Чеченский угол Тарасевич Ольга
Вдали раздаются рычащие раскаты.
– Взрыв?! Лена, взрыв, что делать?!
– Дурочка… Гром, гроза…
И правда: воздух, свежий, чистый, вливаясь в легкие, уносит в детство. Только тогда все чисто, легко, понятно. И не опасно.
Крупные дождевые капли ударяют по листьям.
Лика протянула ладонь, в нее заплескалась теплая влага.
– Ленка, сейчас как сыпанет.
– Отлично, – черные волосы скрыты под белой шапкой пены. – Хоть голову промою как следует. Черт, мыло в глаза попало!
Прерывистая молния разрезает небо на две части: черную и белую. Мертвенный свет высвечивает женскую фигуру в длинной одежде. Это длится доли секунды, но Ликины глаза успевают схватить все: и худощавый абрис, спрятанные под платком волосы, и – самое страшное – движение. Женщина приближается. Следующая вспышка – и беззвучные шаги, все ближе и ближе, взметнувшийся от ветра подол открывает тонкие мелькающие голени.
Язык одеревенел. Лика хочет крикнуть: «Привидение, Лена, бежим», но изо рта не вылетает ни звука, только становится еще страшнее – подставившая дождевым розгам лицо Лена напевает веселую песенку.
Надо что-то делать. Предчувствие смерти холодит лопатки.
Лика вытянула руку с пистолетом, на секунду заколебалась. Потом поймала на мушку плечо женщины, да нет, уже видно – почти девочки. Зажмурилась, нажимая на курок.
Ладонь Лены моментально вжала ее в землю. Со стороны садика затрещали выстрелы, фыркнул двигатель, зашуршали шины отъезжающего автомобиля, и тяжелые берцы прогрохотали совсем рядом, залился громким лаем собровский пес…
Лика осторожно подняла голову. Лены рядом уже не оказалось. Обступившие лежащую в отдалении женщину бойцы закрывали обзор.
От страха ноги – как парализованные, не двигаются. Лика попыталась встать, но колени подогнулись, и она присела на размокшую землю.
– Зацепило тебя?
– Док! – Лика вцепилась в руку врача. – Док! Как же мне страшно! Как противно! Я убила ее, да?
– Нет, что ты… Ты молодец. Ты все сделала правильно. Она шла нас уничтожить. У нее на поясе было взрывное устройство. К счастью, оно не сработало. А вообще, на будущее знай – в таких случая стрелять полагается только на поражение. Пошли в дом.
– А почему она… лежит? Ты мне врешь, Док! – голос сорвался от крика, стал едва слышным, чужим. – Почему она лежит?!
– Да под кайфом она, судя по зрачкам. Сейчас Филя осмотрит девчонку на предмет взрывоопасных сюрпризов, и ребята ее притащат. Успокойся. Вот, возьми…
Проглоченные таблетки подействовали. Опираясь на мягонького Дока, Лика доковыляла до здания и рухнула на скамью в столовой.
Чья-то участливая рука набросила на плечи куртку, протянула алюминиевую кружку с резко пахнущей жидкостью на донышке.
Дрожь во всем теле не проходила.
В голове крутился один и тот же вопрос: «За что?!»
Лика украдкой прикоснулась к животу – мягкие складочки, беззащитные сами, но созданные, чтобы оберегать новую жизнь. А та женщина была беременна смертью, готовой вцепиться костлявыми пальцами в Лену, в нее, Лику. Почему? Почему именно они? Что сделано не так, чтобы – на клочки-кусочки, с нерожденными детьми, недопитой любовью?..
Док позабыл собственные лекции о вреде никотина. В пухлых пальцах мелькнула пачка сигарет:
– Закуришь?
Горький дым вскружил голову, и выпитая водка царапнула желудок, завертелась, подступила к горлу.
– Ты чего такая зеленая? – голос Лены, полный сил и энергии, выражал искреннее недоумение. – Все же в порядке. Ребята уже несут шахидку. Хорошо, что дождь пошел, устройство не сработало.
Похлеще недавних раскатов грома – командирский рык Дмитрия Павлова:
– Почему? Что за дела?! Куда смотрела охрана? Почему снабженную бомбой женщину обнаружил наименее подготовленный человек в нашем отряде?!
Лена виновато тронула командира за руку.
– Дима… то есть Дмитрий Александрович, я уже поднималась к ребятам.
– Они что, заснули?!
– Нет. Отвернулись.
– Что?!
– Я мылась, они и отошли на пару минут.
