Доктор Джекил и мистер Холмс Эстелман Лорен

VIII. Очаровательный клиент

– Ученики третьего класса музыкальной школы и то исполняют на концертах скрипичные соло лучше, – горько посетовал Шерлок Холмс, когда как-то вечером в начале 1885 года мы преодолевали на лестнице семнадцать ступенек до наших комнат.

Я предвидел подобную реакцию, поскольку мой товарищ, которому лишь весьма немногие вещи доставляли такое же истинное наслаждение, как мастерское вождение смычка по четырем струнам скрипки, просидел все музыкальное представление, откуда мы как раз и возвращались, с каменным выражением лица и всю обратную дорогу хранил молчание. Сам будучи превосходным музыкантом, Холмс не постыдился бы прийти в восторг от по-настоящему замечательного концерта, но когда исполнитель не оправдывал ожиданий, никакая критическая речь не могла выразить его неодобрение больше, нежели практически полное отсутствие комментариев. Это опечалило меня – не из-за исполнения, которое и вправду оказалось ужасным; просто я от души надеялся, что этот вечерний концерт поможет Холмсу отвлечься от дела, занимавшего каждый миг его бодрствования вот уже почти три месяца, – от дела убийцы Эдварда Хайда. За все это время о мерзавце не было никаких вестей. Он словно исчез с лица земли, вызвав этим самым застой, отнюдь не благоприятно сказывавшийся на характере моего друга, с которым мы жили под одной крышей. Он стал раздражителен более обычного, и в таком настроении проклятая игла приобретала для него особо притягательный блеск.

Пока я строил различные планы, как бы направить мысли Холмса в менее опасное русло, он открыл дверь в гостиную, воспламенил газовый рожок и тут же заметил трость, прислоненную к очагу.

– Ага! – воскликнул сыщик, хватая ее. – У нас посетитель. Миссис Хадсон рано отошла ко сну, в противном случае она предупредила бы нас.

– Кто бы это мог быть, как вы думаете? – спросил я, снимая пальто и шляпу и вешая их на крючок. Внутренне я возликовал, ибо определение личности владельца вещи и оказалось той самой задачей, которая должна была занять деятельный ум Холмса вместо кокаина.

– Несомненно, человек высокого роста, – сказал он, взяв трость за рукоятку и поставив на пол. – Как видите, я могу опереться на нее не сгибаясь. Трость довольно тяжела, но хорошо сбалансирована – стало быть, она не налита свинцом, но изготовлена для поддержки, в случае необходимости, значительного веса. Отсюда следует вывод о грузном телосложении ее владельца. – Холмс перевернул трость и, держа ее таким образом, извлек из кармана лупу и изучил при свете рожка медный наконечник. – Интересно. Металл выглядит новым, а рукоять от частого применения натерта до блеска.

– Возможно, наконечник заменили, – предположил я.

– Подозреваю, что нет. Человек, который столь заботится о трости, должен был побеспокоиться отделать и вот это место возле наконечника, где из-за удара о какой-то низкий предмет – вероятно, о перекладину стула – откололась эмаль. Я бы осмелился сказать, что владелец чаще держится за нее не при ходьбе. То есть много сидит. И, несомненно, он склонен надолго погружаться в раздумья.

– А это из чего следует?

– Элементарно, Уотсон. Если человек мало двигается, но при этом постоянно сплетает пальцы на рукояти трости, то он, скорее всего, постоянно обдумывает ту или иную проблему. Мои заключения забавляют вас, доктор?

Я и впрямь начал было улыбаться, но при виде его недовольства осекся.

– Простите, – сказал я. – Если отбросить грузное телосложение, то описание это очень подходит к вам самому.

Холмс ничего не ответил, но снова взглянул на трость, и на его лице отразилось удивление. Внезапно он взмахнул ею и стукнул о пол с таким грохотом, что миссис Хадсон, мирно почивавшая у себя в спальне, навернякатак и подскочила в постели.

– Давай, выходи, Майкрофт! – торжествующе закричал мой друг в сторону своей комнаты. – Я знаю, что это ты.

Прежде чем до меня дошел смысл его слов, дверь в спальню отворилась и появился Майкрофт Холмс, старший брат Шерлока Холмса.

Читатель, знакомый с двумя отчетами, в которых старший Холмс играет одну из главных ролей, – опубликованные мною рассказы под названиями «Случай с переводчиком» и «Чертежи Брюса – Партингтона», – вспомнит, что Майкрофт много крупнее своего брата (а говоря по правде, попросту толстый), однако лицо его, вопреки полноте, обладает теми же ястребиными чертами, что и у более знаменитого младшего брата. Но никогда еще физическое сходство между ними не было выражено сильнее, чем в тот момент, когда наш посетитель оказался в круге света и встал перед братом, протягивая ему свою толстую ручищу: в профиль оба они напоминали пару хищных птиц, изготовившихся к драке за добычу. Затем Майкрофт заговорил, и неподдельная привязанность, звучавшая в его мягко рокочущем голосе, рассеяла какую-то ни было иллюзию соперничества.

