул, недвусмысленно намекая на некоторые весьма прозрачные обстоятельства.

Мне было больно сидеть там и молча слушать, как этот несносный Бэджер развенчивает мадемуазель Россиньоль, не оставляя камня на камне от ее женского достоинства.

Холмс подошел к этой деликатной теме с осторожностью.

– Как я понимаю, Бэджер, – сказал он, – вы имеете в виду джентльменов, которые пользовались ее расположением?

– Коли вы желаете так выразиться, сэр. Но я бы вряд ли употребил слово «джентльмены».

– Между прочим, не входил ли в это число кто-нибудь из тех артистов, что выступали сегодня?

– Вы лучше спросите, кто туда не входил. Она развлекалась со всеми по очереди.

– Со всеми?! – вскричал я, не в силах больше молчать.

Бэджер многозначительно взглянул в мою сторону:

– С каждым из них, сэр. Ни одного не пропустила, если вы меня понимаете.

– Спасибо, Бэджер, – остановил его Холмс. – Думаю, мы с доктором Уотсоном слышали достаточно.

Когда Бэджер дотронулся до своей шапки и, шаркая, вышел из комнаты, а Холмс посмотрел на меня с обеспокоенным видом:

– Мне так жаль, старина. Эти откровенные высказывания, определенно, вас расстроили. Всегда неприятно обнаружить, что ваш кумир недостоин восхищения.

Меня глубоко тронули его слова. Хотя временами Холмс бывал эгоистичным и невнимательным, именно в такие минуты, когда он проявлял доброту и заботу, я понимал, какой у меня верный друг.

Мне помешало ответить прибытие записки от мистера Мерривика, сообщавшей, что в эту минуту в здание входит инспектор Скотленд-Ярда со своими помощниками. Я испытывал глубокую признательность к тому, кто нас прервал: на сердце было до того тяжело, что я не мог говорить.

К тому времени, как мы вышли из кабинета администратора и добрались до помещения за кулисами, пять офицеров полиции в форме уже сняли мокрые плащи-накидки. Один из них, низенький худой человек в штатском, который, по-видимому, был главным, стоял к нам спиной, поглощенный беседой с мистером Мерривиком.

– Лестрейд! – воскликнул Холмс, шагнув к нему.

При этом возгласе человек повернулся к нам, и я узнал изжелта-бледное лицо инспектора, которого впервые встретил во время расследования убийств Еноха Дж. Дреббера и его личного секретаря Джозефа Стэнджерсона[18].

По выражению лица Лестрейда было ясно, что он не ожидал нас здесь встретить и наше присутствие его не обрадовало.

– Вы, мистер Холмс! – воскликнул он. – И доктор Уотсон! Могу я спросить, что вы здесь делаете?

– Мы были среди зрителей, когда произошло убийство. Администрация пригласила нас расследовать это дело, – жизнерадостно пояснил Холмс. – Вы прибыли как раз вовремя, инспектор. Что касается нас с доктором Уотсоном, то дело раскрыто. Вам остается только арестовать убийцу. Несомненно, вы выполните эту задачу с вашим обычным хладнокровием.

Инспектор был изумлен не меньше меня.

– Раскрыто?! – воскликнул я. – Но, Холмс, я не понимаю. Что за улики, указывающие на личность убийцы, мы с вами обнаружили?

– Факты, мой дорогой Уотсон. На чем же еще может основываться успешное расследование?

Лестрейд, на лице которого было написано недоверие и подозрение, вмешался в наш разговор:

– Все это очень хорошо, но мне нужно знать, какие факты вы имеете в виду, мистер Холмс. Я же не могу арестовывать подозреваемых просто по вашей рекомендации, не зная всех улик и не составив о них своего мнения. Может быть, вы ошибаетесь.

Холмс, самоуверенность которого порой могла взбесить, улыбнулся, ничуть не обескураженный скептическим высказыванием Лестрейда.

