Доктор Джекил и мистер Холмс Эстелман Лорен

X. Человек в кэбе

Доктор Гесте Лэньон жил в изящном старом доме на пересечении Уигмор и Харли-стрит, в самом центре медицинского квартала. Четырехэтажное кирпичное здание возвышалось над большинством соседних домов и, судя по его виду, было возведено во времена Якова I. Каменные ступени, ведшие вверх к входной двери, за долгие годы истерлись бесчисленными ногами до ям. Едва лишь я потянул латунную ручку звонка, как заделанная железом дубовая дверь словно на стержне повернулась внутрь, и передо мной предстал слуга с непроницаемым выражением лица, рубцы шрамов на котором навели меня на подозрение, что по совместительству он исполняет и обязанности телохранителя. Я отложил данную информацию в памяти, чтобы позже сообщить ее Холмсу.

– Да? – Его голос напомнил мне звук наждака, которым неторопливо обрабатывают твердую древесину.

– Меня зовут доктор Уотсон, – представился я, протягивая свою визитку. – Я хотел бы поговорить с доктором Лэньоном.

Парень даже не шелохнулся, чтобы взять ее.

– Доктор Лэньон очень болен. Он никого не принимает. – Дверь начала закрываться. Подражая Холмсу, я поставил ногу на порог. Тяжеленная дверь едва не раздавила ее. Я прикусил губу, чтобы не вскрикнуть.

– Думаю, он все-таки примет меня. – Каким-то образом мне удалось произнести это спокойно. – Мне необходимо поговорить с вашим хозяином о докторе Джекиле. Точнее, о докторе Джекиле и мистере Хайде.

Какое-то время слуга раздумывал.

– Подождите здесь, пожалуйста. – Он снова начал закрывать дверь, остановился и выразительно посмотрел вниз. Я убрал ногу. Дверь с раскатистым грохотом скользнула в косяк.

Воспользовавшись возникшей паузой, я уселся на верхнюю ступеньку и принялся массировать ушибленную ступню. За этим занятием меня и застало новое появление слуги. Я поднялся на ноги.

Лицо его было таким же невыразительным, как и прежде.

– Доктор Лэньон примет вас. – Он отступил в сторону.

По короткому коридору, стены которого были несколько неуместно, на мой взгляд, увешаны довольно недурной современной акварелью – несомненно, с целью избавить пациентов от страхов, что методы лечения данного эскулапа не поспевают за временем, – меня провели в весьма удобный смотровой кабинет. Здесь присутствовала медицина в различных ее проявлениях: книжные полки, битком набитые медицинскими журналами в кожаных переплетах, ненавязчиво выставленный на столике подле двери микроскоп в окружении предметных стекол и в конце комнаты дубовый шкаф с ящиками, маркированными в алфавитном порядке. Верхний ящик был открыт, и его содержимое – примерно с десяток светло-коричневых папок, распухших от бумаг, – штабелем возвышалось на небольшом столе перед шкафом. Особых подробностей, однако, мне разглядеть не удалось, поскольку тут не горело ни одной лампы и комната освещалась, помимо пламени в огромном старинном камине с другой стороны, лишь светом, просачивавшимся через плотно занавешенное окно, из-за чего углы помещения были погружены во мрак.

Человек, сидевший в старомодном кожаном кресле в одном из этих углов, при моем появлении поднялся и стоял, покачиваясь. Он не предпринял попытки обменяться рукопожатием, так что я тоже не стал протягивать ему руку. В сумраке черты лица его были неразличимы.

– Мы с вами где-нибудь встречались, доктор Уотсон? – спросил он рассеянно. В его голосе слышалась едва заметная дрожь, каковая порой свойственна старикам на пороге смерти.

– Не думаю, – ответил я. – Мы вращаемся в разных кругах.

– И все же у нас как будто есть общий знакомый, Генри Джекил.

Последние два слова хозяин дома словно выплюнул. Теперь мне открылось его затаенное чувство горечи, как будто единственное, что еще придавало ему силы. Он прошаркал к середине комнаты, где на его лицо упала полоса бледного света из окна.

Опытный врач вроде меня едва ли может столкнуться с чем-то новым в смерти, и все же мне подумалось, что никогда еще я не находился в присутствии человека, на котором она запечатлелась бы более явственно, чем на Гесте Лэньоне. Я увидел залысины, но они явно были следствием некоей внезапной болезни, нежели систематического разрушительного воздействия возраста – среди седых волос на черепе местами проглядывали крупные участки розовой кожи. Его светло-карие глаза помутнели и запали, цвет лица был болезненно-бледным, а широкие челюсти – возможно, некогда ангельские, лишь в последние годы приобретшие бульдожью крепость, указывающую на сварливую старость, – теперь одрябли и крайне нездорово поблескивали. Багровые круги под глазами говорили о слишком многих ночах, проведенных без сна, а впалые щеки – о слишком многих днях, когда организм его не получал достаточного питания. Аттерсон не сильно ошибался, предсказывая, что его старый друг не переживет зиму, хотя, на мой опытный глаз, он вполне мог протянуть до марта.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, – сказал он, разглядывая меня из глубоких впадин глазниц. – Я не питаю иллюзий на этот счет, мне осталось от силы недели две. И сейчас я как раз обновляю истории болезни своих пациентов, дабы передать их врачам, которым оставляю свою практику. – Лэньон кивнул на кипу папок на столе. – Поэтому времени у меня только на то, чтобы выслушать ваше дело без всяких обиняков.

– Может, мы сядем?

Ему было слишком тяжело стоять, чтобы вступать в спор. Он махнул рукой на изогнутое кресло возле своего кожаного, вернулся на свое место и буквально свалился в него, словно затраченное на эти несколько шагов усилие было для него чрезмерным.

– Я представляю Шерлока Холмса, знаменитого частного сыщика, – начал я. – Он был нанят властями для расследования убийства сэра Дэнверса Кэрью, последовавшего три месяца назад. Едва ли имеет значение, каким образом мы вышли на доктора Джекила, достаточно отметить лишь сам факт. Насколько я понимаю, вы с Джекилом старые друзья?

