Частная клиника Ронина Елена

Родовое гнездо

Рассказ

Рита работала в доме престарелых на Лихтентайлер аллее уже два года и продолжала относиться к этой работе как к избавлению. Целый год работы в хосписе сделал свое дело. Невероятно трудно закрывать человеку глаза, провожать в последний путь. Да, она с самого начала знала, что пациенты никогда не уйдут своими ногами из этого последнего пристанища: это невозможно, диагноз поставлен, приговор объявлен. Знать-то знала, но привыкнуть не могла. На ее бывшей родине не принято говорить пациентам о роковом диагнозе. Знают родственники, а больного берегут. В Германии не так: говорят все, всем и сразу. Для Риты самое страшное было – выдержать первый взгляд. Взгляд человека, который знает. Обречен, впереди – пустота. Нужно доживать некий срок.

В хосписе работало много бывших русских. Их брали даже не потому, что работа тяжелая. Бывшие соотечественники работали, проявляя сердечность, немецкое начальство про это знало и ценило. Платили тоже хорошо, по справедливости. А вот нервы не выдержали. Ну как смириться с тем, что вчера еще держала за руку и слушала рассказы о молодости, о детях, о том, как БЫЛО. Умывала, причесывала, кормила с ложечки, уже видела в старике практически деда. Но проходило время, и именно она закрывала ему глаза. В больнице эмоциям не позволяла брать над собой верх. Шла домой, выпивала бокал красного вина и ревела белугой.

Ну почему? За что? Такой хороший человек! В эти минуты радовалась, что своей семьи нет, – все равно конец один. Тогда к чему все это?

При первой же возможности Рита перешла работать в Дом престарелых. Ехать дальше, но график работы очень удобный. Два дня в центральном корпусе больницы она трудилась главной медсестрой, а два дня посещала стариков на дому. Больничные старички, в основной своей массе, были ходячими и особых хлопот не доставляли. Некоторые были настолько активными, что даже пытались за Ритой ухлестывать. Смешные они, эти немцы. Расшаркиваются, долго подводят к теме, чтобы узнать, замужем она или нет.

Она не замужем: два брака за спиной показали Рите, что одной ей лучше. Детей она иметь не могла, поэтому избегала детских лечебных учреждений, а вот по отношению к старикам не испытывала ни брезгливости, ни раздражения. Она их любила.

Рита посмотрела на часы и набрала телефонный номер.

– Доктор Вагнер, я приеду завтра. На машине.

– Да-да, милая. Я все помню. – Голос на другом конце провода дрогнул.

– Все будет хорошо, доктор Вагнер, – Рита постаралась, чтобы голос звучал увереннее. Ну что делать? Старик больше не может жить один. Ее регулярных приходов уже недостаточно.

Какая странная штука жизнь. Безжалостная и несправедливая. Или наоборот? Доктор Вагнер был ее любимым пациентом. Каждый раз после обычных процедур Рита просила разрешения посмотреть семейный альбом. Она переворачивала тяжелые страницы, а старый доктор вспоминал очередную историю из своей жизни. Да, здесь, в их чудесном доме, ему будет одиноко, но он привыкнет; завтра она поможет ему собрать вещи, и они обязательно возьмут альбом.

Доктор Клаус Вагнер тяжело встал с кресла и медленно направился в сторону кухни. Старинные часы на стене в гостиной пробили одиннадцать часов – время утреннего кофе. Нет, не потому он поднялся, что ему захотелось кофе, просто это вошло в привычку. Сейчас он пойдет на кухню, разведет себе кофе из баночки и сделает маленький бутерброд с сыром. Раньше это был аппетитный горячий бутерброд с сыром, ветчиной и тонким слоем масла. Именно такой делала в тостере Вильгельмина. Но вот уже три года Вильгельмины нет, а он все делает себе этот бутерброд и готовит кофе. По привычке или в память о былых годах? Правда, это будет совсем другой бутерброд и другой кофе.

Раньше, в их прежней, совместной жизни, он просыпался раньше всех, в полшестого утра, садился на велосипед и ехал к булочнику на Вернер-штрассе. Булочник выходил встречать его на улицу, завидев издалека.

– Морген, доктор Вагнер. Как ваше здоровье? Жена? Дети? Ваш заказ уже готов, как всегда. Булочки только достал из печи. Все свежайшее.

– Морген, господин Краузе. Вы, как всегда, очень внимательны. Дети ждут ваших булочек. Да и жена довольна. О своей сестре не волнуйтесь, она идет на поправку. Думаю, в среду можно будет ее из клиники забрать. И не благодарите меня, – строго прибавлял он, – я не сделал ничего сверхъестественного, Симона – здоровая женщина с прекрасным иммунитетом.

Мужчины с чувством пожимали друг другу руки, и, расплатившись, Клаус ехал домой. На руле велосипеда висел вкусно пахнущий свежим хлебом пакет. Вильгельмина любила булочки с тмином, а Юрген – с маком, близнецам было вообще все равно, что есть, Хильда же, напротив, предпочитала обычный французский батон. Она любила намазать его тонким слоем масла, а сверху – вишневым джемом. И больше никогда ничего другого не ела на завтрак. Мать возмущалась, но ничего не могла сделать: дочь с детства была упрямой.

Воспитать четверых детей – это вам не шутка. У каждого свой характер, свои привычки. Самыми неприхотливыми были, как ни странно, близнецы. Может, потому, что самые маленькие. И родились они уже тогда, когда в семье росли двое детей и установились свои порядки, традиции.

Труднее всего было со старшей, Хильдой. И что за характер? В кого? В последнее время, думая о рассыпавшейся семье, доктор Вагнер все больше приходил к выводу, что дочь пошла в него. И потому произошел этот ужасный разрыв. И врачом стала, как отец, и возражений не терпела.

Сын – другой. Мягкий, добрый, он был очень близок с матерью. Потерять его первым было страшной утратой. Вильгельмина не выдержала этого удара. Именно после смерти Юргена она стала растерянной, забывчивой, а потом появился этот страшный диагноз – болезнь Альцгеймера.

Клаус нетвердой рукой открыл дверцу навесного шкафчика и достал банку с растворимым кофе. Никогда они с женой не признавали этого напитка. А что сделаешь? Уже год, как он из-за больных ног самостоятельно не может спуститься на улицу. Продукты приносит молодая женщина, Рита. Конечно, он мог бы попросить и кофе в зернах, но руки уже не очень слушались, и он после того, как несколько раз опрокинул кофеварку и сильно обжегся, больше не стал рисковать.

Кофе из баночки заварил кипятком, добавил сливок из холодильника. Оттуда же достал батон, уже нарезанный на ровные квадратные ломти. Тоже Рита. Она хотела как лучше, чтобы у старика было меньше проблем. Или думала о себе? О том, чтобы ей легче было убираться в следующий приход. «К старости люди становятся желчными», – подумал про себя доктор Вагнер. Зачем он так? Рита прекрасно справлялась со своей социальной работой. Приходила вовремя, приносила продукты, немного прибиралась в его огромной четырехкомнатной квартире, всегда спрашивала, не нужно ли чего-нибудь еще.

Клаус старался справляться сам, но время шло, и силы неумолимо оставляли его. Это было страшно. Глазами бы сделал, а вот перестали сначала ходить ноги, а теперь уже не слушались руки. Два месяца назад Рита пришла в квартиру не одна, а с местным доктором.

– Господин Вагнер, как вы смотрите на то, чтобы вам переехать в квартиру на Лихтентайлер аллее?

Руки у доктора Вагнера от этих слов затряслись еще сильнее. Какая ирония! Самое красивое место в Баден-Бадене, где когда-то гуляли Тургенев с Виардо и Клара Шуман играла свои произведения для Брамса. И сейчас это излюбленное место прогулок туристов; они и не догадываются, что между вековыми дубами, прямо на берегу реки Ооз, расположился дом престарелых.

– Вы же сами понимаете, что прихода Риты два раза в неделю уже недостаточно. Артрит прогрессирует быстро, через пару месяцев, возможно, руки перестанут слушаться совсем, и вам понадобится круглосуточная сиделка. У нас вам будет лучше, поверьте мне. И вы же бывали у своего друга, господина Маттеса, видели, как ему хорошо, как он ухожен.

«Хорошо ему, потому что он уже давно ничего не соображает», – про себя подумал Вагнер, а вслух произнес:

– Уход в вашей клинике превосходный, не спорю. Доктор Хуммель, я могу подумать?

– Да-да, конечно. И поймите правильно, я ни на чем не настаиваю, это должен быть ваш выбор. Все продумайте, взвесьте, Рита будет к вам приходить, как и прежде. Если понадобится – каждый день. Только, поверьте, для вас лучше переехать к нам. Мы вас полностью обследуем, назначим поддерживающие уколы, капельницы. Все, что захотите, вы сможете взять с собой.

Доктор Хуммель обвел глазами большую гостиную, обитую дубовыми панелями. Картины в дорогих рамах, старинная мебель из натуральной ольхи, украшенная богатой инкрустацией. Безусловно, все это пациент не сможет взять с собой. Так, мелочь, небольшие шкатулки, пару фотографий, немного личных вещей. Но надежду лучше пациенту дать. И потом, у них действительно прекрасные условия. Каждому пациенту предоставляется маленькая квартирка. Небольшая гостиная и спальня. Естественно – ванная комната. Помещение очень чистое, светлое, окна выходят в парк, и пожилые люди слышат, как журчит Ооз, как резвятся дети на лужайке. Конечно, это не родное гнездо, что и говорить. Но это и не богадельня. Вздохнув, продолжил:

– У вас удивительный дом, доктор Вагнер. Я знаю, вы вырастили здесь четверых детей. Это ваша жизнь, ваша история. Но все когда-нибудь заканчивается.

Клаусу Вагнеру не нужно было ничего рассказывать: сам по профессии врач, он прекрасно понимал перспективы своего диагноза, давно и сам вынес себе страшный приговор. И все равно это бесстрастное и безжалостное заявление врача его немного покоробило.

В Германии так принято. Пациент должен знать свой диагноз. Когда-то от больных диагноз скрывали, говорили только родственникам, потом решили, что если человек не знает о грозящей опасности, то и не борется. Хотел ли бороться он? Сложно сказать. 87 лет, конечно, серьезный возраст, но жить человеку хочется всегда. Вот только для кого ему жить?

Уже десять лет, как нет с ними их милого Юргена. Клаус сам поставил ему диагноз и сам озвучил его сыну. Это было страшно. Юрген был не борец, он плакал, совсем расклеился и сразу приготовился умирать вместо того, чтобы бороться. А кому об этом диагнозе нужно было сказать? Матери? Матери, которая любила Юргена больше жизни… Сына не стало за полгода. До сих пор Клаус не мог простить себе этого шага. Зачем сказал? Но как было не говорить? Операция предстояла сложная, от Юргена требовалось подписать необходимые бумаги. Все оказалось бесполезным. А для матери смерть сына стала ударом, который она пережить не смогла.

Двойняшки Петра и Торстен давно жили в Штатах. Остались там после окончания университета. В родительский дом приезжали раз в два-три года, показать внуков. А что на них было смотреть? Клаусу они давно перестали быть интересны. Лохматые подростки в вечно вытянутых майках, постоянно жующие жвачку. Притом еще и не говорящие по-немецки. Нет, это не его внуки.

Еще когда была жива Вильгельмина, она как-то пыталась сплотить семью. А после ее смерти у него совсем пропала охота встречаться с этой далекой ему родней. Так что довольствовались открытками. И два раза в год Клаус получал посылки – к Рождеству и на День рождения. Теплые шарфы, пижамы и вязаные носки. Какое представление у детей осталось об их отце? Неужели они забыли, что он всегда был франтом? Из дома не выходил без бабочки или шейного платка. Даже когда уже не мог обходиться без своей трости, все равно неверной рукой завязывал на шее платок. Бабочка в последнее время тоже была не настоящей, – на резинке, как у первоклассника. При этих мыслях глаза у Клауса немного затуманились от навернувшихся слез.

Какая все-таки странная вещь – старость! Вот его сегодня не расстроили ни кофе из банки, ни бутерброд без свежей хрустящей булочки. А невозможность красиво завязать бабочку, как бывало, и вставить в кармашек пиджака платок в тон – привели к слезам.

И почему сейчас он вспомнил эту бабочку? Разве об этом нужно думать? К двум часам придет Рита. Только она не принесет ни квадратный нарезанный хлеб, ни его любимый пашет в стеклянной банке. Она придет за доктором Вагнером, чтобы навсегда увезти его из этого дома. Из его родового гнезда.

Как все-таки хорошо, что Вильгельмина ушла первой. Она не смогла бы перенести этого. Он сильный, он сможет, и сейчас он будет думать только про бабочку. Да, да, так лучше. Думать про бабочку, а не про отъезд. У него еще есть целых два часа, и нужно сосредоточиться, придумать, что же взять с собой. А с чем придется расстаться навсегда.

Доктор Вагнер заставил себя выпить кофе, хотя в голове и возникали мысли: «Ради чего?» Но немецкая привычка к порядку брала свое. Так надо. Ничего не должно меняться. Вильгельмина бы расстроилась, если бы узнала, что он не выпил кофе и не съел свой бутерброд. А ведь его это раздражало, это вечное ее бурчание:

– Ну вот, стараюсь, готовлю… Иди поешь, пока горячее!

Он не понимал, что случится, если он выпьет свой кофе не в одиннадцать, а в половину двенадцатого, а перед этим досмотрит игру своего любимого баварского клуба по телевизору. И как же ему стало недоставать этого, когда она перестала его звать в одиннадцать часов пить кофе! Она просто забыла про это, как и про многое другое. Жила в каком-то своем мире. Вся в своих мыслях, говорила невпопад. Он варил кофе сам, каждый день ровно в одиннадцать часов, поил ее из ложечки, и ему казалось, что подобие улыбки и понимания мелькало на ее безразличном лице именно в эти минуты. И он верил: сознание вернется. И не сдавал ее в Хайм – местный дом престарелых, а ухаживал сам до последнего дня.

Клаусу казалось, что он виноват перед женой. Вечно занят, вечно со своими больными. Еще и ссора с Хильдой. Это тоже камнем висело у него на шее. Отлучить дочь от дома, да так, что та даже не пришла на похороны матери и до сих пор с отцом не общалась! Тогда ему казалось, что повод был веским. Хильда пошла по стопам отца, они и работали в одной клинике. Конфликт разгорелся на профессиональной почве, дочь высказала недоверие к компетенции отца, причем при коллегах. Нет, этого доктор Вагнер перенести не мог. Вильгельмина не заступилась за дочь, встала на сторону мужа. Много позже Клаус понял, какой ценой досталось ей это решение, тогда же он воспринял это как должное.

Почему понимание многих истин приходит к нам так поздно? Клаус, кормя жену с ложечки, рассказывал Вильгельмине про своих пациентов, про то, что действительно иногда ошибался. Но, как говорится, у каждого врача есть свое кладбище. Ему хотелось верить, что жена его слышит, и иногда он видел тень мысли на ее лице. Или ему это казалось? Про дочь сказать так и не решился; про то, что переживает, что, наверное, был не прав. Все откладывал трудное признание на потом.

Вильгельмина умерла во сне, тихо. Так же, как и жила. Это было страшным ударом. Клаус не мог себе простить ни разрыв с Хильдой, ни жесткое обращение с женой. Говорил ли он ей когда-нибудь ласковые слова? Он не мог припомнить. Все ставил он себе в укор… И вот теперь каждый день он пил этот кофе, сразу же, как только закипал чайник, всегда обжигая губы. Он пил его горячим, чтобы больше никогда не обидеть Вильгельмину.

Тяжело опираясь на палку, доктор Вагнер прошел в гостиную и сел в свое любимое кресло. В последний раз. Он оглядел глазами комнату. На стене висела огромная фотография – семейный портрет. Ничего особенного – такая фотография висит на стене в любом немецком доме. Вся семья в сборе, все довольны и счастливы. Доктор Вагнер не любил эту фотографию, она всегда казалась ему неестественной, неискренней.

Он ничего не возьмет с собой. Нельзя унести эти стены, этот только ему слышный тонкий аромат духов жены. Он даже не будет брать свой любимый фотографический альбом, который с такой нежностью оформила Вильгельмина. Он просто посмотрит его еще раз, – в распоряжении Клауса был еще целый час.

Первый раз он увидел этот альбом уже после смерти жены. И вот он смотрел его на протяжении трех лет каждый день, иногда вместе с медсестрой Ритой, и каждый раз пил после этого сердечные капли. А не смотреть не мог.

Все фотографии были подписаны красивым и четким почерком Вильгельмины:

«Таким я увидела мужа в первый раз».

«Этот букет он подарил мне на нашем первом свидании».

«Кукла, которую Клаус привез Хильде из Мюнхена в подарок».

«Клаус и Юрген, – не правда ли, одно лицо?»

Доктор Вагнер рассматривал фотографии, с любовью сделанные и подписанные его женой. Он не мог подумать, что Вильгельмине придет в голову фотографировать тот самый букет. Вот, ведь цветы же он ей дарил? Да, но только не очень-то часто. А что еще он делал не часто? Клаус гладил непослушными пальцами лицо жены на пожелтевших фотографиях, обведенных разноцветными карандашами в рамки. Вильгельмина не была хрупкой женщиной. Высокая, с крупными чертами лица, голубыми глазами и светлыми вьющимися волосами. Немножко крупноват нос, при этом маленький ротик и задорная ямочка на подбородке. Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы дотронуться до этой ямочки, посмотреть в светлые глаза!

Нет, он не возьмет и этот альбом тоже. С ним останутся воспоминания. Он не станет разрушать свое родовое гнездо. Пусть все здесь остается, как во время их совместной жизни.

Все фотографии навсегда отпечатались в памяти. И по новому адресу он поедет не с фотографиями, а со своими воспоминаниями.

Вот он из-за спины достает руку и протягивает невесте веселый букет тюльпанов, а вот он вытаскивает из чемодана смешного клоуна, и маленькая Хильда бросается отцу на шею, крепко обнимая его худющими ручонками. А вот они поехали в Мюнхен и в последний момент решили взять с собой Юргена. Как же счастлива была Вильгельмина и всю дорогу доказывала, как сын похож на папу! А он ведь видел в мальчишке только материнские черты. Вся их совместная, как он свято верил – счастливая жизнь, вдруг пронеслась перед ним. Нет, все было хорошо, все правильно.

Ровно в два часа дня Рита своим ключом открыла дверь.

Доктор Вагнер все так же сидел в кресле, а у его ног лежал раскрытый альбом с семейными фотографиями.