The Intel: как Роберт Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув создали самую влиятельную компанию в мире Мэлоун Майкл

Глава 4. Неоднозначный рекрут

Новость об уходе Боба Нойса потрясла Fairchild. Уход Чарльза Спорка был болезненным ранением, которое компания смогла пережить и после которого постепенно восстановилась. Но Спорк был работником, пусть даже очень высокого уровня и широко уважаемым. Нойс же был основателем, и его… мало сказать – уважали, нет, его любили. Уход Спорка был подобен уходу брата на войну; уход Нойса был похож на то, как отец уходит за сигаретами и… не возвращается.

Все в Fairchild страдали от его ухода, и опасение того, что за этим последует, витало в воздухе в каждом офисе Fairchild Semiconductor.

Средства массовой информации описывали историю, в основном, глазами корпоративных представителей Fairchild. Нойс мудро держался от них в стороне, хотя Гордон Мур не считал своим долгом делать то же самое. Под заголовком «Увольнения потрясают Fairchild» газета San Jose Mercury-News кричала: «Еще больше потрясений произошло с подразделением Fairchild Semiconductor – быстро взлетевшего гиганта электроники Маунтин-Вью». История продолжалась заметкой: «Это была последняя и необъяснимая волна отставок менеджеров в фирме за последний год».

Далее источники свидетельствуют:

«Они были из тех восьмерых человек, что превратили Fairchild из крошечной лаборатории в фирму с мировым именем, со штатом в 14 000 сотрудников, с годовыми продажами, достигающими 200 миллионов долларов. Их отставка означала, что в компании осталось только два основателя – Джулиус Бланк и доктор Виктор Гринич.

В среду Нойс заявил, что он хотел бы выделить какое-то время на то, чтобы освободиться от административных обязанностей и вернуться к своей первой любви – инженерной работе в маленькой развивающейся компании.

«Я получал гораздо больше удовольствия в 1958-м, чем теперь, в 1968-м», – сказал он, объясняя, почему решил уйти со своего поста. Он столкнулся с будущим, в котором ему нужно «перекладывать все больше и больше бумажек», и решил это прекратить.

Нойс сказал, что обсуждал присоединение к фирмам, которые он отказался назвать, и сообщил, что рассматривает возможность организации новой компании. Мур указывает, что он планирует создать новую компанию по созданию полупроводников».[28]

В то время как большинство читателей этой (и других) истории в нее поверили, некоторые из старых сотрудников Нойса, да и новые конкуренты, отнеслись к его словам и мотивам скептически.

Дон Валентайн, теперь один из патриархов венчурного капитализма в области высоких технологий, рассказывал интервьюеру из Стэнфордского университета в 1984 году: «Я помню, что когда я уходил в 67-м, Боб Нойс сказал: “Ты знаешь, Дон, сейчас уже поздно создавать новую компанию по производству полупроводников. Почему бы тебе не остаться здесь? Мы отлично справляемся. И будет только лучше”. А я ответил: “Нет. Мой удел – двигаться дальше”. А есть история 1969 года, когда Боб покидал компанию, чтобы основать Intel. Я позвонил Бобу и сказал: “Боб, два года назад ты говорил мне, что уже слишком поздно. Почему так складывается, что ты покидаешь нас в 69-м и создаешь свою полупроводниковую компанию?”».[29]

Ответ Нойса состоял в предложении Валентайну работы в его новой компании. Удивительно, что, несмотря на свое будущее в области венчурного капитала, Валентайн отказался, решив остаться в компании, уже вставшей на ноги, – National Semiconductor. Присоединяться к непроверенному стартапу он не захотел.

Немногие в Fairchild знали о том, что Нойс и Мур уже тайно обсуждают новую компанию. К тому времени, когда они подали в отставку, они уже решили, что займутся бизнесом в сфере интегральных схем памяти (в котором Закон Мура диктовал им головокружительный темп развития рынка) с помощью МОП-технологии (снова неожиданной, учитывая длительное сопротивление Fairchild этому процессу). Они также убедили – и это не было сложно – Артура Рока присоединиться к ним в качестве председателя правления.

Оба основателя даже начали заниматься набором на работу. Среди первых в правлении был один из лучших руководителей Fairchild, Боб Грэхем. Воспоминание о тех хаотичных временах – жестокий, революционный год 1968-й – сохранило и такую сцену. Грэхем встречался с Нойсом у него дома. И как раз в это время по телевизору (в другой комнате) говорили об убийстве Роберта Кеннеди. Оба были потрясены (как и весь остальной мир). Вскоре Нойс, представлявший Fairchild в программе, посвященной Кеннеди, на Electronic News, произнесет: «Вместо соединения людей ради взаимного добра наше общество делит себя на противоположные лагеря, каждый из которых мало задумывается о правах других».[30]

Это был публичный ответ Нойса. В выразительном воспоминании Грэхема о тех годах Нойс, обычно непроницаемый, показался в тот момент соратнику воистину исторической личностью. Грэхем позже скажет Чарли Спорку, что Нойс воспринял убийство тезки как личную трагедию, как предупреждение о том, что жизнь коротка и что ему нужно быстро найти собственное предназначение.

Вторым (и даже более важным) членом новой команды был человек, фактически нанявший сам себя. Энди Гроув: «Гордон не ответил «нет». Я не помню, что он сказал. Я имею в виду, он не принял меня с распростертыми объятиями. Но тогда он никого не принимал с распростертыми объятиями, ни в моем присутствии, ни в любое другое время. Так что мы начали возбужденно обсуждать, чем станет Intel».[31]

Энди Гроув был не просто вторым номером после Гордона Мура в департаменте исследований в Fairchild; он также был его самым пылким последователем. В старшем Муре он видел прямоту, ученую строгость и интеллектуальную добродетель, которой он восхищался больше всего. Это восхищение заставило Гроува стать даже более верным Муру, чем Fairchild.

В тот год в начале лета Гроув и Мур подписались участвовать в технической конференции в Колорадо. Гроув прибыл к началу мероприятия – на день раньше Мура. Так что, когда Гордон наконец прибыл, Энди быстро взялся за свое привычное дело – краткий рассказ своему боссу, с собственными пояснениями, о том, что происходило на конференции к тому времени.

Это был вопрос гордости для Гроува – играть роль советника для своего героя. Так что он упал духом, когда увидел, что Мур, заметно раздраженный, его почти не слушает. Огорченный Гроув наконец спросил, что происходит. Как он будет вспоминать долгие годы спустя в беседе с Чарли Спорком, Мур ответил: «Я решил покинуть Fairchild».

Можете не сомневаться, Гроув немедленно объявил: «Я хочу уйти вместе с тобой». Гроув не мог допустить потери своего наставника.

К его удовлетворению, Мур не выказал никаких возражений на этот счет. Напротив, Мур продолжил беседу, раскрывая свои планы на будущее, в частности, насчет новой компании по производству интегральных схем памяти. Только спустя несколько минут, увидев нарастающую эмоцию Гроува в разговоре об этом новом событии, Мур добавил: «Кстати, Боб Нойс тоже участвует».

Гроув: «Я не был этому рад. Моей первой реакцией было: “Вот черт!”».

Даже Чарли Спорк, знавший обоих уже полвека и восхищавшийся Бобом Нойсом, был ошеломлен, когда много лет спустя Гроув ему об этом сообщил. Почему, спросил он, такая негативная реакция на Боба Нойса?

Гроув ответил: «Я считал Боба нерешительным. Будто в отдалении… На собраниях работников, когда они спорили друг с другом, Боб оставался отрешенным». Как уже было сказано, Гроув сделает подобное замечание несколько лет спустя, когда будет давать интервью для документального фильма о Fairchild, Intel и рождении Кремниевой долины. Он скажет Лесли Берлин, что на собраниях, на которых ему доводилось присутствовать, Нойс «позволял людям грызться друг с другом, как бешеным собакам», пока Нойс сидел с «болезненным выражением лица и легкой, неуместной улыбкой. Его вид говорил: «Дети, ведите себя тихо» или «Я хотел бы находиться где угодно, но только не здесь» – или нечто, объединяющее оба выражения». Гроув отрицал поведение человека, «который не спорил, а только страдал»».[32]

Последней неприятностью Гроува, по словам его биографа Ричарда Тедлоу, был неприятный – а для Энди красноречивый – случай с одним человеком по имени Уилсон, управлявшим одним из двух подразделений в Fairchild. Как Гроув будет рассказывать, Уилсон стал серьезно налегать на алкоголь, и его разрушительное поведение начало вредить компании как раз в тот момент, когда она столкнулась с разрастающейся конкуренцией за ее пределами и производственными проблемами внутри.

В воспоминаниях Гроува, он посчитает ситуацию с Уилсоном или, точнее, недостаток реакции Нойса на все это реальной причиной падения Fairchild. Причиной более значительной, чем равнодушие корпоративных руководителей в Нью-Йорке, недостаток капитала, отсутствие долей сотрудников в бизнесе и даже уход Спорка:

«Причина, по которой распалась Fairchild, состояла в том, что ни Боб, ни Гордон не могли выкинуть Уилсона, шатающегося с одиннадцати до девяти, дыша алкоголем. Я имею в виду, что это было очень заметно. И это не слухи. Я зря терял время, дожидаясь Уилсона в его офисе два часа с огромной технической проблемой с интегральными схемами, пока он явится.

Я был свидетелем тому, как Боб Нойс был совершенно безучастным по отношению к ситуации с Уилсоном и разложению Fairchild. Я присутствовал на множестве заседаний персонала в качестве заместителя Гордона Мура, и это было ужасно… Я очень мало ценю работу Боба».[33]

Даже Тедлоу, официальный биограф Гроува, почувствовал, что после этой цитаты он должен заметить, что, хотя Гроув не был способен принять поведение Нойса в подобной ситуации, он легко прощал своего героя, Гордона Мура, за ту же самую черту характера.

Так почему, имея антипатию по отношению к Бобу Нойсу, Энди Гроув решил рискнуть всем? Да, конечно, вместе со своим идолом, но – с боссом, которого он не уважал, менеджером, которого он считал значительно переоцененным?

Существует множество возможных ответов. Один из них состоит в том, что Гроув больше всех остальных в Кремниевой долине, связанных с любой из отраслей индустрии электроники, ценил всего небольшую горстку предпринимателей, руководителей и ученых, которые и задавали этой индустрии динамику и привносили инновации. Успех следовал за ними, чем бы они ни занимались. Это было справедливо и тогда, и теперь. Так что, возможно, даже в ранний период существования Кремниевой долины, хотя бы и бессознательно, Гроув чувствовал, что история делает значительный поворот – и центр притяжения в Кремниевой долине сместился с Fairchild.

