Что написано пером (сборник) Графоманская Лёля
С искренней благодарностью
Создателю – за дарованную способность видеть и слышать,
моим детям, Ульяне и Степану, – за моральную и сюжетную поддержку,
Юре Баскину – за водительство и ангельское терпение
От автора
Глубокоуважаемый и такой необходимый мне Читатель! Я понимаю, что Вы уже пролистали титул, прочли посвящение (ничего лично Вам не говорящее), рассмотрели фотографию и надеялись уже начать собственно чтение… Но позвольте занять ещё немного Вашего внимания. Ну пожалуйста, ещё немножечко!
Просто мне хотелось бы сразу честно Вам признаться: нет в этой книге ни фантастических сюжетов, ни героических типажей, ни глубокомысленных выводов. Всё здесь незамысловато, как незамысловато на первый взгляд то, что мы ежедневно видим, слышим и делаем. Ведь, в сущности, никакие историйки в человеческой жизни не новы – а новым может быть только угол зрения на конкретную ситуацию. Уверяю Вас, каждый наш день битком набит светом, радостью, любовью и чудом. Чтобы доказать Вам это, я и сварила из простых будней Концентрат Мечты и хочу угостить им Вас – подставляйте кружки!
И если после прочтения этой книги
… Вы отложите поход на рынок за мылом и верёвкой,
… с гордостью узнаете себя в персонажах рассказов…,
… потом вздохнёте с облегчением: «Не одна (или не один) я такая (такой)!»,
… потом перестанете относиться к себе слишком серьёзно (хотя бы наедине с самим собой)…
…и из ежедневной «бытовухи» попробуете соорудить маленькую интригу, спектакль, зарядив ближних своих любовью и азартом,
… ни с того, ни с сего вдруг простите кого-то за «дела давно минувших дней»,
… явственно услышите за плечом шорох крыльев Вашего Ангела-хранителя,
… перестанете пузыриться, как прокисший суп, недоверием, ложью и страхом быть отвергнутым,
то – ура! Я сочту, что угощение удалось!
Всё! Переворачивайте страницу, пожалуйста!
Гондольеро
рассказ
Венеция именно такая, какой ее ожидаешь увидеть после многочисленных фильмов, фотографий, картин и рассказов. Мосты и мостики над каналами охотно предлагали себя, узкие набережные и неожиданные улочки в два плеча шириной вдруг появлялись перед тобой, стоило лишь слегка изменить галс. Вечно зовущая часть культуры – торговля – исподтишка делала свое дело: показывала город и кормила его, заманивала вглубь, все дальше и дальше, от магазинчика к магазинчику. Вот засахаренные лепестки фиалок в развес – в корзине на витрине лежат и посверкивают (это так вкусно!), вот карнавальные маски и платья с такими кринолинами, о каких мечтают все девчонки от пяти до восьмидесяти пяти, вот текучая фантазия муранского стекла – от муравья в натуральную величину до гигантских люстр (мне предложили купить одну, но тогда мне пришлось бы выселить весь стояк в моем подъезде и прорубить все перекрытия), и, конечно, всякие дамские штучки: шкатулочки, посуда, колечки, кулончики на бархатных ленточках – глаза вразбег, сознание отключается, кидаешься с горящими очами к стойке и в упоении перебираешь эти волны, волны, волны…
…Волн много в Венеции. И они не создают ощущения ненадежности, даже если ты плывешь на гондоле (по-итальянски ударение на первый слог). Я и не представляла себе поездки в Венецию без катания на этих знаменитых плоскодонках. В конце-концов, я нормальный среднестатистический турист и тоже должна обеспечить местному населению сезонный заработок. Иначе, чем оправдаться перед ними за круглогодично-круглосуточное беспокойство от набегов искателей интересненького?
…Мы бродили-бродили, посетили Дворец Дожей, поужинали в какой-то подворотне, из каковых, собственно говоря, по большей части и состоит город, купили спагетти черного цвета (исключительно на эксклюзивные подарки, поскольку нигде в ресторанах не видели, чтоб сами итальянцы их готовили и уж тем паче ели), увековечили свою роль в истории Венеции в формате «десять на пятнадцать, глянец» и уже почти заскучали, как вдруг я увидела гондольеро и его черную, лаковую, с красными кожаными креслами, с желтым веслом, подругу. Это именно подруга, поскольку я не могу себе представить, как можно, не вынимая весла из воды, уговорить огромную, длинную просто лодку, входить в повороты шириной не больше трех метров под прямым углом, не задев при этом ни одного камушка и не шелохнув пассажиров! А подруга пойдет и не на такое… Гондольеро стоял, слегка прислоняясь плечом прямо к четырнадцатому или пятнадцатому веку, и светло встречал взглядом всех переходящих мост в его направлении. На выпуклой полосатой груди скрестил мускулистые руки и отставил ногу точно так же, как Давид у Микеланджело. Черные брюки такого покроя и так сидят – ничего лишнего ни в стиле, ни в границах – абсолютное чутье на «тютелька-в-тютельку»! Я сразу поняла, что сейчас поплыву. Договорились о цене, уселись, отчалили.
– Сеньора, какая у вас красивая дочка (bella bambina)!
– Грацие! (…Ага, ей ещенет десяти лет, а мама уже потерялась на фоне…).
Плывем… Гондольеро рассказывает. Справа здание суда. Ой, какое заплесневелое! Сын сказал: «Теперь я понимаю, что такое страшный суд!».
Плывем… Вот дом, который продается, но никто его не хочет покупать, потому что все его прежние владельцы умерли не своей смертью. Согласна, это неприятно почти так же, как жить не своей жизнью… Сворачиваем в интимные и очень узкие каналы, подруга не сопротивляется гондольеро. С ним она на все согласна. Оборачиваюсь и фотографирую нашего парня. Хотела бы я видеть выражение собственного лица в этот миг…
– Синьора, вы откуда приехали?
– Из России.
– А из какого города? (Ого! Недюжинные знания географии, раз Россия не сливается в его представлении в единый еловый бор с воткнутым в поляну Кремлем).
– Москва!
– О! Я хочу поехать в Москву! Может быть, поеду скоро…
– Может быть или уже точно решили?
Кивает с готовностью, мелко-мелко, по-детски, а в глазах такая надежда: ну, пригласи!!! (Да, пригласи… А что скажет мама? Одного уже приглашала… Правда, он не умел править гондолой и петь венецианские песни. Отворачиваюсь и стараюсь сделать это грациозно). Плывем…
Слева дом Казановы. Оборачиваюсь (грациозно, конечно) с вопросом:
– А сегодня в Венеции еще остались Джакомо Казановы?
– Si, – и стукнул себя в грудь кулаком, рассмеялся радостно и чисто, абсолютно просто и без всякого кокетства.
– О-ля-ля!!! (игривый взгляд). Видимо, чересчур игривый, потому что вся моя семья хором спросила:
– О чём это вы говорите?!
– Это наша с ним тайна! – очень смело и, пожалуй, даже дерзко ответила я под прицелом маминых глаз.
Мама делится на два существа: Практическое и Теоретическое. Первое было вселено в маму при рождении и приковано к ней, как Прометей к скале. Это Практическое существо несет в себе древнее знание о спасении души от первородного и благоприобретенного грехов. А раз несет, то и постоянно находится под его неусыпностью. Теоретическое же существо говорит ей, что времена нынче не те, что мать должна понять незамужнюю дочь, не успевшую еще сбросить лепестки и выкинуть, как белый флаг капитуляции, сухую коробочку с семенами. К тому же ситуация такая романтичная…
– Мам, ты что на меня так смотришь?
– Никак я не смотрю, ничего предосудительного не думаю.
А я ведь не спрашивала про думы! Перевожу: «Клюнула на молодого мужичка. А что, я ее понимаю… Но здесь – я, так что ничего плохого не случится».
…Вдалеке показалась вода Большого Канала, еще метров тридцать, и мы выйдем из сладкой теснины стен, из рядов белья на веревках прямо над водой, из заоконных звуков телевизоров венецианцев, спрятавшихся от бесконечных туристов за средневековые ставни… Гондольеро запел. Негромко, но правильно и с чувством. Я не все слова поняла, но уловила главную мысль: Венеция может всегда рассчитывать на вечную красоту и любовь своих граждан.
Ну вот, доплыли, гондола вошла между шестами причала, и гондольеро подает руку моим маме и дочери, помогая выбраться из лодки. А я сижу в красном кресле и вежливо требую его сесть рядом для фотографии. А чтоб уж совсем все правильно было, подаю ему шляпу с синей лентой – непременный атрибут гондольеро – и прошу надеть ее. Он садится рядом и… скромно складывает руки на груди, стараясь не задеть меня плечом. Надеюсь, не как чумную крысу… Ну уж фигушки! Иди сюда, герой труда! Я обнимаю его за шею и говорю (шептать нет необходимости, все равно никто из моих почти ничего не понимает по-итальянски):
– Как будто влюбленные!
– Влюбленные, – радостным эхом с готовностью повторяет ровно с той интонацией, что и я, и смеется по-детски открыто и недвусмысленно. Обнимает за плечи, но очень осторожно, уважительно, ровно настолько, чтоб получился хороший кадр. Умеет… Молодец.
Сын делает два снимка на мой телефон – фотоаппарат, как назло, умер пять минут назад.
– Ну, влюбленные – это влюбленные, а деньги – это деньги! – шучу я (на чистом итальянском языке) и плачу за лодочку, светлый взгляд, учтивые речи и тонкое понимание того, кто чего ищет.
Вот мы опять бредем по Венеции… Уже совсем темно, магазины закрыты, ставни ревниво оберегают внутреннюю жизнь города от внешней, а все дома и улицы как будто говорят: «Все, все, пора уходить, на сегодня все интересное закончилось. Приходите утром, а лучше не приходите вовсе, устали мы от вас». Мы все устали тоже, молчим, каждый думает о своем… Ага! Держи карман шире – «о своем»! Каждый, как выяснилось, думал о моем!
Сын вдруг:
– А ведь гондольеро – хороший муж: работает на свежем воздухе, сильный физически, да и зашибает немало!
– Да, молодой, красивый, целый день дома не бывает, говорит на чужом языке, так что любые его слова – просто музыка! Да еще и песни поет, – это уже я.
– Да! А вечером приходит домой и требует подать ему ужин! – Практическая часть мамы.
– Ну и пусть требует! Он наработался, принес домой деньги, имеет право… Зато это – нормальный здоровый мужчина, который занимается нормальной мужской работой, и свои мускулы накачал не в тренажерном зале…
…Спор повис – наверное, я слишком страстно произнесла последние фразы, и семья не выдержала накала.
Когда мы уезжали из Венеции по ночной дороге, я почему-то плакала. Хорошо, что в машине темно, до отеля – сорок километров, и слезы успели испариться до света. Зачем мне лишние вопросы?
Вопросы все же были. Когда легли спать, дочка подползла ко мне поближе под простынкой и, прижавшись, тихо-тихо спросила без предисловий:
– Мам, а как ты думаешь, сколько ему лет?
– Ну, где-то тридцать-тридцать пять…
– Хорошо…, – и, отодвинувшись, накрылась поплотнее.
А когда на следующий день мама не сразу нашла меня в море среди купающихся граждан, она полусказала-полуспросила:
– А я уж думала, не уплыла ли ты к своему гондольеро…
…Все правильно, значит, мне не показалось.
Предновогодний роман
Письмо подруге по электронной почте
Имена, фамилии, да и сами действующие лица – вымышлены. Всякое сходство – не намеренно и случайно.
1
Роман
В последнюю неделю декабря так кстати выпал снег! Он утвердил гипотезу о том, что скоро Новогодний праздник, ведь в наш прагматичный век одним только витринам сердце не верит!
Снег выпал, все встало на свои места, и я твердо решила, что невзирая ни на что, я весело и счастливо проведу праздничные дни! Я объявила все мелким и несущественным, я залила в генератор счастья самое хорошее топливо – веру в то, что все, что ни делается, – к лучшему. Все у меня складывалось, как нужно: клиенты вовремя платили, документы вовремя регистрировались, а генератор счастья гудел ровно и без перебоев.
Двадцать девятого декабря мне позвонила моя подруженция Адамова и с выпученными глазами проорала в телефон, что она с дочерью сегодня уезжает к сестре в Петрозаводск, а видеокассету про поездку в Египет забыла у меня!!! «Как жить?!! Что делать?!!».
Я сказала: «Не журись, родная, я тебе привезу ее на вокзал! В восемнадцать тридцать на платформе! Говори номер поезда и вагона!».
Сказано – сделано. Я беру в сумку кассету, под мышку – пузырь с шампанским, пластиковые стаканы – на горлышко, в карман – конфеты, на голову надеваю парик из блестящей мишуры и во всем этом великолепии выхожу на перрон Казанского вокзала.
Все-таки я люблю наш народ! Даже больше, чем Михаил Задорнов. Иностранцы просто вежливо улыбались бы, а наши гоготали, не скрываясь, показывали пальцем, поздравляли «с Наступающим» и просились в долю на шампанское. Ну что за милые люди! Снегурочкой называли, с собой поехать звали… Но пришли девочки Адамовы, и электорат отвалил (поняли, что нас и так трое).
Мы культурно погрузили чемоданы в поезд и совершенно некультурно нахрюкались шампусика прямо на перроне. Потом поезд ушел, а счастливое выражение лица как бы законсервировалось (Спиртное – идеальный консервант выражений лиц).
Вот в этом выражении лица я и дошла до метро и заняла место в вагоне… Я сидела и смотрела в себя, потому что внутри у меня искрилось и переливалось нечто чудесное, я любила всех на свете (даже жену моего бывшего мужа!), я уже погрузилась в поток русского общественного предпраздничного бессознания, как вдруг…
Я почувствовала на себе взгляд. Нет, не просто взгляд – меня Увидели. Это было точно, как шпажка в бутерброд-канапе, как лазер в роговицу, как алка-зельцер в абстинентный синдром на заре! Я сразу вынырнула из глубин иррационального и подняла глаза (Лучше бы я этого не делала!!!..). Напротив сидел Он…
Он настолько был моим, что я даже не могу точно сказать, как Он выглядел. Я увидела только глаза и сразу протрезвела. Помню только, что в руках у него были красные спортивные перчатки, а обут он был в черные ботинки на толстой подошве с металлическими петлями для шнурков. И еще – Он был великаном! Если бы я села к Нему на колени, то смогла бы упереться теменем в угол между его шеей и подбородком, я бы чувствовала себя, как в коконе, безопасно и уютно… Когда я смогла отвести от Него взгляд (Лучше бы я этого не делала!!!), то обнаружила, что Он едет не один – с Ним еще два приятеля, а с этими приятелями – дяденька Бахус. В руках у них было по бутылке пива и по пакетику сушеной рыбки. А Он был без пива и абсолютно трезвый.
Я еще раз перевела на Него взгляд и обнаружила, что Он опять пристально меня рассматривает… Мой мозг заработал над вопросом: «Как склеить мужика?». Но в это время Он поднялся, встал лицом к своим попутчикам (а я имела возможность оценить Его богатырский рост) и стал прощаться с ними. Я с отчаянием сверлила Его спину глазами, но времени было мало, я не успела прожечь. Я только услышала, как мужики сказали Ему: «Ну, пока, Ром!».
Роман… Ромка. Я ощутила полость во рту – там надувался шар, который потом провалится в меня глубже и будет распирать меня бесконечные часы и дни.
Рвать волосы я на себе не стала, так как быстро сообразила, что у попутчиков можно попытаться получить нужную информацию. И всю энергию взгляда вкупе с мыслью я сосредоточила на двух пьяненьких мордах. Одна из них – с усами – плавала ближе ко мне, выглядела простовато, поэтому ее я и начала «пробивать». И вдруг – о чудо! – из пакетика этого человека на пол стала вываливаться сушеная рыбка. Мужчина ничего не замечал, но какая-то смешливая дамочка напротив хихикнула так, что он поднял глаза в поисках той, что смеется (только человек неуверенный мог сделать так – а вдруг надо мной смеются? Надо бы выяснить!). Конечно, он уперся сразу в мой взгляд и решил, что смеялась я.
– Мадам, что-нибудь не так?
– Нет, всё так!
– А чего Вы смеетесь? Что-нибудь не так?
– Да у Вас рыбка уплывает! – улыбаюсь вовсю.
– А-а-а, плевать! Это неважно! Я уж думал, что-нибудь не так! (А ведь как прав оказался!).
Улыбаюсь.
– Ой, мадам, с Вами так приятно общаться!
– Ой, с Вами тоже!
– Может, телефонами обменяемся?
– (Так мне того и надо!) Давайте!
Рядом со мной сидела молоденькая девочка лет восемнадцати-двадцати. Она наблюдала весь этот балаган и так вжилась в нашу общую игру, что после моего «Давайте!» воскликнула в порыве детской непосредственности:
– Вы что, дадите ему свой номер?
– Конечно! (Деточка, в моем возрасте – и кочевряжиться?)
– И что дадите правильный номер? (глаза – в пол-лица!)
– Конечно! – наклоняюсь к ней и тихо добавляю: – На свете ничего никогда не происходит случайно, ничего и никогда!!! Подвиньтесь на одно место, пожалуйста.
Офигевшая дева подвинулась, а я указала на место слева от себя – и парень сразу понял, что нужно сделать. Потом, в промежутке между «Лубянкой» и «Фрунзенской», я записала ему свой номер, записала его номер, узнала, что Игорь (с усами) – инженер-электронщик, что Роман – врач-реаниматолог из Склифа (Институт скорой помощи имени Склифосовского – того, кого просят покороче)… А как уж я нуждаюсь в реанимации! …что едут они со свадьбы, что Ромка почти не пьет, что… Не помню, потому что главное на тот момент я сделала. А почему бы и нет? У Бога нет других рук, кроме наших.
На «Фрунзенской» они вышли, мне была поцелована ручка и выражена надежда на скорую встречу. Третий парень из разряда «я всех девочек люблю, но жена строгая» сообщил, что Игорь не женат. А мне-то что? Мне нужен Ромкин телефон.
…Игорь позвонил в тот же вечер, через пару часов, заполировав свое приключение темным пивком. Он был отвратительно пьян, нес всякую хрень, но я терпела… Игорь сообщил мне, что он – есаул войска …ского, что его хобби – старинные аптечные пузырьки, что на них он тратит все свои деньги, что полгода назад у него умерла мама, и им с отцом теперь приходится тяжеловато, что он хочет меня, но думает, что у нас ничего не выйдет. Через каждую фразу он справлялся: «Алё! Чего молчите? Я Вас ничем не обидел?!». Наконец меня стошнило окончательно, и я вежливо, но решительно попрощалась, сделав вывод, что сегодня нужной каши с ним не сварить.
Назавтра я ездила за подарками «под елочку», делала еще какие-то дела и часов до трех дня пыталась уговорить свою парализованную волю позвонить Игорю и спросить телефон Романа. В три часа я набрала номер Игоря и что-то наплела ему по то, что мне очень нужна консультация врача-реаниматолога (Можешь себе представить, кому может понадобиться такая консультация?!). Я много времени у него не отниму – только одну минуточку. Что мне их просто Бог послал, что только он мне может помочь… Вспоминать противно! Игорь скис, но пообещал перезвонить вечером и дать номер. Ну что поделаешь? Я ему ничего не обещала! Могу я хоть раз в жизни бескорыстно воспользоваться мужчиной?
Есаул позвонил мне утром тридцать первого и сказал:
– Я вчера не смог Вам позвонить, у меня денег на телефоне не было. А то бы я сразу позвонил. А то деньги у меня закончились, я оплатил, а они почему-то не зачисляют. Короче, если захотите, позвоните мне сами, входящие мне еще проходят.
Я молчу, слушаю все это.
– Ну, запишите его номер, – упавший голос без тени энтузиазма. В тот момент мне показалось, что Игорь все понял. Он продиктовал мне домашний номер Романа. Господи! Домашний-то мне зачем?
– Игорь, как Вы думаете, это будет удобно, звонить домой?
– А чего неудобно-то? Он разрешил мне дать этот номер.
– Ну, просто я думаю, вдруг у него жена ревнивая, не хотелось бы из-за пустяка ставить человека в неудобное положение…
– Да нет, звоните смело! – и никакой информации о том, женат ли парень. А мне не все равно – на женатых у меня табу. Во всяком случае, на прочно женатых. Ну, или на тех, кто думает, что женат. Шутка. Я не такая. Если я не ошибаюсь…
И опять ступор и полный паралич воли. Как будто мешает что-то, хотя я точно знаю, что у Бога нет других рук, кроме наших. А вдруг есть? Ведь придумал кто-то, что суженого конем не объедешь…
Тридцать первого я решила не звонить… Вдруг скажет что-то не то… Конечно, я ничего не теряю, он даже меня не знает. Не позвонила, зато мне трижды позвонил Игорь с пьяными изливаниями про пузырьки, про умершую маму (царство ей небесное), про накрывший его шок от знакомства в метро, а также про то, что, если мы с ним встретимся, то я обязательно рожу ему ребенка. «А у меня, – говорю, – уже есть двое». (Как ты думаешь, что мне ответил на это мужчина?)– «Ваши дети – это Ваши дети, а наш ребенок будет нашим!». Угу, вполне трезвая мысль, хоть и высказана пьяным есаулом. Потом я вспомнила детский стишок Агнии Барто:
- «Люся в комнату вошла, села на диванчик,
- И берется за дела – начинает клянчить:
- – Игорёк-Игорёк, подари мне пузырек!
- Ты же мой товарищ, пузырек подаришь?»
Нет, я не против хобби, даже если это старинные аптечные пузырьки. Но в случае с есаулом прослеживалась явная клиника. Пузырьковый синдром.
М-да-а-а! Короче, с первого числа я перестала брать трубку, если определялся его номер. Вначале Игорек-пузырек звонил так: брякнет один-два раза и отключится. Мол, подруга, позвони мне сама, видишь, как я тебя добиваюсь? Самое мерзкое из мужских жлобств эпохи повальной мобильной телефонизации. Рвотный порошок. Через десяток таких звонков он, видно, или сильно забеспокоился, или уверился, что трубку я не возьму, потому что остальные двадцать или тридцать не принятых мной вызовов были продолжительными и настойчивыми, куда там правилу «Пяти гудков»!
Десятого января мне все это надоело, и я неожиданно ответила на звонок. Сказала, что была в отъезде, а телефон с собой не брала, выслушала поздравления со всеми прошедшими праздниками и робкое «Надеюсь, встретимся, если Вы не будете возражать». Буду.
Еще один приличной продолжительности звонок в Крещение и– всё.
А всё это время я мечтала… Нет, не мечтала, а пыталась сморгнуть Его взгляд. Но в первой линии маячили серые заинтересованные глаза, такой… плотный, что ли сконцентрированный, точечный взгляд, а вся остальная жизнь происходила на втором плане, за этими глазами. Я представляла себе возможный разговор, даже написала конспект моих ответов на разные случаи… Но всякий раз клала телефон на место, набрав первые две цифры…
…Адамова возвращалась четвертого января, и мне захотелось ее встретить, побродить по кофейням, сходить в кино, потом поехать к ней ночевать и с нею петь до одури нашу любимую «Ах! Если бы сбылась моя мечта!..» (Мультик «Летучий корабль» смотрела? Вот эта песня оттуда).
Я поехала на вокзал, но уже без шампанского, и все было, как мне хотелось: и кофейня, и кино в вип-зале с лежачими креслами и снятыми сапогами, а потом мы поехали к одной общей знакомой на день рождения. Там Адамова так набралась, что забыла у именинницы ключи от квартиры, а я каталась с ней по ночному Подмосковью туда-сюда за ключами и чувствовала полноту бытия – такую пьяную Адамову я видела впервые за двадцать два года нашей дружбы!
Потом был каток на Красной площади, синяки на дочкиных коленках, сессия у сына, огромный торт на Старый Новый год (сама пекла!), еще что-то и кто-то по работе и не только… Но я не могла позвонить, меня клинило.
Я пыталась читать, но во всех книжках, купленных с закрытыми глазами, одним из героев был неизменно врач-реаниматолог… (Скажи, разве врачи-реаниматологи стали приметой нашего времени, как олигархи, интимные скандалы знаменитостей или диеты для похудания?).
В Крещение, девятнадцатого января, вдруг обнаружилось, что на работу можно не ходить – клиенты еще не вышли из праздничной комы, а деньги еще остались. Чем не повод посвятить себя тому, чего хочется? А мне хотелось поехать в Донской монастырь, набрать крещенской водички, затеплить свечки, послушать пение праздничной литургии. Отвела дочь в школу, поехала.
Все было, как хотелось. Святая вода лилась даже с неба – если июльский ливень в Крещение обозвать редкостью – ничего не выразить! А вечером я поняла, что сегодня я должна освободиться от этого вопроса, который согнал с моего лица выражение законсервированного счастья и залил фитиль в моем генераторе! Доколе ж терпеть можно?! Ко всему еще и мать моего первого мужа позвонила и сообщила, что ей снился сон, будто я выхожу замуж за высокого, русого, кудрявого парня. Ну почему ей снятся такие сны про меня, понятно – она, добрая женщина, считает, что я в свободном состоянии (свободный радикал, который надо связать) представляю угрозу для устоявшейся жизни ее сына. Наверное, она имеет основания так думать, поскольку и она, и ее сын ошибочно принимают за любовь ущемленное мужское самолюбие и неутоленную жажду реванша. Но как бы там ни было, разговор с моей любимой свекровью стал последней каплей.
И я позвонила. Трубку взяла молодая женщина с тревожным голосом, в глубине домашнего эфира нудел телевизор, где-то под диваном валялись Ромкины тапки, а его дети были отправлены к бабушке в Кузьминки до вечера воскресенья… Мне вдруг стало понятно, что не нужно его звать, даже если он не на дежурстве, что мне не о чем с ним говорить, что он увидел тогда в метро не меня, а редкое в наши дни выражение лица, что он живет на зыбкой грани другой жизни сердца – той, которую выписывает писец электрокардиограммы в палате интенсивной терапии, что его покой нельзя расшатывать только потому, что кому-то что-то показалось.
Так я решила и поставила точку в этой истории.
Но сегодня утром доченька сказала мне, что вчера днем мне домой звонил какой-то Роман… Я понимаю, что у него нет моего домашнего телефона, но почему тогда так трепыхается в горле?
2
Окончание
(второе письмо)
Конечно, ты права – от этой истории веет незаконченностью. Но общественный стандарт знает не так уж много вариантов финала: вечный адюльтер и решение вопроса с территорией; свадьба и решение вопроса с пропиской; легкое разочарование и поход к косметологу в связи с этим; тяжелое разочарование и рельсы под поездом в связи с этим; новый герой, затмивший старого и новые развлечения в связи с этим. Если знаешь еще варианты – я обещаю рассмотреть и принять во внимание.
Получив твои суровые рекомендации типа «Добить!», я исполнилась решимости и просидела минут сорок в Интернете в поисках чего-то, связанного с реанимацией (ой, чур меня!) и иже с ними.
…В тот день утром я вышла из метро «Охотный ряд» в сторону Исторического музея, чтоб двигаться на работу. Перед музеем Ленина часть площади была огорожена, как опасное место, и там происходил митинг одной партии, членами которой нам всем скоро предложат стать… Вокруг же территории митинга стояли всякие машины: ОМОНа, просто милиции, скорой помощи и (соберись!) реанимации. Ну в окна автобусов ОМОНа я заглядывать не стала (хотя там, я думаю, было немало крепких симпатичных парней), а вот в реанимобиль я заглянула со всем пристрастием, отсканировала физиономии находящихся там и резюмировала, что не всем докторам выпадает честь дежурить на Красной площади и откачивать бьющихся в политическом экстазе…
…Итак, я безрезультатно провела время в Интернете, плюнула, закрыла офис и отправилась домой.
Дышалось хорошо, вожделенный морозец манил провести время на улице, в метро входить вообще ломало, и я решила, что прогуляюсь до следующей станции через Александровский сад. Красная площадь была чисто выметена от снега, праздный народ полировал брусчатку площади, каток был заполнен людьми, в Казанском храме тепло светились окна. Я шла в задумчивости и в который уж раз представляла себе первую встречу, первый разговор, строила предположения о том, что за Роман звонил мне домой и не перезванивает больше… И надо же было единственному на всю Красную площадь островочку льда попасть как раз мне под ноги!
Я не удержалась на ногах, грохнулась правым коленом на землю, как Рыцарь перед Прекрасной дамой, повалилась дальше вперед, шмякнулась локтем и, наконец, приложившись лбом о мостовую, затормозила окончательно. В следующий миг я почувствовала на себе сразу несколько пар рук – меня заботливо поднимали четыре мужичка подшофе. У них были такие хорошие, участливые лица, что я расслабилась в лучах их заботы и сразу кинулась выяснять, не порвались ли на коленке колготки… Я приподняла юбку как раз на столько, на сколько было надо, и обозрела пятно крови, медленно выступавшее через ткань. Колено ужасно саднило, все мысли из головы сразу вылетели, и напоследок я услышала только вопрос от мужчины, дольше всех не отрывавшегося от моего локтя: «Скорая помощь нужна?». «Нет», – ответил за меня мой язык. И это было, наверное, истиной, потому что, проснувшись наутро, я не обнаружила в себе и следа от метрополитеновской интрижки.
Сальве, канистра!
рассказ
Валька никогда не отличался особенным рвением при изучении иностранных языков. Помимо английского, который, в общем-то, у нас давно не считается уж очень иностранным, в гимназии ему пришлось еще пару лет мучить латынь. Если не все из нас прикасались к этому благому делу, то наверняка почти все в том или ином объеме читали русских классиков, из произведений которых могли (и должны!) были вынести стойкое школярское предубеждение к этому безнадежно мёртвому языку. Видимо, наш мальчик чрезмерно увлекся классиками, а мы прошляпили… Единственное, что мирило сына с существованием на свете такого зла, как латынь, так это звучное, происходящее из самых недр языка, прозвище преподавателя. Каждый урок, входя в класс, учительница приветствовала присутствующих, а те в ответ должны были сказать: «Сальве, магистра!», что означает «Здравствуйте, учительница!». Преподавателя звали Галина Ивановна, но, ясное дело, за глаза все называли ее «Сальве Канистра». Однако при этом Сальве Канистру любили абсолютно все ученики – она в меру маньячила на образовательном фронте, очень терпимо относилась к ребячьим слабостям (дети тоже люди!) и всегда была готова поддержать даже конченого разгильдяя, правда, при условии, что последний раскаивался хотя бы на словах…
…Классе в седьмом, перед окончанием последней четверти учебного года, классная руководительница сообщила мне, что по латыни у нашего чудо-мальчика выходит не больше «тройки», потому как два последних диктанта были оценены на совокупную «четыре». Поскольку грядущая оценка символизировала окончание курса латыни и «шла» в аттестат, то мне было рекомендовано приложить максимум усилий для того, чтоб этот прекрасный документ не был подпорчен такой обидной «тройкой». Классная дама так и сказала:
– Я не знаю, что Вы будете делать, в этой четверти уже нельзя переписать «двоечные» работы – Галина Ивановна не разрешает. Но иметь по латыни «три» – тоже нельзя! «Тройку» может позволить себе только полный дебил, а к ним Валя отношения не имеет…
М-да-а-а… весь фокус в том, что я тоже понятия не имела, что можно сделать в этой ситуации – сын лютой ненавистью ненавидел латынь, а я, преступная мать, открыто сочувствовала ему в этом, поскольку на собственной шкуре испытала пагубное влияние на неокрепший мозг всяких там аблятивусов и сингулярисов (вы только вслушайтесь: звучит, как названия смертоносных вирусов!). Долго я думала, как бы «накормить волков», не желающих становиться вегетарианцами, и при этом «сохранить овец». А на следующий день была суббота, и не простая суббота…
…Чудесное общественно-развлекательное мероприятие под названием «Родительская суббота» проводилось в нашей школе один раз в четверть. Состояло оно в следующем: вместо того, чтоб учителям выступать перед сидящими в классе родителями, сами родители носились по кабинетам, в которых их ждали (или не очень) учителя-предметники. На первом этаже висел список кабинетов с указанием, в каком из них какого преподавателя можно застать. К каждому означенному в списке классу выстраивалась очередь, по размерам которой можно было с легкостью определить, кто из педагогов более других держит родителей в тонусе. В очередях родители обсуждали детей, их оценки и, естественно, учителей. Причем иногда уровень пиетета к обсуждаемому предмету убывал в той же очередности, что и вышеприведенный список тем для дискуссий и прений.
…В кабинет к славной Галине Ивановне очередь была не очень большая, зато очень благожелательно настроенная. Я пристроилась и навострила уши. Но родители обсуждали отнюдь не положение дел с латынью, так что я не почерпнула ровным счетом ничего для приготовления блистательной речи в защиту аттестата об общем среднем. И все надежды были возложены на экспромт…
– Сальве, магистра! – я вошла в класс и как можно интеллектуальней улыбнулась учительнице.
– Сальве!
– Я – мама мальчика Вали…
– Да я уж поняла… Ну что, с оценками у него – не очень, с двумя последними диктантами он не справился, просто-напросто не выучил. Я же знаю, как Валя может, когда захочет. Но сделать, боюсь, уже ничего нельзя – все четвертные ведомости уже поданы завучу…
– Да я с вами согласна, что-то он спустил рукава… я даже удивляюсь, почему? Ведь ему так нравится латынь!
– …?!!!
– Конечно! Я ведь тоже изучала ее, в университете, так Валя с детства знал некоторые выражения и все говорил, мол, скорей бы пойти в школу и выучить латынь как следует! Просто, наверное, пришел этот самый пресловутый переходный возраст, вот мальчишки и учатся нестабильно… Но ведь какой важный предмет! Я рада, что в нашей школе его преподают. А знаете, однажды знание латыни мне помогло предотвратить международный скандал…
– Что Вы говорите! Расскажите! – Сальве Канистра оживилась и приготовилась слушать нечто, отличное от изложения учебных дел. Очевидно, я заинтриговала милую женщину и тем разогнала хмарь, сгустившуюся в ее светлой душе от необходимости говорить мамам и папам учеников неприятные вещи про их славных детишек.
И я не заставила себя уговаривать.
…В прошлом году мы ездили отдыхать на Кипр вместе с моей приятельницей и ее двумя детьми. Одновременно с нами в отеле проходила курс постклинической реабилитации группа пожилых итальянцев. Все они, а в основном старушки с кокетливыми газовыми платочками на шеях, с искренним восторгом и умилением наблюдали за нашими детьми, чисто по-итальянски обсуждали что-то: махали руками и сияли глазами в сторону малышей, и вообще, выражали неподдельную радость от самого факта их существования.
…А существование крошек было не так безоблачно, как могло показаться. Четырехлетняя дочка приятельницы в то время испытывала на себе твердую воспитующую десницу матери. Ничто не ускользало от строгого взгляда и от дальнейшего «разбора полетов»: оброненная ли за обедом ложка, слишком ли громкий смех, неурочный и немотивированный каприз – все замечалось, порицалось и пресекалось. Приятельница, дама эмоциональная и реактивная, но с твердыми принципами, взяла неуклонный курс на изготовление из собственных детей достойных членов общества…
…Однажды в ресторане отеля за завтраком, воспользовавшись тем, что мать отошла за очередной порцией чего-нибудь, девочка, раздираемая темпераментом и жаждой познания мира, злостно раскрошила в ладошке яичный желток, затем посыпала его крошками стол и пол, невзирая на предыдущие воззвания матери. А потому, когда мать вернулась к столу, ничто не смогло сдержать бурю гнева и оградить растущий организм от унизительного выдергивания из-за стола и смачного шлепка дланью карающей. Вся эта картина происходила на глазах чадолюбивых итальянок, которые всемером завтракали за соседним столом. Бабуськи заволновались, заговорили все вместе, их лица омрачились. При этом никто из них не посчитал нужным скрывать тот факт, что обсуждается свирепая выходка матери и глубина несчастья маленького ангелочка, а также явная несоразмерность преступления и наказания (не могу поручиться, но сдается мне, Достоевский вполне мог быть упомянут в потоке итальянских фраз). Добрые старушки галдели-галдели и, в конце концов, сошлись в одном мнении:
– Dura! – сказала одна и поджала губы в знак окончательности вердикта.
– Dura! – горячо согласилась другая.
– Dura-dura! Molto dura! – подытожил целый хор сердитых голосов.
Моя приятельница все слышала и все поняла.
– Так! И кого эти итальянские кошёлки назвали дурой?!! – подчеркнуто тихо и страшно спросила она, в упор глядя на меня потемневшими очами. – Это я дура? Я сейчас покажу им, кто здесь дура! – и она начала медленно вставать из-за стола, еле сдерживая бешенство и набирая в легкие воздуха для «нашего ответа Чемберлену»…
Но тут я очнулась и схватила ее за руку:
– Нет-нет, они говорят, что ты суровая мать.
– Да? С чего ты взяла?
– Да у нас была латынь на первом курсе, и мы учили всякие выражения по профессии. И одно было такое: «duro lex sed lex», что переводится «суров закон, но это закон». А ведь итальянский язык – это вульгарная латынь, он вырос из нее, так что значения слов остались теми же! Они сказали, что ты cуровая, а не дура!
– Аа-а-а… Ну, тогда ладно. Да, я суровая мать! – добавила приятельница гордо, и международный скандал угас, так и не разгоревшись…
…Учительница восторженно смотрела на меня, а я, войдя в раж, не только рассказывала, но и показывала: как девочка посыпала желтком пол, как хмурилась и сердилась ее мать, как лопотали итальянки, и как медленно и неотвратимо поднималась из-за стола оскорбленная педагогическая честь…
– Да-да, действительно, «dura» означает «суровая»! Ха-ха-ха! Представляю… ха-ха-ха… как Ваша знакомая объясняла бы, почему ей не нравится слово «дура»! ха-ха-ха!!! … Так что вы говорите, Валечка хочет переписать последние диктанты? Ну, пусть завтра после пятого урока приходит сюда…
– Спасибо, Галина Ивановна, он придет обязательно! Всего доброго!
– До свидания!
На следующий день, подбодренный моим напутствием, сын переписал вполне прилично диктанты (может, когда хочет!), и в итоге его аттестат зрелости украсился вполне заслуженной «четверкой», а мой жизненный путь – вполне заслуженной победой.
Сальве, ка… магистра!
Штучка бедности
рассказ
Мой сын – бардачник. В его комнате всегда помойка: книги и тетради на полу, на кровати, под кроватью, за кроватью, на столе, под столом, за столом. И все это сикось-накось, всюду и всегда, а кроме того, щедро переложено носовыми платками б/у, отъезженными билетиками метро, фантиками от конфет, носками (секонд фут, естественно!), вялеными яблочными огрызками и другими очень полезными вещицами, с которыми нет сил расстаться. Но при всем при этом его жизнь вполне упорядочена и активна: сын хорошо закончил школу, теперь прилично учится в приличном вузе, параллельно успевает ездить на курсы по вождению автомобиля и на репетиции своей музыкальной группы (или труппы, если ей не суждено жить), бегать в киношку и всё такое. Видимо, он потому все и успевает, что не тратит время на уборку своей комнаты. История с беспорядком в сыновних пенатах продолжается уже восемнадцать из восемнадцати с половиной лет: до полугода он не умел ходить, а потому не мог масштабно свинячить. Сразу предупреждаю: мои гены тут ни при чем! Я периодически борюсь со свалкой во владениях моего мальчика, когда количество пыли и объедков достигает критической массы. А уж если период борьбы с хламом совпадает с днями моей психической нестабильности, сын даже не пытается противостоять.
Сначала действо по приведению его комнаты к общему знаменателю со всей остальной квартирой называлось «пионерский костер» (в юности я работала вожатой в пионерском лагере): я бульдозером проходила по комнате (в отсутствие хозяина) и сбрасывала в центр все вещи, которые, по моему мнению, лежали не на месте.
Потом дожидалась местного жителя и засекала пятнадцать минут для сортировки этой кучи. Если сын не укладывался в отведенное время, все оставшееся на ковре сбрасывалось в мусорное ведро. Ребенок пару раз повыуживал из мусорки полезные вещицы, а потом стал шустрей выполнять норматив по растаскиванию «костерка».
Но все течет, все изменяется, должны меняться и подходы к таким важным вещам, как порядок в доме, и таким важным персонам, как совершеннолетние дети. Эра пионерских костров изживала себя по причине некреативности, а сынуля пресекал мои попытки взяться за старое простой мужской нежностью: брал меня за запястья и ласково выпихивал из своей невообразимой комнаты на просторы остальной (чистой) квартиры.
На какое-то время я смирилась и перестала заходить к нему, чтоб зря не жужжать. Все равно итог один. В конце-концов, я люблю моего мальчика со всеми его «тараканами»!
Но, видимо, энергия моего желания воспитать из сына чистюлю успела раньше долететь до Того-Кто-Исполняет-Желания, и мой небесный покровитель подсунул мне книжку «Фэн-шуй для «чайников». Не буду излагать суть учения фэн-шуй, идите в магазин и купите книги об этом, подобного добра на полках – завались! Скажу только одно: расположение комнаты моего сына совпало с зоной «богатство». Вот тогда-то мне и стало предельно ясно, что… Нет, не буду гневить Бога, я всем всегда довольна, но фирму развивать надо? Надо! Машину мне надо? Надо! (На мою уже плотоядно посматривает все тот же потомок). В отпуск прилично съездить надо? Надо! Про долги я вовсе говорить не буду. И вот, проведя арт-подготовку в виде развешивания «музыки ветра» и граненых сфер, я изложила сыночку совпадающие мои и фэн-шуйские взгляды на судьбоносное значение его комнаты в разрезе благосостояния нашей семьи. Отпрыск хмыкнул, с сочувствием заглянул мне в глаза и великодушно выбросил пару фантиков от «Мишек», а также переложил носки из красного угла за ножку стола. А что? Тоже подвиг.
Опять все потекло как-то… За сектор «богатство» я боролась в одиночку и однажды, исполнившись безжалостно-уборочного энтузиазма, я прошлась с «мечом и оралом» по всем углам квартиры, исключая запретную территорию. Я столько хлама отовсюду выгребла! Я столько места в шкафах освободила и стольких бомжей осчастливила! И сразу заметила – дома стало легче дышать.
Сын сначала просто наблюдал за растущей в коридоре горой из коробок и пакетов «на выброс», а потом поинтересовался, не жалко ли мне выбрасывать «столько хороших вещей»? В ответ я разразилась лекцией по мотивам фэн-шуй и не только фэн-шуй. Я сказала, что цепляться за старое барахло, которым не пользуешься годами, – это психология бедности. Если человек складирует мануфактуру «на черный день», тем самым он накаркает себе этот черный день! Лучше жить в уверенности, что свято место пусто не бывает – на место выброшенной вещи придет новая. Природа не терпит пустоты!
Эх, как я развернулась! Я рассказала сыну и дочке (она сразу прискакала на вдохновенные интонации), что старые забытые вещи излучают энергию умирания. Никто не велит выбрасывать любимую вещь, на которую смотришь всякий раз теплеющим взором, но если в шкафу еще со школы лежат тетради по ненавистной алгебре, то что они могут распространять в доме?..
Дальше говорить мне не пришлось – сын метнулся к себе и сгреб в коробку полшкафа школьных тетрадей, хранимых неизвестно зачем больше десяти лет. Потом нарыл три стопки свитеров, футболок и штанов, из которых вырос лет пять как. Психология бедности начала вытесняться из его сознания прямо на глазах!
Нет, не надо думать, что мой мальчик – эмоционально нестабильный ребенок. Он нормальный. Ровно через три дня на его территорию уже невозможно было смотреть. А я и не хожу туда, мы встречаемся а других местах. Зона «богатство» зарастала пакетами, носками и др. Но меня утешала мысль о том, что половина небольшого грузовичка лишних вещей все же вывезена из дома! По шажочку, по шажочку… Не все сразу, надо уметь ждать.
…Еще пару дней спустя, мы втроем – я и дети – завтракали на кухне. Пол-литровая банка из-под моего любимого варенья из жимолости была удручающе пуста, но на стенках и венчике еще оставались соблазнительные следы. И я, вылив туда свой чай, омыла последнее наслаждение и перелила сделавшийся розовым напиток обратно в чашку. По самому краю горлышка еще оставалась узкая полоска присохшего варенья, но как ее растворить в горячем чае? Ладно, ставлю все это дело в раковину с немытой посудой. Вдруг сын вскакивает, хватает банку и ставит около себя на стол:
– Ты с ума сошла – полбанки варенья выбрасываешь!
И тут-то возникает моя маленькая дочь: вальяжно облокотившись над своей чашкой, она авторитетно изрекает:
– У тебя, Валька, эта… штучка «бедности», не помню слово.
Ура! Взошли семена! Надо перечитать книгу про фэн-шуй и выяснить, в какой зоне находится дочкина комната – там нас ждет успех!
Подарок
рассказ
Братья до умопомрачения играют в покер. Умопомрачение наступает-у меня – примерно в час ночи, если я вдруг просыпаюсь и вижу полоску света под дверью. Не стала бы описывать следующую за этим сцену, а также приводить свои аргументы в пользу здорового распорядка дня учащейся молодежи. На сегодняшний момент педагогическая ситуация в нашем доме такова, что я звучу и выгляжу убедительно, а сын Валька и мой племянник, который весь учебный год живет у нас, быстренько собирают с ковра картишки и монеты, служащие фишками, идут на кухню пить чай (!) и еще зовут меня (!!!). Неслыханная наглость! Но я оставляю ее без внимания, поскольку после ночного чая их непременно потянет в сон, и полоска света под дверью сменится привычным ночным сквознячком…
Лето – перерыв в покере. Братья рассредоточиваются по каникулярным интересам и пропадают в делах, запланированных на два месяца в таком количестве, как будто начало следующего учебного года отодвинуто на пару лет. Покер будто бы забыт на время, но в глубинах подсознания вызревает и оформляется переход на следующую ступень в иерархии «количество-качество». И вот тут-то игроки просто обязаны обзавестись настоящим спортинвентарем! Ноблесс оближ. Положение обязывает.
…Во Флоренции мы уделили время и внимание буквально всем областям человеческой культуры: и живописи, и скульптуре с архитектурой, и итальянскому общепиту, и, конечное дело, – торговле. На чем росла и богатела прекрасная Флоренция, к тому и мы со всем уважением отнеслись. В витрине табачной лавки Валька увидел прекрасные, чудесные, неподражаемые, остро необходимые и бесконечно желанные наборы для покера. На небольшой площади подоконника в элегантном хаосе раскинулись разнокалиберные кейсики из алюминия – с блестящими замочками, с ухватистыми ручками, набитые цветными фишками. Самый центр этой сладостной композиции занимала самая-самая мечта покериста (или покерщика?) – черный кожаный куб на крутящейся подставке, с вертикальными отсеками для стопок фишек, с отдельным углублением для карт и почему-то игорных костей. Все это великолепие венчалось, как петушок гребнем, ручкой из полированного металлического стержня. Шик! Блеск! Валёк аж присвистнул, присел на корточки перед витриной и давай заглядывать с разных сторон, и прищелкивать языком, и блестеть глазом.
– Пожалуй, я куплю, мам, а то мне уже надоело вместо фишек монетки к делу пристраивать.
«Мам» не возражала, но держала на заметочке просьбу бабушки: шепнуть ей, что бы такое заграничное прикупить внукам на ближайшие дни рождения, чтоб потом не мучаться с выбором.
– Подождешь немного до дня рождения?
– А, хорошо! А как мы так сделаем, чтоб бабушка ничего не поняла и не заметила?
– Я что-нибудь придумаю.
На другой день мы купили большой красный чемодан, дабы любовно уложить туда модные шмоточные обновки. Это было уже под вечер, и вечер этот был, увы, последним во Флоренции. Мы устало топали в сторону отеля, а новый пустой чемодан дурашливо подпрыгивал на старинных камнях, все время норовя завалиться набок. Прыгай, прыгай, пока не загрузили… Пора было приступать к осуществлению плана!
Читать бесплатно другие книги:
