Чеченский угол Тарасевич Ольга

Лопата скрипнул зубами.

– Ближе к делу!

Бекмураз достал из папки несколько листков и протянул их Лике.

Надпись на первой странице гласила:

«Результаты судебно-медицинской экспертизы».

Ее глаза по диагонали заскользили по строчкам. Мужчина, худощавого телосложения, предположительное время наступления смерти, кожные покровы без повреждений…

Пробиться через дебри медицинской терминологии – задача не из простых. Лика прочитала заключение эксперта и честно призналась:

– Мне ровным счетом ничего не понятно.

Бекмураз хмыкнул. Вот он, его звездный час. Сейчас он все объяснит внимательной красавице.

– Обрати внимание на абзац про рану.

Лика перечитала:

– Края входной раны мелкобахромчатые, с мелкими надрывами. Кольцо осаднения шириной 1 миллиметр образовано от повреждения эпидермиса. Ободок загрязнения возник от обтирания смазки, порохового нагара и металла с поверхности пули. Раневой канал прямой, осколки черепа отклонены влево. И что? Тут еще два листа такого текста.

– В Волкова стреляли слева, – многозначительно заметил чеченец.

– И что?!

– А то, что двоих террористов задержали в доме, располагавшемся напротив трибуны. У меня пока нет результатов баллистической экспертизы, но и по судебно-медицинской понятно: те снайперы, один был убит, второй сбежал – они к смерти генерала не имеют непосредственного отношения. Там в той квартире вообще анекдот произошел.

По Ликиной спине прокатилась дрожащая волна. Хороший анекдот: планирование теракта.

Но Бекмураз, увлеченный образовательным порывом, не заметил недоумения девушки.

– Видимо, оружие в квартиру пронесли раньше. Соседи видели накануне двоих мужчин, по описанию вроде подходят. Ребята оставили там хорошую снайперскую винтовку. Новую, возможно, даже непристрелянную. Накануне митинга, видимо, не желая привлекать внимания, они пришли к дому без оружия. И когда их накрыли, один парень бросился в коридор, там завязалась драка. А второй пытался его прикрыть. Винтовку заклинило. Он вынужден был сбежать. Что бы он сделал, безоружный, против нескольких вооруженных людей…

– То есть получается, на площади работал еще один снайпер, – задумчиво произнесла Лика. – Он убил генерала и ушел безнаказанным.

– Да сто пудов, – подтвердил Лопата, почесывая заросший щетиной подбородок. – А уж желающих замочить генерала – вообще каждый второй «чех» на площади. Ой, прости Бекмураз!

Чеченец криво улыбнулся:

– А если бы у тебя всю семью убили – ты бы как реагировал, а?

Боец хрустнул косточками пальцев, миролюбиво замечая:

– Так, завязываем базар. Или сейчас друг друга перестреляем.

Лика поправила стягивающий волосы черный платок. В миллионный раз изучила протянутую в салон, как руку за подаянием, благоухающую ветку. Желание задать вопрос не проходило.

– Простите, Бекмураз, но… если вы так негативно настроены, почему вы в милиции, а не в горах?

– Наша семья еще до войны переехала в Москву. Я юрфак там закончил. Родственники в Чечне остались. Конечно, мужчины воевали. Брата отца тяжело ранили, его жена пошла к полевому командиру, просила помочь с деньгами на операцию. А он – тот еще отморозок. Говорит: «Как ты меня нашла?» Она растерялась, и – командир ее из «Стечкина». Кровь у нас всегда смывали кровью. Но мало кто знает, что за женщин принято мстить вдвойне. Ладно, не будем об этом. Что тебя еще интересует?

Лика спросила про подробности убийства в Дагестане руководителя операции Сергея Соловьева, но чеченец лишь развел руками:

– Это разные уголовные дела, у меня свое направление и информацию я собираю только по нему. По Дагестану местная прокуратура ведет производство, я совершенно не в курсе, что там произошло. Понимаешь, военным начальникам на этой земле вообще не сладко…

Неспроста спарываются погоны, мало-мальски значимого офицера окружает охрана, вертолетчики и милиционеры никогда не козыряют своими профессиями. В Чечне они – всегда под прицелом.