– Самое время, Шерлок, – сказал он, в то время как костлявая рука моего друга исчезла в его лапище. – Когда я оставлял здесь трость, чтобы она попалась тебе на глаза, то думал, что ты догадаешься с первого же взгляда. Мне и в голову не пришло, что тебе придется положиться на природную интуицию доктора Уотсона. Я чуть не замерз до смерти, ожидая в том неотапливаемом бардаке, который ты, несомненно, называешь спальней. – Освободив руку брата, Майкрофт повернулся и в той же манере пожал мою. Мы обменялись приветствиями.

Шерлок чуть улыбнулся добродушным насмешкам гостя.

– Возможно, я и правда порой излишне полагаюсь на прирожденные каталитические способности доктора, – признался он. – Боюсь, твоя собственная бездеятельность – наследственная черта.

– Туше! – взревел Майкрофт, со смехом вскидывая руки в притворной капитуляции. – Надеюсь, ты простишь мне маленькое потакание собственным слабостям. Когда я зашел и узнал, что вас нет, то не мог не попросить вашу хозяйку впустить меня и не сообщать вам о моем приходе. Отважная леди. Сумма, которую вы ей платите, явно недостаточна, учитывая, сколько бедняжке приходится терпеть от вас. Многочисленные выбоины от пуль в стенах, прошу заметить, да еще каминная полка вся исполосована складным ножом! Почему бы не вскрывать почту, как все люди? Но я снова прошу прощения. Коли покидаешь свое окружение, по-моему, весьма естественно находить изъяны везде, где только ни оказываешься. Сожалею, Шерлок, что тебе не доставил удовольствия вечерний концерт.

– Это еще мягко сказано, – уверил его Холмс. – Ручаюсь, твой ужин с премьер-министром оказался более приятным.

– Он носил сугубо деловой характер. Однако вам повезло поймать кэб сразу по выходу из концертного зала.

– Досадно, что и тебе в этом вопросе не сопутствовала удача.

– Эй, хватит! – взмолился я, пораженный и до некоторой степени утомленный подобным спектаклем. – Ладно еще, когда меня ввергает в трепет один человек, к этому я привык. Но, оказавшись в меньшинстве, я начинаю ощущать себя идиотом.

Братья Холмс рассмеялись, – в веселье они были так же схожи, как и в проявлении своих интеллектуальных способностей.

– Прошу прощения, доктор, – искренне произнес Майкрофт. – Я совсем забыл о вас и подозреваю, что и Шерлок повинен в подобной неучтивости. Миссис Хадсон сообщила мне, что вы отправились на концерт, но когда вы вернулись, ни в манерах, ни на лице вашего спутника не было и следа того внутреннего спокойствия, которое является, как я уже давно понял, непосредственным результатом вечера изысканной музыки. Его отсутствие послужило достаточным признаком того, что сегодняшнее исполнение не отвечало запросам Шерлока.

– То, что Майкрофт ужинал с премьер-министром, также очевидно, если взглянуть на его смокинг, – продолжил объяснения младший брат. – Вы должны помнить, что мы выросли вместе и что по сути он все тот же лентяй – прости меня, Майкрофт, но ты прекрасно знаешь, что так оно и есть! – которому противна сама мысль наряжаться и выходить из дому. Зная это, а также учитывая, сколь ответственный пост занимает мой брат в правительстве, мне не составило труда возложить вину за его вечерний туалет на приглашение на ужин от особы, которой нельзя ответить отказом. А в случае Майкрофта это может быть только премьер-министр.

– И уж конечно не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сделать вывод: если два элегантных джентльмена едут через заснеженный город и возвращаются домой лишь в слегка припорошенных шляпах и пальто, не говоря уж о сухой обуви, кэб оказался у них под рукой.

– А что до того, что мой брат оказался в этом отношении менее удачливым, – закончил младший Холмс, – ты можешь раскатать штанины, Майкрофт, они уже совсем сухие.

Я только в изумлении качал головой:

– Где уж мне тягаться с вами.

Они рассмеялись. Когда мой товарищ снял пальто и шляпу и повесил их рядом с моими, после чего мы расселись перед разведенным огнем со стаканами бренди на подлокотниках, Холмс устремил на нашего гостя пристальный взгляд.

– И что же тебя привело сюда? – спросил он. – Может, за один вечер сгорели обе твои квартиры и клуб «Диоген» в придачу, что вынудило тебя искать приют в другом месте? Или, может, русские высадились на Корнуолле?

