Ловушка для вершителя судьбы Рой Олег
С того вечера девочка словно заболела своими шахматами. Могла весь вечер просидеть, рассматривая фигурки, гладить их, даже разговаривать с королями и ферзями. Тридцать две статуэтки стали для нее символом небывалого, фантастического богатства.
«Я ведь могу их продать, – размышляла она, – и купить на эти деньги…»
Далее следовал целый список. Но Всевышний, какими же приземленными и скучными были ее фантазии! Наряды, дача, драгоценности, велосипед, автомобиль… Последний ей особенно хотелось, хотя, на мой взгляд, это совсем не дамская игрушка. Мне даже кажется, Даная не слишком хорошо представляла себе, как с ним обходиться. Однако она не раз слышала рассказы отца, который за три года до ее рождения побывал на какой-то необыкновенной выставке в Париже, длившейся аж три недели. (Я тоже слышал этот рассказ не раз и не два, и, признаться, мне он порядком надоел. Но что же делать, если от какой-то выставки у человека столько впечатлений? Впрочем, история запомнилась и потом пригодилась – я рассказал ее маленькому Алеше. Он сохранил ее в памяти и так полюбил, что несколько раз использовал ее в своих статьях в автомобильном журнале, а позже в одном из романов.) Так вот, на этой самой выставке отец Данаи впервые увидел удивительный автомобиль, управляемый не рычагом, а рулевым колесом. Даная даже запомнила название марки. «Панар-Левассор» или что-то в этом роде. С тех пор прошло много лет, сейчас все автомобили были с этими самыми колесами, но ей хотелось иметь тот – первый. Наверняка он стоит безумных денег. Еще лет через двадцать его можно будет продать с аукциона. И купить… Мысли начинали течь по второму кругу. Этот автомобиль был для нее таким же символом богатства и удачи, как подаренные шахматы. И таким же источником будущего дохода.
Кто-то наслаждается, слушая музыку, кто-то – делая научное открытие, а кто-то посвящает свою жизнь другому человеку и этим счастлив. Ну а моя Даная находила необъяснимое удовольствие, пересчитывая деньги и прикидывая стоимость тех вещей, которые можно на них купить. Набор старинных шахмат был пропуском в желанную жизнь. Почему, спросите вы, она не относилась так же, например, к картинам, висевшим на стенах в гостиной (а среди них были очень неплохие, уж я-то разбираюсь в живописи после лет, проведенных рядом с талантливым художником), или к саксонскому сервизу на двенадцать персон, занимавшему почетное место в горке? Я этого не знал. Могу только предположить, что для людей, чьей страстью являются деньги, очень важно назвать какие-либо ценности коротким словом «мое». И не когда-нибудь, когда родители покинут этот мир и богатая обстановка достанется в наследство, а сейчас же, немедленно. Что толку ходить по дому, трогая, например, антикварный туалетный столик или великолепную диадему из маминой шкатулки, если не можешь всем этим распоряжаться? А шахматный набор – вот он. Лежит перед Данаей, изумляя красотой тончайшей работы. И принадлежит ей.
Она не спешила продавать шахматы, но совсем не потому, что дорожила семейной реликвией. Ни разу в ее хорошенькую головку не пришла мысль, что ее предки много лет передавали эти шахматы из поколения в поколение, даже не представляя себе возможности расстаться с ними. Впрочем, Даная тоже думала о продаже не всерьез. Но по другой причине. По какой? По той же, по какой скупой человек умирает оборванным и голодным на сундуке с золотом – он просто не в силах выпустить из рук свое богатство.
Все эти наблюдения были очень печальны для меня. Мало того, что с надеждой заняться творчеством в этот визит на Землю мне пришлось распрощаться, но это было еще не самое страшное. Всем сердцем я чувствовал, что человека, у которого на уме только одни корыстные помыслы, вряд ли ожидает счастливая судьба. Время подтвердило, что я был прав.
Совсем скоро жизнь моей подопечной коренным образом изменилась. В стране, где и до того было не слишком спокойно, начались совсем уж бурные волнения. Не люблю вспоминать то время, стрельбу на улицах, грубых и мрачных людей с оружием, ненависть, страх и отчаяние, поселившиеся в сердцах… Многие родные и знакомые Данаи спешно уезжали, бросая дома, вещи, драгоценности. Признаться, я надеялся, что ее семья тоже покинет родные края и отправится на поиски лучшей жизни. Хотел я этого не потому, что боялся предстоящих трудностей, а потому, что мне неприятно и больно было смотреть на происходящее. Я люблю яркие краски, неспешные разговоры, возвышенные переживания – а это все вдруг исчезло, сменившись какой-то мрачной пустыней, где вообще не было места прекрасному. Казалось, весь воздух в стране был пропитан чем-то очень тяжелым, настолько тяжелым, что даже мне, ангелу, трудно стало дышать.
К счастью, сначала семье моей Данаи повезло больше, чем многим другим. Их не выселили из дома, не отобрали у них ценности. Отец Данаи, как вы помните, был врачом, а на услуги докторов есть спрос в любые времена. Благодаря этому семья выжила в самые тяжелые моменты. И как-то даже приспособилась ко всему происходящему. Так уж устроен человек: сначала что-то кажется ему невыносимым, он уверен, что не выдержит этого и нескольких минут, часов, дней… А потом ничего, привыкает.
Жизнь продолжалась, пусть она уже была не такой спокойной и благополучной, как раньше. Но Даная была молода, а в молодости все воспринимается и переносится легче. Это старость остро переживает любой дискомфорт, а молодость занята совсем другими вещами.
В двадцать два года моя девочка вышла замуж. Она утверждала, что сделала это по большой любви – но я-то видел, что пылкое чувство поселилось в ее груди лишь после того, как она узнала, что ее будущий жених владеет несколькими ресторанами. Ее избранник мне не понравился, слишком уж он был расторопен и вспыльчив, слишком груб и азартен. Вообще-то я люблю азартных людей. Несколько раз мне попадались такие, когда я, случалось, подменял своих собратьев. И я всегда старался помочь: где отведу от проигрышной игры, уложив его с высокой температурой дома, где, наоборот, силой усажу с мелкой монетой в кармане за ломберный стол да полюбуюсь через полчаса блеском, появившимся в его глазах после крупного выигрыша. Как я уже говорил, обожаю этот блеск! Что за сила скрывается за ним! Тоскую при взгляде на флегматичных, скучных…
Этот человек тоже смотрел на мир с задором, но его задор был каким-то чрезмерным. Для жениха моей подопечной буквально не существовало ничего святого, как любят говорить люди. Да и не пара он был ей, совсем не пара! Он, казалось, был вытесан топором, тогда как мою Данаю словно выточили изящным ножичком с тончайшим лезвием.
Но что мне понравилось, так это то, как начали меняться мысли моей девочки. «Я так его люблю, что готова отдать за его счастье все, что угодно!» – думала она, и мои крылья трепетали от радости.
Впрочем, новоиспеченный муж не нуждался в подобных жертвах. Он и без них был здоров, успешен и полон сил. Молодая семья поселилась в собственной квартире, занимавшей целый этаж в особняке. Моя подопечная получила то, о чем мечтала с детства, – много денег и свободу их тратить. Драгоценности, роскошные наряды, бурные шумные вечеринки со вкусной едой и танцами, поездки на автомобиле, синематограф и кафешантан – все это вскружило ей голову. Новобрачная была счастлива и довольна. А вот у родителей Данаи, наоборот, началась черная полоса.
Сначала в их просторное шестикомнатное жилище подселили хмурую семейную пару в черных кожаных тужурках, с каменными лицами и странной речью. Всего за один месяц дом изменился до неузнаваемости. В нем стало грязно и неуютно. К странной паре постоянно приходили такие же грубоватые друзья, мужчины, женщины – не разберешь, все на одно лицо, в одинаковой одежде. Они беспрестанно курили, сплевывали на пол и ни в какую не желали переобуваться в домашние туфли или хотя бы вытирать ноги о специально постеленный у входа половичок. За несколько дней пропали семь серебряных ложек, включая крестильные, два медальона с драгоценными камнями и поминальник в позолоченном переплете. На попытки как-то вразумить и приструнить их жильцы отвечали очень грубо, сыпля оскорбительными словами и угрозами вроде «буржуи недобитые», «интеллигенция вшивая» и «вешать вас всех надо».
Первой не выдержала бабушка Данаи. Она умерла тихо, во сне, как умирают только чистые душой люди. Ее ангел так плакал, так убивался, словно ему пришлось провожать в мир иной душу шестнадцати лет от роду. Меж тем старой даме уже было восемьдесят с лишним, пора и на покой. Правда, меня ее уход тоже расстроил. Я чувствовал – эта смерть не от старости, а от тоски и от… От чего-то, чему я не знаю названия.
Это было первым настоящим горем в семье. Следующей скончалась мать. У нее не ладилось что-то с работой. В театре, где она играла много лет, тоже поменялись порядки, начались трудности. Актриса словно ушла в себя, целыми днями молчала, вытянуть из нее хоть слово становилось все труднее. Я видел, что она недолюбливает мужа своей дочери. Могу даже сказать, она его боялась, но почему, не знаю. Тогда я был слишком занят своей подопечной, чтобы разбираться еще и в чувствах ее родительницы.
На тот момент в новой семье Данаи уже все переменилось. Деньги, которым ее супруг первое время не знал счета, как-то очень быстро разлетелись в пух и прах. А заработать их вновь уже не было возможности – законы в стране, где они жили, менялись с молниеносной быстротой. Держать рестораны и иметь другую собственность, которая могла бы приносить доход, стало уже запрещено. Однако супруг моей девочки был весьма предприимчивым человеком. Он быстро сориентировался, как следует вести себя в новых обстоятельствах, устроился на государственную службу и вскоре уже занимал большие должности.
К тому времени, как моей подопечной исполнилось двадцать восемь, из родных у нее остался один отец. Даная горевала по покойным, но как-то не всерьез, неглубоко, скорее напоказ. Я не могу сказать, что моя девочка не любила своих родных или друзей. Дело было не в этом. Просто она никогда о них не думала. Вообще ни о чем не думала, кроме денег.
Меж тем у ее мужа все складывалось просто чудесно – он неуклонно двигался вверх. Люди называют это «делать карьеру». Жену он не баловал, но и не обижал. Детей у них не было, и оба не слишком-то из-за этого переживали.
Так прошло еще года три. Коробка с чудесными шахматами оставалась в родительском доме, в нише под подоконником. Даная не могла любоваться фигурками каждый вечер, но в ее мыслях они занимали столько же места, сколько и раньше. Каждый раз перед сном, лежа в широкой супружеской постели, она мечтала о вещах, которые сможет себе купить, продав семейную реликвию. Кому продать? Кто купит столь дорогую вещь в это смутное, нищее время, когда в почете совсем другие ценности? Этого она не знала. И не задумывалась об этом. Как я уже упоминал, для моей Данаи важнее всего на свете было знать, что она обладает сокровищем. Однажды она не выдержала и рассказала мужу свою давнюю тайну. Кто бы мог подумать, что ее грубоватый супруг вообще знает, что такое шахматы? Однако он заинтересовался, даже очень. И предложил жене перевезти сокровище поближе. Та, недолго думая, согласилась. Очень уж заманчивой казалась ей идея постоянно, как тогда, в далекие времена ее юности, любоваться фигурками.
Открыв крышку зеленого футляра, муж Данаи обомлел. Как ни странно, он тоже был сражен красотой творения искусного мастера. Увидев его взгляд, я сразу все понял, но было поздно. Я знал, что теперь он пойдет на все, чтобы завладеть этим восхитительным и очень ценным набором. На подлость, на преступление, на обман… Поверьте, мы, ангелы, очень хорошо умеем читать такие взгляды. Но моя дурочка Даная этого не поняла.
К сожалению, и на этот раз я оказался прав. Через какое-то время по стране прокатилась волна арестов. Отец моей подопечной попал под нее. У него нашли какие-то запрещенные книги или что-то в этом роде, точно уже и не упомню. Оправдываться он и не пытался. Человек он был немолодой, в последнее время сильно болел, и когда на горизонте замаячила ссылка, стало ясно – обратно он, скорее всего, не вернется. На мою девочку жалко было смотреть, ее словно подменили, так она убивалась. Наверное, поняла наконец, что вот-вот безвозвратно потеряет самого близкого человека в своей жизни. Я смотрел на нее и не верил, что за такое короткое время можно так перемениться. Она вдруг стала такой же, как в раннем детстве, – беззащитной и совсем не расчетливой. Как важны, как ценны были для меня ее сомнения, терзания, страхи! Впервые за долгие годы я обнаружил в ее голове мысли, не относящиеся к деньгам.
Муж Данаи к тому времени занимал достаточно высокий пост и, видимо, мог поспособствовать тому, чтобы у плохой истории получился хороший конец. Он не был против, но предупредил, что дело это будет непростое.
– Я отдам за это все, что угодно, – плакала несчастная дочь.
– И шахматы? – искушал супруг.
– И шахматы, – твердо обещала женщина.
Я и радовался, и огорчался одновременно. С одной стороны, я точно знал, что он подло обманывал ее, собирался взять себе семейную реликвию, сказать, что удачно ее продал и отдал эти деньги как взятку за свободу тестя. А сам хотел спрятать сокровище в тайник, известный только ему одному. Моей девочке грозило быть обманутой и обкраденной, реликвия могла уйти из семьи, где ее так берегли много лет. И это было ужасно. А с другой стороны – даже самая прекрасная вещь не ценнее человеческой души. И такой порыв моей подопечной стоил дорого и значил, что я охраняю ее жизнь не напрасно – душа ее, несмотря ни на что, может быть спасена.
Еще через неделю ушлый супруг объяснял заплаканной жене, что сделал все возможное, но даже самые великие усилия не всегда оправдываются. Ее отец неизбежно отправится в ссылку. Но! Ссылки бывают разные. Или это снежная пустыня, где валят лес и спят вповалку, или это совсем маленький, но уютный домик со всем необходимым в тихой сельской глуши. Из одних мест возвращаются, а где-то остаются навеки. Но более удачный вариант тоже стоит немалых денег. Картины, мебель и прочие остатки прежней роскоши сейчас никому не нужны, да и хлопот с ними много, а вот шахматы – совсем другое дело. На такую вещь в определенных кругах есть покупатели. Знающие люди. Все это, разумеется, совершенно секретно.
И тут меня ждал удар. Страшный, неожиданный удар. Моя Даная, так безутешно горевавшая последние недели, так искренне предлагавшая все, что у нее есть, в обмен на свободу отца, предпочла просто не услышать слова мужа.
Нет, она не передумала. Просто, как все алчные люди, привыкла четко представлять, что она купит на свои деньги. Она готова была купить отцу свободу, но платить такую высокую цену за его комфорт показалось ей чрезмерным. Если с человека снимаются обвинения и он остается на воле, тут все понятно, а во сколько оценить мелочи, которые превращают жизнь из невыносимой в сносную? Не могла она расстаться со своими обожаемыми шахматами за какую-то абстракцию даже ради единственного дорогого человека. Меня это убило. Понимаете, именно это! В этот момент, рядом с ней, я по-настоящему понял, что такое жадность.
Отец ее из ссылки не вернулся, а скоро она отправилась туда и сама. Могу поклясться, не без помощи обожаемого супруга. И там-то уж Даная поняла, насколько важны для человека эти «мелочи», по крайней мере, пока он пребывает в бренном теле. Ей пришлось на собственном опыте осознать, в чем разница между домиком с печкой и неотапливаемым бараком, чем отличается гнилая картофелина от просто невкусной и насколько грязная солома хуже самой грубой простыни. Но было уже поздно.
Сослали ее очень далеко от столицы, как сказали бы люди, «в Богом забытую деревеньку». Но это выражение неправильно. Для Всевышнего забытых мест не бывает. Есть лишь места, забытые самими людьми… Людей в тех краях действительно было совсем немного, однако неподалеку от поселений был женский монастырь. Там-то, спустя два десятка лет, уже после своего освобождения, и стала монахиней моя несчастная сребролюбка. И даже дослужилась до настоятельницы.
Правда, хорошей матушки из нее так и не вышло. По ночам, не смыкая глаз в тесной убогой келье, она вспоминала. Вспоминала не дом, не родных, не горячо любимого когда-то мужа. Она вспоминала старинные шахматы и так же размышляла о том, как хорошо было бы их продать. Нет, она больше не мечтала истратить деньги на свои нужды. Даная думала о вложении денег в церковь, о том, что на них можно было бы отремонтировать старенькую колокольню или заказать новые иконы. Благие мысли были в ее голове, но я огорчался. Потому что не было смирения в ее сердце, нет-нет да проскальзывали прежние желания. Глубоко-глубоко, совсем мимолетом, но я успевал их услышать. И до конца ее жизни не знал покоя. Все опасался – вдруг заложит моя монахиня свою бессмертную душу тому, чье имя не произносят? С жадными ведь всегда так: всю жизнь они боятся продешевить, а в итоге получают сомнительное благополучие, заплатив за это чем-то очень ценным…
Но все обошлось. Она умерла в возрасте шестидесяти двух лет, и в конце жизни, как мне казалось, обрела душевный покой. Во всяком случае, про злосчастные шахматы она больше не вспоминала.
Глава 14
Алексей. Картина шестая
Годы 2006–2009-й
Оранжевые языки пламени в заброшенном камине разгорелись так сильно, что, увидев это, Алексей даже испугался. Романтика романтикой, но и безопасность вещь не лишняя, особенно когда в доме дети. К тому же раннее июльское утро – не самое подходящее время для разжигания огня. Около ажурной решетки, прямо на полу, сидела Рита и задумчиво помешивала кочергой тлеющие угольки.
Он передумал спускаться вниз, стоял на лестнице, глядя на нее. Минуту, две, пять. Очнулся только тогда, когда она снова принялась подкидывать в камин березовые поленья. Бог мой, она, кажется, решила спалить дом! Но он ошибся. В то утро его вторая жена Маргарита не сожгла их жилище, она лишь сожгла за собой мосты, ведущие в их нелегкую совместную жизнь. Навсегда.
Как только они с Ритой вернулись домой после фестиваля, он в очередной раз влюбился. И снова в журналистку, неприлично молодую и неприлично бездарную. Раза три приглашал ее на свидания, протекавшие в гостиничном номере. Через две недели он с легкостью закончил очередную книгу и отослал рукопись по электронной почте в издательство. А когда сразу же после того журналисточка позвонила ему на сотовый, не стал брать трубку.
Алексей давно уже заметил, что состояние влюбленности благотворно сказывается на его творчестве: ненадолго наступало радостное оживление, воображение щедро осыпало его образами, идеями, сюжетами. И он всегда радовался, когда ощущал в себе нарастающую волну нового чувства. Любовные связи с другими женщинами оставляли после себя книги, сценарии, пьесы. Но стоило интрижке закончиться, иссякало и вдохновение. Алеша был наблюдательным человеком и давно подметил эту свою особенность.
Вроде можно было порадоваться: найден вечный источник вдохновения, но, с другой стороны, по заказу ведь не влюбишься. Иногда, случалось, он ждал новой влюбленности по полгода, в ожидании становился зол, раздражителен, чувствовал себя полной бездарностью и неудачником. Но приходило новое увлечение – и снова отрастали крылья.
Рита с ее тонким умом тоже подметила в муже эту черту и смотрела на его, как она называла, «творческие загулы» сквозь пальцы.
«А что делать? – говорила она в разговорах с задушевными подругами. – Он творческий человек, ему необходимо иногда и полетать. А я не переживаю, потому что знаю, что все это несерьезно и быстро закончится».
С Алексеем она делала вид, что не знает об этих полетах, а он притворялся, что верит в ее незнание. И всех все устраивало. Отношения между супругами были ровные, теплые, без бурь и выяснения отношений. У мудрых родителей подрастали красивые, здоровые дети. В общем, как говорят в подобных случаях, жизнь удалась.
Была у Алексея Ранцова еще одна радость или, если кому-то так больше нравится, тайна его творчества: после каждой очередной книги вокруг начинали происходить некие изменения, а именно – случались события, очень похожие на те, которые он описывал в своих произведениях. Впервые это произошло с ним тогда, по дороге из Акулова в Зареченск, когда его изумленному взору вдруг предстала отреставрированная церковь. Это было невероятно сильное ощущение, потрясшее его до глубины души. Однако одиночное явление еще можно было списать на случайность… Но когда подобное воплощение в жизнь произошло снова, уже после написания совсем другой книги, он не только удивился и обрадовался, но очень серьезно задумался. Как вы уже, наверное, поняли, речь идет о романе «Одуванчиковый луг», том самом, что был написан под впечатлением от романа с Оленькой, в произведении бывшая жена героя выходила замуж за западного предпринимателя. Каково же было удивление Алеши, когда именно так все и произошло! Мало того, что совпали страна и даже город, что новый избранник Вероники так же торговал медицинскими препаратами, как и герой романа, его еще и звали точно так же!
Если в первый раз Алексею хотелось рассказывать о чуде каждому встречному, то теперь он, наоборот, предпочел молчать. Задумался, словно бы затаился, и стал наблюдать, не воплотится ли в жизнь что-то еще из намеченного. И увидел, что да, действительно воплощается. Подобные истории повторялись не раз и не два. Иногда написанное исполнялось с такой точностью, что ему становилось немного не по себе. В какой-то момент он осознал, что эта чертовщина – а иначе такие совпадения и не назовешь! – ему неподвластна. Было жутковато и одновременно очень волнующе. Вскоре он понял, что эта самая «материализация чувственных идей», как он называл это загадочное явление, цитируя графа Калиостро из «Формулы любви» Марка Захарова, касается только отдельных людей. На массовые явления на уровне всего человечества, страны или хотя бы района она не распространялась. А вот что касается отдельных вещей или людей, в том числе и эпизодов в жизни самого автора или тех знакомых, кого он делал прототипами своих героев, – пожалуйста, сколько угодно. Правда, надо заметить, сбывались только приятные моменты. Слава богу, болезни, смерти и страдания его персонажей оставались лишь на бумаге. И Алексей специально старался выдумать побольше интересного и хорошего, а закончив очередную книгу, с нетерпением и любопытством (хотя и не без тревожного волнения) ожидал, что же из описанных им моментов сбудется.
Вообще, это время – от сдачи рукописи до начала работы над новым романом – было для него самым счастливым. Он чувствовал себя свободным, потому что не обязан был сидеть за блокнотом или компьютером и, словно в каком-то полусне, фиксировать текст, который рождался в его сознании будто бы сам собой. Когда Алексей Ранцов писал книгу, дни делились для него на главы, и больше ничего не существовало. «Сегодня я работаю над третьей главой, – планировал он, проснувшись с утра, – завтра над четвертой и, возможно, пятой». Иногда он не знал, как подступиться к той или иной части, и настроение его портилось. Но стоило сесть за работу – и текст лился рекой, жизнь казалась радостной, а все невзгоды преодолимыми.
Зато в перерывах между книгами он мог думать о чем-то еще, кроме характеров, сюжетных поворотов, логики повествования и слов персонажей. И это было замечательно! Просыпаясь, он думал о своем доме, о деревьях за окном, о завтраке, о том, во что будет играть сегодня с детьми. Любовался спящей женой, радовался хорошей погоде, интересному фильму, встрече с людьми, которых давно не видел. А больше всего – тому, что еще какое-то время ему можно не писать.
Правда, именно в этот «пересменок» его вдруг начинали посещать сомнения и странные мысли. Например, накатывала волна сожаления об автомобильном бизнесе, который он когда-то бросил, возникало необъяснимое, но безудержное желание вернуться к работе с машинами… Или вдруг он задумывался о своем нынешнем занятии. Что это вообще за специальность – писатель? Или это не профессия, а человек? Тогда кто он такой? Чем он отличается от других людей? Только тем, что записывает свои мысли и фантазии?
Ну да, говорил он себе, сейчас времена изменились, пишут многие. Именно пишут. В наши дни, чтобы считать себя литератором, не обязательно быть членом всяческих там союзов, получать какие-то звания, обрастать наградами. Не обязательно даже, чтобы тебя печатали. Можно публиковать свои произведения в Интернете, а можно даже и вовсе не публиковать. Хочется – садись за комп и пиши. Трудно даже представить себе, сколько народу этим занимается! Один делает это ради призрачной славы, другому просто нужны деньги. Третий доказывает что-то себе или окружающим; четвертый, уяснив для себя очередную истину, как роженица, спешит скорей разрешиться от этого бремени. Пятые просто не могут без этого жить, для них сочинительство как отдельная реальность, в которой они пребывают чаще, чем в подлунном мире… Алексей не раз и не два примерял на себе эти варианты, но ни один из них ему не подходил. Он сочинял не для славы и не для денег, хотя и то, и другое в его жизни было явно не лишним. Не лишним – но и не целью. Зарабатывать он умел иначе, а слава не так уж чтоб необходима… Доказывать кому-то что-то у Алеши не было нужды, да и нести миру истину не входило в его планы. И уж точно писательство не было насущной потребностью его души, скорее, даже наоборот. Словом, он сам не мог понять, для чего, собственно, работал. Проще было вовсе не думать об этом, что он и пытался делать, обычно с успехом. В «пересменок» находилась масса других занятий, а во время работы и так в мыслях не было ничего, кроме очередной книги.
В таком вот чередовании работы и отдыха шли годы – благополучные, спокойные, ровные, удивительно похожие друг на друга. А потом вдруг произошло то, чего Алеша никак не ожидал. Он только закончил очередной роман, расстался с очередной пассией и наслаждался тихими семейными вечерами, а также утрами, днями и ночами. Как и всегда между книгами, время словно остановилось. Оно не тянулось медленно, как бывает от страданий или от скуки, а именно остановилось. «Как в раю, – подумалось ему, – наверняка в раю нет времени. Оно там не нужно. Там постоянное блаженство, вечный покой, и никто никуда не спешит. Зачем там время?» И вдруг…
Тем утром от него ушла Рита. Без истерик, упреков и выяснений. Просто сказала за завтраком: «Алеша, я ухожу». А до этого сожгла в камине редкие письма и все общие фотографии, где они были сняты без детей. Сделала она это не напоказ, не из мести, а просто для того, чтобы «не рубить по частям». Она вообще никогда и ничего не делала из мести или напоказ.
По ее словам, у нее все было просто и по-настоящему: она влюбилась. Не для вдохновения, как Алексей, а просто так. Два месяца ждала, пока муж закончит очередную книгу, а потом ошарашила его нежданной новостью.
Что с ним творилось – не передать словами. Захотелось убить ее, а потом умереть самому. Желание было таким четким и таким навязчивым, что Алеша испугался. Больше всего бесил тон, которым Рита сообщила ему о своем уходе, – спокойный, даже обыденный. Она словно и мысли не допускала, что он может попытаться ее удержать, уже все взвесила и решила.
– Спасибо, что хоть сказала, – время для иронии было неподходящее, но он пытался таким образом подавить рвущуюся наружу злость. – А можно узнать, кто этот счастливчик? Кто твой любовник?
– У меня нет никакого любовника, – спокойно отвечала она.
– То есть как это? – изумился пока еще муж. – Вы что же с ним, не… Ты не к нему, что ли, уходишь? А просто так, в никуда собралась?
– Нет, конечно, не в никуда, – терпеливо поясняла Рита. – Я ухожу обратно к Борису. Вернее, возвращаюсь к нему.
Это было настолько неожиданно, что Алеша потерял дар речи. К Борису, столько лет спустя? Зачем? Почему? Как такое вообще возможно?
– Я влюбилась, – так же спокойно повторяла жена на все его непроизнесенные вопросы.
– Вы что, недавно виделись? – ревниво поинтересовался он.
Ничего себе картинка вырисовывается! Законная супруга и бывший друг тайком встречаются за его спиной, а ему и невдомек.
– Нет, я не видела его уже очень давно. С самого развода.
Опять этот профессиональный тон! Так бы и зашвырнул в нее чем-нибудь тяжелым…
– С развода, говоришь? И думаешь, что он еще помнит о твоем существовании?
– Не знаю. Но думаю, помнит, и надеюсь, ждет.
– То есть он даже не знает, что мадам решила осчастливить его своим возвращением?
– Нет. Я должна была сначала поговорить с тобой, а потом уже идти к нему. Иначе это нечестно.
Алексей опять с трудом удержался, чтобы ее не ударить.
– А ты ведь не всегда была такая. Честная, – он стремился уколоть побольнее, но все его едкие слова были не больше чем стрелы, пущенные в каменную стену.
– Не всегда, – она даже не пыталась спорить, – но надо же когда-нибудь начинать.
Он встал, нервно заходил по комнате.
– Я ничего не понимаю! Если ты не виделась с Борькой двенадцать лет, то при чем тут «влюбилась»?
– При том. Просто в один прекрасный день я поняла, что больше тебя не люблю. Некоторое время жила в душевном раздрае, привыкая к этой мысли. А потом вспомнила о нем… И влюбилась.
– Дура! – он сорвался на крик. – Идиотка! Во что ты влюбилась? В свои воспоминания? Да это же дурь просто! То, что ты говоришь, – это бред сумасшедшей! Если бы твои пациенты, или как ты их там называешь, клиенты, испытуемые, несли бы такую ахинею, ты бы их тут же в психушку отправила!
Рита пожала плечами и поднялась с места.
– Если это все, что ты имеешь мне сказать, то, я думаю, пора прекращать этот разговор.
– Подожди! – взмолился он. – А как же дети?
Она, казалось, даже не поняла вопроса.
– Что значит – как же? Разумеется, они поедут со мной.
К нему снова вернулся насмешливый тон:
– Ты так уверена, что будешь нужна ему? С двумя чужими детьми?
Рита вздохнула и сказала задумчиво, без всякой обиды:
– Не надо злиться, Алексей. Поверь, у тебя еще все будет тысячу раз. Новые женщины, новая влюбленность, горящие глаза… Только теперь не надо будет врать, что ты задержался на презентации или уезжаешь на конференцию.
Алексей молчал. Жизнь без Риты и детей показалась вдруг невозможной, немыслимой.
– Я не осуждаю тебя, – тихо продолжала она. – Каждый человек рождается на свет таким, каким рождается. Если ты можешь в течение года любить двух-трех женщин по очереди, значит, так тому и быть. И твои ухищрения, придумки как-то оправдать свои увлечения, свои «творческие командировки» можно было бы прощать и дальше. В конце концов, не привязывать же тебя! И я бы, наверное, так и продолжала жить с тобой в нашем замечательном доме. Но я устала. А самое главное – влюбилась.
– Боже правый, да ты слышишь себя? Ты сама говоришь, что не встречалась с Борькой… Тогда в кого, во что ты влюбилась? В воспоминание? В фантазию? Или он приходил к тебе во сне? Опомнись, Рита! Сколько лет прошло! Наверняка он давно женат, имеет троих детей, залысины и пивной живот. Ты ему не нужна! И денег у него наверняка нет. А ты тут, со мной, привыкла к хорошей жизни. Да и Лиза с Васяткой тоже.
– Ничего страшного, деньги не главное в жизни, – парировала пока еще жена. – С голоду не умрем, я хороший специалист и прокормить детей всегда сумею. Залысины и живот меня не смущают. И никакой жены и детей у Бориса нет. В отличие от тебя, я не теряла его из виду. А насчет того, что я ему не нужна… Посмотрим. Нам с тобой все равно не жить вместе. А он – моя судьба. Ты меня прости, но это правда. Тогда все как-то бестолково, непонятно получилось… А меня тянет к нему. Понимаешь? Все эти годы тянуло. Но я старалась не замечать, лгала все эти годы сама себе. А теперь не получается.
Жена улыбнулась как-то так, что он сразу поверил – это не бред, не блажь, не женские капризы. Все, что она говорит, очень серьезно.
Когда все его доводы и уговоры были исчерпаны и стало ясно как день, что Рита на самом деле уходит, а не просто пугает его, он сделал последнюю попытку:
– Конечно, я виноват перед тобой. Сто раз виноват. И ты даже не знаешь, как я виноват! – Алексей хотел сказать еще, что ему все тяжелее и тяжелее становится писать книги, что он тоже устал от своего постоянного вранья, но только в состоянии влюбленности он может что-то сочинять, и что она, Рита, при его частых загулах все равно оставалась любимой и единственной, и что ему нужна только она, она и дети… Но вместо этого он почему-то сказал:
– Ты пожалеешь, если оставишь меня!
Рита ничего не ответила, только пожала плечами и вышла.
В тот же день у него, как назло, была назначена встреча с редактором, отменить которую было никак нельзя. Всю дорогу в Москву и обратно Алексей, пока вел машину, планировал следующий разговор с женой, придумывал слова и был почти уверен, что все обойдется. Но, вернувшись, он застал опустевший дом. Ни детей, ни Риты, ни ее машины, ни большинства вещей. Только записка на столе: «Все еще очень хочется, чтобы мы расстались друзьями».
Борис, вопреки надеждам Алеши, действительно оказался свободен. Чуть ли не с распростертыми объятиями он принял блудную супругу и изменщицу назад, и двое детей его не смутили. К тому моменту он уже был состоятельным человеком, владельцем сети автомобильных салонов и обладателем большой двухэтажной квартиры с видом на Москву-реку. Места в его новом жилище хватило всем.
Удивительно, что и он как-то быстро ухитрился найти общий язык с детьми, и дети каким-то чудесным образом его приняли и согласились на такую грандиозную перемену в своей жизни. Во всяком случае, так говорила Рита. Может быть, обманывала? Наверняка, думалось Алексею, они плакали и просились к папе, в дом, где родились и выросли, прочь из квартиры чужого дяди. А может, и нет. Не исключено, что мать давно подготавливала их к этому событию, вела соответственные беседы, возможно, даже настраивала против отца. То есть просто-напросто манипулировала детьми, черт бы ее побрал со всеми ее психологическими образованиями, методиками и техниками!
Как было на самом деле, Алексей не знал. Но в разговорах с ним по телефону ни Лиза, ни Вася не выказывали ни огорчения от разлуки, ни удивления, что эта разлука вдруг случилась ни с того ни с сего. Они лишь делились с ним впечатлениями от своего нового места жительства, новых друзей и новой школы, куда им предстояло пойти со следующего учебного года (практичная Рита подгадала так, чтобы переезд пришелся на летние каникулы). Было такое чувство, что расставание с отцом они воспринимают как должное.
– Когда ты к нам приедешь, я покажу тебе свою комнату, – обещал Вася. – Она такая большая! А в окно видно, как по реке плавают теплоходы. А еще тут есть спортивный уголок и компьютер. Я теперь целый день на кольцах вишу. Или в стрелялку режусь.
– Знаешь, пап, а в Москве лучше жить, – вторила брату Лиза. – Тут сто-о-лько магазинов! Мне вчера двое джинсов купили, а еще сапоги и босоножки. А еще мы в кино ходили на «Гарри Поттера и орден Феникса», та-а-ак классно!
В довершение всех бед Рита случайно проговорилась по телефону, что Борис все эти годы продолжал писать. Для себя, как говорят, в стол, даже не думая о том, чтобы обнародовать свои произведения, не делая попытки опубликовать их ни в одном из издательств и даже в Интернете.
– Ты читала? – ревниво спросил Алеша.
– Читала, – нехотя призналась она.
– Ну и как? – разумеется, никакого равнодушия в тоне не получилось.
– Ты действительно хочешь это знать?
Это был очень красноречивый ответ. Значит, у Борьки получались действительно хорошие вещи, Рите они понравились. Может быть, понравились даже больше, чем то, что писал он? Это было просто невыносимо. Разговор вновь закончился бурной ссорой.
Рита по телефону настаивала на разводе, Алексей вел себя ужасно, устраивал безобразные сцены, уговаривал, умолял, даже угрожал, но все было напрасно. Маргарита же показала себя с самой лучшей стороны. Не поддавалась на провокацию, не повышала голоса в ответ на его крики и угрозы, говорила спокойно, четко и доходчиво.
– Понимаешь, это странная, непонятная ошибка, – терпеливо растолковывала она бывшему мужу, словно неразумному ребенку. – Я совсем не твоя женщина. Я была молодой, глупой. Мне не хватало внимания, не хватало романтики. И я ушла от мужа по дури, по какому-то наваждению, случайно ушла, понимаешь? А ты боялся одиночества, боялся выбора. И женился на мне. Тоже случайно.
– И детей ты родила тоже случайно, да? – он срывался на крик.
– Нет. Конечно, нет, – ее голос становился тише. – Но дети тут совсем ни при чем. У них своя судьба, не твоя и не моя. А мы оба словно не своей жизнью жили, Алексей. Мы чужие.
Он вскакивал, метался по комнате, оскорблял ее. Но где-то в глубине души понимал – Рита права. И в конце концов согласился на развод.
Оставшись один в бесполезно большом, ставшем вдруг неуютном и неприветливом доме, он первое время сильно тосковал, напивался до чертиков, пугая лесных птиц безобразными воплями. Даже обожаемый новенький «Ниссан», общение с которым всегда его успокаивало и доставляло неизмеримое удовольствие, теперь не радовал.
Прошло немало времени, прежде чем он немного поуспокоился, пришел в себя. Незначительные дела в городе, пустые околокнижные разговоры, обещания себе и издателям, что вот-вот – и все придет в норму, на какое-то время поддерживали в Алеше иллюзию, что жизнь идет по-старому. Он стал реже пить, чаще садился за компьютер, в акуловском доме периодически начали появляться разные женщины.
Увы, все это действительно было лишь иллюзией. Женщины не задерживались – побыв пару-тройку дней, сбегали от его угрюмого вида и холодных глаз. Книги не писались; были, правда, какие-то планы, наброски, но дальше этого дело не двигалось. На столе у Алексея завелась тонкая папка с титульными листами будущих романов. На каждом из этих листов было напечатано название, каждый из них таил в себе слабую тень будущей истории – о палаче, разочаровавшемся в жизни и решившемся вдруг, ни с того ни с сего, самому пойти на казнь вместо осужденного; о сыне мельника, из зависти и ревности убившем собственного брата; о стихотворце Сумарокове, жившем при Екатерине Второй; о гениальном художнике, волею судьбы приобретшем в один миг богатство и славу и также мгновенно все потерявшем; о хорошенькой толстушке, жене поставщика провизии армии короля…
Алексей, натыкаясь взглядом на эти листы, горько шутил: «Вот собрание сочинений заголовков». Зная за собой такую особенность, как трудный подход к началу любой книги, он на первых порах утешал себя, что в его душе просто еще полностью не созрел нужный замысел, надо немного подождать, и тогда… Время шло, но заголовки никак не хотели превращаться ни в роман, ни в повесть, ни даже в рассказ. Иногда он просыпался среди ночи оттого, что во сне сознание рождало какой-то образ, например, бешеную лису, но наяву он даже не знал, куда эту лису вставить – в историю о художнике, где она укусит его беременную молодую супругу, или же в историю о толстушке, в которой лиса не тронет советника короля… Какого советника? При чем тут советник?
Он вдруг ощутил быстротечность времени – оно оказалось маленьким, сплющенным и очень недобрым.
На каминную полку Алексей поставил увеличенную фотографию, где они были сняты вчетвером, с Ритой и детьми. Он мог часами смотреть на это изображение пятилетней давности и на камин, с которого все началось и которым все же и закончилось.
Поначалу, когда они с Ритой только поженились, до рождения Лизы и Васи, они разжигали его в каждый холодный вечер. Потом, пока дети были маленькими, получился небольшой перерыв. Но стоило сыну и дочке немного подрасти, все началось сначала. Зимними вечерами они так любили сидеть у огня всей семьей, смотреть на языки пламени и удивляться этой завораживающей магии огня… А затем посиделки у камина стали происходить все реже и реже – то не до того было, то ни к чему, вроде и так тепло… Постепенно семейный очаг превратился в часть интерьера – как буфет, как диван, как стол, – и о нем забыли. Красивая поленница у камина уже не радовала, как прежде, глаз узорами на срезе березовых поленьев. Она тоже стала привычной и потому незаметной.
Единственным и полновластным хозяином заброшенного камина стал маленький проворный паук, деловито собирающий на свою тонкую сеть комаров, мух и бабочек, по глупости залетающих в человеческое жилище.
«Это просто монумент моей нынешней жизни, – горько усмехался Алексей. – Монумент под названием «мертвый очаг».
Глава 15
Ангел. История шестая
Все чаще и чаще меня раздражало настроение Алексея. Я не мог понять, почему мой подопечный не желал работать? Чего ему не хватало? Жил в таком красивом доме, точь-в-точь в таком, какой описан в одной из его первых книг (тогда-то он мог только мечтать о подобном, но я подарил ему все это). Какой дивный сад вокруг, какой сказочный лес! Не каждому дано поселиться в доме своей мечты. Но его уже не впечатляли ни эти укромные уголки тенистого сада, ни солнечные поляны леса, до которых рукой подать. А как же он радовался раньше, что дом с садом, его мечта, символ счастливой жизни, достались ему, тогда еще молодому человеку, в полное владение: переделывай, перепланируй, досаживай, достраивай – все твое. Это тебе не просто сад-огород, это рай для души.
А заросший пруд со склоненной к воде огромной старой ивой, а лес, стоящий стеной почти за домом, – что может быть лучше для глаза художника, творца, особенно осенью, когда листва буквально горит чудесными красками, когда запахи особенно будоражат воображение – такие яркие, терпкие, как хорошее вино. Любуясь акуловскими пейзажами, я каждый раз восхищался тем, как же талантлив Создатель, как же талантлив!.. Вот уж поистине велик Творец, создавший такую красоту. Однако Алексей вообще не замечал ничего вокруг.
Но и это еще не все. Мой подопечный, как ему и было суждено, стал Писателем. Пусть пока не великим, но достаточно известным. Его книги не залеживались на полках магазинов, их быстро расхватывали, по образному выражению людей, как горячие пирожки.
Его везде рады были видеть, женщины просто окутывали нежными взглядами, стоило ему где-нибудь появиться. Слава бежала впереди него, его имя было ценной монетой, на которую он мог купить все, о чем простые люди только мечтают.
Кстати, о монетах. Нужды он не знал – наши с ним книги часто переиздавались, выходили в других странах, да еще экранизации неплохо кормили. Увы, они, люди, быстро привыкают к хорошему, перестают радоваться. А мне ведь не так-то легко далось это его благополучие. Приходилось то одно правило нарушать, то другое: как еще меня за руку не схватили, не пойму…
Конечно, в том, что на Земле называется личной жизнью, у Писателя все было не так уж гладко. Веснушчатая Маргарита ушла от него, забрала детей и вернулась к первому мужу. Правда, это я предвидел еще тогда, да и хранительница Бориса меня предупреждала, и хранитель Маргариты – похоже, им с Борисом на роду было написано быть вместе. В этом случае развести людей ой как трудно. Все равно воссоединятся, даже спустя много лет, и ничто их не остановит – ни приемные дети, ни прошлые ссоры, ни проживание на разных материках.
Писателя моего, конечно, было жалко. Переживал он страшно, но все, как известно, проходит, и я надеялся, что, оплакав развод, он с новыми силами возьмется за работу.
Ведь казалось бы: живет один, никто не мешает, не отвлекает – сиди, твори. Хочешь вдохновиться – влюбись! И пиши. Но с этим у него как отрезало. С женщинами стал сходиться без любви, а так, от тоски.
День за днем я видел одну и ту же картину: мой Алексей часами сидит в кресле или стоит у окна. Смотрит, как дождь стучит по пожелтевшей траве, как опадают листья, как идет снег. Хмурится. Да, с таким настроением нечего и надеяться написать шедевр.
Я говорю «написать», но, наверное, точнее будет сказать: «настучать по клавишам», потому что теперь на Земле, видите ли, технический прогресс и бездушные машины, названные компьютерами, заменили творцу перо и лист бумаги. Это, смею вас уверить, никуда не годится. И если я с неохотой, но смог примириться с шариковыми ручками и печатными машинками, то этого электронного монстра я не признаю никогда. Ужасное изобретение. Берешь в руки страницу, вышедшую из принтера (так вроде называется этот ящик), и ничего не чувствуешь. Текст молчит, в нем нет души. Не то что в рукописных страницах – они дышат, живут, смеются и плачут…
То же и с книгами. Для меня как нож по сердцу изобретение, называемое электронными книгами, эти ровные ряды мертвых букв на экране. Разве может тут быть хоть какое-то сравнение с настоящими книгами, с их запахом, с тем волшебным ощущением, которое дарят рукам переворачиваемые страницы? На мой взгляд, лучшие времена литература переживала тогда, когда не было еще изобретено книгопечатание, когда книги писали от руки и каждый переписчик долго и старательно выводил буквы и рисунки, превращая каждую страницу в произведение искусства – подобно тому, как была истинным произведением искусства каждая костяная фигурка из шахмат Данаи. Я говорил об этом со многими ангелами, и мне приятно, что большинство из них согласны со мной. Да и Алексей полностью разделял мою неприязнь к электронным книгам, старался читать только бумажные. Но что касается процесса создания романов, то тут он был так избалован прогрессом, что уже и не помнил, как это – писать от руки. Но я готов был простить ему и это. Только бы сочинял уж хоть что-нибудь, хоть как-нибудь. Пусть на этом своем, ненавистном мне, компьютере. Но…
С вдохновением у моего подопечного стало совсем плохо. Он почти не выходил из дома и перестал с кем-либо встречаться. Раньше-то он частенько убегал от семейной суеты в суету города, а там всегда этого вдохновения пруд пруди. Он с удовольствием выступал на телевидении, встречался с читателями, ездил по разным городам, ходил на презентации, принимал приглашения на вечеринки. С новыми впечатлениями, с ярким огнем, горящим в груди и во взоре, он с удовольствием садился за работу – а я уже тут как тут со своими идеями, помощью, нередко уже готовыми кусками текста. Но так было раньше. Теперь, сколько я ни уговаривал его, сколько ни нашептывал ему фраз, сколько ни навевал образов и сюжетов, он упорно не желал работать. Я негодовал – у меня столько уже накопилось в душе, и так хотелось все это выплеснуть на бумагу, освободиться от сладкого груза… Но он меня не слышал. Стал нервным, спал очень плохо, беспокойно – куда уж тут мне со своими красочными снами. Очень я был им тогда недоволен. Понятно – разочарования, переживания, тоска, даже страдания. Но все это ведь не повод бегать от своей судьбы. Раз тебе на роду написано быть сочинителем – будь добр, не гневи Бога. Люди отчего-то наивно полагают, что будут отчитываться перед Всевышним лишь за то плохое и просто нехорошее, что они сделали. Им невдомек, что ответ придется держать и за несделанное. Как в смысле дурных планов и намерений, так и в смысле нереализованного предназначения и зарытых в землю талантов. Ведь талант – это дар Божий, а разбрасываться подарками – значит, проявить неуважение к тому, кто тебе его вручил. Размышляя об этом, я вдруг понял, что мой Алексей всю жизнь очень неохотно выполнял свое главное предназначение. То самое предназначение, о котором нам, ангелам, вообще-то знать не положено… Но я нарушил правила, тайком проник в Святая Святых – и все узнал о нем заранее.
Сейчас я подхожу к самому важному месту в своем повествовании. Как вы помните, после почти случайной встречи с поэтом Сумароковым я окончательно осознал, что хочу охранять писателя, хочу творить вместе с ним, воплощать свои наблюдения, чувства, мысли и знания в литературе. Но понять – это одно, а осуществить мечту не так-то просто. До того счастливого дня, когда мне это наконец удалось, оставалось еще два долгих столетия. Еще целых двести человеческих лет мне предстояло опекать ничем не примечательных смертных, ну вы уже прочли все эти истории. Разве что художник был исключением… Но с живописью, как вы опять же помните, у меня ничего не получилось.
Проводив в последний путь корыстолюбивую монахиню Данаю, я воспользовался отдыхом и потратил его на то, чтобы как следует поразмыслить о своем будущем. Мысль о том, что и дальше мне предстоит такая же скучная и нетворческая работа, просто угнетала меня. Но почему, почему нас вынуждают выбирать себе подопечную душу «втемную», как говорят люди, покупать «кота в мешке»? В школе нам объясняли, что не разрешается знать судьбу человека, которого им предстоит охранять, поскольку это помешает им выполнять свою работу. Но я не считал это справедливым. Как и не был согласен с тем, что гении нередко достаются в подшефные тем ангелам, которые просто не могут как следует справиться с такой ответственной задачей.
Тем хранителям, у кого под крылом яркие, талантливые люди, легко соглашаться, что дело ангела – оберегать любого, даже самого обычного человека. Им-то самим улыбнулось счастье – на них, счастливчиков, падает свет от славы их подопечных. Между нами скажу: не все из моих коллег достойны такого отличия. Многим просто жутко везет. И, удивительное дело, среди нас, ангелов, их тоже начинают считать талантливыми, одаренными. А за что? За то, что под их крылами побывали великие?
Один из таких ангелов поведал мне, что охранять человека с печатью Бога очень и очень хлопотно, тут, мол, надо смотреть в оба: одаренные несут особую миссию, заложенную в них Господом, и надо ограждать их от нелепых случайностей, которые могут в один миг перечеркнуть великую задумку Создателя. С талантливыми и одаренными всегда надо держать ухо востро: они так непредсказуемы, у них много завистников и врагов. Как правило, и характер трудный, да и судьба обычно очень несчастлива…
«Поэтому, – подытожил свой рассказ тот ангел, – простые люди – это отдых для нас».
Думаю, он лукавил. У самого-то под крылом сколько великих перебывало?! А если тебе все время попадаются одни простые, а у тебя в душе огонь горит?
Меня даже одно время посещали сомнения: так ли уж у нас все гладко с этим распределением душ, нет ли здесь какой-то отработанной схемы, по которой одним – по высшему разряду, а другим – что останется? Да-да, конечно, никто не будет спорить, что любой человек достоин хорошего хранителя и что негоже нам, ангелам, пренебрегать простыми людьми. Но я столько времени и не пренебрегал…
Сорок лет назад, при последнем распределении душ, я, признаюсь, немного схитрил. Каюсь, было дело. Но поймите, как я рассуждал.
«Кому я сделаю плохо? – думал я. – Никому. Мой грех только в том, что я немного нарушу правила, ну совсем немного. Выберу себе именно ту душу, которая мне будет интересна, которой я столько времени жду. Разумеется, я так же, как и положено, собираюсь переживать за своего подопечного, охранять его как зеницу ока. Скорее всего, я даже буду делать это более тщательно, буду еще сильнее, чем это обычно бывает, привязан к нему – ведь я сам его выберу. Но при этом я наконец воплощу в жизнь то, о чем так давно мечтаю. Мы станем вместе творить, я помогу ему создать замечательные шедевры, сделаться великим и прославиться. Ну что в этом может быть плохого?»
Когда я сказал себе все это, у меня отпали последние сомнения в правильности решения. «Сейчас или никогда» – это стало моим девизом в то утро. Но буду рассказывать все по порядку. А вышло это так…
После истории с владелицей старинных шахмат у меня совсем опустились крылья. Когда я вернулся из зала Суда, где был вынесен приговор Данае, Иволга только ахнула:
– На тебя жалко смотреть! Как же я ненавижу эту твою работу на Земле, этих твоих подопечных, в которых ты вкладываешь всю душу, а они платят тебе черной неблагодарностью!
– Не надо так говорить, – запротестовал я, но подруга и слушать не хотела.
– Люди – воплощение зла, они сотканы из одних грехов! – продолжала она. – Посмотри: у тебя было только пять подопечных, а ты уже успел встретиться почти со всеми смертными грехами – и с обжорством, и с похотью, и с завистью, и с гневом, и с гордыней, и с корыстолюбием!
Оглянувшись на свой прошлый опыт, я понял, что устами Иволги, как говорится в известной поговорке, в данном случае глаголет истина. Действительно, я уже успел понаблюдать в своих подопечных все существующие смертные грехи, кроме одного – лени. Обжорство и похоть, гордыня и гнев, зависть и алчность – со всем этим мне уже довелось иметь дело. И я всерьез забеспокоился, как бы в следующем подопечном мне не пришлось столкнуться с последним пороком из этого ряда…
– Да, тут ты права, – вынужден был признать я. – Боюсь, как бы в душе следующего подопечного я не увидел бы последний грех из этого перечня – лень. Вместо того, о чем я мечтаю…
Во взгляде Иволги появилась заинтересованность.
– А о чем ты мечтаешь? – спросила она. – Ты никогда не делился со мной этим.
И я рассказал ей обо всем – о случайной встрече с поэтом Сумароковым, о своей жажде творчества, которая не давала мне покоя, о неудачных попытках творить, создавая судьбы обычных людей, и о том, как отчаянно хотелось мне охранять душу писателя.
Слушая мой пылкий монолог, Иволга была полна сочувствия.
– Бедный, как ты страдаешь… – нежно произнесла она. – Что же ты раньше ни о чем мне не говорил? Ведь я бы давно могла тебе помочь.
– Что ты сказала? – в первую минуту я даже не понял ее. – Ты можешь мне помочь? Как?
Теперь настал ее черед говорить, а мой – слушать. Сначала я удивился, потом возмутился… а потом крепко задумался.
Как я уже говорил, моя подруга работала в Канцелярии – черное крыло, с которым она родилась, изначально и навсегда закрыло ей дорогу в хранители душ. Но по делам службы Иволга всегда могла попасть в Комнату Судеб – огромный зал, где хранятся многочисленные толстые тома, на страницах которых записаны судьбы людей – и тех, кто уже умер, и тех, кто еще живет на Земле, и тех, кому еще только предстоит появиться на свет. Ангелам-хранителям вход в Комнату Судеб обычно заказан – мы заходим туда лишь перед очередной отправкой на Землю, когда выбираем, под присмотром архангела, душу, которую будем опекать. Делается это так: Иволга и другие служители Канцелярии отслеживают по Книге души людей, которым предстоит вскоре родиться, и записывают краткие данные о них на специальных свитках, а ангелы, не зная содержания, тянут свитки вслепую, как студенты билеты на экзамене, и, развернув свитки, узнают имя будущего подопечного, его пол, дату и место рождения. Вся остальная его жизнь остается для нас загадкой до самого Суда над душой – заглядывать в многочисленные тома Книги Судеб нам строжайше запрещено, чтобы не было соблазна так или иначе подкорректировать жизнь подопечного. Сами понимаете, что если ангел будет знать, что его подопечному суждено, скажем, нелепо погибнуть в девять лет, провалившись под лед и утонув, как это случилось с девочкой в розовых варежках, то хранитель, весьма возможно, заранее попытается сделать все, чтобы этому помешать. И тогда ход Судьбы будет нарушен, что может привести к величайшей неразберихе. Так-то, в общем и целом, со справедливостью такого закона я был согласен. Но одно дело знать всю судьбу своего подопечного, и совсем другое – узнать лишь его предназначение. Только профессию, будущее занятие – и ничего больше. Это выглядело очень, очень соблазнительно…
Словом, Иволга предлагала мне нарушить одно из правил для ангелов… Точнее, не нарушить, а обойти. Она говорила, что могла бы отыскать в Книге Судеб запись о новорожденном, которому предстоит стать писателем, запомнить его имя и аккуратно надорвать уголок свитка, соответствующего его душе. А мне потом оставалось бы только найти в ворохе других судеб свиток с надорванным уголком.
Не буду утомлять вас описаниями борьбы, которая происходила в моей душе. Скажу только, что колебания были долгими и мучительными, но в итоге я все-таки согласился с ее планом. Я понимал, что, раз познав прелесть творчества, уже не могу жить иначе…
Время выбора новой подопечной души уже приближалось, а Иволга все никак не могла найти в Книге Судеб ничего подходящего. Каждый раз, когда она возвращалась со службы, я с нетерпением ожидал ее и даже выходил встречать. Однако она лишь грустно качала головой. Но наконец в один прекрасный день Иволга появилась с сияющими глазами и сообщила, что ей все удалось.
«Смотри внимательно, я надорвала уголок совсем чуть-чуть, чтобы никто не догадался…» – Она помахала свитком у меня перед носом. Никогда еще за все время своей ангельской жизни я не отправлялся в Комнату Судеб с таким волнением.
Мне почему-то показалось, что в этот раз моих собратьев, выбирающих души перед отправкой на Землю, было особенно много. Едва архангел сделал знак, я первым, только что не отталкивая других, бросился к легкому облаку, которое составляли парящие в воздухе белоснежные свитки. Все они выглядели абсолютно одинаково. В поисках нужного я стал перебирать их, от волнения то и дело выпуская из рук.
«Не волнуйся так, мой дорогой, – улыбнулся архангел. – Души у нас сегодня в основном чудесные, светлые… Бери любую – не пожалеешь!»
Но мне не нужны были светлые и чудесные, мне нужна была моя! Однако она все не попадалась и не попадалась. Я продолжал перебирать свиток за свитком, стараясь найти тот, что с надорванным уголком. Все собравшиеся смотрели на меня подозрительно, не понимая, зачем я так долго ворошу облако с судьбами. Кто-то из ангелов за моей спиной тихонько проговорил: «Наверное, подбирает себе душу по весу».
Кажется, я еще не успел рассказать вам об этом нашем поверье. Многие хранители верят в то, что души уже при рождении бывают большими и маленькими и можно по весу определить, которая легкая, а которая нет. Все мы знаем, что, скорее всего, это заблуждение, однако приятно думать, что ты хоть как-то можешь влиять на случайный выбор. Ведь кто-то из наших любит людей с душой широкой, как целый мир, а кто-то предпочитает маленькие, нехлопотные, предсказуемые.
– Ой, довыбирается на свою голову, – услышал я шепот за спиной, и в этот миг у меня в руках оказался мой свиток с надорванным уголком. От счастья я закружился на месте.
– Осторожно! – заволновался архангел. – У тебя почти под ногами чья-то судьба, не наступи.
Я нагнулся было, чтобы поднять то облачко, и обмер: уголок у опустившегося вниз свитка тоже был надорван. Точь-в-точь как у моего, уже согревавшего руку. Я поднял его и замер с двумя свитками в руках, не зная, что теперь и думать.
– Нет-нет, так дело не пойдет, – заулыбался архангел. – Зачем тебе две души сразу? Неужели так соскучился по людям?
Все вокруг засмеялись, глядя на меня, и от этого неожиданного внимания я совсем растерялся.
«Как же мне теперь быть? – стучало в голове. – Которая из этих двух судеб принадлежит моему Писателю?»
Я еще раз посмотрел на оторванные уголки, внимательно изучил оба свитка – они были похожи как две капли воды. Делать было нечего, надо было решаться на выбор. Я попробовал по весу определить, какой свиток тяжелее, – показалось, тот, что в левой руке.
– Ты выбираешь душу по тяжести? – Архангел не скрывал иронии. – И что тебя больше интересует: та, что тяжелее, или другая?
– Та, что тяжелее, – улыбнулся я, окончательно решив для себя вопрос. У Писателя никак не могла быть легковесная душа.
Глава 16
Алексей. Картина седьмая
Август 2009 года, день смерти
Дни тянулись однообразные, скучные, похожие друг на друга, как серые капли осеннего дождя. Алексей Ранцов, которому не исполнилось еще и сорока трех лет, чувствовал себя глубоким стариком. Он не писал своих книг, не читал чужих и вообще не мог найти себе никакого занятия, которое хоть как-то развлекло его и заполнило пустоту в душе. На некоторое время он увлекся было Интернетом, лазил по сайтам, скачивал фильмы, даже вступил с кем-то в виртуальную переписку… Но и это все быстро наскучило. Проснувшись однажды, он вдруг понял, что у него вообще нет желания включать сегодня компьютер, – и с тех пор больше не подходил к нему. Он пытался было гулять – но даже природа, казалось, была настроена против него. Погода вдруг испортилась, неожиданно и слишком резко для конца августа похолодало, зарядили мелкие, скучные, уже по-осеннему долгие дожди.
С утра до ночи Алексей бродил по комнатам ставшего вдруг таким чужим и неприветливым дома или часами сидел в кресле у камина, который не было ни сил, ни желания разжечь, и снова и снова перебирал в памяти все события своей жизни, вспоминал, размышлял… И каждый раз приходил к выводу, что все это было напрасно.
Он редко выходил из дома и целыми сутками ни с кем не разговаривал. Бесполезный мобильный телефон, в котором давно села батарейка, валялся неизвестно где. Леша не то что не ставил его заряжаться, но даже не искал – зачем? Все равно никто не позвонит. Казалось, весь мир навсегда потерял интерес к когда-то популярному писателю Ранцову. Теперь у Алексея был только один постоянный спутник – глухая, отчаянная, беспросветная тоска. Ну и еще паук в камине.
То утро сначала ничем не отличалось от других. Разве что потом сквозь уже ставшие привычными серые тучи вдруг проглянуло солнце.
Оставив на кухонном столе недопитый чай, он прошел в кабинет, где в сделанном на заказ шкафу, на видном и почетном месте, стояли, занимая целую полку, книги, которые он написал. И хотя они выглядели все так же красиво и стильно, обложки сохранили свои яркие цвета, «собрание сочинений», как он в шутку называл их раньше, уже не казалось ему чем-то значительным и даже достойным внимания. Алеша спрашивал себя, кому будут нужны его книги через год, два года, через пять, через десять лет? Да никому. Они и сейчас-то мало кому нужны… Переиздавать их никто не будет. Перечитывать, скорее всего, тоже. Так, просмотрели один раз и забыли. В лучшем случае засунули в шкаф подальше. В худшем – оставили где-нибудь в подъезде, на скамейке в сквере или на сиденье в общественном транспорте. Сейчас модно так делать. На Западе даже придумали специальный термин – буккроссинг, который отечественные остряки тут же переименовали в буквыбросинг.
«И это итог моей жизни? – думал он. – Это и есть мой след? Неужели кто-то вспомнит обо мне, о моих книгах, потом?» Он окидывал печальным взглядом соседние полки – Диккенс, Трифонов, Толстой, Чехов, Мопассан, Гоголь, Лесков, Лондон… «Вот о них будут помнить всегда, – мрачнел он. – А я – песчинка, нет, пылинка на их фоне». От этих мыслей, как спичка о спичку, загорались другие, такие же неутешительные; они разрушали его мир, создавали угнетающее ощущение, что он потратил громадную часть своей жизни впустую и что книги его пустые, и слава дутая, а значит, и следа никакого от него не останется.
– Всю жизнь насмарку! – орал он в полный голос в пустом доме. – Зачем мне все это, эти книги, эта слава, заберите от меня этот груз, верните мне мое!
Но что такое было это мое, он и сам не знал.
Паук в мертвом камине уже привык к подобным сценам и, не обращая внимания на человека, нетвердо стоящего на ногах, продолжал плести паутину.
– И ведь писал-то всегда как из-под палки! Словно кто-то стоял надо мной и заставлял, заставлял, заставлял…
Раздался бой часов, пожалевших человека и вступивших с ним в короткий диалог.
– Ладно, пишут многие. Вот Борис… Но у него потребность, он делает это для себя и складывает свои рукописи стопками в стол. Значит, ему так надо. Он не может без этого. А мне, мне-то зачем? – Алеша вдруг отчетливо вспомнил Нику, радость в ее глазах, когда он сообщил, что по его книге известный режиссер хочет снимать кино.
– Не отсюда ли все началось? – застонал он. – Возомнил себя великим писателем. Вознесся…
Он постоянно истязал себя подобными воспоминаниями и находил в этом необъяснимое удовольствие.
Алексей вновь посмотрел на ряды книжных полок. Усмехнулся. Ему вдруг показалось, что все его сочинения живые. Книги с его именем на обложке стояли тихо-тихо, словно боялись заплакать от обиды. Они, возможно, и не согласились бы со своим автором – среди них были очень приличные повести и романы, недурны были и небольшие рассказы. И уж в каждой из книг можно было найти такие замечательные куски, такие яркие и живые образы, что даже классики, чьими именами пестрели соседние полки, позавидовали бы этим прекрасным художественным находкам. Но Алексею почему-то не было от этого легче, и он продолжал травить себя сомнениями.
Вялая муха, невесть откуда взявшаяся в доме, вылетела из какого-то угла и забилась о стекло. С негодованием оттолкнулась от оконной рамы и, перевернувшись в толчке на спину, упала на лист бумаги, белевший посередине стола. «Одиночество» – было выведено на листе. Две жирные линии под словом – вот и все. Муха взлетела и вернулась к окну, снова и снова пытаясь пробиться сквозь стеклянную преграду.
«Вот так и я, – подумал Алексей. – Не вырвусь никак из замкнутого круга». Он до отказа повернул шпингалет, распахнул во всю ширь окно. В комнату ворвалась волна прохладного воздуха. Муха то ли от усталости, то ли от страха никак не могла осознать, что путь свободен. Алеша попытался ей помочь, взял со стола газету и подтолкнул в нужную сторону, но попытка оказалась неудачной: от неловкого движения крылышко насекомого завернулось под каким-то неправильным углом и сломалось. Алексею стало ясно, что муха больше не сможет взлететь.
– Черт! – Он рассердился на себя и на муху.
А та сидела, притихшая, растерянная, не понимая, как же теперь, без крыла, ей жить дальше. «Хлоп!» – и удар газетой разом решил все сомнения мухи. И человека. Который спрятал лицо в ладонях и готов был разрыдаться от жалости – то ли к ней, то ли к себе. Несчастное насекомое, одиночество, неуют холодного дома, слишком большого для единственного человека, неумолимо приближающаяся осень, а следом за ней – холодная зима, угнетающе затяжной период творческого застоя – все это переплелось в большой клубок и представляло одно большое несчастье, которое жило в Алексее уже давно.
И снова понеслись по кругу воспоминания. Как давно он начал падать в пропасть? Может, это началось с уходом Риты и детей, когда большой дом враз опустел, угнетая пустыми и тихими комнатами? Может, несчастье случилось с ним раньше, когда он развелся с Никой? Когда предал Оленьку? А может, еще раньше?
Может, не нужно было уходить из бизнеса? Ведь ему так нравилось заниматься с машинами. У него все получалось. У него было Дело. Где все было понятно и четко: товар – деньги – товар, там он чувствовал себя в своей тарелке. А вот, поди ж ты, захотелось журавля в небе, да диковинного такого, – славы, известности. За этой птицей он когда-то бросился в незнакомый водоворот новой жизни. Алексей снова и снова спрашивал себя, зачем ему это было надо, и снова не мог ничего самому себе ответить.
Он пододвинул к себе бумагу, где под чернеющим заголовком «Одиночество» и двумя жирными чертами теперь серело пятно.
Читать бесплатно другие книги:
