Доктор Джекил и мистер Холмс Эстелман Лорен

© 1979, 2010 by Loren D. Estelman

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО «Петроглиф», 2013

Сэру Артуру Конан Дойлу и Роберту Льюису Стивенсону – всего лишь одно приключение в отплату за множество

Если врач сбивается с пути истинного, то он первейший из преступников.

Шерлок Холмс. Из рассказа «Пестрая лента»

Как эта рукопись попала к издателю

– Это ты тот парень, что написал книжку про Шерлока Холмса?

Как правило, на подобный вопрос я стараюсь ответить с надлежащим сарказмом, однако было в этом посетителе нечто такое, что заставило меня воздержаться от сокрушительного остроумия. Он появился с заднего сиденья черного лимузина, такого же длинного, как и подъездная дорожка у моего дома, в сопровождении пары пышущих здоровьем молодых людей с квадратными челюстями и подозрительными выпуклостями в подмышках сшитых на заказ костюмов. Человек, что шел между ними, обладал невысоким ростом, телосложением вышибалы и черной шевелюрой, на которой в свете фонаря на крыльце поблескивали следы от расчески. Его гладко выбритую физиономию покрывал ровный загар и венчали чернейшие панорамные солнцезащитные очки, хотя солнце давно уже закатилось. Он выглядел лет на сорок, хотя впоследствии выяснилось, что ему почти шестьдесят. Говорил незнакомец с бруклинским акцентом, и меня так и подмывало передразнить его. Но я не осмелился и спокойно ответил:

– Я редактировал книгу «Шерлок Холмс против Дракулы», если вы это имеете в виду. – Несмотря на его устрашающую внешность, я был полон решимости оставаться хозяином положения. Мне не терпелось возобновить творческий процесс, который прервал визит незнакомца.

Даже не повернув головы, он протянул руку юноше справа, и тот немедленно вложил в нее сверток в оберточной бумаге, который незваный гость сунул мне в руки, велев:

– Прочти-ка это.

Я открыл было рот, чтобы запротестовать, но из глаз его спутников внезапно повеяло таким холодом, что я отступил в сторону, пропуская троицу в дом. Оказавшись внутри, человек посередине завладел моим любимым мягким креслом, другие же двое заняли позиции по бокам от него, безмолвные и непоколебимые, словно подставки для дров в камине. Я бросил тоскливый взгляд на телефон, однако мои шансы добраться до него и воззвать о помощи, прежде чем один из спутников громилы продемонстрирует мне, чем же являются выпуклости на их пиджаках, и нашпигует меня свинцом, были не особо обнадеживающими, да и в любом случае, если уж это было ограблением или похищением, совершалось преступление в столь экстравагантной манере, что, как писатель, я решил: пожалуй, стоит потратить время и поучаствовать в нем до самого конца. Под взорами троицы я уселся на диван напротив и распечатал пакет.

Мне стоило титанических усилий удержаться от стона, когда я прочел заголовок. Со времени издания романа «Шерлок Холмс против Дракулы, или Приключения кровожадного графа», который я редактировал, из разных уголков мира мною было получено по меньшей мере три «подлинных» рукописи доктора Уотсона. Даже неспециалисту было понятно, что ни одна из них не стоила и бумаги, на которой была состряпана. И я совершенно не испытывал необходимости в еще одной подобной. Однако, поставленный перед столь убедительным доводом в лице трех здоровяков, устроившихся в моей гостиной, я принялся читать.

Повторный взгляд на почерк заставил мой пульс участиться. Я потратил слишком много времени на расшифровку предыдущей рукописи Уотсона, чтобы не узнать его небрежные каракули, столкнувшись с ними вновь. Они были нанесены на пергамент, со множеством правок на полях – признаками викторианского педантизма, которые обычно утрачивались, когда сэр Артур Конан Дойл, его друг и литературный агент, переписывал труды доктора для издания. Я немедленно убедился в подлинности рукописи. Совершенно позабыв о незваных гостях, я погрузился в чтение и закончил его, даже ни разу не оторвавшись. Когда где-то часа через три я отложил рукопись, то просто сгорал от любопытства, однако сумел напустить на себя непринужденный вид и спросить громилу в темных очках, как к нему попал сей артефакт. Его рассказ достоин внимания.

В 1943 году моему посетителю, представившемуся Джорджем Коллинзом (то был псевдоним: он дал понять, что мне лучше не знать его подлинного имени), который отбывал тогда пятилетнее тюремное заключение за вооруженное ограбление, предложили сократить срок, поступив на службу в американскую армию. Коллинз согласился и через год оказался во Франции, где принял участие в наступлении после высадки союзников в Нормандии.

Однажды немногочисленный разведывательный отряд, в котором он числился, взял приступом разбомбленный замок, «замочив» укрывавшихся там немцев, и принялся обшаривать руины в поисках необходимых припасов. В пространстве между стенами Коллинз обнаружил истрепанную связку бумаг, покрытых пылью и перевязанных выцветшей черной лентой. Прочтя лишь несколько строчек, он понял всю важность находки и, убедившись, что никто из товарищей за ним не наблюдает, спрятал рукопись в вещмешок.

Тайком расспросив местных жителей, Коллинз выяснил, что в замке проводил медицинские исследования доктор Джон Уотсон (впоследствии удостоенный титула сэра), который в Первую мировую войну состоял в качестве гражданского лица на службе в британской армии. Местность подвергалась массированным обстрелам еще тогда, и, по-видимому, во время одного из них рукопись провалилась в дыру в стене, а потом, в суматохе последних дней войны, о ней благополучно позабыли.

Как известно, история повторяется. Вскоре по возвращении в Соединенные Штаты Джордж Коллинз женился на любви своего детства и забросил мешок с рукописью в чулан, где она и пролежала в забвении среди прочих военных сувениров более тридцати лет. Мой посетитель признался, что она могла бы оставаться там и по сей день, если бы не популярность другого сочинения, которое мне довелось редактировать.

Когда я поинтересовался, почему он пришел ко мне, Коллинз впервые соизволил улыбнуться. Зубы его оказались поразительно белыми и ровными – несомненно, работа весьма дорогого дантиста.

– Мне внезапно понадобились деньжата, – объяснил он. – Когда я услышал про книжку о Шерлоке Холмсе, которую ты состряпал, то вспомнил о той давней находке и подумал, что ты, быть может, захочешь сделать – ну что ты там делаешь с подобными вещами – и поделиться со мной барышами. Сам-то я ничего не смыслю в редактировании. Знал я одного редактора, но тот взлетел на воздух в своей машине, когда попытался тиснуть статейку о моем приятеле.

