Своя Беда не тянет Степнова Ольга

— Да черт бы вас побрал с вашей фамилией и вашей скандальной газетенкой!

— Он забегал черными глазками по столу, взял пачку «Парламента», но она оказалась пуста. Я достала из сумки «Житан» и закурила, не предложив ему. Коктейль оказался алкогольный, но я решила, что лишний градус в этом разговоре мне не помешает.

Я бы сказала, что все пошло не по моему сценарию, если бы этот сценарий у меня был. Самое большее, чего я ждала от этого разговора — это личные впечатления об этом человеке и возможности его причастности к странным событиям. Оказалось же, что он знает не только, где и кем я работаю, но и имеет какое-то представление о моей фамилии. Может, я ему чем-то когда-то насолила и он, как говорит блондинка, изящно меня предупредил, подставив моего мужа?

— Давайте ваши доказательства! — выпалил он, снова схватился за «Парламент», и снова увидел, что пачка пуста.

— Что значит — давайте?

— Ну что там — негативы, диски, дискеты, кассеты? Что? Деньги я принес. Надеюсь, три тысячи долларов вам хватит, чтобы ваша гнусная желтая газетенка обошлась без очередной порнографии?

Внезапно я поняла, что сделала холостой выстрел. Мне стало скучно, грустно, и захотелось поскорее уйти. Я промолчала.

— Давайте по быстрому, вы мне компромат, я вам бабки. Только прошу, настаиваю, это единственная и последняя сумма, которую я могу заплатить. Дайте слово, что вы больше никогда у меня ничего не попросите.

Я опять промолчала. Черт его знает, как должна вести себя приличная шантажистка… Наверное, он тоже не знал, потому что вдруг разоткровенничался, ему вдруг захотелось поплакать мне в жилетку.

— Вы не понимаете, вы ничего не понимаете! Вам лишь бы падали кусок схватить и прибежать в свою скандальную газетку. Смотрите, как интересно, Мишин спит с дочкой Грибанова! Его зять — рогач, дочка — шлюха! Что у вас там — тираж, подписка, гонорар, премии? Так вы делаете свои бабки? Каждый делает их, как может, как умеет. Когда моя фирма разорилась, мне пришлось несладко. У меня тоже, знаете, дети, мама, жена, мама жены. И все хотят кушать, учиться, одеваться, развлекаться! А я — один! Один я! И дело у меня одно! Годами наработанные связи, поставщики, оптовики — личные отношения! И все вдруг рушится по одному указу сверху. Мы с Верочкой Грибановой вместе учились, в одном классе, она была в меня влюблена. Хорошая девочка, но стра-ашненькая! В семье, говорят, не без урода, младшенький-то у них красавец получился. Конечно, на нее охотников долго не находилось. И папа у нее тогда еще чиновником средней руки был. — Мишин опять схватил пачку «Парламента», и досконально изучил ее внутренности, убедившись, что она действительно пуста. — А когда Вася-умник нашелся, все поняли, какого дурака сваляли.

— И вы поняли?

— Да ладно вам! Кто же знал, что папа станет тем, кем стал! В общем, когда кислород мне перекрыли, я вспомнил, что Верочка ко мне неравнодушная была.

— Подкараулили вечерком на улице, назначили свидание?

— Ой, да ладно! На ярмарке медицинской повстречались, она на стенде у муженька своего сидела. Обменялись визиточками, дело обычное на выставке, все контакты новые ищут. — Мишин вдруг хихикнул. — Ну и созвонились. У меня к тому времени бизнес на ноль сошел. Остатки товара еле рассовал по знакомым за бесценок, а что дальше делать — не представлял! Рынок медтехники переполнен, не сунешься. Чуть в сетевики не подался, какой-то новый полушарлатанский аппарат продавать. Уже бабушек себе подобрал, сетевичек. И тут Верунчик: «Я тебя всю жизнь ждала!» В общем, никакого разврата, сплошная любовь. Где вы нас застукали? На даче?! Говорил ей, только съемные квартиры и каждый раз новые! Эх, женщины! «Я не желаю на чужих диванах!» На своем супружеском будто лучше. — Он снова хихикнул. Я хотела прервать его исповедь, но не успела.

— Ни папка, ни муж ее, ни сном, ни духом. Не дай бог, узнают, что из семьи и жену и деньги уводил. Кранты мне, и детям моим, и маме, и жене, и маме жены… Мы с Веркой умно делали. Все эти салфетки-простынки ведь подлежат обязательной стерилизации, а у Васьки ее участка стерилизации никогда не было. Он все в Москве заказывал. А у меня этот участок уже год, как простаивал. Вот Верунчик, как директор по развитию, и подписала со мной договорчик на стерилизацию их продукции. Да еще часть каждой партии продавалась под моей маркой. Все честно, без криминала, только если Грибанов с зятьком об этом узнают, мне в этом городе не жить. А Верка… Она меня всю жизнь любила. А помочь любимому человеку — разве не благородно? Это вы, газетчики, во всем грязь видите. Давайте так, вы мне ваши материалы, я вам три тысячи зелени, и разойдемся, как в море корабли. Дело не очень интересное, частное, видите ли, дело. — Он достал из кармана пухлый конвертик и продвинул его мне по столу двумя пальцами. Я щелчком отбила конвертик обратно.

