Мой граф Крамер Киран

Глава 1

Год спустя

Для леди Пиппы Харрингтон предстоящий воскресный обед с семьей у дядюшки Берти обещал быть не таким, как всегда. Обычно эти обеды изобиловали нелепыми разглагольствованиями ее отчима, мистера Уилфреда Трикла, за которыми следовало натянутое молчание, время от времени прерываемое доносящимся из-под стола рычанием одного из восьмерых дядюшкиных корги. Нет, сегодня дядюшка Пиппы праздновал свой день рождения, и в гостях у него был его крестник Грегори Шервуд, лорд Уэстдейл, сын маркиза и маркизы Брейди – один из самых завидных лондонских холостяков и подающий надежды архитектор.

«И последний на свете человек, которого я хочу видеть», – подумала Пиппа.

Но он вернулся в Англию – вернулся после своего продолжительного путешествия по Америке.

– Пиппа? – Мама стояла в дверях маленькой отдельной студии рядом с кухней. Ее мягкие каштановые волосы были уложены в аккуратный шиньон, заколотый яркими испанскими гребнями, на изящные плечи наброшена сверкающая золотистая шаль.

Эти экзотические аксессуары были взяты из сундуков дядюшки Берти. Он владел пятью современными театрами на юго-западе Англии, включая его гордость и радость, «Роджер», в крупном городе Бристоле. Время от времени запас костюмов, между спектаклями перевозимых из одного театра в другой, проделывал путь в его загородный дом, где мама, Пиппа и две служанки чинили их или списывали, в зависимости от состояния.

– Ой, мама! – Пиппа подняла глаза от последнего миниатюрного венца, который прилаживала к крошечному окошечку бледно-серебристой сахарной скульптуры, созданной на день рождения дяди Берти. – Это красное платье так тебе идет. Ты Дездемона?

– Ну не знаю, – застенчиво отозвалась мама, но у нее был гордый взгляд юной дебютантки. – Думаю, весь этот ансамбль может быть чем-то средним между леди Макбет и Катариной из «Укрощения строптивой».

Пиппа рассмеялась:

– Ты ни капельки не похожа ни на одну из этих дам. Но выглядишь прелестно, и тебе следует одеваться так всегда, а не только на дядюшкин день рождения.

– Я бы не решилась, – сказала мама. – Это только ради Берти. Ты же знаешь, какой он.

– Знаю, и тебе тоже надо быть такой. – Пиппа была облачена в строгое атласное платье цвета слоновой кости с расшитым мелкими перламутровыми бусинками лифом – переделанный наряд Офелии из «Гамлета», – прикрытым большей частью ярко-голубым цветастым фартуком. – Когда-то ты была знаменитостью на лондонских подмостках, и как бы ни сложилась твоя жизнь, ты никогда не должна забывать об этом.

Мама не ответила, но она прекрасно понимала: дочь намекает, что мистер Трикл, которого Пиппа втайне прозвала Жабой за глаза навыкате, толстые щеки и вечно блестящую от испарины лысину, украл почти весь свет из очей своей супруги. Часть вины лежит и на покойном отце Пиппы, племяннике дядюшки Берти, который влюбился в маму, увидев ее на сцене, женился, а потом бросил, когда она ему надоела.

Сейчас ясный взгляд голубых маминых глаз окинул милый беспорядок: разбросанные на столе вокруг искрящегося творения формы, резаки, куски марципана.

– Ну, что скажешь? – Пиппа широко развела руки, чтобы мама беспрепятственно, в полной мере смогла оценить миниатюрный замок.

– Очень мило, как всегда, дорогая. – Мама рассеянно потянула шаль. – Но не следует ли тебе готовиться к вечеру? – Она пристальным взглядом оглядела дочь на предмет изъянов во внешности. – Теперь, когда Грегори вернулся, ты должна по крайней мере попытаться увлечь его в матримониальные сети. Твое платье идеально, но волосы надо привести в порядок.

– После твоего ухода я их заплету. – Пиппа прошла через комнату к комоду, выдвинула ящик и вытащила гребень.

– Здесь? – ужаснулась мама.

– А что такого? У меня здесь даже запасная тиара имеется. – Она достала тиару и подула на нее. – Видишь? У нее только не хватает одного фальшивого изумруда. Я сделаю его из марципана. Грегори ничего не заметит. – Она отложила тиару и повернулась к столу.

Мама вздохнула:

– Это все твои прогулки по торфяным болотам делают тебя такой нецивилизованной. Это не подобает леди.

– Но торфяные болота так красивы при каждой смене времени года, как же я могу прекратить любоваться ими? – Ловко формируя марципановую башню для замка, Пиппа подняла глаза и вскинула бровь. – Не хочешь составить мне компанию? Тебе полезно было бы хоть иногда убегать от… – Она чуть не сказала «Жабы», но вовремя осеклась. – Пустошь всегда такая разная.

«В отличие от жизни здесь», – хотелось добавить ей. Постоянное напряжение между Жабой и мамой, дядюшка Берти, упорно не обращающий на них внимания, весь в своих театральных мечтах, и Пиппа, желающая…

Желающая чего-то еще.

– Пф, – фыркнула ее родительница. – Пустошь каждый день одна и та же. Небо, земля, трава. Везде и всюду.

– Но она всегда разная. – Пиппа была оскорблена за всех живых существ, которых встречала на пустоши, и за самый яркий, волнующий пейзаж, чье внушительное, захватывающее присутствие вбирает в себя все настроения, от светлого до мрачного.

Ах, но чего же она ожидала? Это Жаба отвратительно влияет на маму. Двенадцать лет назад мать с дочерью бродили рука об руку по диким лугам, поросшим утесником и вереском, или стояли на скалистом утесе и перекрикивали ветер.

Но те дни давно миновали. Пиппа дала себе зарок, что никогда не позволит мужчине украсть у нее счастье. Она выйдет замуж только по любви, а это маловероятно, поскольку она живет в маленькой деревушке Пламтри, которая располагается далеко в стороне от проторенного пути.

– Ой, мам, ради Бога, – сказала она, – ты же знаешь по прошлым дням рождения дядюшки Берти, что я не собираюсь выходить за Грегори, как и он не желает жениться на мне. В этот раз у нас будет совершенно обычный обед, и жизнь потечет как прежде – по крайней мере пока мадам Дюпон не позовет меня в Париж.

Мадам Дюпон была старой любовницей дяди Берти. Ее незамужняя дочь скоро отправится на полгода в Италию, и на время ее отсутствия мадам потребуется компаньонка, желательно прекрасно читающая. Она написала Берти и попросила порекомендовать ей кого-нибудь.

– Я не одобряю твою поездку во Францию. – Голос матери был взволнованным. – Тебе гораздо лучше было бы остаться в Девоне и найти мужа. Грегори – идеальный вариант.

Воспоминание о том, как он целовал ее под деревьями в саду Элизы – наказывая, насмехаясь, – заполонило сознание, и она ощутила прилив стыда и гнева.

Зачем она ответила ему? Даже год спустя Пиппа жалела об этом!

Она призвала на помощь терпение.

– Но это же такая блестящая возможность. Мне будет где жить и с кем жить – в приличном доме с уважаемой вдовой. А в выходные я буду совершенствовать свое мастерство в изготовлении сахарных скульптур под руководством великого месье Перро.

– Он и близко не подпустит тебя к своей кухне, – возразила мама. – Ты – женщина, и к тому же леди. Только из мужчин получаются великолепные кондитеры. Ты будешь тосковать по Англии, а когда вернешься, окончательно превратишься в безнадежную старую деву.

Пиппа вздохнула:

– Это шанс, который я не упущу. И у меня есть благословение дядюшки Берти.

– Но как он может поддерживать твою поездку в Париж, если хочет, чтобы ты вышла за Грегори?

– Он не заберет назад свое обещание только потому, что Грегори неожиданно решил вернуться в Англию. – Пиппа усмехнулась. – Подозреваю, что сегодня, поскольку дядя Берти любит нас обоих и обожает драму, он испытает соблазн вмешаться, но пусть говорит и делает что хочет, мне все равно. Что до Грегори, в Лондоне у него будет широкий выбор дебютанток, так что интриги Берти, все всякого сомнения, не произведут желаемого действия. – Она посмотрела на маму с нежностью. – Не забывай, что я, как ты. – Прежняя, хотелось добавить ей. – У меня есть мечты, которым я желаю следовать, да и полгода – не такой большой срок.

Мама резко вздохнула.

– Что ж, поторопись. Грегори ждет. – Она послала Пиппе еще один предостерегающий взгляд и отбыла.

Пиппа медленно обошла стол и посмотрела на свой маленький замок. Теперь, когда приехал Грегори, все выглядело по-другому. Студия казалась больше и светлее, но она чувствовала себя меньше, а ее маленький замок – слабое свидетельство того, что она не сделала ничего значительного в своей жизни.

По крайней мере пока.

Но если она может постичь непредсказуемую, словно погруженную в раздумья, природу Дартмура, которую любит всем сердцем, всей душой; если десять лет терпит эту противную жабу, своего отчима, с его жестокими, отвратительными выходками, то определенно сможет пережить и мамино неодобрение в отношении ее предстоящей поездки в Париж.

Пиппа натужно сглотнула. Она даже сумеет выдержать эту встречу с Грегори.

Одним стремительным движением она смела крошки сахарной муки в руку и бросила их в огонь.

– Ну вот, – обратилась она к маленькой комнате, в которой в этот последний год жили ее мечты, комнате, в которой дядя Берти когда-то давно рисовал свои эскизы, – я и высказала миру все свои самые безумные желания.

Ну, почти все.

Одну мечту она никогда не произносила вслух, хоть Грегори уже и знал, какова она. Он не только увидел ту мечту в альбоме для набросков, но и почувствовал ее вкус у нее на губах, прочел в том, как жадно отвечала она на его поцелуй в саду Элизы.

Пиппа тихо повесила фартук на крючок и начала заплетать волосы. Простым смертным ее не запугать. Пускай прошел год с тех пор, как она в последний раз видела лорда Уэстдейла, но она знает его всю жизнь.

Несмотря на неловкость между ними, Пиппе его бояться нечего.

Маленькое зеркало возле двери заверило ее, что заплетенные волосы выглядят аккуратно и пристойно. Она водрузила на голову тиару, вздернула подбородок и, сделав глубокий вдох, вышла из студии.

Спустя пару нервозных минут Пиппа обогнула темноватый угол и заглянула в гостиную, чтобы украдкой посмотреть на почетного гостя дядюшки Берти, и все ее тело отреагировало приливом жара.

Она была уверена, совершенно уверена, что это воздействие больше не результат девичьих грез о любви. Она убеждала себя, что уже покончила с ними. Жар в ладонях и на лице теперь происходил из смеси смущения, досады и унижения. Он не дал ей возможности объяснить роль, которую она сыграла в той жутко неловкой ситуации с Элизой.

Велико было искушение разозлиться, но гнев всегда рассеивался, когда Пиппа вспоминала глубокое горе и жестокое разочарование в его взгляде в тот момент, когда Грегори захлопнул перед ней дверь бильярдной.

Ох уж этот взгляд. Она увидела в нем целый мир. Во что он верит и во что нет. И что больше не верит в любовь – если вообще когда-нибудь верил. Это было яснее ясного.

В мягком мерцающем свете свечей он был поглощен беседой с дядей и мамой, а Жаба сидел и дулся в углу один.

При взгляде на профиль Грегори Пиппа ощутила нечто большее, чем обычное волнение. Он красив классической красотой, да, но она видела чувственность в его губах, благородство в изгибе высокого умного лба, неизведанные глубины… в нем, в его глазах.

В животе вдруг стало как-то пусто и холодно. Целый долгий год она тосковала по Грегори.

Крайне странное ощущение – не то головокружение, не то удивление – охватило ее и отобрало дыхание. Это было то же тяжелое чувство, что навалилось на нее и ночью, когда она выглянула из своего окна, вспомнила их поцелуй и ей стало так плохо, что пришлось уткнуться лицом в подушку и с минуту дышать гусиными перьями.

Но тут гость увидел ее и встал, чтобы поздороваться.

Пиппа сделала вид, будто и не останавливалась поглазеть на него, и вошла с такой невозмутимостью, которую только смогла изобразить. Боже милостивый, он стал совершенно, абсолютно другим. Не осталось ни малейших следов боли, обиды или уязвимости. Глаза его были темными и непроницаемыми. Не выдавали никаких эмоций.

– Леди Пиппа. – Тон был безупречно сердечным, но, кроме этого, Пиппе в его приветствии ничего распознать не удалось.

– Лорд Уэстдейл, – отозвалась она хрипловатым голосом, искренне тронутая переменами в нем. – Как поживаете?

И это был не праздный вопрос. Ей действительно хотелось знать, как он.

Он стал еще красивее с тех пор, как она в последний раз видела его. Ей пришлось собрать мозги в кучу, когда он склонил над ее рукой свою черноволосую голову.

– Как приятно снова видеть вас, – вежливо пробормотал он.

Лжец.

Пиппа отчаянно сопротивлялась тому замешательству, которое вызывало в ней теплое, смелое прикосновение его пальцев.

– Да, времени прошло немало, – отозвалась она, силясь изобразить сдержанную холодность, но безуспешно. Голос предательски подрагивал. В действительности Пиппа получала удовольствие от его прикосновения.

Он снова выпрямился.

– Не больше, чем наш обычный год. Но в своих странствиях я с нежностью вспоминал Пламтри и его обитателей.

– А мы вас, – сказала Пиппа, – и желали вам благополучного возвращения.

«Ко мне», – мысленно добавила она.

Они оглядывали друг друга внимательно, даже с пристрастием. Между ними теперь лежал целый мир. Ее товарищ по играм исчез уже давно, но не было больше и той искусственной дружбы, которая возникла между ними за годы. На ее место пришло… что же?

Она не могла сказать, что ненавидит его. Словно снят был какой-то слой, и остались только мужчина и женщина. Отвергнутая женщина. И мужчина, преданный двумя тайными любовниками и Пиппой, по крайней мере в его понимании.

– Мы так рады, что вы вернулись, – храбро изрекла она и села на стул рядом с мамой. – Как прошла ваша американская поездка?

– Продуктивно. Приятно. – Грегори сел на софу напротив дяди Берти и положил руку на спинку. Он держался в высшей степени непринужденно и очаровательно, но глубокие подводные течения между ними противоречили его словам и позе. – Встретил нескольких старых друзей, приобрел новых и к тому же посмотрел значительную часть лучшей архитектуры страны.

– Вы получили мое письмо? – осмелилась спросить Пиппа. – Я отправляла его на адрес в Саванне, который дала ваша матушка. Надеялась, что оно застанет вас. Но подозреваю, что не застало.

– Я его получил, да.

– И прочли? – храбро полюбопытствовала Пиппа.

– Конечно. – Он выгнул бровь. – Прошу прощения, что не смог ответить. Как-то потерял счет времени.

Да уж, точно.

– Бог мой, я и не ждала ответа. – Пиппа раскрыла веер и помахала им перед собой. – Вы же важный человек, милорд.

«И прыгай ты хоть в болото с этими жуткими американскими аллигаторами, мне плевать», – сказали ее глаза.

– Ну, о моей важности мы могли бы поспорить, – прозаично отозвался Грегори.

Потому-то она и была огорошена, когда впервые за долгое время их знакомства он посмотрел на нее так, словно у нее на теле не было ни единой нитки.

Как у него вышел такой взгляд? И почему он так посмотрел?

Она догадалась, что он всеми доступными способами использует против нее тот злополучный набросок – и, черт возьми, у него это получается. Очень хорошо получается.

– Значит, ваши родители тоже где-то здесь, недалеко? – поинтересовалась у Грегори мама в своей обычной застенчивой манере.

– Да, леди Грэм, они в Долише. Мачехе там нравится, и отец повез ее туда на несколько дней отдохнуть и подышать морским воздухом. Они очень хотели повидаться с вами, но отец почти все время занят в Уайтхолле. Они просили меня передать вам свое глубочайшее желание, чтобы вы как можно скорее приехали в Лондон в качестве их гостей.

– Как любезно, – рявкнул Берти.

– У вас такая чудесная семья, – заметила мама.

– Ваша потрясающая мачеха затмевает всех дам своего возраста, – высказался Жаба, что было грубо с его стороны, поскольку его собственная жена тоже возраста леди Брейди.

Вслед за этим в разговоре наступила неловкая пауза, и, когда Пиппа уже подумала было, что не выдержит больше ни секунды, дядюшка Берти многозначительно изрек:

– Кстати, о семье…

Он сидел в огромном алом кресле лицом к скромному огню, расставив свои коренастые ноги, спина прямая, живот выпячен, как подушка, и все потому, что он отказался прогнать корги, спящего позади него. Уголки рта опустились, и дядюшка воззрился на Грегори, сурово сдвинув брови.

Это означало, что сейчас Берти начнет разглагольствовать.

Пиппа приготовилась. Наверняка он станет делать то, что делал обычно, то есть сводничать, зная, что она собирается в Париж. А если так, то каким соперником за ее благосклонность он будет дразнить Грегори на этот раз? И как дядюшка Берти вообще умудрился кого-то заинтересовать? Ее приданое – ничто в глазах света: театры Берти после его кончины.

– Последний поклонник моей внучатой племянницы… – начал он тяжеловесным тоном, обращаясь к своему крестнику.

– Красавец мужчина с прекрасными манерами и хорошим достатком, – проквакал Жаба своим противным голосом.

– …мистер Бродерик Хоторн, наследник лорда Далримпла, – закончил дядя Берти, когда корги вылез у него из-за спины и забрался на колени.

У Пиппы перехватило горло. Она понятия не имела, кто это такой.

– Он приезжает на следующей неделе, – дядюшка Берти, поерзав, расположил свой объемистый зад поудобнее, – и хочет просить мою внучатую племянницу стать его будущей виконтессой. Он просит моего благословения. Хотелось бы мне знать твои мысли по этому вопросу, крестник, поскольку сам я с ним незнаком.

Дядя Берти! Пиппа готова была сквозь землю провалиться. Старый интриган подмигнул ей, давая понять, что надеется на ревность Грегори. Зная, что ей предстоит еще большее унижение, Пиппа поглубже вжалась в кресло, пальцы в туфлях поджались, желудок скрутило от напряжения, голова закружилась от нехороших предчувствий. Мама дотронулась до своего колье из искусственного жемчуга, лицо ее побелело.

Грегори соизволил заговорить:

– Я как-то встречался с Хоторном. Мне кажется, я припоминаю, что голос у него был как иерихонская труба, а голова то раздваивалась, то снова сливалась в одну, словно у какого-нибудь сказочного мифологического существа. Разумеется, я в то время был здорово навеселе. Но я все равно не уверен, что причина моего впечатления только в этом.

Он послал Пиппе дерзкий, ленивый взгляд. Она сузила глаза.

– Только не говори мне, что он осел. – Берти подался вперед, уперев кулаки в свои мясистые ляжки. – Я желаю услышать больше. Пиппа, Хелен, закройте уши.

Поздновато для этого. Пиппа стиснула подлокотники и уставилась на гостя.

– Он крайне болезненно переносил проигрыш в картах, – безразлично отозвался Грегори. – И несмотря на отсутствие подбородка и торчащие зубы, утверждал, что он – божий дар для женщин, пока я не бросил ему вызов в этом вопросе. Разумеется, единственным доступным судьей в этом состязании была сутулая старая карга по прозвищу Герцогиня, которая подавала всем нам ромовый пунш и бутерброды с говядиной. Но она ведь считается?

И у него хватило нахальства повернуться к маме.

– Конечно, нет, – преданно поддакнула она.

– Спасибо, леди Грэм. – Грегори взирал на нее так, словно она сама была герцогиней или даже королевой.

Пиппа хотела разозлиться, но так приятно было видеть маму сияющей, какой она и должна быть в этом роскошном наряде.

– И это все? – не унимался Берти. – Может, он и не смазлив, как ты, но все равно наследник Далримпла. А в карты я и сам не умею проигрывать.

Все присутствующие это знали. Он дулся до тех пор, пока кто-нибудь не приносил ему стакан виски или же Пиппа не обнимала его за плечи и не целовала в макушку.

Грегори пожал плечами:

– Герцогиня громко объявила, что предпочитает мои дьявольские очи щенячьим глазкам мистера Хоторна. Правда, она ни слова не сказала про моих приятелей, сэра Хью и лорда Бромли. Они были слишком пьяны, чтобы привлечь женское внимание.

– Бедняги, – ввернул мистер Трикл.

– Да, не повезло, – отозвался Грегори с совершенно серьезным лицом, негодяй.

– Черт возьми, крестник, – хмыкнул дядюшка Берти. – Ты и вправду напоминаешь сатанинское отродье.

– Лорд Уэстдейл мог бы иметь рога и остроконечные уши, – раздраженно вмешалась Пиппа, – и все равно выиграл бы это сомнительное состязание. Герцогиня видела, что из них двоих мистер Хоторн явно грубее. – «Но только самую малость», – говорил взгляд, который она метнула в Грегори. – Поэтому ты можешь написать ему и сказать, что не стоит приезжать, чтобы ухаживать за мной, дядя Берти.

Дядюшка упрямо покачал головой:

– Может, Хоторн слегка и тщеславен, но нет ничего, что нельзя было бы вылечить дозой женитьбы.

Глаза Грегори насмешливо заблестели.

– Любой, кто сможет добиться руки неуловимой леди Пиппы, приобретет воистину чудодейственное средство от всех своих недугов.

Ох, он неисправим!

Хотя и назвал ее неуловимой леди Пиппой, что прозвучало просто замечательно. Но как она может быть довольна, когда какой-то неудачник с торчащими зубами и без подбородка приедет на следующей неделе делать ей предложение? А Грегори не только не возражает, но, кажется, даже находит удовольствие в этой идее.

Он ни капельки не ревнует.

– Мы собрались, чтобы отпраздновать твой день рождения, – напомнила Пиппа дяде, за бодрой улыбкой пряча свою ярость и, следует признаться, разочарование. – Расскажи нам о своем любимом.

– Не сейчас, Пиппа. – Дядя Берти наклонился вперед и слишком подчеркнуто ткнул Грегори кулаком в колено.

О Боже. Тычок. Пиппа закусила губу. Тычок означает, что мучительный момент в конце концов настал.

– Я не вполне уверен, что Хоторн годится в мужья Пиппе, – изрек дядя Берти, и это было еще слишком слабо сказано. – Но я намерен выдать ее замуж до того, как умру, – и за подходящего мужчину. Ты – самый подходящий муж для нее, и тебе ни за что не найти лучше моей Пиппы.

Боже милостивый!

Пиппа понимала, что должна быть благодарной, и крошечная частичка ее сердца была тронута речью дядюшки Берти, но в эту минуту она ощущала сильное родство с псиной у камина, которая чесала свой толстый облезлый зад и поскуливала.

Грегори спокойно посмотрел крестному в глаза.

– Берти, – начал он.

Физиономия дядюшки Берти приняла упрямое выражение.

– Это желание именинника, молодой человек.

– Берти, – невозмутимо повторил Грегори, хотя на Пиппу не посмотрел. – Я согласен, что леди Пиппа не молодеет.

Она выпрямилась. Ну и наглость! Это просто неслыханно!

– Уже одного этого достаточно, чтобы сделать ее идеальной кандидаткой на брак, – продолжал Грегори, – но… – Он замолчал на несколько долгих секунд. Настолько долгих, что они граничили с грубостью. – Но боюсь, леди Пиппа слишком эксцентрична в данный момент, чтобы стать женой и хозяйкой хорошо налаженного дома, тем паче обветшалого, который я предпочитаю. Видишь ли, я в ближайшее время не собираюсь жениться. Однако даю обещание позаботиться, чтобы она удачно вышла замуж за того, кто будет любить ее так же нежно, как и ты.

Сердце Пиппы поневоле согрелось. Он найдет того, кто будет нежно любить ее!

– На это могут уйти годы, – продолжал Грегори… годы? Она не настолько безнадежна! – Но клянусь могилой моей матери.

Интересно, подумала Пиппа, какой была его мать. Он никогда не говорил о ней. Но постойте-ка, а ее мнения они не собираются спросить? Ведь это нарушает все ее планы!

– Я не хочу замуж, – напомнила она всем, но никто не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Даже собака не взглянула в ее сторону.

Дядя Берти потер подбородок.

– Это крайне необычное обещание, крестник.

– Это мой тебе подарок. – Лицо Грегори было серьезным.

Пиппа едва не зашипела. Подарок дяде Берти? А ее желания вообще не в счет?

Берти испытующе посмотрел на Грегори.

– Я его принимаю, – наконец сказал дядюшка. – Я старый человек. Пора передать эстафету тому, кто моложе и лучше.

Пиппа сидела с пылающим от негодования лицом и переводила ошеломленный взгляд с одного на другого. Этого просто не может быть.

– Никакой ты не старый, – возразил Грегори. – И я не лучше. – Он говорил тихо, и Пиппа уловила в его ответе какую-то сильную эмоцию.

Ее потрясло открытие, что она немножко ревнует. Грегори испытывает искреннюю привязанность к ее дяде и к матери, но не к ней.

Больше – нет.

А точнее – никогда.

– Я – ее отчим, – проквакал Жаба. – Это моя обязанность – выдать девчонку замуж.

– Заткнись, Уилфред. – Берти потрепал Грегори по колену.

– Да, помолчи, Уилфред, – добавила мама и с обожанием воззрилась на Грегори.

– Я хочу, чтобы это был ты, крестник, – в последний раз напомнил ему Берти и для пущей важности сплел пальцы.

– Знаю, – мягко отозвался Грегори, – и мы уже это обсуждали. Вспомни, что я сказал. – Смуглый и соблазнительный, как прекрасный сатир, посланный мучить ее, он посмотрел прямо на Пиппу.

– Верно. – Берти энергично кивнул. – Ей нужен вызов.

Пиппа почувствовала, как ее буквально душит праведное негодование.

– Я не желаю выходить замуж ни за вас, лорд Уэстдейл, ни за кого-то другого. – Голос ее дрожал от гнева. – Я еду в Париж и собираюсь стать непревзойденным мастером сахарных скульптур.

– Вы лишь подтвердили мою точку зрения. – Тон Грегори был спокойным, но твердым. – Вы чересчур эксцентричны, себе же во вред. Вам надо в Лондон. Там вы найдете себе мужа. Завтра я уезжаю на загородный прием близ Эшбертона. А на обратном пути в столицу заеду и заберу вас. Станете жить с моей матерью и сестрами. Это будет примерно недели через две.

– Отличная идея! – одобрил Берти. – Не знаю, о чем я думал, разрешая ей удрать в Париж.

Пиппа обвиняюще ткнула пальцем в лорда Уэстдейла и посмотрела на маму и дядюшку Берти.

– Но он убегал из Англии на целый год, – дрожащим голосом возмутилась она. – Почему вы должны его слушать?

Никто не сказал ни слова. Напряжение в комнате сгустилось до предела.

– Неужели всем наплевать, что я хочу зарабатывать на жизнь изготовлением скульптур из сахара? – прошептала Пиппа. – Что у меня есть мечта, которая сделает меня счастливой? Мама? Помнишь, ты была актрисой?

Молчание.

– Дядя Берти? Ты отказался от архитектуры, чтобы строить свои театры. Потому что они доставляли тебе радость. Помнишь?

Дядюшка хмурился на огонь, упорно не встречаясь с ней взглядом.

Что случилось?

Это все Грегори виноват. Опять.

Пиппа посмотрела на него. В глазах у него пылало нечто такое, от чего так и тянуло проверить, не соскользнул ли вырез платья еще ниже. Но она ни за что не станет этого делать. Не посмотрит вниз. Без сомнения, именно этого Грегори и добивается. И надеется, что она будет краснеть и заикаться.

Назло ему она окинула его презрительным взглядом. Он небрежно закинул ногу на ногу, отчего ткань на бедрах сильно натянулась, слишком явно демонстрируя крепкие мускулы, которые просто не имеют права быть такими привлекательными.

Его, казалось, ничуть не трогало ее нескромное разглядывание.

– Долг – сам себе награда, – спокойно заметил он. – Вы должны выйти замуж, леди Пиппа.

– Пожалуйста, хватит говорить об этом, – выдавила Пиппа. – Может… может, мы пообедаем?

– Давайте, – тоненьким голосом отозвалась мама.

Пиппа поднялась, чувствуя себя уязвимой девушкой, чьи мечты оказались под угрозой, особенно когда столкнулись с покровительственным графом, который решил быть вершителем ее судьбы.

Грегори пересек комнату перед дядюшкой Берти, по-прежнему восседающим в кресле, чтобы предложить ей руку. Это было милое представление под названием «Давай оставим это в прошлом, ладно?».

Вместе они прошли в столовую.

– Не обращай внимания на разочарование Берти насчет нас, – сказал граф. – К завтрашнему дню он забудет.

– Нет, не забудет, – безжизненно отозвалась Пиппа. – Он никогда не забывает.

Грегори выдвинул для нее стул, и от его близости у нее перехватило дыхание настолько, что, когда она все же вздохнула, ее громкий всхлип был бы услышан всеми, если б его не заглушило тяжелое пыхтение собак под столом.

Пиппу ужасало, что после всего, что она сегодня пережила, ее по-прежнему влечет к блестящему гостю. Когда год назад он целовал ее в саду Элизы, Пиппа прекрасно понимала, что он ее использует. Наказывает. И кем же делает ее эта безрассудная влюбленность? Пустоголовой дурочкой?

Поэтому, когда несколько минут спустя, за обедом он попросил открытую солонку с прелестной маленькой ложечкой, Пиппа с готовностью протянула руку за набором, но отдала его не сразу.

Когда рот Грегори дернулся от чего-то, похожего на веселье, Пиппа предположила, что у него имелись на то веские причины. Он, важный человек, соблаговоливший оставить бурную светскую жизнь в Лондоне, чтобы приехать в Дартмур на день рождения старика, вынужден сидеть рядом с девицей, которая радуется всяким пустякам вроде ложечек для соли, фальшивых тиар и сахарных скульптур, с девицей, которую он только что пообещал выдать замуж за другого, пока еще неизвестного.

На миг время как будто остановилось, и Пиппа взглянула на эту сцену словно со стороны. Вот часы на каминной полке, которые стоят тут столько, сколько она себя помнит, и тикают как-то чуть-чуть неправильно: «так-тик, так-тик» вместо более привычного «тик-так». Вот картина маслом, висящая на стене над буфетом, с тем же самым кораблем, пробивающимся сквозь бурные морские волны. Рельефные розы на замысловатой лепнине, тянущейся вдоль потолочных швов и обрамляющей нарисованных там купидонов, вполне изысканны, но Пиппа видела их тысячу раз, и теперь этот вычурный бордюр делал комнату не столько легкой и изящной, сколько удушающей.

«Господи, и это моя жизнь».

Пиппа искоса взглянула на Грегори, и он послал ей тайную, понимающую улыбку. Должно быть, ему сегодня доставляет особое удовольствие пренебрегать ею. Не человек, а какое-то бессердечное чудовище! И несмотря на все это, Пиппа помимо воли наклонилась на полдюйма ближе к нему.

Глава 2

За обедом Пиппа смотрела на него как на воплощение дьявола. И это хорошо. Осталось всего лишь несколько часов делать вид, что между ними не произошло ничего страшного, а завтра утром он уже будет в пути.

Но потом она наклонилась ближе, чтобы что-то сказать, и все в нем настойчиво потребовало податься к ней. Он представления не имел почему. Несмотря на то что теперь он смотрел на нее как на женщину – после ее предательства и того их поцелуя в саду Элизы, – а не просто как на соседку по столу во время ежегодного празднования дня рождения Берти, Пиппа не в его вкусе.