Нихт капитулирен! Алек Сэй

Бухта Эккендорф

— Да что ж я, как в море выйду, так непременно тонуть начинаю? — прорычал Карл, вычерпывая воду.

— Это ты срочное погружение отрабатываешь. — отозвался Вермаут, также изображающий из себя помпу.

Зимой выйти в Балтийское море на парусном ботике, не по принуждению, а так, для собственного удовольствия, могут либо самоубийцы, либо германские морские кадеты. Что, как понял Карл, практически слова-синонимы. Вслух, конечно, говорить этого он не стал – еще не хватало, чтоб за труса приняли. А потом высказывать что-то, кроме ругательств, смысла уже и не имело…

Беседа с Вермаутом, произошедшая шестнадцатого числа, имела вполне логичные последствия. Отто, парень заводной и бесшабашный, поговорил с парой ребят из их экипажа, со знакомым кадетом с третьего, выпускного, курса, и – вуаля. На девятнадцатое Геббельсу было назначено «испытание морем и парусом», как поэтично выразился Адольф-Корнелиус Пининг, тот самый старшекурсник, исполняющий обязанности капитана их богоспасаемого корыта.

«Богоспасаемое корыто» было позаимствовано все тем же Пинингом в Клубе Военно-морской регаты. Нет, он не был его членом, поскольку не являлся еще офицером (мичманские погоны кадета тут в расчет не принимались), однако же финансировался клуб из «закромов Кригсмарине», так что старшекурсники Военно-морского училища всегда могли рассчитывать на принадлежащие клубу малые суда – сугубо в целях повышения мореходной квалификации.

В море все пятеро кадетов вышли сразу после полудня – благо, в этот день занятия закончились рано. Несмотря на совсем не ранний час, утверждать, что погода их начинанию благоприятствовала, означало бы покривить душой. Еще утром с моря на город и его окрестности наполз туман, и, хотя к двенадцати дня он изрядно рассеялся, над морем по-прежнему стояла дымка, затрудняющая обзор: уже в сотне метров опознать хоть что-то было невозможно. Карл даже подумал, что на море штиль и плавание отменяется, однако же ничуть не бывало. Ветерок, пусть и не сильный, дул, и даже свинцово-серые воды бухты вздымались в небольшом волнении. Почему ветром не уносило туман, для Геббельса так и осталось тайной.

— Прям погодная аномалия, — пробурчал он себе под нос.

Первые полчаса все было нормально, если не считать, конечно, того обстоятельства, что с парусом, как выяснилось, Карл не то что управляться не умел – он его, похоже, никогда и не видал. Обстоятельство это вызвало несколько насмешливых, но не обидных комментариев со стороны сокурсников, после чего его дружно начали обучать хождению под парусом, да и вообще, как что тут называется, показывать. Еще через полчаса Карл из разряда «балласт» перешел в категорию «балласт, который хоть что-то уже понял» и даже несколько приободрился, однако тут слабенький бриз окончательно стих, а волнение наоборот, усилилось. Не до уровня шторма, конечно, но вот на некрупную зыбь тянуло вполне. Старенький ботик начал покряхтывать, волны иной раз перехлестывали через низкий борт «богоспасаемого корыта», и Пининг принял решение возвращаться. Ничего страшного, в принципе, не происходило. Ну, подумаешь, ветра нет – есть весла. Ну, подумаешь, намочило ледяной водичкой – на веслах и согреемся. А то, что берег не виден – так направление-то известно. Мичман поудобнее устроился у румпеля, как вдруг раздался встревоженный голос Вермаута:

— Дольф, у нас проблема. Серьезная проблема, дружище!

Проблема действительно оказалась несколько большей, чем можно было бы ожидать, и называлась она «течь». Причем нехилая такая течь – из днища ботика бил настоящий фонтанчик, стремительно наполняя суденышко соленой влагой.

— Арндт, Райс, давайте-ка на весла! — скомандовал Пининг. — Вермаут, Геббельс, что стоим? Хватаем ведра и вычерпываем воду. Карл, я сказал вычерпываем, а не затыкаем щель курткой! Или ты снова в ледяной водичке побарахтаться решил? Думаешь амнезия пройдет? Всё, навались!

Последующие события ассоциировались у Карла исключительно с мельканием ведра, закоченевшими ладонями и ногами – несмотря на все их с Отто усилия, вода поднялась почти до середины икр, и заполненный забортной водичкой бот еле-еле двигался, готовясь вот-вот отправиться на дно.

Сколь долго это все продолжалось, Карл впоследствии сказать не смог бы даже под угрозой расстрела. Скрипели уключины, стонали борта, а сидящий у румпеля Пининг мерным, лишенным эмоций голосом, задавал ритм гребцам. То, что лицо у него при этом было белым, словно мел, Геббельс не видел.

А Адольфу-Корнелиусу было страшно. Страшно до колик, до мороза в кончиках пальцев, страшно неимоверно, всепоглощающе, так, как никогда в жизни страшно не было. Нет, боялся он не только и не столько за себя. Даже не так. Правильнее было бы сказать, что боялся он не смерти – своей или товарищей. Этого, конечно, тоже, но даже в минуту смертельной опасности он, как это и свойственно юности, всерьез о летальном исходе не задумывался. Потонет лодка, доберемся своим ходом, мол…

Страшило его другое – опозориться. Первый раз в жизни выйти в море в качестве капитана, пускай и такого утлого суденышка – и не справиться. Вот это было бы совсем погано. Ему даже рисовалась встреча с Богом после того, как они, все пятеро, дружно уйдут на дно.

Представлялся ему Бог, отчего-то, благообразным старцем в мундире гросс-адмирала, на троне и с трезубцем в руке. И он, маленький, промокший и промерзший перед Ним.

«Ну что, — интонации в речи воображаемого Господа были язвительными и напоминали интонации Мёдора, когда тот зубоскалил, отправляя кадетов в особо неприятный наряд, только выговор у Бога был отчего-то не баварский, как у обербоцмана, а силезийский, как у Рёдера, — осрамился в первом же самостоятельном плавании, голубчик? Кап-пита-а-а-ан… Первый после Меня, понимаешь… Вышел, не в море даже, а в лужу, где не кораблям, а лягушкам только плавать, и сразу же на дно? Хвалю! Герой! Гордость и надежда немецкого флота! Подводного, в прямом смысле этого слова, хе-хе. Я для чего сына своего вам на смерть посылал? Для того, чтобы он, смертью смерть поправ, воскрес на третий день и стал вам Спасителем, или чтоб всякие неучи несамостоятельные и сами тонули, и первокурсников-неумех топили, да еще и казенное имущество гробили? Уйди с глаз моих долой. Девять кругов Ада вне очереди. А стоимость бота будешь выплачивать из жалования, кадет».

На этой «оптимистической» ноте Бог почему-то исчез, зато в тумане показались очертания берега с небольшим опрятным домиком недалеко от пляжа, а порядком нахлебавшееся воды «богоспасаемое корыто» заскребло килем по днищу.

— Земля! — радостно рявкнул Пининг и истово перекрестился. — Всем покинуть судно!

И едва не подал пример, лишь в последний момент вспомнив, что капитан покидает борт тонущего корабля последним.

Выбираться из бурного моря, это, однако, не фунт изюму. То волна в спину ударит, сбивая с ног, то, откатываясь от берега, назад потащит, а если это еще помножить на усталость и температуру воды немногим выше нуля по Цельсию, то удовольствие выходит гораздо ниже среднего. Собственно, у пятерки морских кадетов имелись все шансы окочуриться в паре десятков шагов от спасения, однако либо Бог сегодня был в хорошем настроении, либо Дьявол дремал, а этого в высшей степени неприятного события не произошло.

— Линь ловите! — раздался громкий мужской голос, и в воду рядом с Карлом плюхнулся кусок каната, за который он не преминул уцепиться. Когда его примеру последовал весь экипаж «богоспасаемого корыта», линь натянулся, и кадетов, словно корабли на буксире (ну, или рыбу на леске – тут уж какая кому аналогия больше по нраву) поволокли к берегу.

Вытянутые могучим рывком кадеты попадали на гальку в нескольких шагах от кромки прибоя, содрогаясь от холода.

— Отставить валяться! — прохрипел Пининг, поднимая себя с земли неимоверным усилием. — Быстро всем скинуть одежду, пока не заледенела!

— Это лучше сделать в моем доме, герр мичман, — произнес нежданный спаситель, сматывая линь. — И чем быстрее, тем лучше для всех вас.

Париж, Елисейский дворец

— Ну, Бонне, и как вы прокомментируете вчерашнюю встречу немецкого посла в Токио и японского министра иностранных дел Мацуоки? — Эдуар Даладье, председатель Совета Министров, министр национальной обороны и военный министр Республики испытующе глядел на министра иностранных дел, постукивая не заточенным концом карандаша по столешнице. — Как понимать действия немцев?

— Как попытку продать свой недостроенный линкор, — спокойно ответил тот. — Если вас интересует, чем это все закончится, то, скорее всего, Япония после долгого торга все же приобретет «Тирпиц» для своего флота.

— Меня интересует, почему это началось, — фыркнул Даладье. — Гитлер начал переговоры о продаже «Зейдлица» полякам, теперь собирается продавать свой лучший корабль Хирохито, и, черт возьми, я хочу знать – с какой стати?

— А это не ко мне вопрос, а к Кампинши, — Бонне кивнул в сторону министра военного флота. — Корабли, это его епархия.

— Жорж, давайте не будем валить с больной головы на здоровую, — Сезар Кампинши поморщился. — Понятное дело, что Гитлер принял новую концепцию развития флота, и что это за концепция, мы вскоре поймем. Вопрос-то в ином – почему он это сделал и зачем? Он ведь так рвался пересмотреть условия Версаля в отношении флота, получил, наконец, карт-бланш от Англии, и теперь, фактически, его труды идут насмарку?