– Блин! Нет слов! Вам здесь война или общественная баня?!
То, что произошло потом, Лика затруднилась бы объяснить.
Когда в столовой показались Дрон и Витек, с окровавленной, безвольно свесившей руки женщиной, Вронская вцепилась в ее выбившиеся из-под платка густые черные пряди.
– Ненавижу! Что же ты за дрянь такая!
И даже когда Док оттащил ее от греха подальше, Лика все не могла остановиться, выкрикивала ругательства, метнула в обмякшее на скамье тело кружку.
– Дрянь! Сволочь! – кричала она.
– Заткните эту истеричку, – пробормотал Павлов и повернулся к шахидке. Вронская привела ее в чувство, она испуганно хлопала темными глазами. – Как звать? Кто прислал? С кем приехала?
– Малика, – разлепились искусанные губы. – Меня Айза увела. Потом сказала, что я стану невестой Аллаха… Я не хотела… Не убивайте меня, все что знаю – расскажу. Плохо мне. Все как в тумане.
– Нам, девонька, тоже не очень-то хорошо, – в сердцах бросил Павлов. – А свой рассказ прибереги для другого места. – Командир повернулся к бойцам: – Отвезите дуреху в комендатуру, пусть там с ней разбираются!
В условленное место Даут не пришел.
Напрасно Ибрагим вглядывался в курчавую зелень на склонах ущелья, рассчитывая, что вот-вот в ней мелькнет смуглое лицо с пробивающейся над верхней губой щеточкой усов. Борода у пятнадцатилетнего Даута не росла, и над ним всегда подшучивали: «Хорошо тебе парень, бриться не надо, у шурави не возникает никаких подозрений». Но сам юноша этому факту не радовался. Его тянуло в горы, он мечтал о том времени, когда доверят взять в руки оружие, когда он сможет бороться за свободу своего народа. Теперь же ему приходилось довольствоваться лишь доставкой продовольствия в отряд.
Годы войны научили моджахедов осторожности. Рассыпались спрятанные в пещерах схроны – с оружием, боеприпасами, обмундированием и продуктами. И за каждым из них закреплены надежные люди, доставлявшие все что требовалось скрывающемуся в горах отряду. Так уменьшался риск потерять все в случае внезапного налета федералов на базу. Так повышалась мобильность отряда.
Красный круг солнца цепляется за фиолетовое одеяло облаков, замазанное розовыми полосами. Еще час-полтора – и он скатится в горы.
Даута все нет. Нет полыхающих жаждой мести глаз, спины, согнутой под тяжестью огромных тюков.
Ибрагим с досадой сплюнул. Пара минут ушла на то, чтобы наложить еще один слой бинта на кровоточащее, раненое накануне колено. Потом пришлось признать очевидное: с мальчишкой что-то случилось. Раньше он никогда не опаздывал. Наоборот, часто ждал у своих тюков, жадно выпытывал новости, и каждый раз просил: «Забери меня с собой, я уже вырос, хочу стать настоящим воином Аллаха».
Прихрамывая, Ибрагим зашагал по крутой тропинке, ведущей в глубь ущелья.
Это безумие – идти к схрону в одиночку, смутно припоминая, где он находится, да еще и будучи слабым, как ребенок, от большой кровопотери.
Но весь отряд истерзан и изранен, тех, кто без единой царапины вышел из дагестанской больницы, можно по пальцам одной руки пересчитать. А продукты закончились полностью, на обед раненым развели кипятком последние кубики бульона. Как он вернется назад без еды, как посмотрит в глаза своим товарищам?
«Буду осторожен, – думает Ибрагим. И невольно спасает мальчишку – хотя бы мысленно: – Он мог заболеть. Или село блокировали федералы. Да, наверное, так и есть – после нашего налета на Дагестан все на ушах стоят».
Тропка становится все круче, по такой особенно тяжело передвигаться с раненой ногой. Тонкая, как паутина, струя, вьющаяся вдоль камней, расширяется, набирая хрустальную мощь, уже манит голубой кристально чистой прохладой.
Ибрагим остановился, протер смоченной ладонью лицо, сделал пару глотков, попутно отмечая – все правильно, уже виден заросший мхом каменный козырек, но та пещера совсем неглубокая. А в полумраке той, что ниже – схрон.
Наполненная водой ладонь застывает у рта. Ветер рвет с ветки суровую нитку с маленьким кожаным мешочком.
«В нем мама зашила молитву…»
Даут…
Тонкий звон ручья, дзинькают птицы, ветер носится в поскрипывающих ветках деревьев.
Просто лес. Или просто засада. Не понять.
С предельной осторожностью Ибрагим спускается к схрону.
Снял пару растяжек, заприметил окурок – несвежий, размокший от дождя.
Внутри пещеры федералы своего пребывания и не пытались скрыть. Наоборот – хотели, чтобы все видели вспоротые мешки с кукурузной мукой, высыпанное из бидонов сушеное мясо, посеревший от влаги слипшийся сахар. По кубикам бульона остервенело топтались тяжелые ботинки, желтые обертки рвались, мешая свое содержимое с грязью.
Уцелела лишь пара «Сникерсов» – явно по недоразумению. Ибрагим отряхнул налипшую на упаковку шоколада грязь, засунул батончики в карман камуфляжа, с отчаянием понимая: все, больше из продуктового схрона уносить нечего.
Покинув пещеру, боец отряда Салмана Ильясова продолжил нелегкий спуск. Если повис на ветке талисман Даута, который всегда виднелся на безволосой груди за расстегнутым воротом рубашки – значит, шурави тащили мальчишку в ущелье. Свидетелей не оставляют.
Поломанные ветки кустов, островки выдранной пожухлой травы, слетевший ботинок – вот он, последний путь Даута. Мальчик лежит, уткнувшись лбом в валун, на светлой майке бурое пятно засохшей крови.
Ему стреляли в спину, не в силах вынести молодого взгляда обрывающейся жизни.
Ибрагим, постанывая от боли в горящей ноге, опустился перед телом на колени, перевернул его на спину. На лице – ни ссадинки, только черные волосы ссохлись коркой в том месте, которым Даут ударился о камень.
Значит, даже не били. От страха сам рассказал все, что знал. Промолчал лишь про время и место встречи с отрядом. Все остальное – сдал.
Тогда зачем было стрелять? Мальчишка ничего не видел кроме войны, не удивительно, что помогает как может.
Палили от ненависти к той земле, где даже дети готовы сражаться за свою свободу. Убивали будущее – окрепшего, возмужавшего Даута, научившегося быть сильным.
Шакалы!!!
Глубоко вздохнув, Ибрагим взял на руки холодное онемевшее тело и тяжело зашагал вверх, в наплывающую на горы ночь.
В лагере он опустил мальчика на землю, протянул командиру пару шоколадок:
– Вот. Это все. Остальное шурави уничтожили.
Салман кивнул зашивавшей чью-то куртку Айзе:
– Раздели между ранеными.
Собравшиеся у костра бойцы потихоньку расходились. Чего ждать – ужина не будет, как не было и обеда. Кто-то отправился чистить оружие, кто-то завалился спать, у некоторых остались силы на пару десятков отжиманий…
Салман повернулся к вглядывающемуся в огонь Ибрагиму:
– Что думаешь? Надо разделяться? Расформировывать отряд на группы?
– Почему? Даута, похоже, неделю назад убили. Или ты думаешь, после Дагестана собаки совсем озвереют?
– Люди на связь выходили. Говорят, во многих селах парни исчезли. Наши парни, сочувствующие и воюющие. К ним приходили раньше – с обысками, с прокурорами. Но все уже научены. Дома – ни одного патрона, за что арестовывать? Потом они исчезли. Слишком много ребят исчезло.
Ибрагим понял, чего опасается командир. Судя по всему, шакалы направили в этот район спецназ ГРУ. А это машина смерти, такие ребята долго не церемонятся. В этих условиях существование отряда – действительно, большой риск. Надо разделяться на небольшие группы по 5–10 человек, дожидаться, пока снова станет тихо.
– Разделяться сложно, – сказал Ибрагим. – В села спускаться совсем нельзя будет. Сам знаешь: одно дело, когда большой отряд кормишь-обеспечиваешь, и совсем другое – пять-шесть отрядов. Увеличится число тех, кто спускается с гор – больше наших ребят поймают. Да и охрану надежную большому отряду проще обеспечить.
Из чернильной темноты шагнула знакомая коренастая фигура.
Вахид присел рядом, скорбно помолчал над телом Даута.
Салман нетерпеливо поинтересовался:
– Как все прошло? Сколько трупов?
Вахид горестно развел руками:
– Устройство не сработало. У меня был дублирующий пульт. Жал на него, ждал до последнего – безрезультатно. А Малику подстрелили.
– Убили? – уточнил Ибрагим.
– Похоже, нет. Скорее всего, ранили.
Салман сжал кулаки. Конечно, он знал – база СОБРа охраняется. Всегда охранялась. Но чтобы вот так сразу палить по женщине…
– Куда ты ее отвез?! – выкрикнул командир. – Мне говорили – там что-то вроде аллеи, по которой можно дойти почти до самого входа. Всего пара шагов – и Малика в здании. Да даже если рядом! Заряд мощный был! Все в округе разнести можно!
– Взрыва не было, – повторил Вахид. – Ее подстрелили прямо из аллеи. Думаю, они ее живую взяли. Я ждал, сколько можно было, и все на пульт давил, думал, может, сработает. Потом уезжать пришлось, машину могли заметить. Они и заметили, поехали следом. Кажется, я колесо им прострелил, во всяком случае, они отстали.
Салман задумался. Да что же это такое, в последние дни отряд просто преследуют неприятности. Покушение в Грозном провалилось. Из Дагестана едва унесли ноги, а сколько бойцов рассталось с жизнью. Теперь еще вот этот случай – девчонка, которая должна была подорвать вместе с собой десятки шакалов, попадает в плен.
– Айза, – окликнул командир. Женщина подняла голову от шитья. – Надо срочно искать новую девушку.
– Сделаю, Салман. У меня уже есть кое-кто на примете.
– Теперь что касается наших дальнейших действий, – командир обернулся к расстроенным Вахиду и Ибрагиму. – В ближайшие дни отряд совершит налет на базу СОБРа. Мы не можем сидеть сложа руки и смотреть, как на нашей земле хозяйничают шакалы.
Бойцы переглянулись, убеждаясь: думают об одном и том же. Отряд не готов к такой операции. Надо выждать, зализать раны, все как следует продумать. В Салмане же клокочут ярость и ненависть, еще слишком больно от недавних потерь, следует подождать, пока затянутся раны – и душевные, и телесные.
Вахид оказался смелее, решился озвучить свои соображения:
– Командир, мы не готовы. Будет много жертв…
Салман усмехнулся.
«Неужели я всерьез обсуждал все это – разделиться, спрятаться, затаиться? Только вперед. Только сражаться. Пусть под ногами русских горит земля, а сами они захлебнутся кровью!» – подумал он.
Следующая фраза часто звучала из уст командира. Но все ее хорошо знали не только поэтому.
– Не говорите о тех, которых убивают на пути Аллаха: «Мертвые!» Нет, живые! Но вы не чувствуете… – Салман процитировал суру Корана, ощущая, как уверенность и энергия наполняют тело.
Нет пощады неверным. Потому что они зашли слишком далеко.
Глава 5
Средства массовой информации как с цепи сорвались. Военными предпринимались попытки перекрыть доступ к информации телевизионщикам, но разве можно сдержать эту стаю воронья? Налетели, закружились над щербатой дагестанской больницей, над похоронными процессиями, не оправившимися от шока очевидцами. Правозащитники – тоже те еще стервятники, тут как тут со своими комментариями: «Действия силовых структур не профессиональны, заложников убивали не бандиты-террористы, а монстры из спецподразделений, которые, между прочим, содержатся на деньги налогоплательщиков, но не могут обеспечить безопасности граждан, зато регулярно нарушают права человека и бла-бла-бла…»
Заместитель руководителя Местного оперативного штаба генерал Федор Алексеевич Иванов не без удовольствия щелкнул пультом. Черный экран телевизора послушно слизнул упитанную физиономию очередного борца за права и свободы граждан. И как таких людей подпускают к правозащитной деятельности, да еще и предоставляют им эфир? Судя по манере держаться и разговаривать, мужику перво-наперво требуется психиатр…
В газетах творилась аналогичная вакханалия. Может, печатное слово ранило даже больнее, потому что если телевизионщики хоть как-то ограничены временными рамками новостных сюжетов, то у газетчиков возможностей для пасквильного творчества побольше. Размахнись рука, раззудись плечо…
Федор Алексеевич пододвинул поближе листы подготовленного пресс-службой дайджеста. Он уже один раз прочел сводку последних публикаций, посвященных недавним событиям, и что-то в них его насторожило. А своей интуиции генерал доверял безоговорочно, так как прошел все ступеньки карьерной лестницы МВД, работал опером, участковым, руководил отделом по борьбе с организованной преступностью. Была возможность выработать рефлекс различать нестыковки в обилии информации.