В этот момент бледные щеки хозяина приобрели почти нормальный цвет, хотя, возможно, мне это лишь показалось: уж очень темно было в том углу, где он сидел, не утруждал себя тем, чтобы зажечь лампу.

– Наши отношения с Генри Джекилом, которые можно было бы назвать дружбой, полностью исчерпаны. Я считаю его мертвым.

– Могу я спросить почему?

– Спросить можете, но ответа вы не получите.

Я зашел с другой стороны:

– Тогда, может, расскажете о былой дружбе? Когда вы познакомились?

– Слишком давно, чтобы иметь желание или силы вспомнить. Мы закончили Эдинбургский университет в одном и том же году. О, черный то был год, выпустивший Генри Джекила в мир! – Голос Лэньона дрожал от ярости и слабости. Я встревожился за его жизнь.

– Успокойтесь, – сказал я. – Насколько я понимаю, около десяти лет назад между вами и Джекилом возникли разногласия. Что вызвало разрыв отношений?

Он колебался, прежде чем ответить. Наконец заговорил небрежным тоном:

– Ах, ерунда: несовпадение мнений по некоему научному вопросу, знаете ли. Я даже сейчас толком и не помню, в чем он заключался. Полагаю, коли вы сам медик, то понимаете, как ревниво каждый из нас держится своих любимых теорий.

– Кажется, из-за этого вы избегали общества друг друга целых десять лет?

Он не ответил. Я не сдавался:

– Как Джекил относится к вам?

– Не знаю и знать не желаю.

– Мне известно, что вы были на ужине у Джекила совсем недавно, восьмого числа. Что произошло с тех пор, что ваши чувства к нему столь охладели?

На мгновение глаза Лэньона расширились от удивления. Но затем он снова напустил на себя безразличие.

– Аттерсон, конечно же. Он был там. Разумеется, это он рассказал вам, что мы вместе ужинали. Поначалу мне показалось, что вы обладаете некими выдающимися способностями.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Доктор, разве вы не видите, что я не желаю говорить об этом мертвеце?

– Зачем же тогда вы согласились встретиться со мной?

– Я подумал, что вы, быть может, решили вопрос отношений Генри Джекила и Эдварда Хайда, в коем случае я охотно помог бы вам покончить с этим делом, предоставив всю информацию, которой обладаю. Теперь я вижу, что вам известно даже меньше, чем мне.

Я подался вперед, сердце мое заколотилось.

– То есть вы знаете что-то, чего не знаем мы?

Выражение лица Лэньона говорило, что он жалеет о сказанном. Он стиснул зубы.

– То был лишь оборот речи. Мне неизвестно ничего, чем я мог бы вам помочь.

– Я вам не верю, – заявил я. – Откуда вам известно об Эдварде Хайде?

– Но вы же сами сообщили цель своего визита.

– Действительно, я сказал вашему слуге, что пришел поговорить с вами о докторе Джекиле и мистере Хайде. Но я не упоминал имени последнего. – Я уставился на Лэньона, стараясь повторить пронизывающий взгляд моего друга.

Он едва заметно холодно улыбнулся.

– Нельзя поймать в ловушку честного человека, доктор. Имя Эдварда Хайда в связи с убийством Кэрью вот уже несколько месяцев на все лады склоняется прессой. Кроме того, я, кажется, припоминаю, что Аттерсон спрашивал меня об этом человеке приблизительно год назад.

– Вашей замечательной памяти можно только позавидовать.

Он не ответил.

– Вы знаете гораздо больше, чем говорите, – гнул свое я. – Обязан предупредить вас, доктор: вам придется туго, если позже выяснится, что вы были причастны к этому делу и не захотели поспособствовать его раскрытию.

– Вот уж что меня совершенно не пугает: к середине февраля я буду трупом. И что тогда сделают блюстители закона – выкопают меня и посадят на скамью подсудимых? – Он умолк. Его худое лицо смягчилось. – Вы ищете истину, доктор Уотсон, и в этом я вам симпатизирую. Могу лишь сказать, что существуют законы, по которым человек должен жить, чтобы не низвергнуться в мир, где ложь есть истина, а зло есть добро, в тот безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком. Джекил нарушил эти законы. Он проник в сей запретный мир. Не пытайтесь следовать за ним. В противном случае вы тоже себя погубите.

Какое-то время мы молча сидели, не сводя глаз друг с друга. Слышно было лишь, как потрескивают дрова в камине да тикают часы на каминной полке. Наконец я положил руки на подлокотники кресла.

– Это все, что вы можете сказать относительно данного дела?

Он кивнул – немощное движение было едва заметно в сумерках. Я встал.

– Позвоните слуге, – проговорил Лэньон, указывая на шнур над столом. – Он проводит вас.

– В этом нет необходимости. Впрочем, раз уж вы сами упомянули об этом человеке, позвольте заметить, что для человека вашего положения он представляет собой весьма странный тип слуги.

– Он больше чем мой слуга. Он мой телохранитель.

– Я так и думал. Опасаетесь за свою жизнь в самом конце игры?

– Ничего подобного. Просто есть один посетитель, которого я не хотел бы принимать в своем доме. Грегори – так зовут слугу – следит за этим.

– Хайд?

Лэньон поднял на меня взгляд. На краткий миг глаза его прояснились, в зрачках вспыхнул огонь.

– До свидания, доктор, – только и ответил он.

Я чопорно поклонился и оставил его одного умирать.