— А я, видите ли, совсем не по этому делу, — сказала я.

Мишин покраснел как свежесваренный рак и с патетикой крикнул:

— Как не по этому? А по какому? Что вы имели в виду, заявив, что у вас есть доказательства по делу Грибанова?

— Ничего не имела. Понт это был чистой воды. Под делом Грибанова я подразумевала убийство его младшего сына Игоря.

— Вы с ума сошли, — прошептал горе-любовник. — Его убил какой-то бомж, об этом все новости передали. При чем тут вообще я?!

— Ни при чем, — искренне согласилась я и встала.

— Катастрофа, — закрыл лицо руками Мишин. — И что вы теперь будете делать с тем, что я вам рассказал? Возьмите деньги. Больше у меня нет, дома дети, мама, жена мамы…

— Успокойтесь, все останется между нами. Вы правы, это не очень интересное дело, слишком частное.

Он опять схватил сигаретную пачку, но теперь заглянул в нее так, будто точно знал, что она пустая. Я швырнула ему на стол свой «Житан», пусть подавится крепким куревом.

— Можно, я задам вам один вопрос не для прессы, а для своего личного, женского опыта? Если бы вы знали, что папа у Веры займет такой нехилый пост в администрации города, вы бы женились на ней, а не на своей жене?

— Да идите вы со своим женским личным опытом! Если бы, да кабы… да во рту росли грибы…

— А откуда вы меня знаете?

— Господи, да вы же моду завели в газетенке своей статейки с фотографиями авторов давать. А что еще в этом городишке интересного почитать? Только криминал. Кто же вас не знает? Внешность — Хакамада отдыхает, фамилия — Черномырдин просто Иванов.

— Ясно, — прервала я его политизированные ассоциации.

Из бара я вышла, повторяя про себя девиз сегодняшнего дня: «Дура я, дура!»

Машина еще не успела остыть, и я поехала, сама не зная куда. Дура я, дура. Нужно было хоть деньги зеленые у него забрать, все не зря бы съездила. Чувство у меня было такое, будто я купила дорогую новую шмотку и в первый же день вляпалась в ней в какую-нибудь дрянь. Вроде бы и постирать можно, но настоятельно хочется выбросить. Из всего произошедшего следовало, что… дура я, а не Пинкертон. Понеслась по первой наводке сомнительной девицы, которая, наверняка, преследовала какие-то свои цели. Наверное, муженек ее имел какие-то счеты с Мишиным, и она захотела с моей помощью потрепать ему нервы. Ну и ладно, господин Мишин заслуженно попотел, потратился на два коктейля, жаль только, что узнал меня с первого взгляда. Я всегда была против идеи, недавно посетившей Полянского, помещать рядом со статьей фотографию автора. Но на мои возражения он орал, что «пиарил, пиарит и будет пиарить» и свою газету и своих авторов. Многие редакционные дамочки были не прочь засветиться в выгодном ракурсе на страницах родного издания, только мне казалось, что если ты хоть чуть-чуть серьезно хочешь писать на криминальные темы, твоя физиономия, а лучше и фамилия должны оставаться за кадром. Сегодня я в этом убедилась.

Что дальше? Есть хороший вариант потрясти плохиша Глазкова, а также расспросить хорошенько бдительную бабу Капу, но надеюсь, у Бизона хватит мозгов, чтобы самому этим заняться. Я же вернулась к первоначальной мысли поговорить с этой Лялькой.

Я набрала Серегу, но он не ответил, наверное, мял очередную блондинку. У него правило: когда работает, отключает телефон. Тогда я решила все сделать на свой страх и риск. Если мне что-нибудь приходит в голову, то лучше этому не сопротивляться. Я ни разу не пожалела, что следую своему старому принципу: «Лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано».

В городе было одно место, где наблюдалось сильное скопление цыган — автомобильный рынок. Чернявые тетки в цветастых юбках и ярких платках сновали между машинами, вершили свой странный, нечистый бизнес, предлагая погадать на судьбу и на удачу томящимся в ожидании продавцам и заполошным покупателям. Цыганок было так много, что их гомонок перекрывал разговоры автолюбителей, а вели они себя так нагло и по-хозяйски, что в голову невольно приходили мысли о приличных взятках милиции, чтобы их не касались никакие правила и законы.

