Перси Джексон и похититель молний Риордан Рик

Глава двадцать первая

Я выполняю обязательство

Забавно, как люди умеют обволакивать происходящее разными хитросплетениями слов, подгоняя его под собственную версию реальности. Хирон еще в школе говорил мне об этом. И, как обычно, я оценил его мудрость намного позже.

Если верить каналам новостей Лос-Анджелеса, причиной взрыва на пляже в Санта-Монике стал выстрел, произведенный по патрульной машине выжившим из ума похитителем детей. Он по чистой случайности попал в выхлопную трубу, лопнувшую во время землетрясения.

Псих-похититель (имелся в виду Арес) и был тем самым человеком, который похитил меня и двух других подростков в Нью-Йорке и провез через всю страну, устроив нам ужасную десятидневную одиссею.

В конце концов выяснилось, что бедный маленький Перси Джексон вовсе не международный преступник. Он стал причиной беспорядков в автобусе «грейхаунд», пытаясь вырваться из лап человека, захватившего его вместе с друзьями (и позже нашлось немало свидетелей, которые клялись, что видели в автобусе мужчину в кожаном плаще — «Как же я не припомнил этого раньше?»). Безумец также спровоцировал взрыв Арки в Сент-Луисе. В конце концов, ребенок на такое не способен. Встревоженная официантка в Денвере, которая видела, как тот же мужчина угрожал похищенным, попросила друга сделать фото через витрину и уведомила полицию. Наконец, отважный Перси Джексон (мне начинал нравиться этот парень!) в Лос-Анджелесе украл пистолет у своего похитителя и устроил с ним перестрелку на морском берегу. Полиция прибыла как раз вовремя. Последовал живописный взрыв, уничтоживший пять патрульных машин, но похитителю удалось бежать. Эта драматическая история имела счастливый конец. Сейчас Перси Джексон и двое его друзей находятся в безопасности под присмотром доблестных копов.

Двое репортеров скормили нам всю эту невероятную чушь. Мы только кивали, рыдали, изображали крайнюю степень истощения (что было просто) и вообще разыгрывали перед камерами детей, ставших жертвами насилия.

— Я хочу только одного, — сказал я, подавляя рыдания, — снова увидеть моего любимого отчима. Каждый раз, когда я видел его по телевизору и он называл меня отъявленным преступником, я понимал… мне трудно объяснить это… что с нами все будет в порядке. И я знаю, что он хотел бы вручить в виде вознаграждения, бесплатно, какое-нибудь электронное устройство из своего магазина всем жителям прекрасного города Лос-Анджелеса. Вот номер его телефона.

Полиция и репортеры так растрогались, что пустили шапку по кругу и собрали деньги на три билета на ближайший рейс до Нью-Йорка.

Я понимал, что надо лететь — иного выхода нет. Я надеялся, что Зевс сделает мне поблажку, учитывая обстоятельства. Но все равно пришлось силой заставить себя сесть в самолет.

Взлет получился кошмарный. Древнегреческие чудовища не шли ни в какое сравнение с обрушившимися на нас потоками турбулентности. Я впился ногтями в подлокотники своего кресла и сидел так, пока мы не приземлились в Ла Гуардиа. Местная пресса поджидала нас, прорвавшись сквозь оцепление, но мы ускользнули от них благодаря Аннабет, которая отвлекла репортеров, надев свою кепку-невидимку и восклицая: «Вон они, пошли за мороженым!» — а потом присоединилась к нам в пункте получения багажа.

Разделились мы на стоянке такси. Я попросил Аннабет и Гроувера вернуться на Холм полукровок и рассказать Хирону, что произошло. Они стали возражать, и было нелегко убедить их после всего, что мы пережили вместе, но я понимал, что должен сам завершить свой поиск. Если все пойдет плохо, если боги не поверят мне… мне хотелось, чтобы Аннабет с Гроувером выжили и рассказали Хирону правду.

Сев в такси, я направился на Манхэттен.

Полчаса спустя я входил в холл Эмпайр-стейт-билдинг.

Должно быть, в обносках, с расцарапанным лицом я смахивал на бродягу. И не спал я по меньшей мере сутки.

Подойдя к охраннику, я сказал:

— Шестисотый этаж.

Он читал толстую книгу с изображением волшебника на обложке. Я не большой любитель фэнтези, но книга, вероятно, была хорошая, потому что охранник не сразу оторвался от нее и посмотрел на меня.

— Нет такого этажа, малыш.

— Мне нужна аудиенция у Зевса.

— Что? — Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и улыбнулся.

— Вы все прекрасно слышали.

Я уже было решил, что парень — обыкновенный смертный и лучше мне поскорее сбежать отсюда, пока он не вызвал бригаду из психушки, когда он сказал:

— Никаких приемов, никаких аудиенций, пацан. Повелитель Зевс не желает видеть никого без предварительной записи.

— О, я думаю, что для меня он сделает исключение.

Я сбросил с плеч рюкзак и открыл верхнюю молнию.

Охранник посмотрел внутрь, на металлический цилиндр, и только через несколько секунд понял, что это такое…

— Так это… — Он побледнел.

— Именно, — подтвердил я. — Вы хотите, чтобы я ушел с ним и…

— Нет! Нет! — Он поспешно поднялся со своего кресла, пошарил по столу в поисках карточки и дал ее мне.

— Вставишь это в прорезь блока безопасности. Удостоверься, что, кроме тебя, в лифте никого нет.

Так я и поступил. Как только дверцы лифта сомкнулись, я вставил карточку в прорезь. Она исчезла, и на пульте загорелась новая красная лампочка шестисотого этажа.

Я нажал ее и приготовился к длительному ожиданию.

Приглушенно играла музыка. «С неба капают капли дождя…»

Наконец лифт звякнул. Двери разъехались. Я вышел из лифта и чуть не заработал инфаркт.

Я стоял на узкой каменной пешеходной дорожке, подвешенной в воздухе у подножия винтовой лестницы. Внизу расстилался Манхэттен. Я смотрел на него с высоты птичьего полета. Беломраморные ступени сквозь облака уходили в небо. Мой взгляд пробежал по ступеням до самого конца, и там я увидел то, во что мой разум отказывался поверить.

«Посмотри снова», — мысленно приказал я себе.

Зрение упорно настаивало на своем. Там действительно было нечто.

Из облаков вздымалась усеченная вершина горы, на ней лежал снег. Со всех сторон к горе на разных уровнях лепилось множество дворцов — целый город особняков, — перед входом в них высились портики с белыми колоннами, золоченые террасы и бронзовые жаровни, горевшие тысячами огней. Извилистые дороги беспорядочно поднимались к вершине, где на белоснежном фоне ослепительно сиял самый большой дворец. Призрачные висячие сады изобиловали оливами и розами. Я различил рынок под открытым небом, где теснились разноцветные шатры, каменный амфитеатр, пристроенный с одной стороны горы, и ипподром и Колизей — с другой. Это был древнегреческий город, только не лежавший в развалинах. Он был новый, чистый, красочный — такими, наверное, Афины выглядели две с половиной тысячи лет назад.

«Здесь не может этого быть», — сказал я себе.

Вершина горы, нависающая над Нью-Йорком, как астероид весом в миллиард тонн? Как такое могло парить в воздухе над Эмпайр-стейт-билдинг, на виду у миллионов людей, и оставаться незамеченным?

Но так было. И я находился здесь.

Подъем на Олимп я помню как в тумане. Дриады хихикали и бросались в меня оливками из своего сада. Рыночные торговцы предлагали мне амброзию на палочке и блестящую, только что сотканную копию золотого руна, какую показывали по TV Гефеста. Девять муз настраивали свои инструменты перед концертом в парке, меж тем вокруг собиралась небольшая толпа — сатиры, наяды и обладающие приятной внешностью подростки, которые вполне могли быть младшими богами и богинями. Надвигающаяся гражданская война, казалось, никого не беспокоила. Все пребывали в праздничном настроении. Несколько слушателей обернулись, завидев меня, и принялись перешептываться.

Я взбирался по главной дороге, ведущей к большому дворцу на вершине. Это была обратная копия дворца в царстве мертвых. Там все — черное и бронзовое. Здесь все сверкало белизной и отливало серебром.

Я понял, что Аид, должно быть, выстроил свой дворец так, чтобы он напоминал дворец Зевса. Его не особенно-то жаловали на Олимпе, приглашая только на период зимнего солнцестояния, поэтому он построил под землей собственный Олимп. Несмотря на неудачную встречу с ним, мне было даже немного жаль этого парня. Быть изгнанным отсюда казалось верхом несправедливости. Это способно озлобить кого угодно.

Ступени вели в центральный двор. За ним располагался тронный зал.

Впрочем, зал — не совсем точно сказано. По сравнению с ним Центральный вокзал Нью-Йорка казался просто слегка прибранной кладовкой. К куполу потолка вздымались могучие колонны, украшенные позолоченными движущимися созвездиями. Двенадцать тронов, выстроенных для существ ростом с Аида, были расположены перевернутым «U», как домики в Лагере полукровок. В центральном камине потрескивал и полыхал огонь. Троны пустовали, за исключением двух в самом конце зала: главный трон справа и еще один, стоявший рядом, слева. Мне не нужно было объяснять, кто эти два бога, сидящие на своих тронах в ожидании, пока я приближусь. Я подошел к ним, коленки у меня дрожали.

Боги приняли гигантское человеческое обличье, как Аид, но я едва мог смотреть на них, не чувствуя звона в ушах, тело мое горело огнем. На Зевсе, повелителе богов, было одеяние в темно-синюю полоску. Он сидел на массивном платиновом троне без всяких украшений. У него была аккуратно подстриженная борода, черная с проседью, как грозовое облако. Гордое, мужественное и мрачное лицо, серые глаза под цвет неба, собирающегося разразиться дождем. По мере моего приближения к нему воздух начинал все сильнее потрескивать, явственно запахло озоном.

Сидевший рядом с ним бог, несомненно, был его братом, но одежды их сильно разнились. Он напомнил мне бродягу из Ки-Уэста. Кожаные сандалии, бермудские шорты хаки и пляжная рубашка от Томми Багама, вся разукрашенная кокосовыми орехами и попугаями. Кожа покрыта густым загаром, руки — все в шрамах, как у старого рыбака. Волосы у брата Зевса были черные, как у меня. На лице — то же самое печально-задумчивое выражение, из-за которого меня всегда клеймили как мятежную личность. Но глаза, тоже цвета морской волны, окружали морщинки, что говорило о том, что он много и часто улыбался.

Его трон представлял собой кресло рыбака, который занимается глубоководным ловом. Оно было вращающееся, без затей и обтянуто черной кожей с чехлом для удочки. Вместо удочки из чехла торчал бронзовый трезубец, на его остриях вспыхивали зеленые огоньки.

Боги сидели неподвижно, молча, но в воздухе чувствовалось напряжение, словно они только что закончили спорить.

Приблизившись к трону рыбака, я преклонил колени и пробормотал:

— Отец!

Взглянуть на него я не решался. Сердце мое отчаянно билось. Я ощущал энергию, исходившую от обоих. Если я скажу что-нибудь не то, они мигом испепелят меня.

Зевс, оказавшийся слева от меня, заговорил первым:

— А не следовало бы тебе, мальчик, сначала обратиться к хозяину этого дома?

Я ждал, не поднимая головы.

— Пожалуйста, брат, — сказал наконец Посейдон. Голос его пробудил во мне старые-престарые воспоминания: теплое сияние, которое я помнил ребенком, рука бога, приложенная к моему лбу. — Мальчик подчиняется отцу. Это правильно.

— Значит, ты до сих пор утверждаешь, что это твой сын? — грозно спросил Зевс. — Ребенок, которого ты зачал вопреки нашей священной клятве?

— Я признаю, что поступил неправильно, — ответил Посейдон. — Теперь я хочу услышать, что он скажет.

Неправильно.

В горле у меня застрял комок. Так что же я такое? Неправильность? Плод божественной ошибки?

— Я уже простил его однажды, — прогрохотал Зевс. — Он осмелился лететь через мои владения. Мне следовало бы низвергнуть его с небес за дерзость.

— И рискнуть своим жезлом повелителя? — спокойно спросил Посейдон. — Давай сначала выслушаем его, брат.

Зевс проворчал что-то невнятное.

— Я выслушаю, — заявил он. — А потом решу, сбросить этого мальчишку с Олимпа или нет.

— Персей, — сказал Посейдон. — Взгляни на меня.

Я посмотрел на него и не могу сказать наверняка, что именно увидел. На лице Посейдона не было очевидных проявлений любви и одобрения. Ничего, что могло бы придать мне мужества. Это все равно что смотреть на океан. Иногда можно сказать, в каком он настроении, однако по большей части его трудно понять, настолько он загадочен.

У меня появилось чувство, что Посейдон действительно не знает, что обо мне думать. Он не понимал, рад ли тому, что у него есть сын, или нет. Странным образом я был доволен этой отстраненностью Посейдона. Если бы он попытался извиниться или сказать, что любит меня, или просто улыбнуться, это выглядело бы фальшиво. Как у смертного отца, который, запинаясь, извиняется за долгую отлучку. В общем, отчужденность я переживу. В конце концов, я, так или иначе, никогда не был в нем уверен.

— Обращайся к повелителю Зевсу, мальчик, — произнес Посейдон. — Расскажи ему все.

И вот я рассказал Зевсу все в точности, как оно происходило. Я вынул металлический цилиндр, от которого в присутствии бога небес полетели искры, и положил его к ногам Зевса.

Наступило длительное молчание, нарушаемое только потрескиванием дров в камине.

Зевс протянул раскрытую ладонь. Жезл громовержца лег в нее. Когда повелитель богов сжал кулак, металлические концы вспыхнули электрическими разрядами, и то, что он держал, превратилось в классическую молнию, двадцатифутовый дротик, с шипением источавший энергию, от которой волосы у меня встали дыбом.

— Чувствую, мальчик говорит правду, — пробормотал Зевс. — Но чтобы Арес пошел на такое… это на него совсем не похоже.

— Он горд и порывист, — сказал Посейдон. — Это у нас в роду.

— Повелитель? — осмелился позвать я.

— Да? — ответили оба.

— Арес действует не в одиночку. Кто-то — или что-то — подало ему эту мысль.

Я описал свои сны и чувство, охватившее меня на берегу, моментальное дуновение зла, от которого мир, казалось, замер и которое удержало Ареса от того, чтобы покончить со мной.

— В снах, — сказал я, — голос велел мне принести жезл в царство мертвых. Арес намекал, что ему тоже кое-что снилось. Думаю, его использовали так же, как и меня, чтобы начать войну.

— Итак, ты наконец обвиняешь Аида? — спросил Зевс.

— Нет, — ответил я. — Я предстал перед Аидом, повелитель Зевс. Но то чувство на берегу было совсем иное. То же самое я почувствовал, когда приблизился к яме. К входу в Тартар. Что-то могущественное и злое мечется там, внизу… что-то более древнее, чем сами боги.

Посейдон переглянулся с Зевсом. Они быстро обменялись несколькими фразами на древнегреческом. Я уловил только одно слово: «Отец».

Посейдон начал что-то излагать, но Зевс прервал его. Посейдон принялся спорить. Зевс сердито поднял руку.

— Об этом больше не может быть и речи, — сказал он. — Я самолично отправлюсь на Лемнос, дабы в его водах очистить жезл громовержца от прикосновения смертных.

Зевс поднялся и взглянул на меня. Выражение его лица слегка смягчилось.

— Ты оказал мне услугу, мальчик. Немногие герои смогли бы совершить подобное.

— Мне помогали друзья, сэр, — сказал я, — Гроувер Ундервуд и Аннабет Чейз…

— Дабы явить тебе свою благодарность, дарую тебе жизнь. Я не доверяю тебе, Персей Джексон. Мне не нравится то, что означает твое появление для будущего Олимпа. Но во имя мира в семье оставляю тебя в живых.

— Хм… спасибо, сэр.

— Не пробуй летать снова. И я не хочу обнаружить тебя здесь, когда вернусь. Иначе ты отведаешь этого жезла. Это будет последнее, что ты почувствуешь.

Удар грома потряс дворец. Ослепительная вспышка — и Зевс исчез.

Я остался в тронном зале наедине с отцом.

— У твоего дяди всегда была тяга к драматическим эффектам, — вздохнул Посейдон. — Думаю, он был бы неплох в роли покровителя театра.

Повисла неловкая пауза.

— Сэр, — спросил я, — что было в яме?

— Так ты не догадался?

Посейдон внимательно посмотрел на меня.

— Кронос, — ответил я. — Повелитель титанов.

Даже в тронном зале Олимпа, вдалеке от Тартара, имя Кроноса сгустило сумерки в зале, остудило пламя камина, согревавшее мне спину.

Посейдон сжал трезубец.

— В Первой войне, Перси, Зевс разрубил своего отца Кроноса на тысячу кусочков, так же как Кронос поступил со своим отцом, Ураном. Зевс бросил останки Кроноса в самую темную яму Тартара. Войско титанов было рассеяно, их крепость на горе Этне разрушена, их чудовищных союзников разметали по самым удаленным уголкам Земли. И все же титаны бессмертны, точно так же как и мы, боги. То, что осталось от Кроноса, по-прежнему живо в каком-то омерзительном виде, по-прежнему сознает свою вечную муку, по-прежнему алчет власти.

— Он исцеляется, — сказал я. — Он грядет.

— Время от времени, через века, Кронос проявляет признаки жизни. — Посейдон сокрушенно покачал головой. — Он вторгается в кошмары людей и навевает им злые мысли. Он пробуждает неутомимых монстров из глубин. Но совсем другое — предположить, что он может восстать из ямы.

— Но именно это он намерен сделать, отец. Так он сказал.

— Повелитель Зевс положил конец спорам по этому поводу, — сказал Посейдон после долгого молчания. — Он не позволяет даже говорить о Кроносе. Ты завершил свой поиск, дитя мое. Это все, что от тебя требовалось.

— Но… — Я оборвал сам себя. Спорить все равно без толку. Скорей всего, это лишь разгневает единственного бога, который был на моей стороне. — Как… как пожелаете, отец.

Слабая улыбка заиграла на губах Посейдона.

— Послушание дается тебе нелегко, правда?

— Да… сэр.

— Полагаю, в этом доля и моей вины. Море не любит сдержанности. — Он поднялся во весь свой рост и взял трезубец. Затем мерцание окутало его, и он превратился в обычного человека, стоявшего прямо напротив меня. — Ты должен идти, дитя мое. Но прежде знай, что твоя мать вернулась.

— Мама? — Я ошеломленно уставился на него.

— Она дома. Аид отослал ее, когда ты вернул его шлем. Даже повелитель мертвых платит долги.

Сердце мое гулко заколотилось в груди. Я просто не мог поверить.

— А вы… может быть?..

Я хотел спросить, не пойдет ли Посейдон со мной, чтобы повидаться с нею, но потом понял, что это было бы нелепо. Достаточно было представить, как я усаживаю бога морей в такси и везу его в Верхний Ист-Сайд. Если бы все эти годы он хотел взглянуть на маму, он бы это сделал. К тому же надо было подумать о Вонючке Гейбе.

Во взгляде Посейдона появилась легкая грусть.

— Когда вернешься домой, Перси, ты должен сделать важный выбор. В комнате у тебя лежит сверток.

— Сверток?

— Сам поймешь, когда увидишь. Никто не может выбрать за тебя твой путь, Перси. Ты должен решить сам.

Я кивнул, хотя не понимал, что он имеет в виду.

— Среди прочих женщин твоя мать — королева, — мечтательно произнес Посейдон. — За тысячи лет я впервые встретил такую смертную женщину. И все же… мне жаль, что ты появился на свет. Я навлек на тебя судьбу героя, а герой никогда не бывает счастлив. Его жизнь всегда заканчивается трагически.

Я постарался не показать, что задет его словами. Передо мной стоял мой собственный отец, который говорил, что жалеет о моем рождении.

— Не стоит беспокоиться, отец.

— Возможно, пока еще нет. Пока нет, — произнес он. — Но это была непростительная ошибка с моей стороны.

— Стало быть, я ухожу. — Я неуклюже поклонился. — Я… я не буду вас больше беспокоить.

Я успел спуститься на пять ступеней, когда Посейдон окликнул меня.

— Персей!

Я обернулся. Теперь глаза его горели иным светом — чем-то вроде пылкой гордости.

— Ты поступил хорошо и справился со всем как должно, Персей. Пойми меня правильно. Что бы ты ни делал в дальнейшем, знай, что ты — мой. Ты истинный сын бога морей!

Когда я шел обратно через город богов, разговоры прекратились. Музы приостановили концерт. Люди, сатиры и наяды, все как один, повернулись ко мне, лица их выражали уважение и благодарность, и, когда я проходил мимо, они преклоняли колени, словно я и вправду был какой-нибудь герой.

Через четверть часа, все еще пребывая в трансе, я вновь оказался на улицах Манхэттена.