– Припоминаю еще два случая, – продолжил рассказ оперативник. – Одного генерала взорвала шахидка. Ее – в клочки, он еще три дня в госпитале умирал, обожженный, израненный. И еще один случай был. Выстрел в голову, скончался на месте. Никого не нашли…

Бекмураз выразительно посмотрел на часы, и Лика рассыпалась в благодарностях, попрощалась. Напоследок его взгляд еще раз обласкал Вронскую, что вызвало крайнее неудовольствие собровца.

– Умеешь ты мужикам нравиться, – ворчливо заметил он, заводя двигатель.

Лучше сразу расставить все точки над i. Зачем провоцировать напрасные надежды?

– Знаешь, я замужем. У нас гражданский брак, но штамп в паспорте – дело десятое. Я чувствую себя замужней женщиной со всеми обязательствами этого статуса, – призналась Лика.

– Догадываюсь. Но мне показалось…

– Тебе не показалось. Только это ничего не меняет.

Он чему-то заулыбался, приосанился, засвистел бодрую песенку.

И – как удар под дых:

– А вдруг меня завтра убьют? Ты как, свой отказ – переживешь?

Вронская нахмурилась.

«Это шантаж, – подумала она. – Но я сойду с ума, если он окажется прав».

Как неправильно она жила. Как мало радовалась тому, что окружало. Даже в боли таится счастье. Их семья разбита, раздавлена, уничтожена и оскорблена. Но счастье все равно есть. Оно – в сурово поджатых губах матери, в тихонько раскачивающейся из стороны в сторону Заре, в полуразрушенном доме, зеленой улочке, по которой можно пройтись. Просто пройтись. Пара шагов – такая радость. Глоток приправленного свежим ветром воздуха – это все…

Малика не помнила, сколько времени провела в своей комнате, с равнодушными глыбами гор за окнами. Границы времени стерлись, дни перекатывались волнами, унылыми, однообразными.

Хотелось вырваться из тесной темницы.

И очень не хотелось умирать.

Мадина, хозяйка дома, где ее оставила Айза, приоткрыла дверь комнаты, поставила на невысокий потрескавшийся столик стакан молока и лепешку, неодобрительно покачала седой головой. Она принесла ужин – а завтрак и обед остались на столике в целости и сохранности, пленница не съела ни крошки.

Но, как обычно молча, Мадина тихо выскользнула за дверь. Айза запретила ей общаться с Маликой, и девушка, на первых порах пытавшаяся завязать разговор, отказалась от своих попыток, осознав их бесполезность.

Губы Малики шепчут слова молитвы. Умиротворение и покой, прежде наполнявшие сердце, исчезли.

Коран выучен наизусть. Его суры всегда с Маликой.

«И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте, – поистине, Аллах не любит преступающих!

И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн – хуже, чем убиение! И не сражайтесь с ними у запретной мечети, пока они не станут сражаться там с вами. Если же они будут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздаяние неверных!» – гласит Священная книга.

Но есть в ней и другие строки: «И расходуйте на пути Аллаха, но не бросайтесь со своими руками к гибели и благодетельствуйте, – поистине, Аллах любит добродеющих!»

Замкнутый круг. Противоречия. Убивать неверных – выходит, долг. Убивать себя – грех.

Внезапно Малика замирает, пораженная догадкой. А что, если все это – впитанная с молоком матери вера, проповеди и молитвы – если все это… неправда? И после того, как ее тело разнесет бомба на кровавые клочки, все закончится? Аллах не может быть так жесток. Значит, ничего нет – ни рая, ни шайтанов, ни души?

Заколотившееся в груди сердечко пикирует в пропасть страха. Какие грешные мысли приходят в голову. Да как она только посмела усомниться, проявить слабость, возроптать…

«Господи, прости, – шепчет Малика, смахивая слезы. – Аллах всемогущ, все в его власти, на все его воля. Но только бы еще пожить. Выйти за Аслана, нарожать детишек. Да пусть хоть эта тюрьма – лишь бы все не закончилось. Иншаллах».

– Это хорошо, что ты молишься, – довольным тоном произнесла Айза. – Молитва придаст тебе сил на священном пути джихада.

Малика недоуменно посмотрела на наставницу:

– Айза… Не слышала, как ты вошла. Тебя давно не было, почему?

Та присела на краешек стула, расправила юбку на коленях. Лоб разрезает скорбная складка.

– Наши братья-моджахеды попали в беду, – отрывисто говорит Айза. – Мы не хотели проливать кровь заложников. Нас вынудили это сделать. Шурави не нужны переговоры. По их вине погибли заложники. И наши братья. Тебе выпала честь – ты должна отомстить.

Из груди рвется крик. За что мстить? Не хочу, не могу, отпустите меня, нельзя умирать, зачем меня выталкивают из жизни, куда?!

Но Малика молчит, пытаясь сдержать охватившую тело дрожь. Об этом нельзя говорить с Айзой. Никаких изменений не будет, но Айза рассказывала, что происходит с теми девушками, которые отказываются стать невестами Аллаха.

Когда получилось разжать склеенные ужасом губы, Малика спросила:

– Отомстить… Но кому и за что?

Айза усмехается. Понятно, что мстить надо уж никак не за погибших в больнице людей. Они по сути своей – рабы. С их молчаливого согласия осуществляется уничтожение чеченского народа. Нет в России мирных жителей. Есть невооруженные военные. Поэтому совершенно справедливо, что война наполняет горем их дома. Ведь они не сделали ничего для того, чтобы на земле Ичкерии прекратилась кровавая бойня.

– А… что они могли сделать, Айза?

Ее лицо вспыхивает гневом, ненависть делает почти красивыми непропорциональные черты.

– Они могли, – Айза задыхается, – не посылать своих сыновей разрушать наши города и села. Они могли заставить своих правителей дать нам свободу. Сколько той Ичкерии, Малика! Меньше 20 тысяч квадратных километров. Шурави отдают намного больше спорных территорий! А это наша земля, мы веками за нее боролись, она пропитана кровью нашего народа. Неужели мы не заслужили права жить на своей родине?! Жить, а не умирать! Но русские делают вид, что здесь – пристанище бандитов и террористов. С их молчаливого согласия уничтожается наш народ. Ты должна знать: по законам шариата соучастие карается как преступление! Мы будем бороться, и будем мстить. Ты, Малика, унесешь с собой жизнь тех собак, которые убили наших братьев в Дагестане. Они просили одного – дать нам свободу. В ответ на них ночью направили шакалов, вооруженных до зубов. Пора, Малика! Завтра ты будешь в раю.

В голове девушки лопается шар. Яркий свет режет глаза, боль пронзает мозг, а тело исчезает, растекается, только стук подогнувшихся коленей бьет в затылок.

– Не надо… Айзочка, пожалуйста, пощади меня, – прошептала Малика, подползая к женщине, в отчаянии вцепившись в подол черной юбки. – Я жить хочу.

Айза подхватила под мышки невесомый стенающий комок, швырнула на кровать. Достала из сумки шприц, щелкнула по стеклянному усу ампулы.

Укола Малика не почувствовала. Безразличие и покой стали частью плоти. Как мягкая перина, теплая, скрывающая, сберегающая. Нет злых людей. Все вокруг – братья. Конечно, она сделает то, о чем просит Айза.

– Сегодня вечером за тобой приедет машина. В Грозный тебя отвезет Вахид. Помнишь Вахида?

Малика хочет кивнуть, но нет сил оторваться от подушки. Такое сложно забыть. Ей показывали кино на маленьком экране видеокамеры. Поседевший мужчина на фоне груды камней, бывших когда-то его домом, перечислял имена своей семьи, поглощенной артиллерийской могилой: отца, сына, невестки, внуков. Дикий вой объявляемого чира. Следующий кадр заставляет отвернуться. Извиваясь на земле, кричит окровавленный человек. Острый нож медленно срезает полоски кожи.

Айза терпеливо повторяет:

– За тобой заедет Вахид. Он проведет тебя к дому, где расположились шакалы. Ты войдешь внутрь. Как приводить в действие взрывное устройство – я тебе уже объясняла.

Бомба – смех-то какой. На кнопочку р-раз – и больше нет Малики.

Хихиканье булькает в горле. На горах за окнами расцветают фиолетовые розы. А небо-то на самом деле оранжевое.

Какая милая она, Айза. Как здорово придумала с бомбой. Вот смеху-то будет…

Только на броне. Всегда. Пусть уж шальная пуля, чем гореть заживо в полыхающей печке подорвавшегося бронетранспортера. Впрочем, даже снаружи – все равно опасно. Лена Плотникова не раз видела останки опаленной бронетехники. От не успевших спрыгнуть людей остаются спекшиеся с железом черные комки.

Показавшееся впереди село у подножия гор – небольшое и бедное. Бедное – потому что все постройки саманные, из глиняного сырцового кирпича, перемешанного с соломой. Вместо стекол окна затянуты пленкой. Мера, в сущности, совершенно бесполезная. Пара выстрелов из крупнокалиберного оружия – и саманные домики разваливаются, как игрушечные, какая уж тут целостность окон. От построек остаются только печи – как кресты на могиле человеческого жилья.

Бронетранспортеры остановились, посыпавшиеся с бортов братишки – в массивных бронежилетах, разгрузках с распирающими карманы боеприпасами, в титановых шлемах – напоминают космонавтов. Только планета, которую предстоит исследовать – недружественная. Уловив рев техники, местные жители высыпали на улицу, колыхающееся разноцветное море толпы брызжет ненавистью.

Лена не расслышала пару фраз, которыми перекинулись командир СОБРа Дмитрий Павлов и сапер Филя. Ни к чему, и так ясно, какое указание получено.

Дрожащий от нетерпения Колотун со своим хозяином карабкаются по склону с желтыми проплешинами цветов среди густой зеленой поросли. Кусты проглатывают серо-голубую камуфлированную фигуру с черным прямоугольником на спине, но заливистый лай овчарки несется с гор, оповещая: у Фили находка.

– Что он там вошкается? – с досадой сказал Павлов, неприязненно вглядываясь в толпу людей на входе в село. Женщины потрясают кулачками, проклиная незваных гостей. – Сколько можно копаться?

Лена пожала плечами:

– Дима, то есть Дмитрий Александрович. Вы что, Филю не знаете?

– Фанат хренов!

Колотун виляет хвостом. Филя старается сдерживать улыбку, но круглая физиономия светится торжеством.

– Лена, Витька! Я две растяжки снял. И вы там поаккуратнее возле засохшего дерева, – и тут же, увидев вытянувшиеся лица, сапер стал оправдываться: – Да одно там это дерево, честное слово. Тропка чистая.

– Занять высоту, – распорядился Дмитрий Павлов. Погрозил Филе кулачищем: – Смотри мне, морда! Хватит самодеятельности! Рванешь ведь своих!

Через двадцать минут, когда снайперы расположились на позициях, отряд начинает двигаться к селу.

Линзы прицела показывают Лене мельчайшие подробности, будто бы нет разделяющих горы и равнину трехсот метров.

Дмитрий Павлов беседует со стариком, ветер путается в длинной седой бороде, старейшина взмахивает рукой, и от толпы отделяются несколько мальчишек. К голым загорелым животам прижаты автоматы, в руках – шарики гранат. Пацанва опускает оружие к ногам Павлова.

– Твою мать, – выругался Виктор. – Сколько раз зачищали это село?! И опять арсенал. Выжечь их надо напалмом. Раз и навсегда. Иначе им никогда не надоест вооружаться. И нас убивать.

В прицеле – бледное лицо женщины, на застиранное платье накинута шерстяная кофта. Малыш на ее руках играет с платком на голове матери, его братик, худющий, боязливо выглядывает из-за длинного подола. На них – напалм?

Лена лениво отзывается:

– Витька не говори ерунды. Лучше глянь на чердак дома – второй справа. Мне показалось, там тень мелькнула.

– Белье висит. Ветер шевельнул тряпки.

– А какого черта белье на чердаке сушить? Вон, смотри – везде во дворах развешано.

– Хрен его знает. Слушай, смотри: возле бочки в огороде пятно темное. Любопытный домик.

Действительно: грядки, грядки, стелятся зонтики огуречных листьев, веточки кинзы заглушают рассаду помидоров, а возле ярко-розовых пятен цветов на земле – явственный след, круглый отпечаток. Ржавая бочка с водой стоит рядом.

«Бочку явно передвигали», – подумала Лена.

Палец нажал на спусковой крючок мгновенно. Та самая женщина – бледное уставшее лицо, двое ребятишек мал мала меньше – с аккуратной дыркой между глаз упала на землю.

Толпа замерла.

Собровцы отскочили, прикрываясь оружием, стали осматриваться по сторонам.

– Ты что, охренела! – заорал Виктор.

Вскочив на ноги, он бросился к Плотниковой, выматерил разделявшее их заминированное сухое дерево, обежал опасный участок.

Лена лежала, отодвинув винтовку.

Спрятаться бы в этой земле. Чтобы никогда не видеть, как блеснула на солнце вытаскиваемая из-за спины арматура, острый заточенный штырь, несущий смерть.

Виктор тряхнул ее за плечи.

– Да что с тобой?

– Дока чуть не прирезали, – тихо сказала Лена. – У той тетки была арматура. Ты же знаешь, они обычно вгоняют ее между пластинами «броника». Одно меткое движение – и конец. Док щекотал подбородок ее ребенка, они улыбались…

– Извини, – буркнул Витя, – я видел, как она начинает поднимать руку. Только не догнал, для чего. Ладно, лежи здесь. Пойду к ребятам. Надо сказать про тот дом.

Глотнув из фляжки безвкусной теплой воды, Лена вновь прильнула к прицелу.

«У меня не было выбора. Простите, детки», – шепчут губы.

Детишек уже оттащили от тела матери, малыш крохотными ручонками цепляется за платок подхватившей его на руки женщины, мальчонка постарше рвется к маме. Как уж, он выскальзывает из слабых объятий старейшины, плашмя падает на удивленно глядящую в небо женщину. Док деловито хватает ребенка за плечи, что-то говорит седому старику. Тот сжимает тело ребенка, в руках Дока мелькает пузырек с лекарством.

Отряд просочился в село. Тройки прочесывают дома, распахивают хлипкие двери сараюшек, шарят по чердакам и огородам.

Лена различает фигуру командира. Павлов – впереди группы бойцов, направляющихся к странному дому, Витька, размахивая руками, кивает то на чердак, то на огород.

Летят на пол сорванные тряпки. Показывается чердачная стена, в ней – небольшая едва заметная дверь. Павлов ныряет в отверстие, но буквально через минуту голова в шлеме вновь показывается в проеме.

Возле бочки в дальнем углу огорода он замирает, пристально вглядываясь в землю. Не обнаружившие следов минирования бойцы оттаскивают емкость с водой, опускаются на колени. В землю вмонтирована решетка, между прутьями проскальзывает автомат. Буквально через полминуты оружие убирают, отскакивает решетчатая крышка зиндана. Павлов заскакивает в яму, его руки приподнимают наверх чье-то тело.

Всклокоченная борода, длинные сальные волосы, странная неподвижность в осторожно опущенном на землю теле.

Лена старается сдержать нахлынувшее раздражение. К чему столько церемоний с раненым боевиком!

Бойцы подтягиваются к бронетранспортерам. Филя, отмахиваясь от крутящегося под ногами пса, тащит свою добычу – вроде ручной противотанковый гранатомет РПГ-7. Толкуя со старейшиной, Дмитрий Павлов посторонился, уступая дорогу бойцам, несущим обитателя зиндана.

В «зеленке» мелькает светлое пятно, белобрысая Витькина маковка.

– И где наша маска? – ехидно поинтересовалась Лена.

Витек махнул рукой:

– Ай, жарко. В селе все чисто.

– Ага, только боевик в зиндане.

– Это наш парень, Лен. Он в плену несколько лет провел. Дом принадлежал тетке, которую ты подстрелила. Солдата на чердаке держали, а в подвал вчера перетащили. Знали, собаки, что зачистка будет. У тетки муж в горах постреливает, он и захватил парня. Новичок, зеленый совсем. От блокпоста его увезли.

Лена аккуратно сложила в чехол винтовку, щелкнула «молнией».

Закончивший сборы Виктор прокричал через поваленное сухое дерево, манящее присесть аккурат рядом с установленной Филей миной:

– Выдвигаемся! Отряд уже в сборе.

Как здорово: отряд в сборе. Все братишки живы и здоровы. Уцелел добродушный Док, и неумело замаскированный чердачный схрон не отрыгнул свинец.

Спускаясь по уходящей вниз тропке, Лена Плотникова впервые за три часа нахождения в лесу услышала: он звенит тонкими птичьими трелями, звуки наплывают сверху, снизу, сплетаются в летнее многоголосье, солнечное и душистое…

Колеса БТР набрасывают на день плотную сетку пыли. Ревет мощный двигатель, но стоны, доносящиеся из-под брони, звучат сильнее.

– Док, ты его резал? – поинтересовалась Лена, когда из люка показалось чумазое лицо врача. – Что ж он так орет, Господи?

– Суки! Ненавижу!!!