Я с трудом нашла место на платной стоянке возле автобарахолки, заплатила охраннику за час, и пошла бродить по бесконечным рядам машин, выставленных на продажу. Плана действий у меня не было, сценария разговора — тоже. Я надеялась, что ко мне пристанет какая-нибудь цыганка, а я уж ей объясню, что мне очень нужна Лялька с ганджубасом. Но цыганская братия почему-то не спешила приставать с услугами к длинной девушке со скучающим лицом. Они сновали вокруг, гомонили, но обращались совсем к другим людям. Я поразмышляла над этим феноменом: ведь, по идее, я блестящая мишень — молодая, одна, без обручального кольца, но со старинным бабкиным перстнем на пальце, явно с неустроенной личной жизнью и лишними деньгами, раз болтаюсь среди продаваемых машин. Я поразмышляла над этим фактом и пришла к лестному для себя выводу, что, наверное, в моих глазах прорва ума, раз даже этим одноклеточным понятно, что такая не сдерет с себя золото и не отдаст под гипнозом последние деньги за обещанное счастье в личной жизни. В общем, все пошло не по плану. В общем, я сделала странную штуку — пристала к цыганке сама. Я достала сто рублей, и, вытянув ногу, поставила подножку летящей навстречу мне молодой ромалэ в невообразимо пестрой юбке и вязаных кофтах, одетых одна на другую. Она с трудом удержалась на ногах и завопила с темпераментом холерички:

— Швабра! Оглобля! Раскидала костыли по дороге, я чуть не на…

Я сказала: «Извините» и протянула ей сотню. Она не договорила, улыбнулась и хотела улизнуть с деньгами.

— Эй, а погадать? — преодолевая брезгливость, я схватила ее за замызганный рукав. Цыганка встала, как лошадь, которой резко натянули поводья.

— А оно тебе надо? — без акцента спросила она.

— Слушай, — наклонилась я к ее уху. Меня просто раздирал профессиональный интерес, — а по каким таким признакам видно, что мне это не надо?

— Ты похожа на ОБЭП, РУБОП, СЭС, ОМОН и УБН в одном лице.

Я расстроилась. А какая женщина не расстроится, услышав о себе такое? Каждая рассчитывает, что сначала в ней видят женские прелести, а потом профессию.

— Но если есть охота, — продолжила цыганка, — давай, погадаю. Пятьсот рублей.

— Дороговато.

— За риск. Больно физиономия у тебя знакомая. Ты по ящику интервью не даешь?

— Нет, это Хакамада дает, перепутала ты. Вот тебе еще пятьдесят, пойдем за тот киоск, ты мне все изложишь.

Цыганка сцапала полтинник и порысила за указанный мною киоск, подметая длинной юбкой грязный, затоптанный снег.

— Ну, что хотела? — спросила она, когда мы оказались в безлюдном пространстве между забором и длинным рядом киосков.

— Погадать, — стояла я на своем. Она пожала плечами. И кто сказал, что цыганки красавицы? Больших страхолюдинок в природе не существует, разве что женщины каких-нибудь африканских племен. В двадцать они выглядят на сорок, в сорок — на шестьдесят. Они из другого теста, и мне неохота знать, из какого.

— Муж от тебя ушел, — сказала цыганка. — Странно как-то ушел, по воздуху.

— Правду говоришь, — похвалила я. — Мужик у меня чистый Карлсон, усвистал с балкона, не предупредив: «От винта!»

— Но потом вернулся, любит он тебя, и ты его любишь, только оба вы бестолковые, поэтому не жизнь у вас, а маета.

— Эй, может тебе руку дать, у меня что, на морде все написано?

Но цыганка на меня не смотрела, стояла с отсутствующим видом и монотонно бубнила:

— Оба вы по краю ходите, вместе вам и быть и не быть, и быть и не быть. В гробу его вижу: и он, и не он, и он и не он… Металл какой-то в гробу.

— Заткнись! — заорала я.

— А все из-за тебя получается. Ты в жизни чего-то ищешь, чего-то добиваешься, а когда получаешь, не знаешь, что с этим делать. Ты разрушаешь, потом снова создаешь, маешься ты, и никто рядом с тобой счастья не находит. Чтобы все исправить, надо кольцо дорогое заговорить…

Чтобы остановить этот чревовещательный поток, я толкнула ее в плечо. Цыганка пошатнулась, запуталась ногами в юбке и шлепнулась в снег.

— Говори, где Ляльку найти, которая ганджубасом торгует! — крикнула я. — А то позвоню в милицию, скажу, обокрала ты меня, кольцо хотела выманить.

Цыганка подскочила, отряхнулась, неожиданно достала из-под кофт свою вялую грудь и брызнула мне в лицо молоком. Я отскочила в брезгливом ужасе, лучше бы в меня из пистолета палили, чем поливали грудным молоком.

— Я честная! — заорала цыганка. — У меня ребенок грудной! Буду я из-за твоего вонючего кольца мараться! Деньги ты мне сама дала, свидетелей полный рынок!

Я нашла чистый снег и умылась им. Цыганка попыталась унести ноги, но я догнала ее и сказала:

— Ты не ошиблась, я имею к ментам отношение, но сейчас решаю свои личные проблемы. Скажи, где найти Ляльку? Все останется между нами, и я заплачу тебе еще сто рублей.

Мы стояли между киосками и основным потоком барахолочной толпы, она могла нырнуть в поток, раствориться в нем, что она и решила сделать. Я помчалась за ней, распихивая чьи-то спины и слыша ругательства вслед. Народ с интересом смотрел, как, продираясь сквозь толпу, улепетывает цыганка, а за ней несется долговязая девица с купюрой в руке.

— Возьми деньги! Где Лялька?

— Не знаю Ляльку! Не знаю ганджубас!

Я выдохлась и отстала — больно прыткая оказалась цыганка. Вдруг кто-то сзади дернул меня за полу распахнутой дубленки.

— Эй, припадочная! Давай мне деньги, я все скажу!

Я оглянулась и увидела парня лет пятнадцати, совсем не цыганской наружности. От злости я чуть не залепила ему подзатыльник. Цыганка растворилась в толпе, а вокруг я видела только ухмыляющиеся рожи. Народ повеселила сценка, бездарным режиссером которой оказалась я.

— Запомни, юноша, я не припадочная. Если ты решил срубить денег по-легкому, то…

— Что знаю, то скажу, — перебил меня пацан. — Только не за стольник, а за пятьсот. Не хочешь, гоняйся за цыганами, только если ты им не понравишься, хорошо тебе не будет.

Торговаться у меня не было сил. Я сунула мятую пятисотку пацану и пошла с ним за киоски.

Парень честно отработал свои деньги.

— Если тебе нужна Лялька, которая ганджой торгует, так это она и была, — сказал он с усмешкой заядлого пройдохи.

— В смысле? — как последняя дура удивилась я.

— А сколько тут может быть смыслов? Ты орала: «Где Лялька?» И гналась за Лялькой. Она орала: «Не знаю Ляльки! Не знаю ганджубас!» Значит, ты попала на Ляльку, а она в этом не призналась, чего-то испугалась. Больно вид у тебя… цензорский.

— Слова ты сильно умные знаешь!

— Школу посещаю. Ты что, травы хотела оптом у нее купить?

— Чего я хотела, тебя не касается. Говори, где Ляльку поймать и как ее прижать!

— Поймать ее можно вечером, в девять, в квартире триста пятидесятой, доме номер восемь по улице Плановой. Квартира на первом этаже находится, там двери деревянные, в дверях дырка есть. В дырку деньги сунешь, из дырки тебе траву подадут. Там Ляльку и можно поймать, а насчет прижать… смотри, как бы тебе самой хвост не прижали. У них все менты прикормлены и своя, цыганская служба безопасности существует. В квартире склад оружия, говорят, даже гранатомет есть. Туда ни один спецназ не сунется. Да и зачем? С них все имеют, и, в сущности, они никому не мешают. А что отраву продают, так ее все равно продают. Через окна первых этажей в городе чего только не получишь: и водку паленую, и спирт технический, и героин. У этих хоть сервис — дырочка в двери, на улице зад морозить не надо. Все по-человечески, и трава хорошая.

Этот парень меня достал своей рассудительностью.

— Слушай, — прервала я его, — ты не знаешь такого клиента Лялькиного — Грибанова?

Пацан нахмурился.

— Не знаю. Что знал, то сказал.

Он развернулся и ушел. Я осталась одна в узком пространстве между киосками и забором. Внезапно мне стало холодно, и я первый раз за зиму застегнула дубленку на все пуговицы. Только я могла так вляпаться: из толпы цыган найти, поймать и ополчить против себя именно ту, которая мне была нужна. Я подняла воротник и поплелась на стоянку.

Может, позвонить Бизону? Нет, не буду. Моя бабка учила меня, что мужик должен звонить первым.

Я села в машину, завела движок и задумалась. Пожалуй, я не рискну вечером одна сунуться в квартиру, где главным предметом мебели является гранатомет. Пожалуй, не рискну. Я все же позвоню Бизону в школу, пусть составит мне компанию в набеге на наркопритон. И плевать на старомодные бабкины принципы, она сама названивала своим престарелым кавалерам и устраивала им телефонные истерики. Я помню.

Я надеялась, что хоть одно дело у меня сегодня получится: перевезти к себе Возлюбленного и потрепать нервы своим квартиранткам.

Женька переезду не воспротивился. Он молча натянул телогрейку, надвинул на глаза свою цветастую шапочку и пошел за мной в машину. Он напоминал мне старую, больную и послушную собаку. Он даже не спросил, куда я его везу. Просто пошел за мной в подъезд моего дома, где я предусмотрительно выключила свет, чтобы случайные соседи не рассмотрели моего спутника, чью физиономию наверняка показывают все местные новости.

Когда я объявила ташкентским девушкам, что Женька — уголовник, и отныне будет жить у меня, они не испугались. По-моему, они даже обрадовались. Потому что забегали и заквохтали: «Ну, с кем, не бывает, кто не сидел!» Салима торжественно откупорила бутылку с «Иммуномодулятором» и из ложечки напоила Возлюбленного дорогим лекарством, сказав, что от побоев это первое средство. Потом Надира достала из баулов мотки ваты, зеленку и они принялись обрабатывать Женькину расквашенную физиономию. Я поняла, что и это дело провалила, и теперь в этом доме мне нет места даже на табуретке.