Также вероятно, что Гроув имел предчувствие (и достаточно точное), что эра Хогана, наступающая в Fairchild, не примет в качестве руководителя исследовательского отдела второго после Мура ученого и менеджера старого порядка.

Гроув также мог думать, что новая компания будет похожа на предыдущую: что он будет работать со своим идолом, Гордоном Муром, и продолжит создавать новые поколения революционных интегральных схем в лаборатории, в то время как Нойс будет оставаться мистером Отрешенность, разговаривая с инвесторами, покупателями и прессой. По этому сценарию они не должны были бы часто пересекаться – и Гроув был бы отделен от разочарования в созерцании лидерства Нойса (или его отсутствия) в действии.

Хотя более вероятно, что Гроув решил войти в компанию просто потому, что в этот момент своей карьеры Гроув последовал бы за Гордоном Муром в ад, если была бы такая необходимость.

Наконец, может существовать последняя и наименее вероятная причина. Энди Гроув в один прекрасный день станет величайшим бизнесменом Америки. Тогда ожидать этого было бы слишком даже для него, но – как знать… Может быть, уже тогда, будучи еще лабораторным ученым, он предчувствовал, что ни Нойс, ни Мур не смогут управлять компанией, которую мечтают создать… и что достаточно скоро для него откроются двери на должность руководителя. И все же это был Энди Гроув, и он был более чем способен думать на несколько шагов вперед и, соответственно, делать продуманные ходы. Однако, если это и в самом деле было его стратегией в 1968-м, он ошибался: прошло десять лет, прежде чем он взял бразды правления компанией в свои руки.

В то же время, почти с первого дня, у Энди Гроува появилось достаточно причин волноваться по поводу состоятельности тех двоих, перед которыми он теперь должен отчитываться. Они были настолько беззаботны на предмет создания компании, что даже за те месяцы секретных совещаний они не придумали, как будет их фирма называться. Какое-то время они использовали N. M. Electronics, но такое название чересчур ассоциировалось с теми старомодными компаниями по производству инструментов, которые все еще можно найти в старых бараках и бедных индустриальных парках вокруг Долины. Затем они имитировали Hewlett-Packard и попробовали использовать Moore-Noyce – что выглядело неплохо до тех пор, пока ее не произнесли вслух… и она прозвучала как «more noise» («больше помех») – фоновые электронные помехи утечки электронов, самый большой кошмар инженеров, проектирующих чипы.

Только после этих бесперспективных названий Гордон и Боб сошлись на названии Intel, соединив Integrated (интегрированная) и Electronics (электроника). Обоим показалось приятным еще и то, что такое имя вызывало ассоциацию со словом «intelligence» (интеллект). Что характерно для партнерства Нойса и Мура, этот небрежный и ненаправленный процесс вылился в одно из самых убедительных названий в истории высоких технологий. Можно не сомневаться, что столь затянувшийся процесс выводил Гроува из себя, но вряд ли сам он смог бы придумать что-то лучше.

Также важно помнить, что, в отличие от Мура, Энди Гроув не был основателем Intel. Он получал зарплату, но не акции, – председатель Арт Рок определил первоначальное распределение акций именно таким образом. Также, в отличие от обоих основателей, Гроув мог быть уволен – ужасающая перспектива для человека с двумя маленькими детьми, – что помогает объяснить, почему он держал свое мнение о Бобе Нойсе при себе. Итак, Нойс и Мур могли позволить себе позабавиться и принимать решения, основанные на собственных прихотях. Гроув же был всего лишь работником. И даже здесь его статус был подпорчен небрежностью основателей по отношению к деталям. Гроув нанял Лесли Вадаша, ставшего другим «безумным венгерцем» Fairchild. Так вот, Вадаш (чья жизнь была похожа на жизнь Гроува, который впоследствии станет работником Intel с самым длительным сроком службы) из-за некоторой ошибки в бумагах получил номер работника 3; Гроуву был присвоен номер 4, несмотря на то что он был нанят раньше.

Нойс и Мур не обратили на это внимания; в конце концов, они разделили свое владение Intel пятьдесят на пятьдесят и чуть только не подбросили монету, чтобы узнать, кто из них будет главным руководителем, а кто – управляющим производственной деятельностью. Но это мучило Гроува. Он все еще пытался создать себе репутацию в мире, так что даже мелочи имели значение, особенно в те последующие годы, когда оба основателя будут поддразнивать Гроува, обычно не отличающегося чувством юмора, шутками насчет «первого работника» и «работника номер четыре». Гроув мог только злиться.

И это возмущение лишь усугублялось; только после своей отставки Энди наконец признал, что в течение этих ранних лет он почти постоянно находился в страхе: «Я был напуган до смерти. Я оставил очень надежную работу, на которой я знал, что делать, и стал работать в отделе исследований в совершенно новой авантюре на незнакомой территории. Я боялся. Я буквально переживал ночные кошмары. Я думал, что стану техническим директором, но нас было настолько мало, что они сделали меня директором производства. Моим первым заданием было достать почтовый ящик, чтобы мы могли получать на почту литературу, описывающую устройства, которые мы не могли себе позволить купить».[34]

Но какие бы несправедливости ни переживал Гроув, они исходили от обоих основателей. Так почему он направил свою ярость практически целиком только на Нойса?

В итоге биограф Гроува Тедлоу пришел к выводу, что было две причины. Первая состояла в том, что «Гроув ненавидел, когда им манипулировали. Люди, с которыми он работал в непосредственном контакте, восхищались твердостью его воли и целеустремленностью. Одно лишь обаяние не поможет вам быть с ним заодно. Во-вторых, и, возможно, это более важно, Гроув и Нойс имели больше общего, чем хотел бы сам Гроув. Они оба стремились к позиции лидера. Они оба наслаждались особой харизмой особенных людей. Они оба рисовались. Они оба любили быть в центре внимания. Они оба были исполнителями. Нойс любил играть роль, и ему нравилось пасторальное пение, группы которого он организовывал. У Гроува был глубокий, звучный голос, он верил в «стратегию разглагольствования», и у него была своя тщательно подобранная аудитория. Гроув любил оперу с детства и хорошо в ней разбирался».[35]

К этому можно добавить тот факт, что оба (Нойс и Гроув) обладали еще одной общей чертой – жесткостью. Гроув был известен благодаря ударам по столу и крикам, но каждый, кому доводилось видеть ярость Нойса, вспоминал об этом, как о еще более пугающем событии. Энди мог вспыхнуть, а затем простить. Но когда вы переходили дорогу Нойсу, его вежливый нрав улетучивался и темные глаза превращались в черные – что заставляло несчастного отвечающего почувствовать себя прикованным к стулу. Это был опустошающий опыт, а последствия часто нельзя было исправить.

В конечном счете Тедлоу решил, что главной общей чертой Гроува и Нойса было то, что оба они хотели «первую роль». Так что Гроуву приходилось видеть примадонну в Бобе Нойсе, несмотря на то что ему с трудом удавалось держать ту же самую склонность в себе под контролем. В отличие от бесконечно более сконцентрированного на саморазвитии Гордона Мура, эти двое настойчиво требовали внимания. «Возможно, в этих отношениях присутствовала доля зависти», – заключил Тедлоу, хотя забыл упомянуть о том, что, в основном, она проявлялась в одну сторону. «Гроув хотел быть звездой шоу, но ею был Нойс. А две звезды не могут обе рассчитывать на ведущее положение».[36]

Эта конкуренция и зависть, часто представленная в виде беспощадной прямоты, никогда действительно не покидала Гроува – как если бы наследие Нойса после смерти изнуряло его так же, как лидерство Нойса при жизни. Он все еще делал эти честные (и невежливые) замечания в отношении Нойса даже спустя 20 лет после его смерти.

И все же, хотя Энди никогда не смог бы признать свои схожие с Бобом черты, когда прошли годы и он стал настолько же известен, как его соперник (он тоже стал иконой высоких технологий, он тоже столкнулся с проблемами главного руководителя и публичного выступающего, благодаря словам которого целая индустрия взлетала и падала), за все эти годы он все больше становился человеком, которого так невзлюбил. Энди Гроув в 1990-х, на вершине своей власти и славы, был неожиданно остроумен – если не игрив, тогда уже искусный игрок, готовый брать большие риски и научившийся верить своим предчувствиям и интуиции. Он прощал своих врагов и даже позволял им осыпать себя атаками. И когда болезнь привела его к тому, что стало не слушаться тело, Энди Гроув даже принял – впервые! – вероятность поражения. Сколько из всего этого он нашел в тайниках себя, а сколько неосознанно перенял от Боба Нойса – это то, что мы, вероятно, никогда не узнаем.

И если все это еще недостаточно сложно, подумайте о еще одном маловероятном факте. Хотя и Нойс, и Гроув любили и восхищались Гордоном Муром, ни один из них почти не пересекался с ним вне работы. Частью легенды Мура было то, что он считался человеком с простыми интересами. Для Гордона (и его жены Бетти) идеальным отпуском было поехать в горы и заняться там поиском минералов – даже после того, как Муры стали миллиардерами и легко могли купить эти горы целиком. Есть множество историй о том, как Гордон на элегантных званых ужинах и собраниях весело вступал в обсуждения минералов. Можно сказать, что личная жизнь Мура была настолько удобной и самодостаточной, что она была практически непроницаемой.

Вот один из говорящих сам за себя случаев. Однажды киносъемочная группа поглощала завтрак в студийной аппаратной, дожидаясь известия из вестибюля о том, что лимузин доктора Мура прибыл… И вся группа ахнула, в ужасе обнаружив, что Гордон гуляет по темной студии, просматривая электронику в камерах. Кажется, Мур подъехал к головному офису, припарковался сзади, нашел незапертую дверь и вошел внутрь. И вместо того чтобы привлечь к себе внимание кого-нибудь, занялся изучением оборудования.

Если вспомнить, с каким пиететом многие годы относились двое других – особенно Гроув – к Гордону Муру, то может показаться неожиданным, как мало времени он проводил с ними обоими, когда уезжал с парковки Intel каждый вечер. Но еще более удивительно (особенно когда вы оцените негодование Гроува в отношении Нойса) то, сколько личного времени – даже выходных дней – оба коллеги Мура (и их семьи) проводили вместе. Нойс даже обучал семью Гроува кататься на лыжах во время нескольких поездок на озеро Тахо.