— Ну, может это не так уж и плохо? — подал голос Поль Маршандо, министр финансов. — Можем изрядно сэкономить, отложив закладку «Клемансо».[15]

— Нет, он издевается?! — возопил Даладье, и вскочив из-за стола, начал расхаживать по залу совещаний совета министров, заложив руки за спину. Если бы в этот момент на сём полноватом коротышке была одета треуголка, он бы весьма напоминал другого французского государственного деятеля, жившего несколько раньше. — Маршандо, вы идиот! Отложить строительство «Клемансо»! Ха! Три раза «ха»! Вы что, ничего не понимаете? Все вы, господа!

Председатель Совета Министров орлиным взором окинул всех членов этого самого совета, и продолжил свою пламенную речь, не переставая носиться по залу, словно взбесившийся колобок.

— Сколько сил, сколько времени потрачено! Мы скормили Гитлеру Австрию, с потрохами сдали Чехословакию, все для чего? Для того, чтоб усилить хищника у себя под боком? Да, для этого, но не только! Почему Германия не сожрала Чехословакию целиком, как вы это мне обещали, Бонне? Почему, вместо того, чтобы выглядеть в глазах всей Европы, и, в первую очередь Польши и СССР, агрессором, с которым не стоит иметь дел, врагом, в конце-то концов! Почему Германия начинает активно налаживать с поляками и русскими контакты? Почему, я вас спрашиваю? Почему они – борцы за свои права, а мы выглядим бледно и трусовато? И это тогда, когда цивилизованные страны борются с коммунистической заразой! Именно в это время Советы вдруг, ничего для этого не сделав, усиливают свои позиции! Но это-то еще ничего, это ладно. Не так уж страшно. Никуда немцы не денутся, если СССР нападет на Польшу или полезет на Балканы, ввяжутся в бойню с русскими, а там и мы, может быть, поможем. Но Англия! Черт меня побери, Англия!!! Вы забыли о ней? Это сейчас у нас союз, но так было не всегда, не всегда же и будет. У Великобритании нет постоянных союзников, но у нее есть постоянные интересы, и интересы эти лежат, прошу заметить вас, господа, именно там, где расположены наши колонии.

— Чемберлен не посмеет ввязаться в войну, — заметил Бонне. — Вся его политика…

— Вот именно, Жорж! Его политика! А если завтра в Англии к власти придет кто-то вроде Гитлера? Из Мировой войны англичане вышли весьма ослабленными, что не может их радовать. И не надо льстить себе надеждой на их миролюбие – те, кто в этом мире не способен отстоять своего, оказываются убиты и ограблены. Англичанам даже с Италией насчет нас договариваться не обязательно – они просто заблокируют наши корабли в портах, и захватят наши владения в Африке, Азии и Америке. Вы представляете, какая это катастрофа для Франции, то, что Германия сворачивает строительство флота? Если раньше, в случае неблагоприятного развития событий, мы могли бы рассчитывать на помощь немецкого флота против англичан, то теперь что? Пшик? А вы, Поль, говорите, отложить закладку «Клемансо»… О, я знаю Гитлера – если он не строит корабли, значит, делает танки. Танки, самолеты, артиллерию, боеприпасы! Как вы полагаете, господа, против кого он это все применит? Молчите? То-то же. Наша задача, чтобы он применил их против СССР. А против Балтийского флота русских, сил у немцев все же хватит. Ну, а если и не хватит, то Владычица Морей поможет. Да и мы… Возможно. Так-то, господа.

Побережье бухты Эккендорф

Замотанный в одеяло Карл сидел мало что не внутри жарко пылающего камина и пил горячий глинтвейн, любезно приготовленный фрау Мартой Оберманн, супругой их нежданного спасителя. От тепла и алкоголя глаза слипались, и слова герра Оберманна (а тот, попыхивая трубкой, что-то рассказывал Пинингу) текли мимо сознания.

— …Да, славное тогда было дельце. Я как раз незадолго до Скагеррака получил чин обермаата и назначение на «Дерффлингер»…

Карл зевнул и потер глаза. Ожидаемая выволочка от начальства училища предстояла еще минимум через пару часов, а сейчас ему более всего хотелось спать.

— …Как заорет: «Шесть кораблей на зюйд-вест, удаление семнадцать миль!». Я тогда нашему штабс-боцману Крюгеру и говорю…

Карл зевнул снова, аккуратно прикрыв рот ладонью. Что и говорить, разбор действий Флота Открытого Моря и Гранд Флита в битве пре Скагерраке кадетам еще только предстоял, так что рассказ очевидца был бы на экзамене неплохим подспорьем, но поделать Геббельс с собой ничего не мог. «Релакс», всплыло в сознании слово, означающее его теперешнее состояние. «Отходняк».

«Где я слов-то таких понабрался? Неужто в Данциге?» – лениво подумал он.

— …Тогда адмирал Хиппер отдал приказ разворачивать соединение на зюйд-ост, наперерез значит…

Герр Оберманн, как нетрудно догадаться, некогда служил в кайзеровском флоте, и по сей день не потерял выправки. Впрочем, он был еще совсем не стар – где-то под пятьдесят, хотя его густые темные волосы были более чем наполовину разбавлены сединой.