Бредя потом по Харли-стрит, я едва ли замечал, что снова пошел снег, а усилившийся ветер бросает мне в лицо острые льдинки: настолько был я погружен в размышления о недавнем разговоре. Скудная информация, полученная от Лэньона, выглядела весьма загадочно, и обнаружить в ней какой-то смысл было за пределами моих способностей. Что он имел в виду, говоря, что Джекил проник в «безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком»? Не был ли то намек, что Джекил сошел с ума? Если да, то почему Лэньон сразу же так и не сказал? И почему он повернулся спиной к своему старому другу в то самое время, когда, судя по всему, Джекил нуждался в нем более всего? Наконец, что это было за страшное потрясение, которое, как он сказал Аттерсону, и послужило причиной его стремительного угасания? Но я так ни до чего и не додумался, словно мой мозг оцепенел от мороза, подобно рукам и лицу. Я столь погрузился в задумчивость, что сошел с тротуара и едва не угодил под кэб, когда тот промчался лишь в десятке сантиметров от моего левого плеча, сбив ветром с меня шляпу.

Я в испуге поднял глаза, и передо мной предстало лицо единственного пассажира, высунувшего голову, чтобы посмотреть, что это за болван едва не расстался с жизнью по собственной неуклюжести. И при виде узких волчьих черт, скученных в центре огромной головы под полями котелка пассажира, у меня по спине пробежала дрожь. Мигом позже он исчез, отпрянув назад так же резко, как черепаха втягивает голову под защитный панцирь. Лошадь сразу же прибавила ходу, и кэб растворился в бурлящей пелене снега. Однако произошло это не настолько быстро, чтобы меня не охватил внезапный приступ отвращения в тот самый момент, когда наши глаза встретились. Во всей Англии был лишь один человек, способный вызвать подобную необъяснимую реакцию, и о нем не было никаких вестей с той самой ночи, когда он зверски убил сэра Дэнверса Кэрью.

XI. Я преследую убийцу

Не знаю, сколь долго после отъезда кэба с его зловещим пассажиром я стоял, уставившись на опустившийся за ним снежный занавес. Дерзость этого человека превосходила все мыслимые рамки: преследуемый буквально на каждом клочке суши, он средь бела дня раскатывал по самому оживленному району Лондона, как будто и не было никакого убийства. Я-то воображал, что Хайд трясется в какой-нибудь промозглой лачуге, из страха перед виселицей даже не помышляя покидать ее. Нечто непристойное заключалось в его самонадеянности, словно выражавшей затаенное презрение к установленному порядку. Я стоял, ошеломленный его наглостью.

В конце концов, однако, я стряхнул с себя ступор и дико огляделся по сторонам в поисках средства преследования. На удачу, как раз в этот момент приближался другой кэб. Я бросился на тротуар и отчаянно замахал ему.

Передо мной мелькнуло раскрасневшееся лицо возницы, обрамленное массивными белыми бровями. Я запрыгнул внутрь, заклиная его не упускать кэб впереди.

– Сделаем, начальник, – отозвался он, и мы тронулись.

Мы заметили кэб убийцы, как раз когда он поворачивал на запад на Куин-Энн-стрит, и последовали за ним. Очевидно, Хайд не догадывался о погоне, так как его транспортное средство двигалось по скользкой мостовой, придерживаясь обычной скорости. Вокруг кружили снежные хлопья – то редко, то густо, затмевая порой кэб впереди, – но он неизменно снова оказывался на виду, распознаваемый благодаря характерному красному перу в ленте на шляпе извозчика. Мы держались на благоразумном расстоянии. На Уэллбек-стрит экипаж повернул на юг. Осторожно выждав несколько секунд, мы повернули за ним.

Здесь Хайд наверняка стал что-то подозревать, поскольку на Уигмор-стрит его кэб взял на восток, описав полный круг, если считать с того места, где я его обнаружил на Харли-стрит. Я высунулся и приказал вознице проехать Уигмор и остановиться у тротуара за перекрестком.

Мои рассуждения оказались правильными, поскольку несколько мгновений спустя кэб Хайда пересек дорогу перед нами, направляясь на запад в сторону Марилебон-лейн. То, что мы не повернули за ним на Уигмор-стрит, вероятно, убедило злоумышленника в беспочвенности его опасений. Я выждал несколько секунд и, стукнув тростью в крышу, велел своему извозчику двигаться дальше. На следующем перекрестке мы повернули направо и вновь возобновили преследование.

С чавкающими звуками, вылетавшими из-под колес, мы катились по жиже, то и дело замедляя скорость, чтобы не наехать на перебегавших через улицу пешеходов: спасаясь от холода и сырости, они все как один передвигались, подняв воротники и опустив головы. При таких обстоятельствах не упускать экипаж Хайта из виду было весьма затруднительно, но мы все же не сдавались. К счастью, мой возница оказался непревзойденным мастером в подобного рода деле, поскольку вопреки множеству препятствий расстояние между двумя кэбами не увеличивалось и не уменьшалось.

Однако все наши ухищрения оказались напрасны, поскольку на Марилебон я заметил звероподобный профиль убийцы, который высунулся из окна и оглянулся в нашу сторону. Он тут же исчез, раздался щелчок кнута, и преследуемый кэб с брызгами снега из-под колес рванул вперед. На Оксфорд-стрит он повернул на одном колесе на запад и скрылся за углом здания. Я стукнул в крышу, подгоняя возницу, и тут же был отброшен на сиденье назад: это наша лошадь пустилась во весь опор.

Повернув, мы уже не обнаружили кэб Хайда, однако вид зеваки, свирепо очищавшего брюки от грязи на юго-восточном углу Дьюк-стрит, подсказал нам, в каком направлении он движется. На Дьюк мы снова его заметили – фалды кучера развевались в такт яростным взмахам кнута, грязь и вода летели на пешеходов, разбегавшихся во все стороны, чтобы не оказаться под копытами лошади. Вслед неслись проклятия и потрясания кулаками. Я почти не обращал на них внимания, так же как и на те, что были обращены в наш адрес, когда мы в погоне за Хайдом обрызгивали горемык по новой.