Холмс, разумеется, шутил, но лишь отчасти, ибо хорошо знал: Майкрофт крайне редко отступает от заведенного порядка и появляется где-либо, кроме собственной квартиры на Пэлл-Мэлл, а также эксцентричного и мизантропического клуба «Диоген» и его конторы в Уайтхолле; там старший Холмс якобы занимал всего лишь скромную должность ревизора в каких-то правительственных учреждениях, на деле же все обстояло значительно сложнее. Помимо этих, другие прибежища ему были неведомы, – и даже поговаривали, что, будь на то его воля, он сократил бы и это число. И если уж брат Шерлока решился усложнить свое существование, дотащившись до дома 221Б по Бейкер-стрит, значит, в воздухе витало нечто важное.

Майкрафт посерьезнел и склонился вперед, насколько позволяло его телосложение. Он явно колебался.

– Не хочу показаться грубым, тем более, доктор, что вы у себя дома, – обратился он ко мне, – но меня уполномочили говорить только с Шерлоком.

– Понимаю, – ответил я, кладя руки на подлокотники кресла и собираясь встать.

– Оставайтесь на месте, Уотсон. – Сыщик раздраженно махнул рукой в мою сторону, не отрывая взгляда от брата. – Доктор Уотсон – благоразумный человек. Ты можешь свободно говорить в его присутствии.

– Но у меня предписание. Ходят слухи, будто для публикации готовится отчет об убийстве… А поскольку уже… ранее…

– Если ты про дело Дреббера[12], то оно уже закрыто. – Тон Холмса был резок. – Я дал Уотсону разрешение записывать подробности расследования и поступать с ними по своему усмотрению. Если ты заставишь доктора поклясться хранить тайну по любому другому делу, он не расскажет ее, хоть бы ему грозила геенна огненная. То, что неприемлемо для его ушей, неприемлемо и для моих.

Майкрофт кивнул, внезапно придя к решению.

– Очень хорошо. До меня дошла информация, что ты интересовался делом Кэрью, когда его открыли около трех месяцев назад.

Холмс подался вперед – глаза его загорелись, черты лица выжидающе напряглись.

– Ну и что? – спросил он.

– Ничего. В этом-то вся проблема. Сначала это дело казалось заурядным, однако за три месяца полиции так и не удалось сдвинуться с мертвой точки. Ни малейшей зацепки, где искать преступника. Тебе, конечно же, известно, что сэр Дэнверс был вхож в Букингемский дворец.

– Кое-что слышал.

– Его смерть и последующая неспособность Скотленд-Ярда поймать убийцу навлекли угрозы высшего света предпринять решительные меры, если вскорости ничего не изменится. На кону множество важных постов.

– Включая и твой? – в лоб спросил Холмс.

Его брат снисходительно улыбнулся.

– Ну, это вряд ли. Я не льщу себя надеждой, что незаменим, однако в данном случае хаос, последующий за моим внезапным уходом, окажется недопустимым. Тем не менее свой интерес у меня есть. Твое имя известно Уайтхоллу, в особенности после дела Комински, имевшего место в прошлом году в ведомстве премьер-министра. Мне велено нанять тебя, чтобы выследить Эдварда Хайда. Именно это мы и обсуждали с премьер-министром за ужином сегодня вечером. Предписание получено из высших источников. – Майкрофт извлек из кармана и протянул брату продолговатый конверт, скрепленный витиеватой печатью на красном воске. У меня не было возможности изучить герб, поскольку Холмс немедленно сломал печать и развернул послание. Он быстро прочел его и поднял глаза на гостя.

– Это подтверждение твоих полномочий, – пояснил тот. – Если какой-нибудь чиновник вздумает тебе мешать, надо будет всего лишь показать этот документ, и препятствий как не бывало.

Холмс сложил письмо, достал бумажник и убрал его к прочим документам, которые носил с собой. После чего поинтересовался:

– А что, с инспектором Ньюкоменом консультировались относительно данного шага?

– Думаю, нет. Мне сказали, что решение было принято только сегодня днем.

Знаменитый сыщик улыбнулся – как мне показалось, немного злобно.

– Хорошо.

– Так ты берешься за дело?

– Мой клиент очарователен. Как джентльмен, я едва ли могу отказать.

Майкрофт поднялся. Он явно испытывал облегчение.

– Тогда я передам премьер-министру, что дело в надежных руках. – Он печально покачал головой. – Это интереснейшая загадка. Не будь я столь занят… – Он развел руками, не закончив фразу.

– Ты хочешь сказать, не будь ты столь инертным, – возразил младший Холмс, тоже поднимаясь и пожимая брату руку. – Передо мной можешь не задирать нос, Майкрофт. Для этого мы слишком хорошо знаем друг друга.

Наш посетитель пожал медвежьими плечами, выражая этим дружелюбное согласие, и прошел в смежную комнату, откуда в следующий миг вернулся со своими цилиндром и пальто.