— …И меня, взрывной волной, да за борт. Ну, думаю, конец тебе, обермаат Оберманн. Такой вот каламбур у меня со званием и фамилией вышел, только тогда мне уж не до смеха стало…

«А, вот к чему он свистит про службу. К нашему купанию, выходит. А я-то уж грешным делом решил, старичка на ля-ля пробило, уши новые нашел… Лоханулся, бывает».

— Вот так-то, молодые люди. Подняли меня на борт миноносца англичане прямо в разгар боя, потому как война-войной, а моряк моряку всегда помочь должен.

— Это точно, спасибо вам, — поблагодарил Вернера Оберманна Эрих Райс. — Мы-то ладно, а вот Карл второго купания за одну зиму мог и не пережить.

— Второго? — изумился старый моряк. — Да это как тебя, парень, угораздило?

— А он вообще у нас знаменитость, — усмехнулся Вермаут. — О его спасении Гадовым половина газет писала.

— Что ты несешь, не было на «Антоне Шмидте» Гадова, — сонно пробормотал Геббельс.

— Ого, тот самый «данцигский рыбак»? — изумился хозяин дома. — Читал, как же. Да только не верил – думал опять Геббельс брешет.

Морские кадеты переглянулись и дружно расхохотались.

— Чего ржете, кони… Морские? — пробурчал Карл, и ответил на невысказанный вопрос Оберманна. — Фамилия у меня… Геббельс.

К молодому задорному смеху добавился басовитый хохот Вернера.

— Ну и ну! — тот хлопнул он себя по ляжке. — Надо будет Марте с дочками рассказать.

— Дочки? — Геббельс моментально оживился. — А где они?

— Да на кухне, где ж еще. Не будешь же ты в таком непотребном виде барышням представляться… Непотопляемый рейхсминистр?

— Вот тебе и прозвище, дружище! — Отто согнулся от хохота. — Будешь ты теперь…

— Сидеть на гауптвахте, вместе еще с тремя охламонами, — раздался от входа в комнату до жути знакомый голос. — Кстати, здравствуй Вернер.

— Привет, Курт, — кивнул герр Оберманн Мёдору, бесшумно возникшему на пороге. — Выпьешь чего?

— Не могу, дружище, я на службе, — ответил обербоцман, хищно улыбаясь. — Ну, а с вами, герр Пининг, имеет огромное желание переговорить командир училища. Просто неземное желание, если вам интересно мое мнение на этот счет.

Лондон, Даунинг-стрит, 10

— И что вы на это скажете, Невилл? — Эдвард Вуд, лорд Галифакс вопросительно поглядел на хозяина кабинета, седовласого представительного джентльмена с породистым, хотя и чуточку одутловатым (годы и болезнь давали знать свое) лицом.

— Скажу, что это самая дешевая победа британского флота в истории, — ответил Артур Невилл Чемберлен, Премьер-министр Соединенного Королевства.

— Сдается мне, это заставит подумолкнуть партию вигов, а?

— На какое-то время – да. Хотя очень скоро они начнут кричать, что немцы вооружают Японию, что это-де угроза нашим колониям, что мы должны защитить свои интересы на востоке, развязав войну на западе, ну или, хотя бы, ни в коем случае не дать новейшему германскому линкору добраться до Японии. Черчилль не преминет вспомнить историю с прорывом двух немецких крейсеров в Турцию перед самым началом Мировой войны и провести аналогии, а его вес, несмотря на то, что он отошел от дел, довольно велик.

— Может быть, стоит ему напомнить, что именно он за успешный прорыв «Гебена» с «Бреслау» и отвечал, э? — лорд Галифакс изогнул бровь.

— Не стоит, — покачал головой Чемберлен. — Кто старое помянет – тому глаз вон. Ответь лучше, есть какая-то реакция от СССР и США?

— А как же! — Вуд усмехнулся. — Сталин хранит подчеркнутое молчание, Рузвельта грозят разорвать в Конгрессе на тысячу маленьких президентов. Так каковы же будут наши действия?

— А никаковы. Как я понимаю, Гитлер решил, что зона интересов его флота не выходит за пределы Балтийского моря, что наводит на интересную мысль. И, если я прав, то все пока идет так, как нам надо. Вот пусть и идет.

Киль, Военно-морское училище

— Потрясающая глупость и безрассудство, господа. Просто потрясающая.

Командир роты, штабскапитанлейтенант Вернер-Отто фон Шпильберг прохаживался перед четырьмя вытянувшимися по стойке «смирно» кадетами, заложив руки за спину, и не глядя на проштрафившихся. Впрочем, выдержке офицера-воспитателя надо было отдать должное: голос его оставался ровным и не выражал никаких эмоций по поводу инцидента, а шаги были размеренными и неторопливыми.

Обербоцман Мёдор, доставивший оконфузившихся юношей на автомобиле командира училища, скучал в уголке, терпеливо дожидаясь своей очереди сказать пару «ласковых» слов.

— Кто-то из вас является настолько опытным моряком, что не боится быть застигнутым волнением моря на утлом суденышке? Самонадеянно, господа. Особенно с вашей стороны, Геббельс. Особенно с вашей. Вы все могли погибнуть, но если это вас не волнует – в конце концов, сохранность ваших глупых голов кажется вам вашим личным делом, то подумайте о другом. Родина взяла на себя труд выучить вас, сделать офицерами, она тратит огромные суммы на ваше воспитание, она выбрала вас, в обход, быть может, не менее талантливых и подходящих для ношения формы молодых людей. Да не менее, а более, если учесть сегодняшнюю вашу выходку, господа. В ответ страна требует от вас только прилежания и дисциплины, и так-то вы отплатили Германии за заботу? За данный вам шанс войти в элиту общества – число офицеров Кригсмарине? Стыдно, стыдно, господа. Взять увольнение только для того, чтобы утопить казенное плавсредство… Господа, над нами же смеяться будут. Любой паршивый лягушатник теперь может заявить, что немецкие подводники умеют топить только свои суда, да при этом терпеть бедствие сами. Я не желаю знать, чья это была идея, хотя и догадываюсь по вашему виноватому виду, Вермаут. Однако, старшим по званию в вашей команде самотопов был Пининг, и основную тяжесть наказания понесет он. Подумайте о том, как вы подвели своего старшего товарища, а также о том, достойно ли такое поведение будущих офицеров. Кто-то хочет что-то сказать в свое оправдание? Нет? Я так и полагал. Что ж, сейчас отправляйтесь в лазарет, а как только флотильенарцт Кугель вас оттуда выпустит, проследуете на гауптвахту. Я налагаю на вас трое суток ареста. Все, господа, не смею вас задерживать.

— Зверь, — выдохнул едва сдерживающий слезы Йоган Арндт, когда за их спинами затворилась дверь кабинета. — Вылюбил и высушил.

Сам же штабскапитанлейтенант, проводив их задумчивым взглядом, повернулся к Мёдору.

— Что думаешь? — спросил он.

— Держались неплохо, да и лоханку свою дотащили до берега, хотя как они это сделали, я ума не приложу. Немного подтянуть дисциплину, и получатся хорошие офицеры. Лихие и бесстрашные. Будет кому флот передать.

— Согласен, — задумчиво произнес фон Шпильберг. — Пригляди за ними.

— А с Пинингом что?

— А что с Пинингом? Получит пару недель ареста, может научится думать, когда судно для морской прогулки выбирает, — пожал плечами ротный.

Вашингтон D. C., Белый дом

— Эти мне японцы… — пробурчал сенатор Джеймс Фрэнсис Бирнс, помешивая чай в чашке. Чай был выше всяких похвал, однако ожидать чего-то иного в Овальном кабинете было бы, по меньшей мере, глупо. — Эти желтые макаки готовы из кожи вон вылезти, лишь бы доставить неприятности белому джентльмену. Посол Отт тоже хорош – поперся к Мацу… как там эту обезьяну, Корди?

— Мацуока. — Госсекретарь Корделл Халл вежливо улыбнулся и отхлебнул глоток.

— Вот я о чем и говорю, — фыркнул сенатор от Южной Каролины. — Что ему стоило отправиться к нему сегодня, в понедельник? Я и так почти не отдыхаю, а тут меня будят посреди ночи, вываливают на голову этакий ушат помоев, а поделать я ничего не могу, потому что один сенатор – на рыбалке и будет только утром, второй в загородном особняке без телефона, третий вовсе у любовницы…

— Не надо прибедняться Джеймс, — Франклин Делано Рузвельт укоризненно покачал головой. — Ты сделал очень много.

— Но недостаточно! — отрезал Бирнс. — Конгресс требует твой скальп, и если ты допустишь эту сделку, то он его получит.

Рузвельт провел ладонью левой руки по виску и невесело усмехнулся.

— Незавидная, прямо скажем, добыча. Вот лет тому назад так десять…

— Ты еще не был президентом, — заметил сенатор. — Джентльмены, шутки в сторону, с этим чертовым линкором надо что-то делать.

— Вообще-то Галифакс связался со мной через посла, — заметил Халл, аккуратно ставя чашку на журнальный столик. — Англичане пришли к выводу, что Гитлер решил ограничить зону своих военно-морских интересов Балтикой, а это может означать только одно. Он готовится воевать с Советами.

— Сначала ему придется сожрать Польшу, французы ввяжутся в драку с немцами за своих союзников, англичанам придется им помогать, и в результате что? Большая война в Европе? — поинтересовался Бирнс.

— Вовсе не обязательно, Джейми, — покачал головой госсекретарь. — Вовсе не обязательно. Ты когда-нибудь интересовался, какие Польша имеет территориальные претензии к СССР?

— На кой черт мне сдались эти… А что, большие?

— Ну… Где-то с треть Польши, если не с половину.

— Хо-хо, а у Мощицкого губа не дура! — хохотнул сенатор. — А все же жаль. Немцы и поляки на пару русских сожрут и не поморщатся, так что большой войны не выйдет. А как можно было бы нажиться на поставках…

— А еще нам придется вдвое, если не больше увеличить китайцам поставки по бросовым ценам, потому что из СССР они технику получать перестанут сразу, и это для нас не очень-то хорошо. Казна пуста, черт бы подрал идиота Гувера, а дать япошкам вылезти из китайской трясины нельзя – сразу же начнут искать новый кусок пирога, который можно урвать, — поморщился президент.

— Брось, ну увеличим немного поставки, — усмехнулся Бирнс. — Какую там технику Советы могли китаёзам поставлять?

— Да ты знаешь, не самую плохую, судя по докладам, — отметил президент, и отпил глоток уже порядком остывшего чая. — Даже хорошую.

— Франк, не смеши, у меня больная спина, — фыркнул сенатор. — Да они даже не знают, как сделать танк! Один слизали у французов, второй украли у нас.

— С той поры они его неплохо усовершенствовали.

— Кто? Эти дикари? Эти татары?

— Ну, не все же там татары, — отметил Халл.

— Да, — неожиданно легко согласился Бирнс. — Не все. Главный у них – грузин.

— Джентльмены, мы отвлеклись, — произнес Рузвельт, когда все трое отсмеялись. — Усиливать Японию новым линкором крайне нежелательно. Она давно вышла из Морского договора и теперь пытается догнать нас на море. Успешно пытается. И чем дольше они провозятся в Китае, тем лучше для нас – экономика начинает оживать, новые корабли строятся, безработица падает…

— Ну, пусть кто-нибудь другой «Тирпиц» купит, что ли, — развел руками сенатор. — Бразилия какая-нибудь.

— На какие миллионы? — поинтересовался Халл. — Или вы готовы выбить в Конгрессе для нее кредит?

— Ну… Ну, не знаю. Мы тоже не потянем.

— И если начнем мешать этой сделке открыто, нас не поймут ни в Англии, ни в Германии, ни в Японии, — печально заметил Рузвельт. — Если бы договориться с гэнро Киммоти, он сторонник дружбы между Японией и США, но он уже слишком стар, а князь Коноэ нынче в силе… Нет, боюсь что ничего не выйдет, хотя пробовать надо.

— Ну, корабль, насколько я знаю, еще даже не спущен на воду, — произнес госсекретарь Халл, и улыбнулся.

— Ты имеешь в виду? — приподнял бровь Бирнс.

— Именно, — ответил Халл. — Совершенно верно, господин сенатор, сэр. Ты совершенно точно угадал мои мысли. Необходимо сделать так, чтобы Германии самой нужно было это корыто. И нужно как воздух!

— Хм, — произнес Рузвельт. — Тогда война Гитлера и Сталина вдвойне не в наших интересах. Пускай лучше tovarishi помогают нам держать японцев в Китае, а Германия воюет… Да, пожалуй – с Францией. Собирайся, друг мой, ты летишь в Берлин. Нам давно нужно было, э-э-э, пригласить их офицеров к нам на учебу, в рамках обмена опытом.

— Думаешь, они клюнут на приманку? — хмуро спросил Бирнс.

— Ну конечно! — президент радушно улыбнулся своему соратнику. — Они тщатся доказать первенство германской нации над остальными, хотя любому дураку понятно, что первое место Богом предназначено для нас, англосаксов.[16]

Где-то в Германии, Лаборатория 116

Иногда бывают секреты, которых простым смертным лучше не знать – целее будут. Государственная тайна к таким вот, неприятным во всех отношениям секретам, безусловно относится, отчего местоположение объекта, носящего скромное название «Лаборатория 116» знало весьма и весьма ограниченное число людей.

Руководил лабораторией (под присмотром чина из СС, разумеется, но ведь мы все взрослые люди, геноссе, мы понимаем, что такое режим секретности) некто профессор Эрвин Шульц. Человек он был небесталанный, одаренный даже, однако в личной жизни глубоко несчастный. Супруга его, Марта, в девичестве Реттих, полностью оправдала свою фамилию,[17] бросив бедолагу профессора десять лет назад, всего через год после свадьбы, ради молоденького аспиранта-еврея. Можно ли представить, насколько идеи национал-социализма сразу стали близки бедняге Шульцу? Впрочем, пугаться не стоит – профессор занимался вовсе не медициной, так что людей он если и мучил, то исключительно своих подчиненных, и то во имя работы и в силу взрывного темперамента, который недруги именовали мерзким характером. Занимался Шульц радиоэлектроникой… В некотором роде.

Будучи ученым, исследователем, он изучал радио— и электромагнитные волны, что, согласитесь, совершенно невозможно без знания устройства приборов, их самостоятельного совершенствования под личные нужды, а то и вовсе – собирания по винтику и проводочку.

Как и при каких обстоятельствах он познакомился с Гиммлером, истории неизвестно. Достоверно установлено только то, что случилось это еще до прихода НСДАП к власти, и что при упоминании имени профессора рейхсфюрер морщился и тер левую скулу. Впрочем, таинственные обстоятельства знакомства ничуть не помешали Гиммлеру, когда оказалось необходимо организовать лабораторию по изучению радиоэлектронных приборов из будущего, вспомнить о Шульце, и охарактеризовать его фюреру как «человека не привыкшего сносить насмешки… хм… судьбы с христианским смирением, отступаться перед… гм… трудностями, а также, безусловно, склонного к нестандартному подходу… кхе-кхе… в научных изысканиях, и, несомненно заслуживающего… ммм… высочайшего доверия». Правда, некоторые данные указывают на участие в назначении профессора и Германа Геринга, который во время беседы фюрера с Гиммлером и Шульцем ошивался в приемной Гитлера с наидовольнейшим выражением лица. Будучи принят следующим, он вышел от рейхсканцлера ровно через семь минут, под громкий хохот вождя германского народа.

Как бы там ни было, мобильник и МР3-плеер были переданы на изучение в «Лабораторию 116», и теперь всемогущий рейхсфюрер СС прибыл проверить результаты. Ими, надо прямо сказать, он остался крайне недоволен.

— Это немыслимо, непостижимо, геноссе Шульц! — кипятился он, поблескивая стеклами своих очков и надувая и без того пухлые щечки. — Проклятье, да это же саботаж! Мы доверили вам новейшую лабораторию с самым точным и совершенным оборудованием, и что? Что я вижу?

— А что вы видите? — Эрвин Шульц долготерпением тоже не отличался и начал заводиться «с пол-оборота».

— А ничего не вижу! Результата нет! Нет, нет и нет результата!

— Как нет? Мы уже изготовили опытный образец радиостанции на десять процентов меньше и легче существующих аналогов, к тому же более надежную, — повысил тон профессор.

— Это не результат! С этим справится и инженер-кустарь! Самоучка справится!

— Я неоднократно требовал более совершенное оборудование, мне его не хватает, — прорычал Шульц.

— Каких именно приборов вам не хватает? Вам мозгов не хватает!!! Оглядитесь – все самое совершенное оборудование для изучения вокруг вас!

— Оно недостаточно совершенное!

— Так изобретите подходящее!

— А я чем весь этот месяц занимался?! — взревел профессор.

— Ерундой! — энергично заявил рейхсфюрер, рейхсляйтер и т. д., и т. п. — Эти технологии обошли нас на какие-то шестьдесят лет!

— А у меня их не было, этих лет! — громыхнул кулаком по столу Шульц. — У меня был жалкий поганый месяц на то, чтобы понять, как эти штуки вообще работают!

Окружающие, и из свиты Гиммлера, и из сотрудников лаборатории, взирали на эту картину с тихим ужасом, а вот Гиммлер вдруг успокоился, снял очки, протер, вновь нацепил их на нос, и заговорил уже иным, совершенно спокойным тоном.

— Резонно. Так говорите, новый образец рации?

— Испытываем, — буркнул Шульц, которого все еще подмывало гаркнуть на посетителя. — В приборах было несколько оригинальных технических решений, обкатываем. Через год-два сможем уменьшить рации в полтора-два раза, а вот про надежность сказать сложнее. А персональные рации-телефоны ждите не ранее чем лет через десять, и то – если повезет.

— Понятно. Есть продвижения в иных областях?

— Негусто, — честно сознался Шульц. — Пока только теоретическая часть, но…

Он развел руками.

— Вечно с вами, учеными, так, — вздохнул Гиммлер, чем вновь заставил вспыхнуть профессора. — Говорите, что вам нужно в первую очередь. Попробуем через другие лаборатории изготовить. От первостепенных задач, между прочим, отвлечь.

— Во-первых, микроскопы, которые смогут разглядеть схемы артефактов, а во-вторых, паяльники тоньше человеческого волоска. Сможете достать, партайгеноссе? — голос Шульца прямо-таки лучился ехидством.

— Паяльники обещать не стану, а вот насчет более совершенных микроскопов – постараюсь помочь. Честь имею.

Киль, Военно-морское училище

— Слушай, Карл, а ты куда собираешься на зимние каникулы? — Йоган Арндт оторвался от мытья полов и посмотрел на Геббельса. — Пара дней до отпуска осталась.

Заболеть после спасения с «богоспасаемого корыта» никто из них не заболел – спасибо заботе герра Оберманна и его домочадцев, однако ж по освобождении с гауптвахты всем четверым (отчего бы это?) начали доставаться самые грязные и неприятные наряды, причем гораздо чаще, чем раньше. Конкретно сейчас Йоган и Карл надраивали полы в длиннющем коридоре в хозчасти. Эта часть училища отапливалась чисто номинально, так что парни согревались ускоренным выполнением наряда, а вода в ведрах не сильно отличалась по температуре от той, в которой не столь давно умудрились искупаться пятеро морских кадетов.

— Не знаю… — Карл-Вильгельм тоже оторвался от работы и растерянно поглядел на приятеля. — К тетке, наверное.

— Ку-уда? — хохотнул Йоган. — В Данциг? Это кто ж тебя в иностранное-то государство, будущего офицера и хранителя жу-у-утких военных тайн о способах утопления кораблей в бухте Эккендорф, пустит? Тебе ж припишут дезертирство и переход на сторону врага.

— Данциг нам не враг, — наставительным тоном произнес Карл. — Мой однофамилец утверждает…

Тут парни не выдержали и оба расхохотались – «родство» Карла с министром моментально стало темой для шуток всего училища.

— Слушай, ну зачем тебе к тетке? — спросил Арндт, когда оба они отсмеялись. — Ты ее и не помнишь же. Да и она тебе, ни в госпиталь, ни сюда ни разу письма не прислала, ты ж рассказывал.

— Ну а куда я поеду? — погрустнел Геббельс. — Буду, значит, в экипаже околачиваться. Не турнут же меня на улицу?

— Турнуть конечно не турнут, — согласился Йоган. — Но и веселого мало.

— Не трави ты душу, — нахмурился Карл, вновь берясь за швабру, которую успел прислонить к стене.

— Эй, приятель, ты чего? — возмутился Арндт. — Я тебя к себе в гости позвать хотел.

Амнезирующий пришелец из будущего недоуменно воззрился на приятеля.

— Поехали, говорю тебе! — горячо начал убеждать тот. — Я тебя с кузиной познакомлю.

— Да ну тебя, — вспыхнул Карл.

— Ой-ой-ой, вы глядите какой образец целомудрия, покраснел-то как, — снова расхохотался Йоган. — А кто с дочками герра Оберманна, в одном пледе на голое тело, собирался знакомиться, Отто, что ли?

— Иди в пень! — пробурчал окончательно смутившийся юноша. — Если я этого не помню, значит этого не было. А я не помню!

Последнюю фразу он прорычал жутким голосом.

— Ну ладно, ладно! Ты – образец порядочности и настоящий офицер, — Йоган продемонстрировал белоснежную, но до жути ехидную улыбку. — Слушай, поехали. Ну?

— Да неудобно как-то…

— Неудобно целоваться с девушкой, стоя на потолке – то у тебя фуражка свалится, то у нее подол задерется. — назидательно произнес Арндт.

— Ты б хоть родителей сначала спросил, — буркнул Карл. — Может, им это не понравится?

— Слушай, ты прямо дикий какой-то. С какого черта им это должно не понравиться? Приехал сын на побывку, с другом… Не понимаю я тебя, честное слово.

— Ну ладно, ладно! Хватит меня уже тут опускать.

— Куда? — опешил Йоган.

— Ниже плинтуса, — охотно пояснил Геббельс.

Пару мгновений друг недоуменно смотрел на него, а потом расхохотался, да так, что едва не сполз по стенке на пол.

— Ну ты престидижитатор, — простонал он. — То нормально говоришь, то ляпнешь такое… Надо будет запомнить это выражение. Надо же: «Опущу ниже плинтуса»! Ой, не могу, я сейчас уписаюсь!

— Мыть сам будешь, — сказал Карл и тоже захохотал. Больно уж заразительно умел смеяться Йоган.

— Ну все, решили? Едешь? — спросил Арндт, когда приступ хохота наконец отпустил обоих.

— Да от тебя разве отвяжешься? — хмыкнул Геббельс. — Кстати, я давно тебя хотел спросить – ты откуда? Я твой выговор определить не могу.

— У-у-у-у… — протянул Йоган. — Тебе интересно куда мы едем, или где я родился?

— Э… Ну, и то, и другое.

— Едем мы в берлинские окрестности, — парень выдержал поистине театральную паузу.

— Ну не томи же, дружище, — укоризненно сказал Карл.

— Из Испании. Правда, мы уже девять лет как вернулись на родину отца. А мама – она испанка.

— Так это у тебя кожа смугловатая? А я думал, ты летом на каком-то курорте так загорел!

Йоган возвел очи горе, попытался придать своей хитрой мордашке невинное выражение (отчего она стала еще хитрее) и ангельским голосочком – ну прямо херувим, или певчий из церковного хора, произнес:

— Клянись что никому не скажешь.

— Ты еще где-то рождался? Всё! Всё, клянусь, иначе прямо тут помру от любопытства, и мой хладный труп будет на твоей совести, которой у тебя нету!

— Ну-у-у, понимаешь, матушка в свое время обещала назвать первенца в честь своих дедушек, а папа не смог ей воспротивиться, так что мое полное имя – Йоган-Мигель-Альбано Арндт.

Йоган перевел взгляд на ошалелое лицо Карла и прыснул.

— Держу пари – мама будет называть тебя «Карлито».

Москва, Кремль

— Ви полагаете, товарищ Кузнецов, что Гитлер опять перехитрил всех, и даже товарища Сталина? — хитро глядя на наркома ВМФ спросил Вождь. — Вот, например, и товарищ Ворошилов, и товарищ Берия считают, что последние шаги Германии с абсолютной точностью говорят о том, что Германия собирается нападать либо на Польшу, либо на нее и Советский Союз.

— Либо – вместе с ней, — негромко произнес Берия.

— Спасибо, Лаврэнтий. Такой вариант тоже вполне возможен. — Сталин продолжал глядеть на адмирала. — Что же ви молчите?

— При всем моем уважении к товарищам, — твердо произнес Кузнецов, — Лаврентий Павлович не моряк, а Клименту Ефремовичу стоило бы вспомнить уроки франко-прусской войны. В тот раз мощнейший броненосный флот Франции полностью блокировал порты пруссаков, что не помешало французам блестяще капитулировать в самые сжатые сроки.

— Товарищу Кузнецову тоже следовало бы припомнить уроки войны, причем достаточно недавней, — нахмурился Берия. — Далеко ли в Империалистическую немцы прошли во Франции, даже и без блокады с моря?