Мы прогромыхали по Брук-стрит на Гросвенор-сквер, и тут нас заметил констебль. Он бросился к нам, со всей мочи дуя в свисток и жестами приказывая остановиться. Поняв, что мы не собираемся подчиняться, он поспешил отскочить с нашего пути. Пронесшись мимо, мы окатили полисмена грязью от шлема до ботинок. Свисток тут же умолк, а самого констебля отбросило назад, и он, отчаянно размахивая руками, со звучным всплеском растянулся посреди огромной лужи.

Меня охватило чувство вины, но у нас просто не было времени останавливаться и помогать полисмену, поскольку кэб Хайда стремительно отрывался от нас. Я сделал себе зарубку в памяти: при первой же возможности внести пожертвование в фонд вдов полицейских – и тут же позабыл о досадном происшествии.

Впереди от тротуара у отеля «Клариджез» как раз отходил полный пассажиров омнибус, и в этот момент с ним поравнялся кэб Хайда. Он едва увернулся от громоздкого омнибуса, когда тот понесло вправо и затем влево, дико бросая из стороны в сторону по скользкой мостовой. К тому времени, когда подлетели мы, в промежуток между омнибусом и встречным потоком втиснуться было уже невозможно, и мой кучер без малейших колебаний подхлестнул кнутом лошадь и направил ее на тротуар слева, вызвав совершеннейший переполох среди пешеходов. Тут наш кэб так тряхануло, что от одного из моих зубов откололся кусок, после чего мы выскочили назад на дорогу и помчались дальше. Я высунулся в окно, желая посмотреть назад: лошади из упряжки омнибуса ржали и били копытами воздух, а сам неустойчивый транспорт опасно накренился из-за сместившегося веса запаниковавших пассажиров на втором этаже. Я спешно вознес краткую молитву об их безопасности, после чего снова обратил все свое внимание на дорогу впереди.

Двигаясь по Нью-Бонд-стрит, столь любимой портными и франтами, мы выбрасывали из-под колес мощные каскады грязи на множество дорогостоящих костюмов и пальто, чем, осмелюсь сказать, чуть не вызвали остановку сердца у их владельцев. Впрочем, выражения, доносившиеся до нас, пока мы мчались по кварталу, были более уместны для облаченных в лохмотья обитателей Ист-Энда.

Переходивший Кондуит-стрит продавец жареных каштанов, увидев несущегося прямо на него Хайда, бросил свою тележку посреди улицы и отпрыгнул назад. Кэб промчался между ними. Бедный парень только-только успел подхватить свою тележку обратно, как на дороге появились мы. Пытаясь избежать столкновения, возница взял вправо и левым колесом зацепил край этого, с позволения сказать, транспортного средства, тем самым опрокинув его и усыпав всю улицу дымящимися горячими каштанами. Торговец же исполнил безукоризненный кульбит и приземлился среди кучи своего товара в канаве у левой обочины. Прежде чем он успел подняться, на сцене появилась орава беспризорников, которые моментально расхватали все каштаны и незамедлительно удрали со своей добычей. Оглянувшись напоследок, я увидел разгневанную фигуру, подпрыгивающую посреди улицы, издающую бессвязные вопли и потрясающую костлявыми кулаками над головой.

К тому времени пассажиры обеих двуколок уже привыкли к причитаниям полицейских свистков со всех сторон, потому возница Хайда совершенно не обратил внимания на констебля, регулировавшего движение на перекрестке Берлингтон-Гарденс, когда тот засвистел на него и поднял руки. Кэб достиг самого центра перекрестка, и тут слева от него возникла груженная бревнами гигантская повозка, запряженная четверкой лошадей. Столкновение было неизбежно. Наш кэб, едва не опрокинувшийся на коварной поверхности улицы, занесло по дуге метров на пятьдесят, после чего мы остановились. Возница грузовой повозки, обнажив зубы в решительной гримасе, вскочил и что есть силы натянул вожжи, да так, что под его изношенным пальто даже взбугрились мышцы. Лошади встали на дыбы, однако инерция повозки оказалась для них слишком велика, и ее развернуло в сторону, ударив о газовый фонарь на углу, который рухнул на ее заднюю часть. Затем повозка встала на два колеса, замерев подобным образом на, казалось бы, невероятный промежуток времени, и наконец все-таки перевернулась, в щепки разбившись о мостовую. Груз ее высыпался, что сопровождалось серией оглушительных ударов. Кучер же за мгновение до удара нырнул с места головой вперед и растянулся по улице. Мигом позже он вскочил, потрясенный, но явно не получивший повреждений физического характера. К тому времени кэб Хайда, который даже не притормозил, был на полпути к Пиккадилли.

Улица начала заполняться людьми, совершенно игнорировавшими попытки изможденного констебля привнести в хаос хоть какой-то порядок. Мы осторожно объехали следы крушения и медленно продвигались, пока не миновали толпу, после чего вновь перешли на галоп.

Хайд повернул на восток к Пиккадилли и в совершенно безрассудном для столь оживленной улицы темпе продолжал движение. Мудростью тот день не полнился, и мы бросились за ним с той же скоростью. Снег теперь обильно валил крупными мокрыми хлопьями, превращавшими и без того опасную мостовую в сущее стекло. Остальное движение большей частью замедлилось и едва ли не полностью остановилось. Транспорт Хайда лавировал между кэбами, четырехколесными экипажами и грузовыми повозками, словно иголка в пяльцах. Мы делали то же самое, как обычно не обращая внимания на крики и проклятия кучеров и пассажиров, сопровождавшие нас всю дорогу. Раз, когда мы проезжали мимо роскошного вида кареты, ее возница, и без того взбешенный наглостью удиравшего от нас кэба, перегнулся, чтобы хлестнуть кнутом моего кучера, – но сумел лишь рассечь воздух, когда тот резко отпрянул влево. Инерция взмаха скинула незадачливого возницу с козлов на мостовую, где другой экипаж, попытавшийся увернуться от наезда на него, начало заносить и в итоге бросило на левый тротуар. Это вызвало цепную реакцию по всей улице. Сырой зимний воздух наполнили вопли, скрип и звуки ударов. Полицейские свистки в отдалении зазвучали более настойчиво.