– Если вдруг столкнешься с чем-то выше собственного понимания, – заявил он, натягивая пальто, – то меня можно найти в клубе ежедневно с без четверти пять до без двадцати восемь. Но не жди, что я буду сопровождать тебя повсюду.

– Одно только одолжение, – окликнул его Шерлок.

Уже взявшийся за дверную ручку Майкрофт замер и удивленно оглянулся.

Холмс достал свою трубку из вишневого дерева и принялся набивать ее табаком.

– Буду весьма признателен, если ты позволишь мне лично уведомить инспектора Ньюкомена. Нам будет о чем поговорить.

Когда Майкрофт ушел, согласившись исполнить просьбу младшего брата, я спросил своего друга, кто же обратился к нему за помощью.

– Самый очаровательный клиент, Уотсон, – ответил он, прикуривая трубку. – Или, вернее, клиентка, отказать которой немыслимо ни при каком раскладе.

При этих словах он склонил голову перед северной стеной нашего жилища, которую несколько лет назад украсил выбоинами от пуль, образующими инициалы нашей милостивой королевы.

IX. Адвокат вновь просит нас о помощи

– Да это же мои старые друзья Шерлок Холмс и доктор Уотсон! Пришли, несомненно, чтобы предложить свои услуги по делу о взрыве на Флит-стрит? Ну, на этот раз вы приехали зря, ибо оно уже раскрыто – меньше чем через двадцать четыре часа после совершения преступления! И это показывает, что, умело и сплоченно работая, детективы-практики способны добиться несравненно больших успехов, чем если бы они сидели дома и придумывали всякие хитроумные теории.

На следующее утро после нашего разговора с Майкрофтом Холмс, стоя среди шума и суеты лабиринта коридоров Скотленд-Ярда, терпеливо выждал, когда наш старый приятель инспектор Лестрейд закончит бахвалиться, и только потом заговорил.

– Доброе утро, инспектор, – произнес он благосклонно. – Значит, вы раскрыли это дело? Мои поздравления.

Человечек с хитрым выражением лица в полнейшем самодовольстве покачивался на пятках, сунув руки в карманы брюк.

– В эту самую минуту преступник уже за решеткой. Надеюсь, все рассказанное этим типом в присутствии стенографиста подтвердится: тогда ему и его дружкам светит виселица. Признайте же теперь, что ваш метод разглядывания табачного пепла и прочего, а затем сведения всего этого к какой-нибудь теории в некоторых случаях имеет свои преимущества, но есть и ситуации, когда фантазии совершенно излишни и цель достигается лишь усердием!

Полагаю, преступник в данном случае О’Брайен, не так ли?

Аэростат с лопнувшей оболочкой, кажется, рухнул бы не так быстро, как улетучилось самодовольство Лестрейда при этом простом вопросе Холмса. Он перестал покачиваться и уставился на моего товарища, как если бы тот взмахнул волшебной палочкой и превратил мрачное здание, где мы находились, в тыкву. Что, по сути, он и сделал.

– Кто вам рассказал? – вскипел наконец детектив. – Грегсон? Он пойдет на все, лишь бы… – Лицо его потемнело.

Холмс мягко рассмеялся:

– Вы двое, как я вижу, так и не поладили после дела в Лористон-Гарденс. Вынужден вас разочаровать, инспектор, я не видел Грегсона вот уже несколько недель. Мое мнение о взрыве сложилось еще вчера, когда я прочел о нем в «Таймс». О’Брайен был единственным из всех замешанных в нем, у кого имелись средства, мотив и возможность уничтожить здание, в котором располагается одна из самых влиятельных газет города. Его связи с ирландскими бунтовщиками хорошо известны в преступном мире Лондона. Но вовсе не это привело нас сюда сегодня.

– Что же тогда? – сердито спросил Лестрейд. Визит частного сыщика явно испортил ему настроение.

– У меня дело к инспектору Ньюкомену. Если вы будете столь любезны указать нам его кабинет…

– За углом, вторая дверь направо, – прервал его инспектор, слегка воспрянув духом. – Думаю, Ньюкомен будет весьма рад видеть вас: ведь сколько времени уже бедняга топчется на месте, пытаясь расследовать вестминстерское убийство. Не хотел бы я оказаться на его месте.

– Сомневаюсь, что меня ожидает радушный прием, – отозвался Холмс и, кивнув маленькому инспектору, пошел по коридору. Я последовал за ним.

Дверь в кабинет Ньюкомена оказалась открытой, так что мы вошли и едва не столкнулись с выбегавшим оттуда констеблем в форме. Его бледное лицо и невнятные извинения на ходу ясно дали мне понять: начальник только что устроил ему головомойку.

Первый же взгляд на толстого инспектора подтвердил данное впечатление. Склонившись над заваленным бумагами столом напротив двери и вцепившись мясистыми руками в его край, он весь так и кипел. Его близко посаженные глаза блестели под насупленными густыми бровями, словно металлические бусины, а рыжеватые усы ощетинились. Волосы на голове торчали во все стороны, словно он рвал их на себе. Воротник съехал набок, лицо приобрело свекольный цвет. Наш приход не способствовал улучшению его мрачного настроения.