Все это не очень-то соответствует теперешнему представлению о том, что Нойс и Мур были близкими друзьями, а Гроув – преклоняющимся последователем Мура, постоянно борющимся с Нойсом за контроль над Intel. Однако ему не соответствует и более раннее мнение о них как о блестящей триаде, гармонично работающей вместе над общей целью. И при всем при том, честно говоря, слабо верится, что если бы Intel основала разлаженная команда, она смогла бы стать самой успешной технологической компанией в мире. И уж точно не верится, что такая команда смогла бы остаться вместе.

Чем больше вы будете смотреть на этих троих основателей – двоих основателей плюс один, – создавших и ведших Intel в последующие 20 лет, тем меньше они будут казаться вам партнерами и тем больше – семьей. Да, конфликтной, скрытной, злопамятной, часто завистливой, да, с потасовками и обвинениями друг друга – и все же в то же самое время сплоченной гораздо более крепкими узами, чем какая-то там коммерция, гордящейся победами друг друга, замещающей слабости друг друга, готовой отбросить противоречия перед лицом общего врага. Семьей, более успешной вместе, чем по отдельности. И, в конце концов, даже после смерти каждая из их судеб неразрывно связана с судьбами других.

В отношениях Нойса, Мура и Гроува действительно есть что-то библейское, что стало историческим благодаря выдающемуся успеху, которого достигли все трое вместе. Нойс был любимым и харизматичным, но часто бездеятельным и отстранившимся Отцом. Гроув был гениальным, но воинственным Сыном, находящимся в постоянной борьбе с Нойсом, защищая Мура, Сыном, которому недостаточно даже вершины успеха и славы. А Мур, воплощение доброты и благопристойности, был Святым Духом цифровой эпохи, но все же бесплотным и неспособным принимать жесткие решения. Это была несвятая Троица, и, что бы о них ни говорили, они идеально друг другу подошли.

Большинство деловых партнерств – и это так же относится к Кремниевой долине, как и ко всему остальному миру, – начинается счастливо. Иначе они просто не стали бы начинать. Действительно, сильное разделение ведет к едкости, но эта язвительность обычно разглаживается гармоничностью начинания. Intel – это редкий и, возможно, неповторимый пример великой компании, основатели которой начинали с дурных отношений, но со временем почувствовали уважение друг к другу. И одной из причин, по которой они справились, было то, что они никогда не позволяли личным противоречиям влиять на свой общепризнанный долг защитников закона Мура и на их стремление сделать Intel самой успешной компанией электроники в мире. Это было тем стремлением, которое заставило их не мешать друг другу и уважать путь каждого из них.

И это сработало. Большинство людей, даже главные руководители Intel, никогда не слышали о взаимном раздражении в верхушке организации. А если и слышали, то, скорее всего, это не имело значения – если это было именно тем, что сделало Intel успешным, то они смогли с этим жить.

На самом деле Intel была очень успешна буквально с первого дня. И это избавило всех троих от сведения личных счетов.

Глава 5. Умная электроника

NM Electronics Inc. была основана 8 июля 1968 года. Арт Рок просил Нойса и Мура вложить каждому по 500 000 долларов личных денег в качестве демонстрации своей серьезности для будущих инвесторов. Оба отказались – никогда не имея ни акций Fairchild, ни денег – и предложили вложить половину этого. Рок пожал плечами, вложил 10 000 долларов своих денег и ушел искать тех, кто вложит остальное.

В соответствии с незамысловатым и неофициальным стилем основателей формальность официального открытия отсутствовала. Трое мужчин просто подписали необходимые государственные документы Калифорнии и вернулись к работе. Арт Рок был назначен на должность председателя правления. Нойс и Мур стали президентом и исполнительным вице-президентом соответственно, хотя оба позже говорили, что эти титулы запросто могли бы распределиться наоборот. «Мы не сильно заботились о том, у кого какой титул, – говорил Нойс своему сыну. – Титулы в основном нужны для того, чтобы люди за пределами компании понимали, чем ты занимаешься». Годы спустя и Мур к этому добавит: «Мы с ним работали вместе очень долго, и нам это нравилось».

NM Electronics в свои первые несколько недель существовала в виде арендованного здания, нескольких рабочих столов, стульев и коробок с недавно купленным лабораторным оборудованием, разгруженным дюжиной работников. Все знали друг друга по имени, зарплата выдавалась вручную, а каждый человек – включая обоих основателей – должен был браться и за такую работу, как уборка, дежурство в приемной и установка сложного оборудования для производства.

Производственный участок, когда его привели в рабочее состояние, не очень воодушевлял. Как говорил Гроув, «производственный участок был похож на фабрику Вилли Вонка, с кучей проводов и хитроумными приспособлениями по всей длине – полупроводниковый эквивалент аэроплана братьев Райт с кучей проводов. По тем временам это было производство по последнему слову техники, но по сегодняшним стандартам – просто невероятно топорно».[37]

На этом раннем этапе компания все еще не была уверена, что именно она будет создавать. Многокристальные модули памяти? Биполярные запоминающие устройства с диодами Шотки? МОП-структуры с кремниевыми затворами? Единственным способом узнать было попробовать создать каждый тип продукции.

В итоге получилось то, что Гордон Мур впоследствии назовет «стратегией полупроводников Златовласки»: «Многокристальные модули памяти оказались слишком сложными, и разработку технологии прекратили еще до того, как получился успешный продукт. Биполярные устройства памяти с диодами Шотки отлично работали, но были настолько просты, что другие компании немедленно их скопировали и мы потеряли наше преимущество. А вот МОП-структуры с кремниевыми затворами нам отлично подошли».[38]

Но компания все же должна была создавать эти МОП-структуры в больших количествах по конкурентной цене. Это оказалось куда более сложной задачей, потребовавшей очень творческого мыслительного процесса.

Одним таким нововведением было округление грубых углов металлического слоя каждого чипа – процесс, названный обтекаемой обработкой стекла, – чтобы предотвратить поломки, являвшиеся серьезной проблемой. Это было идеей Гордона Мура, и он был настолько горд своим спасительным для компании патентом, что сертификат, повешенный им на стене в своем офисе, провисел там весь остаток его карьеры.

Лес Вадаш был в разгаре разработки проекта МОП-технологии: «Мы работали круглые сутки. Мы с Джоэлом Карпом модернизировали большую часть продукта к тому времени, как произошла первая высадка на Луну. Мы слушали «One small step for man» по радио, пока пытались переработать чип».[39]

Но даже наладки проекта и производста было недостаточно для успеха. Как говорил Вадаш, «когда мы начали заниматься производством МОП-структур, мы были ошеломлены реакцией рынка. В первом заказе мы получили только около трети той цены, которую ожидали. Понижение цен было значительным достижением, как и техническая работа».[40]

В то же время имело смысл найти деньги, чтобы гарантировать эту работу. 300 000 долларов из первоначального полумиллиона уже были направлены на благоустройство и исследовательские работы, а среднемесячные затраты вскоре должны были достигнуть 20 000 долларов (годовая зарплата одного Нойса составляла 30 000 долларов, всего треть последней его зарплаты в Fairchild, но все же – внушительные деньги для недостаточно капитализированного стартапа). Поэтому для Рока было очевидно, что NM Electronics потребуется какая-то переходная ссуда, пока он увлечен поиском инвесторов.

В основном благодаря репутации Нойса и связям Рока в банках эти деньги в качестве краткосрочного кредита довольно быстро нашлись. Это дало некоторое время Року, часто сопровождаемому Нойсом, для того, чтобы найти инвесторов.

Система развития новых компаний, сегодня отличающая Кремниевую долину, существовала уже в 1969 году, но она была при этом гораздо проще (и менее финансируема), чем будет всего десяток лет спустя. Современные высокотехнологичные стартапы проходят через ряд шагов инвестирования, от так называемых «бизнес-ангелов» – инвесторов, вкладывающих в первоначальный капитал, до «семенных фондов» – приобретения инвесторами части бизнеса, затем – первоначальный выпуск акций, последующий, иногда вложения второй очереди венчурными капиталистами. И только тогда, если предыдущие шаги возымели успех, осуществляется публичный выпуск акций. На начальных этапах обычной формой инвестирования сегодня является конвертируемый кредит, предлагаемый со скидкой, который можно конвертировать в опционы на покупку акций во время финансирования первоначального этапа развития компании (скидка относится к уменьшению цены, по которой можно купить эти опционы, основанной на стоимости этих опционов по цене для венчурных капиталистов). Это финансирование первоначального этапа развития компании, обычно составляющее в десять раз больший объем, чем от неформальных инвесторов, обычно стоит примерно 35 % компании и пары мест в правлении (занятых отныне представителями самых больших инвесторов).

Когда Арт Рок искал инвесторов для Intel, процесс был проще, но выбирать приходилось из куда большего количества участников. Теперь он мог посетить пятьдесят фирм, занимающихся инвестированием, в пределах полумили – на дороге Sand Hill в парке Menlo, по холмам вокруг Стэнфордского университета. В 1969 году Рок ездил по стране с полумиллионом акций, каждая из которых стоила 5 долларов. Полученные 2,5 миллиона долларов были в форме конвертируемых долговых обязательств. Также были долговые расписки, приносящие основную прибыль, которые могли быть конвертированы в акции в момент выпуска публичных акций… если бы это когда-нибудь произошло.

В соответствии с импровизационным духом всего процесса Рок после совещания с Нойсом собрал достаточно разнородную группу, включающую еще шесть членов Вероломной Восьмерки; Хайден и Стоун (первые инвесторы Восьмерки, теперь – под главенством Бада Койла, босса Рока в этом раннем финансировании); двое друзей – Макс Палевски (легендарный предприниматель, финансист Демократической партии, коллекционер предметов искусства и будущий владелец журнала Rolling Stone) и его друг по колледжу Файез Сарофим; председатель правления фирмы Raychem Пол Кук (возможно, благодаря своему опыту и в качестве благодарности за свое недавнее предложение Нойсу и Муру начать свою компанию внутри Raychem); Джеральд Курье (со-основатель заказчика и поставщика военных технологий Data Tech, возможно, приглашенный из-за того, что Нойс входил в состав правления Data Tech); и Rockfeller Investment Group (в теории – конкурент Hayden/Stone, но на практике в состав правления высокотехнологичных компаний часто входили представители нескольких фирм-инвесторов, чтобы ограничить риски).