Не буду звонить Бизону. Я просто перееду к нему в сарай, и ночью мы штурмом пойдем брать цыганское логово. Он говорил, что круче десанта только морпехи, и то не факт. Сейчас погуляю собаку, еще раз все обдумаю, а вечером, когда все улягутся спать, улизну из этого дома, провонявшего пловом, самсой и зеленкой.

— Рокки, гулять!

Лавируя между баулами, белый огромный пес подбежал ко мне и ткнулся носом в колени. Это значило: «Давно пора!»

— Что, что там, ну что? — жужжал над ухом назойливый голос Возлюбленного.

Он пытался через мое плечо заглянуть в раскрытую тетрадь. — Ну что там? Это Элкина тетрадь? Она вела дневник?

Я отшвырнул тетрадь на стол, порылся в шкафу и, найдя запасные джинсы, переоделся. Испачканные кровью штаны у меня по-хозяйски забрала Салима. Нога совсем не болела. Или болела? Это не имело значения, потому что мне нужно было идти.

— Ой, вы никуда не пойдете! — повисла у меня на руке Салима в уютной, детской пижамке. — Потеря крови, голова закружится! Я подъезд только что отмыла, вы и там кровью испачкали. Вам кушать надо, а не ходить!

— Ты, брат, ложись! — бормотал Женька. — Если что сделать надо, говори, я сделаю. Мне терять нечего.

Я понял, что они меня просто так не отпустят, а отмахнуться от них как от ненужных и неважных для меня людей я не могу.

— Женька, я в машине дипломат забыл с важными бумагами. Сбегаю за ним и вернусь.

Кажется, они поверили. Салима отпустила мой рукав, и я вышел из квартиры.

Лестница действительно блестела мокрыми ступеньками. Пока я читал, Салима отдраивала в подъезде следы моей крови. Голова и правда подкруживалась. Скорее всего, это последствия влитой в меня водки.

Моя «селедка» завелась с полпинка. Я не стал ее прогревать, сразу рванул с места, включив дворники, которые со скрипом отскоблили налипший на лобовуху снег.

Адрес, накарябанный в тетради, намертво врезался мне в мозги. Я натворил немало глупостей, но то, что натворила Беда, не лезло ни в какие ворота. Интересно, она что, напрямую хотела спросить эту Ляльку, не из их ли цыганской компании убийца Грибанова? Вряд ли у меня есть шансы найти живую, невредимую Элку.

Улицу Плановую я нашел быстро. Здесь жил один мой нерадивый ученик, и я пару раз приезжал к нему домой на воспитательные беседы. Восьмой дом оказался девятиэтажкой, выстроенной в форме буквы «п» с двумя арками для проезда машин. Я бросил машину в этой арке, выключил фары и пошел пешком искать нужный подъезд. По дороге вспомнил, что прихватил у Леши Гона не только кейс, но и оружие, вернулся к машине и достал пистолет, который оказался «Магнумом». Я проверил обойму, она оказалась полной, не считая патрона, который был потрачен на меня. В голову пришла философская мысль, что все, что ни делается, все к лучшему. Не сунься я, как последний идиот, на разборки к старому корейцу, пришлось бы брать этот притон голыми руками.

Я осмотрел окна квартиры на первом этаже, они оказались зарешечены по последнему слову новейших технологий. Ломиться через них было бессмысленно. Я зашел в подъезд и изучил дверь. Обычная деревянная дверь, с окошечком чуть выше замка, которое было закрыто сейчас фанерой. Над окошком находился большой панорамный глазок.

Я нажал кнопку звонка, послышалась затейливая, громкая трель, но за дверью была тишина. Я подождал минуту, и снова позвонил, на этот раз тремя короткими резкими нажатиями. Результат был тот же. Меня не оставляло ощущение, что в глазок на меня кто-то смотрит. Я еще позвонил, и еще, потом пнул дверь здоровой ногой — тишина.

На лестничной клетке горела тусклая лампочка. Я нашел возле почтовых ящиков выключатель и погасил свет. Мне лишние зрители из соседних квартир ни к чему. Подошел к двери и выстрелил в замок. Пуля, внезапно отрикошетив, попала в стену напротив. Посыпалась штукатурка, запахло порохом и ремонтом. Дверь оказалась только замаскирована деревянной рейкой, на самом деле она была металлической, и штурмовать ее можно было только с гранатой. Грохоту я наделал много, но жильцы предпочли не высовывать нос. По идее, нужно было уносить ноги, потому что могла нагрянуть милиция, но без Элки я этого сделать не мог.

Я снова выстрелил, на этот раз в окошечко. И отчего я решил, что оно закрыто фанерой? Это была металлическая пластина. Пуля опять отрикошетила и опять пропорола стену напротив. Получалось, что я расстреливаю не дверь, а несчастную стенку, на ремонт которой потом у ЖЭУ не будет денег.

От злости я снова пальнул, на этот раз точно в глазок. Он брызнул осколками внутрь, но никакого тела по ту сторону с грохотом не свалилось. Его там просто не было. Я понимал, что делаю глупости, но у меня отказали тормоза. Я не знаю, чего я хотел добиться этими выстрелами. Тишина, наступившая после выстрела, была пронзительна.

— Господа! — вдруг раздался интеллигентный голос со второго этажа. — А нельзя ли рвать петарды где-нибудь на улице? Спать очень хочется. Все-таки два часа ночи!

— Извините! — крикнул я. — Мне бы кого-нибудь из квартиры триста пятьдесят!

— Ой! Да нет там никого, — миролюбиво объяснил невидимый дядька. — Они к девяти приходят, а в двенадцать все уходят.

— Куда?

— Что, куда?

— Уходят куда?

— Помилуйте, откуда же я знаю? Квартиру цыгане снимают. Кочуют они. Вы не цыган, простите?

— Я не цыган.

— А чем это вы там шумите?

Я не заметил, как он спустился и теперь стоял на площадке между первым и вторым этажом. Мужик находился в освещенном квадрате и рассматривал мою руку, сжимавшую пистолет. У него был щуплый голый торс, а ниже — пресловутые кальсоны с оттянутыми коленками.

— А чем это вы там шумите? И запах такой… как на учениях с боевым оружием!

Откуда, интересно, этот хлюпик знает, как пахнет на учениях?

Он спустился, прищурился, пригнулся и в упор уставился на мой пистолет.

— Ой, — сказал он. И шепотом вдруг добавил: — Вы знаете, давно пора ликвидировать этот притон!

Я понятия не имел, что делать дальше. Последняя зацепка оказалась пустышкой. Мужик протянул мне вдруг худую ручонку.

— Плюшко. Александр Григорьевич. Старший научный сотрудник. Бывший.

Я не ожидал, что он будет знакомиться, сунул пистолет в карман и от удивления тоже зачем-то протянул ему руку:

— Сазонов Глеб Сергеевич, школьный учитель. После всего, что случилось, наверное, тоже бывший.

— Пойдемте ко мне, — зашептал мужик, — а то соседи, небось, к дверям припали. Милицию, конечно, не вызовут, все знают — милиция от этой гадкой квартиры мзду получает, но все равно, пойдемте. — Он настойчиво потянул меня за руку на второй этаж.

— Раздевайтесь, — шепнул он, когда мы зашли в распахнутую дверь его квартиры, и начал стягивать с меня куртку.

И тут на голову мне что-то обрушилось. Что-то мягкое, теплое, тяжелое и очень колючее. По лицу полоснули ножами, от неожиданности я заорал и решил, что попался, как последний дурак. Этот хмырь — цыганский барон, содержатель притона. Он взял меня голыми руками, и держит теперь, ухмыляясь, мою куртку с оружием в кармане. По лицу хлынула кровь, я кулаком отбил то, что в меня бросили. Оно вдруг хрипло, надрывно заорало и плюхнулось на пол серым полосатым мешком.

— Брысь! — затопал ногами бывший научный сотрудник и пинком отправил орущий мешок из коридора в комнату.

— Ой, как нехорошо получилось! Это Барсик. Он на вешалке сидел. У него после кастрации сильно испортился характер. В ванную, в ванную! Смойте кровь, я сейчас принесу йод! — Он помчался на кухню, а я шагнул в тесную ванную с оббитым кафелем и пожелтевшей сантехникой. Холодной воды почему-то не было, из крана хлестал только кипяток.

Значит, он не цыганский барон, а, действительно, научный сотрудник со своим шизанутым котом. Меня десять раз за этот вечер могли убить, я мог сорваться с крыши, но в результате мне разодрал лицо подлый кастрированный кот.

— Ой, — прибежал Плюшко. В одной руке он держал пузырек с йодом, в другой кусок ваты. — Как нехорошо получилось! У нас холодную воду ровно в двенадцать выключают. Даже смешно — цыгане уходят, и воду отключают одновременно! Как сговорились! Остается один кипяток.

— Я понял, — я закрутил кран, взял у него вату и промокнул царапины. Йодом я не воспользовался, не хватало еще выглядеть клоуном с разрисованной мордой.

— Это Барсик. Он терпеть не может посторонних.

— Я понял.

— Вы, наверное, удивлены, что я не побоялся вас позвать в квартиру?

Я пожал плечами.

— Ну, может, вам и все равно, но я объясню. Пойдемте на кухню.

Мы прошли на крошечную кухню, обставленную не лучше моего сарая.

Плюшко налил мне жиденький чаек, заварив его прямо в высоком стакане с отбитым краем. Заварка хаотично плавала и набухала причудливыми лохмотьями, а я думал о том, что у меня не осталось больше никаких вариантов, где искать Элку.

— Понимаете, от меня недавно ушла жена.

Ясно, мужику тошно, не с кем поговорить, и он готов скоротать ночь даже с жутким громилой, который расстреливает соседскую дверь.

— Понимаю, — кивнул я. — Меня тоже недавно того… жена бросила.

Зачем я пошел за ним, как корова за пастухом?

— А меня еще и с работы уволили, представляете? — Плюшко словно обрадовался, что он не одинок в своих несчастьях. — Я попал под сокращение! Наш НИИ совсем развалился, остаются только родственники и знакомые начальства, а у меня отродясь никакого блата…

— Меня теперь тоже уволят, — подхватил я. — Еще и посадят.

Он замолчал и я понял, что крыть ему нечем, в тюрьму его не возьмут.

— Я вас понимаю, — наконец тихо произнес он. — Если вы учитель, то только так и могли поступить.

— Как?

— Взять в руки оружие и расстрелять этот притон. Это от бессилия, я понимаю. Вы наверняка уже писали в госнаркоконтроль, и в милицию, и на телевидение, и в газеты, и, наверное, даже президенту. Мы с соседями тоже писали. А наркоточка как была, так и есть. И ваши дети, ваши ученики продолжают бегать по этому адресу, чтобы получить свою порцию отравы. Если бы я был учитель, я бы тоже так сделал. Если бы я был отцом, я бы тоже так сделал. — Он хлебнул чая и, отплевавшись от хлопьев заварки, похлопал меня по плечу.

Мне от такого понимания вдруг рыдать захотелось. Я раскис, и даже губы у меня задрожали. Господи, если бы я только знал, что делать дальше, куда идти, в кого стрелять! Оказалось, что эту фразу я произнес вслух, потому что Плюшко вдруг прошептал:

— А знаете, кажется, есть еще одно место, где обитает это цыганье!

— Да?! — Я отхлебнул чай, выплюнул заварку и сказал: — Дело не только в детях-наркоманах.

Неожиданно для себя я выложил ему практически всю свою историю, от убийства Грибанова, до исчезновения Элки, умолчав только про Гона и его кейс.

— А вы уверены, что это цыгане уволокли вашу жену в тапочках и с собакой? — серьезно поинтересовался Плюшко.

— Это единственный вариант в сфере последних событий. Элка всегда лезет на рожон и ведет себя так, будто у нее девять жизней, а не одна.

Плюшко вдруг чрезвычайно оживился, сбегал в комнату, напялил на себя большие, не по размеру камуфляжные штаны, свитер и черную трикотажную шапочку.

— Пойдемте. Если вы правы, то ваша Элка не здесь. Это же съемная квартира, ее только как точку для продаж используют. Я знаю, где их апартаменты! Случайно как-то забрел в частный сектор, смотрю, у кирпичного, роскошного дома стоит поросячьего цвета «Лэнд Круизер». Такой только один в городе и он частенько торчит у нашего подъезда. И номер у него дьявольский — три шестерки! Это точно их логово. Пойдемте!

Я вскочил.

— Вы что, со мной?

— Послушайте, — он вдруг захныкал, — возьмите меня, а? Это такая Тмутаракань, что без меня вы не найдете. А точного адреса я не знаю. После того как от меня ушла жена, и меня сократили, вернее, наоборот: сначала сократили, потом ушла жена… мне хочется наложить на себя руки. Мне хочется мужских дел! — Он расправил худые плечи и выпятил впалую грудь.

— Так дел или руки наложить? Если вы рассчитываете словить пулю, то я вам не дам! — Я вскочил и стал натягивать куртку.

— Ой, не цепляйтесь к словам! Вы прекрасно все понимаете. Кстати, у меня есть отличный охотничий нож! — Из кармана камуфляжных штанов он достал перочинный ножик, годный разве что только для затачивания карандашей. — Вы на машине?

Мы оделись и тихо вышли в подъезд. Плюшко неслышно закрыл дверь на ключ.

— А как вы думаете? — зачем-то спросил я и помчался по лестнице вниз.

— Я думаю, что да, — он понесся за мной, не отставая, несмотря на то, что мой шаг — его два. — Такие парни, как вы, всегда на машинах.

— И не всегда на своих, — буркнул я себе под нос.

— Значит так, — сказал он, плюхнувшись рядом со мной на сиденье. Кейс он взял в руки и стал действительно очень похож на научного сотрудника. — Давайте на юго-западный жилмассив, там частный сектор, знаете?

Я кивнул, и мы поехали. Город спал, движения почти не было, и светофоры монотонно мигали одним только желтым светом. Я ехал быстро, но не гнал, если честно, то очень боялся, что и этот выстрел будет холостым.

— Я думаю, ваша жена жива, — рассуждал Александр Григорьевич, обнимая дипломат. — Сами подумайте, цыганская мафия в нашем городе существует давно. У них все отлажено, деньги капают ровненьким непрерывным потоком и им, и тем законникам, которые их прикрывают. Ну, зачем, скажите, нарушать идиллию мокрухой? Да еще вы говорите, что она небезызвестный в городе журналист. Знаете, я думаю, ее похитили с целью привлечения на свою сторону. Ну, чтобы она не очень там расписывала в своей газете про цыганский наркобизнес. Может, даже ей предлагают взятку, а она не берет, вот ее и держат! Вы же говорили, что она особа принципиальная и взбалмошная.

— Взбалмошная — да, а насчет… значит, ей еще столько не предложили, чтобы она забыла свои принципы, — сказал я.

Хотелось бы верить в предположения этого Плюшко. Все-таки он научный сотрудник. Хоть и бывший, зато старший.