– Кто вам позволил войти? – прогремел Ньюкомен. – Ей-богу, я усею этот пол значками, если хоть еще один констебль не выполнит прямой приказ начальства!

– Успокойтесь, инспектор, – холодно произнес Холмс. – Здесь, в Скотленд-Ярде, у меня есть друзья. Я пришел снова предложить свою помощь по делу об убийстве Кэрью.

– Убирайтесь! Я уже сказал вам, что не потерплю вмешательства частного сыщика в официальное полицейское расследование. Пускай кое-кто из моих коллег и считает, что не может обойтись без вас, но я не из их числа!

– Есть и те, кто с вами не согласен.

– Трамбл!

В ответ на его крик едва ли не мгновенно появился долговязый молодой констебль, которого мы видели в прошлый раз у жилища Хайда в Сохо.

– Вызывали, сэр?

– Проследи, чтобы этих джентльменов выпроводили из здания… И без церемоний!

Трамбл кивнул и ринулся было вперед, чтобы взять Холмса под руку. Однако мой друг ловким движением уклонился, залез во внутренний карман, извлек врученное ему Майкрофтом письмо и одним взмахом раскрыл его перед самым носом инспектора.

Все краски исчезли с лица Ньюкомена, когда его взгляд упал на герб внизу документа.

– Отставить, Трамбл, – произнес он подавленно. – Выйди и закрой за собой дверь.

– Как прикажете, сэр. – Молодой полицейский явно был сбит с толку, но развернулся и послушно удалился, захлопнув дверь.

Инспектор указал на два простых деревянных стула перед столом, и мы сели. Он рухнул в свое кресло, словно ноги его уже не держали.

– Я недооценил вас, – признал он тихо.

– Как и многие другие, – отозвался мой товарищ. Он убрал письмо в карман. – Я не особо стремлюсь изменить подобное отношение, поскольку оно дает мне определенные преимущества. Итак, инспектор, что вам удалось выяснить о нашем друге Хайде?

– Очень мало, иначе вас бы сейчас здесь не было. – Примирившись с создавшимся положением, детектив живо вводил нас в курс дела: – Этот человек – чудовище. И это очевидно не только из той жестокости, с которой было совершено преступление. Мы разыскали всех каких только можно его дружков и хорошенько допросили. То, что я услышал о нем, омерзительно. Хайд, кажется, водил знакомство с самыми закоренелыми подонками, и все же среди них не нашлось ни одного, кто бы не ужасался его поведению: этот тип ни в чем не знает меры. Совестливость ему неведома, жестокость – образ его жизни. Говорю вам, я выслушал истории, от которых у вас волосы встали бы дыбом. Однако мне так и не удалось выяснить хоть что-либо о его нынешнем местонахождении. Представьте, ни один человек ничего об этом не знает!

– Возможно, друзья просто не выдают его, – предположил я.

Ньюкомен покачал головой.

– У него нет друзей. Все, с кем я разговаривал, – это более чем подозрительный сброд, и, разумеется, многие из них имеют основания не доверять полиции. Но у меня создалось впечатление, что, знай они об убежище Хайда, они бы его выдали. – Инспектор щелкнул пальцами. – И дело не только в награде, которую мы объявили за поимку преступника. Вокруг этого человека сложилась такая атмосфера жестокости и ненависти, что его избегают абсолютно все, включая и тех, кого можно отнести к лондонскому дну. Однако, пускай хоть весь мир против этого негодяя, он все же должен где-то объявиться.

– Орудие убийства у вас здесь? – спросил Холмс.

Ньюкомен пошарил среди кучи бумаг на столе и вытащил крепкий деревянный цилиндр длиной, быть может, чуть менее полуметра, с железным наконечником на одном конце. Другой конец был расколот. Холмс взял улику и внимательно ее изучил.

– Узнаете, Уотсон? – обратился он ко мне.

– Определенно похоже на трость, которой Хайд угрожал нам у Штюрмера.

– Это она и есть. Несомненно, она раскололась в результате яростного удара. Думаю, мы можем безошибочно считать ее орудием преступления, повлекшего за собой безвременную смерть сэра Дэнверса Кэрью. – Он вернул обломок инспектору.

– А вы в этом сомневались? – спросил тот.

– Я ни в чем не сомневаюсь, пока не увижу улику. Однако довольно легко сделать ошибочные выводы, когда сталкиваешься со столь тяжелым преступлением, как убийство. Обычно газетные отчеты не стоит воспринимать всерьез.

Инспектор заерзал под пристальным взглядом Холмса.

