Шерлок Холмс и дело о шахматной доске (сборник) Уилсон Дэвид

Глава 2

Врата ада открываются

Когда я поднялся на следующее утро, Холмс уже отбыл со своей миссией. Я отправился в гости к кузине в Хартфордшир и вернулся после восьми вечера. Мой друг оказался дома: он сидел в кресле, окутанный дымом трубки, как православный священник с кадилом. Он прикрыл глаза и погрузился в раздумья. На полу рядом с моим креслом лежала пара холщовых сандалий причудливого вида. Холмс открыл глаза:

– Подарок для вас, Уотсон.

– Я думал, что вы занялись Российской империей, а не Римской, – заметил я. – С какой стати вы привезли мне сандалии?

– Их делают на продажу, чтобы заработать на пропитание, в колонии «Новый Эдем». Это довольно любопытная новая коммуна в сельской местности в Эссексе, которая объединяет благородных критиков нашего общества и дает приют русским политическим изгнанникам. Там живет Григорий, мой русский информатор, любезно уделивший мне сегодня время. Пожертвования, адресованные одному конкретному человеку, – против принципов этого сообщества. Поэтому, чтобы поблагодарить Григория за услугу, я купил сандалии. Обитатели «Нового Эдема» исповедуют возвращение к природе и рассматривают ношение холщовой обуви как элемент правильного образа жизни. Так что можете чувствовать себя благодетелем, Уотсон.

– Что это за место, «Новый Эдем»? Лучше скажите, как продвигается расследование.

– Хорошо, если учесть, что Григорий раскрыл мне некоторые важные секреты, – ответил Холмс. – Оказалось, что он знает всех трех русских, упомянутых мисс Симмондс. Более того, один из них пытался поселиться в «Новом Эдеме», но был изгнан за поведение, которое даже для этих вольнодумцев выходит за рамки приличия. Впрочем, Уотсон, для сестер Симмондс дела обстоят скверно. Информация, которую я получил от Григория, не сулит ничего хорошего. – Великий сыщик выпрямился в кресле: – Григорию теперь за сорок; этот русский изгнанник всю жизнь боролся с царским правительством. В молодости он печатал запрещенные памфлеты в тайных пристанищах революционных коммун – именно с них, как сказал мне мой русский информатор, в точности скопирован «Либерти-хаус» в Кэмден-Тауне. Григорий сидел в тюрьме, был в ссылке, а затем его отправили на пожизненное поселение в унылый глухой городишко. Три года назад он сбежал оттуда и обосновался в Великобритании.

Григорий служит ценным источником информации для некоторых моих дел, хотя он и не интересуется больше политикой России – полагаю, во многом благодаря просветленной атмосфере колонии «Новый Эдем».

Эта коммуна находится в сельской глуши Эссекса. Чтобы добраться туда, мне сначала пришлось ехать поездом, затем трястись на повозке, запряженной пони, а потом совершить длительную прогулку вдоль берега реки Ингреборн – свинцовое серое небо угрожало мне ливнем в любую минуту. «Новый Эдем» представляет собой деревушку из ветхих бревенчатых домишек, построенных британскими приверженцами идей русского писателя, графа Толстого – ну вы знаете, того, что написал «Войну и мир». Граф Толстой проповедует возвращение к природе в сельскохозяйственных общинах, где все равны, имущество принадлежит коллективу и члены коммуны относятся друг к другу исключительно по-христиански.

В «Новом Эдеме» живут примерно три десятка англичан и два десятка русских. Не менее половины россиян – бывшие политические заключенные, как и Григорий, которые находятся там временно, чтобы оправиться от пережитого ужаса.

Холмс замолчал на мгновение и запыхтел трубкой, после чего продолжил:

– «Новый Эдем» можно было бы назвать сообществом чудаков. Вегетарианцы, пацифисты, христианские анархисты-толстовцы и атеисты-анархисты вроде Григория – все рука об руку очень по-простому сосуществуют в грубых деревянных домах. Но, похоже, там действительно царит дружелюбная атмосфера, и она пошла Григорию на пользу. Когда я встретился с ним впервые, он был опустошен и ожесточен – Григорий страдал от произвола царской полиции и распрей и предательства, которые, похоже, до сих пор нередки в среде русских революционеров. Но сегодня все его муки, кажется, остались в прошлом, и я не удивлюсь, если Григорий поселится в «Новом Эдеме» навсегда.

Обитатели «Нового Эдема» отвергают любые политические заговоры или насилие. Они считают, что должны изменить общество мирным путем, увеличивая число маленьких коммун, подобных их собственной. Как только Григорий услышал имена русских, о которых я хотел узнать, он предложил перейти в одну из сырых теплиц, где выращивают помидоры, чтобы мы могли разговаривать вне пределов слышимости и не расстраивали остальных темой беседы.

– Итак, что же он сказал о русских приятелях сестер Симмондс? – спросил я.