Ситуация на Пиккадилли-Серкус была много хуже. Там, где сходились семь главных улиц Лондона, сердце империи билось явно, и синяя униформа была скорее правилом, нежели исключением. Кэб Хайда даже не подумал сбавить скорость. Проскочив между омнибусом и трамвайным вагоном, двигавшимися в одном ряду, он взял перпендикулярно на юг к Риджент-стрит, при повороте резко накренившись на скользкой мостовой и лишь на волосок избежав столкновения с газовым фонарем на углу. Одно его колесо заскочило на тротуар и высекло искры об основание фонаря, лязгнув по нему стальной ступицей. Далее кэб не встретил никаких препятствий.

Мы же оказались не столь удачливы.

Трамвайный вагон, который Хайд подрезал, остановился, и его кучер принялся успокаивать разволновавшуюся упряжку. Воспользовавшись этим, мой возница промчался мимо него и попытался повторить крутой поворот Хайда, однако на полпути кэб начало заносить влево.

– Держись, начальник! – последовал вопль кучера.

Повторять мне не пришлось. Я отчаянно вцепился в стенки кэба, когда пейзаж словно на целую вечность завертелся в головокружительном калейдоскопе зданий, транспорта и лиц. На меня обрушилось тошнотворное ощущение подвешенности. Затем с оглушающим треском все прекратилось. Мир опрокинулся, и следующее, что я осознал, было то, что я лежу сжавшись в углу кэба и смотрю через противоположное окно на небо и спицы вращающегося колеса.

Вокруг меня гудели возбужденные голоса. Однако под этим гулом звучало и еще кое-что: вероломный шипящий звук, поначалу слабый, но словно все более усиливающийся, по мере того как я его узнавал. Мне с отвращением припомнился звук, который издавала болотная гадюка, пестрая лента, спускавшаяся по шнуру от звонка, дабы выполнить гнусное приказание доктора Гримсби Ройлотта из Сток-Морона в приключении, описанном мною ранее. Я принюхался. Пахло газом.

И действительно, кэб был заполнен им, как я заметил, оглядевшись, потому что все вокруг плыло у меня перед глазами. Путаясь в мыслях, я все-таки сообразил, в чем дело: во время удара мы повалили газовый фонарь, и теперь его содержимое вытекало наружу.

В обычных обстоятельствах меня, несомненно, это встревожило бы, однако в тот момент я испытывал ощущение невероятного благополучия, словно все происходившее со мной было лишь дурным сном, от которого я непременно скоро очнусь. Одной частью разума я, конечно же, осознавал, что это галлюцинация, вызванная вдыханием смертоносных паров, но при этом другая часть, убеждавшая меня, что все идет как надо, оказалась сильнее. Убаюкиваемый этим ощущением, я погрузился в милосердную бессознательность.

Я с трудом очнулся и узрел сантиметрах в десяти от себя румяную физиономию моего кучера. Его сильные руки трясли меня за плечи, вцепившись в них столь крепко, что я ощутил вспышку острой боли в старой ране. Однако в том полубессознательном состоянии я едва ли отдавал себе в этом отчет, равно как и не был в состоянии разобрать настойчивые слова, которые он шептал напряженным от беспокойства голосом. Наконец возница оставил попытки что-либо мне объяснить и, забросив мою руку себе на плечи, поднял меня на ноги и потащил в сторону от кэба.

Воздух снаружи оказался свежее, несмотря как на толпу, напиравшую со всех сторон, так и на усилившийся запах газа, когда мы прошли мимо поваленного фонаря, который ударом опрокинувшегося кэба был буквально срезан на уровне тротуара. Я смутно осознавал, что на дальнем конце толпы появился какой-то человек в синей форме, дувший в свисток и пробивавшийся к центру. Мы повернули в противоположном направлении и как можно быстрее поковыляли прочь, насколько только это удавалось моему спасителю, поддерживавшему мое тело. Толпа нехотя расступалась перед нами.

Постепенно я пришел в чувство и смог двигаться уже самостоятельно, хотя и не без дополнительной поддержки жилистых плечей моего товарища. Мы шли все быстрее, подгоняемые визгом полицейских свистков позади.

Мы миновали театр «Хеймаркет» и уверенно двинулись в сторону Пэлл-Мэлл, когда мне пришло на ум, что кучер только что спас мне жизнь. Я бессвязно залепетал недостаточные слова благодарности.

– Позже, Уотсон, позже, – ответил Шерлок Холмс, чуть заметно улыбнувшись мне под красным гримом.

XII. Мы попадаем в затруднительное положение

– Нам удалось ввести в заблуждение «Ивнинг стандард», Уотсон.

Мы находились дома уже несколько часов, когда Холмс, отпустив сие замечание, издал сухой смешок и, сложив только что полученную вечернюю газету, зачитал статью, опубликованную на второй странице:

В нашу редакцию поступило сообщение, хотя еще и неподтвержденное, относительно неистовой погони двух кэбов по улицам Уэст-Энда сегодня днем. Судя по всему, в результате никто не пострадал, однако сообщается, что было разрушено три транспортных средства. Констебль, по его собственному утверждению оказавшийся свидетелем происшествия, полагает, что это еще один инцидент из числа тех, каковые неизбежно происходят, когда буйству юности позволяют сочетаться с алкогольными напитками, и заверяет в своей поддержке тех, кто мог бы ужесточить законы, запрещающие продажу подобных стимуляторов несовершеннолетним.

– Никогда не переставал удивляться тому, что пресса способна сотворить с чем-то столь обыденным, как правда, – заметил он, откладывая газету и прикуривая новую сигару.

Если он думал развеселить меня этой шуткой, то не достиг цели. Я сверкнул на Холмса глазами, оторвавшись от романа о мореплавателях, которым без особого успеха пытался развлечься после нашего возвращения, и потребовал:

– Объясните же, наконец, зачем вы следили за мной сегодня!