Нойс, будучи верным воспитанником, также обращался к Гриннеллскому колледжу – точнее, к совету попечителей, чтобы они получили возможность инвестировать. Идея была в том, что попечители купят акции, а затем направят их в колледж в качестве благотворительности. Вполне уместно сказать, что этот ход обрел историческое значение – ведь одним из последних членов правления был «Волшебник из Омахи» Уоррен Баффет. Хотя эти инвестиции могут показаться несоответствующими известным правилам Баффета, как он говорил Лесли Берлин в 2002 году: «Мы ставили на жокея, а не на лошадь».[41]

Рок определил стоимость каждого места в правлении в сумму 100 000 долларов. Затем, чтобы показать преданность компании (и не случайно, чтобы сделать себя держателем самой крупной части акций), Рок внес собственные средства в размере 300 000 долларов. Несмотря на баснословную карьеру, сделавшую его одним из богатейших людей мира, Рок позже скажет: «Intel – это, возможно, единственная компания которую я финансировал и в успехе которой я был уверен полностью, на 100 % – из-за Мура и Нойса».[42]

Чтобы подготовиться к вопросам потенциальных инвесторов, Рок попросил Нойса набросать нечто вроде бизнес-плана, но у того получилось, точнее, расширенное резюме такого плана. Даже тогда то, что создал Нойс, было шедевром неопределенности – он не говорил почти ничего, кроме того, что новая компания будет создавать полупроводники, но не такие, которые уже есть на рынке, а на более высоком уровне интеграции. Как заявлял Нойс, «честно говоря, мы не хотели, чтобы люди знали, что мы собираемся делать. Мы думали, что скоро это привлечет слишком много конкурентов».

Как знает каждый, кто когда-либо создавал высокотехнологичную компанию, это – удивительно смелое заявление. Предприниматели опасаются, что продукт или стратегия, которые они представляют инвесторам, влекут за собой риск того, что им придется столкнуться с новым конкурентом или даже прямой кражей их идеи. Но в конечном счете им приходится ее раскрыть – хотя бы потому, что инвесторы не примут ничего меньше перед тем, как направить им деньги. Это свидетельствует о том, насколько высокой была репутация Боба Нойса в 1968 году – настолько, что он даже не считал себя обязанным сказать нечто большее, чем «мы с Гордоном решили основать компанию, которая будет производить новый вид чипов». Обратите внимание, он даже не стал говорить «память» или «МОП» – и все же знал, что инвесторы выстроятся в очередь со своими чековыми книжками.

И он был прав. Удивительно, что никто даже не просил взглянуть на бизнес-план.

Тогда пришло время для того, чтобы Рок официально открыл Intel для внешних инвестиций. Он начал методично звонить каждому из намеченных инвесторов. Это занимало большую часть дня. Как и опасались основатели, известие об открытии Intel быстро распространилось по Кремниевой долине и остальной электронной индустрии. Количество людей, желавших поучаствовать, не ограничивалось теми друзьями Арта Рока, которым он позвонил; офис Intel был переполнен заинтересованными инвесторами почти с того самого дня, когда они в него въехали. Беспокойные внешние инвесторы вернулись к отчаянным методам. Они даже звонили основателям домой. Бетти Мур быстро научилась их игнорировать. А что касается Нойса и Мура, в те недели и месяцы, которые затем последовали (когда их расстроенные друзья и знакомые, огорченные тем, что их не пригласили, пытались вступить с ними в переговоры), основатели научились возлагать ответственность на Арта Рока.

У всех была причина расстраиваться: одно из тех стотысячных вливаний, если бы его продолжали держать по сегодняшний день, сегодня стоило бы почти 3 миллиарда долларов.

Всего через 42 часа после того, как Рок начал делать телефонные звонки, инвесторы уже выделили 2,5 миллиона долларов в качестве индивидуального размещения. Рок позже шутил, что это невероятное достижение могло бы произойти даже бысрее, если бы в те времена существовали электронная почта, SMS-сообщения и мобильные телефоны: «Тогда людям приходилось дозваниваться».[43]

Это был переломный момент в истории Кремниевой долины. Новость о том, что Intel добилась многомиллионного первоначального финансирования всего за два дня, наэлектризовала мир электроники. Она официально известила Уолл-стрит о том, что вот-вот на сцене появится новое поколение высокотехнологичных компаний. А внутри стен Fairchild она распространила тайные желания последовать за главой Intel и National Semiconductor и основать другие новые стартапы полупроводников.

В то же время Fairchild легко приняла решение. После эмоционально опустошающих отставок Нойса и Мура у компании была спасительная надежда, что Лес Хоган – со своими выдающимися результатами в Motorola – приведет Fairchild к тому, чтобы стать дисциплинированным, прибыльным предприятием, что он восстановит компанию до уровня ее прошлых показателей роста и, возможно, снова сделает ее лидером индустрии.

В конце концов Хоган воплотил большую часть этих надежд, но – не с работниками Fairchild, приветствующими его прибытие. Как (к своему большому сожалению) Хоган позже признает, его самым худшим решением руководителя во всей карьере было то, что он пригласил (или оставил открытую дверь) свою старую команду из Motorola, прозванную «Герои Хогана» – в честь популярного тогда телевизионного шоу, чтобы она присоединилась к нему в Маунтин-Вью. Это решение быстро, как сказал Хоган, «уничтожило» и без того шаткий боевой дух в Fairchild.

Для многих сотрудников Fairchild, особенно уровня среднего руководства, это было последней каплей. Спорк, Нойс, Мур и Гроув своими отставками восстановили их против всякого культурного давления и убедили, что возможность стартапа вполне реальна. Успех National Semiconductor (в получении превосходства над проблемной компанией по производству чипов) и Intel (в начинании компании с нуля) показал им, что отставка может быть очень прибыльной. Теперь нависшая опасность того, что придет чужак и заберет работу твоего босса – или даже твою работу, – была последним катализатором. Сотрудники Fairchild были готовы к тому, чтобы стать известными и вечными Детьми Fairchild, диаспорой из сотен бывших сотрудников Fairchild, высоко– и низкооплачиваемых, которые оставят компанию в течение нескольких последующих лет, чтобы основать свои фирмы по всей территории Долины – от города Редвуд до южного Сан-Хосе. Многие из них начинали вести бизнес или получали лидерские позиции в новых компаниях полупроводников: Advanced Micro Devices, Intersil, American Microsystems, Signetics, Computer Micro-technology, Precision Monolithics и, вероятно, еще сотне помимо этих. Другие перешли в бизнес систем, с компаниями вроде Data General и Four-Phase. А сотни других основали свои магазины по всей Долине, предлагая товары (лабораторное оборудование, офисные принадлежности, производственные помещения, оборудование для производства) и услуги (взаимодействие с общественностью, маркетинг, юриспруденцию, обучение, коммерческую недвижимость, банковские услуги), необходимые быстро растущим компаниям по производству чипов для выживания и процветания.

Первые несколько быстро превратились в дюжину, а затем – в сотни бывших сотрудников Fairchild, старающихся застолбить участок там, куда стремительно приходила кремниевая золотая лихорадка. А в процессе, между 1967 и 1973 годами, они создали не только громадное и благоприятное объединение в области бизнеса и технологии, но также самый большой инкубатор для новых компаний, прежде не существовавший во всем мире. К середине 1970-х можно было начать с идеи на клочке бумаги, а затем собрать достаточно доморощенных талантов и найти поддержку для чего угодно – начиная с людей, поливающих растения в офисах, до богатейших венчурных капиталистов, выписывающих огромные чеки, – чтобы с нуля создать предприятие стоимостью в миллиард долларов. Никогда прежде не происходило ничего подобного. И когда это объединение начало развивать собственную культуру – такую, о которой будет говорить во всем мире целое поколение, – оно также начало создавать своих собственных уникальных героев – предпринимателей.

Те сотрудники Fairchild, которые перешли в существовавшие компании Долины, быстро обнаружили, что их больше не окружают лучшие и самые яркие умы в технологической сфере, как это было в Fairchild. Они не были ни акулами банковского дела, вроде Питера Спрэга из National Semiconductor, ни участниками демонстраций технологических инноваций, чтобы оставаться в числе лидеров индустрии. Откровенно говоря, для многих это было сильным контрастом: небольшая приятная компания в своей нише в безопасной области рынка с порядочным ростом – после безумия и сногсшибательного темпа Fairchild Semiconductor. Но для других это было худшим в Fairchild: удушающий и отдаленный корпоративный владелец, у которого не было понимания (и желания это понимание обрести) своего младшего подразделения в Калифорнии. Нет ничего удивительного в том, что, когда прошли годы и дурные воспоминания померкли, Fairchild начинал казаться все более притягательным местом.

Что касается тех сотрудников Fairchild, которые заводили собственные фирмы, их разочарование часто становилось еще большим. Поразительный запуск Intel Corp только подливал масла в огонь их разочарования.

Джерри Сандерс был особым случаем. Несколько компаний и множество стартапов, недавно ушедших из Fairchild, предлагали ему стать их генеральным менеджером. Это только удивляло его: «Что я знал о том, как быть президентом? Я даже не знал разницы между бухгалтерским отчетом и отчетом о прибыли».[44]

Однако со временем Джерри решил, что может получиться создать компанию по производству чипов, которая воспользуется его сильной стороной: маркетинг и продажи. В частности, такое предприятие могло бы отказаться от участия в конкуренции с Intel и National Semiconductor, готовых вроде бы разжечь «гонку вооружений», но вместо этого вошедших в бизнес «вспомогательных источников», лицензируя продукцию других компаний и создавая их в качестве дополнительного источника для покупателей. С этой идеей, которую он с трудом разработал с недавно уволенным сотрудником Fairchild Джоном Кэри, Сандерс быстро нашел шестерых других заинтересованных сотрудников Fairchild, и вместе они в 1969 году основали Advanced Micro Devices. Остальная часть команды ожидала, что Сандерс станет не только генеральным директором, но также и директором по сбыту – и от этой работы он мудро отказался. Его задачей, как он быстро понял, был поиск достаточного финансирования для того, чтобы поддерживать жизнь в AMD.