– Согласен. Что ж, я предоставил вам все, что нам известно. Кроме, конечно же, обугленной чековой книжки, о которой вы, несомненно, уже знаете. Надеюсь, вы не забудете о нас, если у вас что-нибудь появится. Хотя я не думаю, что подобное произойдет.

– Представьте, кое-что у меня уже появилось.

– Уже? – Выражение на осунувшемся лице шотландца было не столь благодарным, каким при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы быть. – И что же?

– Система. Разве вы не видите ее? Убийство сэра Дэнверса, вопиющий случай с маленькой девочкой, нападение на безногого нищего – напомните как-нибудь рассказать вам о последнем, весьма пренеприятная история, – мотивом каждого из известных преступлений Хайда являлось не что иное, как злоба. Отнюдь не жажда наживы и даже не месть. Насколько я могу судить, исходя из своих обширных знаний истории преступлений, случай беспрецедентный. Разве был бы возможен ужасающий разгул Бёрка и Хэра[13], если бы непомерно ограниченные медицинские практики того времени не выплачивали вознаграждение за необходимые им трупы, которые злоумышленники и доставляли. Бетси Фрэнсис и Мэри Тиррелл могли бы сегодня жить, если бы страхи молодого Джорджа Херси не сподвигли его накачать их слабые организмы огромными дозами стрихнина. Стремление выжить подтолкнуло переселенцев из отряда Доннера к убийствам и каннибализму… – Холмс методично загибал пальцы, приводя примеры из своих всесторонних исследований темной стороны человеческой природы. От этого зловещего перечня могла дрогнуть даже самая закаленная и ожесточенная душа вроде ньюкоменовской. Поняв, что сказал достаточно, мой друг завершил свою тираду следующим образом: – Дело в том, инспектор, что мы столкнулись с воплощенным злом. Распространенное объяснение, будто Хайд безумен, в данном случае просто не подойдет. Я встречался с этим человеком и уверяю вас: более здравомыслящего найти сложно.

– И каково ваше заключение?

– Пока у меня его нет. Но я убежден, что где-то в этой гипотезе и кроется ключ ко всему делу. Быть может, если мы оба будем работать над ним с противоположных сторон…

– Я попросил бы вас не объяснять мне, в чем заключается моя работа, мистер Холмс. – Тон инспектора снова был холоден. – Однако я ценю ваши усилия, даже столь безрезультатные. Если же вы по случайности наткнетесь на нечто важное, то, уверен, вам достанет здравого смысла заглянуть в мой кабинет.

– Вы будете первым, кто это узнает. – Холмс поднялся. – До свидания, инспектор, и благодарю вас за сотрудничество.

– Ну и чего вы добились этим визитом? – спросил я своего товарища, когда мы вышли из мрачного помещения Скотленд-Ярда на тусклый утренний свет. Снег теперь валил вовсю.

– По крайней мере, самоудовлетворения, – ответил он, остановившись раскурить трубку под козырьком подъезда. – Воспоминание о том, как внезапно изменилось выражение лица Ньюкомена, когда он увидел, кто предоставил мне полномочия, будет согревать меня в холодные ночи, когда я впаду в старческий маразм. С практической же стороны, я поставил в известность о своем участии в деле тех, у кого больше всего возможностей помешать моему расследованию, что впоследствии избавит нас от некоторых трудностей.

– Если говорить о последствиях, – заметил я, – то действия Аттерсона могут привести к весьма печальному результату.

Я отпустил это замечание, увидев, что на противоположной стороне улицы резко остановился кэб и из него выскочила высокая и худая фигура адвоката. Он едва ли остановился, чтобы расплатиться с извозчиком, а затем со всех ног кинулся в нашем направлении, уклоняясь от трясущихся экипажей и лавируя между: движение в этом оживленном квартале было соответствующим. Когда Аттерсон приблизился, по его тяжелому дыханию и пунцовому лицу я догадался, что сегодняшнее утро выдалось для него весьма напряженным. Он вот-вот мог оказаться под копытами лошади или под колесами повозки, доверху нагруженной бочонками с виски для какой-нибудь пивной, когда мы с Холмсом бросились вперед и вытащили его на обочину – лошади пронеслись мимо. Мы помогли адвокату пересечь тротуар и добраться до здания, которое только что покинули, где он прислонился к стене, хрипя и вытирая мокрым льняным платком пот со лба.

– Аттерсон, вы в порядке? – спросил у него Холмс.

Адвокат кивнул, все еще задыхаясь.

Я взял его запястье и, сверяясь с секундной стрелкой своих часов, измерил пульс.

– К счастью, пульс замедляется, – сообщил я сыщику через некоторое время, убирая хронометр в карман жилета.

– Он чуть не остановился совсем, – озабоченно проговорил Холмс. – Что случилось, Аттерсон? Джекил?

Тот снова кивнул.