– Даю вам слово, мой добрый Лестрейд, что в данном случае я не ошибаюсь. Что касается улик, они будут вам вскоре представлены. Если вы соблаговолите пройти со мной в гримерную мадемуазель Россиньоль, то сможете осмотреть место преступления, а я ознакомлю вас со всеми сведениями, полученными мною от костюмерши этой леди и от привратника. А еще вам нужно прочесть вот это, – в заключение сказал Холмс, вынимая из кармана программку представления в «Кембридже» в тот вечер. – Не утруждайте себя изучением той части, где речь идет о втором отделении: оно не имеет отношения к расследованию.

Озадаченный Лестрейд с программкой в руке последовал за Холмсом в гримерную мадемуазель Россиньоль. Мой друг распахнул перед инспектором дверь.

– Итак, Лестрейд, – сказал он, – осмотрите все внимательно. Взгляните на ширму в углу, за которой спрятался убийца, когда вошел в комнату. Его следы ясно видны на рассыпанной по полу пудре. Обратите внимание на окно с крепкими решетками. Посмотрите на тело, рухнувшее на туалетный столик. На шее у жертвы шелковый чулок цвета лаванды, а одна нога, высунувшаяся из-под подола платья, босая. И наконец, заметьте, как тщательно расправлены шлейф и юбки.

Пока Холмс все это перечислял, и Лестрейд, и я очень внимательно оглядывали комнату – Лестрейд впервые, а я во второй раз.

При этом я смотрел пристально, стремясь обнаружить, какую же улику не заметил в прошлый раз. Но ничего – ни окно, ни ширма, ни тело – не дали мне никаких ключей к разгадке.

Что касается платья мадемуазель Россиньоль, то оно вряд ли могло бы открыть, кто убийца. Правда, следуя совету Холмса, я оглядел его особенно тщательно и заметил, что юбки и длинный шлейф расправлены вокруг краев табурета. Я предположил, что это сделано для того, чтобы не измялись нарядные оборочки, украшавшие юбки и шлейф.

Пока мы занимались осмотром, Холмс продолжал объяснять Лестрейду:

– Со слов мисс Бадд, костюмерши мадемуазель Россиньоль, нам известно, что она покидала эту комнату дважды. В первый раз она отлучилась отсюда, чтобы дождаться за сценой, когда актриса закончит выступление. Я полагаю, что убийца воспользовался этим, чтобы проскользнуть сюда незамеченным и спрятаться за ширмой. Во второй раз костюмерша по приказу мадемуазель Россионьоль пошла купить полпинты портера. Вернувшись, мисс Бадд обнаружила, что актриса мертва. Давайте сделаем здесь паузу, Лестред, и поразмыслим над теми уликами, которые имеем. Мы также можем предположить, что произошло дальше.

– Ну, это легко! – заявил Лестрейд с презрительным видом. – Убийца вышел из-за ширмы и задушил мадемуазель Россиньоль.

– Совершенно верно, – признал Холмс. – Думаю, с этим мы все согласны. Теперь перейдем к остальным уликам. Когда мисс Бадд вернулась из «Короны», она закричала, обнаружив мертвое тело. Услышав вопли, Бэджер, привратник, бросился ей на помощь. Они вместе обыскали гримерную, но никого не нашли.

Не успел Холмс закончить, как Лестрейд нетерпеливо перебил его:

– Значит, убийца уже сбежал.

– Ага! – воскликнул Холмс с торжествующим видом. – Вы слишком поторопились с ответом, инспектор. Бэджер готов поклясться, что между уходом мисс Бадд из гримерной и возвращением, когда она обнаружила тело мадемуазель Россиньоль, он постоянно наблюдал за дверью этой комнаты и никто оттуда не выходил.

Потребовалась минута-другая, чтобы до Лестрейда полностью дошло значение этого факта. Мысли инспектора можно было прочесть по его лицу, на котором сначала отразилось легкое удивление, а затем – полное непонимание. В то же время полицейский обшаривал глазами комнату: взгляд его задержался на окне с решеткой, потом на двери и, наконец, остановился на выцветшем бархате ширмы.

– Нет, – возразил Холмс, расшифровав эти взгляды. – Убийца прятался не там. Бэджер и мисс Бадд искали за ширмой, а также всюду, где можно скрыться, заглянули даже под туалетный столик.