Я объяснил ему, что в издательском бизнесе прибыль отнюдь не скорая, и поинтересовался, готов ли он ждать своей доли несколько месяцев. Улыбка на его физиономии угасла.

– Не, времени у меня совсем нет. А сколько ты можешь дать мне прямо сейчас, нынче вечером?

– А сколько вы хотите?

У озвученной им цифры оказалось слишком много нулей. Я внес контрпредложение. Тут мой хмурый гость принял и вовсе угрожающий вид. Почувствовав его недовольство, парни по бокам навострили уши, словно псы, предвкушающие команду к нападению.

– Гроши, – буркнул он.

Я собрал все свое мужество и пожал плечами.

– Это почти всё, что у меня есть. Мне же нужно на что-то жить. Можете расценивать это как первоначальный взнос.

Коллинз звучно поскреб подбородок.

– Ладно, согласен. Но только наличными.

– У меня нет столько при себе. Возьмете чек? – Я потянулся за чековой книжкой.

– Я имею дело только с наличными.

– Тогда мне придется идти в банк, а он откроется только в понедельник.

Коллинз скривился и заерзал в кресле. После чего наконец изрек:

– Ладно, уговорил. Выписывай.

Я так и сделал и протянул ему чек.

– Все без обмана, – заверил я Коллинза, увидев, как внимательно тот разглядывает полученное.

– Я тебе верю. – Он сложил чек и убрал его во внутренний карман. – Ты не похож на тупицу.

Писательское любопытство взяло во мне верх, и я спросил, зачем моему посетителю так срочно понадобились деньги. К моему удивлению, вопрос его нисколько не задел.

– Дорожные расходы. Одни меня ищут, а другие не хотят, чтоб меня нашли. Так что я взял отпуск. А все деньги у меня вложены в… в мой бизнес. – Он поднялся и посмотрел на меня сверху вниз. – Хорошенько поработай над этим. Я скоро снова дам о себе знать.

Он развернулся и вышел, вернее, не совсем так: сначала один из его телохранителей, сунув руку в пиджак, выглянул из дверей, как следует осмотрелся, а затем выпрямился и кивнул шефу, после чего они все вместе и удалились. Мигом позже до меня донеслись урчание двигателя лимузина и хруст гравия: машина двинулась в сторону шоссе и уехала. К этому времени я уже схватился за карандаш и принялся за работу.

Похоже, при редактировании вновь обретенной рукописи мне предстояло столкнуться с теми же самыми трудностями, что я испытывал в процессе работы с первой. Почерк Уотсона, как я уже упоминал, просто ужасен. Но еще хуже было другое: невообразимое многословие и огромное количество оксюморонов со всей очевидностью свидетельствовало о том, что это был черновик, а потому до передачи текста в набор его необходимо было подвергнуть значительной переработке – переработке, которую, вероятно из-за войны и последовавшей утраты рукописи, Уотсон так и не смог осуществить. Поэтому я взвалил на себя бремя этих исправлений, которые, уверен, внес бы и сам любезный доктор, не обернись против него время и обстоятельства. И я готов взять на себя ответственность за сие литературное богохульство с должным осознанием того, что там, где подобное было возможно, я оставлял прозу Уотсона нетронутой, в случае же невозможности этого старался придерживаться его характерного стиля. Книга, можно считать, оригинальна на девяносто процентов.

Повесть содержит два значительных открытия, которые могут положить конец ряду неразрешенных споров среди почитателей Шерлока Холмса, в зависимости от того, как они к ним отнесутся. Во-первых, появление Майкрофта, старшего брата Шерлока Холмса, в 1885 году, по-видимому, указывает на то, что Уотсон, описывая свою первую встречу с ним в «Случае с переводчиком», допустил литературную вольность. Поскольку эта первая встреча в силу необходимости предшествовала нижеизложенным событиям, то Майкрофт, будучи представленным Уотсону, просто не мог сказать: «С тех пор, как вы стали летописцем Шерлока, я слышу о нем повсюду». Как известно каждому посвященному, первая их этих летописей, «Этюд в багровых тонах», была опубликована лишь в декабре 1887-го, то есть более чем через два года после событий, описанных в настоящем отчете. Если Майкрофт и произнес сию фразу, то наверняка сделал это при каких-то более поздних обстоятельствах, что не так уж и трудно допустить, поскольку Уотсон, как известно, порой объединял несколько разговоров в один, для придания своему отчету большей полноты. Вот вам пример: «В последнем деле Холмса» Уотсон утверждает, будто никогда не слышал о зловещем профессоре Мориарти, однако в действительности, как мы видим в предшествующей упомянутому отчету «Долине страха», он уже весьма неплохо информирован о предмете разговора. Поскольку «Последнее дело» было издано раньше, любезный доктор, по-видимому, решил включить вводное описание Холмсом нечестивого ученого из более раннего случая, дабы не запутывать читателя, понятия не имеющего о существовании профессора. Подобными же соображениями можно объяснять и слова Майкрофта при знакомстве в «Случае с переводчиком», который, как мы теперь видим, должен был произойти до января 1885 года.

Во-вторых, мы наконец-то поставлены в известность относительно alma mater Уотсона, Эдинбургского университета, где он изучал медицину, прежде чем получить степень в Лондонском университете в 1878 году. Данная тема долго была предметом споров среди образованных почитателей Холмса, которые, основываясь на том факте, что во времена Уотсона сие лондонское заведение являлось не учебным, а лишь классификационным центром по дипломам, потратили множество часов на обсуждение, где же холмсовский Босуэлл[1] все-таки учился. Возможно, именно там Уотсон и познакомился с Конан Дойлом, перед тем как тот окончил этот же университет в 1881 году, и заложил основу деловых отношений, которым предстояло превратить имя Шерлока Холмса в синоним искусства расследования.

Нижеследующее, за моим незначительным вмешательством, представляет собой летопись, собственными словами Уотсона, событий периода с октября 1883-го по март 1885-го (вплоть до настоящего времени полнейшую шерлокианскую загадку), рассмотренных в совершенно новом ракурсе. События эти связаны со странными отношениями Генри Джекила и Эдварда Хайда. Независимо от того, сумели ли Холмс и Уотсон как-либо повлиять на их итог – как и в случае стычки обоих с графом Дракулой в 1890 году, – летопись эта, вероятно, некоторое время будет оставаться предметом споров среди холмсоведов. По моему же мнению, именно упорство сыщика с Бейкер-стрит вынуждало мистера Хайда жить согласно собственному имени[2].

Что касается Джорджа Коллинза, мне суждено было вновь услышать о нем скорее, нежели оба мы предполагали. Два дня спустя после нашей встречи я прочел в газете о смерти известного криминального авторитета, расстрелянного вместе с двумя телохранителями тем утром в аэропорту Детройт Метрополитан. Его разыскивало большое жюри – коллегия присяжных, занимавшаяся расследованием загадочного исчезновения знаменитого профсоюзного лидера, и предполагалось, что его заставили замолчать его же дружки-гангстеры. При нем обнаружили билет в Мексику и приличную сумму в специальном поясе для хранения денег. В газете опубликовали фотографию потерпевшего, сделанную два года назад, когда его судили за уклонение от уплаты подоходного налога; на ней мой гость был запечатлен в наручниках, между двумя полицейскими, выглядевшими на его фоне весьма бледно. Хотя имя под фотографией значилось другое, ошибиться было невозможно: та же самая неприятная белоснежная улыбка. Вот разве только очков на этот раз не хватало.

Каковы бы ни были грехи этого человека и сколь бы низменными ни были его мотивы, настоящая книга целиком обязана своим существованием Джорджу Коллинзу, благодаря чему место среди величайших в истории покровителей литературы ему обеспечено. Посему я, рискнув вызвать неодобрение властей, посвящаю данное предисловие его памяти.

Лорен ЭстелманДекстер, штат Мичиган15 декабря 1978 г.

Предисловие

На мой взгляд, было бы вполне логично предположить – сейчас, когда мир рушится прямо у нас на глазах, – что интерес к человеку, деятельность которого, за редким исключением, была полностью посвящена искоренению пороков внутри страны, в свете угрозы извне естественным образом пойдет на убыль. На деле, однако, все оказалось совершенно иначе. Вот уже долгое время издатели изводят меня просьбами снова заглянуть в тот обшарпанный дипкурьерский жестяной чемоданчик, в который я давным-давно припрятал свои последние записки, повествующие о необычайных загадках, что занимали таланты мистера Шерлока Холмса, и предъявить их страждущей публике. И долгое время я упорно отнекивался – вовсе не из-за нежелания со своей стороны, но из уважения к просьбе моего друга, который, полностью отойдя от дел, неоднократно запрещал мне предпринимать какие-либо действия по расширению его известности, ставшей в последнее время весьма обременительной. Потому читатель может представить, что я почувствовал, когда на прошлой неделе, находясь у себя дома в Кенсингтоне, ответил на телефонный звонок и узнал голос Шерлока Холмса:

– Доброе утро, Уотсон. Надеюсь, вы в добром здравии?

– Холмс!

– Интересно, чей звонок вы ожидали с таким нетерпением, или же это из раздела «совершенно секретно»?

Мое удивление, вызванное тем, что человек, главным средством связи для которого до сих пор оставался телеграф, вышел на связь подобным образом, после этого неожиданного и точного наблюдения выросло еще больше.

– Но как вы догадались, что я ожидаю телефонного звонка? – недоверчиво поинтересовался я.

– Элементарно, Уотсон. Вы ответили по этому проклятому устройству прежде, чем смолк первый звонок.

– Потрясающе! Но что привело вас в Лондон? Я думал, что вы обосновались в Саут-Даунсе, на этот раз навсегда.

– Подыскиваю специалиста по лечению ревматизма. Боюсь, те два года, что я выслеживал фон Борка[3], не пошли мне на пользу. Скажите, Уотсон, у вас еще сохранились заметки о том деле в Сохо, с которым мы столкнулись в восемьдесят четвертом?

Подобная смена темы застала меня врасплох.

– Конечно, сохранились, – ответил я.

– Чудесно. Полагаю, ваши читатели заинтересуются полным отчетом. И, пожалуйста, обращайтесь помягче со Стивенсоном.

– Но насколько правомерно с юридической точки зрения…

– Полагаю, прошло столько времени, что все это уже неактуально. Сейчас у Уайтхолла есть дела поважнее, нежели стрельба тридцатилетней давности, в особенности в целях самообороны.

Затем Холмс перевел разговор на ход войны, согласившись со мной, что вступление в конфликт Америки окажется роковым для гансов, и уже менее чем через три минуты повесил трубку.

Поскольку я никогда не претендовал на какие-либо таланты в области расследований, то даже и пытаться не буду постигнуть мотивы, побудившие моего друга извлечь на свет божий записи о давно уж позабытых событиях, которые покажутся весьма незначительными по сравнению с той кровавой бойней, что творится нынче в Европе. Я неоднократно просил у Холмса разрешения предать гласности факты по этому делу, но всякий раз неизменно получал отказ. Почему же сейчас он вдруг передумал? В любом случае судьба сделала мне подарок, и я совершенно не склонен смотреть в зубы дареному коню, как выражаются янки. А посему поспешу свериться со своей записной книжкой за 1883–1885 годы и изложу события в порядке их следования. Что же касается умонастроений своего друга, то этим я займусь как-нибудь в другой раз.

Совет Холмса обращаться помягче со Стивенсоном был излишен. Хотя и верно, что отчет Роберта Льюиса Стивенсона об исключительных обстоятельствах, касающихся убийства сэра Дэнверса Кэрью, содержит множество пробелов, так же верно и другое: сокрыть определенные факты и опубликовать «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» под видом художественного вымысла его вынудила осмотрительность, а отнюдь не небрежность. Викторианское общество просто не приняло бы ее в какой-либо иной форме.

Теперь, по прошествии тридцати двух лет, наконец-то можно поведать эту историю во всей ее полноте. Страницы, следующие за данным вступлением, представляют собой вариации на тему, затронутую в достаточно точном, но, увы, неполном отчете Стивенсона. Как это частенько бывает, когда рассматриваешь что-либо с различных точек зрения, некоторые детали, особенно касающиеся времени, разнятся, хотя и незначительно. Подобное разночтение, несомненно, объясняется тем, что мои записи делались по непосредственным наблюдениям, в то же самое время, когда развертывались события; заметки же Стивенсона основывались в лучшем случае на сведениях из вторых рук и делались месяцы, а в некоторых случаях и годы спустя. Право же судить, чья версия более точна, я предоставляю читателю.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вдруг пришло на ум, что история, которую я собираюсь изложить, в действительности весьма своевременна, поскольку наглядно демонстрирует, что порожденное наукой зло может обрушиться на ничего не подозревающее человечество. Культура, которая позволяет дирижаблям поливать наши города смертью и разрушением, а тяжелым орудиям – стирать цивилизацию обратно в пыль, из которой она и возникла, есть культура, которая все еще обязана учиться на собственных ошибках. Поэтому я выражаю надежду, что нижеследующая летопись преподаст миру урок: законы природы незыблемы, а наказание за любую попытку обойти их – стремительно и беспощадно. Разумеется, это имеет смысл лишь при условии, что по прекращении нынешнего катаклизма мир все еще будет существовать.