Итак. Творчество Аллы Перовской без комментариев. Странно, что дамочка не обнаружила вблизи больницы ямы, где гнусные федералы гноят несчастных мирных жителей. С ее-то пылом – могла бы, могла.
Перевод из английской газеты, печатающей статьи американского журналиста. Старые песни о главном. Пара строк про смерть руководителя МОШ Александра Волкова и захват заложников в Дагестане вкупе с регулярно вываливаемыми тоннами грязи.
« Российская армия и внутренние войска часто проводят так называемые “зачистки”. Официальная их формулировка – операции по обнаружению и уничтожению боевиков, а на практике – еще одна сторона кремлевской тактики выжженной земли. Одно из сел, где я скрывался в безопасном месте, было “зачищено” летом прошлого года. Прибыла российская колонна, и солдаты сразу же начали расстреливать крепких мужчин прямо на глазах у их семей, убивали даже семилетних мальчиков, а десятки других мужчин согнали в близлежащий лес, из них никто не вернулся. На расстоянии были слышны лишь автоматные очереди ».
Вроде бы пора привыкнуть к таким проплаченным публикациям. Но Федор Иванов почувствовал: в груди закипает ярость. Какие солдаты, какие расстрелы! Любой мало-мальски владеющий обстановкой в Чечне человек поймет: написанное – блеф и неправда. Зачистки проводят профессионалы – спецназ, ОМОН, СОБР. При необходимости привлекаются специалисты более высокого класса – «Альфа», «Вымпел». Подозрительные личности направляются для выяснения обстоятельств в следственный изолятор в Чернокозово. Да, есть сводные специальные группы (ССГ), спецназ ГРУ – они наносят точечные удары, устраняя тех, у кого руки по локоть в крови. Но вот наблюдать за этим из «безопасного места» – увольте… Выпив теплой солоноватой минералки, Федор Алексеевич походил по кабинету, подмигнул висящему на стене портрету президента и вновь принялся за чтение пасквиля американского журналиста. Врага надо знать в лицо.
« Многие носят на голове зеленые повязки, как знак священных исламских бойцов, но никакого идеологического или духовного сходства со средневековым примитивизмом талибов или убийц “Аль-Каиды” здесь и в помине нет …»
Эти строки вызвали громогласные раскаты хохота. Да конечно, милые мужики – эти чеченские бандиты. Высоко духовные и нравственные!
Вспомнив недавно произошедший с солдатом-«контрактником» случай, генерал скорбно замолчал. Воины Аллаха резали парня по мелким, мельчайшим кусочкам…
Следующий лист – ксерокопия статьи «Идет война» из еженедельника «Ведомости». В целом довольно нейтральная, можно даже охарактеризовать ее как объективную. Под статьей – серые, невыразительные глаза Иванова скользнули вниз – подпись: Влада Косичкина.
– Хм… имя незнакомое, впрочем, «Ведомости» вообще не из числа тех изданий, которые активно пишут о Чечне, – пробормотал генерал. – Но автор – определенно женщина, слишком много эмоций, а еще более чем достаточно неточностей в формулировках, для барышень что армия, что спецподразделения – все едино…
Он вновь перечитал небольшой текст.
У дамочки явно имелись источники и среди тех, кто шел на штурм, и среди людей, занимавшихся расследованием. Она их не указывала, более того, старалась не конкретизировать детали, разбавляя фактуру большим количеством собственных поверхностных размышлений, – но вот все же приводятся и факты раскоординированности действий во время штурма, да и отсутствие подозреваемых в убийствах Волкова и Соловьева тоже публично не афишировалось…
Карандаш в руках генерала подчеркивает одну фразу. Рядом появляются три восклицательных знака.
« В тот самый момент, когда умирал говоривший о мире на чеченской земле генерал, вооруженная банда боевиков захватила больницу на территории Дагестана ».
Все понятно. Старого мента на мякине не проведешь. Автор статьи была в Грозном. Именно так. Содержание выступления Волкова нигде не обнародовалось. Руководитель МОШ вообще никогда не говорил по бумажке, так что утечка по каналам пресс-службы исключена. Конечно, теоретически про речь генерала журналистке мог бы поведать кто-нибудь из присутствовавших на митинге, но давайте будем реалистами. Разве стал бы журналист интересоваться такими подробностями? Вряд ли, задавались бы совсем другие вопросы: почему не сработала охрана, кто произвел роковой выстрел, есть ли задержанные и подозреваемые. В 99 процентах случаев такая фраза появляется в статье лишь в том случае, если автор был очевидцем.
Однако в списках аккредитованных при МОШ журналистов корреспондент еженедельника «Ведомости» отсутствует…
– Связаться с «Ведомостями», – распорядился Федор Алексеевич, нажав кнопку селектора. – Выяснить, кто является автором статьи «Идет война» и где в настоящий момент находится журналист…
Когда в кабинете появился намеревающийся доложить об исполнении поручения Павел Воропаев, генерал невольно подумал:
«Как же удачно подобрали кандидатуру на должность руководителя пресс-службы МОШ».
Ровесник Федора Иванова – немногим за пятьдесят – он внешне являл собой полную противоположность генералу. Никаких неприметных черт лица и невысокой щуплой фигуры. Васильковые глаза, обрамленные длинными ресницами, смотрят трогательно и доверчиво. Четко очерченные красивые губы, обаятельнейшая улыбка и, конечно же, массивный торс с угадываемыми даже под рубашкой гроздьями мускулов. Таким мужикам нет нужды прилагать малейшие усилия для того, чтобы затащить милашку в койку. Женщины выстраиваются в очередь, лишь бы там оказаться.
Привлекательная внешность – козырь видный, но не главный. Те журналисты, которые вдруг сомневались в том, что васильковые глаза не могут лгать, таяли от отношения Воропаева к своим обязанностям. Он четко знал, что требуется тому или иному телеканалу и изданию, и выдавал требуемое в лучшем виде. Эксклюзив руководства, съемки в отдаленных селах, репортажи из режимных объектов – пожалуйста, любой каприз. При этом руководитель пресс-службы умудрялся не только защищать честь мундира, но и поднимать армейское знамя на подобающую высоту. Хитрый жук. Блестящий аналитик. Профессионал.
Однако теперь вид руководителя пресс-службы обычным оптимизмом не отличался.
Павел Воропаев открыл записную книжку с неразборчивыми галочками и крючочками пометок и глубоко вздохнул:
– Ситуация в целом безрадостная. Вы были правы, Федор Алексеевич – журналист «Ведомостей» действительно теперь в Чечне. Под псевдонимом опубликована статья заместителя главного редактора издания Лики Вронской.
– Псевдоним сразу раскрыли? – перебил генерал.
На красивом лице мелькнула заговорщицкая усмешка.
– Конечно. Только до начала разговора с руководством газеты коллеги из центра информации и общественных связей ФСБ прислали в «Ведомости» официальный запрос. К моменту моего телефонного звонка редактор уже впечатлился серьезностью уровня. Впрочем, особо подробного разговора с неким Андреем Ивановичем Красноперовым не получилось. Он уверяет, что поездка журналистки – ее личная инициатива, а не служебная командировка. Редактор находится в полном неведении относительно места пребывания Вронской.
– Черт знает, что творится, – заместитель руководителя МОШ поднялся со стула и нервно заходил по кабинету. – Просто не мятежная республика, а курорт какой-то. Кто хочет, тот и приезжает.
– Редактор дал номер мобильного телефона журналистки. Сотовый отключен. На автоответчике очень жизнеутверждающая запись: «Здравствуйте, люди, жизнь прекрасна, а то сообщение, которое вы мне оставите, надеюсь, будет еще лучше…» Я уж не знаю, что и подумать. Не по каналам ли боевиков девчонка пробралась в Чечню? Некоторые акценты в ее статье не в нашу пользу.
– Павел, это просто следствие того, что она с тобой не встречалась.
Воропаев смиренно склонил черноволосую голову. Дескать, и рад бы обаять строптивую акулу пера, но телепатическими способностями не обладаю, нужен прямой контакт с объектом.
Иванов тем временем отдал указание проверить журналы регистрации на блокпостах.
Через полчаса выполнявший поручение офицер четко доложил: обладательница паспорта, выданного на имя Анжелики Вронской, совсем недавно проходила контроль на блокпосту. Ее сопровождал боец СОБРа Владимир Головачев, парочка передвигалась на автомобиле марки «Жигули» с номерами местного УВД.
– Попалась, голубушка, – довольно отметил генерал и повернулся к Павлу. – Съезди в СОБР, потолкуй с командиром.
– А что с девчонкой?
– Познакомься для начала. Никаких мер пока не принимай.
Руководитель пресс-службы кивнул и быстро вышел в приемную.
У оставшегося в одиночестве заместителя руководителя МОШ вскоре появились кое-какие соображения. Он еще раз придвинул к себе текст статьи Лики Вронской. Да, пожалуй, Воропаев прав: некоторые нотки сочувствия к местному населению проскальзывают. И это можно использовать.