Его кулак бьет по броне. Боль отрезвляет, Док начинает бессвязно бормотать…

…Он не всегда помнил, как его зовут. Вроде бы кажется: свое имя – навсегда, ближе дыхания, естественно, как свет. Но этот свет может померкнуть.

Память четко хранила лишь вспышку недоумения. Первый день на блокпосту, автомат пахнет маслянистым металлом, он обязательно поможет не струсить. Только бы не струсить.

– Эй, солдатик, не поможешь автомобиль подтолкнуть?

Андрей отложил «Калаш», подошел к вишневому «Жигуленку». Какое приветливое лицо у водителя. Искренняя улыбка. Откуда же острая боль, разворачивающая живот? Почему-то внизу тельняшки пульсирует мокрая теплота…

Одна секунда – и молодой, налитый силой солдат становится раненым пленником.

Вот это недоумение, ощущение нелепости, нереальности с привкусом дурного сна – они остались.

Имя меркло в воплях Резвана:

– Собака, бешеный пес, ты будешь мучаться долго!

Были побои. Разъедающая раны моча. Даже когда Резван уходил в горы, его жена Элиза могла забыть швырнуть лепешку. Но подкоптить истерзанную плоть зажигалкой, плеснуть кипятку, бросить горсть соли – не забывала.

И Андрей забыл свое имя, научившись открывать свинцовые веки на окрик: «Эй ты, собака!»

Потом, в минуту просветления, вывел пару кривых букв на пыльном полу. Успел. Потом это было бы невозможно…

… – У него перебит позвоночник. Это адская боль, даже уколы помогают максимум на полчаса. Его, понятно, никто и не думал ширять. Как парень выжил – уму непостижимо.

Док замолчал.

– Подожди, я не поняла, – Лене слишком страшно уточнять, но не спросить – страшнее. – То есть обычно «чехи» держали его в доме? И он все время так стонал?

– Думаю, сразу после травмы громче. Теперь сил уже не осталось. Я посмотрел, сепсиса нет, в госпитале ему помогут. Но шанс встать – минимален.

– Жаль, что мы не пришли в это село раньше.

Док сокрушенно развел руками:

– Леночка, жаль, что таких сел очень много. Ты вдумайся: за него не требовали выкуп. Его не заставляли работать. Несколько лет эта семья рисковала лишь для одного. Чтобы его истязать. По-моему, это уже больше, чем ненависть…

Нажав на кнопку отбоя, Лика Вронская сразу же отключила сотовый телефон. Светло-серый крошка – «Самсунг» отправился в рюкзак. Нет смысла отвечать на звонки многочисленных подруг и приятелей, не то время, не то место. Объясняться с Пашкой тоже особого желания не возникает. А шеф уже сказал все что хотел.

Вспомнив про редактора «Ведомостей» Андрея Ивановича Красноперова, Лика вновь поморщилась. Он рвал и метал, узнав, откуда раздался звонок и какая тема затрагивается в статье.

– Засранка! Я доверял тебе, а ты этим воспользовалась! Немедленно возвращайся в Москву, или я тебя уволю! – бушевал начальник.

Выпустив пар, он позвал к телефону секретаршу, и та быстро набрала на компьютере зачитываемый текст.

– Любимый начальник, – заявила Лика вновь зарычавшему в трубке шефу. – Я тебя не обманывала. И вот характерное подтверждение – первая статья. Собираюсь и в дальнейшем сообщать подробности произошедшего. Чем не журналистское расследование? Кстати, поставь под статьей псевдоним. Мало ли что.

В далекой Москве раздался глубокий вздох.

– Поосторожней там, – попросил Андрей Иванович. – Но все-таки, Вронская, какая же ты противная девчонка!

– Что выросло, то выросло, – отрезала Лика, нажимая на кнопку отбоя.

От возмущенных криков начальника здорово разболелась голова. Высунуть бы раскалывающийся чердак в окошко, в набухающую теменью ночь, пусть обдует чуть прохладным ветром. Но там, в темноте – пустые глазницы хрущевок. Мертвые тащат к себе живых…

Окно распахнулось с трудом, скрипнули рассохшиеся рамы.

Лика опустилась на пол, вжалась спиной в стену, зашелестела блокнотом.

Все правильно она написала. Рассказ Бекмураза Бехоева подтвердил: в Чечне нет порядка, нет контроля, нет безопасности. Есть нормальный российский бардак. И генерал Александр Волков стал его жертвой. На площади во время митинга он находился под прицелами минимум двух снайперов. И бандиты остались безнаказанными. Мало того что прошли на охраняемую территорию – так еще и прорвались обратно. Следовательно, здесь, в Грозном, орудует шайка пособников террористов. А скорее всего, и не только в Грозном. Рейд боевиков в Дагестан это наглядно подтверждает.

Мысли Лики перескочили на второго убитого военачальника – генерала Сергея Соловьева. Возникало впечатление, что бойцы СОБРа сочувствуют ему куда меньше, чем Александру Волкову. Добиться от Дмитрия Павлова деталей произошедшего не удалось. Командир отряда не сказал прямым текстом: «Туда ему и дорога», однако особой скорби на лице не было. Может, потому, что больше скорбеть – невозможно. Подскакивал на ухабах лежащий на полу машины мертвый Темыч, и вряд ли удастся выяснить, чьи пули унесли его жизнь, но имя человека, бросившего бойцов в непродуманную атаку, – оно известно.

Но все-таки, все-таки… что-то очень беспокоило Лику, когда она анализировала произошедшее в Дагестане. Как мог пробраться убийца в то место, где процент вооруженных людей превышал все мыслимые и немыслимые пределы? Причем ведь все они – профессионалы своего дела, кожей чувствующие опасность. Возможно, бандит обладал не только оружием, но и формой. И в его кармане лежало удостоверение какого-нибудь местного военного подразделения…

Шум голосов на первом этаже – и Лика вся обращается в слух, захлопывает блокнот, летит вниз по ступенькам.

Еще не видно бойцов, но волнение отпускает: если звучат голоса, нет леденящего молчания – значит, все в порядке, все вернулись.

– Доложить обстановку, – зычно требует Дмитрий Павлов. В его руках – круглый арбуз шлема.

Дрон и Лопата, перебивая друг друга, рассказывают: инцидентов не произошло, охрана занимаемого объекта ничего подозрительного не выявила, а обед, он же ужин, давно дожидается бойцов в столовой.

Лицо Лены Плотниковой, серое от пыли, хранит невозмутимость.

Лика осторожно поинтересовалась:

– Как все прошло?

– Нормально. Оружия нашли много, парня обнаружили, которого аборигены в плену удерживали. Завезли его в госпиталь, измучился он, бедолага.

«Это подвиг, – думает Лика. – Собровцы каждый день рискуют собой. Спасают других, при этом ничего не требуя – ни почестей, ни денег. А еще они умирают. На таких людях держится земля…»

Но озвучить свои мысли она не решается, говорит совсем другое:

– Ты чумазая, как поросенок.

Лена бросила тоскливый взгляд на толпящихся у умывальника в столовой бойцов. Они с наслаждением плескали водой на шею, грудь, руки, терли друг другу мускулистые спины.

– Вот оно, неудобство для женщин в мужском коллективе. Слушай, у меня идея. Поможешь?

Лика с готовностью кивнула.

Водяная струя гулко стучит в дно кастрюли. Потом булькает. Кастрюля огромная и, пока она наполняется, Лена успевает сбегать к себе, переодеться в спортивный костюм. На поясе крепится темно-коричневая кобура.

– Ты даже моешься с пистолетом? – Лика подхватывает ручку кастрюли, старается шагать с Леной в ногу, но вода все равно выплескивается на пол.

– Ты подержишь.

Пара метров от детского сада – и темнота, хоть глаз выколи. Но Лена идет вперед, к кустам, деревьям, все дальше и дальше.

– На крыше же ребята, – поясняет она. – Зачем их волновать стриптизом.

– Так вроде темно.

– Поверь мне – белое тело в темноте отлично видно.

Опустив кастрюлю, Лена стягивает футболку, расстегивает бюстгальтер, щелкает заколкой для волос. Гибкое подтянутое тело, роскошная грудь, а локоны – густые, чернющие, как покрывало на точеных плечах…

– Дорогая, ты меня смущаешь, – Лена улыбнулась. – У тебя как с сексуальной ориентацией?

– Нормально. Но красивых женщин люблю и не устаю ими восхищаться. Идеальное создание природы…

– Держи, идеальное создание!

В Ликину ладонь опускается пистолет.

– Он снят с предохранителя, – пробормотала Лена, с наслаждением погружая руки в воду. – Как хорошо-то…