Он почти провалил эту задачу. Сандерс работал всего с одним инвестором, который, как оказалось, понятия не имел, каким образом получать деньги от своих коллег. Пришлось Сандерсу прекратить вести с ним дела, пришлось заниматься этим самостоятельно. Не зная, что еще ему делать, он последовал по пути своего героя, Боба Нойса, и сделал предложение Арту Року:

«Я с ним ничего не добился. Арт Рок сказал мне: «Сейчас не время для того, чтобы идти в бизнес полупроводников, уже слишком поздно для этого, нет никакой надежды в этой области, плюс я терял деньги почти исключительно тогда, когда ими управлял человек от маркетинга». Так что я сказал: «Спасибо тебе большое», вот тебе и Арт Рок!».[45]

Был ли он искренен или просто пугал потенциального будущего конкурента Intel, Рок был, по крайней мере, достаточно благосклонен, чтобы предложить Сандерсу других инвесторов, с которыми он мог бы попробовать связаться. Но, когда Джерри позвонил им, они лишь продемонстрировали свою невежественность в индустрии, спрашивая, каким образом AMD будет конкурировать с General Electric и RCA – двумя электронными гигантами, в то время почти прекратившими свое присутствие в бизнесе полупроводников.

В итоге потребовалось собрать группу разнообразных инвесторов, группу старых сотрудников Fairchild, старых поставщиков Fairchild и даже нескольких работников Intel, чтобы наконец – и еле-еле – дотянуть AMD до финансирования в 1,5 миллиона долларов. Сандерс: «Боб Нойс всегда говорил, что Intel потребовалось 5 минут, чтобы получить 5 миллионов долларов, – ну а мне потребовалось 5 миллионов минут, чтобы достать 5 долларов. Это был кошмар. Но я был упорен. Я знал, что мне есть как себя проявить. Я знал, что мы можем зарабатывать деньги».

К концу 1969 года появилась первая большая волна новых полупроводниковых компаний, почти все из которых наполнялись бывшими сотрудниками Fairchild, что преобразило долину Санта-Клара. В течение следующих нескольких месяцев эти компании начали ориентироваться на свои рынки, приспособились к работе – и стали привлекать внимание всего мира.

Не много понадобилось времени, чтобы их заметила отраслевая пресса. В начале 1971 года Electronic News, малоформатная газета, позиционирующая себя как еженедельный источник новостей в индустрии, послала одного из своих репортеров в Долину, чтобы исследовать этот феномен. Репортер, Дон Хоуфлер, начиная с 11 января 1971 года, произвел на свет серию (растущую в геометрической прогрессии) статей на тему этого нового полупроводникового объединения. Но самым большим вкладом Хоуфлера был заголовок этой истории. В последующие годы он будет поочередно относить авторство этого заголовка то своему другу Ральфу Вэрсту, то нечаянно услышанному разговору двух продавцов в отеле «Марриотт», которые, как он считал, лучше всех поняли извержение новых компаний по производству чипов, распространяющихся по региону.

Этот заголовок был: «Кремниевая долина, США». И в течение последующего десятка лет компании кремниевых полупроводников этой Долины – в основном Intel, National Semiconductor, Fairchild Semiconductors и AMD – вместе с Motorola и Texas Instruments станут доминировать во всем остальном техническом мире и постепенно – в экономике США, сражаясь между собой насмерть. Они не только изменят мир, но также определят для него новый неумолимый темп.

Глава 6. Роберт Нойс, сын проповедника

Кем были три этих человека, эта троица, которая создала корпорацию Intel? Сначала мы приглядимся к двоим основателям, Нойсу и Муру, а затем перейдем к Гроуву.

Роберт Нортон Нойс родился 12 декабря 1927 года в Берлингтоне, штат Айова, в небольшом городке на берегу Миссисипи, на самой южной окраине города, почти равноудаленного от Чикаго, Де-Мойна и Сент-Луиса. На самом деле дом семьи был ближе к соседнему Денмарку, небольшой деревне, управляемой конгрегационалистской церковью.

Естественно, что конгрегационализм повлиял на все детство Бобби Нойса. Его отец был служителем конгрегационалистского культа, как и отец его отца; а его мать была дочерью и внучкой священников конгрегационалистской церкви. Отец Боба, Ральф Нойс, был невысоким, застенчивым и интеллигентным мужчиной, ушедшим на Первую мировую войну из семейной фермы в Небраске. Вернувшись с войны, он изучал греческий и латинский языки в колледже Доун перед тем, как перейти и закончить обучение в Департаменте теологии Оберлинского колледжа. Прирожденный профессор (а, к сожалению, не проповедник), Ральф отлично справлялся в Оберлине и даже был представлен к награде Rhodes Scholarship. В возрасте 28 лет, когда он готовился к карьере в духовенстве, его познакомили с сестрой друга, Харриет Нортон, абитуриенткой на факультет социологии в Оберлине, мечтавшей стать миссионером.

Встретившись с Ральфом Нойсом, Харриет оставила эти планы и целиком посвятила себя мужу и четырем сыновьям. В отличие от мягкого и застенчивого мужа, Харриет Нойс была девушкой, выросшей в Чикаго, и придерживалась выраженного (очевидно, она никогда не переставала говорить) упрямого городского склада ума весь остаток своей жизни, даже когда переехала с семьей из одного маленького степного городка в другой в Айове, а ее муж сменил приход.

Бобби был третьим сыном в семье, и его появление было с неким налетом разочарования, так как мать хотела дочку. Боб унаследовал интеллект и от матери, и от отца – в действительности это был один из тех редких случаев, когда ребенок оказывается гораздо умнее обоих родителей. Что касается остального, Боб унаследовал от матери бесстрашие (оно проявится в повзрослевшем Бобе как безрассудность) и любовь к тому, чтобы быть в центре внимания. От отца он унаследовал прилежание и еще большее неприятие к личным конфликтам. Этот эмоциональный пацифизм отца, между прочим, сгладил его карьеру: степные верующие хотели иметь пастора, пышущего огнем и вдохновением, а не нерешительного примиренца, предпочитающего, чтобы паства брала с него пример, а не боялась его гнева.

Так или иначе, необычная комбинация черт характера сделала Роберта Нойса великим человеком, но также невероятно сложной, часто противоречивой личностью. Он был умнейшим человеком почти в каждой компании и даже в зрелом возрасте – лучшим атлетом. Он был, по мнению каждого, встречавшегося с ним (кроме Энди Гроува), знающим, харизматичным и все же – отдаленным, замкнутым и совершенно непознаваемым. Он избегал славы, но не упускал возможности побыть в центре внимания. Он отвергал иерархичность и титулы, но никогда не забывал о своей верховодящей позиции. И, что было самым необычным, он выбрал предпринимательскую карьеру, требующую определенной степени прагматичности и бессердечия во взаимоотношениях с подчиненными. А ведь он хотел вызывать любовь и восхищение, так что был неспособен увольнять даже плохих работников. В этом деле руки его были чисты, грязную работу за него делал сначала Чарли Спорк, а затем Энди Гроув – за него! – а он воспринимал их как корпоративных головорезов. Он был великим ученым (на самом деле веским доводом в пользу этого было то, что он должен был получить две Нобелевские премии, одну – за микросхему, другую – за туннельный диод), но отвернулся от исследовательских работ, чтобы стать бизнесменом. И вот что еще очень важно. Он всегда заявлял о своем желании работать в небольшой специализированной компании, где он мог бы избежать бюрократии и сфокусироваться на исследованиях. А вместо этого создал две огромные компании (одна из них была среди самых крупных в мире) и никогда не демонстрировал другого желания, кроме как сделать их настолько крупными, насколько это только было возможно.

Может быть, люди, знавшие Боба Нойса, тянулись к нему именно благодаря этой противоречивости его характера, а не вопреки ей. Но было и другое, не вписывающееся в перечень его великих достижений. В личном общении Нойс излучал глубоко телесную харизму. У него был низкий, сиплый голос, в разговоре часто (в связи с постоянными шутками) прерывающийся усмешками, похожими на легкий кашель. Относительно небольшой, но неожиданно крепкий для человека его возраста и положения, Нойс быстро двигался, и часто казалось, что он готов выпрыгнуть из своего кресла. Для человека, чья репутация изначально была создана на теориях, Боб Нойс всегда, казалось, твердо стоял на ногах.

Как и у многих известных люди, концентрация Нойса была степени почти нечеловеческой – и в диалоге его собеседник чувствовал, что он входит в личное пространство Боба Нойса, в котором все внимание собеседника направлено именно на него. В эти несколько минут вы были ближайшим другом Нойса – и вас завораживало то, что он соглашался с каждым вашим словом. Вы неохотно этому поддавались, хотя и чувствовали, что это был способ Нойса взаимодействовать с людьми, которых он встречал, и что он заставлял их думать, что он – на их стороне. И вы не могли дождаться момента, когда заговорите с ним снова.

Множество людей, встречавшихся с двоими великими – Нойсом и Джобсом, пытались сравнивать свои ощущения, возникавшие в обществе того и другого. Наверное, не случайно желание сравнивать вызвал именно Стив Джобс, последователь Роберта Нойса с еще более известной «областью искажения реальности». Обаяние Нойса было теплым и телесным; Джобса – холодным и эфемерным.

Нойс заставлял вас чувствовать, что могут быть исполнены важные, жизненно необходимые вещи, если бы каждый мог раскрыть свою храбрость, не обращать внимания на риск и двигаться вперед к трудной, но достижимой цели – и посмеяться на пути к ней. Нойс заставлял вас чувствовать, что хотя он будет главенствовать, это будет только потому, что он лучше подходит для этой работы, а вы – вы лучше подходите для своей.

Стив Джобс предлагал вам изменить мир, принять его видение как свое, присоединиться – если он признавал вас достаточно стоящим. Он как бы звал вас в круг избранных для создания безупречной, идеальной новой реальности… Но вы осознавали, что если станете колебаться, если покажете себя нестоящим или каким-то другим неизвестным способом рассердите Стива Джобса, то будете выброшены, оставлены и позабыты.

Разница между ними лучше всего уловлена в фотографиях: у Боба Нойса – широкая улыбка, а у Стива Джобса – улыбка небольшая, понимающая.

Что удивительно, в то время как «зона» Джобса охватывала миллиарды людей, перспективы, которые хотел воплотить Нойс, были гораздо более обширны. Джобс едва ли хотел, чтобы весь мир обладал компьютерами его компании; Нойс желал объявить начало цифровой эпохи. В легендарном телевизионном интервью о его изобретении интегральной цепи, которую Нойс назвал «вызовом будущего», он неожиданно повернулся к камере и, направленно адресуя слова миллионам людей в своих домах по всей стране, сказал: «А теперь давайте посмотрим, сможете ли вы это превзойти», – и улыбнулся. От кого угодно это могло бы показаться надменным, но, исходя от Боба Нойса, эти слова воплощали уверенность, дружеское предложение одного соперника другому переплюнуть его недавний рекорд. Боб Нойс был рад разбить вас в пух и прах – он жил ради соревнования, до такой степени, что это часто ставило и его, и других в рискованные положения, – но после того как он справлялся, он помогал вам встать, хлопал по спине и говорил, как хорошо вы держались.