Вот если бы было хоть немного румян. И губной помады. И еще хочется надеть светлое легкое платье, воздушное, невесомое, обтекающее фигуру соблазнительной дымкой. Но такие платья остались в прошлой, довоенной жизни. А теперь – Айза вглядывается в осколок зеркала – есть только бледное лицо с паутиной ранних морщинок.
Морщинки огорчают. Любимому мужчине стремишься отдать все самое лучшее. Хочется зажечь своей красотой в его сердце пожар любви. Даже когда понимаешь – невозможно.
«Жигули» ползут медленно-премедленно. Этот участок дороги, узенький, отвоеванный у гор, оскалившийся глубокой пропастью ущелья – самый опасный. Асланбек едет осторожно, и Айза сдерживается, чтобы не закричать во все горло: «Быстрее же!» Быстрее – ведь Асланбек, оставив ее в доме Мадины, собирается отъехать за продуктами в соседнее село. Быстрее, быстрее – потому что случится чудо. Быстрее – быстрее – быстрее – вдруг в небольшой, просто обставленной комнате уже ждет Бислан…
…Любовь к нему вспыхнула внезапно. Вопреки здравому смыслу. Ничего особенного не было в его лице с орлиным профилем и карими глазами, горящими под густыми, сросшимися на переносице угольками бровей.
При встрече с матерью Бислана добропорядочные чеченки норовили поскорее пройти мимо, с преувеличенным вниманием рассматривали товары на прилавках небольшого рынка. О чем с ней можно говорить? Нагуляла живот неизвестно от кого, живет, проклятая родным отцом, со своим байстрюком в небольшом покосившемся домишке.
А только для Айзы, приехавшей погостить к родственникам, все началось и закончилось, едва она искупалась в ласковом теплом взгляде Бислана. Началось – потому что впервые стало понятно, какое это до дрожи в руках глубокое счастье – найти парня, рядом с которым нет ни зноя, ни холода. Лишь в сердце распускаются цветы, свежие, с блестящими на лепестках слезами росы. А закончилось… Жизнь без него – темная сырая комната. И это навсегда, потому что ни отец, ни брат никогда не согласятся выдать за Бислана.
Она об этом даже не заикалась, берегла, хранила, держала в себе чистую светлую радость.
И приняла, испила до дна чашу смертельного приговора.
Голос отца звенит от волнения:
– Юсуп Дадаев будет тебе хорошим мужем…
Папа всегда хотел как лучше.
Юсуп – красивый, работящий, заботливый.
Все девушки в селенье завидовали Айзе. Завидовали, не зная: жизнь может становиться непрерывным сном.
Бислан склоняется над тарелкой с супом, хвалит лепешки. И закрывает ее рот поцелуем, медленно лаская тело. Про суп и лепешки мечтать легко. Его губы и руки – сладкая непознанная тайна. Но, как зеленеющий за окном сад, очевидно: губы – вкусные, руки – нежные. И тело изнывает, наполненное предвкушением…
Только об одном думала Айза: как бы не выпустить из снов любимое имя.
Талия все хранила девичью стройность. В чреве, как в иссохшейся от зноя пустыне, не зарождалось детей. Юсуп печалился, мечтал о сыновьях. Но если жизнь – сон, то новая жизнь тоже спит.
Муж умер, как жил – тихо, беззвучно, спокойно. Он спал, выкроив пару часов, вернувшись домой со священной бескомпромиссной войны.
Айза не видела, как в дом неслышно вошли люди в черных масках. Была на рынке, покупала для Юсупа, не торгуясь, свежее мясо, консервы и все радовалась: хоть пару дней исхудавший в горах муж хорошо покушает.
Тяжелый пакет выскользнул из рук еще на пороге. Ветер скрипел полураспахнутой дверью.
– Юсуп!!!
Впервые он, такой сильный, такой внимательный, ей не ответил.
С соседями, выдавшими мужа шурави, Айза посчиталась сама. Своими собственными руками. Хасан, жалкий слизняк, он всегда мечтал о власти и трусил, как поджавшая хвост собака. А тут, поди ж ты, захотел выслужиться перед русскими, выдал Юсупа, рассчитав: родственников-мужчин у Айзы не осталось, всех сожрала война, отомстить некому. Старостой хотел заделаться, проклятый шайтан!
Хасан умирал долго. Выследить его, собиравшего кизяк на пастбище, оказалось несложно. Пистолет Юсупа, извлеченный из замаскированного отверстия в стене сарая, бил точно в цель.
Пули жалили предателя. Кровавое пятно в паху, пробитые колени, отстреленные пальцы. Он молил об одном: сделать, наконец, последний выстрел. Но этой радости Айза ему не доставила. Ей нужно было еще посчитаться с отцом Хасана, который мог остановить сына, но не пожелал этого сделать.
Вспоминая потом эти события, Айза часто думала: слишком много совпадений, так не бывает. Воля Всевышнего, знающего о предстоящих испытаниях, вела прямо к возмездию.
Как она смеялась, когда Юсуп, в свое первое же возвращение из отряда домой, увел ее в горы, вложил в ладони длинный прохладный пистолет.
Красивое лицо очень серьезно:
– Стреляй, любимая.
В Айзе пенится изумление. Зачем все это? Война скоро закончится, русских уже разбили в Грозном, но даже когда они штурмом взяли столицу, нет им покоя на чеченской земле, в каждом городе и ауле их встречает смерть, и скоро они дрогнут, необученные мальчики и их тупые генералы.
Хорошая жена – послушная жена. Айза, хорошая, послушная, давила на спусковой крючок, и тело вздрагивало после выстрелов.
Вот оно как все вышло. Воистину – милостлив Аллах и всемогущ, готовя к предстоящим испытаниям…
Нарочно не придумаешь.
Еще истекал кровью на пастбище Хасан, еще совсем непонятно, как и где выследить его отца, старика Махарбека. В селенье оставаться опасно. Ватные ноги ступают по горной тропинке. Айза понимает: ступают. Только нет привычной твердости дороги, не чувствуется подъема. В голове почти звенящая пустота. Вся Айза – уверенность. Надо найти Махарбека. Найти и убить.
Старик возникает в отдалении, темно-серый камень прорисовывает все, до мельчайших подробностей. Худое тело, облепленное белой рубашкой, опирается на светлую палку, широкий козырек кепки делит морщинистое лицо на неравные части: маленькую черную полоску и большой белый квадрат.
Айза успевает заметить: страх замораживает движения, резиновая маска ужаса опускается на лицо.
Махарбек пытается бежать. Навстречу стальному глазу дрожащего в руках пистолета. И спотыкается, падает лицом на землю, закрывая ползущее по рубашке красное пятно.
Тишина.
Старик молчит, ни единого движения в худом теле.
Дотронуться до него? Он действительно умер?
Но Айза не успевает выполнить задуманное. Горький поток выливается изо рта. Потом еще долго все сжимается внутри, не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Она прицелилась в голову Махарбека, стараясь унять дрожь в руках, закрыла глаза и нажала на курок.
Быстрее и подальше. Подальше и быстрее…
Звенят в ветвях беззаботные птицы. Прямо у уха, исследуя невысокую прохладную травяную поросль, гудит – Айза скосила глаза в сторону, откуда доносится жужжание – черный жук с гладкой черной спинкой. Различимые сквозь крону клочки голубого неба успокаивают раненое сердце. Ненадолго. Пульсирующая боль метает кинжалы.
Айза пытается думать. Отчего же стало так невыносимо больно? Вспышка ярости превратила ее в орудие, смертельное, молниеносное. Жестокое. Беспощадное.
Ничего-то у Юсупа не было – ни взаимной любви, ни сыновей. Только много работы. Как же он старался построить свой дом, торговал фруктами, выращивал баранов, хватался за любое дело, не жалея себя, откладывал каждую копеечку. Чтобы потом, в построенном с таким трудом доме, получить пулю в затылок. Не пошел бы в горы – не получил? А как не пойти? Как не защитить дом, свое селенье, любимую женщину?..
Отец не воевал – здоровье не позволяло. Брат ушел в горы, стал воином Аллаха. Их увели вместе. Папу с седой бородкой, слабого, почти ослепшего. И брата с сизыми бритыми щеками, вернувшегося под родной кров, чтобы залечить раненую руку, фиолетово-багровую, сочащуюся гноем.
Сердце Айзы зашлось от боли: их больше нет. Она цыкнула глупому сердцу: не смей, борись, ищи. Может, они в следственном изоляторе и их можно вытащить оттуда. Может, за них попросят выкуп. Может, обменяют на пленных русских солдат. Соломинка для утопающего. Нет тел – могут быть живы. Надо верить. И молиться.
За Юсупа молиться поздно.
Читать бесплатно другие книги:
