Призрачный мир. Сборник фантастики Дивов Олег

— Не находите ли вы, что подобные рассуждения несколько односторонни, сэр?

— Не нахожу, — без малейшего оттенка вежливости буркнул профессор. — Зато нахожу односторонними рассуждения этих стегоцефалов из Скотленд-Ярда. Впрочем, чего от них, глупцов, ждать? Это надо же додуматься — выставить преступником меня!

— А кто, по-вашему мнению, настоящий преступник?

— Откуда мне знать! — воскликнул профессор скорее даже с раздражением, чем с гневом. — Вы полагаете, в Лондоне мало головорезов и сумасшедших? Думаете, если уважаемый во всем мире ученый раз-другой огрел какого-нибудь проходимца по голове, то можно обвинять его во всех смертных грехах?! Поразительное скудоумие с вашей стороны, мистер. Убирайтесь отсюда, сэр, вот что я вам скажу!

Я обнаружил Холмса склонившимся над подоконником, который был заставлен колбами и пробирками с химическими реактивами. Тускло горела спиртовка, к потолку поднимался ядовитого цвета дымок, а запах даже мне, со студенческих лет привыкшему к ароматам прозекторской и морга, показался совершенно отвратительным и несносным

— Ну-с, мой дорогой Ватсон, — не оборачиваясь, обронил мой друг. — Поздравляю вас.

— С чем же?

— Только что я получил последние доказательства невиновности нашего подопечного. Должен вам сказать, Ватсон, профессор Челленджер вчера на самом деле находился в холостяцкой квартире мистера Мелоуна, и это чистейшая правда. Вот, взгляните.

С этими словами Холмс наконец обернулся, задул спиртовку и продемонстрировал мне лист бумаги, покрытый каракулями и обгорелый по краям.

— И что же это такое? — осведомился я.

— Доказательство, разумеется. Эта страница исписана тем самым «Паркером» с обкусанным наконечником, что поутру украшал нагрудный карман пиджака, в котором щеголял наш друг Мелоун. Свойствам чернил я посвятил несколько глав своей монографии под названием «О некоторых особенностях жидких красителей» и с уверенностью могу утверждать, что возраст текста на этом листе не превышает полутора суток. Далее: лист хранит следы двух разных почерков, причем оба человека, судя по всему, писали одним и тем же «Паркером», передавая его друг другу. Вполне нормально для черновика совместной работы — даже, пожалуй, еще не черновика, а составления общего плана. Пока что расхождений с рассказом Мелоуна нет. Кстати, один из этих людей — действительно он, наш вчерашний посетитель. А второй… Вчера мне прислали образцы почерка Челленджера. Сравните и убедитесь, что он полностью совпадает с тем, что мы видим на этом листе. Между прочим, вам удалось пообщаться с профессором?

Я кратко пересказал содержание разговора. Холмс, по своему обыкновению, беззвучно рассмеялся.

— Так и сказал: «наплевать на мистера Холмса»? — переспросил он.

— Увы, именно так.

— Что ж, весьма принципиальная позиция.

— Смею заметить, мне эта позиция показалась не принципиальной, а в высшей степени безрассудной, — возразил я. — Впрочем, совсем неудивительно, учитывая характер профессора. «Я дерусь, потому что дерусь» — как вам это нравится? Прекрасное заявление, позаимствованное у недалекого французского вояки из сочинений господина Дюма. А вдобавок ко всему — чрезвычайно логичное, вы не находите?

— Пожалуй, нахожу, — признался Холмс, чем снова меня озадачил. — Сделайте любезность, Ватсон, перескажите еще раз ту часть беседы, где профессор говорит об экспедиции в страну Мепл-Уайта.

— Извольте. Дикие индейцы. Простите за выражение, динозавры. Птеродактили. Если угодно, фороракосы. И прочая, извините, чепуха из Юрского периода. Неужели вы считаете, что эта так называемая экспедиция имеет хотя бы малейшее отношение к убийствам?

— Как знать, Ватсон, как знать, — пробормотал Холмс. — Что, если мы отложим это дело до завтрашнего утра, как в старые добрые времена? Согласны? Тогда ваша прежняя комната ждет вас.

Пробудившись, я услышал, что Шерлок Холмс расхаживает по гостиной. Обычно, за исключением тех случаев, когда ложиться ему вовсе не приходилось, мой друг вставал поздно и проводил утро в халате. Однако сегодня он был уже полностью одет и бодр.

— Кофе сейчас будет готов. Ватсон, нам сегодня предстоит весьма деятельный денек. Давайте начнем его с того, чем закончили вчера. Итак, в экспедиции Челленджера участвовали четверо. Он сам и наш друг Мелоун уже, так сказать, выведены за скобки. Остаются еще двое: лорд Джон Рокстон, известный путешественник и заядлый охотник, а также профессор сравнительной анатомии Саммерли. С лордом Джоном у нас побеседовать не получится: он, как мне удалось выяснить, погиб два года назад в экспедиции… гм, в экспедиции по одному из притоков Амазонки. Более подробную информацию, представьте, не удалось получить даже мне. Ну а к профессору Саммерли мы с вами, дорогой друг, отправимся сразу после завтрака. Путь нам предстоит довольно долгий: профессор живет в Лэтерхэде, поезд с вокзала Ватерлоо отправляется туда без четверти десять. Так что поспешите!

— Вы все же полагаете, что та злосчастная экспедиция в «Затерянный мир» имеет отношение к происходящему?

— Видите ли, Ватсон… — Холмс поправил кепи и вооружился тростью. — Положение дел таково, что известные нам факты происшедшего ни в коей мере не объясняют. А значит, нам придется их отбросить — и принять во внимание неизвестные. Какими бы фантастическими и невероятными они ни казались.

— Вы хотите сказать, что верите россказням о динозаврах и птеродактилях?!

— Скажем так: на настоящий момент я не исключаю, что часть из поведанного нам является правдой. Однако не будем делать поспешных выводов. Давайте сперва выслушаем мистера Саммерли.

Профессор Саммерли оказался высоким и желчным стариком, в суховатом облике которого было нечто, придававшее ему сходство с богословом. Проживал он во внушительного вида уединенном двухэтажном особняке, расположенном в паре миль от железнодорожной станции и примерно в полумиле от домов ближайших соседей.

— Я уже знаю о постигшем моего друга несчастье, джентльмены, — уныло произнес Саммерли после того, как мы расположились в креслах в гостиной. — И я уверен — он невиновен. Несмотря на весьма вздорный, будем говорить прямо, характер.

— Полностью с вами согласен, профессор, — кивнул Холмс.

— Мелоун рассказывал вам, что я тоже должен был принять участие в работе над картой? Нет? Хм… Очевидно, так он старается сберечь остатки моей репутации. Зато алиби моего вспыльчивого коллеги могло быть подтверждено двумя свидетелями.

— К сожалению, профессор, это вряд ли могло что-то изменить: свидетелей, опознавших Челленджера как убийцу, гораздо больше. А почему сорвался ваш визит к Мелоуну?

— Чистая случайность: изменение порядка лекций, о котором я узнал слишком поздно… Я ведь продолжаю преподавать на университетской кафедре, «большая наука» отвергла меня не столь бесповоротно, как нашего бородатого друга, привыкшего вышвыривать репортеров из окон! — В голосе Саммерли прозвучала горечь.

— Скажите, а как давно вы знакомы с мистером Челленджером?

— Я имел честь сопровождать моего глубокоуважаемого коллегу в его экспедиции по стране Мепл-Уайта. Разрешите мне воздержаться от подробностей. Поверить в них вам будет все равно затруднительно, а я уже один раз побывал в роли «сообщника Мюнхгаузена» — и это было не лучшее время моей жизни.

Не могу похвастаться холмсовской наблюдательностью, но было очевидно: даже разговор с нами давался Саммерли нелегко, а ведь мы-то явно не походили ни на его ученых собратьев, ревнивых к собственной славе, ни, тем более, на коллег и конкурентов Мелоуна, вечно жаждущих разоблачительных подробностей. Профессор заметно нервничал; стараясь скрыть дрожь в пальцах, он время от времени брал со стола одну из расставленных там безделушек и принимался ее осматривать так внимательно, словно видел впервые.

— У меня создалось впечатление, профессор, что наука так и не увидела ни единого доказательства существования страны Мепл-Уайта. — сказал Холмс. — Я не ошибаюсь?

— Увы, не ошибаетесь, — Саммерли скорбно кивнул. — Нам не удалось сохранить в целости фотографии, а единственное вещественное доказательство, прошу прощения, джентльмены, улетело. Причем в буквальном смысле слова.

— Я читал отчеты репортеров, — небрежно проговорил Холмс. — Скажите, профессор: если все эти доисторические животные существуют поныне, то, собственно, что мешает вам вновь отправиться в пресловутую страну Мепл-Уайта? Причем на этот раз позаботиться о доказательствах тщательнее, чем в предыдущий?

— Что мешает? — переспросил Саммерли. — Да, по сути, ничего, сэр. За исключением одного факта: проникнуть на плато крайне трудно. И собственно труднодоступность местности — это еще далеко не все. Вот уже который год подряд в окрестностях искомого плато — а это, джентльмены, фактически «ничья земля», принадлежащая Бразилии лишь номинально, — идет некое подобие гражданской войны. Метисы против индейцев, креолы против метисов… Все против всех. Счастье еще, что плато Мепл-Уайта эту воинственную публику совершенно не занимает, у нее гораздо менее замысловатые интересы: каучук, ценные породы дерева — и подневольная рабочая сила для добычи всего этого. Так что мы с профессором Челленджером уже планировали третью экспедицию, и если бы не происшедшее недоразумение…

— Простите, сэр, но почему — третью? Ни Челленджер, ни Мелоун, насколько я помню, не упоминали о второй!

Профессор, вздрогнув, чуть не уронил грубо раскрашенный отрезок бамбука — вероятно, какой-то индейский амулет, — который он сейчас крутил в пальцах.

— По чести говоря, о ней действительно лучше не упоминать. Эту экспедицию мы с лордом Джоном предприняли самостоятельно, всего лишь два года назад. Рокстон получил информацию, что боевые действия в окрестностях плато вроде бы прекратились… Увы, эти сведения оказались неверны. Преступный клан Лопесов, метисов-работорговцев, оказывается, возглавляли не двое, как нам было известно ранее, а трое братьев. И после того, как двое старших в разное время пали от пуль лорда Джона, третий долгие годы лелеял мечту о мести… Простите, мне слишком тяжело об этом говорить. В общем, после гибели Рокстона эта рабовладельческая псевдоимперия временно потеряла к нам интерес, так что ваш покорный слуга даже смог достигнуть цели, но… К сожалению, мне и моим попутчикам-индейцам просто не удалось подняться на плато.

— Прискорбно, — сочувственно произнес Холмс. — Однако должен заметить, вы, профессор, поступили, как свойственно настоящим ученым. Успех третьей экспедиции, если она, разумеется, состоится, станет самым выдающимся открытием за всю историю человечества. Скажите, на плато есть еще что-то достойное упоминания, кроме динозавров?

— Все прочее меркнет перед фактом их существования, сэр. Индейцы, которые там проживают, — существа довольно экзотические, однако ни в какое сравнение не идут с поистине уникальной фауной Юрского и отчасти Мелового периода. Да, сэр, не отказываюсь от такого определения: эта фауна поистине уникальна! Даже отдельные порождения более поздних эпох, четвероногие или пернатые, не меняют общей картины.

— Дело принимает дурной оборот, Ватсон, — сказал Холмс, едва мы распрощались с профессором.

— Почему? — не сдержал я удивления. — Вас привело к такому выводу нечто, услышанное от профессора Саммерли?

— Дело не в том, что я услышал, а как раз наоборот — в том, о чем профессор умолчал. Теперь я твердо знаю, кто преступник.

— Кто же?! — воскликнул я с жаром.

— Мы увидим его сегодня ночью. А пока давайте-ка поспешим. Времени у нас мало, а сделать предстоит довольно много. Возвращайтесь в Лондон, Ватсон, разыщите в Скотленд-Ярде Лестрейда и сообщите ему, что я буду ждать вас обоих на лэтерхэдской железнодорожной станции за полчаса до полуночи. Дело, которое нам предстоит, скорее сложное, чем по-настоящему опасное, — но…

— Захватить револьвер?

— Если вам так будет спокойнее — да. Но, думаю, до стрельбы не дойдет.

— Постойте, Холмс. Разве вы сами не едете в Лондон?

— Во всяком случае, не на ближайшем поезде. Помните нашу хорошую знакомую миссис Эрмитедж? Ах да, вы ведь знали ее еще как мисс Элен Стонер. Она живет неподалеку отсюда, и я намерен нанести ей визит.

— Мисс Стонер? — переспросил я. — Позвольте, кажется, припоминаю: та девушка, которая едва не стала жертвой корысти своего отчима, этого негодяя доктора Гримсби Ройлотта?

— Совершенно верно, Ватсон. Вы с присущим вам литературным изяществом описали эти события в своей хронике, озаглавленной, если не ошибаюсь, «Пестрая лента». Элен с мужем живут в получасе езды отсюда. Мрачное имение в Сток-Морене… Вспомнили?

— Еще бы! Признаться, я до сих пор не могу забыть ужаса, охватившего меня при виде змеи, спускающейся по шнурку вдоль стены.

— Именно туда я и отправляюсь. Миссис Эрмитедж не забыла той маленькой услуги, которую мы ей оказали, поэтому можно рассчитывать на ответную любезность с ее стороны.

— Холмс! Вы уверены, что это уместно?

— Не сомневайтесь, Ватсон. И вообще, я уже переговорил с четой Эрмитедж — еще вчера, когда контуры преступления только начали прорисовываться. Теперь для такого не обязательно извещать хозяев телеграммой, чтобы застать их дома в нужный час, а потом долго трястись в кэбе, на поезде или даже в автомобиле. Все-таки великое это изобретение — телефон!

Ровно в половину двенадцатого мы с Лестрейдом и двумя его подручными сошли на платформу лэтерхэдской железнодорожной станции.

— Рад вас видеть в добром здравии, инспектор, — приветствовал Лестрейда Холмс, ступивший из темноты под свет вокзального фонаря.

— Я вас также, — пробурчал под нос достойный представитель Скотленд-Ярда. — Однако решительно не понимаю, за каким чертом меня сюда вызвали.

— Разумеется, для того, чтобы обезвредить опасного преступника, инспектор.

— При всем уважении к вашим методам, мистер Холмс, — усмехнулся Лестрейд, — на этот раз вы дали промашку. Преступник изобличен, его сообщника мы ищем и вскорости непременно поймаем.

— Кстати, насчет сообщника… — Холмс, начавший было спускаться с платформы, остановился. — Надо полагать, вы имеете в виду человека, который управлял автомобилем. Как он выглядит?

— Его разглядели лишь в Гайд-парке, зато довольно хорошо и двое свидетелей сразу. Худощавый и, видимо, высокий человек, многими чертами, кроме телосложения, похожий на Челленджера: черные густые усы, ниспадающая на грудь борода.

— Так я и думал, — кивнул Холмс. — Усы и борода, разумеется, накладные. Что же касается роста…

— Вы хотите сказать, что знаете этого человека?!

— Знаю и надеюсь вскоре его вам представить. А пока позвольте представить остальных наших спутников. Это мистер Эрмитедж из Сток-Морена, он был столь любезен, что согласился сопровождать нас нынче ночью. А это, не удивляйтесь…

— Этих людей я знаю… — Вопреки призыву Холмса, инспектор был весьма удивлен, но, кажется, абсолютно не встревожен. Хотя я на его месте встревожился бы: «эти люди» представляли собой трех крепких низкорослых молодцев то ли индейского, то ли южноазиатского происхождения. Они разом, как китайские болванчики, поклонились Лестрейду и, не распрямившись до конца, так и застыли в полупоклоне, сложив ладони перед грудью: неразличимые для моего европейского взгляда, смуглые, широкоскулые, улыбающиеся, в потертых рабочих костюмах одинакового кроя.

— Иначе и быть не может. — Холмс улыбнулся. — Тот случай возле портсмутских доков, когда при погрузке разбилась клетка… Правильно, инспектор?

— Совершенно верно. Правда, тогда я в основном имел дело не с ними, а с их нанимателем, этим, как его, Майером, что ли, подручным герра Гагенбека. Эй, парни, вы хоть по-человечески говорите? В смысле — по-английски?

— Осень холосо, туан! — слитно ответила троица.

— Уже легче. Но, Холмс, какого дьявола…

— Немного терпения, инспектор, — и, надеюсь, вскоре вы его увидите. Вон тот грузовой фургон ожидает мистера Эрмитеджа и наших малайских друзей. Будьте любезны, мистер Лестрейд, и вы, господа, составьте компанию нам с Ватсоном, мы поедем впереди на этом двадцатисильном «хаммере». В нем как раз пять мест. За шофера буду я сам: не удивляйтесь, мне приходилось водить подобную машину.

— И куда нам предстоит следовать, позвольте узнать? — буркнул Лестрейд.

— Вот по этой дороге. К дому профессора Саммерли.

В пятистах ярдах от особняка Саммерли мы притормозили. Стояла теплая летняя ночь, однако я вдруг почувствовал щекочущую дрожь.

— Приготовьте револьверы, джентльмены, но прошу вас не стрелять без крайней необходимости, — прошептал Холмс. — Вот фонари, только не включайте их без команды. Мистер Эрмитедж, вы готовы? Свисток при вас?

— Готов, мистер Холмс. Вы уверены, что с Мэгги ничего не случится?

— Абсолютно уверен. Выпускайте ее.

Из кузова послышалось тихое повизгивание. Затем мимо нас бесшумно проковыляла некая приземистая фигура — едва различимая в темноте, но, уверен, абсолютно нечеловеческая.

— Боже, что это? — приглушенным шепотом спросил я.

— Самка орангутана, естественно, — также шепотом ответил Холмс. — Если помните, покойный Ройлотт вывез из Калькутты…

— Конечно, помню: пантеру и павиана. Но при чем тут…

— Знаете, Ватсон, на страницах некоторых своих повествований вы обвиняете меня в безграмотности во всем, что не касается детективной науки. Вынужден вернуть вам этот упрек. Павианы в Индии не водятся, это африканские обезьяны. Орангутаны, конечно, не водятся тоже, но малайские торговцы часто привозят с Борнео детенышей на продажу. Так что у Ройлотта был именно юный оранг, точнее, юная леди-оранг. Да вы и сами могли бы понять: существо, похожее на «урода-ребенка», — что угодно, только не павиан.

— Но с тех пор миновало более двадцати лет!

— Да. Однако срок жизни и развития у антропоидов сопоставим с человеческим, хотя, конечно, несколько ускорен. Взрослая пантера — слишком опасный зверь для того, чтобы содержать ее дома. Элен с мужем сдали ее в лондонский зоопарк, а вот обезьяна у них прижилась. Она…

Из темноты донесся тихий, едва различимый свист — и Холмсу оборвал фразу на полуслове. Он достал из кармана какой-то странный предмет, с некоторым сомнением взглянул на него, повертел в пальцах — и, приняв решение, неслышными шагами исчез в ночи.

Прошло едва ли свыше пяти минут, но мне показалось — час. Вдруг со стороны особняка Саммерли донесся протяжный раскатистый рев, потом звук бьющегося стекла — и жуткий пронзительный визг, от которого у меня кровь застыла в жилах.

— Фонари, джентльмены! — громогласно вскричал Холмс из темноты. — Включайте фонари! Вот, вот он!

Трясущимися от страха руками я направил свет фонаря в ту сторону, откуда доносился рев, и остолбенел. Прямо на нас, дико рыча, огромными прыжками несся абсолютно нагой профессор Челленджер: свирепый, косматый, с развевающейся на ветру бородой.

— Пока не стреляйте! — по-прежнему громким, но спокойным голосом командовал Холмс. — Эта тварь опасна, но на нее есть управа. Вы трое — к клетке, быстро!

Лучи фонарей, и моего в том числе, метались, удерживая Челленджера в пятне яркого света, но сам я, видимо, в какой-то миг стал воспринимать происходящее лишь отрывками, в промежутках между ними действуя как сомнамбула. Поэтому я упустил момент, когда и как Холмс оказался в кузове грузового фургона, позади стоящей там громоздкой решетчатой конструкции. Мгновение спустя мой друг поднес к губам тот странный предмет, который все еще сжимал в руке; сперва мне показалось, что это короткая, длиной менее карандаша, духовая трубочка-сарбакан, потом — что крохотная флейта. До меня не донеслось ни звука, но создание, которое я считал профессором Челленджером, вдруг замерло на полудвижении — в каком-то шаге от Холмса, прямо посреди клетки. Один из азиатов мгновенно оказался наверху (двое, как я понял только сейчас, дежурили по сторонам с чем-то вроде закидных сетей наизготовку), решетчатая дверь с лязгом опустилась, щелкнул замок…

Прошло не менее минуты, прежде чем я осознал, что настоящий Челленджер находится сейчас в Скотленд-Ярде и, следовательно, перед нами его двойник. Дикарь? Безумец? Зверь? Мускулистое тело, поросшее густым волосом, странные (хотя, пожалуй, не более странные, чем у самого Челленджера) пропорции… огромный, но какой-то «неправильный», непривычных пропорций череп…

Двойник, кем бы он ни был, затряс решетку — и бессильно отступил, заслоняясь локтем от бьющих ему в лицо лучей электрического света. Мы все в полном изумлении смотрели на него. Только сейчас я понял, что, несмотря на грузно-могучее телосложение, покрытое морщинками лицо и кустистую бороду, в которой с неожиданной четкостью, будто нарисованные, выделялись седые пряди, перед нами скорее молодой… Молодой человек?

Человеком я бы теперь его с уверенностью не назвал. Больше всего он напоминал оборотня, застывшего на полупревращении. Но в оборотней наш просвещенный век не верит.

— Так вот ты, оказывается, кто… — изменившимся голосом произнес Холмс. И я вдруг понял: мой друг по-настоящему изумлен.

— Кто?! Кто это?! — выкрикнул Лестрейд.

— Об этом чуть позже. — Холмс говорил уже с прежней уверенностью. — Поздравляю, инспектор, вы только что превосходно осуществили полицейскую операцию. Ваше начальство, вне всяких сомнений, будет радо об этом узнать. Итак, джентльмены, убийца изобличен и задержан. Точнее, орудие убийцы: несчастное и в определенном смысле даже невиновное. А сейчас давайте пройдем в дом, и я представлю вам того, кто управлял автомобилем и кого полиция ранее считала не самим убийцей, но лишь его сообщником. Это, разумеется, мистер Саммерли, он же организатор всех трех преступлений.

— …Прежде всего, дорогой Ватсон, — Шерлок Холмс подбросил поленьев в камин, — я сравнил между собой рассказы об экспедиции, сделанные ее участниками. И немедленно обнаружил, что оба профессора даже словом не обмолвились о населяющих горное плато человекообразных обезьянах, тогда как журналист счел нужным о них поведать. Утром, пока вы спали, я подъехал в редакцию «Дейли газетт», вновь расспросил Мелоуна — и узнал, что оба профессора попали к обезьянам в плен, причем Саммерли едва не погиб, тогда как Челленджеру смерть не угрожала. Тогда я задумался: почему же эта тема не всплыла в беседе с вами? И путем элементарных умозаключений пришел к выводу, что с пленом у обезьян связан некий факт, которого наш подзащитный стыдился. Мелоун сообщил, что профессор Челленджер пользовался у обезьян уважением и даже авторитетом. По одной простой причине — он оказался необыкновенно похож на обезьяньего предводителя, эдакого первобытного царька. Рост, пропорции, черты лица, даже голос… Единственное заметное с первого же взгляда различие, как ни смешно, заключалось в окрасе: этот царек, в отличие от нашего подопечного, был рыжим. И довольно рассудительным, что, кстати, о Челленджере можно сказать лишь условно.

— Вы имеете в виду… — пролепетал я.

— Представьте, Ватсон, что новая экспедиция Саммерли увенчалась бльшим успехом, чем он сообщил нам. С помощью сопровождавших его индейцев профессор вывез оттуда двойника Челленджера — обезьяньего предводителя. Два года продержал его у себя (в правое крыло здания слугам все это время входить было запрещено, так что пребывание там обезьяньего царька осталось тайной), приучил к послушанию…

— Как именно?

— О деталях я, признаться, не задумывался. Но… Помните ту бамбуковую свистульку, которую Саммерли крутил в руках во время нашего разговора? Вы, уверен, подумали, что он просто нервничает, но я знаю, как люди скрывают нервозность и как ее, наоборот, имитируют, меня ему было не обмануть. Профессор оставался абсолютно спокоен, он хладнокровно решал: пришли мы к нему случайно или знаем что-то опасное, то есть жить нам или умереть. И если бы решил, что умереть, — то дунул бы в эту трубочку, натравливая на нас могучего свирепого человекозверя, который, уверен, пребывал за одной из соседних дверей. Не волнуйтесь, Ватсон: выходя из дома, я уже догадывался, кто убийца, и в кармане у меня был «дерринджер-450», а выстрелить можно и прямо сквозь ткань. Что до свистульки… Меня все время не покидало чувство, что я где-то видел очень похожий «амулет». Потом вспомнил — и прямо из Сток-Морена позвонил профессору Пикерингу, с которым мы познакомились, когда я, был случай, сумел вернуть в Британский музей несколько похищенных экспонатов. Профессор не только рассказал мне все известное о подобных «флейтах Курупури», но и оказался столь любезен, что передал мне одну такую «флейту», точнее, бамбуковый свисток из своей собственной коллекции. Не по телефону, разумеется, наука этого еще не умеет: мы встретились с профессором на вокзале Ватерлоо, когда я вернулся в Лондон за людьми Гагенбека. Оказывается, такие свистульки применяются некоторыми племенами амазонских индейцев, у них это шаманский атрибут, позволяющий управлять духами. Или, во всяком случае, посвященными духам животными-тотемами. Человеческое ухо издаваемый звук не улавливает…

— …А, скажем, прирученный зверек выполняет какие-то элементарные команды, укрепляя авторитет шамана перед соплеменниками?

— Браво, Ватсон! Все остальное просто: Саммерли перекрасил царька из рыжего цвета в черный и натравил его на несчастных ученых.

— Боже мой, Холмс, зачем же он это сделал?!

— Полагаю, Саммерли сгубило тщеславие. Открытие, которое совершила первая экспедиция, — и в самом деле одно из грандиознейших за всю историю нашей цивилизации… может быть, даже большее, чем телефон… — Холмс беззвучно рассмеялся. — Обратите внимание, Ватсон: сам Челленджер, при всем своем чудовищном эгоцентризме, никогда не забывал упомянуть Мепл-Уайта! Тем не менее, если бы открытие удалось подтвердить, его наверняка связали бы с именем Челленджера. Это имя, прежде всего оно, осталось бы в памяти человечества, даже если бы профессор Челленджер погиб. Имя Саммерли могло выйти на первый план только в одном случае: если Челленджер окажется опозорен, скомпрометирован, недостоин памяти потомков. Так что Саммерли рассчитывал предпринять третью экспедицию — но уже без Челленджера.

— И без Рокстона!

— Увы, да. Подозреваю, лорд Джон мог погибнуть даже и не совсем случайно. Уж не его ли собственный спутник сообщил последнему Лопесу, что у того появился шанс свести счеты с кровным врагом? Не стала ли жизнь Рокстона пропуском к плато Мепл-Уайта?

— Доказать такое нелегко…

— Боюсь, попросту невозможно. Но при сложившихся обстоятельствах, привези Саммерли еще через год-другой необходимые доказательства, — все лавры достались бы ему одному.

— Значит, вы решили выманить царька из дома Саммерли. И для этого…

— Совершенно верно, Ватсон. Не могли же мы явиться к нему с обыском, этот тупица Лестрейд никогда бы не подписал ордер. А уверенности в том, что мой образец «флейты Курупури» сработает, разумеется, не было. Поэтому я одолжил у нашей бывшей клиентки Элен Стонер ее дорогую и обожаемую Мэгги — ту самую, что привез из Индии ее негодяй отчим. За прошедшее время обезьяна сделалась фактически членом семьи, так что вы понимаете тревогу хозяев. Они согласились мне помочь, лишь узнав, что на подстраховке будет стоять не только вооруженная полиция — зал бы Лестрейд, что его пригласили, в сущности, на роль телохранителя обезьяны! — но и команда профессиональных звероловов, работающих на фирму Карла Гагенбека, с сетями, переносной клеткой… Эту команду мне заполучить труда не составило, герр Гагенбек тоже считает себя моим должником.

— И, разумеется, у обезьяньего царька, едва он почуял самку орангутана, взыграл инстинкт продолжения рода…

— Трудно сказать. Может быть, важнее оказался вид и запах «себе подобного» существа: даже не важно, что иного пола и иной обезьяньей расы… — Холмс несколько секунд помолчал. — Так или иначе, это был дополнительный шанс. Шанс, который сработал! — закончил он бодро. Даже слишком бодро.

Теперь помолчали мы оба.

— Но, мой дорогой друг… Ведь на самом деле все было совсем не так, да?

— Все было не совсем так, Ватсон. А теперь, ради всего святого, объясните, что заставило вас усомниться в этой версии, полностью устраивающей Лестрейда?

— Ну… Я, конечно, не общался с профессиональными звероловами, но все же полагаю, что поймать могучего и умного человекозверя в его родных джунглях очень трудно. Поймать живым и сохранить живым — еще труднее. А уж поймать не первого попавшегося, но совершенно определенного человекозверя — практически нереально. В данном же случае вы предлагаете мне поверить, что Саммерли сумел доставить обезьяньего царька в Лондон, содержать его в своем доме, возить по городу — и все это тайно, без группы сообщников?!

— Горжусь вами, Ватсон. Продолжайте.

— Постараюсь… Что может представлять собой, хотя бы чисто теоретически, сам этот царек? Пускай он и вправду рассудителен, но ведь это будет что-то среднее между рассудительностью дикарского вождя — и вожака горилльей стаи: матерого, свирепого зверя. Мыслимо ли хотя бы просто приучить его носить одежду, повиноваться командам свистка? Натравливать на кого-то, а потом отзывать обратно? Перекрасить из рыжей масти в черную?

— Блестяще, мой друг. А теперь — выводы.

— Выводы… Я мог бы, конечно, сделать вид, что пришел к ним дедуктивным путем. Но я — старый и опытный врач. Своим глазам я привык доверять больше, чем логике. Череп непривычных пропорций, с избытком способный вместить мозг среднего лондонца, но все равно «иной», «неправильный», — это, конечно, серьезный довод. И создать «ложную седину», обесцветив отдельные пряди на висках и в бороде, гораздо легче, чем перекрасить всю шерсть в другой цвет. Но с еще большей уверенностью скажу вам вот что: пойманное нами существо не могло быть вожаком стаи четырнадцать-пятнадцать лет назад. Оно, скорее всего, тогда вообще на свет не родилось. Помнится, вы говорили, что срок жизни и развития человекоподобных обезьян сопоставим с человеческим, но несколько ускорен?

— Безусловно. Конечно, никто не знает, каков возраст взросления у тех человекообезьян, которых ученые мужи относят к категории «недостающего звена». А тем более у…

— …У гибридов, — закончили мы хором. И одновременно опустили глаза.

Все-таки мы оба выросли в эпоху, когда даже ножки роялей было принято облачать в специальные юбочки, дабы взгляд не искал запретных аналогий. И правила, со времен нашего викторианского детства буквально въевшиеся в плоть и кровь, оставались неизменными. Да, наши суровые профессии мало способствовали сентиментальности, да, на дворе уже другой век, век телефона, аэропланов и микроскопических купальных костюмов с открытыми коленками — но по-прежнему есть вещи, о которых джентльмены не говорят.

— Вы абсолютно правы, Ватсон. Склоняю перед вами голову. Все то, что вы поняли, вывели на основе опыта и логики, сам я не столько понял, сколько узнал. От Мелоуна, да и от Саммерли, которому после ареста уже нечего терять…

Несколько минут мы сидели рядом и смотрели в огонь камина. Наконец Шерлок Холмс вновь заговорил:

— Когда путешественники пользовались гостеприимством индейцев страны Мепл-Уайта, то краснокожие считали их какими-то сверхсуществами. Но это был уже, так сказать, второй контакт — с племенем, благодарным за помощь в победе над врагом и знающим убийственную силу магазинных винтовок.

— А первый контакт…

— Да. Он произошел в совершенно иных условиях. Откровенно говоря, это был плен. Не у индейцев.

— Понятно.

— Нужно ли продолжать? Первый дар, который при таких обстоятельствах может предложить дикарский вождь понравившемуся ему чужеземцу, особенно пленному, — это собственное покровительство. Дальше, как правило, следует… э-э-э… рука и сердце его дочери.

Мы вновь потупились, избегая смотреть друг на друга. Перед моим внутренним взором вновь предстали ножки роялей, бильярдных столиков и комнатной мебели, целомудренно укрытые многоярусными юбочками.

— В более цивилизованном обществе из этого развивается династический брак, — пришел я на помощь Холмсу.

— Именно так, Ватсон! И в условиях первобытного плена подобное предложение — не такое, от которого легко отказаться. Особенно если от этого зависит не только твоя собственная жизнь, но и жизнь твоего коллеги, товарища по несчастью. Даже в первую очередь — его жизнь: ты-то сам еще защищен покровительством царька! А бамбук остр, скала высока…

Последняя фраза осталась для меня непонятной.

— И что же случилось потом, Холмс?

— Потом? Современные люди тоже умеют быть дикарями. Особенно когда сражаются за освобождение дикарей. То есть началось-то все с самозащиты, но ею не закончилось. Перед тем как покинуть «Затерянный мир», первая экспедиция устроила там подлинную бойню. Избавлю вас от подробностей, тем более что и крайне антипатичный Саммерли, и столь же симпатичный Мелоун рассказывали о них с одинаковым воодушевлением. Но человекообезьяны были истреблены как племя, лишь часть самок и детенышей индейские союзники не перебили, а пленили и обратили в рабство.

— А когда Саммерли вновь появился на плато Мепл-Уайта…

— …то выяснилось, что одна из пленниц двенадцать лет назад родила детеныша, который вырос похожим на памятного индейцам «преславного белого бородатого чужестранца». И с этим пленником-полукровкой краснокожие обращались куда бережнее, чем со всеми остальными. Даже приучили его носить оставшиеся от «белого вождя» диковинные одеяния, перед которыми до сих пор испытывали священный трепет.

— Включая цилиндр?

— Начиная с цилиндра! — Холмс вдруг захохотал. — Вот уж не завидую Саммерли, когда краснокожие, отлично помнившие его как соратника того «вождя», вдруг начали предлагать и даже откровенно навязывать ему этакого вот попутчика! Кажется, потому, что они и сами уже не очень представляли, что им с этим «потомком» дальше делать…

Нам потребовалось не менее десяти минут, чтобы вновь настроиться на серьезный лад.

— А ведь смешного тут на самом деле мало, Холмс. Раз уж мы таким странным образом оказались причастны к судьбе Челленджера-младшего…

После этих слов нас опять одолел приступ хохота.

— Ну, виселица ему не грозит. Зоопарк, полагаю, тоже. А в остальном… Да, наверное, рассчитывать на участие Челленджера-старшего, — Холмс фыркнул, — не самый разумный ход: даже если профессор и согласится, он явно не тот человек, которому можно поручить опеку над этим… этим юношей, который одновременно в чем-то животное, а в чем-то ребенок. Остается прибегнуть к помощи еще одной из влиятельных персон, которая, подобно многим, продолжает считать себя моим должником. Лорд Грейсток. Да, пожалуй, лучшего покровителя в данном случае не найти. Если не ошибаюсь, Грейсток сейчас как раз готовится к очередной экспедиции в неизведанные дебри Черного Континента — и, помню, ему случалось жаловаться, что еще ни один туземный проводник не мог передвигаться по джунглям с такой скоростью, как он сам. Что ж, возможно, наш protg окажется первым, кто сумеет держаться с сэром Джоном хотя бы вровень…

— Гм…

О чудачествах Джона Клейтона, он же лорд Грейсток, приходилось слышать даже мне — следовательно, в этом отношении он превосходил профессора Челленджера. Лично я не доверил бы такому покорителю джунглей воспитание и самой обычной обезьяны, даже без приставки «человеко-», а тем более без примеси подлинно человческой крови.

— Я вас понимаю, Ватсон. — Мой друг вдруг как-то устало махнул рукой. Теперь на его лице не было даже тени улыбки. — Вас беспокоит судьба этого странного существа, оказавшегося меж двух миров? Меня тоже… Но, полагаю, она окажется не горше, чем общая судьба человечества. Загляните в утренние газеты: все возвращается на круги своя. «Дейли газетт» не жалея красок описывает очередной балканский кризис, очередное обострение в Персидском заливе… сами видите, на всем развороте одна-единственная мирная новость: «Сараево готовится к приему эрцгерцога Фердинанда». А вот «Стрэнд», до недавних пор лучший из журналов: рубрика «Грядущая война», в ней рассказы Конан Дойла «Опасность!» и Уэллса «Ездящие крепости»… Похоже, Ватсон, весь наш мир вот-вот скажет сам себе: «Я дерусь, потому что дерусь!» — и набросится на своих врагов, то есть сам на себя. Причем скорее в манере Саммерли, чем Портоса…

Я промолчал.