– Тогда где же? – спросил Лестрейд. – Если убийцы не было в комнате и он не выходил из нее, где же он был, черт возьми?

– Вы сказали то же, что и Бэджер, хотя он выразился несколько иначе. Уж не растворился ли этот человек в воздухе, спросил привратник.

– Но это же невозможно!

Желтоватое лицо Лестрейда побагровело от гнева и недоумения.

– С давних пор мой главный принцип заключается в том, – провозгласил Холмс, – что, когда мы исключили возможное, ключ к тайне следует искать в невероятном, каким бы неправдоподобным оно ни казалось[19]. Поскольку ни вы, ни доктор Уотсон, по-видимому, не готовы предложить объяснение, давайте займемся оставшимися уликами. Мы рассмотрели передвижения убийцы, но еще не обратили внимания на мадемуазель Россиньоль. Скажите, инспектор, теперь, когда вы изучили улики, чем, по-вашему, она занималась перед тем, как была убита?

Поскольку Лестрейд уже один раз попался, теперь он был осторожнее, его маленькие темные глазки выражали подозрение.

– Ну же, давайте! – подбодрил Холмс инспектора, который колебался. – Разве ответ не очевиден? Чулок, которым задушили жертву? Одна босая нога? Какие еще доказательства вам нужны? Она снимала чулки и, вероятно, по этой причине не заметила убийцу, который подобрался к ней сзади. – И тут он неожиданно задал вопрос: – Вы женаты, Лестрейд?

– Я не понимаю… – начал полицейский, но Холмс отмел его протест:

– Неважно. Не требуется богатого воображения, чтобы даже такой убежденный холостяк, как я, нарисовал себе эту картину и установил связь. Но я вижу по выражению вашего лица, Лестрейд, что вам не удалось это сделать. И вам тоже, Уотсон. Ну и ну! Вы меня удивляете. Это же проще пресловутой пареной репы. В таком случае, любезный Лестрейд, могу я привлечь ваше внимание к последнему доказательству – программке, которую вы держите в руке? Не показалось ли вам важным что-нибудь в списке артистов?

Лестрейд, раскрыв программку, начал читать вслух напечатанные в ней имена:

– «Крошка Джимми Уэллс, Веселый Комик-Кокни, набит остротами, шутками и жизнерадостными песенками. Отважные Дино: изумительные эквилибристы на канате…»

В эту минуту его чтение прервал стук в дверь, и из-за нее показалась голова Мерривика.

– Простите меня, инспектор, – извинился он. – Я выполнил ваше распоряжение и попросил всех артистов собраться на сцене для допроса. Пожалуйста, сюда, сэр. Вы тоже, мистер Холмс и доктор Уотсон.

Когда мы вслед за Мерривиком вышли в коридор, Холмс прошептал мне на ухо:

– Вряд ли есть необходимость в этой очной ставке, но я не возражаю. В конце концов, Уотсон, поскольку это мюзик-холл, вполне уместно, чтобы развязка произошла на сцене.

Затем он нагнал Лестрейда, шедшего впереди с Мерривиком, и обратился к нему:

– Инспектор, позволите ли дать вам совет? Проверьте, расставлены ли констебли за кулисами. Как только назовут имя преступника, он может попытаться сбежать.

– Все это очень хорошо, мистер Холмс, – ответил Лестрейд, – но кого же я должен арестовать?

Не знаю, то ли Холмс его не расслышал, то ли предпочел пропустить вопрос мимо ушей (лично я склоняюсь ко второму варианту), только он не произнес ни слова. По-прежнему пребывая в приподнятом настроении, мой старый друг шагнул вперед и, толкнув железную дверь, стал пробираться за кулисами. По-видимому, он чувствовал себя среди этого театрального хлама, нагромождения реквизита и фрагментов декораций столь же свободно, как среди своих книг и пробирок в нашей квартире на Бейкер-стрит.

Если мои иллюзии еще не были окончательно уничтожены, они получили сокрушительный удар, когда я вышел на сцену. Без ослепительных огней рампы, при обычном освещении, она сильно меня разочаровала – столь разительно эти убогие подмостки отличались от того волшебного места, на которое я с таким восторгом взирал из своего кресла в партере.

Вблизи при тусклом освещении очаровательный цветущий сад, изображенный на заднике, оказался грубой мазней, а увитая розами беседка, в которой так прелестно смотрелся Французский Соловей, была всего-навсего топорно сделанной решеткой, покрытой поникшими и пыльными искусственными цветами.

Не лучше выглядели и артисты, принимавшие участие в первом отделении. Они стояли на сцене маленькими группками. Некоторые так и не сняли безвкусных шелковых костюмов в блестках, другие уже облачились в обычную одежду. Все они стали какими-то незначительными – простые смертные на убогом фоне из раскрашенного холста и бумажных цветов.

Предводительствуемые Холмсом, мы подошли к краю сцены и встали перед опущенным занавесом. Нашим шагам вторило гулкое эхо. Между тем констебли по приказу Лестрейда заняли позиции в кулисах по обе стороны от сцены, чтобы преградить путь убийце, если он попытается сбежать.

Но кто же это? Один из двух канатоходцев, которые стояли сейчас вместе со своими товарками? Или «человек-змея» в накинутом на плечи халате, выглядевший гораздо меньше, чем со сцены? Или же это низенький комик в ужасающем клетчатом костюме? А может быть, дрессировщик тюленей, сейчас, к счастью, не сопровождаемый своими подопечными?

Пока я размышлял над этим, Холмс шепотом пререкался с инспектором Лестрейдом, размахивавшим программкой перед носом моего друга. Я не слышал ни слова, но понял суть их беседы по озадаченному виду взъярившегося Лестрейда и поднятым бровям Холмса, который беспечно улыбался. «Который же из них?» – вероятно, вопрошал Лестрейд. «А вы еще не додумались до ответа?» – должно быть, отвечал мой друг.

Не оставалось сомнений, что Холмс, обожавший театральные эффекты, от души наслаждается ситуацией.

Наконец он смилостивился. Взяв у Лестрейда программку, он вынул из кармана карандаш, подчеркнул жирной линией одно из имен и отдал программку обратно с легким поклоном.

Лестрейд посмотрел на имя, бросил удивленный взгляд на Холмса, получил подтверждение в виде кивка и, откашлявшись, вышел вперед.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – в мои намерения не входит долго вас задерживать. После того как я внимательно изучил все улики, мой долг – арестовать убийцу мадемуазель Россиньоль. Этот человек… – Тут Лестрейд сделал паузу, взглянув на программку, словно хотел удостовериться, что не ошибся. – Вигор, Хаммерсмитское Чудо.

Несколько минут царило недоверчивое молчание, затем раздалось шарканье ног: те, кто стоял ближе всего к негодяю, поспешно отодвинулись от него. Он остался в одиночестве в центре сцены.

Вигор сбросил халат и стоял в одном трико из леопардовой шкуры. Это был подходящий наряд, так как было что-то от леоарда в сильном гибком теле, в играющих под кожей мышцах и яростно сверкавших глазах. Он отступил от нас, пригнувшись, как большая кошка, загнанная в угол.

Прежде чем кто-нибудь успел выкрикнуть предостережение, Вигор помчался прыжками – но не в кулисы, где стояли на страже дюжие полицейские констебли, а прямо на Холмса, Лестрейда и меня, на край сцены перед опущенным занавесом.

Только присутствие духа, которое обнаружил Холмс, помешало Вигору проскочить мимо нас в темный зрительный зал. Когда он бросился вперед, мой друг схватился за марлевый занавес и, потянув вниз, набросил его, как сеть, на летящую фигуру.

Я воздержусь от того, чтобы воспроизводить здесь все те грязные ругательства и проклятия, которые изрыгало Хаммерсмитское Чудо, прежде чем констебли совладали с ним и увели в наручниках. Достаточно сказать, что репутация Французского Соловья была подвергнута самым резким нападкам и у тех, кто явился свидетелем этой сцены, не осталось ни малейшего сомнения относительно ее безнравственности.

Даже Лестрейд, постоянно соприкасавшийся с криминальной средой, был шокирован этой вспышкой ярости.

– Совершенно неуместные откровения, должен сказать, – заметил он неодобрительно, когда мы уходили со сцены. – Возможно, она была не леди, но это не извиняет такой грязной брани.

– Во всяком случае, преступник у вас в руках, – заметил мой друг.

– Благодаря вам, мистер Холмс. Но мне до сих пор неясно, – продолжал Лестрейд, остановившись у служебного входа, – где, черт побери, спрятался Вигор в той гримерной. Если верить Бэджеру и мисс Бадд, они искали повсюду, даже под туалетным столиком.

– Но не под табуретом, – ответил Холмс. – Не забывайте, что Вигор – «человек-змея». Он обладает невероятной гибкостью и способен придавать своему телу самые неестественные позы. Как только мисс Бадд отправилась за портером в «Корону» и мадемуазель Россиньоль осталась одна, он бесшумно вышел из-за ширмы, где прятался, и подкрался к ней сзади, подобрав валявшийся на полу чулок. Поскольку в эту минуту мадемуазель Россиньоль была занята тем, что снимала второй чулок, она не заметила его приближения.

Возможно, вы помните, Лестрейд, мое замечание относительно того, что не требуется богатого воображения, чтобы даже такой закоренелый холостяк, как я, представил себе эту сцену. Что делает женщина, когда ей нужно снять чулки? Ответ очевиден. Она поднимает юбки, чтобы было удобнее это сделать. Но юбки мадемуазель Россиньоль не были в беспорядке. Напротив, их очень тщательно расправили поверх краев табурета.

Сразу возникает вопрос «почему», на который есть лишь один ответ. Это было сделано, чтобы убийца смог спрятаться, причем в таком месте, где его не станут искать. Даже при самых усердных поисках вряд ли кто-то посмел бы потревожить тело мадемуазель Россиньоль и заглянуть ей под юбки.

Второй вопрос логически вытекает из первого. Кто был способен втиснуться в такое тесное пространство? Ответ также очевиден: Вигор, Хаммерсмитское Чудо, единственный «человек-змея» в сегодняшнем представлении.

Вигор прятался под табуретом, пока Бэджер и мисс Бадд не отправились за администратором. Как только они ушли, он выбрался наружу и, незамеченный, выскользнул из гримерной.

Что касается мотива, думаю, вряд ли есть необходимость его объяснять. Проклятия Вигора в адрес мадемуазель Россиньоль не оставляют сомнений, что она недавно отказала ему в своей благосклонности и даровала ее Миро, Излингтонскому Диву, дрессировщику тюленей.

Лестрейд, восхищенный и кроткий, тепло пожал руку моему старому другу:

– Благодарю вас, мистер Холмс. Должен признаться, я какое-то время сомневался, что вы действительно разгадали эту тайну. Вы и доктор Уотсон уже уходите, не так ли? В таком случае всего доброго вам обоим! Мне придется здесь остаться и позаботиться о теле мадемуазель Россиньоль, а потом предъявить Вигору обвинение в убийстве.

Оказавшись за дверью служебного входа, Холмс остановил кэб. Когда экипаж тронулся, он заметил с насмешливым блеском в глазах:

– Вне всякого сомнения, вы опишете это дело, Уотсон. Ваши читатели будут ждать от вас яркого рассказа, должным образом приукрашенного.

– Возможно, я так и поступлю, Холмс, – ответил я с притворным равнодушием. – У него, безусловно, есть любопытные особенности. Но то же самое можно сказать о многих ваших расследованиях, так что трудно решить, какие из них достойны публикации.

В действительности я уже принял решение. Рассказ об этом деле никогда не будет опубликован[20]. Мне бы не хотелось, чтобы читатели, а особенно поклонники несравненного таланта мадемуазель Россиньоль (все еще не поворачивается язык назвать ее мисс Лиззи Биггс), вслед за мной распростились с иллюзиями касательно Французского Соловья. Пусть лучше остаются в счастливом неведении. Хотелось бы и мне ничего не знать.

Поэтому я ограничусь этими не предназначенными для печати записями, сделанными исключительно для себя, чтобы зафиксировать все детали дела, которое наглядно подтверждает мудрость пословицы, гласящей: «Не все то золото, что блестит».