– Мой дорогой друг, я вовсе не собирался следить за вами. Хотя в это и трудно поверить, но то, что наши пути пересеклись, было лишь простым совпадением, а уж то, что мы оказались в одном кэбе, – и вовсе чудом.

Я покачал головой и захлопнул книгу, даже не потрудившись положить в нее закладку.

– Боюсь, мне нужны дальнейшие объяснения. Лучше расскажите, что вы там делали и как так вышло, что вы следили за Хайдом, когда я вас остановил?

Холмс снова хихикнул. Над его головой клубился сизый табачный дым, заволакивая худощавые черты его лица.

– Это, Уотсон, как раз один из тех причудливых поворотов судьбы, что в жизни встречаются гораздо чаще, нежели можно предположить. Все мы наверняка поспешили бы раскритиковать автора, если бы он вставил нечто подобное в художественное произведение. Как вы помните, я попросил вас поговорить с доктором Лэньоном, сам же занялся другим делом. Когда мы расстались, я вернулся прямо в наше жилище и облачился в это одеяние: судя по тому, что вы ничего не заподозрили, маскировка оказалась превосходной. Далее я направился к своему старому знакомому кучеру; сейчас он на пенсии, однако после ухода из компании из сентиментальности выкупил кэб, который водил целых десять лет. По счастью для меня, вскорости он собирается переехать в жилье поменьше и потому как раз пребывал в растерянности, что же ему делать со столь громоздким имуществом. Я предложил своему знакомому продать кэб, и он согласился. Потом в другом месте я взял напрокат лошадь, и таким образом подготовка была завершена.

Причина для маскировки очевидна, поскольку я уже говорил, что со стороны Генри Джекила ни один из нас более не может рассчитывать на радушный прием. Понимаете, Уотсон, какое-то время я подозревал, что Джекил является ключом к местонахождению Эдварда Хайда. Он единственный живой человек, которого Хайд может считать своим другом, а исходя из собственного опыта я знаю, что никто не может долго находиться в бегах без чьей-либо помощи.

Я не только толком не представлял, что же именно ищу, но даже не был уверен, узнаю ли искомое, если вдруг его найду. Однако у каждого человека есть свой определенный режим дня, своего рода рельсы, по которым он движется так же верно, как и любой поезд. Я решил дежурить у дома Джекила ежедневно на протяжении месяца, если потребуется, пока его распорядок не укажет мне определенное направление. Именно пустяки, Уотсон, и выдают нас, и вы уже должны знать, что наблюдение за мелочами есть мой конек, на который я и рассчитывал.

Вообразите же себе мое ликование, когда, стоило мне лишь подъехать, от парадной дома Джекила отъехал кэб и направился в сторону Кавендиш-сквер. Возможно, именно это я и искал, а посему немедленно бросился в погоню.

– Вас не заметили?/p>

Вопрос, кажется, задел Холмса.

– Слушайте, Уотсон, я полагал, что вы более высокого мнения о моих способностях. Я следовал за Джекилом какое-то время, когда кэб повернул на перекрестке и в просвете мелькнул силуэт пассажира. И тут-то я едва не выронил вожжи от изумления. То был Хайд!

Подозреваю, ход моих мыслей после сего события оказался идентичен вашему. Действительно, да что же это за человек такой, коли он рискует быть узнанным, в то время как каждый констебль города готов схватить преступника и отволочь его на виселицу? Я даже и не припомню, чтобы когда-либо сталкивался с преступником столь отчаянным или же столь глупым. Я все еще пытался как-то разобраться в происходящем, когда на сцене появились вы. Остальное вам известно.

– Не совсем! – возразил я. – К чему вся эта секретность? Почему вы сразу же не посвятили меня в свой замысел?

– Насколько мне помнится, когда я в последний раз предлагал разделиться, вы выступили против, заявив, что мне необходим постоянный медицинский надзор, и потребовали взять вас с собой. Сейчас же это было исключено. Думаю, вы согласитесь, что при благоприятных обстоятельствах одному человеку еще может повезти наблюдать за домом, не привлекая внимания; двоих же наверняка ждет неудача. И я не стал терять время на объяснения, решив, что мы потратим его с большей пользой, если я оставлю вас в неведении до тех пор, пока мы не освободимся.

– Может, и так, но что же удержало вас от объяснений, когда я вас остановил? Это и вправду было нечестно, Холмс!

Он посмотрел на меня с теплотой, а потом подался из кресла вперед и похлопал меня по колену.

– Эх, Уотсон, Уотсон, – произнес он искренне. – Я прошу прощения, что у вас сложилось такое впечатление. Я никогда бы не осмелился поступить нечестно с тем, от чьей дружбы и преданности теперь столь завишу. Если бы я раскрылся перед вами, вы бы засыпали меня вопросами, которые задаете сейчас, а Хайд тем временем оторвался бы от нас на пол-Лондона. Ну же, скажите честно, как бы вы сами поступили на моем месте? – В его серых глазах вспыхнул огонек.

– Наверное, я поступил бы в точности как вы, – признался я некоторое время спустя.

– Ну конечно же! – Холмс откинулся назад и затянулся сигарой. – Эмоции – крест, который все мы обязаны нести, но ведь их всегда можно избежать, если они причиняют особое беспокойство. Не то чтобы нам это помогло в данном случае: увы, я оказался никудышным кучером и упустил добычу. – В его голосе звучала горечь.

– Вы не должны винить себя, – запротестовал я. – Если бы удача улыбнулась нам, а не Хайду, то это он бы разбился на том углу на Пиккадилли. Вы безупречно управляли кэбом.

Он равнодушно отмахнулся от похвалы, однако слабая улыбка дала мне понять, что хорошее настроение возвращается к моему другу.