Большинство из этих черт проявилось еще тогда, когда Боб был мальчиком. В детстве Боба произошла интересная история, когда он в возрасте пяти лет начал играть в пинг-понг со своим отцом и – выиграл. Он бурно радовался своей победе, пока его мать не сказала: «Не правда ли, прелестно, что папочка позволил тебе победить?» Яростный маленький Бобби Нойс крикнул матери в ответ: «Это не просто игра! Если ты собираешься играть, играй до победы!»

Эта история говорит многое о добром, но неудачливом отце, о подавляющей матери, пожелавшей быть немного жестокой, чтобы подчинить себе момент, и удивительно талантливом и спортивном маленьком мальчике с волей к соревнованию большей, чем у обоих родителей.

Бобу было всего шесть недель от роду, когда семья собралась и уехала в Атлантик (Айова) – маленький городок в западной части штата, примерно на полпути между Дес-Мойнесом (Айова) и Омахой (Небраска). Это была учрежденная конгрегация из примерно двухсот человек, и новому духовному служителю и его семье предоставили меблированный дом, который даже включал в себя кабинет для научной работы Ральфа Нойса и подготовки к проповедям.

Впрочем, благоприятной жизнью это не было. Перебирая страницы прошлого, Боб Нойс скажет: «Моим самым ранним воспоминанием этого периода была Великая депрессия. Церковь не платила отцу денег, прихожане снабжали его продуктами».

Нойсы были классической семьей пастора. Ральф утро субботы проводил за подготовкой к проповедям, которые читал весь день воскресенья. Харриет, в полном соответствии своим привычкам, стала тем знакомым типом пасторских жен, которые вступают в каждую жизнеутверждающую религиозную группу и группы саморазвития в городе. И, конечно же, она постоянно присутствовала в церкви всю неделю, но особенно по воскресеньям.

От старших мальчиков Нойсы ожидали (как легко предположить), что они станут частью социальной и служебной жизни церкви – не только помогая по мелочи, но также участвуя в различных субботних школах, клубах и группах, занимая свободные роли в церковных постановках. Когда подрос Боб, эти ожидания стали относиться и к нему.

Конечно, из-за того, что они были сыновьями пастора, от детей Нойса ожидали того, чтобы они были если не ангелами, то хотя бы держались от греха подальше. Они так и делали до тех пор, пока Боб не подрос. К счастью, преподобный Нойс большую часть времени находился дома и легко мог оторваться от работы, чтобы поиграть.

Эта спокойная жизнь продолжалась до 1935 года, когда Бобу исполнилось 8. Появились первые звоночки о том, что приближаются тяжелые времена. Рухнувший рынок акций был всего лишь одним из самых далеких надвигающихся бедствий, но к 1932-му его ударная волна – быстрая дефляция, массовая безработица и удушающая бедность Великой депрессии – обрушилась на Средний Запад. Цены на сельхозпродукцию упали, потянув за собой и доходы семьи. Пошла волна отчуждений заложенных ферм. В городе розничные торговцы и поставщики услуг, зарабатывающие на жизнь с окружающих ферм, беспомощно смотрели, как их прибыль падает. Затем случилось знаковое событие Депрессии – местные банки, перегруженные невозвращаемыми кредитами, страдающие от уменьшения счетов и недостатка компенсаций для покрытия этих потерянных займов, начали закрываться. Последнее часто ставило городских жителей в еще более отчаянное положение, чем фермеров.

Это касалось и Нойсов. С относительно безопасной работой и субсидируемым домом, они, по большей части, не страдали от первых волн экономического спада, хотя Ральф потерял половину своей зарплаты, а его офис закрыли. Но тут рухнул местный банк, забрав с собой деньги преподобного Нойса, которые он взял взаймы со своей страховки, чтобы оплатить рождение четвертого ребенка, Ральфа Гарольда. Нойсам пришлось обратиться к тем денежным запасам, которые они отложили на образование своих детей.

Теперь жизнь сильно отличалась от того комфортного мира, который помнил Бобби Нойс, будучи маленьким мальчиком. Теперь ему приходилось привыкать к бродягам, постоянно появляющимся возле двери (без сомнений, дом Нойсов был будто отмечен обведенным крестом как место, где легко дают милостыню), просящим еду, работу или место для того, чтобы переночевать. Как жена служителя церкви, Харриет Нойс часто чувствовала свой долг предоставить и еду, и работу, и ночевку – в бывшем курятнике. Бобби также привык к тому, чтобы делить дом с незнакомцами, так как церковь давала работу обедневшим членам паствы, в то время как семья Нойсов обеспечивала уход за их детьми. Тем временем зарплата Ральфа Нойса продолжала падать, а затем и вовсе исчезла. К середине 1935 года церковь уже 5 месяцев находилась в долгах и была вынуждена платить пастору в натуре. Бобби Нойс помнил продукты и ветчину, которую приносили в дом; он был слишком юн, чтобы заметить, что зимой печку топили кукурузными стержнями.

В конце концов, даже это был еще не конец. Когда Харриет и Ральф сдались – поздним октябрем 1935 года, – Ральф провел последнюю службу, Нойсы собрали пожитки, и семья переехала в Декору, маленький город на северо-востоке штата, всего в нескольких милях от границы Миннесоты.

Экономически Декора была гораздо более приветлива к семье Нойсов, но культурно – нет. Мир поменялся; на вид бесконечные тяжелые времена теперь стали еще труднее, почти катастрофическими. Мягкое сомнение в собственной вере уже вселялось в прихожан Нойса, а это вместе с его интеллектуальными проповедями неверно повлияло на жителей Декоры. Ральф давал им наставления, когда они хотели, когда нуждались в искуплении и божественном вмешательстве (как будет вспоминать Нойс, «образцовый скандинавский/норвежский город Айовы»). Однако скоро паства стала жаловаться, а затем – растворилась. Через два года Нойсы снова переехали, на этот раз в Уэбстер, довольно большой город на север от Дес-Мойнеса.

Заполучив работу в городе Уэбстер, Ральф, строго говоря, получил «почетную отставку»: он стал работать на административном посту Конгрегационалистской ассоциации Айовы. Его новая работа – заместитель главного управляющего – требовала не только бюрократической работы, но также замещения отсутствующих пасторов и администрирования конгрегационалистской молодежной образовательной программы для всего штата Айова. Последнее заставляло Ральфа Нойса проводить время в течение следующего года в почти каждодевных разъездах. За эти 12 месяцев он проехал 25 000 миль – большую часть из них по пыльной, грязной дороге с выбоинами – и выступал перед более чем сотней различных конгрегаций и церковных групп.

Десятилетний Бобби Нойс считал удачей, если отец появлялся на ужин хотя бы раз за каждые 6 недель того периода. И все же, пусть дети только начинали привыкать к новым обстоятельствам, Боб будет вспоминать это время как начало одного из самых волшебных периодов своей жизни.

Самой значительной причиной для этого была его мать. Освобожденная от всех обязанностей жены пастора, она сконцентрировала свое внимание на сыновьях. Двое старших детей Нойсов, Дон и Гейлорд, теперь приближались к подростковому возрасту. Дон был болезненным, а Гейлорд уже проявлялся как перспективный ученый и обычно брал с собой Боба на экспедиции и эксперименты. Харриет между тем была одной из немногих женщин того времени, имевших высокое образование и вынужденных работать по дому. Так что она посвятила свое время обучению детей социальным навыкам, поддерживая в их стремлениях, начиная от таксидермии и заканчивая производством взрывчатых веществ. В неопубликованном воспоминании она напишет: «Я чувствовала себя человеком, в моих собственных глазах заслуживающим уважения, а не просто женой пастора».

Это было первое знакомство Боба Нойса с экспериментальной наукой – но, что не менее важно, это было уроком, как много может быть исполнено с умелой интеллектуальной и финансовой поддержкой (то есть мамой) за спиной.

Работа в Уэбстере была не только побегом из Декоры и уходом из пасторской жизни. Ральф Нойс использовал это как трамплин на пути к исключительной цели, и он был готов смириться с кажущимися бесконечными жертвами (одинокими дорогами и гостевыми спальнями), чтобы к ней подобраться. И вот восемнадцать месяцев спустя после получения своей должности он снова собрал семью и переехал в город своей мечты и последний дом семьи: Гриннелл, Айова.

Для Ральфа и Харриет Гриннелл воплощал в себе то, о чем они мечтали с момента первых дней своей свадьбы. Это был маленький безупречный степной центр культурной жизни – с церквями на каждом углу. Для интеллигентной пары это был еще и университетский город: большая часть жизни города и его культуры была связана с Гриннеллским колледжем, тогда еще безвестным, но уже высококачественным учебным заведением.

Для юного Боба, слегка уставшего от трех уже перемен мест жизни, это была лишняя морока, связанная с устройством на новом месте, быстром заведении новых друзей (талант, который он часто будет использовать во взрослом возрасте) и ориентировании на учебную программу местной школы. Теперь ему было 12, он был мал и запуган своими прилежными, эрудированными старшими братьями.

Но через несколько лет Боб Нойс добьется признания, а людям, выпускающимся из школы 5 лет спустя, будут известны его академические знания, спортивные способности, талант вести людей за собой и – привлекательность для противоположного пола. Бобби Нойс, идя в школу в Гриннелле в тот первый день, боялся, что он, в сравнении со своими братьями и в глазах его новых одноклассников, может показаться неудачником. Зато к тому моменту, когда Боб Нойс (уже не Бобби – он выбрал более взрослое прозвище) шел по помосту Гриннеллской гимназии, чтобы получить свой диплом, он знал, что будет одним из тех, кто добивается успеха в жизни, кому предначертано сделать великие вещи.

Это было исключительное преображение – и первое промелькнувшее видение неординарного взрослого. Уже поэтому к школьной его жизни надо бы присмотреться поближе.

Глава 7. Гриннеллский демон

Переезд в Гриннелл позволил Бобу впервые в жизни обрести стабильность – пусть даже экономически шаткую. Вероятно, из-за стресса, получаемого в течение предыдущих лет, у Ральфа Нойса произошло небольшое кровоизлияние в мозг, что вызвало частичную слепоту и некоторую потерю краткосрочной памяти. Это отразилось не только на его бесконечных путешествиях, но и на финансовом состоянии семьи. Так что, хотя семейство Нойсов и прожило в Гриннелле все время, пока Боб учился в школе, они никогда не могли позволить себе купить дом. Почти каждый год Харриет перевозила семью из одного съемного дома в другой. Тем не менее Нойсы остались в городе, и мальчики проучились в одних и тех же школах почти 10 лет.

Это постоянство, казалось, давало волю мальчикам, особенно Бобу. Его с Гейлордом приключения продолжались на протяжении многих лет, и теперь они перешли на новый уровень.

Их самым известным достижением, которое запомнилось соседям, стало конструирование планера.

Еще до бэби-бума 1950-х годов подобный же рост рождаемости имел место в 1920-х, после окончания Первой мировой войны. В результате окрестности, в которых жили Нойсы на протяжении 1930-х, зачастую выглядели очень похоже на американский пригород ранних 1960-х, кишащий детьми. В тот момент, когда Боб и Гейлорд решили построить свой планер, в округе жили восемнадцать детей, семнадцать из которых были мальчиками. Боб, даже будучи одним из самых младших, быстро стал лидером этой компании, отчасти из-за растущей уверенности в себе, но в большей степени благодаря своей сообразительности. Он без конца придумывал все новые проекты и схемы.

Как сказал один из соседей: «Харриет была по горло в заботах. А эти мальчишки были сущими дьяволятами, особенно Боб».

Стимулом к созданию планера послужило событие, ныне давно забытое, которое имело удивительное влияние на то поколение мальчиков. Бывший гастролер (бродячий актер) ездил с туром по стране, предлагая совершить короткие полеты на его «Ford Trimotor» (к тому времени сильно устаревший американский пассажирский самолет) за один доллар. Тысячи американских мальчиков, как правило, в сопровождении родителей, спешили не упустить шанс, в то время как еще больше тысяч, слишком бедных, чтобы заплатить, с тоской смотрели на них.[46] Боб Нойс совершил свой полет и ушел, преисполненный желания самому построить самолет или, на худой конец, планер.

Поразительно, что он сначала привлек к работе своего брата, а затем и всех остальных соседских детей, включая одинокую девочку, которая должна была шить матерчатые крылья. Деревянные детали для крыльев были сделаны из осей ковровых рулонов, продаваемых в мебельном магазине, которым владел один из местных отцов. Харриет, как обычно, сыграла свою роль: она сделала мастику. Чертеж был взят из иллюстрации в семейной энциклопедии, и все это обошлось в $4,53.

Готовое изделие, напоминающее планеры Райтов и Лилиенталя полувековой давности, даже еще до появления заднего стабилизатора, по любым меркам было впечатляющим достижением, особенно учитывая, что оно было сделано двенадцати– и четырнадцатилетними подростками. В четыре фута высотой и восемнадцать футов шириной, планер был маловат, чтобы поднять взрослого, но в теории был в состоянии удержать в воздухе мальчика. Еще ему не хватало колес или хвостового костыля, так что Боб заручился помощью соседских мальчиков, которые должны были поднять планер вверх и бежать с ним.

К всеобщему восторгу (за исключением, пожалуй, Боба), планер действительно полетел – слегка, – пока команда бежала по улице, держа его над головой. Он полетел еще лучше, когда они сделали земляной трамплин, пробежали по нему и запустили его в воздух. И все же этого было недостаточно для подрастающих летчиков. К счастью, один из старших соседских мальчишек не только недавно получил водительское удостоверение, но и имел доступ к семейному автомобилю.

Прошло немного времени, когда машина уже неслась по дороге с планером, привязанным к бамперу, и – самым младшим Нойсом, семилетним Ральфом, на борту в качестве вынужденного пилота. Планер полетел. И, что более важно, Ральф выдержал полет – и никто больше никогда об этом не говорил.

Но Боб еще не закончил. Теперь, когда у него было финансирование, пилотная версия и рабочий прототип, пришло время поставить все на настоящий полевой опыт: он собирался попробовать прыгнуть с крыши амбара и выжить. Амбар находился через поле за домом, и, когда он был готов, Боб повел к нему свою команду, несущую планер.

По Гриннеллу распространился слух, и собралась даже небольшая толпа – чтобы поддержать пацана или посмотреть, как он сломает шею. К ним присоединился фотограф из местной газеты Grinnell Herald (никто так и не понял, как он узнал об этом событии, – ни Боб, ни его мать не приглашали прессу).

Боб взобрался через три или четыре этажа на крышу амбара, а остальная команда поддерживала хрупкий 25-фунтовый планер. Для каждого, кто здесь находился, это было незабываемое зрелище: двенадцатилетний мальчуган, сомнительно балансирующий на крыше амбара, поднимает планер, делает глубокий вдох… а затем спрыгивает.

Тот момент объединил в себе множество вещей: амбициозный проект, технический гений, лидерство, саморазвитие и храбрость, граничащую с безрассудством. У Роберта Нойса были способности – и удача – выжить и не умереть молодым и неизвестным. Это мало походило на полет, скорее это было контролируемым падением, но планер имел достаточную грузоподъемность (а Боб – достаточно навыка в управлении полетом), чтобы осуществить твердое, но безопасное приземление.

Таким образом, еще до перехода в подростковый возраст Боб Нойс уже успел стать местной легендой. И это было только начало. Хотя он никогда не потеряет своей любви к полетам – разбогатев после Fairchild, он купил несколько аэропланов, – впоследствии, как это случилось со всеми американскими мальчиками в то время, его интересы сместились в область автомобилей.

В следующий год после первого полета Боб и его товарищи строили свой первый автомобиль. «Мы сделали наше первое примитивное средство передвижения с мотором из старого бензинового двигателя стиральной машины. В те дни, когда сельское электричество только прокладывалось, на рынок выбрасывали множество бензиновых стиральных машин, так что они были дешевы».[47]

Отец Боба прозорливо скажет, что Боб преуспеет с «адреналином и бензином».

И это было только начало. Лесли Берлин рассказывает:

«Нойс с карманами, набитыми проводами и клипсами, приходил в дома к соседям и просил попользоваться розеткой на 220 вольт от кухонной плиты, чтобы он попробовал сделать электрическую дугу (сварочный резак), который, как было написано в журнале Popular Science, мог проделать дыру в стали. Он начал курить сигареты. Он с друзьями опрокидывал уличные туалетные домики на соседних фермах, однако приступы совестливости часто заставляли его возвращаться на место преступления, ругаться и потеть в вони, пока они чинили деревянное строение. Они запускали фейерверки с горок в Меррилл-Парке и с крыши в университетском городке. И в то время как связь старших братьев с конгрегационализмом углублялась в старших классах, Боб стал проводить все меньше и меньше времени в каменной церкви на углу Четвертой и Броуд».[48]

Но не так уж и радостно все было и беззаботно, как может показаться. Учитывая стесненное финансовое положение, Бобу нужно было зарабатывать деньги самостоятельно, и очень скоро его дни и выходные были заполнены работой, начиная от разносчика газет и специальной доставки писем до уборки снега, прополки огородов и обрезки кукурузы.

В тот короткий промежуток, когда Боб Нойс был в неполной средней школе, он целиком поменял траекторию развития своей жизни. Теперь он устроился, был хорошо известен и все больше был уверен в своих способностях. Теперь его манил Гриннеллский колледж, и он был готов к тому, чтобы добиться успеха.

Утром в понедельник, 8 декабря 1941 года, новичок Боб Нойс присоединился к студенческому составу в аудитории Гриннеллского колледжа и прослушал официальное объявление той новости, которую все и так уже знали: Америка вступила в войну.

Для молодого Боба война поменяла все – и в то же время не поменяла ничего. По крайней мере, в течение первых нескольких лет, пока Дон и Гейлорд не достигли возраста поступления на военную службу, жизнь дома протекала преимущественно так же, как раньше. Боб рос и был все более уверен в своих знаниях и способностях в выполнении школьных заданий. Он разносил газеты, торчал в пивном магазине, собирал свои любимые бензиновые самолеты, а когда получил водительские права, стал еще более популярным, так как регулярно пользовался материнским Plymouth 1939 года. Этот шестицилиндровый автомобиль с высокой компрессией сделал из Боба демона на колесах, и он быстро стал известен благодаря гонкам по деловой части города. В то же время он все еще занимался гобоем – и, почти незаметно для всех, получил высшие оценки по всем предметам.

Есть воспоминания о появляющихся деловых способностях Боба. Он мудро заключал контракты с соседями на очистку их подъездных дорожек от снега по фиксированной цене. Благодаря этим контрактам соседям не приходилось нанимать местных детей каждый раз, когда выпадал снег, и они всегда были уверены, что работа выполнена, – а Боб, молящийся о том, чтобы небо не заволакивалось снежными тучами, часто вознаграждался больше, чем если бы получал деньги за индивидуальные заказы.

В то же время война присутствовала во всем. Мальчики-выпускники вступали в армию; их призыв (и случающиеся время от времени гибели) объявлялся на собраниях и в школьной газете. Делая свой вклад, Боб участвовал в регулярных сборах металлолома в городе и занимался гражданским воздушным патрулированием, помогая со светомаскировкой.

В своей машине Боб Нойс был демоном – и даже не гнушался того, чтобы скатать в пригород в охоте за газом из фермерских тракторов, оставленных без присмотра. За пределами машины (а иногда и на ее заднем сиденье) он был невероятно привлекателен для девушек: «…все девушки просто сходили от него с ума», как вспоминал один из одноклассников. «Он был для них самой желанной вещью на планете».

Мэриан Стендинг, самой красивой девушке в кампусе колледжа, было достаточно одного взгляда на Боба Нойса, чтобы влюбиться по уши: «Он был, возможно, самым физически привлекательным мужчиной, которого я только встречала. Даже когда просто ходил по газону… на лошади, даже просто управляя автомобилем».[49] Нойс, в свою очередь, был очарован не только ее потрясающей внешностью, но и ее остроумием. Его привлекал тот факт, что ее мать была разведенной (что в те дни делало мать и дочь доступными), а также то, что она, как и Боб, любила курить сигареты. Скоро Боб и Мэриан рассекали по городу в Plymouth 39-го года. Мать Боба была против, утверждая, что «у Мэриан талант находить проблемы», – а это было именно тем, что искал Боб.

В попытке восстановить контроль над своим наиболее трудным ребенком Харриет Нойс сосредоточилась на том, чтобы поменять Мэриан (ужины теперь заканчивались пением гимна) и нагрузить Боба еще большим количеством дел. Одним из них (которое впоследствии произведет неожиданный преобразующий эффект на жизнь Боба) была работа, которую выполняли Боб и его братья по дому Гранта Гейла, члена конгрегации и профессора физики в Гриннеллском колледже.

Нимало не стесняясь, Харриет скоро использовала связь с Грантом Гейлом для того, чтобы Боб, теперь переходящий в выпускной класс, получил приглашение от Гейла на курс физики.

Выпускники старшей школы, являющиеся вольными слушателями на занятиях в колледже, теперь гораздо более распространены, чем в конце 1944 года. Но Боб был особым случаем. Школьное ежегодное издание назвало его «Юный всезнайка, парень, знающий ответы на все вопросы». Он не только превосходил всех своих одноклассников, но еще и скучал до смерти на уроках физики, самого сложного научного предмета, который могла предложить средняя школа. Доходило до того, что Боб стал приносить наручные часы, над которыми работал под партой во время занятий – к удовольствию своих одноклассников, когда он быстро надевал ювелирную лупу каждый раз, когда учитель поворачивался к доске.

Гейл мог не поддержать предложение Харриет, если бы не знал Боба так хорошо. Он проверил, бывало ли такое, чтобы ученик средней школы посещал занятия в колледже, нашел такой случай и пригласил соседа посещать занятия. Так что с начала января 1945 года Боб стал учиться и в средней школе Гриннелла, и в Гриннеллском колледже.

Нойс впоследствии говорил: «В мой последний год обучения в школе я учился в колледже, преимущественно занимаясь физикой, просто потому, что мне было скучно то, что проходили в средней школе».[50] Но, более того, снова его талант помог ему использовать свою удачу. Гриннелл, может, и был маленьким гуманитарным колледжем Среднего Запада, но занятия Гранта Гейла, бывшие еще более личностными из-за того, что многие мужчины ушли на войну (Боб был единственным студентом мужского пола), охватывали не только узкоспециализированные темы.

Гейл на самом деле был потрясающим преподавателем, способным вовлечь даже людей, не посвятивших себя науке, которые все же присутствовали на его обзорных лекциях. Он был находкой для каждого, кто интересовался предметом. Он избегал традиционного теоретического изучения – на его занятиях не было домашней работы, а книги использовались только для ссылок, вместо них он учил своих студентов, используя вопросы и ответы из реальной жизни. Он выводил их на улицу и просил бросить снежок в здание аудитории, чтобы измерить силу удара. Или измерить момент инерции вращающегося конькобежца, когда тот притягивает к себе руки. Гейл был нетерпелив, но охотник до наставлений. Присутствие в аудитории в окружении девиц и решение задачи физического эксперимента было раем для Боба. На гейловское «интерес заразителен» Боб позже скажет: «Я заразился».

Тем временем ему все же нужно было закончить среднюю школу. И, когда он это сделал, даже его друзья были изумлены, когда его признали лучшим выпускником. Они знали, как умен он был, но он был настолько непринужденным, столько бездельничал на занятиях – и в конце концов заставлял всех думать, что учиться легко, – что никто из них не понял, как ему удалось получить наивысшие оценки среди всех них.

За несколько лет до этого такое достижение казалось невыполнимым для молодого Боба. Высокие академические награды были для его серьезных старших братьев. Но теперь он все сильнее чувствовал, что ему предстоят великие свершения. Много лет спустя он скажет: «Я начал ощущать, что у меня были способности несколько выше средних».

На самом деле эта награда сделала Боба слегка хитрожопым. Тем летом он сопровождал Гейлорда в университеты Огайо и Майами, где его старший брат проходил офицерское обучение. Чтобы как-то занять время, Боб присутствовал на некоторых занятиях в школе – и в конце одного из занятий по математике сказал педагогу, что «неплохо понял материал, хотя не присутствовал на занятиях».

Периодически посещая аудитории, Боб не пренебрегал и другими занятиями. Он ходил в оперу, проезжал автостопом пару сотен миль, чтобы увидеть Мэриан, а когда скука его особенно одолевала, занимался плаванием. В конце концов, кроме колледжа, плавание было ведущей темой лета Боба Нойса в 1945 году. Он плавал почти каждый день, совершенствуя свою форму еще больше – до того дня, когда увидел трех членов команды прыгунов в воду университета Майами и решил попробовать самому. К концу дня «после лишь двукратного приземления на спину я довел технику до совершенства. Прежде чем я ушел домой, я сделал два вида сальто с десятифутового борта – уииии!».

Если это не стало тем, что вселило уверенность в Боба, то им точно стало то приглашение, которое он получил несколько недель спустя от главы факультета физики, в котором Бобу предлагалась работа: если он перейдет в университет Майами, то факультет запишет его в ведомость как лабораторного ассистента – проверка письменных работ, преподавание на некоторых занятиях, – даже если он участвовал бы в них в качестве студента. Уж на что дерзким был девятнадцатилетний Боб Нойс, но и он был удивлен этим предложением, которое обычно присылали студентам-выпускникам, а не новичкам.

В жизни всегда бывают поворотные моменты, и они часто происходят, когда все идет лучше некуда. В этот момент жизнь Боба Нойса вела его к тому, чтобы поступить в университет Майами, в котором он, скорее всего, стал бы известным профессором физики и, возможно, даже сделал бы несколько важных открытий и создал бы несколько изобретений за долгую и уважаемую карьеру.

Вместо этого он сделал правильный выбор по неправильным причинам, и – удача снова сработала в его пользу. Боясь, что он потеряется в таком большом университетском кампусе – по его словам, он был «еще одним непримечательным студентом», – Боб решил вернуться в Гриннелл и Гриннеллский колледж, теперь со средним образованием, и стать первокурсником.

Колледж был в этом крайне заинтересован – хотя письмо от ректора, должно быть, дало повод для Боба пересмотреть свое решение: «Ваши братья до вас продемонстрировали отличные успехи. Похоже, что у вас есть способности для того, чтобы повторить этот результат. Мы ждем от вас великих вещей». Приятно, конечно, но казалось, что Боб никогда не выйдет из тени своих братьев – Гейлорда совсем недавно пригласили в Phi Beta Kappa, старейшее в Америке Общество гуманитарных наук. Получалось, что, имея шанс вырваться, он снова загнал себя в ту же ловушку.

Будто бы пытаясь заставить маленький мир Гриннелла забыть его старших братьев, Боб Нойс быстро загрузил себя целым рядом занятий – от команды прыгунов в воду до хорового пения, драмкружка, ежегодного альбома выпускников и, конечно же, девушек. Все это делало бешеный ритм его обучения в средней школе относительно вялым по сравнению с новым темпом. И он все же продолжал получать высокие оценки, особенно в его главных предметах – даже несмотря на то, что аудитории стали заполняться возвращающимися призывниками, спешащими наверстать упущенное. Его профессор электроники решил, что он будет писать свой собственный экзамен; профессор математического анализа попросил его преподавать одной из групп. И все же этого было недостаточно: недостаточно загруженный Боб решил проверить каждую формулу, которой его учили в физике, вследствие чего он законспектировал всю историю этой области науки. Это было броское, раздутое действие, призванное заставить мир обратить на себя внимание. В случае с Гриннеллом, по крайней мере, это сработало.

Но и этого Нойсу было недостаточно. Всего через полгода после поступления в колледж Боб решил заработать приглашение в команду колледжа. По крайней мере, ни один из его братьев еще этого не сделал. А прыжки в воду, стремительно становящиеся его личной манией, станут его полем боя. Каждый день он практиковался в невероятном бассейне Гриннелла для прыжков в воду – из-за низкой крыши прыгунам приходилось подпрыгивать в проем в потолке перед тем, как начать падать вниз. Каждый вечер он практиковался в технике, которую он назвал «воображением себя на следующем уровне», в которой он представлял, как безупречно прыгает в воду. С помощью нее он станет переживать «мысленные репетиции» тренировок олимпийских и профессиональных спортсменов, а также выработает привычку, которой будет пользоваться до конца своей жизни.

И это сработало. В его второй год обучения он был призван в команду прыгунов в воду Гриннелла и вместе с командой победил в Среднезападном чемпионате 1946–1947 годов.

Все это – оценки и почести, социальная жизнь, клубы и прыжки в воду – теперь, казалось, сконцентрировалось на первом курсе в Гриннелле, в год достижений, о котором будет с восхищением говорить целое поколение.

А затем все начало разваливаться.

Глава 8. Свиной вор

Скорее всего, это было неминуемо. Безумный ритм, который выработал Нойс, ставя для себя все новые и новые задачи и ожидая того, что он станет лучшим в каждой из них, не мог поддерживаться вечно – даже Робертом Нойсом.

Первый удар произошел на Среднезападном чемпионате прыжков в воду 1947–1948 годов. Нойс появился на нем как действующий чемпион, и все, включая его родителей, приехавших в город, чтобы поприсутствовать на событии, ожидали, что Боб защитит свой титул. Но Боб проиграл с отрывом в 2 очка. Любой другой посчитал бы это успехом – с трудом заработанное второе место; Боб воспринял это как поражение.

Стало хуже, когда первая трещина пошла распространяться по самым тонким областям безупречной личности Боба Нойса.

Мальчики, ушедшие на войну, теперь вернулись в Гриннелл мужчинами. Увидев ужасы боевых действий в Тихом океане и в Европе, проживая каждый день как последний, они привнесли новую культуру в тихий Гриннелл: шумную, разгульную, не ограничивающуюся лишь правилами, в каждую секунду проявляющуюся в действии, стремительную в своем вторжении во взрослый мир. Раньше Боб был многообещающим Большим Человеком в кампусе, но теперь, когда вокруг были двадцатичетырехлетние титулованные ветераны, заполнившие совсем недавно полупустые аудитории и толпящиеся на каждой вечеринке кампуса, ему пришлось снова искать свое место.

Положение спасало то, что природная харизма Боба позволяла ему заводить друзей среди всех этих возвращающихся ветеранов, но ему также пришлось посвящать значительную часть свободного времени для того, чтобы поддерживать свое честное имя. Так, когда его четырехлетнее общежитие Clark Hall решило устроить весеннее приглашение гостей, Боб взял на себя поиск – и кражу – свиньи для печного вертела. Это было дерзким поступком – и глупой ошибкой.