– Я боюсь, новости у меня плохие. Григорий считает, что Иван Мышкин и Анна Перовская на самом деле тайные члены боевого подразделения русских революционеров. Это самая крупная, самая опасная террористическая группа, которая стоит за всеми трагедиями, известными нам по газетным новостям из России. Они десятилетиями изматывают царский режим и, если понадобится, убьют любого важного члена правительства. Участники организации взорвали царский поезд, бросили бомбу в ложу великого князя в опере, обстреляли коменданта тюрьмы, когда он шел на службу, и еще много чего натворили. И, конечно, это именно они уничтожили предыдущего царя. Убийства, убийства и еще раз убийства – это их единственная цель.

Опытный организатор весьма дерзких покушений скрывается за внешностью ученого зануды – это не кто иной, как Иван Мышкин из «Либерти-хаус». Григорий подозревает, что тот и в Англии может замышлять какие-то террористические акции, осуществлять которые будут исполнители в России. Как полагает Григорий, многие обитатели «Либерти-хаус» даже не догадываются об этих выдающихся талантах Мышкина, так как он весьма и весьма скрытен. В нем видят только чванливого учителишку, над которым все издеваются, как и рассказывала нам мисс Симмондс.

А меж тем этот объект насмешек, как говорит Григорий, отличается чистым рассудком без всяких эмоций. Он не принимает тот распутный и свободный образ жизни, который так привлекает большинство русских нигилистов, – и они платят Мышкину той же монетой. Его умственные способности кажутся невероятно мощными. Предложите ему взорвать поезд, и он спланирует операцию до мельчайших подробностей. Разработает конструкцию бомбы, вычислит, где нужно подрыть железнодорожные пути, как устроить убежище для подрывников и так далее. Подробно распишет график и бюджет акции, а также даст точную инструкцию, как собрать все необходимое. Говорят, Мышкин всегда проверяет, насколько точно воплощены его планы, – чтобы не повторить ошибки в следующий раз.

– Боже мой, Холмс! – воскликнул я. – Так это же тот самый человек, которого младшая мисс Симмондс считает наставником в ее волонтерской работе в «Либерти-хаус».

– Теперь об Анне Перовской… – продолжил мой друг. – Она человек совсем другого типа. По словам Григория, нигилистки поголовно хотят походить на нее, в то время как мужчины-анархисты все как один мечтают стать ее любовниками. Рискну предположить, что и сам Григорий не избежал увлечения Анной, судя по той интонации, с которой он рассказывал о ее ослепительно голубых глазах, золотистых волосах и обворожительной улыбке, которые многих привлекли к революционному делу. Перовская, должно быть, лет на пятнадцать моложе Григория, но он до сих пор отзывается о ней с большим почтением. Она настолько же хороша собой, насколько сильна физически: катается на велосипеде с головокружительной скоростью, а в свое время организовала в России курсы по борьбе джиу-джитсу для молодых женщин, чем, по словам Григория, вызвала большой переполох.

Как рассказал мой информатор, магия Перовской отлично работает на то, чтобы выуживать средства из карманов богатых русских изгнанников и передавать их людям вроде Ивана Мышкина. Анна часто путешествует по Европе, ведет переговоры на различных языках, которыми прекрасно владеет. Она даже разъезжает по Российской империи, хотя Григорий не понимает, как ей до сих пор удается избежать наказания за это.

– Кажется, Виктория Симмондс говорила, что Анна Перовская уехала за границу по делу? – вспомнил я. – О, Холмс, теперь мы знаем, какое дело у нее может быть.

– Да. А также нам известно, что «Либерти-хаус» покинул еще один русский, о котором упоминала мисс Симмондс: молодой негодяй Петр Богданович, – отметил Холмс. – Очень жаль. Мне хотелось бы познакомиться с ним – он меня крайне заинтриговал!

Вряд ли гению дедукции случалось пожалеть о своих словах так горько, как ему вскоре пришлось жалеть о роковом стремлении встретиться с этим человеком! Недалек был тот мрачный день, когда мы от всей души станем проклинать этого дьявола.

– Григорий рассказал мне, что Богданович как бывший заключенный на некоторое время останавливался в «Новом Эдеме» и пытался завербовать там русских изгнанников в революционную организацию, – продолжил Холмс. – Видимо, он разыскивает коммуны, где собираются эмигранты, и старается привлечь на свою сторону последователей, как поступил и в «Либерти-хаус». Но в «Новом Эдеме» фокус не прошел. Местные обитатели вынудили Богдановича уйти, как только раскрыли его игру. Правила пацифистов не позволяют им использовать силу, чтобы выгонять нежеланных гостей, и, разумеется, они не могут обратиться к полиции. Поэтому жители «Нового Эдема» просто перестали разговаривать с Богдановичем, и он, не выдержав полного молчания вокруг себя, покинул коммуну сам.

– Так Петр Богданович – это еще один организатор русских террористов? – спросил я друга.

Тот поморщился:

– Он, определенно, в этом разбирается. Но Григорий сомневается в том, что Богданович действительно не способен на решительные действия. Он хорошо известен русским эмигрантам в Лондоне из-за его возмутительного поведения и знаменитого побега из тюрьмы. По словам Григория, для одних Богданович настоящий герой-нигилист самого свирепого толка, для других – само воплощение зла, дьявол, разрушающий все на своем пути, ну а третьи считают его плутом или даже шутом.

Григорий сказал, что Петр Богданович одевается как первые нигилисты тридцатилетней давности, появившиеся еще до его рождения, – чтобы показать, что презирает все социальные условности. У него длинные нечесаные черные волосы и борода. Обычно он носит широкую грязную серую накидку, высокие сапоги, маленькие очки с синими стеклами и тяжелую трость. Григорий говорит, что сегодня в Санкт-Петербурге никто в таком виде не пройдет по улице и десяти минут, как его арестуют за очевидную принадлежность к революционерам. Поэтому, хотя некоторые русские изгнанники находят подобный наряд смелым и романтичным, другие считают его нелепостью. Правда, последние предпочитают не делиться с Богдановичем своей точкой зрения, поскольку он может впасть в жуткую ярость. К тому же у этого крупного молодого человека всегда под рукой кусок цепи, как мы уже слышали, и он исповедует ненависть и насилие как своего рода источник жизненной силы истинного революционера. Вот что хотел мне сообщить Григорий, – медленно проговорил Холмс, задумчиво сжимая трубку.

Я слушал его рассказ с нарастающей тревогой.

Сыщик между тем продолжил:

– Григорий Богданович считает, что ему обеспечен горячий отклик со стороны русских эмигрантов, поскольку он напоминает им печально известного молодого террориста Сергея Нечаева, который двадцать пять лет назад едва не разрушил революционное движение своей вселяющей ужас доктриной тотальной ненависти, убийств и разрушений. Многие сторонники в отвращении отвернулись от Нечаева, но еще большее число борцов с царизмом вняли новому кумиру. Свои идеи Нечаев изложил самым подробным образом и вы, Уотсон, можете с ними ознакомиться. Когда-то он перевел свой памфлет на английский для местных потенциальных революционеров, а теперь брошюры распространяет сам Богданович, который явно хочет, чтобы его ассоциировали с Нечаевым.

Вот единственный экземпляр, сохранившийся в «Новом Эдеме». Остальные были разорваны пацифистами с целью практического использования в уборной на дворе. – Холмс передал мне тонкий буклет.

Я пролистал книжицу, которая носила название «Катехизис революционера».

– Если вы прочитаете этот памфлет, то будете поражены, что кто-либо способен строить планы столь губительной направленности, – предупредил меня знаменитый сыщик. – Но идеей всеобщего разрушения Нечаев привлек многих молодых последователей. И не только благодаря своему неистовому нраву, но и потому, что он будто бы принадлежал к мощному тайному обществу под названием «Организация» – достаточно крупному, чтобы нанести поражение царизму. Затем Нечаева посадили в тюрьму, а большинство его бывших приверженцев пришло к выводу, что он выдумал пресловутую Организацию с целью вербовки последователей. Однако Григорий говорит, что есть и другие русские, которые хотели бы верить, что Организация действительно функционировала и теперь может быть воссоздана. Если Нечаев придумал Организацию, считают сторонники этой точки зрения, то почему правительство заперло его в пустой тюрьме, поставив семьдесят солдат для охраны одного-единственного человека?

Холмс сделал паузу, нахмурил брови, а затем продолжил:

– Вот почему, Уотсон, этот эксцентричный парень, Петр Богданович, пользуется таким успехом, когда подражает Нечаеву и утверждает, что контактирует с Организацией. Григорий рассказал мне о знаменитом побеге Богдановича из русской тюрьмы. Петр тогда ожидал суда и вел себя как неуправляемый, дерзкий политзаключенный, законченный нигилист. Однажды комендант тюрьмы вывел всех арестантов во двор и начал оскорблять их. Богданович выскочил из строя, бросился к коменданту и плюнул ему в лицо. Тогда взбешенный начальник тюрьмы приказал высечь смутьяна, отвесив сорок ударов кнутом.

Знаете ли вы, что такое кнут, Уотсон? В русских тюрьмах это огромный, тяжелый хлыст из жесткой высушенной кожи, переплетенной с колючей проволокой, чтобы разрывать плоть. Только крупный и сильный человек, такой как Богданович, сможет выжить после сорока ударов подобной плетью.

Но, как гласит история, Богданович тотчас вырвался из рук охранников, которые держали его, и снова плюнул в лицо коменданту. Так экзекуция была увеличена до ста ударов, а это верная и ужасная смерть. В течение недели до наказания Богдановича держали в одиночной камере. А потом, за два дня до даты порки, он каким-то образом сбежал. Сам он утверждает, будто именно члены Организации вывели его ночью из камеры и в течение нескольких дней везли в шлюпке по лабиринту водных путей через тростниковые заросли и болота, пока не переправили на запад, в Европу.

Многие не могут понять, как Организация сумела выжить. Тем не менее факт остается фактом: Богданович успешно бежал.

– А что думает об этом Григорий? – спросил я.

– Он растерялся и даже испугался, когда узнал о побеге Петра. Я думаю, что для некоторых русских изгнанников, таких как Григорий, Богданович выглядит возрождением кошмара из прошлого. В то же время другие считают, что воссоздание Организации сделает мечту о крушении царизма реальностью.

– Боже мой, Холмс, перед нами открываются врата настоящего ада! – воскликнул я. – А сколько плохих новостей вы сообщите мисс Симмондс, когда она приедет сюда завтра?

– О, теперь все изменилось, Уотсон. Мисс Симмондс недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы приехать к нам. Кэбмен доставил мне записку, в которой Виктория сообщает, что нездорова, но мы можем навестить ее дома в то же время. Я бы хотел, чтобы вы составили мне компанию… – Сыщик сделал паузу. – Для частного детектива, как и для вас, врача, совершенно естественно посещать клиентов на дому. Тем не менее, исходя из здравого смысла, с этого момента я попрошу вас повсюду носить с собой револьвер, зарядив все шесть гнезд барабана.

Глава 3

План обретает форму

На следующее утро мы отправились в квартиру мисс Симмондс в Блумсбери.

– Вчера вечером я снова следил за «Либерти-хаус», – сказал мне Холмс, после того как мы сели в двухколесный экипаж. – Как и в предыдущий вечер, в окнах виднелись слабые огни. «Либерти-хаус» напрямую связан с нашим делом, и мы не должны об этом забывать. Я опасаюсь, что местные обитатели могут внезапно съехать бог знает куда. На одной двери дома висит объявление по-английски: «Закрыто до дальнейшего распоряжения». И еще одно уведомление, написанное по-русски, которое может означать то же самое.

Прошлым вечером я заметил кое-что новое – три лоскутка красной ткани, привязанных к дверному молотку. Это может быть сигналом. Но для кого?

– Вы обнаружили какие-либо признаки тех, кто следит за «Либерти-хаус», как вы полагали? – спросил я.

– На улице не было ни души, – ответил Холмс. – Но я вполне допускаю, что для наблюдения за пансионом был арендован дом напротив.

– Боже мой, старина, неужели дело настолько серьезное, что стоит подобных хлопот? И кто же, по-вашему, может следить за «Либерти-хаус»?

– Как мы теперь знаем, достаточные основания для слежки есть, во-первых, у Скотленд-Ярда, а во-вторых, у конкурирующих революционных групп. И в-третьих, самое главное, у охранки, страшной тайной политической полиции царской России.

– Но мы же в Лондоне, Холмс, а не в Санкт-Петербурге.

Мой друг медленно покачал головой:

– Сотрудники Охранного отделения шпионят за русскими эмигрантами в каждом крупном городе Европы. А там, где проживает много русских, например в Цюрихе и Париже, работают целые группы офицеров и агентов охранки. Некоторые считают, что французская полиция исполняет все распоряжения Охранного отделения, которое создало обширную конспиративную сеть, управляемую из российского посольства в Париже.

– Насколько же в таком случае сильна охранка в Лондоне? – спросил я. – Похоже, здесь много русских.

– Не знаю, – ответил Холмс. – Но мы можем это выяснить.

Экипаж, проехав площадь Бедфорд, остановился. Холмс позвонил в дверь квартиры мисс Симмондс на первом этаже. Через мгновение девушка открыла и провела нас в гостиную, в первую дверь налево из коридора.

Это была комната с аккуратно расставленной мебелью. Высокие книжные шкафы полностью скрывали стены, за исключением широкого окна и проема у стены напротив, где неожиданно обнаружился большой гобелен с сюжетом из жизни индийского раджи. Чтобы уместить его в узком пространстве, гобелен пришлось завернуть с правой стороны, из-за чего сцена во дворце оказалась обрезанной. Передний план был загорожен туалетным столиком, так что голова Императора Великих Моголов комично выглядывала над зеркалом. Подобное глумление над историей показалось мне недостойным для образованной учительницы. Я не мог отделаться от мысли, что даже изучение книг еще не гарантирует художественный вкус, обычно свойственный женщинам.

Холмс посмотрел на гобелен:

– Вам нравится индийский стиль, мисс Симмондс?

– Наши родители – плантаторы чая в Индии, мистер Холмс. Мы с Анджелой там и родились. Но когда мне исполнилось тринадцать, нас обеих отправили в школу-интернат в Англии, и с тех пор каникулы мы проводили с тетей.

Нынче Виктория Симмондс выглядела более уравновешенной эмоционально, чем при нашей первой встрече, хотя, безусловно, в ней ощущалась некоторая неловкость. Мне показалось, что она странно изменилась со времени ее визита к нам. Я задавался вопросом: пришла бы она на Бейкер-стрит, если бы прислушалась к предупреждению сестры не совать нос в темные дела?

Холмс приступил к делу:

– Мисс Симмондс, мой русский коллега, которого я посетил, может перевести с содержание короткой записки Софьи, адресованной Анне Перовской. Могу ли я взять ее с собой, когда покину вас?

Виктория Симмондс изобразила удивление:

– О, мистер Холмс, но у меня нет ее под рукой. Мне так жаль. А без нее вы не в состоянии мне помочь?

На мгновение мне показалось, что сыщик внезапно впал в анабиоз. Но вскоре он вернул себе самообладание:

– Что ж, мисс Симмондс, я тщательно все обдумал и пришел к следующему выводу: очень скоро мы должны предпринять самый прямой и очевидный шаг для того, чтобы выяснить, что происходит в «Либерти-хаус». А именно – вы попытаетесь поговорить со своей сестрой.

Я знаю, что она просила вас не делать этого. Но нам нужно действовать решительно. Если верить записке, Анджела взяла свой паспорт, поэтому предположительно она может выехать за границу. И если ваша сестра покинет «Либерти-хаус», удастся ли нам найти ее снова?

Необходимо придумать способ, чтобы ваша встреча с сестрой была безопасной. Мы должны учитывать ее предупреждение держаться подальше от «Либерти-хаус». Нужна какая-то уловка, которая вынудит Анджелу не отказываться от контакта и встретиться с вами где-нибудь в другом месте.

Холмс смотрел на Викторию Симмондс, ожидая ответа. Девушка медленно кивнула несколько раз и жестом пригласила детектива продолжать.

– Мисс Симмондс, что вы скажете по поводу такого предложения: посыльный доставит Анджеле в «Либерти-хаус» записку, в которой вы попросите ее встретиться с вами, сообщив, например, что ваши родители в Индии серьезно больны?

– Я думаю, эта затея потерпит неудачу, мистер Холмс, – ответила Виктория Симмондс. – Анджела рассказала мне, что в «Либерти-хаус» есть такое правило: все письма находятся в общей собственности, и содержание любого из них становится известно каждому. Это началось еще в тот момент, когда Петр Богданович пытался встать у руля. Он считал, что настоящие революционеры не имеют частной жизни, и эта идея пережила его изгнание. К тому же я легко могу представить, что Анджела постарается преодолеть буржуазную привязанность к своим родителям.

Холмс наклонился вперед. Он казался встревоженным, но вел себя настойчиво, как гончая на натянутом поводке.

– Тогда, возможно, мисс Симмондс, вы сфабрикуете сообщение якобы от Анны Перовской, в котором она потребует, чтобы Анджела встретилась с вами? Полагаю, распоряжения Анны имеют силу в «Либерти-хаус»?

Виктория Симмондс выглядела ошеломленной:

– Нет, я просто не могу на такое пойти! Это недопустимо.

Холмс изменил тактику:

– Тогда не могли бы вы написать Анджеле, что должны разобраться в ее доле денежных средств или наследства, прежде чем она исчезнет? Я бы предположил, что если записку прочтут в «Либерти-хаус», то под давлением компаньонов Анджела придет к заключению о необходимости встретиться с вами, поскольку ее средства могут быть пожертвованы общему делу.

– Знаете, мистер Холмс, думаю, из этого должно что-то получиться, – согласилась Виктория Симмондс. – Двоюродная бабушка действительно оставила солидное наследство, которое по ее завещанию в скором времени перейдет к нам. И полагаю, что перспектива получить деньги будет приветствоваться в «Либерти-хаус», судя по тем высказываниям, которые я слышала во время визитов туда.

– Итак, теперь нам нужно найти безопасное место для вашей встречи вне «Либерти-хаус», – задумчиво сказал Холмс. Вдруг он снова наклонился вперед со встревоженным и напряженным видом. – Не могли бы вы попросить сестру прийти сюда? А я спрячусь в каком-нибудь укромном уголке и послушаю, что она скажет. Если вы позволите, я прямо сейчас осмотрю вашу квартиру и выберу место, пригодное для такой цели.

Виктория Симмондс была несказанно поражена:

– О нет, мистер Холмс! Я не могу согласиться на такой… на такой обман.

– Ладно, а как насчет того, чтобы попросить в записке Анджелу встретиться с вами у входа в Риджентс-парк? За воротами в зоосад, скажем? Вы могли бы прогуляться там и поговорить с сестрой; возможно, имеет смысл прихватить большой зонт, чтобы укрыться от чужих взглядов.

Девушка кивнула, и сыщик откинулся на спинку кресла, снова расслабившись.

Итак, план обрел форму. До полудня Виктория Симмондс отправит с посыльным записку, в которой сообщит о получении сестрой наследства и предупредит, что будет ждать Анджелу у ворот зоопарка в десять часов на следующее утро. Холмс сказал мисс Симмондс, что для ее безопасности будет на расстоянии наблюдать за теми, кто, возможно, последует за ее сестрой. Затем мы к четырем часам приедем на квартиру Виктории Симмондс, чтобы узнать, что ей удалось выяснить, – или чтобы обсудить следующие шаги, если встреча с Анджелой не состоится. К нам мы решили клиентку не приглашать: Холмс предположил, что к тому времени Виктория может чувствовать себя слишком измотанной, чтобы добираться до Бейкер-стрит.

– Действительно ли ей нужен был «домашний визит частного детектива»? – спросил я сыщика, когда, покинув квартиру мисс Симмондс, мы прошли мимо продавцов жареных каштанов за Британским музеем. – На мой взгляд врача, она выглядела вполне здоровой, хотя и была напряжена.

Холмс тихо ответил:

– Слушая ее, Уотсон, я предположил одну шокирующую возможность, которой не хочу сейчас делиться с вами. Пусть лучше эта мысль останется всего лишь тревожной химерой, порожденной моим сознанием. Так или иначе, я думаю, что нам все равно лучше навещать клиентку у нее дома. – Далее мой друг сообщил: – Я не вернусь с вами на Бейкер-стрит. Это дело не терпит отлагательств, и я должен с толком использовать время до завтрашней встречи. Посещу читальный зал Британского музея и изучу книги, способные помочь мне понять те силы, с которыми мы вскоре, вероятно, столкнемся.

Я зашел в небольшой ресторанчик в стороне от Мэрилебон-Хай-стрит, чтобы отведать устриц на ланч, а затем возвратился на Бейкер-стрит и провел остаток дня, разбирая бумаги. Быстро закончив дела, я просмотрел памфлет Нечаева, распространяемый в Лондоне, по словам Григория, молодым нигилистом Петром Богдановичем. Как и предсказывал Холмс, я нашел положения «Катехизиса революционера» вопиюще тревожными:

Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени… Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее достижению… Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции… Товарищество не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация, без сомнения, вырабатывается из народного движения и жизни. Но это – дело будущих поколений. Наше дело – страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.

Вот что писал Нечаев. Но, так или иначе, этот зловещий крысолов сыграл мелодию, которая покорила армию молодых русских идеалистов. Он склонил их к хаосу и убийству, чтобы в итоге они оказались на царских виселицах или медленно умирали от отчаяния в лагерях посреди ледяных просторов Сибири. И теперь его подражатель, Богданович, хочет сыграть эту мелодию снова.

Я погрузился в беспокойный, прерывистый сон прямо в кресле. Пробудился я липким от пота, в неудобном положении. Следы нелепого тревожного сна таяли в сознании. Возможно, кошмар был вызван устрицами. Но, конечно, я слишком много размышлял обо всех этих русских ужасах.

Мне приснились какие-то сцены из празднования русской Пасхи, золоченые луковицы церковных куполов на фоне лазурного неба. Я слышал перезвон колоколов и видел спины мужчин в черных рясах, как у православных священников. Они двигались процессией, распевая: «Он воскрес, Он воскрес», пока звонили колокола. Потом я услышал их радостное песнопение более четко: «Сатана воскрес, сатана воскрес!» – и очнулся в холодном поту.

Холмс вернулся мрачным и молчаливым. Вскоре после ужина он приготовился снова покинуть дом. Я спросил, собирается ли он опять следить за «Либерти-хаус».

– То, что я намереваюсь сделать, Уотсон, очень важно, – ответил мой друг. – Это еще важнее, чем наблюдение за «Либерти-хаус». Тяжелая работа, но – сейчас или никогда. Завтра нам нужен прорыв. Если мисс Симмондс ничего не вытянет из своей сестры, я должен добиться результата другими средствами.

Глава 4

Дом ужасов

На следующий день ровно в четыре часа вечера Холмс позвонил в дверь квартиры мисс Симмондс. Мы надеялись на успех. Утром сыщик издалека проследил за встречей сестер в Риджентс-парке. Он покинул их, когда все, казалось, шло хорошо.

Однако, когда дверь отворилась, я в первое мгновение не узнал нашу клиентку – такой потрясенной и изможденной она выглядела. Явно случилось нечто ужасное. Мисс Симмондс провела нас в ту же гостиную, что и прежде. Она молча села, и слезы выступили в ее темных глазах.

– О, мистер Холмс… – Девушка вздохнула. – Я встретилась с сестрой, она изменила свое решение и рассказала мне все. Анджела очутилась в настоящем аду, и никто-никто не может теперь спасти ее. – Мисс Симмондс судорожно всхлипнула. – Моя бедная сестричка отправилась прямо в руки к палачу: черный капюшон, петля, люк виселицы. Но еще до того, как Анджелу казнят и жизнь покинет ее, монстр, которому она вручила свои тело и душу в полное владение, впутает бедняжку в новые преступления, самые омерзительные и страшные. – Теперь Виктория уже рыдала, не скрываясь: – Что я могу сделать! Только полиция способна остановить этот кошмар, но она скорее попросту повесит Анджелу!

Холмс произнес ласково, но твердо:

– Пожалуйста, мисс Симмондс, позвольте мне судить о том, что можно сделать.

Поначалу запинаясь и останавливаясь, чтобы совладать с приступами рыданий, Виктория Симмондс постепенно изложила свою ужасную историю. Когда она пришла на встречу, Анджела уже ждала ее у ворот зоопарка. Они прогулялись в глубь Риджентс-парка. После краткого равнодушного обсуждения наследственных дел Анджела внезапно попросила сестру дать ей возможность излить душу. В течение нескольких часов они гуляли по парку, пока Анджела не поведала нашей клиентке обо всем.

– Примерно неделю назад все постоянные обитатели «Либерти-хаус», в том числе и Анджела, сели ужинать, – начала свой рассказ Виктория Симмондс. – Не было только Ивана Мышкина, который отлучился по своим делам, и Анны с Софьей, отправившихся в Россию за несколько дней до этих событий.

Вдруг раздался стук во входную дверь. Кто-то спустился открыть, и внутрь ворвались Петр Богданович, о котором я вам рассказывала, и еще трое русских. Двое были вооружены пистолетами, у третьего был топор, а четвертый сжимал в руках кочергу.

Они заявили, что так называемая Организация приказала обыскать дом и найти доказательства того, будто некоторые обитатели «Либерти-хаус» на самом деле работают на охранку, русскую тайную полицию.

По словам Богдановича и его компании, Организации удалось проникнуть в ряды охранки и выяснить, что ее сотрудники спрятали в «Либерти-хаус» оружие для своих секретных агентов. Организации известно: тайник находится где-то под половицами в швейной комнате.

После споров и угроз обитатели «Либерти-хаус» согласились помочь найти то, чего, по их мнению, здесь просто не могло быть. И в конце концов кто-то из них обнаружил плохо закрепленную половицу в швейной мастерской. Под ней лежал кожаный портфель. Портфель был заперт, поэтому его распороли, и все присутствующие устремились посмотреть, что находится внутри.

В портфеле оказались два револьвера, патроны, а также британские, французские, швейцарские и немецкие ассигнации. Но самое главное – письмо, которое шокировало всех, когда его прочитали вслух и пустили по кругу, чтобы каждый мог лично ознакомиться с содержанием.

Когда написанное по-русски послание дошло до Анджелы, она удостоверилась в том, что его перевели на английский верно. Письмо на бланке Российского посольства в Лондоне, подписанное русским майором, очевидно офицером охранки, было адресовано Ивану Мышкину!

Анджела была слишком потрясена разоблачением, чтобы запомнить все детали сообщения. Но в ее память врезались строки о том, что охранка увеличивает ежемесячную плату Ивану до четырехсот рублей и предлагает графу Кропотскому продлить финансирование «Либерти-хаус» еще на один год. Последнее, по словам Анджелы, привело всех в замешательство, потому что граф Кропотский считался искренним либералом, который привлекал богатых спонсоров для сбора средств в помощь беглым революционерам. Но, оказалось, он тоже исполнял приказы охранки.

И наконец, всеобщее негодование вызвали строки, где сообщалось, что охранка вдвое снижает ежемесячную плату Борису Буртлиеву, жителю «Либерти-хаус», поскольку он неэффективно работал.

Сам Буртлиев стоял здесь же. Анджела сказала мне, что он немолодой и совершенно безнадежный пьяница, которого она всегда считала дармоедом. Как только Борис услышал, что его имя упомянуто в письме, он бросился к выходу, но его догнали и приволокли назад.

Буртлиев сразу же признался, что был шпионом охранки. Он выл и молил о пощаде, поскольку знал: смерть – обычное наказание за подобное предательство. Борис пообещал, что расскажет все. По его словам, он встречался с майором охранки, подписавшим письмо, каждый понедельник в небольшой конторе на верхних этажах в Клеркенуэлле. Надпись на двери гласила: «Бюро переводов», а ниже всегда болталась табличка «Закрыто».

Виктория Симмондс снова заплакала:

– Это ужасно… Как бы там ни было, все это время Анджелу цинично обманывали. Она испытала настоящий шок, узнав, что Иван Мышкин на самом деле агент охранки. Моя сестра была искренне благодарна Петру Богдановичу за то, что тот спас ее и всех обитателей «Либерти-хаус» от этого двуликого януса.

Анджела рассказала мне, что в течение нескольких месяцев плотно общалась с Иваном и безоговорочно доверяла ему. Втайне от всех остальных жителей «Либерти-хаус» моя сестра согласилась принять участие в заговоре на территории России. Вот почему она так упорно изучала русский язык.

Иван Мышкин хотел устроить ее частной английской гувернанткой с проживанием в одной из петербургских благородных семей, приближенной к руководителям царского правительства. План заключался в том, что Анджела будет делать вид, будто понимает русский гораздо меньше, чем на самом деле. Таким образом она могла бы стать шпионом и подслушивать за обеденным столом разговоры, в которых выяснились бы планы и местонахождение лиц, приговоренных революционерами к уничтожению. Она уже получила определенную практику в качестве домашнего репетитора и гувернантки в Лондоне, как вы понимаете, и у нее есть хорошие рекомендации от работодателей для выполнения такого рода обязанностей.

А теперь Анджела обнаружила, что ее миссия репетитора, возможно, была частью плана Мышкина скармливать ложную информацию от охранки, чтобы революционеры попали в смертельно опасную западню.

Виктория Симмондс на мгновение замолчала, устремив невидящий взгляд куда-то вдаль. Затем, словно очнувшись, продолжила:

– Странным и даже страшным образом моя сестра выглядела сияющей от счастья, когда говорила о том, как Петр удержал ее от роковой ошибки и заверил, что это он, а не Иван Мышкин мог бы направить Анджелу на истинный революционный путь. Она считает, что теперь знает правду: Организация Нечаева все же выжила, как и утверждал Петр, и ей удалось внедрить своих тайных агентов в могущественную охранку. Содержимое портфеля, найденного под половицей, и признание Бориса Буртлиева свидетельствуют о том, что Петр Богданович связан с мощной тайной революционной Организацией. А это означает, что Анджела тоже может вступить в контакт с Организацией, если последует за Петром.

Затем, как рассказала мне сестра, Петр вставил кляп в рот предателю Борису Буртлиеву и крепко привязал его к стулу в задней комнате. Он отправил двоих мужчин с револьверами охранять входную дверь, ожидая возвращения Ивана Мышкина. Когда же Иван пришел домой, его сразу схватили. Под дулом пистолета Мышкина втолкнули в большую комнату, где Богданович собрал всех. Потом Петр свалил Ивана наземь ударом кочерги. После этого Мышкина тоже привязали к стулу. Богданович показал ему письмо, однако Иван отпирался и утверждал, что это подделка. Тогда Петр ударил его кочергой по лицу и сломал Мышкину зубы. Затем вставил ему кляп в рот…

Виктория Симмондс снова заплакала, опустив голову на руки. Каждая деталь, о которой ей рассказала сестра, казалось, болезненно запечатлелась у нее в сознании.

– Богданович потребовал, чтобы каждый высказал Ивану все, что о нем думает. И некоторые стали проклинать и оскорблять Мышкина. Одна нигилистка, Катя, снова и снова плевала в лицо связанному человеку, который до этого считался их товарищем и руководителем.

Затем Петр сказал собравшимся, что они теперь станут революционным трибуналом, который должен судить своего бывшего лидера. Богданович считал, что Ивана следует казнить. Он поочередно подошел к каждому, чтобы узнать точку зрения всех жителей «Либерти-хаус». И все, один за другим, ответили: «Смерть».

Анджела сказала мне, что лично она приняла такое решение не только потому, что была напугана Петром. Мою сестру действительно ошеломило, что Иван Мышкин оказался предателем, ведь она собиралась посвятить свою жизнь осуществлению его планов.

После этого Петр распорядился: так как смертный приговор вынесен единогласно, то каждый должен принять участие в казни. По его мнению, единственный пистолетный выстрел не привлечет особого внимания, если кто-нибудь пройдет по улице мимо «Либерти-хаус». В незаряженный револьвер из портфеля охранки Богданович вложил одну пулю и крутанул барабан. Затем он сообщил, что теперь каждый поочередно приставит оружие к голове Ивана, произнесет лозунг, прославляющий истинную революционную ненависть, а затем нажмет на курок. Богданович поднял пистолет, снова крутанул барабан и пообещал, что они будут продолжать до тех пор, пока револьвер не выстрелит.

Мы с Холмсом молча слушали душераздирающий рассказ об этой дьявольской русской рулетке.

– Богданович предупредил, что члены трибунала должны обратить внимание на тех, кто продемонстрирует недостаточную приверженность делу революции и проявит нерешительность. Какой мучительный выбор! Катя пошла первой; в ее руке курок только щелкнул. Потом попытался выстрелить еще кто-то. Затем настала очередь Анджелы. Петр сказал ей, чтобы она крепко держала пистолет обеими руками и целилась как следует. И револьвер выстрелил! Кровь и куски мозгов Ивана Мышкина разлетелись по всей комнате… Так моя младшая сестра стала убийцей. Она застрелила человека, который годился ей в отцы, которому она прежде вверяла свое будущее. Теперь она ступила на путь, ведущий к виселице, и с каждым ее шагом становится все хуже, хуже и хуже…

Виктория Симмондс содрогалась от рыданий. Придя в себя, она рассказала, что произошло дальше:

– Петр принес бренди, чтобы провозгласить тост за революцию и мою сестру, казнившую предателя. Все это происходило рядом с трупом Ивана, по-прежнему привязанным к стулу. Затем Богданович принял у этих чудовищ присягу на верность Организации. И все они пили бренди и кричали: «Слава революции!»

А потом Богданович повел их к Борису Буртлиеву, связанному в другой комнате. Петр объявил Борису, что тот может выбрать между смертью и вступлением в Организацию. Когда, ко всеобщему удивлению, Буртлиев выбрал последнее, ему приказали расчленить тело Ивана, дабы доказать свою новообретенную преданность и помочь товарищам избавиться от трупа. Но бедняга не сильно в этом продвинулся, даже выпив бренди. Анджела полагает, что, возможно, его теперь тоже убили. Один ужас за другим…

С тех пор никто не имел права выйти на улицу без разрешения группы. Однако ваша идея о деньгах сработала – Анджеле позволили встретиться со мной.

Некоторым удалось улизнуть. Подруга Анджелы, Катя, добровольно вызвалась отнести мешки с останками Ивана в подлесок Хэмпстед-Хита. Больше она не возвращалась.

Когда Богдановича не было в «Либерти-хаус», там неожиданно появилась Софья, очевидно прервавшая свое путешествие по России. Ей рассказали о произошедшем, и Софья почти сразу же исчезла, прежде чем кто-либо успел подумать, что с ней делать. Тогда-то она и пришла ко мне, пребывая в ужасном состоянии, но не могла мне ничего рассказать.

Виктория Симмондс сделала паузу и глубоко вздохнула. Чувствовалось, что тревожные переживания, которые она разделила с мрачным миром «Либерти-хаус», теперь отступили. Я взглянул на Холмса. Он внимательно смотрел на девушку. Его лицо обрело выражение, которое я редко встречал у него, – печальная нежность, близкая к состраданию.

Между тем наша клиентка продолжила:

– И сейчас Анджела почти с нетерпением ждет свершения собственной судьбы, жаждет принять ее во всех проявлениях. Иногда она говорила неестественно возбужденным тоном о тех жутких акциях, которые Петр сейчас заставляет их готовить. Но порой ею, казалось, овладевала паника. Она тяжело засыпает и плохо спит, ужасаясь того, что случится дальше. К тому же по ночам Петр Богданович заставляет всех допоздна вести длительные коллективные дискуссии.