— Вот! — заорал я, когда мы въехали в юго-западный жилмассив. — Грязь! Здесь грязь! Видите, теплотрасса проходит! Снег растаял — глина и песок! Моя собака прибежала грязной!

Плюшко кивнул, но промолчал. Я и сам понимал, что место, где проходит теплотрасса, не может быть единственным в городе. Было глупо радоваться и орать, но я обрадовался и газанул так, что педаль газа заклинило. Машина заревела, пришлось погасить движок и руками вернуть педаль в исходное положение. Завтра загоню «селедку» в гараж к Панасюку, пусть разберется, а то у меня все руки не доходят.

Мы ехали по частному сектору, фонарей здесь практически не было, зато сугробы по обочинам стояли почти в человеческий рост.

— Стой! — заорал Александр Григорьевич. — Вот этот дом, около него розовый «круизер» стоял! Точно он!

Я притормозил у двухэтажного дома из красного кирпича. Рядом с одноэтажными деревянными собратьями он казался зданием районной администрации. Высокий кирпичный забор и железные ворота подтверждали серьезность его хозяев. В одном их окон второго этажа горел неяркий свет. Я сдал назад и припарковал машину за поворотом, чтобы не мозолить глаза тем, кто не спит в это время.

— Слушайте, — Плюшко рысцой побежал за мной, — там свет горит, значит, не спят! Ворота, конечно, забор! Но со стороны соседей очень даже ветхий заборчик — деревянный и низкий. Нужно к соседям со стороны огорода пробраться и…

— Собаки! — напомнил я. Мы шли вдоль заборов и старались, чтобы снег не скрипел под ногами, но некоторые особо бдительные псы уже начали свой брехливый концерт.

— Ерунда, — шепнул Плюшко. Кажется, он задумал руководить операцией. — Будем действовать легально!

— В смысле, представимся госнаркоконтролем? — усмехнулся я.

— Ну что вы, конечно, нет. Просто я их отвлеку! Я точно знаю, чем можно отвлечь настоящего цыгана! А вы со стороны соседей зайдете на территорию дома. У вас пушка, вам и карты в руки.

Не успел я рта раскрыть, как он поскакал к высоким воротам и нажал на звонок. Я помчался в окружную, чтобы успеть попасть в соседний огород. Собаки во дворах вовсю заливались лаем, не осталось ни одной шавки в округе, которая бы не подключилась к разноголосому хору. Уж не знаю, как насчет легальной, а тихой нашу операцию никак не назовешь. Я быстро сориентировался, вычислил нужный мне дом и, проваливаясь по колено в сугробы, преодолел чужой огород. Оказавшись перед ветхим заборчиком, за которым виднелся просторный двор, освещенный двумя фонарями, я увидел, как открылась парадная дверь, и из дома вышел пожилой цыган в овчинном тулупе, накинутом на плечи. Звонок заливался, Плюшко по ту сторону ворот трезвонил, не переставая. Интересно, чем это можно отвлечь настоящего цыгана, подумал я, перемахнув через забор. Два огромных лохматых пса заходились басистым лаем, рвали цепи, которыми были привязаны. Цыган открыл калитку, даже не посмотрев в глазок. Наверное, он, и правда, ничего не боялся, раз открывал двери неизвестно кому среди ночи, держа своих собак на привязи.

— Послушайте, — дрожащим голосом, но с экспрессией киногероя сказал Плюшко, — это не ваша лошадь отбилась от стаи?

«От стада, идиот!» — чуть не заорал я, прячась за сугроб.

— Какая лошадь, хрюндель? — ответил спокойный голос цыгана. — Наши кони давно в гаражах стоят, на сигнализации и на центральных замках.

— Я и говорю, — залепетал Александр Григорьевич, — там, за углом, ваш небесно-розовый «круизер» с разбитой мордой…

«Нежно-розовый!» — я зажал себе рот, чтобы не начать подсказывать бывшему научному сотруднику.

— Где?! — взревел цыган, и я услышал топот ног, удаляющийся от дома. Зачем было ноги ломать и лазить по чужим огородам, когда спокойно можно было пройти через калитку? Только кто же знал, что Александр Григорьевич так силен в психологии цыган!

Я проскользнул в прихожую и лоб в лоб столкнулся с высоким черноволосым парнем, который от неожиданности отшатнулся назад. На его месте я бы тоже так отшатнулся, если бы встретил ночью в своем доме громилу, шляющегося с пистолетом в руке. Выбора у меня не было — я перехватил его сзади левой рукой за горло, а правой приставил дуло «Магнума» к виску.

— Где Элка? — в ухо прошептал я ему.

Он молчал.

— Длинная, худая баба в тапочках и без шапки?! Она была с собакой! Вы ее похитили?

Сейчас он скажет: «Какая Элка? Какие тапочки? Понятия не имею о чем это вы!» И я вынужден буду ему поверить.

Парень захрипел выразительно — я переусердствовал с нажимом на его горло. Пришлось ослабить хватку.

— Там, во дворе, летняя кухня, ключ у отца, я не знаю…

— Рома! — заорал откуда-то сверху женский голос и выдал тираду на незнакомом тарабарском языке.