– Моим учителем был самый лучший кэбмен на свете. Как-нибудь потом напомните мне, чтобы я рассказал об извозчике Федоре и том необычном приключении, что мы пережили вместе с ним, – весьма занимательная история. Если бы кнут сегодня держал он, Хайд сейчас бы сидел в тюрьме.

– Жаль, что нам не пришло в голову запомнить номер его кэба.

– Уотсон, в самом деле, ваши замечания весь сегодняшний вечер – пренеприятнейшая смесь лести и желчности, – огрызнулся Холмс. – Номер кэба – пять тысяч триста двенадцать. Неужто вы всерьез считаете, что я способен упустить столь существенную информацию?

Я выпрямился в кресле.

– Вы хотите сказать, что все это время знали номер, но ничего не предприняли?

– Напротив, возницу кэба, о котором идет речь, уже разыскивают.

– Но как это возможно? Ведь с Пиккадилли мы отправились прямо домой.

– Мы сделали одну остановку, если вы припомните.

Я задумался.

– Да, вы остановились поговорить с гурьбой оборванцев-беспризорников. Я решил, что вы проверяете свою маскировку.

– Да зачем же мне было проверять ее, раз она уже выполнила свое предназначение? Ну а что касается «оборванцев-беспризорников», что-то вы слишком быстро забыли Нерегулярную армию Бейкер-стрит!

– Я прекрасно помню, как ваши помощники пригодились в деле убийства Дреббера. Но вы ведь, надеюсь, не поручили им отыскать этот самый кэб? Поимка убийцы – это дело Скотленд-Ярда.

Он так громко расхохотался, что это даже показалось мне неприличным.

– Я обращаюсь к Скотленд-Ярду только в тех редких случаях, когда полицейские наталкиваются на какую-то информацию, которой у меня нет. А если мне надо заполучить свидетеля или улику, которые находятся в этом огромном городе, я всегда доверяюсь Виггинсу и его компании. Ваше неверие в их способности разделяет множество людей, и как раз в этом и заключается главное преимущество моих помощников. Сыщику, которого никто не воспринимает всерьез, намного проще работать. Кэб Джефферсона Хоупа[14] Виггинс и его друзья нашли быстро, и я не сомневаюсь, что скоро они повторят свой успех и с кэбом номер пять тысяч триста двенадцать. А вот и они, держу пари.

На нижнем этаже нетерпеливо зазвенел звонок. Холмс поднялся из кресла и подошел к эркеру, где какое-то время стоял, держа руки в карманах своего старого синего халата, и смотрел на пыльную улицу внизу.

– Старый знакомый, так что все в порядке, – объявил он. – Ах ты моя лапушка, стоит себе смирно, никому не мешает! Я имею в виду кэб, Уотсон. Дамы, слава богу, в этом деле не замешаны.

Пока мой друг произносил эту речь, у подножия лестницы разразилась небольшая перебранка. Я распознал картавый шотландский выговор миссис Хадсон (наша хозяйка была явно чем-то возмущена и беседовала на повышенных тонах) и тонкий голосок кокни, принадлежавший Виггинсу – мальчику, поставленному Холмсом во главе отряда босоногих беспризорников (тот пытался успокоить пожилую леди). Хозяйка, судя по всему, была не в восторге от присутствия подозрительного вида юнца в ее аккуратном доме. Однако, привыкшая к тому, что к Холмсу постоянно ходят всевозможные посетители (я уж не говорю о милой привычке моего друга палить прямо в комнатах по мишеням), она наконец сдалась и не стала противиться очередному вторжению. Вскоре на лестнице раздались отчетливые шаги двух пар ног. Я открыл дверь, едва лишь в нее постучали.

Виггинс, круглое лицо которого, вопреки очищающему воздействию снега на улице, было, как всегда, чумазым, стоял с улыбкой от уха до уха подле крупного сутуловатого мужчины с нависшими бровями и массивным выступающим подбородком, усеянным кружочками лейкопластыря. Незнакомец был одет по погоде: теплый шарф и поношенное черное пальто, доходившее едва ли не до задников его разбитых ботинок. Через дырки перчаток из коричневой пряжи торчали пальцы, вцепившиеся в тулью потрепанного цилиндра, который он держал перед собой, словно прося подаяния. Из-под ленты означенного головного убора свисало намокшее красное перо.

– Отличная работа, Виггинс! – вскричал Холмс. – Вот шиллинг тебе и остальным. А теперь беги. – Когда мальчик исчез, схватив врученную сыщиком пригоршню монет, Холмс обратил свое внимание на посетителя. – Так это вы тот кучер, который так мастерски ушел от нас сегодня на Пиккадилли? Прошу вас, проходите и садитесь. Меня зовут Шерлок Холмс, а это доктор Уотсон, который будет вести записи во время нашего разговора.

При упоминании о недавних событиях на лице верзилы-кучера промелькнуло опасение, однако после радушного приглашения Холмса он несколько расслабился и занял предложенное место. Гость нервно затеребил поля своего головного убора.

– Альберт Хорн меня зовут, сэр, и рад видеть вас обоих, не сомневайтесь, – осмелился он произнести наконец. – Могу я узнать, кто из вас сегодня правил?

Холмс чуть склонил голову.

Хорн кивнул и восторженно произнес:

– Прошу прощения, сэр, но я так и подумал. В вас есть нечто властное, говорящее, что вы прирожденный укротитель лошадей. Я вожу кэб в этом городе вот уже много лет, но еще не видел, чтобы кто-то гонял так, как вы сегодня. Был, правда, один человек, который несколько лет назад научил меня самому главному – русский джентльмен…

– Ха! – Холмс хлопнул себя по колену. – Я должен был догадаться. Совпадения, Уотсон, – в жизни они на каждом углу. Что ж, мистер Хорн, вот вам полсоверена сверх вашей обычной платы за поездку сюда, если вы расскажете, где высадили своего пассажира после того, как мы расстались.

Попутно он предложил извозчику сигару из коробки. Хорн взял две – одну спрятал в карман пальто, а у второй откусил кончик. Очевидно решив, что избавиться от него обычным элегантным способом здесь будет не очень уместно, он вытащил кончик сигары изо рта и убрал в карман. Потом прикурил от предложенной мною спички. Несколько секунд он смаковал дым и наконец произнес:

– Простите, сэр, но я не могу ответить на этот вопрос.

– Не можете – или не хотите? – взорвался Холмс. Глаза его сверкали.

– Я бы ответил, если бы мог, поверьте. Полсоверена в наши дни так просто не заработаешь. Этот тип назвал мне адрес, но когда я доехал до указанного дома и слез, чтобы получить плату, в кэбе никого не было!

– Не было, говорите? Но разве он мог незаметно покинуть экипаж?

– Должно быть, выпрыгнул, когда я сбавил скорость на каком-нибудь перекрестке и следил за движением навстречу. Я уже сталкивался с такими случаями, но никак не ожидал подвоха от этого пассажира: он показался мне джентльменом. И это после того, как он обещал мне соверен, если я оторвусь от вашего кэба. Ну и взбесился же я, скажу я вам!

– Почему вы решили, что он джентльмен? По его одежде?

– Ну, и по одежде, что была на нем, тоже, но не это главное. Джентльмен до мозга костей, так я думал о нем, пока он не оставил меня с носом. Представительный такой мужчина, высокий, держится с достоинством, говорит вполголоса…

– Боже мой! – вскричал я, отрываясь от записей. – Но это описание совершенно не подходит Хайду!

– Скорее уж Джекилу, – задумчиво изрек Холмс, разглядывая свой окурок. Потом он отбросил его и поинтересовался: – Вы уверены, что хорошо рассмотрели своего пассажира? Ничего не перепутали?

– Я был так же близко от него, как сейчас от вас, – возмутился возница. – Уж я-то признаю джентльмена, если увижу его. Он, знаете ли, вышел из парадной гордой такой поступью, что сиятельный лорд, и остановил меня взмахом трости. В наши дни извозчик должен глядеть в оба, так что я тщательно присмотрелся к нему, прежде чем взял. Я не вожу всяких негодяев.

– Никто не сомневается в ваших словах, – уверил его Холмс. – Но это любопытно.

Он принялся расхаживать, неосознанно сунув руку в карман халата за своей «думательной» трубкой. Набив ее и прикурив, мой друг заговорил снова:

– Куда джентльмен попросил довезти его?

– Угол Уигмор и Харли.

Холмс резко повернулся.

– Это же адрес Лэньона! – воскликнул я.

– Но вы по какой-то причине проехали мимо, – подстегнул Хорна сыщик. Тот кивнул.

– Нам оставался всего один поворот, когда этот пассажир вдруг стукнул тростью в крышу и велел возвращаться туда, где я его подобрал.

– Вам это не показалось странным?

– Мистер Холмс, я вожу кэб вот уже много лет и повидал всяких пассажиров. Меня мало что может удивить.

– Скажите-ка мне, а вы заметили в тот момент что-нибудь необычное в его голосе?

Хорн нахмурился.

– Да, голос и впрямь здорово изменился.

– Как изменился?

– Он стал каким-то неприятным. Похожим на скрипучий шепот. Помню, я еще подумал, что у бедняги, наверно, начался приступ какой-нибудь болезни и поэтому он раздумал ехать.

– Навряд ли. Зачем же в таком случае ему было покидать квартал врачей, где медицинскую помощь можно получить на каждом углу? Но это к делу не относится. Продолжайте, пожалуйста.

Извозчик пожал плечами:

– Да рассказывать больше и нечего. Довольно скоро он стукнул опять и пообещал мне соверен, если я оторвусь от преследующего нас кэба. Остальное вы и сами видели.

– Благодарю вас, мистер Хорн. Вот обещанные мною полсоверена и еще немного в качестве оплаты. Вы нам здорово помогли.

Когда извозчик с благодарностями удалился, Холмс повернулся ко мне:

– Ну, Уотсон? Что вы об этом думаете?

– Я в полнейшей растерянности, – отозвался я.

– Да ладно вам. У вас наверняка уже появилась какая-нибудь теория, объясняющая все известные нам факты.

– Могу лишь предложить очевидное: где-то в пути Джекил и Хайд поменялись местами.

– Ну что же, звучит правдоподобно. Шел густой снегопад, и из-за него я вполне мог и не заметить, в какой момент это произошло. Но зачем? Скажите же мне.

– Понятия не имею.

– Разумеется, не имеете, равно как и я – и даже пытаться не буду понять. Воображение становится бесполезным, когда его загоняют в область фантазий. Нам просто недостает фактов. Давайте подойдем к делу с другой стороны. Что вы узнали из разговора с Лэньоном?

Я выдал Холмсу подробный отчет о беседе, добавив и собственное заключение, что врач знает больше, нежели пожелал разгласить. Он угрюмо слушал меня, не прерывая, лишь дым лениво поднимался от его трубки. Когда я закончил, Холмс подошел к камину и вытряхнул в него ее содержимое.

– Судя по всему, – произнес он, – на ужин у нас фазан. Несколько раньше я почувствовал запах опаленных перьев, а теперь из кухни миссис Хадсон доносится восхитительнейший знакомый аромат.

– И это все, что вы можете сказать? – Его неуместное замечание разозлило меня. – Какое отношение имеет ужин к решению этой загадки?

– Самое непосредственное, – ответил мой друг с улыбкой. – Двигатель не может работать без топлива. Как у вас нынче с памятью, Уотсон? Надеюсь, все так же хорошо?

– Надеюсь. А что?

Она нам понадобится, чтобы завтра найти дорогу. Мне не хотелось бы, чтобы повсюду только и разговоров было, что Шерлок Холмс заблудился на территории вашей старой alma mater, Эдинбургского университета. Быть может, четкость британского академического мышления укажет нам, как выбраться из того весьма затруднительного положения, в котором мы, увы, оказались.