– Ваша хозяйка сказала мне, куда вы отправились. – Слова вылетали из него между судорожными вдохами. – Я боялся, что потеряю вас. – Вытащив смятый обрезок бумаги из кармана пальто, Аттерсон протянул его Холмсу. Тот взял его и, едва взглянув на написанное, поднял нетерпеливый взгляд на адвоката.

– Я это уже видел: записка Хайда Джекилу, которую вы мне показывали три месяца назад. В чем дело?

– Есть еще. – Дыхание Аттерсона уже значительно успокоилось, а цвет лица был близок к обычному. Он снова сунул руку в карман, из которого достал записку, и, ничего там не обнаружив, принялся по очереди обшаривать все остальные, пока наконец не извлек еще один листок, покрупнее первого, и снова протянул его Холмсу. Тот бросился на него, словно гончая, почуявшая добычу.

– После обеда в тот день, когда я показал вам записку Хайда, – начал объяснять адвокат, – я сидел в рабочем кабинете вместе со своим клерком, мистером Гестом, и тут посыльный принес подписанное Генри Джекилом приглашение на ужин, которое я вам только что вручил. Гест неплохо разбирается в почерках, и я из любопытства дал ему ознакомиться с оригиналом послания Хайда – посмотреть, что он в нем поймет. Когда он увидел приглашение Джекила, то попросил изучить и его. Я дал, и после сравнения он сказал…

– …Что оба текста написаны одной рукой, – закончил сыщик и, быстро просмотрев листки, вернул их адвокату. – Этот ваш Гест совершенно прав. Я сказал вам тогда, что почерк пытались замаскировать, причем довольно топорно. И поскольку, если верить дворецкому, никакого письма в тот день не приносили, из этого естественным образом следовало, что Джекил сам подделал его. Вы, однако, были совершенно не расположены принимать подобную гипотезу, поэтому я оставил ее при себе. Вы поставили меня в шаткое положение, мистер Аттерсон. Из уважения к вам и вашему клиенту я совершил уголовное преступление, утаив от полиции улику. Почему вы не пришли ко мне с этой информацией три месяца назад? Теперь вам за многое предстоит ответить, – закончил он сурово.

Аттерсон с пристыженным видом повернулся к нему. Холмс поднял руку, останавливая его объяснения:

– Ни слова. Вы покрывали своего друга. Я больше не буду тратить время, указывая на глупость такого поведения, раз подобные лекции в отношении вас оказались бесполезными. Теперь следующий вопрос: что же произвело столь внезапный переворот в ваших чувствах?

Адвокат с беспокойством огляделся по сторонам: мимо непрерывным потоком шли пешеходы.

– Мы можем поговорить где-нибудь в более спокойном месте?

– Тут рядом есть заведение «У Симпсона», – предложил Холмс. – Если для вас не слишком рано, Аттерсон, думаю, мы могли бы обговорить все за стаканчиком-другим хереса.

Наш бывший клиент не возражал, и когда мы расселились в упомянутом ресторане за стол, водрузив в центр его бутылку восстанавливающего силы напитка и наполнив им стаканы, Аттерсон приступил к своему повествованию.

– Моя задержка относительно предъявления этой убийственной улики, возможно, покажется более оправданной, когда я объясню все обстоятельства, – начал адвокат, угрюмо уставившись в свой стакан. – Во-первых, конечно же, мне было тяжело думать, что человек, которого, как я считал, я понимаю более кого бы то ни было, подвергает опасности свою карьеру, покрывая убийцу. До этого я опасался, что причиной является шантаж, однако теперь начал испытывать серьезные сомнения в здравомыслии Джекила, но, памятуя о постыдном состоянии наших ведущих психиатрических учреждений, избегал рассказывать о том, что узнал, дабы не обрекать своего дражайшего друга на жалкое существование.

Однако шло время, призрак Эдварда Хайда постепенно исчезал из нашей жизни, и я начал замечать в Джекиле определенную перемену к лучшему. Он словно заново родился со всем нерастраченным идеализмом молодости. Джекил перестал быть затворником и возобновил все свои старые знакомства, возвратился к медицинской практике (а, да будет вам известно, он частенько лечил неимущих, не требуя взамен ни малейшего вознаграждения) и даже стал регулярно посещать церковь, чего прежде никогда не делал. Его дух воспарил выше, чем я когда-либо знал, словно доктор наконец-то изгнал из себя того демона, что грозил низвергнуть беднягу в глубочайшие бездны ада, и примирился со своими неугомонными устремлениями. В свете этого, быть может, вы поймете, почему я счел за лучшее предать забвению всю историю с Хайдом – его исчезновение, так сказать, в некоторой степени послужило возмещением убийства сэра Дэнверса. Ну а потом…

Это началось утром двенадцатого января. В тот день впервые после убийства двери Джекила оказались закрытыми для меня. Его дворецкий объяснил, что хозяин испытывает недомогание и никого не принимает. Тогда это меня не обеспокоило, ибо не далее как четыре вечера назад я ужинал у Джекила в небольшом обществе, среди приглашенных был и Гесте Лэньон, и это была веселая товарищеская вечеринка, обещавшая впереди лишь светлые дни, и ничего более. И вправду казалось, что два доктора смогут навести мост через расселину, разделявшую их более десятилетия. Я вернулся четырнадцатого, а потом еще раз пятнадцатого, но Джекил так и не принял меня. Подобное внезапное возвращение к его былому затворничеству встревожило меня, и, как следует поразмыслив, семнадцатого, то есть прошлым вечером, я отправился навестить Лэньона.

Похоже, здесь самообладание покинуло адвоката, и он быстро глотнул из стакана темной жидкости. Затем продолжил с многозначительной интонацией:

– Мистер Холмс, я никогда прежде не видел столь быстрой перемены в человеке, какую заметил в докторе Лэньоне прошлым вечером. Всего лишь каких-то девять дней назад он был самим воплощением здоровья, теперь же я оказался перед человеком на грани смерти, а таковых я немало перевидал на своем веку. Прежнего здорового и цветущего цвета лица как не бывало, он был бледен, как привидение, и ужасно изнурен, а плоть его обвисла на костях, словно пожелтевшее белье на вешалке. Голос Лэньона дрожал, и когда он, впустив меня, двинулся в комнаты, то шаркал как человек, конец которого близок. Я весьма опасаюсь, что бедняга не дотянет до весны.

Он объяснил, что пережил потрясение, от которого ему уже не оправиться, и впереди его ждет только могила. Но что еще хуже, как я заключил из слов доктора, он только рад этому. Когда же я упомянул Джекила, на его землистых щеках появились красные пятна и он запретил мне произносить это имя впредь. Потом Лэньон вдруг заявил, что для него Генри Джекил уже мертв. Вот так нынче обстоит дело, и, полагаю, нет особой нужды добавлять, что я провел бессонную ночь, прежде чем решился прийти к вам. – Адвокат вздрогнул и посмотрел на моего товарища глазами, в которых словно заключалось все страдание мира. – Мистер Холмс, неужто вы ничего не сможете поделать, чтобы остановить этот поток несчастий?

– Не могу ничего обещать, – ответил тот, чей стакан так и остался нетронутым. – Возможно, уже слишком поздно.

– Я знаю, что не имею права просить вас о помощи. – Голос Аттерсона теперь был лишь слабым шепотом. – Но я прожил на земле вот уже пятьдесят лет, и друзей вроде Джекила или Лэньона у меня больше не появится. И я не хочу провести остаток своего существования в одиночестве.

Не получив никакого ответа, адвокат встал и, пробормотав слова прощания, повернулся взять свои шляпу и пальто. Холмс подался вперед и схватил Аттерсона за рукав. Тот обернулся. Их взгляды встретились.

– Я сделаю все, что смогу, мистер Аттерсон, – сказал сыщик. – Большего обещать не могу.

– Благослови вас Господь, мистер Холмс. – Глаза Аттерсона заблестели от слез. Затем он покинул ресторан.

– Уотсон, не хотите попробовать себя в роли детектива? – спросил мой товарищ, когда мы выходили.

– Каким бы умением я ни обладал в этой области, мне в любом случае далеко до вас, – ответил я, охваченный любопытством после столь необычной просьбы.

– Вы не можете знать, пока не попробуете.

– И чего же вы хотите от меня?

– Можете провести перекрестный допрос?

Мною овладела самоуверенность. В продолжение довольно краткой карьеры в качестве военного хирурга в Афганистане мне весьма часто доводилось наблюдать за полковыми медиками, которые посредством продуманных вопросов и ответов выясняли, действительно ли предполагаемый пациент болен или же попросту симулирует, и порой я даже принимал участие в этих беседах. Я вообразил себя мастером в искусстве перекрестного допроса, который во многих отношениях столь же важен для медика, как и для судебного адвоката. Наконец-то нашлась область, где я мог заслужить восхищение человека, которым сам всегда восхищался более остальных.

– И кого я должен допросить?

– Доктора Гесте Лэньона с Кавендиш-сквер.

– Это потребует величайшей деликатности, – нахмурился я. – Если Аттерсон сказал правду, этот человек находится при смерти, и мне бы не хотелось послужить непосредственной ее причиной.

– Совершенно верно. – Холмс снова набивал трубку. – Именно поэтому я и доверяю это дело вам, человеку наиболее тактичному и чувствительному из всех, кого я знаю. Разговорите его, Уотсон. Узнайте, что замышляет Джекил. Нас явно больше не впустят к нему в дом, и все же я испытываю уверенность, что именно со стороны милейшего доктора и надо искать разгадку.

– А вы чем займетесь?

Холмс раскурил трубку, сделал глубокую затяжку и, выпустив дым, озорно улыбнулся: