Поддавки с убийцей Серова Марина

4+15+28. В переводе с языка цифр на человеческий это означало: «Причудливый поток жизни, несущий вас в своих струях, проявляется в сознании чередой обстоятельств, зачастую не зависящих от вашей воли. Умейте изменить планы действий в соответствии с переменами, происходящими вокруг. Излишняя настойчивость сродни слепому невежеству».

Когда-то, тренируя память, я заучила наизусть целый том расшифровок подобного рода и с тех пор безошибочно пользуюсь плодами этого воистину титанического труда.

Хорошо. Буду действовать сообразно обстоятельствам. Тем более, я уже оставила мысль о том, что это дело будет спокойным. Недаром же Ганс не захотел говорить о нем в кабинете и мялся, рассказывая на улице. Но негодяй не соизволил выложить все в деталях и предупредить об осторожности. А может быть, он и сам толком ничего не знал. Впрочем, о бурном прошлом Кирилла Федоровича – не к ночи будет помянут этот вурдалак – все же рассказал. Меня заинтересовало, что документы на дом оформлены на старика. Помнится, я едва не спросила Малышева, кто настоящий владелец. Видимо, Ганс решил, что я и сама быстро во всем разберусь. Уж разобралась! Слава богу, что дело только компрессом кончилось. А Гансу я все-таки позвоню – послушаюсь гадания – и, несмотря на поздний час, поблагодарю за полную информацию.

Татьяна Александровна в зеркале не возражала. Она удалилась, а когда появилась вновь, держала в руках хрустальный бокал с коньяком, пепельницу и сигареты.

Значит, так. Старик Семиродов является домовладельцем де-юре, а де-факто хозяйка дома – некая девица Екатерина Лозовая, унаследовавшая имущество от своего деда, тоже уголовника, которого Семиродов знал по своему бурному прошлому.

И вот Екатерина прибывает в Тарасов, чтобы вступить в права наследования. Права ее Кириллом Федоровичем не оспариваются, и это странно. Он готов заплатить ей отступного и оставить дом – по бумагам его собственный – за собой.

Скорее всего здесь-то и зарыта причина отказа Семиродова продать дом Малышеву. Видимо, какие-то законы уголовной среды не позволяют Семиродову послать Лозовую к черту и снюхаться с Гансом. Скорее всего причина отказа именно в этом. Моя задача или устранить причину, или изменить обстоятельства таким образом, чтобы они не препятствовали сделке. Но как это сделать? Минимум, надо составить план действий, а для этого надо хорошо разбираться в деталях.

Я хлебнула коньячку, чтобы отметить свое первое логичное умозаключение, и с удовольствием закурила.

Продолжим. Выходит, так: получай, Екатерина, наличные, вали в свои родные веси и оставь старого кореша в покое, дай дожить оставшиеся дни в привычном месте.

Не тут-то было! Вражда, возникшая между Семиродовым и Лозовой, оказалась настолько сильной, что одна сторона дошла до серьезных угроз, а другая решилась на глупое во всех отношениях убийство. Ведь, накидывая петлю мне на шею, Иван был уверен, что убивает Екатерину Лозовую. Чтобы на такое решиться, одной угрозы поджога мало.

Заподозрить в помешательстве Лозовую я не могла – не было оснований. Стало быть, намерение сжечь собственное наследство, за которое без хлопот можно взять неплохие деньги, это средство выколотить из Семиродовых нечто более ценное и принадлежащее, без сомнения, ей же.

Что же явилось яблоком раздора? Помнится, Иван заикнулся о каких-то каплях, но в этот момент появился Кирилл Федорович – будто ждал за дверью – и велел племяннику заткнуться. А когда возле машины я опять спросила его о том же, Иван ответил, что это всего лишь старая тюремная байка, и говорить на эту тему больше не захотел.

Я даже усмехнулась – ни дать ни взять, «тайны мадридского двора»! Но что бы это могло быть на самом деле? Похоже, вокруг закипали страсти.

Как вчера выразился Иван? Мать их? Так вот: тайны, мать их! Завтра я начну эти тайны раскрывать.

Затушив сигарету и глотнув еще кофе, я сняла телефонную трубку и набрала номер Малышева. Он ответил мне сам. Голос был сонным и недовольным.

– Татья-ана Александровна! – вяло поздоровался он, зевая.

Я сразу сбила с него сонливость, окатив, как водой из ковша:

– Ганс, как вы воспримете, если в доме Семиродовых случится пожар?

– Вы полагаете, это телефонный разговор? – спросил он после недолгого раздумья.

– Ничего страшного, – ответила я, – не мы же с вами будем его поджигать.

– М-м, тогда – положительно.

– Я думаю! В таком случае платить за дом вам не придется, не так ли? Только за сад и надворные постройки. А квартиру погорельцу, при ваших возможностях…

– Вы о чем, Татьяна Александровна! – перебил он меня. – Вы это серьезно?

– Пока не знаю.

– А когда узнаете?

– Когда буду уверена, что сгоревший дом не помешает мне получить свои тридцать среб… – я улыбнулась своей оговорке, – процентов от его теперешней стоимости.

– Сколько?

Каким кратким и деловым сделало Ганса волнение!

– Шестьдесят тысяч, не считая накладных расходов.

– Будьте уверены! – услышала я в ответ и, не прощаясь, положила трубку – пока это все, что я хотела услышить.

То ли коньяк меня так расслабил, то ли отдала я Гансу последние остатки своей взвинченности, только вскоре глаза мои стали слипаться. Мечтая о постели, я соорудила на шее компресс. Оставалась еще мысль об ужине, но, решив, что поужинаю в завтрак, я отправилась на боковую.

Мое следующее утро началось с приятной детали. Багровая полоса на шее потемнела и сделалась еще заметней, но кожа осталась гладкой, и это уже было хорошо. Шелковая косынка вокруг шеи надежно скроет этот дефект от посторонних глаз, а моей внешности добавит каплю эксцентричности.

Получилось даже лучше, чем ожидала. Косынка отлично подошла к белому спортивному костюму, и выглядела я блестяще.

Плотно позавтракав, я приготовила кофе и наполнила им термос. Постаравшись как можно больше времени убить на пустяки для того, чтобы не нагрянуть к Семиродовым слишком рано – не хотелось показаться нетерпеливой, – я вышла из дома. Машина ждала меня у подъезда.

Кошмары вчерашней ночи меня не мучили, погода была прекрасной, и встретила я сегодняшний день в хорошем настроении.

«Изменять планы в соответствии с изменяющимися обстоятельствами», – вспомнила я результат вчерашнего гадания и решила сделать его девизом сегодняшнего дня. План, вернее, намерение, у меня пока один – ознакомиться с обстановкой, изучить детали и подумать о том, как повернуть дело так, чтобы продажа дома явилась для Семиродова избавлением от всех бед. Не следовало забывать при этом и о, мягко говоря, обиде, нанесенной мне Иваном. Но ответственность за нее я без колебаний возложу на старика и опять же постараюсь, чтобы этот груз показался ему еще более тяжелым. Как я это сделаю? Пока не знаю. Война план покажет. Надо признать, что, несмотря на мою взвинченность, старик меня вчера озадачил и насторожил.

По мере удаления от центра проезжая часть становилась свободнее, и вести машину было легко. К тому же я избегала оживленных магистралей, объезжая их по тихим зеленым улочкам. Времени у меня было достаточно, поэтому спешить не хотелось да и не требовалось. Перед разговором с Кириллом мне необходимо было выбрать для себя определенный образ, иначе, кроме «фря», я от него едва ли что толкового услышу. Простым хамством его не одолеть.

Вчера случайно я затронула в нем некую струнку, заставившую его терпеть мои выходки. Он меня даже Машей назвал, а это более чем комплимент. Началось все с обычной грубости, которую он перенес, едва сдержавшись, а закончилось наобум ляпнутой фразой, что мой путь, мол, заканчивается у их ворот. У него, пораженного этим, даже глаза сузились, а затем последовала Маша.

Я уже почти приехала, но так и не додумалась ни до чего путного. Ну что ж, придется держаться жестко, независимо и в меру напористо. Буду наблюдать за стариком, на ходу делать выводы и полагаться на интуицию. И на удачу тоже.

Вот он, деревенский район городской окраины, как называет такие места один мой знакомый.

Всполошенно кудахча и хлопая крыльями, из-под колес выскочила курица, и я ругнула себя за невнимательность. К этому присоединилась облезлая, худосочная собачонка. Она зашлась в брехливом лае, пробежав рядом с машиной с десяток метров. Когда я уже заворачивала в нужный мне переулок, ханыжного вида малый, маявшийся на обочине, вглядевшись, что-то мне крикнул. Только вписавшись в поворот, я расслышала, каким именем он меня окликнул: «Лозовая!» Без колебаний я остановила машину.

– Лозовая! – повторил он, торопясь ко мне трусцой.

Видно, друзья-рокеры здесь весьма популярны, если их принцессу каждый ханыга знает. Только отчего же он меня за нее принял?

– Лозовая! – упорствовал парень в своем заблуждении.

– Откуда ты меня знаешь?

– Видел, – он едва перевел дух, – как ты вчера от Семиродовых выходила, с Иваном, а там до тебя отродясь молодых баб не бывало.

Вот так, оказывается, все просто. Я открыла дверцу, чтобы нам было удобней разговаривать.

Молод, но пропит до предела. Парню недолго оставалось до того состояния, про которое говорят, что человек опустился ниже уровня городской канализации. Опухшее, но выбритое лицо. Относительно чистая, но мятая одежда. Наверное, спит он не раздеваясь. Короче говоря, не из таких, ради кого я запросто могу остановить машину.

И не остановила бы, не крикни он так удачно.

– А на мотоцикле ты лучше смотришься.

Тоже мне комплимент! Знал бы, как сам смотрится!

– Чего тебе?

– Дай тридцатку, а? Для тебя же это мелочь, а мне поправиться поможешь.

– Ты для этого меня остановил? – Я захлопнула дверцу перед самым его носом. – Хоть и мелочь, а алкашам, вроде тебя, я не подаю из принципа.

– Погоди, Катерина, – он вцепился в дверцу обеими руками – благо окно открыто – и приблизился настолько, что я почувствовала запах перегара, – я тебе про Ивана сказать хочу, не уезжай, ну! – выкрикнул он почти в отчаянье, видя, как я дернула рычаг переключения передач.

Пришлось задержаться.

– Про какого Ивана? – спросила я на всякий случай, мало ли на свете Иванов.

– Про Семиродова, про какого! Не ходи больше к ним, слышишь? Не ходи. Ванька тебя убить хочет. Я его давно знаю, с самого моего детства, он всерьез говорил, правда. Дай тридцатку, а?

Дверцу снова пришлось открыть, чтобы только не дышал в мою сторону и не заставлял мучиться.

– Как тебя звать-то?

– Аладушкин, – осклабился он, отчего его отечные глаза совсем закрылись.

– Врешь ты, Аладушкин. С чего это Иван будет с тобой своими планами делиться? Да еще такими серьезными?

– Он вчера здорово пьяный был. Ну, такой, что мне его до дому на себе пришлось тащить, вот и болтали по дороге.

– Во хмелю любой подонок становится героем, а то сам не знаешь. Ты мне лучше вот что скажи, мое имя ты от него тоже вчера узнал?

– Не-ет! – Аладушкин опять расплылся в отвратительной улыбке. – Раньше еще, я не знаю, может, дня три назад. Он мне деньги за тебя предлагал. Помоги, говорит, с ней разделаться, а когда – потом, мол, скажу. А мне на фиг…

Он осекся при виде извлеченного мной из «бардачка» бумажника и быстро облизнул потрескавшиеся губы. Но я не торопилась расплачиваться.

– Что-то в толк не возьму, за что он меня так наказать хочет?

– Да ла-адно тебе! – не поверил Аладушкин моему недоумению. – Ты же дом его дядьки сжечь грозишься.

Пришлось рассмеяться ему в лицо. Получилось очень натурально и невесело.

– Я что, сумасшедшая? Зачем мне свой дом жечь? Семиродовы за него деньги дать готовы.

– Ага, готовы! Нашла дураков! Они его сами сожгут, лишь бы не платить ничего. А потом, он ведь у них застрахован.

– Слушай, откуда ты все знаешь! – удивилась я. – Ты им что, близкий родственник? Даже о страховке и то тебе известно.

– Да от Ваньки же и слыхал! – Он возмутился, отстаивая свою правдивость. Даже о деньгах в запале забыл. – Как встретит меня, так и рассказывает. Вот и сегодня тоже. После обеда, говорит, приходи, поможешь с Катькой, – он осекся, виновато оглянулся, – с Катериной разобраться. Отблагодарю, говорит, за мной не заржавеет.

– И ты пойдешь? – спросила я равнодушно и открыла бумажник.

– А чего? – пожал он плечами. – Схожу из интереса. Любопытно ведь. А помогать – на фиг!

Я отдала ему три мятые бумажки, чтобы он мои слова накрепко запомнил, чтобы засели они в его похмельной голове. Жалко мне его стало.

– Не ходи. И вообще, думай, что делаешь.

Но он, обрадовавшись, похоже, не внял моему предупреждению.

– Жги их, Катерина, не жалей! Они переживут, у них денег много и страховка есть! – заорал обалдевший от счастья алкаш на всю улицу и почти бегом поспешил прочь.

Пришлось уезжать отсюда как можно скорее, от любопытных глаз и ушей, нацеленных на меня, казалось, из-за каждого забора.

Я двинула машину окружным путем, чтобы в нескольких километрах отсюда выбраться на то самое, ведущее к аэропорту шоссе и по нему, не привлекая ничьего внимания, добраться до цели.

О поджоге я слышу уже во второй раз. Похоже, обстановка здесь накалена до предела – события назрели, как нарыв, и мне повезло вклиниться в них в самый подходящий для этого момент. Стоит ли вмешиваться, вот в чем вопрос! Может, их хижина Малышеву нужна? Вряд ли. Если не будет дома, сделка ему дешевле обойдется, а я свое получу в любом случае. Правда, Кириллу тогда жить негде будет? Но, во-первых, черт бы с ним, с Кириллом, – благодеяний я от него не видела, во-вторых, Ганс ему квартиру устроит за подпись на бумагах о купле-продаже пожарища. Да будет ли оно еще, пожарище-то? Нормальные люди заявили бы на рокеров в милицию, но Семиродовых нормальными никак не назовешь.

А ханыга Аладушкин? Я зациклилась на этом человеке до легкого мозгового ступора, потому что не знала, как пристегнуть его к происходящему. Роль, которую предлагал ему Иван, пригласив помочь обороняться от рокеров, подходила ему не более чем мне – автомат Калашникова.

«Меняй, Танечка, планы в соответствии с переменами, происходящими вокруг», – повторила я свой сегодняшний девиз, проезжая по шоссе мимо дома Кирилла Федоровича.

Сюда я вернусь позже, когда потолкую с дамой, за которую меня уже приняли дважды. Когда правдами и неправдами – половичком расстелюсь, топором над головой повисну – добьюсь от Лозовой ответа на вопрос о причинах конфликта. А когда мне ясно станет, почему Семиродовы решились на убийство, тогда наступит время для моей с ними беседы. И говорить в таком случае я буду, опираясь не только на одну интуицию. Если же за это время дом сгорит, что ж, на все, как говорится, воля божья.

А рокеры, по словам Ивана, как раз по этой дороге гоняют, бензин жгут.

Люблю я устраивать засады! Хотя какая там засада. Остановлю машину на обочине в удобном месте и спокойно буду дожидаться встречи.

Место я выбрала хорошее – ровную травяную площадку между двумя раскидистыми тополями. И глазу приятно, и от дороги недалеко. Сиди себе, любуйся природой и слушай пение жаворонков. Ради одного этого стоило сюда приехать!

Очень кстати оказался болтавшийся в багажнике со времени последнего выезда на природу складной шезлонг.

Прикрыв глаза очками, закурив сигарету и откинувшись в отрегулированном на нижнее положение шезлонге, я решила подремать. Шум мотоциклов меня наверняка разбудит.

Хороша засада!

Проснулась я, как и предполагала, от шума моторов и восхищенного присвиста. Повернула голову – вот она, вся честная компания, в полном составе. Поставив «коней» в ряд вдоль обочины, на меня смотрели четыре пары глаз. Признаюсь, такое внимание явилось для меня неожиданностью. Чем я их так заинтересовала? Белым спортивным костюмом, что ли? Едва не воскликнув: что, мол, вам надо, ковбои, я сообразила (ох, как это непросто спросонок!): не им, а мне от них надо… Я уже открыла было рот, чтобы пригласить их к себе на полянку (тоже спросонок и тоже глупо, согласна), как рокерша, вторая в ряду, оттолкнувшись ногами, послала назад свою никелированную, зеркально блестящую «Хонду», вывернула руль, дала по газам и резко рванула с места. Остальные с шумом и треском двинули за ней следом. Кричать в спины не имело смысла.

А что, собственно говоря, произошло? На большее я и не рассчитывала с самого начала. Самое главное – не проспала их. Дорога-то одна, так что встреча наша неминуема. А удалились они как раз в сторону семиродовского дома.

Не торопясь, я ехала по их горячим следам, в полном соответствии с ролью нейтрального зрителя, не собираясь ни во что вмешиваться, если там, впереди, вдруг развернутся какие-то боевые действия. Вскоре я была на месте. Рощица, загораживающая от меня город с левой стороны, кончилась, и глазам предстало зрелище. Ристалище. Почти родео. Ах, какая это была картина! И декорации подходящие – неяркое солнце в окружении облаков, окрашенных желто-алым пламенем.

Я аккуратно съехала с шоссе и осторожно повела машину по колее и ухабам, не спуская глаз с того, что творилось неподалеку.

В клубах пыли, завывая мощными моторами, взад и вперед носились мотоциклы. Разогнавшись, они подскакивали к штакетнику и тормозили в последний момент, когда казалось, что забору уже не уцелеть, гарцевали на задних колесах, крутились волчком, разбрасывая в стороны камни и землю с клочьями травы. Просто вызывающим их поведение назвать было нельзя. Оно было гротескно-вызывающим.

Устраивать пожар после такого балета, на который, без сомнений, сейчас любовалась вся округа? Не идиоты же они!

Ох, не думаю, что сумею заинтересовать их, возбужденных выступлением, своим разговором.

Один из «ковбоев», заметив мою машину, бесцеремонно приближающуюся к месту действия, отделился от остальных и взял старт мне навстречу. Повторился только что виденный мной номер, только роль штакетника сыграла моя «девятка». Уверенная, что он сейчас врежется, я ударила по тормозам! Сердце ушло в пятки. Но он показал высший класс – только земли накидал на капот колесами.

Предупреждение показалось более чем красноречивым, и двигаться дальше я не решилась. Зачем лезть к буйнопомешанным с церемониями.

Госпожа Лозовая безжалостно бросила своего никелированного «коня» на землю, перешагнула через него и, подойдя к калитке, ударила в нее кулаком.

Сквозь пыль, еще висящую в неподвижном воздухе, виделось мне довольно смутно.

Женщина тряхнула распущенными волосами, ударила еще раз и, ожесточась, заколотила в некрашеные доски, как по барабану. Костюм из черной тонкой кожи, плотно облегавший ее статную фигуру, заходил на спине волнами от играющих мышц.

Такое мне было знакомо. Я почти кожей почувствовала ее ярость.

Ребята безобразничали и буянили изо всех сил, но делали это на удивление корректно. Никто из них не предпринял попытки что-нибудь разбить или сломать. Хотя окна все сплошь ставнями закрыты. Хорошо, что в этот раз возле дома не было машины Ивана, а то, боюсь, соблазн поколотить хотя бы фары для наездников оказался бы слишком велик.

Екатерина в последний раз грохнула в калитку каблуком миниатюрного армейского ботинка и, грозя кулаком, крикнула что-то в сторону окон. Плюнув в сердцах себе под ноги, она сникла, будто выпустила весь пар. Низко опустив голову, она пошла к мотоциклу. Никто из ее компании и попытки не сделал помочь ей поднять лежащий на боку тяжелый агрегат, но помощи она и не ожидала. Да и не нужна она ей была! Нагнувшись и крепко ухватившись за руль, Лозовая одним коротким движением поставила мотоцикл на колеса. Трое остальных тут же закружились вокруг нее быстрой каруселью. Екатерина перекинула ногу и, оказавшись в седле, мотнула головой с такой силой, что волосы хлестнули ее по лицу. Неожиданно ее лицо осветила улыбка, и она лихо рванула с места.

Эта женщина мне определенно нравилась! Обидно, если придется в ней разочароваться.

Мало обращая внимания на рытвины и ухабы, Екатерина быстро покатила вперед. Друзья значительно ее опередили, пронесясь мимо меня с грозным рычанием.

Одной рукой лихорадочно опуская стекло, другой я судорожно надавила на сигнал. Когда она почти поравнялась с машиной, я крикнула в окошко изо всех сил:

– Лозовая!

Так меня остановил Аладушкин.

Рокерша пролетела мимо и затормозила настолько резко, что «Хонду» развернуло поперек дороги.

– Екатерина! – еще раз крикнула я, вылезая из машины.

Она вгляделась в меня, сдвинув брови, не узнала (откуда же!), и, сочтя дальнейшую задержку нецелесообразной, «дала коню шпоры» и умчалась, оставив после себя клубы пыли.

Ну нет, на этот раз планы изменению не подлежат! Тем более что причин для их изменения я не нахожу.

Для разворота машины по этой чертовой грунтовке потребовалось время, хоть и действовала я с лихорадочной поспешностью, и, когда выбралась на шоссе, от рокеров осталось лишь яркое воспоминание.

Моя «девятка» – машина резвая, но какой автомобиль может сравниться по скорости с хорошим мотоциклом на хорошей дороге, особенно если оседлан он хорошим наездником, не боящимся выкручивать до предела рукоятку газа.

Быстро переключая передачи, я разогнала машину до свиста рассекаемого воздуха, до ровного гула колес, до отстающего, сместившегося назад рева двигателя. Однокадровым миражем мелькнула мимо полянка, на которой я благодушествовала в шезлонге. Деревья по обочинам слились в единую ленту с неразличимыми подробностями. Это была полуезда-полуполет, только потряхивало на плавных неровностях и тогда, несмотря на злой азарт погони, замирало сердце, как в детстве на больших качелях. Встречные машины жались в сторону – от греха подальше. Попутных, к счастью, пока не попадалось.