Джон Уотсон, доктор медициныЛондон, Англия6 августа 1917 г.

I. Загадочный наследник

– Холмс, – сказал я, – нас ждет экипаж.

Я стоял на пороге наших меблированных комнат на Бейкер-стрит, 221Б, держа руки в карманах пальто и радуясь его теплу: поскольку огонь в камине не горел, а на дворе был уже конец октября, холод постепенно начинал пронизывать гостиную. Мой сожитель, однако, словно и позабыл о холоде, целиком погрузившись в занятия за испещренным пятнами кислоты сосновым столом в углу. Из-за его высокой и худой спины мне не было видно, чем именно мой друг занят. Рядом, зачарованно наблюдая за действиями сыщика, стоял широкоплечий посыльный в аккуратной форме, соответствующей его профессии.

– Одну минуту, Уотсон, – отозвался Шерлок Холмс и повернулся на стуле в четверть оборота, так что я смог разглядеть, чем же он занимается. С помощью стеклянной пипетки он вытянул из мензурки, кипящей на пламени бунзеновской горелки, голубоватую жидкость и выдавил ее в пробирку, которую держал в левой руке. Потом отложил пипетку и взял полоску бумаги с холмиком белого порошка, частично обернув ее вокруг большого пальца, чтобы не просыпать содержимое. Его стального цвета глаза горели предвкушением.

– Пурпур – роковой цвет, доктор, – сообщил он мне. – Если жидкость примет этот цвет, когда я всыплю в нее данное вещество, – а я подозреваю, что так оно и будет, – значит, было совершено убийство, и женщина отправится на виселицу. Итак! – Холмс опрокинул порошок в пробирку.

Мы с посыльным одновременно подались вперед, вперив взоры в пробирку. Опускаясь в жидкости, порошок выводил витиеватые узоры, однако растворился прежде, чем достиг дна. Вместо него вверх устремился поток переливающихся пузырьков, какое-то время остававшихся на поверхности. В ожидании предсказанного результата Холмс забарабанил пальцами по столу.

Жидкость сохранила голубоватый оттенок.

По характеру я отнюдь не завистник, и все же, пока текли мгновения и не происходило никаких изменений в цвете смеси в пробирке, признаюсь, был вынужден прилагать значительные усилия, дабы сохранять хладнокровие при виде нескрываемого недоумения Холмса. Он вечно оказывался столь непогрешимым, что я едва ли могу описать собственный восторг, который я, простой смертный, испытывал в редчайшие моменты ошибок с его стороны, доказывавших, что и мой великий друг тоже подвержен человеческой слабости. К счастью для наших отношений, необходимость в моих усилиях сдерживать радость отпала, когда он сам разразился смехом.

Так-так, – произнес Холмс, восстановив свое обычное спокойствие, – значит, она все-таки невиновна и я остался в дураках. Что ж, это издержки профессии: вечная склонность видеть во всем темную сторону. По крайней мере, я усвоил важный урок. – Он поставил пробирку в штатив, взял ручку и клочок бумаги, что-то нацарапал на нем и вместе с монетой вручил записку посыльному. – Передай это инспектору Грегсону, любезный, и скажи, что мистер Уингейт Денис действительно умер естественной смертью – как, несомненно, и покажет вскрытие – и что самое ужасное преступление миссис Денис заключается в том, что она, быть может, слишком щедро сыпала сахар в чай мужа.

А теперь, Уотсон, – обратился он ко мне, когда посыльный ушел, – мы с вами отправляемся на вокзал Кингс-Кросс, а оттуда – на север Англии на заслуженный отдых. – Холмс поднялся со стула и взял шляпу и пальто.

В первые годы нашего знакомства, до моей женитьбы и еще даже до того, как я начал вести летопись наших совместных приключений, слава Шерлока Холмса как детектива-консультанта передавалась из уст в уста по всему Лондону, и попавшие в беду обращались к нему за помощью столь массово, что к осени 1883 года я всерьез озаботился состоянием здоровья своего друга и потребовал, чтобы он взял отпуск. На этот раз, к моему удивлению – ибо я предлагал Холмсу это множество раз и неизменно получал отказ, – он охотно согласился. И вот наконец наши чемоданы были упакованы и погружены, и нам оставалось лишь выйти на улицу да сесть в кэб, чтобы отбыть в Ноттингем, где мы собирались провести целый месяц вдали от пороков большого города. Думаю, читатель может понять, какую я испытал досаду, когда в сложившихся обстоятельствах – а мы уже направлялись к дверям – вдруг вошла наша хозяйка с визиткой на подносе и объявила, что к нам посетитель.

– «Дж. Дж. Аттерсон», – прочел Холмс, изучив визитку. – Вы объяснили мистеру Аттерсону, что мы уезжаем, миссис Хадсон?

– Да, мистер Холмс, но джентльмен сказал, что его дело не терпит отлагательств.

– Очень хорошо, тогда пускай поднимется. И пожалуйста, будьте так добры, попросите кучера подождать еще немного. – Холмс печально обратился ко мне: – Мне очень жаль, мой дорогой друг, но, как врач, вы ведь согласитесь, что повернуться спиной к собрату в нужде навряд ли будет достойно ответственного практикующего детектива.

– Как врач, – сухо парировал я, – я лишь хочу предостеречь вас, Холмс, вы навлекаете на себя серьезную опасность, пренебрегая своим здоровьем.

Он снял пальто и шляпу и повесил их на вешалку.

– Такова цена, которую я плачу за то, что являюсь единственным в своем роде. Прошу вас, доктор, снимите же шляпу и пальто и приготовьтесь занять свое любимое место, ибо, насколько мне говорит обеспокоенная походка нашего посетителя, он будет только рад еще одному дружелюбно настроенному слушателю.

Некоторое время спустя дверь вновь распахнулась, и в нашем жилище появился джентльмен с траурным выражением лица. На вид посетителю было лет пятьдесят; одет он был совершенно безукоризненно: темный костюм и пальто в неброскую клетку. Поверх ботинок – аккуратные щегольские гетры. Однако, поскольку они не отвечали трезвости остального облачения нашего гостя, я заключил, что надел он их скорее ради защиты, нежели следуя моде: весь день Лондон заливал дождь, и лужи были весьма многочисленны. Я уже упомянул его траурный лик, но стоило только нашему посетителю оказаться в свете единственной лампы, которую мы оставили гореть, как схожесть между ним и физиономией профессионального плакальщика усилилась. Вытянутое, строгое, с испещренным складками озабоченности лбом, лицо это могло бы принадлежать пожилому сыщику, если бы не черные усики и седеющие волосы, тщательно причесанные и напомаженные для сокрытия лысины на макушке. Глаза его также были печальны, излучая ту неподдельную скорбь, каковая могла являться отражением лишь глубочайшего отчаяния. Никогда еще прежде абсолютно незнакомый человек не вызывал у меня расположения столь быстро, как это случилось с мистером Дж. Дж. Аттерсоном – он даже не успел заговорить.

Посетитель подождал, пока миссис Хадсон удалится, закрыл за ней дверь, а затем стал поочередно рассматривать нас, словно сомневаясь, к кому первому следует обратиться.

– Добрый день, мистер Аттерсон! – Мой друг выступил вперед и протянул гостю руку, которую тот с готовностью пожал. – Я – Шерлок Холмс, а это мой товарищ, доктор Уотсон, которому вы можете доверять в той же мере, что и мне. Не буду предлагать вам снять пальто – здесь все-таки весьма прохладно без огня, – но вот вам кресло. Полагаю, вы воспользуетесь им, поскольку наверняка изрядно устали, весь день бродя по Лондону.

Наш посетитель как раз усаживался в кресло, предназначенное для потенциальных клиентов, и при последнем замечании Холмса изумленно замер, а затем рухнул в него, словно сраженный внезапным ударом.

– Откуда вам это известно? – выдавил он из себя. – Вы не ошиблись, но я понятия не имею, как…

– Простая наблюдательность, – прервал его мой друг, предлагая новоприбывшему сигару из коробки, от которой тот отказался. – Ваши брюки обильно забрызганы всевозможной грязью из разных частей города. И грязь эта пристала к ним значительно выше, чем если бы вы передвигались, скажем, в двуколке или карете, – отсюда я делаю заключение, что вы ходили пешком. А то, что вы потратили на это большую часть дня, очевидно мне из многообразия брызг: это свидетельствует, что в своих блужданиях прошли вы немало. Кроме того, на левой стороне тульи вашего цилиндра – высохшая корка грязи, брошенной, скорее всего, каким-нибудь негодяем в Ист-Энде, районе, который – насколько можно судить по качеству вашего одеяния – отнюдь не является привычной для вас средой обитания.

Мистер Аттерсон взглянул на лежавший на коленях головной убор: кромка его и вправду была запачкана с одной стороны.

– Да, на Хаундсдитч грязный маленький трубочист действительно сбил с меня цилиндр пригоршней грязи, но стоило мне замахнуться тростью, как негодяй обратился в бегство. Через мгновение, я полагаю, вы назовете его имя.

– Вы преувеличиваете мои способности, – отозвался Холмс, однако щеки его залились румянцем от похвалы. Он опустился в свое любимое кресло и протянул длинные ноги к несуществующему огню. – Я хотел бы услышать, в чем заключается ваша проблема, мистер Аттерсон, которая, по словам моей хозяйки, весьма существенна. И прошу изложить мне ее так, как если бы вы готовили какое-нибудь дело для судьи. О, пожалуйста, больше никаких похвал, – тут он предостерегающе поднял руку, – эта пачка юридических документов, выглядывающая из вашего внутреннего нагрудного кармана, может принадлежать только адвокату. Кое-где в тексте я заметил предательские фразы на латыни.

При упоминании о своей профессии наш посетитель мгновенно выпрямился, вцепившись в ручки кресла, но когда Холмс объяснил простой ход рассуждений, посредством которого пришел к данному выводу, расслабился – хотя все же и не так, как сделал бы это у себя дома в гостиной. По прежнему опыту мне было известно, как выбивает из колеи присутствие человека, для которого жизнь другого – все равно что раскрытая книга.

– Если не возражаете, сэр, – произнес Аттерсон, – пожалуй, я воспользуюсь сигарой, которую вы мне ранее любезно предлагали.

Коробка уже находилась вне пределов досягаемости Холмса, так что я взял ее и протянул адвокату. Тот выбрал сигару, привередливо отрезал кончик серебряной гильотиной, прикрепленной к цепочке для часов, и, вежливо покачав головой, когда я предложил ему спички, прикурил от своих.

– Вас, мистер Холмс, мне порекомендовал мой кузен, мистер Ричард Энфилд, который воспользовался вашими услугами некоторое время назад, когда у него пропала отданная ему на попечение редкая монета. Он уверил меня, что вам можно полностью доверять.

Холмс поймал мой взгляд и указал пальцем в сторону своего стола. Догадавшись, о чем он меня просит, я отпер и выдвинул ящик, извлек из него небольшой журнал для записей и передал детективу.

– Благодарю, Уотсон, – сказал он, перелистывая страницы. – Так, Энфилд. Ага, нашел. – Холмс пробежал записи глазами и закрыл журнал. – Я помню это дело. Гинея тысяча восемьсот тринадцатого года выпуска, по случайности отчеканенная дважды, из-за чего на ней получилось сдвоенное изображение Георга Третьего. Ваш кузен хранил ее для друга. Монету вовсе не украли, она просто потерялась. Я обнаружил ее за бархатной обивкой шкатулки, в которой она хранилась. – Холмс протянул мне журнал, я убрал его обратно и снова запер ящик. – Если бы все жизненные трудности разрешались так легко, а, мистер Аттерсон?

Тот мрачно кивнул.

– Боюсь, проблема, с которой я пришел, не относится к этой категории. – Он подался вперед. – Пожалуйста, не сочтите за оскорбление, но я обязан подчеркнуть важность – нет, необходимость – соблюдения секретности в этом деле. Ничто не должно выйти за пределы этой комнаты.

– Обещаю вам, – заверил его Холмс.

– И я тоже, – присоединился я.

Наш ответ как будто удовлетворил посетителя, ибо он снова кивнул и откинулся на спинку кресла, затянувшись сигарой.

– Мой старейший клиент и дражайший друг, – начал Аттерсон, – человек по имени доктор Генри Джекил. Возможно, вы о нем слышали? Он достаточно известен в кругах как светских, так и научных.

– О да, у него великолепная репутация на научном поприще, – подтвердил я.

II. Шерлок Холмс берется за дело

Протестовать было бессмысленно. Я знал своего друга слишком хорошо, чтобы понапрасну сотрясать воздух, пытаясь увести Холмса с пути, на который направили его естественные склонности. Вместо этого я спустился по лестнице, уговорил дородного извозчика помочь мне занести наши чемоданы обратно в комнаты и спровадил его, наградив полсовереном за труды. К тому времени в камине уже весело пылал огонь, а Аттерсон, освободившись от пальто и цилиндра, пил наш лучший портвейн, стаканчиком которого угостил его Холмс. Однако с тем же успехом мы могли предложить адвокату и низкосортный эль: бедняга, похоже, даже не почувствовал вкус напитка. Сам Холмс, отдав долг гостеприимства, стоял возле камина и с таким усердием набивал табаком трубку из вишневого дерева, что можно было подумать, будто сейчас это для него важнее всего на свете.

– Скажите мне, мистер Аттерсон, – начал он, нахмурившись, – сколь далеко вы продвинулись в своем собственном расследовании? Ладно, ладно, не разыгрывайте передо мной невинность. Я еще не встречал ни одного адвоката, который не был бы в душе детективом – и наоборот, если уж на то пошло. – Холмс оторвал взор от трубки и вперил его в нашего посетителя. Он буквально сверлил его взглядом. От недавней апатичности моего друга теперь не осталось и следа. Холмс сбросил этот кокон и расправил крылья, намереваясь направить все силы на разрешение загадки. В такие моменты воздействие его личности на окружающих было поразительным. Аттерсон заерзал под его неистовым пронзительным взглядом.

– Вижу, скрывать что-либо от вас бессмысленно, – произнес он, надевая очки. – Что ж, ладно. Да, я действительно провел расследование, потому что, как адвокат Генри Джекила, обязан был сделать это, хотя и опасался, что вы обвините меня во вмешательстве. Первым делом я отправился на Кавендиш-сквер, к доктору Гесте Лэньону, нашему общему другу, – осмелюсь сказать, что, помимо меня самого, он является старейшим другом Джекила. Однако я с удивлением узнал, что эти двое не общаются вот уже лет десять, – разрыв между ними произошел из-за расхождения во взглядах на какую-то научную проблему. Так что Лэньон не смог ничего сообщить мне об Эдварде Хайде.

– Одну минуту, – прервал его Холмс. – Упоминал ли он, в чем именно состояли разногласия, из-за которых они разошлись?

Аттерсон покачал головой:

– Лэньон ничего не сказал об этом, а только осудил теории Джекила как «антинаучный вздор». Одно лишь воспоминание об этом привело его в ярость.

– Интересно. Но продолжайте.

– Рассказывать мне осталось совсем немного – только о встрече с Хайдом.

Холмс, раскуривавший трубку, замер.

– Так вы с ним виделись? Когда? Где?

– Встреча наша была недолгой, но весьма памятной. – Адвокат вздрогнул и торопливо глотнул портвейна. – Именно из-за этой сцены и ее последствий я и провел большую часть сегодняшнего дня в блужданиях по улицам Лондона, как вы сразу догадались. Я должен был решить, что же мне теперь предпринять.

Покинув Лэньона, я пришел к убеждению, что единственная возможность разгадать сию тайну – добиться встречи с главным действующим лицом загадочной истории. С этой целью я стал дежурить у двери, которую показал Энфилд, ибо знал, что она вела в старую прозекторскую, где Генри Джекил обустроил лабораторию. Это было единственное место, где, как я резонно надеялся, можно было рано или поздно встретить Хайда. Занятие оказалось не из веселых, и я могу с определенной уверенностью сказать, что подобное ожидание напрочь отбило у меня какое бы то ни было желание становиться сыщиком.

Полагаю, я примелькался прохожим – в особенности одной сомнительной репутации юной леди, которая без устали пыталась навязать мне свои услуги невзирая на то, что я регулярно отклонял ее любезные предложения. Как бы то ни было, шел уже одиннадцатый час – дело было прошлой ночью, которая, если помните, выдалась ясной и холодной, – когда мое терпение наконец-то было вознаграждено и я узрел объект своего внимания.

Сначала до меня донеслись его шаги по улице, и я тотчас понял, что это он, ибо за дни и ночи ожидания уже успел изучить все походки, и ни одна из них не походила на столь необычный пружинящий шаг. Я поспешил отступить в тень. Стоило мне укрыться, как из-за угла появился этот просто одетый человечек и направился по переулку в направлении двери, шаря на ходу в кармане брюк. У входа он вытащил ключ и собирался уже вставить его в замок, когда появился я.

Негодяй перепугался, когда я положил руку ему на плечо, и занес свою трость наподобие дубинки. Хотя я не мог видеть выражения его лица, которое было скрыто тенью полей засаленного цилиндра, у меня были все основания полагать, что мерзавец не преминет обрушить на меня ее тяжесть. Реакция, впрочем, вполне естественная, если учесть, какие люди ходят ночью по лондонским улицам, а потому я от души порадовался, что и сам тоже вооружен тростью. Я поспешно представился, упомянул наше общее знакомство с Генри Джекилом и выразил предположение, что вижу перед собой Эдварда Хайда.

Он подтвердил свою личность, издав какие-то странные сдавленные гортанные звуки, однако лицо свое мне так и не открыл. Я спросил, сможет ли он меня принять. Он ответил, что в этом нет необходимости, поскольку Джекила нет дома. После чего поинтересовался, каким образом я его узнал. Я оставил этот вопрос без внимания и попросил Хайда показать свое лицо. Он некоторое время колебался, но потом вызывающе развернулся, так что свет газового фонаря на углу осветил его черты.

Адвокат снова глотнул вина, словно от воспоминаний его внезапно пробрал холод.

– Да уж, такое лицо я не хотел бы увидеть еще раз, мистер Холмс. Прежде я никогда не встречал человека, которого столь невзлюбил бы – нет, что там, просто возненавидел! – буквально с первого взгляда. На него словно бы наложено в качестве проклятья какое-то жуткое уродство, и все же, если вы спросите у меня, что же именно в этом человеке не так, я не смогу дать вразумительного ответа. Навряд ли мне удастся описать Хайда словами, но я мгновенно узнаю его снова. В общем, меня охватило полнейшее отвращение.

– С позволения сказать, довольно странные слова для адвоката, – заметил Холмс, затягиваясь трубкой.

– Эдвард Хайд и сам очень странный тип, – парировал Аттерсон. – Впрочем, несмотря на отвращение, мне удалось выдавить из себя какую-то бессмысленность: дескать, я весьма признателен за то небольшое одолжение, что он оказал мне, открыв лицо. В ответ на это Хайд – уж не знаю почему – назвал мне свой адрес в Сохо. Мне это не понравилось: похоже, этот человек сообщал мне, где его искать, когда завещание Джекила вступит в силу. Он словно ожидал получить наследство в любой миг. Потом Хайд снова спросил, как я узнал его. Пришлось сказать, что его якобы описал мне Джекил.

Видели бы вы, как этот тип взбесился, услышав подобное объяснение. Он пришел в ярость и обвинил меня во лжи. Я залепетал было что-то в свое оправдание, но он, не дав мне договорить, отпер замок, юркнул внутрь и захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Я постоял минуту-другую в одиночестве на тротуаре, а затем, все еще полный решимости постичь глубину этой загадки, свернул за угол и постучался в двери Джекила. Эта часть здания, выходящая на более оживленную улицу, выглядит намного респектабельнее благодаря содержащейся в порядке наружности, что резко контрастирует со скромным фасадом примыкающего корпуса. Меня впустил дворецкий, Пул, который сообщил, что его хозяин отсутствует. Я сказал ему, что видел, как Хайд входит в дверь старой прозекторской, и спросил, часто ли этот тип сюда наведывается. Пул подтвердил, что часто, и сообщил, что Джекил велел всем слугам подчиняться его распоряжениям. Слуги, добавил он, видят этого человека редко, за исключением случайных встреч в задней части дома. Судя по всему, Хайд обычно там не обедает, да и вообще визиты его не столь продолжительны. Таковы факты, мистер Холмс, которые мне удалось собрать.

– Замечательно! – воскликнул мой друг, по-прежнему стоявший спиной к огню и покуривавший трубку. – Жаль, что вы предпочли адвокатскую профессию, мистер Аттерсон. Из вас получился бы превосходный следователь, в которых столь нуждается Скотленд-Ярд. Вы существенно облегчили мне задачу, избавив от хлопот по сбору информации.

– Значит, вы заинтересовались этим делом? – Аттерсон встал.

– В нем есть кое-какие захватывающие детали, – признал Холмс. – И последний вопрос. Вот вы знакомы с доктором Джекилом не один год. Был ли он замешан в каком-либо серьезном проступке?

– Я понимаю, к чему вы клоните, – кивнул адвокат, – но, боюсь, мой ответ вас разочарует. За все то время, что я являюсь доверенным лицом Генри Джекила, все его поступки, насколько мне известно, всегда были поступками джентльмена. Конечно же, я не был знаком с ним в бытность его студентом в Эдинбургском университете и ничего не могу сообщить вам о тогдашнем его поведении. Впрочем, сомневаюсь, что Джекил мог оказаться повинен в каком-то преступлении, настолько серьезном, чтобы оно могло бы стеснять его по прошествии столь многих лет. В своей профессии он пользуется и всегда пользовался неизменным уважением.

– А как насчет отношений с женщинами?

Адвокат едва заметно улыбнулся в усы.

– Генри Джекил и я – оба убежденные холостяки.

– Да уж, трудное дельце, – задумчиво изрек детектив, поигрывая трубкой.

– Скажите, мистер Холмс, это шантаж?

– Думаю, подобное весьма вероятно.

– Что ж, я переживаю за своего друга и, даже если тут кроется какая-то страшная тайна, не намерен спокойно взирать на то, как он будет сносить дальнейшие унижения от человека, который более напоминает чудовище. Но чтобы освободить Джекила, я должен выведать природу этой тайны, и именно поэтому я здесь. Так вы беретесь за дело?

Холмс отступил от каминной полки и повернулся так, чтобы не встретиться с моим предостерегающим взглядом.

– Я и подумать не могу иначе, кроме как обратить все те ничтожные способности, коими обладаю, на разрешение этой проблмы.

– Одно лишь предостережение, – сказал Аттерсон. – Необходимо, чтобы Джекил не знал о вашем интересе к делу.

– Даю вам слово, что он будет оставаться в неведении, насколько сие окажется в моих силах.

Они пожали друг другу руки. Затем Холмс записал на манжете своей сорочки адреса Джекила, Аттерсона и Хайда (если помните, последний сам сообщил его адвокату) и распрощался с нашим посетителем, подбодрив его и пообещав держать в курсе. Как только тот ушел, Холмс повернулся ко мне и спросил:

– Уотсон, что говорит ваш «Медицинский справочник» относительно доктора Генри Джекила?

Я был сердит на своего друга, но до поры до времени подавил гнев и взял с полки требуемый том. Полистав страницы, я нашел искомое место и прочел:

Джекил, Генри Уильям, доктор медицины, доктор гражданского права, доктор юридического права, член Королевского общества (1856), Лондон. Преподаватель Лондонского университета (1871–1874). Разработал так называемый транквилизатор Джекила – лекарство для буйнопомешанных. Работал вместе с Портером Талером, доктором медицины, бакалавром искусств, магистром гуманитарных наук, членом Королевского хирургического колледжа, когда последний проводил эксперименты по химиотерапии душевнобольных преступников. Отмечен за исследования по возникновению и лечению психических расстройств. Статьи: «Закон и раздвоение личности» (журнал «Ланцет», 1876), «Юридические аспекты умопомешательства» («Вестник психологии», август 1880), «Война между личностями» («Британский медицинский журнал», февраль 1882). Дважды (1881 и 1882) отклонил предложение посвятить его в рыцари.

– «Война между личностями», – задумчиво повторил Холмс. – Интригующий заголовок. Надо бы поинтересоваться содержанием статьи с таким названием.

– Она попадалась мне совсем недавно, когда я копался в подшивках старых журналов, – отозвался я и поменял толстенный справочник на тонкий «Британский медицинский журнал», датированный февралем прошлого года. – «Редакторы отвели немало места этой весьма необычной теории касательно…» А, вот, нашел! «Война между личностями», Генри Джекил, доктор медицины, доктор гражданского права, доктор юридического права и прочая, и прочая. Хотите послушать?

– Да, если вас не затруднит.

– «Когда умирает великий человек, – начал я, – мы склонны рассуждать о его естестве и перечислять те блистательные достижения, которые естество это свершило за время его жизни. Что мы игнорируем – и слово „игнорировать“ здесь уместно, поскольку все мы знаем о его существовании, однако предпочитаем не говорить об этом, – так это его второе естество, эту более низкую и менее выдающуюся личность, которая, в зависимости от степени подавления, угрожает увести своего владельца в русла более низкие, нежели избранные ее возвышенным двойником. Ибо человек не един, но двойствен, и обе эти сути пребывают в постоянном конфликте, выясняя, кто же из них станет хозяином. Именно победитель и решает, какое направление примет жизнь человека…» И далее в таком же духе на протяжении шести страниц. – Я закрыл журнал.

– Выразительно, – отозвался Холмс.

– Но упрощенно. Джекил не пишет ничего нового: это уже давно всем известно.

– Возможно, именно потому так важно об этом говорить. Но интересно, что статья опубликована в медицинском журнале. Она скорее отдает философией.

– Далее доктор доказывает, что понимание конфликта между двумя личностями человека однажды может привести к излечению психических заболеваний. Притянуто за уши, я бы сказал.

Но Холмс не слушал. Он сунул руку в карман сюртука и уставился на дым, поднимавшийся от его трубки к потолку.

– Два естества: одно возвышенное, другое низкое. Уж не низкое ли естество самого Джекила избрало его своей мишенью? Если только он действительно является мишенью. Вот где самая мучительная проблема.

– Полагаю, ее решение стоит опасности вашему здоровью, – отрезал я, более не в силах сдерживать гнев. – Очевидно, Холмс, мои попытки заставить вас понять всю важность отпуска не принесли результатов!

– К черту отпуск! – внезапно вскричал он. – Шантажисты – самые худшие из преступников, ибо они выжимают своих жертв досуха и оставляют после себя лишь пустые оболочки. В Хэмпстеде, например, живет некий человек – и однажды для него настанет день расплаты, – который держит в своих руках судьбы дюжины мужчин и женщин, играя с ними, как ребенок с бильбоке. Нет, Уотсон, пока один из наших достойнейших граждан корчится под ногтем подобного мерзавца, отпуска не будет. Ноттингем откладывается, и ни слова о нем больше, пока мы не перелистнем последнюю страницу странного дела доктора Джекила и мистера Хайда. – Он схватил с вешалки пальто и шляпу и оделся.

– Куда мы направляемся? – спросил я.

– Нам предстоит славная ночка, Уотсон, – объявил Холмс, протягивая мне мое одеяние. – Как насчет небольшого путешествия в Сохо?

III. Столкновение в Сохо

После нескольких минут езды в кэбе мы оказались в Сохо-сквер, этом бессистемном скоплении грязных улиц и обветшалых зданий, в которых, подобно множеству сортов экзотических растений в теплице, процветает с десяток различных национальностей. Ночь выдалась ясной, и все же в скудном свете, сочившемся сквозь закопченные стекла стоявших на каждом углу газовых фонарей, пейзаж был едва различим. Какой-то вандал запустил булыжником в фонарь, ближайший к искомому нами адресу, и погасил его, поэтому нашему вознице, дабы удостовериться, что он точно привез нас в нужное место, пришлось слезть с козел и чиркнуть спичкой под кованым номером на двери.

– Это здесь, джентльмены, – бодро возвестил он, отбросив спичку и вернувшись к кэбу. – Хотя мне совершенно непонятно, зачем двум приличным джентльменам вроде вас посещать парня, что живет в такой дыре, – если только вы сами не объясните.

Оставив без внимания подразумевавшийся вопрос, Холмс вышел и вручил кучеру полкроны со словами:

– Там, откуда эта монета взялась, найдется и еще, если ты поставишь кэб за углом и подождешь нас.

– Вот это да! – воскликнул тот, пряча монету в карман. – Да за полкроны я согласился бы в одиночку похитить русского царя!

– Этого не требуется. Просто подожди за углом. – Когда экипаж с грохотом удалился, мой друг заметил: – Редко кто высказывается столь откровенно, как этот кучер, Уотсон. И он запел бы по-другому, если бы узнал, чьим наследником является человек, проживающий именно здесь, в этой дыре. Между прочим, вы не догадались прихватить свой револьвер?

– Я не думал, что он понадобится.

– Жаль. Что ж, у нас есть трости. – Холмс взял меня под руку. – Не тревожьтесь, старина. Вряд ли дело дойдет до открытого столкновения. Однако после того, что мы услышали об этом Хайде, лишняя осторожность не помешает. – Сказав это, он направился к низкой деревянной двери приземистого двухэтажного здания и постучал по доскам.

Нам открыла старуха в строгом черном платье с белым кружевным воротником и приколотой в центре незатейливой брошью из слоновой кости, которую она и теребила, изучая двух незнакомых мужчин на крыльце. Некогда ее туалет был весьма изящен, однако за прошедшие годы черный цвет начал выцветать до фиолетового, белый пожелтел, а слоновая кость разболталась в своей оправе из тусклого серебра. Интересно, что лицо над потрепанным воротником своим цветом и текстурой напоминало эту самую слоновую кость и вкупе с чистым серебром ее волос могло бы придавать пожилой женщине вполне благородный облик, если бы не алчный блеск в глазах да выражение явственного лицемерия. Быстро определив ее роль в хозяйстве, я возблагодарил судьбу за то, что нашей домовладелицей является миссис Хадсон. Навряд ли я бы доверил ключ от своих комнат созданию, подобному этому.

– Если вы ищете жилье, – сказала старуха, переводя взгляд с меня на Холмса и обратно, – то у меня есть комнаты наверху, окнами во двор. Оплата вперед – пять фунтов в неделю. И сразу предупреждаю: я не потерплю ни табака, ни собак.

– Мы вовсе не ищем жилье, милочка, а пришли с визитом, – ответил Холмс. – У вас, если я не ошибаюсь, есть жилец по имени Эдвард Хайд. Его-то мы и желаем видеть.

При упоминании этого имени старуха отшатнулась от дверей, словно увидела в руках у Холмса змею.

– Вы его друзья? – Она нервно задергала брошь, растягивая ткань, к которой та была приколота.