Портрет в сиреневых тонах и другие истории (сборник) Ронина Елена

– Сережа, ты не забыл, у нас в Вене опера. Какой костюм возьмешь?

– Да там купим…

– Ты не забудь, к костюму нужны ботинки, ремень, рубашка и галстук. Тоже там купим?

– Леночка, не переживай, мы же не в деревню едем, там уж наверное все есть. Так что если я из твоего списка что и забуду, не проблема.

Ну-ну Моему мужу бесполезно помогать собирать чемодан. У него есть на все свое мнение. В первые годы совместного житья я этим неблагодарным делом занималась. Заканчивалось это так: «Зачем ты мне все это положила, мне это не пригодится». – И все вываливалось обратно. Или уже на месте: «Почему это не взяла и это не взяла?»

А так, что сам собрал, то и собрал. Если на месте оказывалось, что ничего не собрал, шли и спокойно все покупали.

Причем мой муж сам уверен и всех убедил, что по магазинам он не ходит, ему ничего не покупают, да ему просто и не надо!

Так что, прилетев в Вену и бросив небрежно чемоданы в гостинице, мы побежали покупать Сереже костюм (а к нему ремень, рубашку, галстук и ботинки). Ничего из этого списка он не взял, почему – объяснить не смог. И в магазин идти тоже страсть как не хотел: «Все только ради Венской оперы, чтобы любимой жене не стыдно было со мной идти! Мне вообще-то ничего не надо, я человек скромный!»

Костюма после двухчасовых мытарств (заметим, в одном магазине) купили два: видимо, на случай перемены погоды, потому что один костюм был из фланели, а другой – из тонкой шерсти.

Рубашка белая, ботинки и ремень черные. Галстук решил не надевать, так будет по-молодежному. Ну что ж, мне нравится! Мужу меня строен и красив. Я в авторских гранатах, он весь от Черутти – мы готовы к Венской опере!

Начало спектакля в 18–00. Немного настораживает. Что-то рановато. В Германии все спектакли начинаются в го-ос Может, они хотят за вечер два спектакля прогнать? Похвально! Успеем еще поужинать.

Театр потрясает воображение своей роскошью. Кругом мрамор, мозаика, роспись. Очень красиво. Выпиваем по бокалу шампанского и покупаем программку. Вот это новость – спектакль идет четыре с половиной часа! Это что же можно так долго показывать? Но, с другой стороны, Вагнер же. Может, нас так захватит сейчас вихрь музыки, что все действо будет смотреться на одном дыхании, и нам даже не захочется идти на перерыв. Кстати, что у них там с антрактами? Целых два. Вот это плохо! Это очень плохо! Потому что в антракте все время возникает непреодолимое желание из театра сбежать. Ну ладно, зачем мы про это будем думать? Все-таки Вагнер! С чего это нам сбегать-то захочется?

Пока зрители рассаживаются, рассматриваем театр и людей. Все красиво: и ложи, и зрительницы в бриллиантах, и зрители в бабочках.

Все, мы настроены на серьезную музыку.

Увертюра, занавес!

Что это? Вместо декорации – абсолютно черная сцена, на ней стоят черные стулья, на стульях сидят люди в черных костюмах, белых рубашках и черных галстуках.

Стоп, а про что вообще-то этот «Лоэнгрин»? Начинаю шептаться со своими спутниками. Никто не знает!

Да… а неправильно мы подготовились к опере! Надо было не «Красотку» смотреть, а про Вагнера читать! Но мне как-то виделось, что «Лоэнгрин» – это сказка. Может, это современное прочтение? Может, это такое видение режиссера?

Между тем на сцене артисты по очереди встают и поют по длинной такой арии. Понятно, почему у них это на четыре с лишним часа растянется. Встают, причем, не по порядку, а хаотично так, из разных рядов. Чтобы нам интереснее было, чтобы была какая-то интрига. Нам интереснее тем не менее не становится. Потом каждый из людей в черном берет свой стул, и все начинают ходить со стульями по сцене, при этом петь хором.

Их песнопения ведутся на немецком языке. Но я не понимаю ни слова! Кошмар! Видно, какой-то язык очень древний. Нас в школе тоже не современному языку учили, но это мне совсем непонятно. Все действо сопровождается бегущей строкой. Можно выбрать немецкий язык. Это для тех, кто глухой, что ли? Или глухие в оперу не ходят? Хотя кто его знает, я уже ничему не удивляюсь. А можно выбрать английский язык. Смотрю, Сережа внимательно читает перевод. Ну вот, в антракте нам все расскажет.

Носили они стулья по сцене часа полтора, потом совершенно неожиданно закрылся занавес, мне показалось, как-то на полуслове, и все ломанули в буфет. Мы сначала даже в буфет от удивления не пошли, все пытались разобраться, про что мы смотрим.

Да нет, по словам Сережи, вроде сказка, один из персонажей, как он понял, был королем, другой его братом, тетка одна толстая, тоже в костюме, оказалась вообще слепой принцессой. Это ей, тем не менее, не мешало так же, в свою очередь, носить стул по сцене. Правда, я сразу приметила, что ходит она как-то немного боком и стулом все время на других людей натыкается. Мне ее даже жалко было, что так у нее все неловко, я же не знала, что она инвалида изображает!

Ну ладно, костюмы, декорации – это, в конце концов, не главное, главное же – музыка и голоса. Голоса хорошие. Теперь музыка. Никак не могу понять, что мне так мешает, что напрягает? Потом понимаю: мы привыкли совсем к другой манере исполнения. Каждая ария не только должна иметь мелодию (у итальянцев, например), она еще имеет начало и конец. И в конце зрителям, как правило, нравится, они хлопают, кричат «браво».

Если зрителям не нравится, то хлопают и кричат родственники артистов. Опять же, есть повод немножко встрепенуться и отдохнуть от оперы. А что здесь? Вся музыка мало того, что очень сложная, она еще идет нескончаемым потоком. Для аплодисментов нет места, ощущение такое, что не красивую музыку слушаешь, а учебник алгебры читаешь.

Ну ладно, хряпнули мы в антракте по коньяку для настроения и пошли наслаждаться оперой дальше. Интересно, что они будут теперь по сцене носить?

Второй акт совсем другой.

Здесь есть декорации, все они – ярких кислотных цветов. Артисты затянуты в кожаные брюки, сверху на них – длинные плащи. В середине акта напряжение в музыке нарастает, артисты поют все громче. И интересно, что периодически на лица они надевают маски экзотических птиц и зверей. Может, это лес, охота? Нам все-таки с наших мест за 250 разобраться не очень просто.

В перерыве узнаем, причем с удивлением, что смотрели мы сцену свадьбы. Короче, к концу второго действия у всех появилось непреодолимое желание покончить с просмотром и пойти ужинать. Надо же обсудить эту дивную вещь! А то если до конца досидим, сил уже ни на что не хватит, и останется бедный Вагнер без нашего мнения. Так нас убеждали наши мужья. Говорили, что им уже так понравилось, что просто не хотят испортить впечатления. Неизвестно же, что в последнем акте покажут? Вдруг разочаруемся!

Наша женская половина пыталась слабо намекнуть на то, во сколько нам все это обошлось, но мужчины были непоколебимы. Им уже было все равно. Даже если бы это стоило по 500 евро, они не остались бы в опере ни на секунду.

Общее мнение по поводу увиденного было – странно, затянуто, непонятно.

Приехав в Москву, я пыталась вытянуть из Интернета все касательно этого странного «Лоэнгрина». Нашла много статей о Вагнере.

Вагнер пытался сказать новое слово в опере, создать совсем другую концепцию, новую оперу, где у каждого персонажа будет своя музыкальная тема. Эта тема будет идти через весь спектакль и по ней персонажей можно будет узнавать. (Теперь понятно, почему режиссер всех одел одинаково. Это был такой специальный ребус по Вагнеру. Узнаем мы, кто есть кто, или нет). Кстати, оперы у Вагнера все длинные, обычно они идут более шести часов. Так что нам, можно сказать, повезло.

А вообще, по воспоминаниям современников, Вагнер был человеком очень жестоким, это его идеи об уничтожении всех евреев в дальнейшем проповедовал Гитлер.

На мой взгляд, плохой человек, конечно, может быть и очень талантливым, но лучше, чтобы он свои идеи в массы не толкал. Действительно, музыка его, давящая на психику и очень тяжелая, может и сознание повернуть не в ту сторону у слабого человека. Это что касается Вагнера.

Но про себя я выводы тоже сделала. Считая себя музыкально образованным человеком, я немного ошибалась. Оказалось, мало знать репертуар Большого театра – нужно еще разбираться в том, что творится в музыкальном мире. И еще очень многому можно и нужно будет учиться. Дай бог, чтобы наших возможностей на это хватило.

А в разговорах я теперь все-таки нет-нет да и вставлю: «Когда мы в Венской опере слушали “Лоэнгрина”»…

А в самолете знакомиться прилично?

Безусловно, в самолете знакомиться неприлично.

Так ведь никто и не знакомится! Еще чего не хватало. Но очень важно, о чем мы говорим – о полете туда или о полете оттуда.

Когда летишь туда, вообще не только знакомиться, разговаривать неохота.

Как правило, всегда летишь безумно уставшей от всей этой московской суеты. Хочется помолчать и… ощутить удовольствие от предвкушения предстоящей поездки. Потому что хоть летишь и по работе, хоть и на переговоры, но все-таки – за границу. Причем летишь туда не в первый раз. И знаешь, что тебя встретит хороший человек. И при этом будет прямо сразу, еще в аэропорту, свежий незагазованный воздух. А если тебя никто не встречает, то рядом, только что не у трапа самолета, тебя ждет такси, и свой чемодан тебе нужно только спустить с роликовой дорожки. Через несколько шагов его подхватит таксист, и такси довезет тебя до самой гостиницы. И можно будет выйти из машины, не оглядываясь, зная, что таксист твой чемодан передаст швейцару, а тот понесет его за два евро до самого номера.

Поэтому зачем разговаривать с кем-то по дороге туда? Значительно лучше расслабиться и осознать, что это все происходит с тобой, и ты это заслужила, и ради этого ты работала, долго и тяжело. Едешь ты на самом деле тоже работать. И решать проблемы. Но, правда, уже немного в других условиях и в другой атмосфере. И кофе тебе на переговорах будут предлагать другой. И главное, с этого же самого кофе, совершенно другого и бодрящего, будет начинаться каждое твое утро в недешевом отеле. И это будет заряжать энергией и уверенностью в себе. И переговоры, безусловно, пройдут успешно.

Нет, я не буду ни с кем знакомиться. Более того, я знаю, что сижу сейчас с таким видом, что предложить это и в голову никому не придет! У меня на лице написано: это невозможно. Мне это не надо, ни к чему, я абсолютно самодостаточна.

Видимо, лицо может измениться при посадке. И оно действительно меняется, но только когда уже сработал реверс, и нас просят оставаться на своих местах до полной остановки самолета и отключения всех двигателей. Видимо, срабатывает инстинкт самосохранения. Хоть я и не боюсь летать на самолетах, все-таки приятно долететь в очередной раз. И тут я, наконец, оглядываюсь по сторонам и улыбаюсь соседу слева. И на этом этапе могу даже дать свою визитную карточку в обмен на полученную. Но никогда ею не воспользуюсь. Мне нужно уже собраться с мыслями, сделать лицо и достойно выйти из самолета. Меня будет встречать хороший человек. И я слегка волнуюсь.

Полет обратно – это совершенно другое дело. Нет, я все равно ни с кем не знакомлюсь. И никогда ничего не рассказываю о себе. Но я слушаю истории. Те истории, которые можно услышать в поездах. Когда люди встретились и разбежались, и никогда больше не увидят друг друга. И можно даже и сокровенное выболтать. Или, наоборот, совет получить.

– Вы понимаете, она столько лет меня приглашала в гости. Столько упрашивала: «Ну приезжай, ну я прошу. У меня тут тоска. Погибаю, загибаюсь». И что?! Я приехала, и она начала изображать из себя иностранку! Вы не представляете себе, я была как оплеванная. Я до сих пор не могу в себя прийти.

– А сколько лет-то этой вашей подруге?

– Нет-нет, ни в коем случае, о дружбе теперь не может быть и речи! Сколько ей лет?.. А она меня старше. Если мне шестьдесят пять, то ей, я думаю, шестьдесят семь. Ну конечно, мы давно не виделись. Она уехала, мне было тридцать пять. Люди меняются, вы знаете, особенно когда уже немолоды. Но измениться так?! И потом, зачем же меня унижать?! Вы понимаете, сразу при встрече в аэропорту: «Где ты взяла это пальто?! В чем ты будешь ходить, не могу же я в этом показать тебя своим друзьям!» У меня вполне приличное пальто, заявляю вам это официально. Да, я простая учительница, но всегда одевалась достойно и со вкусом. И потом, есть же какие-то этические нормы. Даже если ее мое пальто действительно разочаровало! Причем здесь наша дружба? Наша встреча? И потом этот тон! «Ты неправильно ешь. Ты громко разговариваешь». Это, безусловно, так. Я действительно громко разговариваю. Но это же привычка, это же у меня профессиональный голос! Она же тоже бывшая учительница. Сколько лет мы отработали в одной школе, я учительницей русского языка и литературы, она учительницей математики. И так мы были дружны, я вам передать не могу. Очень переживали обе расставание. Она замуж за немца вышла. Так до смешного! Из-за меня даже думала – уезжать ей, не уезжать, замуж выходить, не выходить. Она всегда была очень красивой, я-то нет. Поэтому она уверена была, что замуж не за Людвига, так за кого другого выйдет, а подругу такую не найдет. Но, понятное дело, уехала. Мы с ней переписывались, и все эти годы мечтали встретиться. Я даже деньги специально откладывала. Очень, вы знаете, очень я ждала этой встречи, переживала, представляла, как это все будет. А она с порога: «Пальто на тебе не то!» Я не понимаю, это время нас так меняет или все-таки заграница? Не строю иллюзий, я тоже изменилась. Тем более что семьей так и не обзавелась. Так и работаю в школе. Правда, уже не словесником. Знаете, начала подводить память. Как только это почувствовала, сразу решила, что не буду смешной, с этой работы уйду. Веду группу продленного дня. Но меня уважают коллеги, дети меня любят, их же не обманешь. А здесь – ну полное непонимание. И это с человеком, про которого я думала, что он самый близкий для меня. Все свои мысленные разговоры я вела с ней. Как мне теперь жить? Образовалась определенная пустота. Хотя теперь понимаю, что нельзя жить иллюзиями. Может, это и к лучшему…

– Ну а этот муж ее, Людвиг? Ему тоже ваше пальто не понравилось?

– Людвиг давно умер. Она вдова. Ой, это вообще отдельный разговор. Главным номером ее культурной программы было представление меня ее жениху. Правда, как оказалось в дальнейшем, он про это не знал. Ну, про то, что женихом является. Это были ее собственные домыслы. И вот перед этим-то женихом она особо меня унизить пыталась: «И что ты так громко сахар в чашке мешаешь, и почему новую политику не поддерживаешь?» А у меня есть свои взгляды на политику. И я их менять не собираюсь. Про сахар, что ж, наверное, действительно громко. Я и внимания на это никогда не обращала. Только, знаете, Леве (это жениха так зовут) было как будто неловко. И он давай меня защищать: «Ну что ты, Галочка, – говорит, – твоя подруга такая милая». И все меня расспрашивал, что там у нас да как. И про меня все ему было интересно. Он тоже вдовец, из наших, бывших. Не мальчик, конечно. Но бодрый, в наших годах. И к нам, главное, после исторического знакомства зачастил. То есть его в отличие от Галки не испугало громкое размешивание сахара в чашке. Мне и невдомек. А Галка: «Это ты зачем приехала? Мою жизнь разрушать?» – «Да что ты, что ты, – говорю. – Мне ничего не надо! Ты же знаешь, как я живу! И я своей жизнью довольна». А она после этого просто озверела. Вы знаете, я прямо лишний раз и поесть-то боялась. Чувствовала: ей куска жалко.

А Лева в аэропорт приехал. Она же провожать меня не стала. Такси вызвала. Если, говорит, что не так, не обессудь. Но больше не приезжай, разные мы с тобой. А в аэропорту, смотрю, – Лева стоит. «А я, – говорит, – вас проводить. Хотел адрес ваш взять. Вы не против, я бы вам написал?» И подарок мне протягивает, пряники немецкие и книжку. Приятно мне было, что и говорить. Галка-то мне ничего на прощание не подарила. Хотя я, естественно, с подарками к ней приехала. Хотя теперь понимаю, зачем ей мои подарки? А я старалась от души. Хотела ей приятное сделать, вместе молодость повспоминать. Ну вот, опять я про нее. О чем это я? Ах да, Лева. «Ну так, – говорит, – я бы вам написал». – «Отчего же, – говорю, – напишите». – «Вы, – говорит, – на Галю зла не держите, но человек она тяжелый и потому очень одинокий. Все окружение разогнала. А у нас ведь и так выбор-то небольшой. С немцами не общаемся, они нас как-то в свой круг не сильно принимают. Только наши бывшие и остаются. Хочешь – не хочешь, нравится – не нравится, а словом-то с кем-то перемолвиться надо. Как жалко, что вы так далеко. Мне кажется, мы сразу с вами друг друга поняли бы. Ну почему не вы тогда за Людвига замуж вышли, а Галя?» – «И хорошо, что Галя, – (мне было немного неловко от создавшейся ситуации), – а то стала бы такой, как она. Галка ведь такой никогда не была. А сейчас одна желчь». Возникло неловкое молчание. Я уж не знала, как и уйти. Вроде все сказано. «А вы действительно мне напишите, я обязательно отвечу».

Вот такая поездка в гости к старинной подруге! Так что и разочарование ужасное, но и вот такое, можно сказать, романтическое знакомство на старости лет! Но Галка-то, Галка…

– Маму в больницу положили. Нужна срочно операция, а я ей деньги перевести на счет не могу. Вы знаете, там такая дыра глухая! Так что вот все бросила и сама лечу. Ну, это даже хорошо. Все равно бы, конечно, полетела. И перед операцией побуду, и после. Так что все нормально. Лишь бы ничего плохого. Да, на все воля божья. Вот вы знаете, как я в Германии оказалась? По объявлению! У нас городок маленький, я ж с Иванова, ой, одни бабы! Когда время пришло, решила для себя ребенка родить, а то по сторонам смотрю, – ну, перспективы никакой. Так и жили. Я, мама да Колька. Нормально жили, как все. Не хуже, не лучше. А тут объявление в газете попалось. Гражданин Германии, без вредных привычек, столяр, хочет создать семью с русской женщиной. Если с ребенком, то еще даже и лучше. Я взяла да письмо и написала. Ну так, больше для смеха. А он возьми да ответь.

– А язык? Вы что, немецкий язык знаете?

– Да ты что? Откуда? Нет, конечно. Я по-русски писала. Сначала это было через газету. А потом уже напрямую. Ему там кто-то переводил. Много же немцев из России. В общем, сели мы с мамой, подумали и решили: а что, собственно, я теряю? И что у нас здесь такого есть, за что стоит держаться? А потом, я же всегда вернуться могу. Сначала одна поехала. Он мне приглашение выслал. Мандраж меня, конечно, бил. В самолете сто раз подумала: «Куда меня, дуру, несет?»

Мужичок оказался такой аккуратный, одним словом, не противный. Ну, думаю, уже хлеб! Ну не Ален Делон, конечно. Ну а что, меня здесь Ален Делон когда брал? Или хотя бы в любовницы? Что кочевряжиться-то? Дом у него свой, небольшой, правда, но все уютно, чисто очень. Женщина к нему раз в неделю приходила убираться и гладить. Стирал он все сам. И вообще мужик хозяйственный такой. Это по дому сразу видно было. Все на своих местах. И сразу понятно, что непьющий. А для нашей стороны, если непьющий – это уже счастье, а если еще и на работу ходит, то это рай!

– А как же вы общались-то?

– Ой, смех да и только. Сначала он женщину пригласил русскую. Ну, она вечерок с нами посидела, попереводила. Да показала мне, что в доме да как. Там же техника сплошная. Я не то что не знала, как пользоваться, а что в принципе такое бывает! Даже не предполагала! И не скажу, что уж совсем-то себя серой считала. Нет. А тут оробела. Надежда, ну женщина эта, вечером говорит: «Все, девка, ты уж как-нибудь теперь сама давай. Чай, не маленькая. Вон ребенка как-то родила. Я уж домой пойду. Теперь сами разбирайтесь». И ничего. Жестами, жестами. Я сразу опять за уборку да за готовку. Говорить-то невозможно. А он на подмогу. И как-то так у нас ловко получалось. Потом на участке его цветы пересаживали. Так что я за неделю ему и все постельное белье в порядок привела, и шторы поменяла. Короче, в последний вечер опять Надежду пригласили, чтобы выяснить – и как это мы друг другу? И главное, оба ни в чем не уверены. Я для себя поняла, что согласна. В такой красоте-то, да при наличии таких машин и пылесосов я и здесь уберу, а вечерами еще и к Надежде прибираться ходить буду. А ему я как? Не представляла. Он такой, как будто смурной немного. Не то нравится ему, не то не нравится? Никак не поймешь! Короче, сели мы втроем за стол. Друг на друга смотрим.

– Ну, чего молчите-то? Людмил, ты как, пойдешь за него?

– Я не против, пойду. – А что из себя кого корчить-то, думаю. Если сейчас и опозорюсь, так никто ж об этом не узнает. Уж будь что будет.

– Ну, а ты, Зигмунд? Как тебе наша Людмила?

И тут вдруг наш Сигизмунд как заговорил, заговорил, без остановки. Видно, молчать-то устал. Я-то, когда его полы драила, все песни пела, чтоб с ума не сойти. А он все молчком, все молчком. Вот, видно, все у него и выплеснулось. Слушаю и не пойму, не то ругает, не то хвалит. Не то берет, не то нет. Ужас, прям как приговора суда ждала. С трудом дотерпела, пока Надежда переводить начала. Она мне вроде кивает, а он ей для перевода даже слова вставить не дает. Во мужик какой разговорчивый оказался!

– Ну, Людмил, с тебя пол-литра! Говорит, о такой бабе всю жизнь мечтал. Будет, говорит, тебя любить и уважать и ребеночка твоего никогда не обидит!

– Он же так долго говорил, Надя? Еще-то что?

– А я что, понимаю, что ли? Видала, как частил. Но основная мысль – берет. А там по ходу разберешься. Сама-то как, ничего хоть он?

– Да я пока особо-то тоже не разобралась. Но жить с ним точно можно. Приспособлюсь!

Ну вот, перевезла мальчишку своего. И вот уже четыре года вместе живем. Нормально. Думаю, кое-какие женщины мне еще и позавидовать могут! А то, что я языка поначалу не знала, так это, может, наш союз даже и спасло. Вот он прибежит в дом, встанет передо мной и что-то там по-своему кричит, кричит. А я ж ничего не понимаю. Ну, он покричит, покричит да и уйдет. А так, если бы понимала, может, он как-то меня уж очень обидно обзывал. Сейчас уже курсы закончила, немного говорю. Да и Колька мой уже по-немецки шпарит, если надо, все мне переведет. И между собой у них отношения хорошие. У Зигмунда детей никогда не было, и он, конечно, ко всяким шалостям шумным непривычный. Ну мы особо его стараемся не раздражать. Если Колька расшалится, бывало, я его сразу на улицу. Не нервируй, говорю, дядю Зигмунда. Или, может, опять в нашу деревню захотел? Забыл, кто тебе железную дорогу купил? Это я когда Кольку-то привезла, он ему такой подарок сделал. Может, баловать его не балует, все-таки не родной отец. Но справедливый. У меня как у матери на него обиды за сына никакой нет.

– А с соседями какие отношения?

– Хорошие. Такие люди приветливые, все улыбаются. Я сначала думала, знаешь, что так, для порядка, а так мы их даже раздражаем. А когда Колька в первый класс пошел, они вдруг все пришли его поздравить, и каждый подарок подарил. Знаешь, прям до слез! Я и думать не могла, что кто-то из них знает, что у нас первоклассник. Вот они, знаешь, очень внимательные. Колька у нас на улице самый маленький оказался. Так он постоянно с какими-то подарочками с улицы бежит. То тетя Марта пирог испекла, то тетя Густава яички покрасила… Нет, я не жалею, что уехала. Конечно, скучаю, конечно, охота поговорить со своими. И привыкать нужно было, и приспосабливаться. Но что у меня было-то? Жалеть-то о чем? И маме теперь помогать могу как следует. Главное, чтоб сейчас с ней ничего плохого не случилось. Она тоже благодаря Зигмунду только-только жить по-человечески начала.

Мне неинтересно с кем-то знакомиться в самолете. Это надо же и про себя рассказывать. А я в самолете люблю слушать.

Такие рассказы мне мозги промывают. Понимаешь, как у всех все бывает по-разному. Начинаешь больше ценить то, что имеешь. И учишься правильно оценивать, если что другое предлагают: а нужно ли мне это? И именно в самолете уже точно понимаешь, что нужно, а что не нужно.

Где-то я читала, что лучший совет – это исповедь. И вот, слушая рассказы совершенно разных людей, я словно примеряю на себя разные жизненные ситуации. И думаю о своей жизни, о себе, и как лучше поступить в том или другом случае. И вдруг ответ приходит сам собою. И я окончательно принимаю абсолютно правильные решения. Полет в самолете дает мне на это время. Все переварить, все продумать и обдумать.

Знакомиться мне некогда и не хочется отвлекаться от своих мыслей. Это того не стоит.

Так что, может, и нет ничего неприличного в том, чтобы познакомиться в самолете. Но я этого делать не буду.

По женской линии

Мой Эдмон Дантес

Дядя Миша был судовым врачом. И мы с сестрой всю жизнь были в него влюблены. Нет, неправильно. Влюблена была сестра. Я только так, как всегда, за компанию.

Сестра – это святое, это вслух можно сказать, что все, что она делает, нам не интересно. Ну а на самом деле, естественно, следуешь за ней шаг в шаг. Что она читает, туда и мы заглянем, что она слушает, тем и мы восхитимся. Если сегодня она будет восхищаться дядей Мишей, выбора у нас нет и другого пути тоже.

Хотя, безусловно, дядя Миша заслуживает восхищения. Я бы тоже в него влюбилась, только мне зачем, мне это совсем ни к чему. Только чтобы сестру поддержать. Но в принципе, конечно, вариант что надо.

Во-первых, красив. Ну просто очень красив. Эдмон Дантес, по-другому и не скажешь. Высокий мужественный брюнет. Ну, если уж не Эдмон Дантес, то, по крайней мере, Вячеслав Шалевич. Просто актер из фильма.

Потом, все-таки врач. А врач – это все знают – немного из другого круга. И врачи эти, они что-то такое знают про нашу жизнь, что остальным неведомо. Превосходство явное.

А дядя Миша не просто врач, он врачом служит на огромных кораблях, то есть, по-нашему, еще и моряк, а по-моему, так просто почти что капитан. Только лучше. Все-таки капитан – это военный, а врач – это интеллигенция. И при этом эта интеллигенция не просто оперирует в провинциальной больнице, а постоянно ходит в плавание, причем в заморские страны.

И еще было одно достоинство у дяди Миши. Он был неженат. Да, конечно, уже не юн, и такие мужчины, как правило, нас с сестрой не интересовали. Но этот был каким-то другим. И еще – он был другом наших родителей.

Наши родители – сибиряки – люди на редкость душевные и гостеприимные. И друзья у них все как на подбор, такие же. Все заводные, рассказчики прекрасные. И есть им дело до нас с сестрой. То есть не только с родителями общаются, но и на нас времени хватает. И подарки нам обязательно привозят.

Дядя Миша привозил подарки заморские, это всегда было что-нибудь из ряда вон. И не просто жвачка. Например, колготки тонкие цвета необычного, или купальники, или перчатки какие-нибудь. Все это вызывало небывалую зависть наших подруг и возносило нас на недосягаемую высоту.

Но все это было не так важно. Главное, дядя Миша был необыкновенный рассказчик. О морях и заморских странах рассказывал часами. Интереснее любого кино. Потому что это была абсолютная правда. Человек сам видел, сам испытал.

– Эх, Наталья, расти быстрее. Ну сколько стран объездил, сколько морей избороздил, нигде такой красивой девчонки не видел. Вырастешь, сразу женюсь на тебе. Даже вот сейчас и искать ничего не буду.

Наташка краснела до ушей.

– Дядя Миша, а вы сейчас женитесь! Она уже давно не растет, думаю, уже и не вырастет. Она как в двенадцать лет перегнала всех в классе по росту, так и все. Вот за два года ни на сантиметр не выросла. Так что женитесь. Больше все равно не вырастет!

Дядю Мишу смешила моя детская наивность.

– Мы ж не в мусульманской стране, Аленка, живем! У нас браки разрешены с восемнадцати лет. Наталья, сколько тебе – четырнадцать?

Наташа могла только мотать головой.

– Уже четырнадцать с половиной, – поддерживала я сестру что было сил.

– Ну вот, осталось каких-то три с половиной года. Родители, вы как, кстати, не против?

– Мы, кстати, пока еще не «за», – вставляла наша мама. – Ты же, Мишка, все время в плавании. Тебе сколько лет уже, тридцать пять? И до сих пор не женат. У тебя же на берег сойти даже ради этого времени нет. То Куба, то Австралия. А когда на побывку приезжаешь, у тебя сил ни на что не хватает!

– Ну на вас же время всегда есть, Тамар, ну ты это зря. Ну скажи, когда это я к вам не приходил, когда из плавания возвращался?

– Да, хорош муж! Три раза в год видеть его по неделе. Все, Мишка, не дури девчонкам голову. Думаю, быть твоей женой – счастье небольшое. Приехал, пыль в глаза пустил, на белом лимузине прокатил, подарками осыпал. А дальше что?

Мы с Натальей слушали маму, раскрыв рты. А дальше нам было и не надо. Это целых три раза в год. Да по неделе! Да на белом лимузине. Разве может быть счастье большее? О чем еще мечтать-то? А вот это самая настоящая мечта и есть. И больше в жизни ничего не надо.

Дядя Миша видел наши восхищенные глаза и хохотал еще больше.

– Вот видишь, Томка, ты мне, сама того не желая, сейчас еще большую рекламу сделала. Ну, Елену мне, конечно, точно не дождаться. Тебе, Аленка, семь?

– Я бы вас, дядь Миш, всю жизнь ждала. Но уступаю место старшей сестре. Я на заднем сидении в лимузине буду. Можно?

– Можно. Все, девчонки, решено. Три с половиной года не срок, всего-то десять раз в плавание сходить. Аленка на заднем сидении в лимузине сидеть будет. Ну а ты, Наташа, на переднем, как королева. Нет, ну правда, ну зачем мне нужна какая-то тетка чужая? Я и не знаю ее совсем. А тебя, Наталья, знаю с пеленок. Мама у тебя вон какая труженица. Отец – мой друг закадычный. Не одну бутылку с ним распили. Нет, даже не отговаривайте меня. Решение принято. Исполняется восемнадцать лет, – прихожу с огромным букетом. Ну, выгоните меня, значит, выгоните. Значит, такая моя судьба. Значит, так и буду плавать вокруг Земли.

Наташка сидела, затаив дыхание. Я радовалась перспективе три раза в году кататься на лимузине, мама качала головой. Ей эта затея не нравилась. Беззаботно подливали себе вино только дядя Миша и папа. Дядя Миша продолжал развивать матримониальную тему, папа воспринимал это все как шутку.

После таких вот посещений нашего общего друга мама пыталась как-то со всем этим разобраться:

– Натуля, я надеюсь, ты это всерьез не воспринимаешь? Ты ж понимаешь, дядя Миша шутит.

– Ничего он не шутит. Сколько лет об этом говорит. Вы его когда-нибудь с девушкой видели? Никогда. Это потому, что он всю жизнь влюблен в меня!

– Николай, – мама призывала папу, – ты послушай, что она только говорит. Ну это же уму непостижимо!

– Что, значит, я некрасивая?! Я знала, меня никто и никогда не полюбит.

Огромные глаза сестры начинали медленно наливаться слезами.

– Ой, да почему же не полюбит? Только при чем здесь дядя Миша? Он тебя старше на двадцать лет. Что у вас с ним может быть общего? Не женат он, потому что ему было просто некогда. Его же нет никогда. А на корабле – одни мужчины. А в Москву он когда приезжает, дел много. Ну посмотри, что у него за жизнь? Нужна она тебе? Разве это семья нормальная. Семья – это когда все вместе. А это так – пыль в глаза!

– Мама, он такой красивый! Эдмон Дантес! Это ж мне все завидовать будут всегда. И я его любить буду всю жизнь!

– Коля! Скажи что-нибудь. – У мамы опускались руки.

– Послушайте, что вы тут все сейчас обсуждаете? Глупости какие-то. Даже про это думать сейчас не буду. Наталья, не забивай себе голову и вообще, неси дневник, что-то я давно его не видел. Тамара, что у нас на ужин? Алена, где мои сигареты?

Папа умел вовремя прекратить споры, быстро переключить нас на совершенно другие дела. И через полчаса все уже не вспоминали про дядю Мишу. Мама накрывала на стол. Папа объяснял Наташке параграф из истории, я крутилась у всех под ногами.

Родители про будущую свадьбу не помнили, мы с сестрой не забывали никогда, изредка это предстоящее событие с восторгом обсуждая.

Известие о дяди-Мишиной женитьбе прогремело, как гром среди ясного неба. Он позвонил папе и рассказал, что с холостяцкой жизнью покончено. Поскольку они оба с невестой не юны, свадьбу не играли, просто расписались в городе, из которого дядя Миша был родом, и все. Избранницей дяди Миши стала артистка цирка, наездница. Познакомились они в какой-то компании. У нее как раз был перерыв между гастролями, у него – между плаваниями. Рассудили оба, что времени на ухаживания у них нет, лет обоим уже немало, друг другу они очень понравились. Что-де время-то тянуть. Расписались в присутствии друзей Бэлы (так звали невесту), цирковых, и каждый уехал в свою сторону.

Эту новость, как что-то интересное, но не имеющее к нам прямого отношения, папа рассказал за ужином. Сестра сначала перестала есть, замолчала, потом пулей выскочила из-за стола.

– Николай, ну как ты мог? Надо же было хотя бы предупредить, – мама укоризненно смотрела на папу.

– Тамара, не придумывайте вы! Что вы развели тут сопли какие-то. При чем тут Миша? Какое Наташа могла иметь к нему отношение? Что вы, в самом деле? Человек – наш с тобой ровесник. Ты что, объяснить ей, что ли, не могла? С чего это эти бессмысленные переживания?

Папа со своей мужской позиции не мог понять ни Наташу, ни маму, ни меня. А мне тоже было за сестру ужас как обидно. Нет, ну как он мог?! Ну никто ж его за язык не тянул, никто с ним не кокетничал. Он же сам говорил «женюсь», сам даты устанавливал. Наташку настраивал. А она же верила, ждала! И я верила. И про лимузин мечтала.

Наталья рыдала неделю. Мы с мамой ее успокаивали. Папа ругал маму: де неправильно дочерей воспитываешь, вбивая им в головы всякую романтическую дурь. Наташке было пятнадцать лет.

На окончание школы дядя Миша прислал Наташе из Франции потрясающий материал на выпускное платье. Купил в Париже и выслал прямо из Марселя, напомнил о Мерседес и Дантесе: не все невесты дожидаются своих женихов, но кто сказал, что они от этого становятся менее счастливыми? Платье получилось шикарное, такого не было ни у кого. Наталья была в нем настоящей принцессой. Практически Мерседес. Или лучше. Такой же красивой и такой же печальной.

Еще долго имя дяди Миши было у нас под запретом, Наталья не хотела о нем слышать, он практически не появлялся в нашем доме. Родители теперь сами ездили в гости к нему и его жене Бэле в тех редких случаях, когда те не были на гастролях или в плаванье, и оба оказывались дома.

Дядя Миша так никогда и не узнал, какой трагедией обернулось для юной девочки его шутливое обещание. Думаю, не очень хорошо понял, что произошло, и наш папа. И только наша мама была рядом и, как могла, поддерживала своих дочерей. Одну с неразделенной любовью, другую – переживающую за компанию.

На лавочке подле подъезда

– Никогда не звони мальчикам первой, – Ястребов смотрел на меня в упор.

«Вот ведь зараза», – пронеслось у меня в голове. И главное, сразу понял, что я мальчику собираюсь звонить. Я, конечно, минут пять в его присутствии на телефон задумчиво смотрела, с мыслями собиралась, а когда, наконец, набралась смелости и поднесла к уху телефонную трубку, вот такое услышала.

Трубку я немедленно положила обратно на телефон, чем выдала себя с головой. Ястребов усмехнулся и опять повернулся к книжной полке.

И чего я всполошилась? Выдала себя теперь с потрохами, надо было хоть какой-нибудь номер набрать, что-нибудь сказать: «Але, але, Риту позовите. Ах, нету? Ну и ладно!» А так сразу этот противный Ястребов догадался, что, действительно, я собиралась звонить мальчику.

Тоже мне, учитель. Зачем пришел? Книжки папины почитать? Вот и выбирай себе. Вон их сколько, целая стена полками книжными занята. На любой вкус. И каждый месяц новые добавляются. Есть такая льгота у моего дорогого папы, все новые книжки приходят нам в информационном списке, и родители покупают понравившиеся новинки. У Михаила Ястребова таких льгот нет, и он по-соседски заходит к нам. Благо, живем на одном этаже.

Терпеть не могу взрослых, которые поучают детей, причем чужих. Хотя, понятное дело, кого ему теперь поучать, его Лешку Верка увезла при разводе. Вот Ястребов теперь за соседских детей и взялся. Настроение на целый день испортил. Я встала с дивана, одернула короткий халатик и неторопливо пошла в свою комнату.

– А книжек новых не было, – ядовито бросила я в сторону Ястребова.

– Так я и старые у вас еще не все прочитал. – Ястребов улыбнулся мне: – Лен, ты чего, обиделась? Я ж тебе как друг. Ты девчонка симпатичная, за тобой мальчишки табунами сами бегать должны.

– А они и бегают.

– Так и хорошо.

Я гордо взяла с полки «Солярис» Станислава Лема, про себя думая: «Тоже мне, друг нашелся». Сколько ему лет? Тридцать пять? Почти как мой папа.

– Читал?

– Да, а ты нет?

– Еще чего, давно уже прочитала; так, пойду, полистаю.

Настроение Ястребов мне подпортил, хотя он же прав, я и правда собиралась звонить своему однокласснику и все никак не могла придумать причину. Уроки спросить? Так он никогда домашние задания не записывает. Про то, будет ли завтра физра? Так почему Самохваловой не позвонила? И вот вроде придумала. Решила спросить его совета, что мальчишкам на 23 февраля подарить? Ну, а тут разговор завяжется, может, и он меня про что спросит.

И так я все чудненько придумала, а тут на тебе, Ястребов. Самый умный. В своей жизни не разобрался, а другим советует. И потом, как он выглядит в последнее время? Где его джинсы, где модная длинная стрижка? Очки темные? Ну ладно, дома они вроде как ни к чему. А все равно. Мужик и мужик.

Правильно от него Верка сбежала, хотя парой они, конечно, были красивой. Загляденье просто, ничего не скажешь. Просто два киноартиста.

Жили Ястребовы на нашей лестничной площадке, прямо напротив нас, и квартиры у нас были одинаковые, трехкомнатные. Въехали мы в новый дом одновременно, в 1970 году. Ястребовы переехали из старого барака, а у нас папа новую квартиру от работы получил. Папе, правда, и на Калининском проспекте предлагали, но они с мамой съездили, посмотрели и отказались. Что это задом в виде книжки? И потом, сплошной же проспект! А где двор, где девочкам гулять? Родители приехали из Сибири уже десять лет как, а с московской экологией так и не свыклись. Я родилась уже в Москве, могла бы и в высотном доме-книжке на Калининском жить. Ну да ладно, зато у меня школа хорошая.

Семья у Ястребовых, как и у нас, не маленькая. На время переезда это были: Михаил – наш читатель тире учитель, его жена Верка, их трехлетний сын Лешка, мать Михаила Анна Степановна и ее старшая сестра Мария Степановна. Сестры уже много лет трудились на кожевенном комбинате, как и многие жители нашего многоэтажного и многоквартирного дома. Собственно, от этого комбината они квартиру и получили. Наверное, на Калининском проспекте сотрудников кожевенного комбината встречалось не так много. Но мне наш дом нравился. Люди все отзывчивые, приветливые, жили весело и дружно.

Так что вышло, что на одного маленького Лешку было сразу две бабушки. Обе в ребенке души не чаяли и всю дорогу на лавочке осуждали его молодых и непутевых родителей. Но Михаила не так чтобы сильно (все ж он им родня), а вот Верке доставалось по первое число. И ничего не делает, только мажется с утра до ночи, и руки не из того места растут, и так далее, и тому подобное.

Я тоже частенько посиживала на той самой лавочке подле подъезда. Такое порой узнаешь! Правда, и мою собственную семью соседки иногда полоскали, забывая, что я кручусь под боком. Только что про нас особо расскажешь? Мама все время бегом, сумки наперевес, опять же учительница, человек уважаемый по определению. Папа все время в галстуке, с портфелем, ну, правда, бывает, что и под градусом, но это в каждой квартире бывает. И в нашей уж никак не чаще, чем в других. Все-таки вокруг люди, взращенные на кожевенном производстве.

Вон у тети Светы с первого этажа мужа регулярно, раз в полгода, милиция забирает. Вообще чума. Сначала дядя Петя за ней гоняется. Всему дому слышно, как тетя Света орет. Потом машина милицейская приезжает, тут уж мы все посмотреть выбегаем, – почти что свадьба! Сначала дядю Петю два милиционера под обе руки ведут, он ничего, веселый, следом тетя Света с подбитым глазом и в слегка порванном халате. В одной руке пятилетний сопливый Ванька, в другую семилетняя зареванная Сонька вцепилась.

Я каждый раз на них удивляюсь. Моя мама никогда бы вот так на всеобщее обозрение не вышла, а уж если бы вышла, то хотя бы халат зашила предварительно. А уж мы с моей сестрой Наташкой точно бы не пошли. Еще б была охота в таком представлении участие принимать! И стоит эта Света с таким скорбным лицом, прямо рыдать охота. И что? Через неделю ее Петя возвращается, и они под ручку на базар ходят. И чего тогда цирк устраивать? Непонятно мне. Или живите вместе, или не живите. А она то орет, что он дурак недоделанный, то вперед забегает, в глаза ему заглядывает.

И пусть наши бабки на лавке говорят что угодно, только на Ястребовых смотреть приятно. Они не обзываются, все время в обнимку ходят. Оба высокие, красивые, в джинсах. У Верки длинные волосы по ветру развеваются, Михаил на нее влюбленно смотрит.

– О, пошли, пошли… А ребенка опять на бабок кинули. – Анна Степановна криво улыбнулась в ответ на царственный жест Верки, мол: «Пока, рано не ждите».

– А вы-то на что? Вам же что-то делать нужно. – Маринкина бабушка, Наталья, вступилась за молодых, отнеслась к ним без особого осуждения.

– А чего шляться-то? Чего шляться? Вот и сидите дома, вон телевизор есть, с Лехой в зоопарк сходите, диафильмы покрутите. Нет, размажет по лицу краску свою, живого места не увидишь, на «платформы» свои встанет, как не свалится, и пошла задом вертеть.

– Да у нее и зада-то нет! – решила я вступиться за Верку. – От шеи сразу ноги.

Мне в мои десять лет Верка казалась неописуемой красавицей. Во-первых, ноги. Ну, действительно, от ушей, и потом, затянутые в такие джинсы! Господи, где эти люди берут джинсы?! Да такие длинные, по полу волочатся, а Верке не жалко. Во-вторых, волосы. Ну просто Марина Влади! Эти бабки ей, конечно, завидуют. Даже если они когда-то и были молодыми, в чем я крупно сомневаюсь, таких роскошных волос у них не было никогда.

– Всю получку на свои шампуни изводит. Виданное ли дело, каждый день башку свою стирать, а потом в духовке сушить?! Пожар же приключиться может, – докладывала Степановна вечерами на лавочке про обстановку в семье.

Ага, мотала я себе на ус, стало быть, голову нужно мыть каждый день и не каким попало мылом, какое в ванной найдешь, а особенным шампунем. Правда, мои волосы, завивающиеся в разные стороны, такими идеально прямыми никогда не сделаешь. И потом, цвет. Волосы у Верки были абсолютно платинового цвета.

– Крашеная? – интересовались у Степановны соседки по лавочке.

– А кто его знает, – уклончиво отвечала та.

Из чего я сделала вывод – волосы у Верки свои. Уж если бы она их красила, мы бы узнали первыми. Анна Степановна бы доложила, и что за краска, и почем Верка ее берет, и сколько в той краске сидит. Нет, стало быть, свои. Вот богатство.

Периодически Верка царственным жестом откидывала прядь волос назад, чтобы показать народу красиво накрашенный ярко-синими тенями глаз. Другой глаз так и оставался навеки под волосами. Но даже если бы Верка была одноглазой, это бы ее никак не испортило. И потом, может, ей краски на второй глаз жалко, а так она один глаз распишет, прям как Васнецов, встанет на платформы, – и пошла, красиво покачиваясь и положив руку на талию Ястребова.

Миша Ястребов был частью антуража. Просто Верка, сама по себе, не была бы столь привлекательной, и, видимо, она это понимала. А опираясь на высокого, стройного Михаила, тоже в джинсах, тоже с модной прической, она приобретала законченный вид.

Все оглядывались на эту пару. Иногда они сразу из подъезда выходили в темных очках.

– Не спотыкнитесь! – орала им вслед Степановна.

– Свят-свят, – дергала ее за рукав бабушка Наталья, – твой же сын!

– Он ничего, удержится!

Уж не знаю, что там у них случилось, что произошло, только как-то посреди ночи мы проснулись от страшного грохота на лестничной площадке. По звукам было похоже – дрались мужики. Причем периодически кидая друг друга прямо на нашу дверь. Мои родители стояли под дверью и не знали, что делать.

– Давай милицию вызывать, – мама спросонья давала папе ценные советы.

– Подожди, мне кажется, это у Ястребовых. – Папа понимал: если это дело семейное, то сразу вмешиваться не стоит, и уж тем более не стоит вмешивать чужих людей.

– Неужели Верка Анну Степановну побила, – пыталась шутить я, но всем было ясно – тут дело серьезное.

Папа дождался, когда драка переместилась к другой стене, и быстро открыл дверь. Я выглядывала через плечо. Поскольку папа дверь быстро за собой захлопнул, мне удалось увидеть только то, что дерется никакая не Верка, а наш Ястребов и еще один парень с ярко-рыжей копной волос. При этом они поливали друг друга невесть какими ругательствами.

Видимо, присутствие папы их охладило, во всяком случае, молодые люди перестали прикладывать друг друга к нашей двери, а через некоторое время папа вернулся, под руку ведя Михаила. Мама охнула и побежала за бинтами и зеленкой.

Папа строго сказал:

– Ничего не надо, ложитесь спать, а мы с Мишей на кухне посидим.

Мама с папой никогда не спорила, быстро закрыла дверь на кухню, разогнала нас с сестрой по кроватям и сама пошла в спальню. Сначала я слышала шум открывающейся двери холодильника, потом звон рюмок, через какое-то время громкие всхлипы Михаила и папины речи на повышенных тонах.

Я недоумевала, что могло произойти? За что нашего чудесного соседа Ястребова избивал этот рыжий тип, и почему не заступалась Верка?

Мне кажется, я вообще впервые Ястребова видела одного, без висящей Верки на плече, и сразу он показался мне не таким интересным. То есть я эту расстановку сил всегда чувствовала тонко: не Михаил украшал Верку, а она его, и без нее он обычный, ничем не примечательный мужик, еще и немного побитый. Ну жизнь! Через какое-то время из кухни послышалось громкое папино пение:

– Доченьки, доченьки, доченьки мои! Где ж вы, мои ноченьки, где ж вы, соловьи!

Вертинского папа пел, когда выпьет, исключительно с горя. Вот если запевал Изабеллу Юрьеву: «Сашка, ты помнишь наши встречи», – так это с радости, а если «Доченьки», то это от слез. Видать, плохи дела у Михаила, – с такими мыслями я и уснула.

Утром вся семья, несмотря на ночное представление, торопилась на работу. Я пыталась выяснить, остался ли в живых тот рыжий парень, и кто же все-таки был прав, и была ли причина, чтобы вот так нам дубасить в дверь. Чуть с петель ее не сорвали. Родители отделывались ничего не значащими фразами:

– Ой, некогда!

И чего это некогда? Под такое-то дело можно и школу пропустить, но все до конца выяснить. Пыталась рассказать маме про то, что и живот болит, и голова кружится. Но поняла, что никто не реагирует. Выход один – после школы сразу на лавку садиться, там все и узнаю.

Из школы бежала бегом, и не зря. Анна Степановна уже вовсю давала интервью. Она даже не сидела на лавочке, а, подбоченясь, стояла напротив.

На скамейке, чисто в партере, расположились тетя Света, бабка Наталья и бабушка Гришки, соседского мальчика, живущего в квартире над нами. У мальчика судьба непростая, он учится в музыкальной школе. Сначала на него бабка долго орет, потом, судя по топоту, Гришка долго от нее носится по квартире, потом плачет, а потом начинает играть гаммы. Слышимость у нас прекрасная, это вам не Калининский проспект. Подневольный ребенок, вроде меня.

Я сбоку пристроилась на лавочке, чтобы особо не привлекать к себе внимания. Выгонят еще. Но никто на меня внимания особого и не обратил. Все слушали Анну Степановну.

– И тут этот клоун заявляет: «Ваша Верка скоро от меня родит!» – Анна Степановна обвела всех нас торжествующим взглядом. Остановила удивленный взгляд на мне. Я привстала:

– Здрасьте.

Сначала Анна Степановна хотела меня выдворить, это я прям по ее взгляду прочла, потом, видимо, решила, что я ж – основной свидетель, это ж об мою дверь ее сына вчера колотили, и нехотя мне кивнула.

– Так вот, говорит, собирай, Верка, свои вещи. Машина, говорит, внизу. А? Какова? За машину продалася! Видали бы вы этого типа. Рыжий, волосы в разные стороны, шнобель почище нашего рубильника, страх один. Нет, все из-за машины. Даже вещи брать не стала, схватила Лешку и бегом.

Тетя Света покачала головой:

– Да уж, поди, все ж не из-за машины. Вон как обнимались-то при всех. Такая любовь, аж завидно было.

– Эх, – Анна Степановна сплюнула на пол, – нашла, чему завидовать. Твой вон в вытрезвиловке отсидится и опять – голубь мира, по базару с тобой под ручку ходит и ни на какую машину тебя не променяет.

– Этот-то точно не променяет, кто еще его оплеухи терпеть будет. Светка вечно по базару с фингалами ходит, – вставила Гришина бабушка.

– А это уж не ваше дело, – насупилась Светка.

– Да бросьте вы! Не тебя, Светка, сегодня обсуждаем, до тебя еще доберемся, погоди ты. Тут про Верку разобраться охота, чего ей недоставало, – как всегда, обстоятельная бабка Наталья смотрела в корень. Она на нашей лавочке всегда брала на себя роль беспристрастного арбитра.

Ой, ну как же я вовремя подоспела, все сейчас из первых рук узнаю. Из школы бежала бегом, куртку по дороге застегивала, даже сменку не переобула, так по лужам в сандалиях и летела. И вот вам, пожалуйста, не зря.

– Говорит, со всеми нами мучилась, а с Михаилом из жалости жила. А теперь к ней любовь нагрянула.

– Ты глянь, какова зараза! – не выдержала бабка Наталья.

И мне стало обидно за Михаила: неужели прямо так и сказала, да еще и при всех? Ну, действительно, а что тогда целовалась и обнималась? Нет, что-то тут не то. Не может этого быть. Какой-то рыжий, какой-то автомобиль. И потом же, Лешка! Ну понятно, эти две бабушки – Анна Степановна и Мария Степановна, – обе не сахар, ну и что? У нас в доме у всех семьи большие, все живут с бабушками, с дедушками, с тетками разными. А как иначе? А кто за детьми смотреть будет? Семьи и должны быть большими, на то они и семьи.

И потом, они же все время где-то шлялись (по версии Анны Степановны), Верка с Михаилом. Какие же это мучения?

Совершенно некстати подошла моя мама.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

В книге в виде коротких практических советов раскрыта изнанка реальной власти. Труд предназначен для...
Святому мученику Трифону молятся об избавлении от нечистых духов и отыскании работы, если кругом неу...
Сборник стихов инока Всеволода о Святой Горе Афон – достойное продолжение доброй дореволюционной тра...
В этой книге рассказывается о жизни и многочисленных прижизненных и посмертных чудесах святого велик...
В книге представлен один из шедевров западноевропейской литературы средних веков – Тристан и Изольда...
Рыбалка – популярный вид отдыха россиян. В данной книге рассказывается о всех современных видах рыбн...